Балъюртовские летописцы [Камал Ибрагимович Абуков] (fb2) читать постранично, страница - 2

своем, помедлил, может быть, даже нарочно, испытывая или оценивая Казбека.

— Ты из Балъюрта, — сказал Сергачев, — я и в районе навел о тебе справки. В общем, у них хорошее мнение, говорят, в юности ты был в их районной газете активным селькором.

— Был.

— Ну вот, а теперь, — Сергачев взглянул Казбеку прямо в глаза, твердо, решительно, видно было по всему, что воли этому человеку не занимать, — а теперь будешь главным редактором, Годится? Подумай. А впрочем, чего думать. Согласен?

Казбек кивнул. Он даже и не понял, как это произошло. Кивнул, даже не сообразив толком, какие перемены сулит в его судьбе это решение.

— Я так и думал! — сказал Сергачев. — Заполни-ка ты у меня кое-какие бумаги, а там будем решать твое дело с директором издательства и здесь, в обкоме.

Зазвонил телефон. Сняв трубку и разговаривая, Сергачев подал Казбеку, видимо, приготовленную заранее анкету.

— Что ж, объективка у тебя в порядке, — сказал Сергачев, просмотрев заполненную анкету. — Окончил филфак университета, коммунист, член Союза журналистов, редактор республиканского издательства. Так что будь здоров. Готовься! — Он крепко пожал руку Казбеку и улыбнулся ему усталыми глазами.

Только выйдя из здания на улицу и пройдя по ней метров триста, Казбек почувствовал, какая дикая стоит жара, а на нем шерстяной костюм и галстук. Он снял пиджак, развязал и сунул в карман пиджака галстук — дышать стало легче. «Вот это да! Вот это перемены в судьбе! Кто бы мог подумать! Я — главный редактор газеты, пусть районной, но главный! Самостоятельная работа! Само-сто-я-тель-ная!»

Нужно бы вернуться в издательство — время-то еще рабочее, — но ноги сами понесли его к морю.

Так уж устроен человек, если в его жизни вдруг случается что-то важное, то почему-то очень тянет к воде — к речке, к озеру, а лучше всего, конечно, к морю, если оно неподалеку. У воды думается по-другому, как-то широко, ясно, спокойно. Живая вода всегда исцелит душу, поднимет ее над миром в минуты радости, не даст соскользнуть в пропасть отчаяния в горе, одиночестве, тоске.

Казбек вышел далеко за городской пляж, к безлюдным скалам, выбрал ту из них, что была ближе всего к воде, нашел на ней удобное местечко, уселся, снял туфли, носки, засучил брюки — снять их не решился, потому что был в «семейных» сатиновых трусах, а не в плавках. Сколько раз говорил он жене Яхе, что такие трусы носят теперь одни пенсионеры, — не слушает, у нее свои аульские представления, хоть и не первый год живет она в городе.

Стояла мертвая зыбь, и море застыло до самого горизонта, словно зеркало, и было хорошо видно, как отражаются в глубине прибрежных вод проплывающие по небу кучевые облака — собиралась гроза — недаром в воздухе так томительно пахло цветами акации и было так отчаянно душно даже для этого южного города.

У моря всегда хочется думать и вспоминать. И Казбек вспоминал…

Вспоминал, как пятнадцатилетним подростком приехал в Балъюрт, разыскал редакцию районной газеты «Коммунист», в которую вот уже год он посылал одну за другой свои заметки и откуда ему упорно не отвечали. Вспоминал, как долго-долго стоял у высоких дверей, обитых когда-то черным, а тогда уже облезлым дерматином. Как, наконец, открыл эти двери, словно ворота неведомого царства, и увидел в большой комнате за большим двухтумбовым столом склонившегося над бумагами человечка — маленького, будто игрушечного. Сначала Казбек, подумал, что это сидит его ровесник, а когда разглядел желтое морщинистое лицо, понял, что ошибся. На фоне давно не беленной стены над головой его мерно раскачивался маятник огромных часов. Сидевший за столом не обратил на Казбека ровно никакого внимания, продолжал перебирать бумаги и бормотать что-то непонятное, то ли какую-то песенку, то ли детскую считалочку. Из окна широкой полосой падал желтоватый предзакатный свет, он освещал лишь половину комнаты и половину головы человечка, и его огромное ухо показалось Казбеку похожим на поношенный детский чувяк, приставленный к стенке для просушки. Казбек кашлянул раз… другой… третий… — никакого внимания. Тогда он осмелился и подошел вплотную к столу. Человек как ни в чем не бывало продолжал перебирать бумаги. Тогда Казбек постучал по столу так, как стучат в дверь, и робко спросил:

— Можно?

— А-а, ты уже пришел, — подняв голову, сказал ему человек таким тоном, будто только и делал, что дожидался Казбека. Видно, он с кем-то его перепутал.

— Я из Балъюрта, я Алимов, — сказал Казбек.

— А-а, селькор-юнкор! Молодец, много пишешь, — оживился человек и, неожиданно встав и оказавшись не таким уж маленьким, протянул Казбеку худую руку. — Хункерхан Хасаев.

«Сам Хункерхан Хасаев — вот это да, вот это удача!» Казбек не верил своим глазам. Имя Хункерхана Хасаева не сходило со страниц двухполосной районной газеты