Лучшая картина Розы Горовиц [Мария Александровна Ерфилова] (fb2) читать постранично, страница - 2

помешал рисунку? Но вроде старушка ничего — продолжает работу.

— Баушка Роза, а вот вы краски покупаете, а где вы деньги берете? Может вам надо, а?

— Сиди уж, ешь, — говорит Роза. Чуть улыбается. — Мне с выставок идет. Кроме пенсии. Знаешь, в городе как любят мои акварели?

— А, так вот чего вы отправляете в посылках. Да вы знаменитость, баушка Роза.

И она снова улыбается, и все рисует. Потом задремывает за работой… А как просыпается — Пети уж нет. Все съел, тарелочку помыл и ушел. “Дел много на почте, видать”, — думает Роза. Думает, что стара уже. Думает, что засыпать за рисунками обычное дело для нее, но не верное. Не хорошо. Глядит на лист — там школьничек, набросанный грифелем, долговязый, сгорбился, уплетает. Смешной, как внук, которого у нее не было никогда. Хороший мальчик. Пускай еще заходит, надо заказать бумаги и новых ластиков.

***

Роза взъерошила свои белые волосы. Открыла бутылку с растворителем. Да, стоит попробовать масло. И тогда уж писать не петуха, а ее старый дом, огород и тыквы — рыжие, сплюсткие, крупными мазками.

Она распахнула окна, чтобы не задохнуться в резких запахах, и после принялась за работу.

Много прошло минут. Тыквы родились из памяти — точные, но будто вымышленные. Роза вздохнула: “Не то". Присела в кресло, нахмурилась, забарабанила по подлокотнику костяными тощими пальцами — как она держала в них кисть! Из последних сил, но твердо. Быть может, отвлечься? Подмести полы, почитать, выйти во двор на солнце? Взяться за тесто? Пожить эту жизнь еще немного? А может, не сейчас, а может, позже… И тут уж Роза начала дремать, не услышав тревожных мяков Тиши, не почуяв коленями его тяжелый и мягкий прыжок.

И ей снова приснилась Смерть.

Она, пышная, заполняла собой всю комнату. Лица было не разглядеть. Только вился запах жухлых листьев и перезрелых яблок. Только шелестела длинная красная юбка, только слышался голос из глубины веков:

— Роза Горовиц.

— Чур-чур! Пропади!

— Роза. Не читай. Не ходи во двор.

— Пойди прочь, нечистая! — Роза задышала во сне быстро-быстро, отмахнулась. Кот на коленях взволновался и зашипел.

Но Смерть удивила — своей грустью, пониманием в голосе.

— Прости меня, художница, что я теперь рядом с тобой. Пиши картину. Не останавливайся.

Роза вздрогнула и проснулась от шума. Где-то под крышей стучало и грохотало. Она вскочила, сбросила кота. Тут же упала обратно в кресло, подбитая птица — с легкой головой — воздушным шаром. Так резко вскакивать в ее возрасте уже не хорошо.

— Вот же божечки. Вот же… Что там за грохот, Тиша?

Кот глядел на печь, неотрывно. Дергал хвостом.

— Что ты там видишь?

Тиша мявкнул, но не отвел взгляда.

Роза Горовиц потерла переносицу, зажмурилась. Казалось, что именно сейчас она, сухая твердая кость, древесный ствол и воля, выкорчуется ветром смерти, прогнется, сломается. Но нет, еще не сейчас. Моя славная старушка Роза была сильнее своих снов. Она потянулась к кисти и краскам. И тут заметила, что дух яблок никуда не ушел. И так странно в него врывается запах растворителя.

— Но я же закрыла бутылку, — пробормотала Роза. — И проветрила…

Растворитель и яблоки. Дурманящий и тревожный запах. Роза Горовиц поднялась и медленно направилась к окнам — дышать в них, наполняться силой перед новым погружением на глубину. Она должна создать свою лучшую картину именно сегодня, именно сейчас. Тогда, когда смерть чувствуется такой близкой, что даже спокойно делается. Потому что не нужно принимать больше решений — решение одно: писать картину. Никакой уборки, никаких книг, никакого теста. Пообедать можно старым супом. Пусть что скис. Заглотить его, не думая, и писать-писать до донышка, из последних сил. Свою лучшую, свою последнюю картину.

***

Прошло много часов, стемнело, Роза Горовиц сидела перед холстом и в ее глазах двоились дома далекого города — новый рисунок. Она написала Москву, пустынную улицу с фонарями. Роза знала, как добавить туда жизни: взяла краску — ультрамарин — и наметила точки-черточки вдалеке. Вышли неясно прорисованные люди, но они создавали на холсте движение. Картина вышла замечательная.

Но не лучшая картина Розы Горовиц.

Роза закрыла лицо руками. Теперь темнеет и уже не видно ничего — надо включить свет, как это трудно — пойти к выключателю и сделать усилие. Все усилия Роза растратила на Москву и прохожих. Но она пошла, потянулась. Щелк! Белое сверкнуло в лампочке, искрануло и погасло. Нет электричества.

Роза вздрогнула. Как же теперь рисовать?

— Так-так, где-то тут свечечка была, — забормотала Роза, — Подите ко мне, огарки, давайте, послужите искусству.

Она доковыляла до стола, выдвинула ящик и вынула несколько коротких свечей. Чутка. Но ей хватит. Хватит до смерти.

Роза зажгла огоньки и снова встала у мольберта. Так и стояла, не шевелясь. Застыла, как ее кот застывал недавно. Задумалась. Неужели нет ничего сильного внутри нее? Неужели нет последней песни? Последнего ясного слова? Да есть же