Зингер [Оро Хассе] (fb2) читать постранично

Больше чем механизмы его восхищала только собственная мать. Работа устройств и матери всегда захватывали его. Однажды он следил, как мастер отлаживал мамину швейную машинку и тогда понял, что ничего совершеннее не встречал. Речь о мамином Зингере, а не о ней самой. О ее совершенстве он знал с рождения. К сожалению, кроме совершенства общего о них можно было сказать только одно: вечно не существуют.

Увидев внутренности швейной машины, он понял, что ничего идеальнее рука человека не создавала. Поистине, гений изобрел совершенный механизм. Как только осознание своей незначительности перед великим создателем проникло в детский мозг – он решил, что предназначен для работы со швейным механизмом и не будет в его жизни большего счастья, чем служить для этих машин.

Он выучился у лучшего мастера в городе и вскоре свой уникальный Зингер 1899 года с изящными синими ласточками на рукаве, мама доверяла только ему. Он чистил пулевидный челнок и смазывал каретку каждый 31 день. Он знал каждый зубчик маминой машинки и каждый винтик. Все было любовно смазано, собрано и отлажено. По темпу иглы он мог отсчитывать время. 840 тихих ударов в минуту. До следующей отладки 972 метра ткани.

Он часами мог смотреть как мать строчила. Иногда она рассказывала, как называются швы и изделия. Ей удавались самые сложные конструкции и техники, но это все мало его занимало. Из-под идеального механизма будут выходить только произведения искусства. По крайней мере так было у матери и так он думал до того, как повстречал другие изделия. Но одно он знал точно: из хорошо отлаженной машинки одежда выходит лучше.

Промышленное производство вызывало у него скуку. Материя после бездумно проложенных строчных рядов, выглядела как дорога после танковой гусеницы. Другое дело ручная работа и совсем иное – хорошая ручная работа на идеальной машинке. Нити сами просятся в иглу, каждый шов на своем месте. Петли не мечутся в беспокойстве, а паруются в правильном порядке, как на венском балу. Одежда создана, чтобы славить машину из-под которой вышла. Если по людям можно судить о величии господа, то по одежде – о величии машины.

Когда матери, прямой и стройной, как строчки из-под ее машинки, не стало – он больше не разделял любовь между ней и работой. Всю его жизнь заполнили шестерни и коленвалы.

После смерти матери он никогда не обновлял костюм. Он продолжает раз в 31 день смазывать Зингер, но уже некому прикоснуться к этому механическому божеству. Ткани тлеют, но разве может истлеть величие.

Он трудится в мастерской каждый день и берет выходные в первое воскресенье месяца только потому, что так сказал делать прежний мастер. Будь его воля, он бы работал каждый день без перерывов. Иногда он приходит в мастерскую просто так и сидит за закрытой дверью, выполняя заказы. С годами машинки изменились. Иногда ему встречались машины, которые невозможно починить. Всякий раз, словно свидетель смерти живого существа – его сердце болезненно сжималось. Разве можно допустить такую несправедливость. Временами он переделывал все нутро машины, выковывал детали заново, зная, что такую машину не купят. Но допустить ее гибель он не мог. Все больше производилось машин из пластмассы, все изысканнее и сложнее становилась работа. Но великолепие Зингера ослепило его однажды и все последующие машины никогда не сравнятся с ним.

Едва ли он заметил, как стал лучшим мастером и не только в своем городе. С годами работы он научился отличать машинную поломку, только взглянув на вещи в которых ходит человек. Потому едва за женщиной защелкнулась автоматическая дверь он решил, что она ошиблась. Ее машинка была в идеальном состоянии. Изысканная грация материи, швы такие плотные, что детали платья касаются друг друга, будто на любовном свидании. Он застыл, рассматривая отделочную строчку на рукаве.

– Мне нужно отладить машинку.

– Что с ней? – Переводит взгляд на ее лицо, но вскоре снова опускает на свой стол.

– Я слышу шум, когда работаю. Скрип или… всхлип. – Посетительница смеётся едва различимо, как звук махового колеса. Он непонимающе поднимает голову. – Разве возможно, чтобы машинка плакала? – Объясняет она. Мастер кивает.

– Где же ваша машина?

– В похоронном бюро. Я там работаю и не могу принести: она очень старая и тяжелая. Если бы вы только могли прийти посмотреть. Я никому не могу ее доверить.

– Но я уже не прихожу…

–… у меня ножной Зингер позапрошлого века. – Продолжила женщина, не замечая отказа. – Редчайшей серии, один из десятка по всему миру. Семь крошечных ящиков и карточка внутри с двумя…

– … синими ласточками?

Их взгляды пересеклись одномоментно и мастера пронзило, как от удара иглой. Женщина не выглядела слишком удивленной, впрочем, в ее черных, как корпус Зингера глазах нельзя было прочесть чувств.

– Приятно, что вы знаете