Утес дракона: Палеофантастика русской эмиграции.
Сост. и прим. М. Фоменко (Забытая палеонтологическая фантастика. Том XX). — Б. м.: Salamandra P.V.V., 2023. — 204 c.,
илл. — (Polaris: Путешеcтвия, приключения, фантастика. Вып.
СDХIX).
Палеонтологическая фантастика — это затерянные миры, населенные динозаврами и далекими предками современного человека. Это — захватывающие путешествия сквозь бездны времени
и встречи с допотопными чудовищами, чудом дожившими до наших времен. Это — повествования о первобытных людях и жизни
созданий, миллионы лет назад превратившихся в ископаемые…
В сборник «Утес дракона» вошли рассказы и повести писателей русской эмиграции, созданные в первой трети ХХ в.
Что луну делают в Гамбурге, это известно всем.
Мастерил ее там на медных шарнирах один косой сапожник, лысый лунатик, и когда его лунный рог выплывал в
ночное небо над черепицами Гамбурга, — желтый, как шафран, и ноздреватый, точно кривой и огромный кусок швейцарского сыра, — почтенные граждане говорили:
— Этот чудак-сапожник снова забавляется с луной.
Впрочем, история гамбургской луны настолько известна, что даже стала поговоркой.
А вот историю о Гомункулусе Мельхиора Краузе — голову могу дать в залог — не знает никто.
Между тем, я сам живой свидетель этого любопытного
и причудливого происшествия.
Надобно вам сказать, что Мельхиор Краузе — мой друг.
Это тот самый Мельхиор, что очень молчалив и вежлив,
держит голову по-птичьи несколько вбок, а на голове у него
странные проплешины, точно черт однажды обложил ему
череп синими пятаками, да так и пустил гулять в люди.
8
Поэтому, может быть, он был несчастен в любви и остался холостяком.
Служил он вторым счетоводом в конторе «Якорь», а жил
в Старом городе, недалеко от Дома Черноголовых, в узком
переулке, в прадедовской лачуге о трех этажах, с крутой лестницей прямо на двор, под самой крышей, в темных каморках.
И был мой Мельхиор тем мечтателем, какие еще не перевелись в Старой Риге...
Я любил бывать на его чердаке под вечер, когда затихает детвора внизу, и старые стены дышат теплом, и в старых каштанах вкрадчивой свежестью шумит ветер с Двины...
Первая каморка стояла пустой — только вешалка да табурет у пыльного зеркала, где можно было увидеть себя лишь
при свече и то с кривой мертвецкой рожей. Во второй —
стол, кровать и гитара, а третья была вечно заперта на ключ.
Там были Мельхиоровы приборы и книги.
Когда он еще веселился буршем в Дерпте, в этих каморках помер его дядя, отставной рижский органист, задумчивый нелюдим, которого пугался весь переулок.
Мельхиор приехал пропивать дядино наследство и...
И бросил университет и застрял в каморках навсегда.
Я слышал стороною, что в пыльной рухляди органиста
он нашел какие-то тяжелые книги в переплетах из свиной
кожи, с ветхими листами табачного цвета, изъеденными по
краям крысами.
Какие там нашлись книги, я не знаю, но Мельхиор Краузе, второй счетовод рижской конторы «Якорь», стал... чернокнижником и алхимиком.
Алхимик, не правда ли, это дико в наше время, когда
Старая Рига и ее старые сказки, и романтики, и вся романтика давно уже вымерли, исчезли, как тихий дым... Но, право, я не виноват, что Мельхиор занялся алхимией.
Он сам мне признался, что ищет золото, философский
камень и Гомункулуса.
Я только мог закурить в ответ, хотя и подумал: «Ты, брат,
тронулся»... А он ржавым ключом отпер дверь в третью каморку и вынес оттуда пыльную и огромную, как Библия,
9
книжищу. На ее пожелтевшем заглавном листе был изображен хвостатый дракон, три глобуса и затейливая надпись
над ними: Scientibus et Artibus.
Я перекинул страницу, и черт знает какая понеслась
чушь — квадраты черные, круги и ромбы красные, знаки,
знамена, звезды, латинские литеры, сирены и змеи, скелеты и олени о восемнадцати рогах...
— Ее оставил мне дядя. Вот его пометки ногтем на полях. Он тоже искал Гомункулуса...
Теперь я понял, что синие пятна на голове Мельхиора
— следы его многих и неудачных алхимических опытов.
— Послушай, мы, может быть, поедем на Взморье или
посидим в парке на музыке? — сказал я как можно равнодушнее.
— Дрянь твое Взморье, хуже турецкого барабана музыка, — обиделся Краузе и понес такую ахинею, что я не стал
даже слушать. Это было вечером в мае...
И только в августе, в безветренный и теплый вечер, я
вспомнил о старом приятеле, и меня потянуло в его узкий
переулок, где стены так долго хранят тепло скупого солнца.
В переулке — никого. Открыто под самой крышей крошечное окно у Мельхиора. Вечер еще румянит верхние стекла.
Я взбежал по лестнице и с разбегу дернул звонок — один
раз, другой. Тишина. В досаде я стал уже сходить с лестницы,
Последние комментарии
2 часов 19 минут назад
5 часов 7 минут назад
1 день 15 часов назад
2 дней 22 минут назад
2 дней 5 часов назад
2 дней 7 часов назад