Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов [Лао Шэ] (fb2) читать постранично

ДОЖДЬ: РАССКАЗЫ КИТАЙСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ 20 — 30-Х ГОДОВ

Мао Дунь

ВЕСЕННИЕ ШЕЛКОПРЯДЫ

1

Старый Тун-бао с длинной курительной трубкой за поясом сидел на камне у обочины дороги, проходившей вдоль плотины. После праздника цинмин^[1] сразу стало жарко, и солнце так жгло спину, будто на ней стоял раскаленный глиняный таз. По дороге волокли лодки шао-синцы^[2] в легких нараспашку куртках из дешевой синей ткани. Шли они горбясь, напрягши мускулы, со лба катились крупные, точно соевые бобы, капли пота. Глядя на этих изнуренных тяжелым трудом и жарой людей, Тун-бао еще острее ощутил жару, по всему телу пошел зуд. Старик до сих пор не сменил поношенный зимний халат на куртку — она все еще лежала в закладной лавке: Тун-бао и представить себе не мог, что сразу после цинмина начнется жара. «Спокон веку такого не было», — подумал Тун-бао и сплюнул.

Изредка по каналу проплывали лодки, поднимая на зеленой, гладкой, как зеркало, воде, легкую зыбь. Тогда отражавшиеся в воде глинистые берега и шелковичные деревья приобретали расплывчатые очертания и какое-то время покачивались, словно хмельные, но вскоре вода успокаивалась и изображения вновь становились отчетливыми. На тутовых сучьях, похожих на кулачки, уже появились маленькие, с мизинец, ростки с нежными зелеными листками. Тутовые деревья, росшие вдоль канала, бесконечными рядами уходили вдаль. Поля еще не были возделаны, сухая земля растрескалась, а здесь уже цвела шелковица. Позади Тун-бао тоже тянулся целый лес низкорослых, словно застывших в раздумье тутовых деревьев. Пригретые солнцем, светло-зеленые листки появлялись буквально на глазах.

У дороги, неподалеку от того места, где расположился Тун-бао, стояло светло-серое двухэтажное здание — фабричная кокономотальня. Вокруг самой фабрики были вырыты окопы — десять дней назад там находилась воинская часть. Опасаясь прихода японцев, богачи из соседнего городка бежали. Хотя солдаты ушли, ворота кокономотальни были на запоре — на фабрике, видимо, ждали, когда крестьяне понесут на рынок коконы и начнется оживленная торговля. Живший в соседнем городке сын молодого господина Чэня рассказывал Тун-бао, что в Шанхае бездействуют все шелкомотальни, в городе неспокойно. Здешние кокономотальни, считал он, тоже вряд ли отопрут ворота. Однако Тун-бао этому не верил. Шестьдесят лет прожил он на свете, пережил не одну смуту, но чтобы нежно-зеленые листочки шелковицы увяли и засохли или чтобы ими овец кормили, такого он не видел. Бывало, правда, что шелкопряды не вылуплялись из грены, но тут уж ничего не сделаешь — на то воля Владыки неба!

«Только цинмин, а такая теплынь», — думал Тун-бао, с умилением глядя на курчавившиеся нежно-зелеными листочками молодые побеги, пробивающиеся из кулачков сучьев. Любуясь ими и все еще не веря в такое чудо, Тун-бао вспомнил себя молодым, двадцатилетним, и повеселел. Тогда, как и нынче, сразу после праздника весны пришлось надеть легкую куртку, раньше, чем обычно, стали оживать личинки шелкопряда. В том году Тун-бао женился. Семья его не знала нужды; у отца, умудренного, точно старый бык, жизненным опытом, были золотые руки, а дед, обеспечивший семье благополучие, до самой старости оставался выносливым и крепким, хотя в молодости хлебнул немало горя в плену у «длинноволосых».^[3] В то время только что отошел в мир иной старый господин Чэнь, сын его еще не приохотился к опиуму, и семья Чэней жила богаче, нежели сейчас. Старик твердо верил, что судьба крепко связала обе семьи одной нитью, хотя Чэни были знатными господами, а Тун-бао и все его предки — простыми крестьянами. Люди до сих пор помнят, что дед Тун-бао и старый Чэнь сумели бежать из логова «длинноволосых», где целых семь лет мыкали горе, да еще прихватили с собой золото.

Господин Чэнь вскоре разбогател на торговле шелком, а семья Тун-бао занялась разведением шелкопрядов и тоже год от года жила все лучше. Через десять лет у Тун-бао уже было собственное рисовое поле в двадцать му,^[4] более десяти му тутовника и домик из трех комнат с двумя входами. Семья Тун-бао жила в то время в деревне Дунцуньчжуан и вызывала зависть не меньшую, чем семья господина Чэня, прослывшего чуть ли не первым богачом в соседнем городе.

Но с годами обе семьи пришли в упадок. Вместо земли, которую Тун-бао потерял, у него появился долг в триста с лишним юаней. Чэнь разорился, еще раньше. Тун-бао слышал, будто души ограбленных «длинноволосых» в преисподней пожаловались своему владыке Яньло вану^[5] и владыка заставил господина Чэня отдать «длинноволосым» золотые слитки. Поэтому господин Чэнь и разорился так быстро. Люди зря говорить не станут. Отчего вдруг такой хороший человек, как господин Чэнь, стал бы курить опиум? Нет, без потусторонних сил тут не обошлось! Одного только