Письмо в Лабиринт [Дмитрий Печкин] (fb2) читать онлайн

Письмо в Лабиринт

Глава 1. Лузеры

1.

На этот раз все началось с разговора в аэрорельсе. Я ехал домой, а они сидели прямо передо мной, сразу за кабиной пилота. С километровой высоты сквозь прерывистую облачную мглу наш город выглядел как стеганое одеяло, из которого душевнобольной или инфантильный местный бог повыдрал клочьями всю вату, приведя его таким образом в совершенную непригодность.

– Мама, а это пуавда, что дядя батюшка ассказывал пуо сад?

– Во-первых, не дядя, а просто батюшка. А во-вторых, какой сад?

Мама была пухленькая, светленькая, усталая. Сыну у нее на коленях было, наверное, около семи.

– Ну сад. Там, где животные, и птицы, и змея, и астет все.

– А! Райский сад? Конечно, правда.

– Да. Сад. А где он?

– Ну, сейчас его уже нет.

Пауза. Вагон плавно покачивается на нити «нерва», за окном рваная сырая мгла.

– А дядя... батюшка говоил, что его просто закуыли.

– Ну, это все равно что нету, – рассеянно отвечает мама.

– Мам, а его откуоют?

– Ну... наверное, когда-нибудь откроют.

– А когда?

– Ну, не скоро.

Снова пауза. Сын размышляет. Он в красной вязаной шапочке и пухлой куртке, разрисованной покемонами, и картавит он совершенно как русский инсургент где-нибудь в бельгийской глубинке в начале прошлого века. Я раздумываю, не послушать ли музыку. Симпатичная девчонка в длинном шарфе, стоящая у передней двери, искоса поглядывает на меня, и я незаметно расправляю плечи и принимаю незаинтересованный вид.

– Мам, а это точно не тот сад, где мы гуляем?

– О! Ну конечно, нет.

– А откуда ты знаешь?

Мама даже смеется.

– Ну, там же нет ни всех этих животных, ни яблони, ни змея!

– А может, есть. Мне кажется, есть. Может, они посто пячутся? Я думаю, там где-то есть и эльфы, и гномы, и звейи. И говоиящие деиевья.

– В том саду не было эльфов и гномов, – говорит мама. – А что касается зверей, я бы на твоем месте держалась от них подальше.

– Станция Королева, – объявляет над нами мелодичный голос. Девочка на передней площадке выходит.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Машиностроительная.

– Все это сказки, – говорит гладкая бритая макушка рядом с мамой и сыном. – Никакого рая нет. И ада тоже нет.

Что это у вас, чего ни хватишься, ничего нет, думаю я и прислоняю висок к холодному стеклу. Шпиль станции стремительно удаляется назад, за окном снова только сырая мгла облака.

– На самом деле это просто миф, – говорит бритый кумпол.

– Пап, а что такое миф? – спрашивает малыш.

– Сказка, неправда, – отвечает бритый.

– А... этого сада на самом деле нету?

– Нету.

– А... дядя батюшка все вуал?

– Ну почему врал, – спохватилась мама. – Просто этого сада не видно, пока туда не попадешь.

– Ага, и это очень удобно, потому что оттуда еще никто не возвращался, – хмыкнув, говорит папа.

– А вот я же возвуащаюсь, – неуверенно говорит малыш.

– Что это вообще за прогулки в одиночку? – спрашивает мама.

– Никаких прогулок нет, все он выдумывает, – рассеянно отпирается отец.

– Ничего я не пуидумываю! – напряженно говорит малыш. – Там была доуожка, и я... а еще там учей, и мостик, и он деиевянный! И там на деиевьях такие листья, такие, с туемя концами! Тяжелые! И блестящие! И я там почти видел эльфа! А еще деиевья там звенят!

Я улыбаюсь, закрыв глаза.

– Ну вот видишь, – говорит папа маме.

Все эти разговоры похожи один на другой. Взять хоть мои собственные разговоры с отцом. Глядя на драное лоскутное одеяло земли под нитью аэрорельса, я впервые подумал: а интересно, вел ли мой отец сам в детстве подобные разговоры со своими родителями?..

2.

Дверь в квартиру я открыл виртуозно, абсолютно бесшумно, и очень себя за это похвалил. Я не знал, чем именно сегодня занимается Настюша, но опыт показывал, что на первых порах лучше не производить никаких звуков. Настюша могла сейчас, к примеру, сочинять музыку. Или медитировать, или смотреть «Игру в кальмара» на самом интересном месте. Или участвовать в ритрите по зуму (последний вариант требовал особенно безукоризненной тишины в квартире). Девушка моего друга была чрезвычайно разносторонней натурой.

Однако на кухне бормотал телевизор, показывающий явно не «Игру в кальмара». Я скинул пальто и – на всякий случай на цыпочках – прокрался по коридору.

Мой друг, Денис Моргунов по прозвищу Капитан Морган, сидел носом в закопченную дымящуюся кружку и хандрил. Я остановился на пороге и залюбовался. Морган хандрил крайне редко – можно сказать, никогда не хандрил – так что зрелище стоило того. Хандрящий Морган, с его бицепсами, белесым десантским ёжиком и квадратной челюстью, был похож на забуксовавший в болоте танк.

– Пельмени в морозилке, – не поднимая глаз от ребристой кружки и не понижая голоса, сообщил Морган. Юный ударник бюрократического труда в телевизоре, чем-то неуловимо напоминающий тюленя, бормотал что-то про эмбарго, финансовую диктатуру и демократический тоталитаризм.

Я зажег газ под кастрюлей, вытащил из холодильника пельмени, и мы некоторое время слушали юного ударника.

– Представляешь, – наконец сказал я, – что будет, если он однажды откроет словарь и выяснит значение слова «тоталитаризм».

– Я вообще не понимаю, чего они делают по жизни, – проворчал Морган.

– Посмотришь, и перекреститься хочется. А взрослые, вроде, люди. Вот ты мне можешь сказать, вот этот шкет – он юродивый или уголовник? Что они хотят? Во что они верят?

Телевизор мигнул, выключаясь.

– А я сегодня клиента потерял, – сообщил я и высыпал в кастрюлю пельмени.

– Ну? – Капитан поднял на меня красные глаза.

– Угу. Главное, такая девчушка приятная. Не то чтобы редкая, но приятная. Поступать готовится. Вчера решаем задачу из пределов. И понадобилась нам производная тангенса, а они дифференцирование проходили черт-те-когда. И вот я говорю в порядке воспитания: «Ну, наверное, глупо предполагать, что ты помнишь наизусть производную тангенса?» – «Единица на косинус квадрат, – отвечает, – разве нет?» И я, не поверишь, так обрадовался, что аж с собой не совладал. «Ты такая клевая, – говорю. – Милые глазки, – говорю, – не редкость. А редкость, когда в них еще и интеллект просматривается». И тут мать мимо проходит, и я прямо вижу, как ее перекосило. Ну, а сегодня звоню в агентство, а там говорят: всё, от ваших услуг отказались.

– Неудачник, – пробурчал Морган в кружку.

– Ну так что? – спросил я, перемешивая кипящие пельмени. – Почему мы сегодня не осчастливлены лицезрением единственного светлого пятна в нашей неудавшейся жизни? Настюша теперь не будет по вечерам украшать собой нашу квартиру?

– Настюша решила заняться хоровым джазовым пением, – вздохнув, объявил Морган. – Наша квартира, как выяснилось, прекрасно подходит для репетиционной базы. Поскольку это было единственное место, предложенное для таковой. Да и акустика здесь, как ты знаешь, отличная.

Я вдруг почувствовал, что окружающая меня тишина мне очень нравится.

– И вот я говорю ей: «Дорогая, а сколько человек в вашем будущем хоре?» – «Не волнуйся, – отвечает она, – джаз не требует многочисленности, и к тому же сейчас нам, к сожалению, не собрать большой состав. Будет человек десять, максимум пятнадцать». – «Вот как, – говорю я, – а ведь у вас должен быть и руководитель?» Меня очень занимал вопрос о профессионализме музыкантов, если ты понимаешь, о чем я, – пояснил Капитан. – «Да, – отвечает она, воодушевившись, – это один очень перспективный молодой дирижер. Вообще он учится в семинарии, но область его интересов очень широка! И знаешь, я думаю, что нам стоит убрать со стены вот эту твою коллекцию. Я думаю, тебе лучше не позорить меня всей этой патриотической ура-впередной стилистикой».

Я хрюкнул над кастрюлей, представив себе чью бы то ни было попытку заставить Моргана убрать со стены коллекцию оружия.

– Ну и?

– Ну и она ушла, – со вздохом констатировал Морган, почесав шрам над бровью. – Какие-то мы, видно, все-таки уроды с тобой, Митька. Не выдерживаем мы доверия клиентов, утонченных девушек и их родителей. А у меня к тому же машина, на которой могут ездить только лузеры. Настюша, правда, выразилась о машине более... энергично.

– Насчет родителей и утонченных девушек согласен, – кивнул я, кидая в рот первый пельмень. И некоторое время жевал, наслаждаясь жизнью. – А насчет машины тем более…

Морган помолчал и сказал в кружку:

– Зная тебя, предположу. Только предположу, заметь, ничего не утверждая. В тяжелый для друга час ты вряд ли стал бы оскорблять привязанность друга к его прекрасной и надежной машине, если бы у тебя не было для него хороших новостей. Для меня, в смысле.

– Новостей о чём?

– Ты знаешь, о чём.

Я почувствовал, как на лицо начинает непроизвольно выползать улыбка. Вообще-то пока я не планировал ничего ему говорить. Нюхом он такие вещи чует, что ли?

– Ну, ты не поверишь, – начал я, – но у меня остался последний адресат. И я как раз несколько дней назад его наконец нашел. Точнее, ее.

– И что? Отправил?

– Не, – я помотал головой, пережевывая пельмень. – Мне надо с ней встретиться. С адресатом.

– Лично?

– Угу.

– И – что? Сегодня?

– Если ты мне поможешь, – весело отвечаю я, – можно и сегодня. Почему бы нет.

Капитан кивнул, поставил кружку на стол. Легко вынул из-под себя стул и ушел в глубину квартиры.

– И где это? – спросил он из-за стены. – Надеюсь, не в Аргентине? – он знает, что напоследок я всегда оставляю самого сложного адресата.

– Ты не поверишь, – повторил я, – но это здесь.

– В смысле? – Морган появился в дверях. Он уже одет в серо-синий камуфляж.

– Ну, прямо здесь. В нашем городе, в В.

Морган постоял неподвижно, потом драматически задрал вверх брови. Эмоции у него редко проявляются сильнее. Подумав, он проговорил:

– Ну ты даешь.

И снова скрылся в квартире.

– Дай мне мой телефон, – закричал я, торопливо заглатывая пельмени. Он-то будет через пять минут подпирать плечом косяк и укоризненно прохаживаться насчет гражданских и их неспешности. А я-то так быстро собираться не умею! – Там, в длинной сумке!

Капитан снова появился на кухне и протянул мне телефон.

– Не торопись, дай поесть, – сказал я ему и нашел нужный контакт в списке.

– Да я и не тороплюсь, ешь, – разрешил он. – Нам что-нибудь понадобится специальное?

– Пиротехника какая-нибудь, – сказал я, слушая гудки. – Фейерверк. Одной ракеты хватит. Ну, две.

– Петардами не обойдемся? – спросил Морган, подумав.

– Нет. Однозначно. Ракету.

– Сигнальную можно?

– Можно и сигнальную. Она шумит при запуске?

– Громко свистит и хлопает.

– Да. Годится.

– Тогда всё просто, – сказал Морган. – Кому ты звонишь?

– Как кому?..

По лицу Капитана прошла скептическая гримаса. Он проворчал:

– Как по мне, так я вообще на этот раз не уверен, что он захочет с нами пойти.

– А мы-то сами точно в этом уверены, Кэп? – я поднял на него глаза, слушая гудки. Что-то в самом деле долго трубку не берут. – Всё опять изменится. Сам знаешь.

Морган невозмутимо пожал квадратными плечами, открыл холодильник и принялся без спешки загружать вещмешок. Застрявший танк выбрался из болота и не собирался останавливаться. Вопрос мой был, конечно, глупым, но без вопроса тоже нельзя, или я как-то не так понимаю свои обязанности. Тут из телефона мне в ухо ударил оглушительный музыкальный вой, гром и скрежет, и я отвлекся.

– Баламут?

– Алоха, бро! – провыла трубка инопланетным голосом. – Так, а почему тебя здесь до сих пор нет? Значит, так, всё! Берешь белку, едешь на стрелку! Всё!

– Рыжий, – сказал я (я не был уверен, что меня узнали). – У меня нетелефонный разговор.

– Так а я о чём? Приезжай, дорогой! О чём речь! Посидим, перетрем! Потом оторвемся! Девочки есть! Мальчики тоже!

Морган отчетливо хмыкнул.

– Герман Богданович, – сказал я, держа трубку несколько на отлете. – Товарищ Григоренко. Выйдите из сумрака. Родина зовет. Родине нужны герои.

Трубка замолкает на целую секунду.

– Подожди-ка, – говорит мой собеседник совсем другим голосом.

Я жду. Морган затягивает ремни вещмешка.

– Печкин, это ты? Ты серьезно? – спрашивает трубка, в которой вой и грохот сильно поотдалились. – Мы идем? Прямо сейчас? Ты меня не накалываешь?

– Примите решение, Герман Богданович, – я улыбаюсь. – А то ваша пятница так и будет заканчиваться в четверг.

– Где?

– Под мостом на Ленинском шоссе, на развязке возле парка Луначарского. Через полчаса.

3.

Морган никогда не мог мне внятно ответить, почему всему разнообразию автомобилей мира он в быту предпочитает советский УАЗ. Он начинал что-то гундеть о привычке, о первой любви, которая не проходит, об экономичности и – самый удивительный аргумент – о надежности.

Но я подозревал, что все дело, без дураков, заключается в удовольствии изо дня в день возиться с машиной. Следовало отдать Кэпу должное: странный допотопный агрегат работал в его руках безупречно. Это поневоле вызывало некоторое уважение. По крайней мере, мне еще ни разу не пришлось мерзнуть на дороге в ожидании починки. Морган вообще никогда не заставлял себя ждать.

В отличие от Рыжего!

– Час прошел, – бесстрастно сказал Морган.

Я не ответил. Он и сам знал, что без Рыжего я никуда не поеду. Уазик сытенько пофыркивал в тени моста на Ленинском шоссе.

– Если придется потратить вечер на то, чтобы вытащить его из какой-нибудь помойки, вот он у меня потом попрыгает, – проговорил Морган. – Особенно если мы из-за этого опоздаем на встречу.

– Не опоздаем, – возразил я. – Тогда ты поедешь за ним, а я пойду на встречу. Там не очень сложно, справлюсь и один.

– Не в этой жизни, – сказал он.

– Почему?

Морган, щурясь, кивнул в зеркало заднего вида и полез из машины.

Гладкий черный порше подчаливал к нам сзади бесшумно и вкрадчиво, выехав как будто прямиком из вирусной рекламы нелегального казино. Я выскочил и остановился рядом с уазиком. Правая задняя дверца порша распахнулась, и сначала пространство под мостом заполнил тонкий голос, повторяющий под музыку немного в нос: «Где бы я ни был, ты знаешь, что все – танцуют локтями, все – танцуют локтями, все – танцуют локтями». Толстый голос подхватил тонкий, и тут на топкую обочину вывалились две ноги в отсвечивающих перламутровой бензиновой радугой шузах, а за ними появилась вся долговязая фигура человека, которого мы привыкли называть Рыжим.

Но сейчас он рыжим не был.

– Мать твою ети, – как-то механически сказал Морган.

Его можно было понять. Герман Богданович Григоренко, он же Баламут, выглядел сейчас живописнее, чем самец кетцалкоатля в брачный сезон.

Волосы радикального синего цвета, завязанные на макушке в подобие прически Шивы. Пиджак, сшитый, по-моему, из пурпурного крокодила, инкрустированного разноцветными стразами. В правом ухе... это что, тоннель? Нет: это просто каффа, имитирующая тоннель. В каффе переливается что-то, подозрительно напоминающее крупный розовый бриллиант.

– Ола! – завопил Баламут и распростер руки. По сумеречным сводам моста метнулись разноцветные блики. – Йоу, ватники! – он нырнул обратно в недра машины и появился с пестрым пластиковым пакетом на локте. – Айм реди! – объявил он и несколько покачнулся. – Ту зе рэббит хол!

Из левой передней дверцы порша выбралась фрёкен. Фрёкен была одета, как показалось мне с первого взгляда, только в блестки.

– Эта дама любезно согласилась пойти с нами, – пояснил Баламут, покачиваясь, и захихикал. – Она мужественная женщина, ее зовут эээ... простите, вас, кажется, зовут эээ...

Фрёкен жевала резинку. Из правой передней дверцы машины на свет божий явилось еще одно неземное создание. Пола создание было мужского, и боюсь, что этот факт слишком бросался в глаза.

– Не соврал, – сказал я.

– Сейчас я всё объясню, – сказал Морган.

Глава 2. Поищите

1.

– Кодовое слово придумал? – спросил меня Морган уже почти на подъезде к месту.

– Да. «Поищите».

– «Поищите», – повторил Капитан.

– А что, друзья, никто не желает скрасить дорогу? – Баламут лениво рылся по карманам своего сверхъестественного пиджака. – Нашу нелегкую дорогу по жизни! Милых зайчиков вы прогнали, может, тогда сами составите компанию? Очень это неудачно, что вы прогнали моих милых зайчиков!

Всю дорогу он сидел, томно развалившись на заднем сидении с видом императора вселенной, и трепался. О своей нелегкой жизни, о трех мудрецах, отправившихся в деловую поездку на ржавом корыте, о вентиляторах, на которые кто-то что-то зачем-то набрасывает, а также о милых зайчиках, их достоинствах и недостатках. Всю дорогу мы с Морганом слушали его трёп молча: разговаривать с ним сейчас было бессмысленно.

– Все, что у нас есть в этом гадком мире – это время, которое нужно убить! – объявил Баламут и извлек из кармана беленький пакетик. – Ну, конечно, есть еще деньги, которые нужно потратить... ночи, которые нужно забыть... а также больная печень, но самое главное – это время!

– Дай-ка мне, – сказал я и на сантиметр опустил стекло.

– О! Одобряю! Солнечные дни с нами, камрад Аптека! Всё остальное – мусор, пепел! Глотни воздуха свободы, брат! Царица небесная, ты что делаешь?!.

Он наконец заткнулся. Беленький пакетик остался лежать на дороге позади уазика. Я поднял стекло.

– Еще есть? – спросил Морган у Баламута.

– Чучелки деревянные, – печально глядя назад, сказал тот. – Пустите меня обратно к моим милым зайчикам. Только они – мои роднульки в этой дыре. Только они могут ценить реальную звезду в этой дыре под названием Матрица…

– Потеряйся, недоразумение, – буркнул Морган. – Куда дальше, Мить?

– Вот в эту улочку, – ответил я. – Тут тихо.

Баламут на заднем сиденьи сделал вращательное движение туловищем и завопил в нос:

– Где бы я ни был, ты знаешь, что все! танцуют локтями, все! танцуют локтями, все!..

Тут уазик въехал колесом в яму, и нас тряхнуло с такой силой, что у меня лязгнули зубы. Тощий Баламут сзади сбрякал, кажется, всеми костями и испустил какой-то придушенный вой.

– Извиняюсь, – пробормотал Морган, с непроницаемым лицом глядя на дорогу. Боюсь, я даже представить себе не мог, насколько его сейчас раздражал Баламут.

– Ух ты, это что, местные ангелы ада? – вдруг заинтересовался тот, вертя шеей. Уазик проезжал мимо обширного выщербленного автодрома, на котором действительно собрались байкеры. Их не так много, они не шумят; в пыльном воздухе плывет довольно приятная музыка. Над автодромом возвышается крутой обрыв в непролазной зелени: сверху к нему выходит один из городских парков.

– Даже вон «ИЖ» у пацана одного. Раритет, – щурясь, бормочет Морган, аккуратно паркуется и выключает зажигание. – Мить, командуй.

– А я пока пойду тусанусь с байкерами, – объявляет Баламут.

Он выскакивает из машины прежде, чем мы успеваем что-нибудь ответить. Я смотрю на Моргана, и тот пожимает плечами. Я очень сомневаюсь, что Морган, при всей своей монументальности, вот так с пустого места пошел бы вписываться в это сообщество, пусть и при спешной необходимости. Иногда мне кажется, что у Рыжего в голове даже не опилки, а маринованная манная каша, но я знаю, что это обманчивое впечатление. В общем-то, здешние байкеры неплохие ребята. В последние несколько дней я с ними пару раз разговаривал – хотя, конечно, у меня не было при этом синих волос, пурпурного пиджака и бриллиантовой каффы, имитирующей тоннель. Но Баламут в нашем разрешении, естественно, не нуждался.

– Я пошел, – сказал я и закинул на плечо длинный ремень сумки.

2.

Это был парк, вплотную примыкающий к индустриальной зоне, большой и довольно ухоженный – возможно, именно тот, в котором гулял с родителями давешний малыш из аэрорельса. Не торопясь, я шагаю по асфальтированной дорожке. Маршрут известен, времени еще достаточно. Я иду мимо аттракционов, горок, качелей, скверов и многочисленных забегаловок. Облака разошлись, вечер солнечный и очень теплый – возможно, последний теплый осенний вечер в этом году. Вечерняя веселая жизнь мельтешит вокруг меня. Но чем дальше я углубляюсь в путаницу дорожек, тем тише и безлюднее становится кругом.

Эта кафешка притулилась возле бывшей смотровой площадки. Отсюда, очевидно, когда-то открывался очень красивый вид на город. Когда-то давно. Потом старые кварталы снесли, на их месте построили военный завод, который какое-то время был градообразующим предприятием, а сейчас, после окончания войны, постепенно приходил в запустение. Но каменный парапет не чинили, наверное, еще со времен постройки завода, и он наполовину осыпался и огражден снизу стальной сетью. На каменной площадке в художественном беспорядке теснятся столики – почти сплошь пустые. За столик я не сажусь. Я выбираю одну из скамеек, стоящих у самого парапета лицом к нему, а спинками – к кафешке. В двух шагах от моей скамейки начинается искрошенная каменная лестница, ведущая вниз и назад, в сторону парка.

Теперь надо подождать. Я сделал круг: под парапетом, на запущенном автодроме, сгрудились байкеры; их отсюда отлично видно, при желании их можно даже окликнуть, не вставая со скамейки. В толпе кожанок и бандан мелькают синяя шевелюра и пурпурный пиджак. Если бы кто-то из байкеров поднял голову, то разглядел бы и меня, и любого, сидящего на этой скамейке. Я смотрю на часы. Если всё пойдет без форс-мажоров, долго ждать мне не придется.

Хорошо одетая пожилая женщина с серым лицом поднимается по ступенькам и идет к моей скамейке. Очевидно, она замечает меня только в самый последний момент. Она колеблется; но я окидываю ее равнодушно-вежливым взглядом и продолжаю прилежно наблюдать за байкерами. Она неловко садится на скамейку. Вообще она двигается как-то неловко, боком, как человек, который вынужден терпеть сильную боль. Она достает из сумочки планшет, открывает чехол и некоторое время читает – листает страницы текста. Но страницы замирают, она сидит неподвижно, а потом переключается на поисковик. Я знаю, что кафе за нашей спиной раздает бесплатный вай-фай.

– Вы ищете не там, – негромко говорю я, наблюдая за байкерами. Женщина крупно вздрагивает.

– Простите?..

– Вот странно, да? – говорю я, прилежно наблюдая за байкерами. – Мир информации, третье тысячелетие. Всё известно всем. Но если что-то действительно нужно узнать... то узнать это невозможно. Как в каменном веке.

Некоторое время она молчит, а потом спрашивает:

– Мы знакомы?

Я качаю головой, хотя неправа она только отчасти. Мне известно ее имя, а вот меня она, конечно, не узнала. Хотя я несколько последних вечеров подряд провел за ближайшим столиком, в десяти метрах позади скамейки, на которую она день за днем приходит вот уже примерно полтора месяца.

Женщина хмурится, явно немного сердясь. Теперь она кажется гораздо моложе, чем в первую минуту. Даже стороннему наблюдателю сейчас было бы очевидно, что она или очень сильно устала, или ее что-то вдруг недавно состарило. Я поднимаюсь со скамейки, засовываю руки в карманы и подхожу к разрушенному парапету.

– Странные они люди, правда? – говорю я, кивая вниз, на байкеров. – То ли юродивые, то ли уголовники. Что они любят? Во что они верят? Человек ведь не может... не верить. Это очень сильное желание. Иногда человек под его влиянием начинает без удержу улучшать свою жизнь. Любыми средствами увеличивать ее комфортабельность. А иногда оно заставляет его бежать от чего-то комфортного... но неправильного. Как правило, мы очень горюем, теряя человека, попавшего в эту вторую категорию, но кто сказал, что пропасть без вести не может человек и из первой? По крайней мере для родных.

Наклонив голову, она слушает всю эту ахинею, и, кажется, слушает не очень внимательно. Но на словах «пропасть без вести» ее лицо стекленеет.

– Вы тоже из них? – отрывисто спрашивает она. – Вы тоже байкер?

Я качаю головой и открываю сумку. Я в обычной цивильной одежде и больше похож на хипстера, чем на байкера, и она, конечно, это видит. Но в таких случаях одежда не значит ничего.

– Вы должны понимать, – помолчав, говорит женщина, – если вам что-то известно... за любую деталь... Как вас зовут?

– Зовут меня Митя, – говорю я и вытаскиваю из сумки то, что мне нужно. – Дмитрий Печкин. Но я тут ни при чем. Я в вашей истории не играю никакой важной роли и на самом деле почти ничего не знаю. Я здесь просто затем, чтобы передать сообщение. Можете считать, что я обычный почтальон, у меня и фамилия подходящая. – И я протягиваю ей клочок бумаги. Она послушно берет и читает. Записка очень короткая; я это знаю, потому что сам ее писал – под диктовку. – Они же бывают везде, – поясняю я. – Не только в нашей стране, но и в Европе, в Азии, в Африке – везде. Сейчас же нет проблемы границы пересекать... Город Эктополь, госпиталь Амбруаза Паре. Вот, там написан адрес. Это Греция, кажется... хотя я не уверен. – Она неподвижно смотрит в записку. – Я не могу ручаться, что с ним все хорошо, – продолжаю я, – и он, скорее всего, нуждается в вашей помощи. И еще меня просили передать: не сердитесь на его друзей. У них действительно вышла небольшая размолвка, и он уехал. В одиночку. И они в самом деле ничего не знают о том, что с ним случилось. Поэтому и не могли вам ничем помочь.

– Но он жив? – спрашивает она, глядя на меня снизу вверх с удивительно переменившимся лицом. Сейчас она кажется почти молодой. Она не спрашивает ни от кого исходит сообщение, ни откуда мне все это известно. Адресаты спрашивают об этом часто, и у меня заготовлен стандартный набор ответов на такие вопросы. Но иногда они – как сейчас – не тратят время на ерунду. Я отвечаю уклончиво – ведь ситуация могла измениться за то время, пока я ее искал:

– Это всё-таки адрес госпиталя, а не кладбища. Поищите.

В пяти метрах позади нее, на пустой площадке между нашей скамейкой и столиками, раздается оглушительный хлопок. Она вздрагивает, оборачиваясь, и невольно провожает глазами взлетевшую в темнеющее небо одинокую сигнальную ракету. Пока ракета летит, я тихо отступаю в сторону каменной лестницы (за это время я стратегически подобрался к ней поближе). И убегаю по ступенькам.

Молодчина все-таки Капитан. Вот на кого всегда можно положиться. Если бы не он, пришлось бы, как Азазелле, тыкать пальцам и орать «Ба!». Не люблю так делать.

Но еще больше я не люблю объясняться с адресатами – после того, как послание уже вручено...

3.

– Да, ты был прав, ракета тут подошла больше, – сказал Морган. Мы стояли под деревом поблизости от входа в парк. – Петардами мы бы ее напугали. Слышь, Аптека, а зачем спектакль-то этот весь нужен был?

– Это разве спектакль, – пробормотал я. Спрятавшись за дерево, я наблюдал за воротами. – Это просто школьная самодеятельность по сравнению с теми... бенефисами, которые мне иногда приходится устраивать. Ну представь себя на ее месте. Подходит к тебе на улице совершенно левый кент, сует какую-то подозрительную бумажку и заявляет: ваш сын, пропавший без вести два месяца назад, лежит в такой-то заштатной реанимации в Греции. До свидания.

Капитан ухмыльнулся.

– Да. Я бы из тебя всю душу вытряс после такого, камрад почтальон. Вместе с твоей длинной сумкой.

– Я бы еще пережил вытряхивание души из меня, но инспекция моей сумки может оказаться вредна... для психического здоровья инспектирующего.

– Нет, это-то ясно. Я имею в виду – почему ты просто не отправил ей сообщение по мейлу?

– Не знаю, – неохотно сказал я, и Капитан покосился скептически.

– Меня попросили, – повторил я. – Встретиться лично. Сказать всё устно.

– Зачем?

– А он не очень-то отвечал, – сказал я. – Тот, кто мне это задание дал. Знаешь, кто это был? Тот чудик, которого мы встретили, когда, помнишь, заблудились в Глухоманье. Еще тогда чуть Большой Охоте под ноги не попались. Помнишь его?

– Голдхейра? Еще бы, – хмыкнул Морган. – Но он же охотник. Кому из охотников когда было какое-то дело до того, что происходит за пределами нашей Страны?

– Когда мы разговаривали, я так его понял, что не охотник, а скорее городской.

– Вот даже так. Но в Городе же полно курьеров, которых можно послать в Лабиринт, разве нет?

– Это да. Но ты представь, какая у них там нагрузка. Ага, вот и она.

Из ворот парка быстрым шагом выходит женщина, и мы провожаем ее глазами. Я мог бы и не прятаться: ее лицо пылает, из крепко сжатого кулачка торчит белый краешек, она идет походкой юной валькирии и вокруг совершенно не смотрит.

– И потом, – закончил я, глядя ей вслед, – мы же знаем, что они там рассортировывают сообщения на срочные и важные. Важных, как ты понимаешь, всегда оказывается больше. Поэтому на срочные часто не остается времени. Я так понял, это была его личная инициатива, Голдхейра. А может, и нет, кто их там, в Городе, разберет. Пошли. Нам еще сейчас надо будет нашего социального экспериментатора извлекать... от местных сынов анархии.

– И готов сменить уазик на «ИЖ», если извлечение пройдет гладко, – проворчал Морган.

Это тот редкий случай, когда он ошибся.

4.

– Ну что, готовы? – спрашиваю я и оглядываю свое войско, стоящее возле уазика. Уазик только что заперт, и сейчас нам предстоит не слишком торопливый, но – с большой вероятностью – довольно длинный марш-бросок. Я не умею, как в детстве: свернул за угол и на месте; сейчас мне, как правило, приходится искать долго. Иногда – по нескольку дней.

Они готовы. Капитан, ссутулившись, курит в сторону. Развязный ухмыляющийся Баламут сунул руки в карманы своей новой куртки, сплошь покрытой нашивками; синие волосы перевязаны черной банданой с черепом и клинками. Каффа и пурпурный пиджак исчезли – видимо, он обменял их на новый прикид, и я не удивлюсь, если узнаю, что к байкерам он полез именно для того, чтобы переодеться. Легкомысленный разноцветный пакетик все так же болтается на локте. Из-под черной банданы кокетливо спущен на щеку синий локон-пружинка. В целом впечатление он производит даже более кошмарное, чем час назад.

– Пошли, – говорю я. – Поглядывайте тут... тоже. На всякий случай, сами знаете. Вдруг я что-то пропущу.

Морган кивает и бросает сигарету.

Глава 3. Только одна дорога

1.

Мы идем. Я выбрал направление от центра к окраине, но, в принципе, направление не важно: важно внимательно смотреть по сторонам. Прохожие с удивлением провожают глазами нашу компанию; но примерно через пару часов многоголовый простуженный монстр толпы, с деловитой усталостью стремящийся самоустраниться из жизни мира, худеет, истощается и окончательно втягивается до утра по многочисленным норам.

– Слышь, Печкин, а я у тебя никогда не спрашивал, – говорит Баламут. – А трудно это?

Похоже, он наконец начал выходить из своей идиотской роли. И чем быстрее это произойдет, тем лучше.

– Что – трудно? – спрашиваю я.

– Ну вот... искать.

Мы теперь идем вдвоем: Морган, когда мы свернули с людных улиц, оказывается то впереди, то позади нас.

– Нет, искать не трудно, – говорю я. – Ты просто идешь, идешь... и приходишь. Это вопрос даже не выносливости, а... сноровки, что ли.

– Завидно, – говорит Баламут. – Везет же кое-кому.

Я усмехаюсь.

– Искать-то не трудно. А вот послания доставлять иногда трудно, искать адресатов, разговаривать. И вообще с людьми разговаривать. Я же, понимаешь ли, не умею, как некоторые, втереться без мыла в любую тусовку. Между прочим, как ты поладил с байкерами?

– Ну, там проблем не было, – легкомысленно говорит Баламут.

– Я бы не отказался это узнать... на будущее, – я ловлю себя на ворчливых интонациях: так говорит Капитан, когда он недоволен собой. – Ну просто, а вдруг понадобится.

– Да там... ну, нашлась пара общих знакомых, – туманно отвечает Баламут.

– Понятно, – говорю я. Мне следовало самому помнить, что Рыжий способен даже с зулусами в Африке найти пару общих знакомых. – Ну, а я вот раньше аж на стенку лез иногда, от невозможности с людьми объясниться. В общем-то, и до сих пор... Недавно, да вот совсем на днях, разговариваю с одним. Сидели вместе в агентстве ждали приема, он тоже репетитор. Не помню уже, с чего началось, но у нас же там две темы: за тупость учеников и за деньги. «Вот если бы образование финансировали, то и дети бы теперь не были такими тупыми, и страна бы не разваливалась». Вру, три темы: еще за политику. «Если бы образование финансировали, – говорю, – то такие фрилансеры, как мы с тобой, шли бы работать в систему. И пришлось бы тогда нам с тобой забыть все эти разговоры за свободолюбие, и детей бы мы учили не для результата, а для галочки». – «А их, говорит, одна хня, бесполезно». Потом так пригорюнился и говорит: да, чувак, прав ты, нету выхода нигде. «Ну не знаю, – говорю. – По мне, так выхода как минимум два. Слышал какие-нибудь слухи там про рай, про ад?»

– А при чем тут рай и ад? – немедленно ощетинивается Баламут.

– Ну, вот я же и говорю, невозможно объяснить это на их языке, – примирительно отвечаю я. – «А, – говорит он. – Ты еще надеешься. Только тебя обманули, чувак. Никто оттуда еще не вернулся, чтобы рассказать, что это не брехня».

Баламут крокодильски ухмыляется.

– Вот-вот. Я его спрашиваю: а, может, ты стук колес слышишь, нет? По рельсам. «Желтая стрела», всё такое. Но этого он уже не понял. И как давай допытываться: ты в это всерьез веришь? Медитируешь по утрам и вечерам? Или группы развития личности посещаешь? Или ты фантастику пишешь? Нет, говорю, просто я на самом деле ангел.

Баламут коротко заржал.

– Вот и он так же похохотал и говорит: лучший способ быстро попасть в рай – это хороший косяк!

– Ну, а чего ж он еще сказать-то мог? – проговорил Баламут, морщась. Примерно на этом этапе у него всегда начинает болеть голова. – Косяк, это уж без базара... И что?

– Да ничего, – сказал я. – Так и разошлись. А раньше я бы в бой кинулся, начал бы его убеждать. Сказал бы: это никакой не миф, не метафора, это место совершенно настоящее, во многих смыслах оно гораздо более... конкретно, чем то, в котором ты живешь. Когда ты его видишь, сразу становится понятно, что таким должен бы быть мир людей – тот, который предназначен для того, чтобы в нем люди жили. А это – просто рекреация для заблудившихся. Матрица. Лабиринт. А если продолжать блуждать, то легко добраться... и до ненужного выхода. Вспомни, сказал бы, как сам в детстве отсюда выходил. Дети, как правило, прекрасно понимают, о чем речь. Да и взрослые всегда имеют шанс вспомнить. – Баламут кивнул, шагая вперед: он это знал лучше других. – Но ведь я и сам лет в пятнадцать чуть не забыл. А задача, на самом деле, чисто практическая. Если бы к этому не было принято относиться как к чему-то... не совсем приличному, что ли.

Баламут кивнул и, сморщившись, принялся растирать затылок.

– Голова? – спросил я.– Угу. Пока терпимо. Где там наш суперхиро, ты его видишь?

Я пожал плечами. Морган опять куда-то пропал из поля видимости, но за Моргана я не беспокоился. В принципе, я не беспокоился и за Баламута. Потому я и путешествую с этими двоими: в нужный момент они, как правило, знают, как нужно себя вести.

2.

– Эй, Печкин, – спустя еще час сипло говорит сзади Баламут. – Мы что, вокруг света собрались?– Гораздо дальше, – отвечаю я и останавливаюсь у фонаря. – Ходить по кругу – это не наш выбор. Мы должны идти прямым путем.

Мы теперь идем по спальным районам. Я не тороплюсь, но Баламуту тяжело: он давно с присвистом дышит, по серому в фонарном свете лицу катится пот. Хоть мне его и жаль, но пока что я никак не могу ему помочь.

– Палитесь, мистер Пинкман? – сказал над нами голос Моргана, и мы оба вздрогнули, а Баламут картинно схватился за сердце и принялся озираться. Капитана мы обнаружили в двух шагах, за кругом света, но только когда он спустил с лица черную повязку.

– Вот тебе твои эксперименты с гомеопатией, – сказал он, сбросил с плеча вещмешок и принялся копаться в нем. – Вот тебе – море сушеными грибами тушить. Когда-нибудь и вообще не дойдешь.... И лично я тебя тогда на себе не потащу.

– Убеждай меня полностью! – сипло провозгласил Баламут, упираясь руками в коленки. – Да, дорогой мой человек-паук! Соглашусь с тобой снова! Привычка идти по стопам Тимоти Лири изрядно подрывает способность к прямому пути!

Капитан застегивает рюкзак и протягивает Баламуту таблетку. Тот поспешно глотает ее, благодарно мычит.

– Но, – продолжает он, справившись с голосом, – ясность моего восприятия, к счастью, сейчас играет крайне второстепенную роль. Вот если бы исследователем глубин подсознания заделался Митька…

– Пойдем, – говорю я. На обезболивающее у меня надежда плоха.– Верблюдам в игольном ушке делать нечего. Редко и праведник спасется, где же грешник явится, – назидательно говорит Капитан.– А кто это тут у нас праведник-то, а? Ты, что ли, у нас тут праведник-то, а, ниндзя из Бердичева?– Марш вперед без разговорчиков... Мальвина…

Я улыбаюсь, слушая их перебранку за спиной. Я отлично знаю, что если сейчас случится что-то неладное, и Морган, скажем, вдруг скомандует нам «бегом», то Баламут без единого возражения пробежит хоть двадцать километров. Несмотря на собственную уверенность в том, что на двадцать первом упадет замертво – уверенность, прошу заметить, обоснованную. А если Баламут упадет замертво, то Морган взвалит его на себя и понесет, несмотря на всё свое морализаторство. В общем-то, в нашей истории бывало и не такое. История нашего дримтима полна причудливых коллизий.

Взять хоть причину, по которой мы трое снова добровольно оказались в Лабиринте!..

3.

Спустя еще два часа мы вышли в пригороды.

– Я бы начинал думать о ночлеге, – сказал справа от меня голос Моргана. Вслед за голосом весь он вынырнул из темноты и зашагал рядом.

Уснувшие ветхие пятиэтажки теперь перемежались с гаражами, автостоянками и пустырями, огороженными панцирной сеткой. Мы шли по грунтовке, слабо виднеющейся во мгле. Поднимался сырой туман.

– Мы-то, может, и поискали бы еще, но вот этот фрик скоро не сможет переставлять ноги, – сказал Морган.

Баламут еще ни разу не отстал от меня ни на шаг, но сейчас на слова Капитана ничего не ответил. Это был плохой признак. Я остановился и сказал:

– Я тоже устал. Какие будут предложения?

– Там трасса, – Морган кивнул в направлении гудящего в полукилометре к северу автобана. Мы только что вышли из скопления гаражей, прямо перед нами чернел перелесок. Возможно, днем он показался бы прохожему пыльным и редким, но сейчас это была сплошная глыба мрака. – Наверняка на трассе есть забегаловки с комнатами, – добавил Капитан.

Мне не очень понравилась эта идея. Пешим ходом ночью шарашиться по пригородной трассе? Вслепую искать на ней хоть сколько-то пригодные для ночлега забегаловки? К тому же поднимался туман, и наступало самое лучшее время для поисков.

Но Морган редко ошибался в оценке физических возможностей – как своих, так и чьих бы то ни было. В конце концов, спешить нам было некуда. Не сегодня, так завтра; не завтра, так через неделю. А зато Баламут успеет за это время вернуться в действительность.

– Осень – не самое лучшее время для ночевок в лесу, – добавил Морган.

– «Закатан в асфальт тот лес, в котором нам было явлено то, чего не скажешь в словах», – неожиданно произнес Баламут. Морган мельком глянул на него и одобрительно проворчал:

– Что, вытрезвился, лишенец?.. Ничего. Всё не закатают. Печкин, я сейчас уйду немного вперед, посмотрю, что там. Не теряйте меня, если что.

– Тебя потеряешь, – безнадежно проговорил Баламут. Он устало глядел в темноту и гримасничал от головной боли, неловко шаря ладонями по бокам. Я тяжело вздохнул и в последний раз обернулся к городу.

Стена одного из гаражей, обращенная к перелеску, была покрыта граффити – видимо, совсем недавно, я даже почувствовал запах краски. В траве валялся забытый баллончик. Я невольно остановился, поразившись, с каким искусством изображена тема.

Лесная дорожка. Туман, поднимающийся от нарисованной травы – он почти переплетался с туманом, стелющимся по грунтовке. Фонарик в ажурном колпачке, висящий на ближайшем к зрителю дереве. Еще множество таких же фонариков – и далеко, и близко в серебристой листве – кладут на листья широкую радужную россыпь золотых искр, и от этого вся картинка словно мерцает радужным гало. Тропа, начинающаяся у ног зрителя, теряется между гладкими, будто отполированными стволами.

На свете только одна дорога, она как большая река, и каждая тропка – ее проток, вспоминаю я.

Баламут дернул меня за рукав.

– Идем, Мить. Не спи.

– Это ты не спи, – я не двигаюсь. – Где там наш Рембо Бальбоа? Мы пришли.– Лол, – прошептал Баламут, обернувшись. – Эй, Капитан! – завопил он, мгновенно повеселев.

Из темноты снова возник Морган, сдирая с лица маску.

– Платформа девять и три четверти, ну, – весело сказал Баламут, изучая рисунок. – Убейся об стену, чувак!

– Не капризничайте, барышня, – проговорил Морган. Он смотрел на лесную дорожку с каким-то трудноопределимым выражением, больше всего напоминающим восторг. Каждый раз мне было странно видеть этот детский восторг на его грубо слепленном лице.

– После вас, товарищ Печкин, – сказал Баламут.

4.

Было время, мы вели бесконечные споры о том, какую реальность из двух следует считать «настоящей». Но лично для меня никогда не существовало этого вопроса. В самый момент перехода мои собственные слух, зрение, осязание, нюх и даже, кажется, печенка однозначно голосовали за единственный ответ.

Мы идем по лесной дорожке. Фонарик в ажурном колпачке уже остался позади, но я знаю, что оглядываться пока не стоит. Настоящий мир проявляется сквозь вторичную реальность, как проявляется шедевр под рукой реставратора сквозь намалеванную поверх картины мазню. Я всегда был уверен, что это может произойти где угодно и с кем угодно.

Но лично мне всегда нужна какая-то точка опоры.

Я иду.

Я знаю, что сейчас даже мое настоящее тело как бы проявится, станет другим – лучшим, более удобным, более приспособленным для реальной жизни.

Я не оглядываюсь: я знаю, что Баламут не отстанет от меня, да и замыкает нашу маленькую колонну Капитан, на которого можно положиться во всех случаях жизни, и он точно не даст никому потеряться. Я знаю, что сейчас синиеволосы Баламута теряют химическую завивку и вылезают из-под банданы, приобретая свой натуральный огненный цвет, что его кожа темнеет, осанка выправляется, походка становится танцевальной, а лицо заостряется. Я знаю, что мои собственные волосы тоже выцветают, светлеют, и кожа светлеет тоже, и я тоже становлюсь легче и тоньше; а вот у Моргана внешность не меняется почти совсем. Я перехожу на бег, скидываю на землю пальто и наконец на неширокой поляне со вздохом падаю в траву под небом, сплошь покрытом звездами.

Тишина после ночного зудящего городского шума кажется полной и всеобъемлющей, как это небо. Но потом в мое сознание тихо вступают шепот ветра в траве, стрекотание насекомых, мерный сквозь равные промежутки свист какой-то птицы в лесу и еле различимый мелодичный перезвон в листве лунных деревьев – знакомые звуки милого моему сердцу Фриланда.

Глава 4. Мы дома

1.

– Мить, голова, – услышал я сбоку стон Баламута. Я сел и завязал волосы в узел, а потом взял его голову к себе на колени и положил ладони ему на лоб. Морган сидел рядом с нами, откинувшись на руки, и молчал. И только дышал – как ныряльщик после долгого погружения или солдат, скинувший противогаз после газовой атаки. Страдальческие морщины на лице Рыжего понемногу разгладились, веки перестали подергиваться.

Наконец он удовлетворенно вздохнул и, приоткрыв один глаз, томно спросил:

– Доктор, я буду жить?

– Плохо, но недолго, – ответил я и снял руки с его лба.

Хорошо бы было все-таки убраться подальше от Границы. Я огляделся. Где это мы вообще? А! Всё ясно. Только раньше тут не было лунных деревьев.

– Автопилот! Глаз-алмаз! – с удовольствием объявил я. – Тесла тут в двух шагах! А? – я ткнул в бок вальяжно раскинувшегося Рыжего. – Хвалите меня и превозносите!

– Что это такое? – заинтересовался Баламут, перевернувшись на живот.

Морган вертел в руках пустотелую твердую коробочку, внутри которой на длинной тычинке качалось единственное семечко. Это был колокольчик лунного дерева, их много валялось вокруг нас в траве. Пользы от них не было никакой, кроме всегдашнего почти неслышного перезвона в листве. Этот колокольчик был гораздо больше обычных – длиной, наверное, в целый дюйм, и не чисто-белый, а с фиолетовыми прожилками. Морган встряхнул его, взяв за стебелек, и колокольчик отозвался отчетливо и мелодично.

– В тебе проснулся внутренний ребенок? – деловито осведомился Рыжий. – Или ты решил заняться ботаникой?

– Ну да, – пробормотал Капитан. – Давно, понимаешь, мечтал... Как раз по мне, понимаешь, занятие…

Тут он вдруг округлил глаза, глядя мимо моего плеча, и я обернулся.

Как ему удалось подобраться незамеченным, никто не ведает. Конечно, мы были изнурены переходом, заняты игрушкой и вообще еще не успели восстановить какой-нибудь нюх и слух. Но все-таки хоть один из нас должен был услышать шуршание травы под маленькими башмаками. Или треск кустов, во множестве оставляющих сучки на рукавах пухлой куртки, разрисованной покемонами.

Это был малыш. Елки-палки! Это был тот самый малыш из аэрорельса.

– Человеческий детеныш, – промурлыкал Рыжий и деликатно зевнул, со щелчком захлопнув пасть.

Малыш не отреагировал. Он брел по поляне, путаясь в траве, и глазел по сторонам, а мы глазели на него, боясь пошевелиться. На нас он взглядом не задерживался, и я понял и сказал этим двоим:

– Это сновидец.

– А, – сказал Морган и расслабился.

Маленький путешественник нагнулся, поднял из травы цветок лунного дерева и принялся его изучать. Морган прицелился и аккуратно кинул свой колокольчик – прямо под ноги малышу. Колокольчик звякнул в траве глухо и тоненько, как велосипедный звонок. Малыш снова нагнулся. Поднял колокольчик, рассмотрел. Задрал голову и принялся изучать крону над собой. Я сказал:

– Он вполне может еще стать проводником.

– Мечтай, – сказал Рыжий и снова зевнул.

– Ну, сколько ему? Семь, восемь? У него очень много шансов.

– Если он не испугается, – сказал Рыжий.

– Если никто пугать не будет, – поддел его Морган.

В ближнем Пограничье начинающего путешественника вряд ли что-то могло бы испугать. Самыми страшными существами здесь были мы – выходцы из Лабиринта. Однако во сне человек часто видит Страну более пугающей, чем она есть на самом деле. Сны о Стране – самая верная дорога к тому, чтобы ее забыть.

Но всегда хочется надеяться на лучшее.

2.

– Вы ведь приглядите за ним? – спросил вдруг Морган, когда малыш, изучая колокольчик и путаясь в траве, пробрел через поляну и скрылся в кустах.

– Конечно, – ответил ему новый голос. Как будто перезвон в листве приобрел человеческое горло. Я огляделся. Точно: в развилке ветвей ближайшего дерева сидел дозорный. По имени я его не знал, хотя видел не впервые.

– Йо, бро, – лениво сказал Рыжий дозорному. – Вотс ньюс фром зе Сити?

– Привет и тебе, оборотень, – отозвался дозорный. – А в Городе всегда много нового. Проводник, – обратился он ко мне, – мы пришли сказать, что рады вас видеть. Сегодня вы изнурены долгим заточением. Отдыхайте. А завтра с тобой придут встретиться те, кто давал тебе поручения.

– Спасибо, – сказал я. Я тоже был рад его видеть. Я обрадовался бы сейчас любому человеческому лицу. Каждый раз, переходя Границу, в глубине души сомневаешься, что здешние обитатели снова захотят с тобой разговаривать. – Я в первое время буду, как обычно, в Тесле.

Дозорный кивнул и улыбнулся.

– Мальчика мы тут видели уже много раз, – сообщил он Моргану. – И он гуляет не только во сне. И он способен о себе позаботиться гораздо лучше, чем думает кое-кто из здесь присутствующих.

– Или чем сами они способны позаботиться о себе, – добавил откуда-то сбоку и сверху еще один звонкий, но негромкий голос, и из листвы с разных сторон послышался сдерживаемый смех – как будто засмеялись деревья.

– Тю, – отозвался Морган, лениво поглядывая на небо, – хорошо некоторым смеяться на воле. Посмотрел бы я, как бы они повеселились в Большой Сети…

Дозорный снова кивнул. Закинул лук за спину, отцепил от пояса флягу и небольшой мешок и кинул мне.

– Поздравляю с удачным побегом. Добро пожаловать в Свободную Страну.

Он шевельнулся и исчез. Скорее всего, спрятавшихся дозорных не видел сейчас даже Морган. Но через пару недель мы снова приобретем способность замечать, как движутся фриландцы.

– Показушник, – лениво пробормотал Баламут и повозился, устраиваясь. – Все они, пограничные, показушники и пижоны, – громко сказал он. Тихий смех еще раз прокатился по ночному небу, а потом удалился в лес и затих. – Эй, Печкин, ты что, в одиночку есть собрался?

Я с трудом вытащил нос из подаренной сумки (аромат оттуда шел упоительный), достал хлеб и как можно аккуратнее, стараясь не крошить, поломал его на три части. Рыжий ревниво следил, чтобы ни одна часть не оказалась больше другой.

– А там что?

– Что-то новенькое. Вроде вина…

Некоторое время мы молча ели, и нам было хорошо. Даже позёр-Баламут, видимо, был не в состоянии оторваться от этой первой трапезы после долгого поста.

– Ну вот мы и дома, – наконец сказал Капитан и с удовлетворенным вздохом раскинул по траве руки. Он тоже ел лежа: все мы тут первое время были похожи на выздоравливающих после долгой болезни. – Жалко только, что зря сходили.

– Ну почему же зря, – в сторону пробормотал Баламут с каким-то индифферентным видом.

С минуту мы молчали, а потом Морган резко подобрался и сел, и мы оба уставились на Рыжего. Тот смотрел в сторону и с независимым видом дожевывал хлеб.

– Рассказывай, – сказал я.

Глядя в сторону, Баламут поиграл бровями.

– Ты хочешь сказать, что всё это время молчал, – начал я, – о том, что побывал…

Рыжий подождал, не договорю ли я, а потом пробурчал:

– Не был я там. Я ж не совсем еще двинулся.

– Да что ты говоришь, – пробормотал Морган.

– Тогда что? – спросил я.

Баламут покосился на меня и еще подумал, дожевывая хлеб. Проглотил. Почесал длинный шрам на тыльной стороне левой руки. Еще помялся. Потом все-таки дотянулся до своего смешного пластикового пакета и вытряхнул на траву его содержимое.

Это был продолговатый черный футляр размером примерно с дамскую сумочку. На боку у футляра поблескивал кодовый замок.

Глава 5. Здравствуйте, я почтальон Печкин

Это не настоящая моя фамилия, а прозвище.

Я – проводник-самоучка.

Дорогой адресат! Вряд ли я могу рассчитывать, что ты сразу понял, как же это мы прошли через стенку с нарисованным лесом и в какое это место мы в итоге попали. Трудно тебя за это винить: скорее всего, ты, как и большинство жителей Лабиринта, уверен, что Лабиринтом и ограничивается вся вселенная. Ну, а почему бы и нет? Очень сложно переубедить в этом человека, который либо никогда не выходил за пределы Лабиринта, либо напрочь забыл об этом опыте, даже имевшем место в раннем детстве. Лично я, например, давно уже не ввязываюсь в такие дискуссии; я и за изложение этой истории ни за что бы не взялся, если бы не чрезвычайные обстоятельства.

Лабиринт (который иначе называют Чертовым Колесом, или Великой Сетью, или просто Кругом) предоставляет своему обитателю неисчислимое множество очевиднейших доказательств того, что выйти из него нельзя. Ну, физики и математики знают, конечно, о возможности существования иных миров – но только на уровне теоретических выкладок.

Но никогда, мой читатель, не следует полностью исключать вероятность того, что тебе однажды удастся вспомнить; или обнаружить одноразовую дверь; или найти постоянный ключ, что, конечно, уже гораздо сложнее; или – этот способ является самым надежным для тех, кому исполнилось больше шести лет – найти проводника. И когда, перейдя Границу, ты придешь в себя (а прийти в себя после такого удается тоже далеко не каждому), ты обнаружишь, что попал в Свободную Страну.

В Лабиринте ее иногда еще называют Волшебной Страной, но на мой вкус, такое название гораздо хуже отражает суть. Разве не бывает чудес и в Лабиринте тоже? Да если уж на то пошло, там их иногда и побольше, особенно если иллюзии тоже относить к категории чуда.

Подозреваю, что магии предостаточно и в том – третьем – мире, куда ты, мой читатель, тоже можешь выйти из Лабиринта, если тебе очень не повезет.

Как лабиринтец может перейти Границу? Как, например, перехожу ее я? Боюсь, что я не смогу объяснить это. Описать технологию перехода из Лабиринта во Фриланд умеют, наверное, только в Городе. Ну, конечно, если сам Город не является легендой. Например, мы трое – а у нас не самые маленькие шила в пятой точке – в своих странствиях по Свободной Стране ни разу не нашли не только Города, но и дороги, про которую кто-нибудь мог сколько-нибудь уверенно сказать, что она ведет в Город. Но относиться к Городу просто как к мифологии аборигенов Фриланда – это не просто большая ошибка, это абсурд. Свидетельства существования Города рассыпаны по этой огромной Стране в таком множестве, что на них натыкаешься каждый день. Сами фриландцы при встречах между собой только и говорят, что о Городе, и даже мы трое не раз встречали тут путников, одетых в фиолетовое и крайне неохотно отвечающих на вопросы. Тут принято думать, что это и есть постоянные обитатели Города.

Вообще вопрос о Городе всегда до чрезвычайности занимал нас троих. Но, к сожалению, мы всегда были вынуждены ограничиваться только обрывками случайно услышанных разговоров, фантазиями и предположениями. Даже относительно общего устройства и облика Города наши мнения разнятся. Мне, например, кажется, что он должен быть похож на Город-Солнце. Баламут думает, что это скорее тот Город, который нечаянно создал в ранней юности один злоупотребляющий волшебными смесями демиург, которого условно именуют сэром Максом. А Морган всегда считал, что это известный всем город-сад с двумя запретными деревьями посередине.

Но мы прекрасно понимаем, что и наш опыт путешествий, и вообще наш жизненный опыт очень мал для того, чтобы наши гипотезы могли отражать действительность. Даже по сравнению с простыми фриландцами мы выглядим как выводок беспомощных котят, случайно выползший из подвала огромного дворца. Долгое время я, например, был уверен, что бескрайние леса, луга, горы и пустыни Пограничья – это, собственно, вся Страна и есть.

Где бы ты, мой читатель, ни выбрался из Чертова Колеса, ты всегда первым делом оказываешься на Границе. Ты никогда не перепутаешь Пограничье с другими областями Страны, но обычно невозможно сказать заранее, в какой район Пограничья ты угодишь в данный конкретный переход. Однажды мне удалось поговорить с проводником из Города (а в Городе существует Академия проводников, являющаяся частью Университета). Когда я у него спросил, известна ли ему протяженность Границы, он засмеялся. «Ну конечно, известна, – сказал он, – но кому от этого легче? Длина Границы – это длина замкнутой на себя прямой». Если, мой читатель, ты слабо знаком с математикой, то могу тебя уверить: этот ответ и правда имеет очень мало практического смысла.

Но независимо от того, что означает этот ответ, длина Границы невообразимо огромна. Это показывает даже мой собственный опыт. Когда я только учился, я мог выпасть из Круга вообще в любой ее точке. Конечно, мне в мои пять лет это было поначалу совершенно все равно. Но потом у меня появились любимые места, и я научился выходить к ним. Одним из таких мест, например, является городок Тесла на морском побережье.

Так вот, относительно физических свойств этой Страны я ничего, к сожалению, сказать не могу. Но все же кое-какие знания любой путешественник-лабиринтец тут усваивает очень скоро.

Прежде всего, все три мира:

и Фриланд с бесконечным разнообразием его опасностей и красот;

и Лабиринт, где человек, планеты и солнца вечно движутся по кругу;

и тот третий мир, о котором я пока лучше ничего говорить не буду –

это совсем не три разных места.

Однажды – мне было одиннадцать лет – я впервые застрял в этой Стране на ночь. До позднего вечера проторчал в городе-заводе гномов (так я тогда называл Малый Народ, а они не обижались). В городке было так много диковинных устройств, а хозяева так охотно рассказывали о них, и все это вместе было такой редкостью в Пограничье, что я вспомнил о времени только заполночь. Отверг предложение хозяев переночевать и побежал к Границе. И заблудился. Несколько темных часов проворочался под гигантским орешником, мучаясь беспокойством. Утром я, конечно, сообразил, что мне нужно было еще вчера не сомневаться и все-таки идти по узкому проходу под горой, облицованному кое-где отвалившимися плитками из черного обсидиана. Проход довольно быстро превратился в заброшенный тоннель подземных коммуникаций и вывел-таки меня прямиком чуть не в мой двор. Но всё равно, пока я лазил по пещерам и тоннелям, время прошло, и домой я попал только ближе к вечеру.

Я был уверен, что дома меня ожидает светопреставление. Но мама только сказала: «Вынеси мусор» (и добавила что-то о неспособности современных подростков самостоятельно понять, что необходимо для жизни). А отец вообще не поднял головы от лэптопа. Осторожные расспросы показали, что они совершенно уверены: утром я был дома, а днем, и вчера и сегодня – в школе. Более того, открыв дневник, я обнаружил там две оценки. Вчера это была тройка по физкультуре, а сегодня – пятерка по географии. Урок географии проходил по расписанию аккурат в то самое время, когда раз когда я наконец залез в туннель под горой. Более того, все тетради пополнились записями, сделанными собственным моим почерком. Более того, я понял, что и сам всё это помню! Помню и вчерашние уроки, и серый дождь по дороге домой, и как я вечером гляжу из окна, а под окном ползет бесконечная вереница мокрых машин. Воспоминание было смутным и каким-то стершимся, как будто вчера я одним глазом посмотрел наискосок какое-то нудное кино. А вот спина у меня ныла явственно и даже, я бы сказал, немножко слишком назойливо. Еще бы: очень плохой постелью были корни гигантского орешника! Поэтому я не мог думать, что они мне примерещились. Даже если бы у меня не было сувениров от вчерашних моих знакомых, которые я на следующий же день весело проторговал в школе!

С этого дня моя жизнь изменилась навсегда. И как ни сложно было мне потом жить с моим странным умением, я ни разу в жизни не захотел, чтобы его у меня не было...

Далее, разница между тремя мирами заключается в том, что смерть в них имеет разную силу.

Все жители Великой Сети уверены, что смерть для человека неизбежна. Дорогой мой лабиринтец! У меня есть для тебя новость, не знаю уж, плохая или хорошая: не везде это так. Для обитателей Свободной Страны смерть отодвинута на такой неопределенно долгий срок, что ее смело можно считать если не несуществующей, то по крайней мере несущественной. Некоторые фриландцы именно так и толкуют название своей Страны: «свободная от смерти». Живя во Фриланде, ты не стареешь. Когда я впервые это заметил, то ошалел и обратился с этим вопросом к аборигенам. А те только плечами пожали. Оказалось, что для них это очевидный факт. «Ну, конечно, в нашей Стране тоже можно и устать, и заболеть, и даже погибнуть, – сказали мне. – Но ни у кого еще тут не получилось умереть от монотонности и отчаяния, как это чаще всего происходит с лабиринтцами в их Клетке».

Думается, в Третьем мире, где я никогда не был и надеюсь никогда не побывать, эти самые монотонность и отчаяние составляют самую суть существования.

А в Городе – может быть — их нет вовсе. Но проверить у нас никогда не было возможности. Мы считаем Фриланд своим домом, потому что эта Страна всегда относилась к нам гораздо добрее, чем Лабиринт. Но мы – всего лишь котята, рожденные в подвале.

Логика подсказывает мне еще одно соображение. Если я каким-то образом присутствую одновременно и в Свободной Стране, и в Лабиринте – то некий аспект меня должен находиться и в Третьем мире.

И где-то во мне живут немые воспоминания о нем. И если бы мне кто-то об этом что-то рассказал, я бы вспомнил, как вспоминает человек пережитую в раннем детстве ужасную травму, когда ему об этом рассказывают.

Эта мысль неизменно бросает меня в дрожь.

Глава 6. Залечь на дно в Тесле

1.

И на этот раз у нас, всех троих, была причина больше не появляться в Лабиринте.

Совсем.

Или, по крайней мере, очень долго. Я так и сказал им, когда Рыжий спустя примерно неделю после возвращения появился в Тесле и изложил нам свой очередной неизбежный гениальный план.

– Зачем нам это надо? – сказал я. – Мы ведь больше не собираемся в Лабиринт. Или у кого-то там остались срочные дела?

– У меня – точно нет, – проворчал Морган. – Слушай, Печкин, слезь-ка оттуда.

Мы сидели на балконе библиотеки. Это был даже не балкон, а галерея – она тянулась вдоль всего здания, и я сидел на перилах, свесив ноги вниз, глядя на город, сбегающий уступами к морю. Над городком плотными слоями лежала густая жемчужная дымка, дело шло к вечеру, и солнце, уходя за горы, подсвечивало море, заставляя его окрашиваться в удивительные цвета.

– И что? – жизнерадостно сказал Рыжий. Он сидел на столе Моргана, сдвинув стопки книг и подогнув под себя ногу. – Ну, не собираемся и не собираемся. Как нам это мешает сходить в экспедицию? В маленькую, короткую, простую экспедицию, которая не займет больше трех-пяти дней и после которой я от вас отстану – можете быть свободны, как ветер Фриланда!

– Мы и так свободны, – проворчал Морган. – Аптека, слезь, пожалуйста, с перил.

– Зачем это? – пробормотал я.

– Отломятся, – предрек Морган, – и полетишь вниз.

Я покосился в двадцатиметровый провал под собой и сел боком, прислонившись спиной к резному столбику галереи. Капитан неодобрительно смотрел на меня поверх нагромождения книг. Все наши остановки в Тесле он всегда использовал для того, чтобы засесть в этой библиотеке и нагромоздить вокруг себя кучу книг.

– Ты ведешь себя, как под кайфом, – неодобрительно сказал он. – Всегда, как только попадаешь сюда. Особенно в первые дни.

– Потому что свобода – это наркотик, – отозвался я. – И на тебя она тоже так действует. Просто ты не любишь подавать вид, что потерял контроль.

– Не в этом дело, – сказал Морган и с раздражением содрал очки. – Просто я понимаю, что к этому нельзя привыкать. Тут ведь живо расслабляешься. Начинаешь принимать, как само собой разумеющееся, что перила прочные, погода хорошая, а люди не врут. Привыкнешь, вернешься в Лабиринт и будешь там вести себя как блаженный.

– Погода тут не всегда хорошая, – пробормотал я – И мы вроде только что говорили о том, что больше не собираемся в Лабиринт.

Морган – перестарховщик. Я ни разу еще не видел, чтобы вещь, сделанная во Фриланде, сломалась в хоть сколько-нибудь ответственный момент. Даже если это деревянные перила на двадцатиметровой высоте, выглядящие хлипкими. Я снова глянул вниз. Узкая улица под нами была практически пуста, как и остальные улицы городка, только ползли по мостовой туманные струи, и сквозь них проходили иногда по двое, по трое не торопящиеся никуда фриландцы. Этот городок всегда казался полупустым. Библиотека венчала гору, и весь город внизу был как на ладони: разноцветные крыши под дымкой тумана, мощеные брусчаткой узкие площади, башенки, флюгера, ломаная линия акведука и широкий купол Форума, сверкающий тускло-серебряным блеском. Отсюда хорошо видна была и главная площадь со скульптурой – небольшого роста бронзовым человечком в шляпе.

Однажды – вскоре после того, как мы с Морганом впервые попали сюда — я спросил у местных, почему городок назван в честь лабиринтца. Местные удивились. «Почему лабиринтца? Тесла был фриландец. А по профессии? По профессии – мастер, конечно. Он жил на этом побережье, работал здесь. А потом ушел и оставил тут свою библиотеку. Тут возник город, именно из-за библиотеки. Мастера в память о нем стали хранить здесь некоторые свои книги, они очень уважали мастера Николу. Вон она, библиотека – на горе».

Если бы меня спросили, далеко ли Тесла от Границы, я бы не знал, что ответить. Чаще всего после перехода мы оказывались в пригородах. Но иногда – иногда нам приходилось сутками выбираться из леса. Граница Свободной Страны редко стоит на месте…

Происходит это так. Ты выходишь из Лабиринта, и Граница оказывается у тебя за спиной. Выглядит она чаще всего как ручей, или мелкая речка, или даже просто овражек с перекинутым мостиком. Проводник никогда не ошибется и не перепутает Границу с простой канавой. Обычный же фриландец в большинстве случаев избегает к ней приближаться. Я спрашивал у них, и они говорили: «Просто хочется остановиться и повернуть назад. Это похоже на какую-то тревогу или отвращение». Я и сам испытывал нечто подобное, подходя к Границе с фриландской стороны. Спустя час-другой в Лабиринте это ощущение пропадало.

Дозорные – которых в Пограничье много – специально учатся преодолевать это чувство. А вот обычные лабиринтцы не испытывают его вовсе. Поэтому Рыжий с Морганом без меня стараются не переходить здесь никакие речки ни по мостам, ни вброд.

Но, попытавшись найти тот же самый мостик в том самом месте, где ты вышел из Лабиринта вчера, ты почти гарантированно потерпишь неудачу. Ты пойдешь по знакомой дороге и наткнешься, например, на озеро. Или тропа напрочь потеряется в зарослях. Или уведет тебя высоко в гору, и ты будешь стоять на вершине, как дурак, и созерцать неописуемую красоту фриландских пейзажей. В которых на много километров вокруг не будет и следа Границы.

Однако еще я точно знаю вот что: любой проводник, и я в том числе, почти всегда безошибочно укажет направление, в котором необходимо двигаться, чтобы Границу все-таки найти. И противоположное – если ты хочешь, наоборот, от Границы уйти. Даже если еще вчера эти направления были совсем другими.

2.

Возле статуи на главной площади уже некоторое время происходило какое-то движение. Я прищурился. Несколько мальчишек, подсаживая один другого, взбирались на постамент. Мне показалось, что я расслышал их голоса. Дети тут всегда были точно такие же, как в Лабиринте. Один из пацанов встал на кромке постамента, балансируя руками, и я разглядел на нем пухлую курточку в разноцветных пятнышках.

Надо же! Выходит, дозорные были правы насчет этого малыша: он ходил в Страну и наяву. Причем вот что было удивительно: обычно пришельцы из Лабиринта годами блуждают по дикому Пограничью, прежде чем выйти хоть к какому-то жилью. Для детей Пограничье – это лес, ручьи, реки, море. Всё это населено множеством всякой твари, которая может:

быть разумной;

не быть разумной;

прикидываться разумной;

быть разумной, но не выглядеть таковой.

Но людей дети здесь обычно не встречают. Мне было гораздо больше восьми лет, когда я обнаружил, что Страна населена не только всякими диковинными созданиями.

Значит, этот малец – талантлив и шустр. Шустрее, чем был я в свое время.

Или он старше, чем я думаю?..

Красную шапочку лабиринтский малыш снял – сейчас тут было гораздо теплее, чем осенью в Сети – и балансировал ею, не выпуская из рук. Видимо, опасался ее где-нибудь забыть и получить нагоняй от родителей. Он зря этого боялся: при возвращении в Лабиринт путешественники всегда одеты так же, как на выходе.

Например, Баламут, оказываясь во Фриланде, сразу меняет свой попугайский дресс-код: он знает, что ничего не теряет. Он предпочитает носить здесь какой-нибудь аристократический прикид древнего фасона, всегда разный: средневековые европейские туники с плащами, или арабские белые балахоны и узорчатые накидки, или вот как сейчас – многослойное кимоно. Всё это, конечно, до смешного элегантно, но, как ни странно, действительно удобно: и для охоты, и для путешествий, и для разведки. И всего этого, конечно, он ни в коем случае не позволил бы себе в Лабиринте.

А фриланды одеваются так по-разному, что он никогда не выглядит среди них слишком экстравагантно. Однажды я его даже видел в византийской одежде: это было что-то вроде платья, сплошь затканного золотыми нитками и снабженного утяжелением из разноцветных блестящих камушков. Я не разбираюсь в драгоценностях, но эти выглядели, словно ювелирная витрина.

Откуда он добывает свой гардероб – я без понятия; видимо, просит местных мастериц. Они не отказывают. Им нетрудно.

Надо бы попросить, чтобы кто-нибудь передал лабиринтскому малышу про одежду. Фриландцы обычно упускают из виду такие мелочи.

– Слушайте, – снова завел свою песню Рыжий, манерно поправляя многослойный рукав. – Это будет элементарно. Мы поднимаемся вверх по реке. Так? Находим это поле, о котором рассказывала... ну в общем... мой источник. Так? Дежурим пару ночей, дожидаемся птицу. Говорят, перья она оставляет каждый раз. Или почти каждый. И всё! Было бы о чем говорить!

– Это риск, – сказал Морган, неодобрительно глядя на меня, – и это риск, который нам сто лет не нужен.

– Да это рукой подать! – воскликнул Баламут. – Можно подумать, я вас в Глухоманье зову!

– В этой Стране «рукой подать» – это часто история длинная, – сказал Морган брюзгливо. – И вот эти загадочные птички, который оставляют на загадочных полянах рыженькие перышки, тоже могут обернуться ба-альшой проблемой. И еще. Этот вопрос я задаю каждый раз, и каждый раз мы его предпочитаем игнорировать. Но, может быть, сегодня кто-нибудь удосужится мне объяснить, за каким шутом нам приходится с высунутым языком бегать, стараться и подставляться ради... какой-то ерунды, без которой прекрасно можно обойтись. Мы же с Митькой обходимся. Да и ты мог бы, если бы понтов поменьше было.

И он и снова уткнулся в книгу.

– Да какой риск! – воскликнул Рыжий. – Дорогу найдет Печкин. Если не найдет – ну, значит, облом, буду мутить другой вариант. На птичку мы сначала посмотрим издалека. Она, говорят, всегда ведет себя одинаково. Даже ни на кого охотиться не надо! И искать почти ничего не надо! Пришел, спрятался, дождался, забрал! Всё просто!

– Ну, просто, так пошел бы да сделал сам, – предложил Морган и перевернул страницу.

– И пойду, – возразил Баламут. – Думаешь, не пойду?

Рыжий не горячился и не волновался. Ведь Морган брюзжал разве что по привычке.

Каждый раз, возвращаясь в Страну, Рыжий первым делом идет на разведку. Потом снова является, как ясно солнышко, и тащит нас в экспедицию. Сначала, первые пару раз, мы ходили из интереса. Очень быстро нам это надоело. Но когда Рыжий чего-то по-настоящему хочет, отвязаться от него нет никакой возможности: он начинает ходить кругами, ныть, будить нас по ночам, взывать к чувству долга и товарищества и угрожать, что пойдет один. При этом, как правило, сразу ясно, что один он никуда не пойдет, так и будет донимать нас нытьем. Постепенно мы привыкли, что соглашаться лучше сразу.

Тем более что часто экспедиции действительно оказывались короткими и простыми. А результат их – всегда чрезвычайно полезным.

Возле памятника Тесле на главной площади появилась полная фигуристая фриландка, вытирающая руки передником, и что-то прокричала мальчишкам. Они посыпались с постамента, замешкался только тот, что в пухлой куртке.

–...Малыш...тоже... – донес до меня ветер. Пора было, и правда, тоже идти ужинать.

– Ерунда им! Понты! – ворчал Баламут. – Небось в Лабиринте все сразу пластинку меняют! «Рыжий, родной, не выручишь ли? Спасибо, Рыжий, что бы мы без тебя делали!» А воздух Фриланда ударит в голову – и опять только Рыжему охота делом заниматься!

– Делом, – усмехнулся Морган, не отрываясь от чтения.

– Мы лучше будем годами на своем бесценном балкончике сидеть и... прохлаждаться!

– Почему это прохлаждаться? – сказал я и уставился в небо. – Не знаю, кто как, а я, например, занят.

– Да ты небось уже все ответы раздал, – сказал Баламут как-то вкрадчиво. – Чего тебе еще тут ловить?

– Раздал, – согласился я. По небу плыли многоэтажные облака. – Но Голдхейр не появляется. Я хотел его дождаться. Не каждый ведь день мне дают задания городские. Мне тогда показалось, что это было... важно.

– Было бы важно, – вкрадчиво сказал Баламут, – он бы давно к тебе прислал кого-нибудь за отчетом. Или пришел бы да и спросил сам. А не сидел бы на Форуме, – он ткнул вниз, на мерцающий купол, – и не разглагольствовал бы там с компанией целителей.

Это было неожиданно.

– Так Голдхейр что – здесь, в Тесле? – спросил Морган, оторвавшись от книги.

– А то! – сказал Баламут. Подсунув под себя руки, он сидел и улыбался в тридцать два зуба, донельзя довольный собой. – Чуть ли не в первый день я его видел. Заседание у них там какое-то, сидят чертовой прорвой народа и разводят высокие материи. Целители, хранители, проводники, мастера, музыканты, городские... парочка городских. Целителей там больше всех, на самом деле. Вон, сходите, посмотрите, – и он снова махнул рукой на купол в туманном ореоле.

«Сходите, посмотрите»!

Это было легче сказать, чем сделать, и Баламут это отлично знал.

Карт Фриланда в природе не существует. Взять, например, данный конкретный Форум. Он располагался у всех на виду прямо посреди небольшого городка, много лет нам знакомого, но это ровно ничего не значило: попасть туда для лабиринтца не представлялось возможным. Даже для меня, проводника. И не потому, что кто-то меня туда не пускал, боже упаси: просто я не мог найти дорогу. Я нацеливался, шел по улице, потом улица сворачивала, и я начинал блуждать в путанице переулочков, идущих куда угодно, но только не в нужную сторону. А купол то и дело посверкивал за крышами то справа, то слева, как будто дразнил! В такие моменты я чувствовал себя полным идиотом. Ведь почти всегда в нашей Стране я угадывал дорогу лучше других. Да, никакой моей заслуги в этом не было: это было какое-то чутье, объяснить которое я никогда не мог. Но уж очень к нему привыкаешь, когда оно срабатывает постоянно.

Так вот, с чутьем или без него, но ни на одном Форуме ни одного фриландского городка я никогда еще не был. А Рыжий вот, значит, как-то все-таки пролез. Он даже тут лучше нас умел вписываться в разные компании. Значит, заседание?

– Заседание, значит? – Морган откинулся на спинку стула и содрал очки. – Слушай, а ты как на Форум-то пролез?

Рыжий сощурил светящиеся глаза и ничего не ответил.

– Пара общих знакомых, это понятно, – сказал я. – А скажи вот что. Голдхейр тебя там... видел?

Рыжий улыбнулся.

– Я, конечно, не уверен, – сказал он. – Там их толпа была та еще. Но когда я взгромоздился на центральную кафедру и сказал: господин, мол, Голдхейр, вас в библиотеке один неприкаянный проводник из Лабиринта ждет-не дождется... Пашет на вас, говорю, как крепостной, а вы тут разговоры разговариваете... И уж в этот момент, во всяком случае, он смотрел прямо на меня! – Баламут хихикнул. – Как и весь Форум!

– Наглая рыжая морда, – пробормотал Морган. – Небось взашей погнали сразу…

– Еще чего! Дослушали – вежливо, в отличие от некоторых! Поблагодарили! Я с трибуны слез, скромно сел в сторонку. Я же, по сути, очень скромный чувак! Тихо, мирно послушал дискуссию.

– Ну и о чем они говорили?

Рыжий немного увял и заскучал.

– Не понял я ни черта, – признался он и почесал шрам на тыльной стороне предплечья. – Сами знаете, как они иногда говорят. Все отдельные слова вроде понятны, а вместе получается рыбий язык. Вроде как в этих вот талмудах, – он ткнул пальцем в стопки книг. – Не знаю, с какой стати ты на них столько времени тратишь. Ну, что-то про социограммы в каких-то экспериментальных группах, что-то про степени ригидизации пространства границ…

– Степени ригидизации?

– Угу, – энергично мотнул головой Баламут. – Именно степени ригидизации. И прошу заметить, пространства границ. То ли они масштабный десант в Глухоманье готовят, то ли обсуждают проблемы развития теоретической физики.

– И всё это было неделю назад? – спросил я.

– Около того. Ага, – подтвердил Баламут и выжидательно замолчал, поблескивая на меня желтыми глазами.

Так Голдхейр знал, что мы давно в Тесле! Это, конечно, полностью меняло дело.

– Что-то у них там происходит, – сказал Морган. – Ригидизация пространства границ! – Он отодвинул стул, поднялся, подошел и тяжело оперся на перила. Перила скрипнули. – Ну, на Форуме – ладно... Но я ведь тоже их видел. На улицах. И вчера, и сегодня. Чтобы целители просто так толпами по Пограничью разгуливали? Смотри-ка, легки на помине.

– Что там? – тоже заинтересовался Баламут и соскочил со стола.

По всей длине здания напротив нас тянулась галерея – копия той, на которой сидели мы. Там действительно появилась сейчас с шумом и разговорами большая группа фриландцев. Кое-кого я даже узнал. Среди множества спин и правда промелькнуло несколько зеленых плащей.

– Вы такое видели когда-нибудь? – тихо спросил Морган.

Конечно, я всю неделю сидел в библиотеке и общался в основном с отправителями писем и посылок, поэтому не мог заметить то, что замечали Капитан и Баламут. Однако происходящее сейчас на галерее противоположного здания было правда очень странным.

Не то чтобы целители во Фриланде – редкость. Но случайно встретить в такой близости от Границы – ну, толпу не толпу, а даже просто несколько целителей сразу?

Это все равно что в Лабиринте случайно занять место на пляже рядом с рок-звездой.

Но у них ведь тут постоянно что-то происходит. А лабиринтцев в свои дела посвящать совсем не обязательно.

Галерея на той стороне улицы снова почти опустела, но человек десять — мужчины, женщины – задержались прямо напротив нас, и среди них – одна целительница в зеленом. Видно их было исключительно хорошо, улица была шириной метров десять. Послышался смех, кто-то вдруг пропел строчку незнакомой песни, и все снова засмеялись.

– Алоха, вамос! – неожиданно крикнул Баламут, вися на перилах.

Многие в маленькой группке обернулись, пара человек махнули нам рукой, не прекращая разговора. Слов было не разобрать.

– Какие у вас дела? – снова прокричал Рыжий. В этот момент целительница, стоящая у перил, подняла голову, и капюшон ее зелёного плаща упал на плечи. Она смотрела прямо на нас. Она была изумительно прекрасна.

3.

Баламут втянул воздух сквозь зубы. Незнакомая целительница, отворачиваясь, неслышно произнесла несколько слов. В тот же момент всю улицу как-то сразу заволокло плотнейшим туманом, и группа на галерее полностью скрылась с наших глаз. Мне показалось, что вдруг наступили сумерки.

– Есть одна тян... – отрывисто, сквозь зубы пробормотал Рыжий невразумительное и замолчал.

С минуту мы не говорили ни слова. На целительниц, вообще, обычно приятно посмотреть. По правде говоря, большинство из них обладают незаурядной даже для Фриланда внешностью. За исключением тех, которые предпочитают внешность столетних ведьм.

Но эта целительница таким исключением не была. Она была исключением скорее... в другую сторону.

– Falling, yes I'm falling, – тихо произнес Морган.

– В условиях крайней экономии материала... – невразумительно пробормотал Баламут.

И они снова замолчали. С чем бы это сравнить?..

По моему лицу прошло дуновение. Туман над городом быстро рассеивался. На галерее здания напротив не было ни души.

– Радует одно, – тихо сказал Морган. – Вряд ли мы когда-нибудь еще ее увидим.

Он повернулся и снова сел за стол. Нет, до сумерек было еще далеко. Рыжий помотал головой, как бы стряхивая что-то с ушей, и оттолкнулся от перил.

– Самое главное знаете что? – сказал он. – Что нам надо поторопиться, если мы хотим эту птицу застать. Моя... мой источник... говорит, что хранители со дня на день ее будут отваживать.

– Отваживать?

– Угу. Отваживать. Она, говорят, из Глухомани, эта птица.

– Откуда же еще, – пробормотал Морган. – А эта – источник твой – она откуда знает, чтó хранители собираются сделать или не сделать?

Баламут только посмотрел на него. Если фриландец говорил, что что-то знает, то так оно всегда и было.

– Короче, – сказал Рыжий. – Хорош рассусоливать. Мы идем или нет?

– Проводник! – раздалось внизу под нами. Посреди улицы стояла Алиса, щурилась из-под руки, красный сарафан трепетал на вечернем ветру, как флаг. – Вы идете ужинать?

– Идем! – прокричал я в ответ.

А Голдхейр, в случае чего, нас и по дороге сможет догнать, подумал я. Для городского это разве проблема? А на всякий случай скажу библиотекарям – да вон хоть той же Алисе – где нас искать. Голдхейр знает, что я его ждал в библиотеке.

Решительный ветер дул с моря, сдирая с крыш и мостовых Теслы остатки тумана. Я обернулся и сказал Рыжему:

– Да. Мы идем.

Глава 7. Неожиданное поручение

1.

Река, красная от заката, заполняла половину мира; только где-то далеко справа и слева ее ограничивала резная черная рамка леса. Вторую половину мира заполняло пылающее небо. Река была неотличима от Волги в среднем течении (разве только по берегам не было ржавых облупленных развалюх, а в воде – тинных и масляных разводов). Капитан, тихо насвистывая, рулил нашим плавучим устройством, которое больше всего было похоже на маленький катер с плоской палубой и круглыми пузатыми боками. Двигался «катер» почти бесшумно, только иногда издавал из нутра тихий басовитый звук, как будто у него бурчало в желудке.

Каким образом Морган разобрался в управлении этой машиной – для меня было загадкой. Лично мне все изделия Малого Народа всегда казались скорее абстрактными скульптурами, чем утилитарными механизмами. Хотя Малый Народ сроду не создавал ничего бесполезного. Если у изделия было меньше двух функций, то изобретатель обычно получал свое творение назад: дорабатывать.

Этот катер лежал, наполовину засыпанный песком, у маяка в устье реки, к которой нас привел Рыжий. «Возможно, это судно ждало именно вас», – пожал плечами смотритель маяка, когда Морган спросил у него, кому принадлежит машина. «Скорее всего, она неисправна, – прибавил смотритель. – Но я не проверял».

«Капитан, – в легкой панике начал я, заметив, как в глазах Моргана зажегся маниакальный огонь, – сломанную машину гномов под силу починить только гномам!» Но было, конечно, поздно. Мы с Рыжим поняли, что попали.

Мы были готовы к ожиданию. Сначала мы выпросили у смотрителя лодку и долго рыбачили у берега. Почти ничего не поймали, вернулись на пляж, поджарили рыбу, искупались в прибое, позадавали смотрителю вопросы. Пляж был белый и чистый, солнце золотило воду, и далеко-далеко на горизонте кто-то еле слышно играл как будто в горн. Мы вяло (подчиняясь деловитым приказам Моргана) перетащили катер к низкому короткому пирсу в устье. Когда мы вяло засобирались на рыбалку второй раз, от реки донесся тихий взрыв басовитого жужжания и торжествующее «йухуу!» Немного ошалевшие, мы прибежали к пирсу и увидели, как Морган важно и плавно закладывает по красной от заката глади речного устья неторопливые виражи. «Видно, после ежедневной наладки его супер-хаммера это всё игрушки», – заметил Рыжий. «Не исключай вероятности, что эта штука просто была выключена», – заметил я, и Рыжий скис со смеху. Но тут Морган с важной торжествующей миной повернул обратно к пирсу, и мы с Баламутом вежливо преисполнились благоговения. Приходилось признать, что странный плавучий механизм очень облегчит наше передвижение.

И вот теперь мы шли на запад, вверх по течению, алое солнце пылало над рекой, река понемногу сужалась, лес понемногу редел, а впереди, в изгибах реки, вставали холмы, и за холмами всё новые покатые холмы, черные от заката. Река впадала в море километрах в двух к югу от Теслы, и этой реки не было тут еще в прошлый раз, когда мы проходили вместе по побережью. По субъективным ощущениям – с полгода назад. Но кого в этой Стране волнуют такие мелочи, как изменение географии? Хорошо хоть – раз в полгода, а не поминутно, как в Глухомани...

Двигались мы, по чести, довольно медленно, хотя в любом случае гораздо быстрее, чем если бы шли пешком.

– Мне нравится это место, – сказал Морган. – Я бы хотел когда-нибудь сюда вернуться.

Он стоял на корме у штурвала (который и на руль-то не был похож, а скорее на странно конфигурированную систему колес от детского велосипеда). Мы с Рыжим валялись на палубе и загорали.

– Каждый раз, когда мы попадаем в незнакомый район Страны, о мой незамысловатый друг, ты объявляешь, что тебе здесь нравится и ты хочешь сюдавернуться, – лениво проговорил Рыжий. Он лежал на животе и помавал в воздухе босыми пятками.

– Да, – ответил Морган, глядя вперед. – Во Фридланде я научился ценить красоту. А чего добился ты?

– Да уж, – сказал я, глядя в оранжевые переливы облаков прямо над собой. – Некоторые вообще в последнее время жутко свинячат. В Лабиринте якшаются с кем попало... Контрабанду в Страну таскают…

– А толку с этого никакого, – подхватил Морган.

– Контрабанда – это то, что запрещено, – лениво сказал Рыжий. – А мне никто еще не запрещал ничего сюда носить.

– Нам тут пока вообще никто ни разу ничего не запрещал, – проворчал Морган. – И не хотелось бы менять ситуацию…

– Между прочим, симпатичные горки, – сказал Баламут. – Там должно быть много кроликов.

Он неожиданно вскочил на ноги и замер, дергая носом. Катер закачался.

– Да, – сказал он. – Точно.

– Прыгай да плыви, – предложил Морган. – Кто у нас тут больше всех торопился?

Рыжий не удостоил его ответом.

– У нас ведь и провизия должна же когда-нибудь кончиться? Нет? – сказал я и закинул руки за голову.

– Не, – отозвался Морган. – Эти твои в Тесле мне предлагали примерно раза в два больше, чем мы все втроем могли бы унести. Если бы не таратайка, то прямо не знаю...

– Комплекс голодающего: дают бесплатно – хватай и беги, – Рыжий водил носом в воздухе.

– Ах, это, оказывается, мои комплексы? А сейчас мы чьи комплексы удовлетворяем?

– Слушайте, – сказал Рыжий, – ну давайте пристанем. На ночь. Вон там. Ноги разомнем. Я тоже хочу исполнить долг перед обществом.

– ...Делать нам как будто нечего, кроме как переться неизвестно куда за твоей вот этой фигней!..

– Ты что, не веришь, что я тоже могу приносить пользу?

– ...и мало того что у некоторых комплексы, они еще и с инстинктами не могут справиться…

– Этот тазик всё сильно упростил, – сказал Рыжий. – Кэп.

Не глядя на него, Морган молча передвинул на штурвале какой-то рычаг. Катер зафыркал (было очень похоже на уазик) и повернул к правому берегу, по курсу, указываемому носом Баламута. Я закрыл глаза.

2.

Рыжий рыбкой спрыгнул с нашего плавсредства, когда оно было в десяти метрах от берега. Капитан только крякнул. Апельсиновая голова появилась в волнах, и через секунду Баламут ловко, по-лягушачьи, взобрался на откос берега, поросший густыми кустами.

– Тунеядец, – громко сказал Морган ему вслед. – Чалку-то мог бы привязать!

В прибрежных зарослях мелькнуло рыжее. И тут же, очень близко, раздался пробный отрывистый тонкий лай – сиплый, но довольно громкий.

– Песенки он поёт, – недовольно пробурчал Морган. – Долг перед обществом у него…

Рыжее в кустах уже исчезло – как растворилось. Передний край «тазика» ткнулся в берег, и я спрыгнул на землю.

– Давай скорей, а то солнце сейчас сядет, – недовольно сказал мне Капитан.

Кажется, именно в тот момент, когда мы причалили, солнце наконец коснулось горизонта. Морган вдруг замер на раскачивающейся посудине, прислушался – и захохотал.

– Кролики, значит! Пользу он, значит, хочет принести!

Далеко-далеко, но отчетливо в быстро темнеющем воздухе разнеслось вдруг довольно приятное на слух, с переливом тявканье, а потом сразу еще одно – с другой стороны, гораздо ближе, громкое и низкое. И еще одно, и еще. Лисы пели свои песни на поросших редким лесом холмах, ближних и дальних, под зажигающимися звездами.

– Когда-нибудь я его все-таки подстрелю, – с удовольствием сказал Морган. – И сделаю шапку. Это будет единственная польза, которую он принесет в своей короткой бессмысленной жизни.

– Вот некоторые устраиваются, – сказал я, слушая лисье пение с некоторой завистью. Все-таки способность Рыжего всегда меня очень впечатляла. – Говорят, этому можно научиться. Представляешь, вышел в поле – а у тебя и тут своя стая!

– Благодарю покорно, – проворчал Морган. – Даже если мне не будет хватать чего-то в моей собственной человеческой стае. В чем я сильно сомневаюсь.

– Но говорят, перекидываться опасно, – сказал я. – Можно забыть, как снова стать человеком.

– Говорят, – сказал Морган. – Давай, привязывай таратайку.

Всю ночь, лежа под светлым от звезд небом, мы просыпались от близкого и далекого лисьего пения. А наутро обнаружили рядом с потухшим костром выставку трофеев. Ровно шесть штук упитанных кроликов лежало на траве в ряд, как на выставке. Солнце золотило воздух, трава была мокрой и розовой от рассвета. Рыжий, свернувшись в клубочек, скромно спал в сторонке младенческим сном.

– О, – деловито сказал Морган, протирая глаза. – Сейчас будет рагу.

В тот день мы познакомились с Машей.

Машу привел Голдхейр. Позже она говорила нам, что при первой встрече мы ее совсем не впечатлили. «Пришла, смотрю: сидят. Маленькие и какие-то страшно беспокойные, дёрганые. Вы мне показались почти одинаковыми, все трое. Это уж потом, когда я познакомилась с другими лабиринтцами, поняла, что вы – еще не самый запущенный случай».

А нам – может, от неожиданности – она показалась тогда просто ослепительной. Ярче утреннего солнца.

Голдхейр появился на нашей стоянке во время завтрака, один. Мы сидели у костра, уплетали рагу, балагурили и смеялись, когда он в этой их манере сказал прямо над нами: «Ну и прыткие же вы, ребятки!»

Уселся, пока мы хлопали глазами, скрестил ноги, как ни в чем не бывало, и поглядел немного свысока.

Он всегда смотрел немного свысока. Может быть, из-за комплекции: он был на голову выше Моргана и такой же ширины в плечах. Надо сказать, я больше не знал фриландцев такого богатырского сложения. Голдхейр – так он представился нам при первой встрече. Очень сомневаюсь, что в Городе его звали именно так. «Это что – имя такое?» – спросил я его тогда. «Нет, конечно, – ответил он. – Прозвище, как и у тебя».

А волосы у него в самом деле были желтые, золотые, и даже поблескивали немножко, особенно сейчас – солнечным утром.

3.

Однажды – примерно десять лет назад, если считать по времени Лабиринта – в моей жизни наступил момент, когда я перестал заблуждаться по поводу того, что могу научиться показывать сюда дорогу родным и друзьям. (Если хватит времени, я потом расскажу тебе, дорогой адресат, как это произошло. Всегда тяжело вспоминать истории своего расставания с иллюзиями).

Примерно тогда же местные впервые дали мне поручение в Лабиринт.

Не сразу, но очень скоро я научился их выполнять. И с тех пор уже не уходил из Фриланда без пачки заказов, большой или маленькой. Именно в те времена ко мне присоединился в путешествиях Морган, и это были веселые деньки, лучшие в моей жизни.

Но только около года спустя мы узнали, что в Стране существует Курьерская Служба.

А когда узнали, я тут же спросил у местных, нельзя ли и мне туда поступить? Местные ответили в том смысле, что, мол, сами пока справляемся. Я попробовал поискать, где базируется штаб Службы, не нашел и пока что бросил эту затею.

Чаще всего – особенно поначалу – поручения мои были проще некуда. Буквально: бросить письмо в любой почтовый ящик. Или: найти определенного человека и один раз посмотреть ему в глаза.

Всё. Ни разговоров, ни писем, ни посылок. Один раз поймать взгляд человека в трамвае. И отвернуться.

В первый раз, дорогой читатель, я тоже возмутился было. «Но какой в этом смысл?!» Мне ответили просто: «Ты поймёшь».

И я послушно вышел в Лабиринт, нашел нужного человека (это было несложно: мне дали имя и адрес). И посмотрел на него, столкнувшись в дверях подъезда.

Не то чтобы я чего-то ждал (хотя побаивался всякого). Но ничего не произошло.

И все-таки что-то произошло. Не спрашивай, как я это понял, любезный адресат. Худой бородатый парень, мой ровесник, невнятно пробормотал извинения и пошел своей дорогой, но я знал: что-то поменялось.

Когда я рассказал об этом во Фриланде, мне кивнули. «Это – чутье проводника, – сказали мне. – У целителей тоже есть что-то подобное, они всегда сразу понимают, когда пациент здоров». «И что же, этот пациент теперь здоров?» – спросил я. «Ну, не совсем. Как можно быть здоровым в Лабиринте?» – ответили мне.

Так что смысла большинства поручений я до сих пор не понимаю. Может быть, они помогают лабиринтцам? И если помогают, то каким образом? И помогают ли вообще? Может быть, их жизнь в результате изменяется – или, наоборот, избегает каких-то изменений? Их судьба совершает какой-то поворот? И если так, то в какую сторону?

И действительно ли я уверен, что в хорошую?

А может быть, некоторые из моих поручений – или вообще все они – это экзамен. И последствий никаких у них вовсе нет, кроме одного: во Фриланде проверяют, в ста ли случаях из ста я покорно иду и делаю то, что мне сказали. Может быть, еще ни одного настоящего поручения мне до сих пор не дали.

А может быть, даже и экзаменом они не являются. Может, это просто жест милосердия к неприкаянному проводнику-самоучке. С фриландцев бы сталось придумать такой способ дать почувствовать себя нужным. Так ребенку разрешают завинтить гайку и хвалят за несколько неуверенных движений ключом: вот молодец. Очень хорошо помог.

Штаб Курьерской Службы, к слову, мы до сих пор периодически принимаемся искать.

4.

– ...Очень, кстати, сложно так – когда ни имени, ни внешности, ничего. Поэтому я так долго и канителился. Ну и вот, я пришел в этот парк, посмотрел – она правда туда ходит каждый день. Сидит на одной и той же скамейке, иногда по многу часов, и ищет в яндексе. Плачет. Я придумал, как сделать передачу, Кэп мне помог. Передал, она обрадовалась, сразу рванула в этот Эктополь. Голдхейр, а зачем это всё было надо? Чем так замечателен этот байкер, что ради него надо проводников лично гонять на встречи?

– Интересное слово – «канителился», – задумчиво сказал Голдхейр.

Мы сидели у костра на берегу реки. Голдхейр молча слушал мой отчет и задумчиво разглядывал закипающий чайник. Рыжий возлежал на траве с видом императора вселенной, а Морган, разложив вокруг себя набор каких-то аккуратного вида изогнутых лезвий, точил деревянную заготовку, которая, по всей видимости, должна была вскоре стать рукоятью ножа.

– Давно я наблюдаю в этой Стране такую удивительную закономерность, – со скучающим видом сказал Рыжий. – Только успеешь задать какому-нибудь серьезному специалисту серьезный вопрос, как этот специалист тут же, не сходя с места, превращается в филолога-любителя.

– Не нервничай, – сказал Голдхейр, разглядывая чайник. – Сейчас мы дождемся кое-кого. И думаю, что ответов тогда вам будет вполне достаточно. Боюсь даже, как бы их не оказалось слишком много.

Морган хмыкнул, не переставая точить заготовку.

– Невозможно не верить фриландцу, – сообщил он и сдул с заготовки стружки. – Так что мы в это, конечно, верим. Но с трудом!

Голдхейр невозмутимо кивнул.

– Труд облагораживает, – сообщил он. – Именно поэтому ты сейчас выглядишь лучше своего друга.

– Тамбовский волк ему друг, – с царственной ленцой объявил Рыжий, слегка потягиваясь. – А кто должен прийти? И почему вы сразу не пришли вместе?

– А потому что вы оказались очень прыткой братией, – проворчал Голдхейр. – Я бы сказал, непомерно прыткой. А наш гость не специализируется на ловле прытких лабиринтцев по просторам Фриланда.

– А ты – специализируешься?

– Я тоже не специализируюсь, – сказал Голдхейр,– но меня никто не спрашивает.

– Мир вам, – произнес совсем рядом ясный голос. Я обернулся и чуть не упал с бревна.

Оказывается, не только городские здесь балуются такой манерой — появляться из ниоткуда. Прямо надо мной стояла та самая целительница, которую мы видели на днях в Тесле, в галерее напротив библиотеки.

5.

Надо сказать, начало разговора я пропустил, и меня самого это удивило. Не то чтобы я такой уж аскет. Но, честно говоря, я никак не думал, что женская красота способна произвести на меня такое... сокрушительное впечатление.

...Когда я немножко очухался, то разобрал слова Моргана. Морган, как ему и полагается, пришел в себя раньше всех.

– ...так вы говорите, вас зовут…

– Меня зовут Маша, – сказала гостья.

Мне показалось, что Голдхейр при этом покосился на нее с некоторым удивлением. То ли это было ее ненастоящее имя – то ли, наоборот, настоящее?..

– А говорят, у итальянцев имена сложные, – невозмутимо сказал Морган. – Присаживайтесь, Маша. Рагу мы съели, но не хотите ли чаю?

– Нет, я не голодна, – ответила Маша. И улыбнулась. Вот ведь черт!..

Голос у нее был тихий, но слышный до самой последней буквы, ясный и безмятежный. Сколько ей? На вид не больше двадцати. Но кого здесь волнуют такие мелочи, как возраст?..

– Прекрасной леди подобает трон! – сказал Рыжий каким-то мурлыкающим голосом.

Он сидел на скрещенных ногах совершенно прямо и неподвижно, как изваяние. Только волосы растрепаны и глаза сверкают охотничьим блеском. Ну, этого следовало ожидать.

Для дороги он оделся по-испански: в черные кюлоты и черный бархатный камзол с серебряной нитью. В сочетании с рыжей гривой и хищными глазами оборотня выглядело это умопомрачительно. Пожалуй, в первый раз сейчас я пожалел о том, что во Фриланде совсем не забочусь о своей внешности.

– Нам некуда с подобающими почестями усадить гостью! – продолжал Рыжий мурлыкающим голосом, сидя очень прямо и неподвижно. – Увы, это позор для нас, и я предлагаю всем нам, о мои верные товарищи, немедленно совершить ритуальное самоубийство, если наша гостья соблаговолит дать нам на это милостивое разрешение!

Морган уже успел подкатить к костру чурбачок для Маши и установить, покачав для надежности. (Вчера вечером мы с ним спилили и разделали на ближнем холме сухару). Маша посмотрела на Рыжего.

– В таких крайних мерах нет необходимости, – проговорила она. – Мне будет удобно.

В следующее мгновение она уже удобно сидела. Я даже моргнул. Было полное ощущение, будто она действительно сидит на троне. Подол простого длинного платья раскинулся по земле, носок туфельки остался на виду. Это была маленькая туфелька с изящно закругленным бархатистым носком, травяного цвета, чуть-чуть стоптанная. По зеленому подолу вился тонкий растительный мотив.

Я обнаружил, что залип.

– ...осторожно, сын мой, – говорил Рыжий, обращаясь к Капитану, – есть вещи, которые не только ослепительны на вид, но и опасны. Еще немного – и ты дашь некоему счастливчику повод для черной ревности....

Маша посмотрела на него.

– Ревность – это не то, на что следует опираться в решениях, – сказала она. – Думаю, что именно так считал бы упомянутый тобой счастливчик, если бы он существовал.

Я почувствовал, что губы сами собой расползаются в улыбку – выглядящую, должно быть, преглупо. Рыжий устроился поудобнее, как уверенный в себе менеджер на переговорах.

– Это наполняет мое сердце невыразимым восторгом! – объявил он. – В самом деле! Прекрасная леди все вокруг себя освещает одним своим присутствием, даже если ей приходится навещать походный лагерь скромных искателей приключений! И одеться для этого не в лепестки роз и фиалки, как подобает феям!

Кошмар, подумал я. Неужели это работает? Или это просто Баламут почему-то внезапно поглупел? Должно быть, мы с Морганом одновременно подумали об одном и том же, потому что он сказал:

– Гм. Рыжий. А почему бы тебе не заткнуться? Маша ведь, наверное, сюда пришла не для того, чтобы слушать всякую галиматью.

– Только связав меня и заткнув мне рот, – провозгласил Рыжий, – вы вынудите меня замолчать! Но я уверен, что наша гостья никому не позволит в своем присутствии опуститься до свойственного некоторым грубого насилия!

Маша улыбнулась.

...Через какое-то время я сообразил, что снова выпал из разговора.

Печкин, черт тебя дери. Ты что, никогда раньше красивых женщин не видел?

А вот, получается, что не видел.

Как-то не повезло.

Между тем оказалось, что они уже как-то сумели угомонить Рыжего. Речь почему-то шла о моих способностях.

– Он водит через Границу только нас двоих, и уже давно, – говорил Морган. Маша и Голдхейр слушали внимательно. – Мы много раз пробовали провести кого-нибудь еще, но ни шиша не получается. Он находит портал, показывает нам, и только тогда мы его тоже видим. А больше никто не видит. Так что не знаю, как ответить на твой вопрос. Ну, мы, сами понимаете, не жалуемся.

– А почему у тебя такое прозвище – Аптека? – спросила меня Маша.

– Ну, он умеет лечить руками, – ответил Морган, – и еще…

– Погоди-ка, тормозни на этом месте, – сказал Голдхейр. – В каком смысле – лечить руками?

Он казался удивленным.

– Ну лечить, – Морган удивился тоже. – Ты не видел?.. Если что-то болит, он кладет руки, и ты выздоравливаешь.

Голдхейр смотрел на Машу, а она смотрела на меня, немного склонив голову набок.

– Что ты можешь вылечить? – спросила она.

Я немного встряхнулся.

– Ну, всякое... Головную боль, растяжения, ушибы. Всякие внутренние боли. Ранения. Понимаешь, я ведь не разбираюсь в медицине, диагнозы не умею ставить. Анатомию никогда не учил…

– Анатомия – это, конечно, важно, – сказала Маша, улыбнувшись. – Что ты чувствуешь, когда это происходит?

– Да, собственно, ничего, – начал я, – я просто кладу руки – и как-то понимаю, чтó нужно делать. И – делаю. Как-то. Вообще-то чаще всего это довольно приятно, – признался я. – Ну, как когда у тебя что-то прикольное получилось. Но я никогда не пробовал лечить что-то действительно серьезное. Скажем, смертельную рану. Случая не было. Фриландцы не болеют, и этих двоих тоже никакая зараза не берет…

– А в Лабиринте это не работает.

– А в Лабиринте это не работает.

Морган и Баламут с интересом слушали наш диалог. Они всё это, конечно, знали.

– Ну-ка, – сказала Маша, улыбнувшись. – Сложи-ка руки вот так.

Интересно. Эти двое уставились на меня, пока я пытался скопировать замысловатую фигуру из пальцев, которую без видимого усилия сложила Маша. Это было непросто.

– Так?

– Нет. На меня не направляй. А лучше встань и повернись вон туда. Вытяни руки перед собой. Большой палец выше. Правый. Еще выше. Мизинец отведи и расслабь. Ну, полностью не расслабишь, но хоть как-то. Потом потренируешься еще. Так. А теперь поворачивайся обратно, вот так. Раз.

Я повернулся и нечаянно оказался лицом к Рыжему. Глаза Баламута заволоклись туманом, его повело, и он мягко осел на землю. Морган длинно присвистнул в изумлении. Я в испуге разнял руки.

– Превосходно, – похвалила Маша как ни в чем не бывало. – Мягко, бережно. – Рыжий, хлопая глазами, приподнялся на локте. – Это просто сон, – пояснила ему Маша. – Наведенный транс. Ничего вредного, никаких последствий.

– Никаких... – Рыжий задохнулся от возмущения. – Печкин, а тебе руки не поотрывать?

Он был в полном сознании. Морган безуспешно попытался скрыть смех, уткнувшись в кулак. Я сосредоточился и снова свел ладони в хитрую фигуру, и Рыжий опять как миленький прилег в траву.

– Хватит, – сказала Маша. – Это к вопросу... о феях и фиалках, – пояснила она снова очнувшемуся Рыжему, который тряс головой и, по всему видать, всерьёз намеревался бить мне морду.

– Но что это значит? – с недоумением спросил я. – Я теперь любого так могу?

– Пока не любого, но потренируешься – будешь уметь. А значит это всего лишь то, что ты, конечно, в действительности никакой не проводник.

Такого мы не ожидали.

– А кто же он? – Баламут даже негодовать забыл.

– Он знает сам, – Маша отмахнулась, как будто вопрос был детским, и посмотрела на Голдхейра. – Что ты об этом думаешь?

– Тогда можно всё отменить, – сказал Голдхейр. Он казался удивленным. – Это было бы логично, – добавил он. – Поищем другое решение.

– Времени нет, – возразила Маша, – и к тому же я не вижу в этом особой проблемы. Скорее наоборот. С таким резервом я буду чувствовать себя гораздо увереннее.

– Но таким... не разбрасываются, – сказал Голдхейр.

– А я разве это предлагаю? – спросила Маша. – По-моему, ни одному стажеру еще не помешала отработка навыка в полевых условиях. Тем более – под квалифицированным руководством. Давай. Запускаем проект.

– Эй, – начал я обиженно, и Голдхейр обратился ко мне:

– Дело в том, что мы хотим снова просить тебя о помощи. Нужно, чтобы ты доставил Лабиринт срочную корреспонденцию.ф

Глава 8. Эликсир

1.

Приехали.

– Вот так вот! – вскрикнул Рыжий. Морган, удержавшись, промолчал.

– Голдхейр, – жалобно начал я, – но я ведь только что вернулся. Я всем говорил, что не пойду в Лабиринт... еще долго. Я даже поручений еще не успел набрать!

– Мы знаем, – сказала Маша. С этого момента говорила только она. – Конечно, мы можем найти другого проводника; у нас кое-кто так и предлагает сделать. Но дело в адресате. Дело в том, что он – то есть она – тебя знает и относится к тебе... очень хорошо. Она тебе верит. В Лабиринте это ведь очень важно, правда? А нам нужно, чтобы проводник убедил ее совершить одно... рискованное действие. Рискованное с ее точки зрения, естественно. К тому же очень много проводников сейчас занято, и пока мы занимаемся поисками другого курьера, время может кончиться. У нее, а не у нас, конечно. Но решать тебе. Это Свободная Страна.

– Что нам за это будет? – спросил Рыжий. – Печкин, требуй двойной тариф!

Вопрос был задан для проформы: Баламут знал, чтó ему ответят. Местные всегда отвечали ему на это одно и то же: что его, Рыжего, они ни о чем не просят. По-моему, после этого нелепого набивания цены они все начинали считать его... немного того.

Но Маша посмотрела на Рыжего и улыбнулась.

– Возможно, за это я вас когда-нибудь еще о чем-нибудь попрошу, – ласково сказала она. Баламут опешил, и мне показалось, что Маша сейчас протянет руку и почешет его под подбородком, как котенка. Она смотрела на него и улыбалась ласковой бессмысленной улыбкой, какой девушки улыбаются зверятам и младенцам. – А возможно, вам повезет, и попрошу вас уже не я... – добавила она. – Ну что, Мить, – она посмотрела на меня, – искать нам другого проводника? А адресат, она считает тебя ангелом. На полном серьезе.

У Моргана стало такое лицо, как будто ему рассказали смешной анекдот на важном и ответственном собрании.

– Если ты считаешь, что это такая уж выгодная роль, то ошибаешься, – сказал я.

– Ну давай, рассказывай, – нетерпеливо сказал очнувшийся Баламут. – О чем речь?

– Вот об этом, – сказала Маша. Достала из кармана короткой зеленой курточки что-то очень небольшое. И кинула мне. – Посмотрите поближе.

Это был... наверное, правильнее всего было бы назвать это флаконом, но самым маленьким флаконом из всех возможных: хрустальный, цилиндрический, размером примерно с пятикубовую ампулу, только с очень толстыми ребристыми стенками и очень плотно притертой пробкой на резьбе. Сквозь сияющие грани мерцало что-то красное. Я посмотрел на просвет. Густой жидкости алого цвета внутри было не больше столовой ложки, и она заполняла склянку почти полностью. Материал флакона был похож на стекло, материал пробки – на отполированное дерево, а жидкость – пожалуй, на клубничный сироп. Но, конечно, я ошибался во всех трех случаях.

– Что это? – спросил я.

– Ну, это такой волшебный пузырек, – сказала Маша.

– Красивый, – проговорил Морган.

– И весьма полезный, – сказала она.

– Ничего не написано, – поворачивая склянку, заметил я.

– Ну, хочешь, напишу «выпей меня»? – предложила Маша.

На гранях фиала играл свет. Жидкость действительно очень красиво мерцала и переливалась внутри.

– Дай поглядеть, – наконец не утерпел Баламут. Я кинул ему флакон.

– Что это, Маша?

– Ну, это такое… лекарство. В большинстве смыслов, – сказала она. – Рыжий, ты можешь не осторожничать, он довольно прочный. Хоть кувалдой молоти. Только не открывай. Видишь ли, Митя, это очень сложно объяснить. Ну, например, я точно могу сказать вот что. В Лабиринте есть один такой юноша, ты еще недавно познакомился с его мамой. В парке в В.

– Неужели мы сегодня все-таки что-то узнаем? – спросил я.

– Да. Так вот, этот юноша, байкер. Ему срочно необходимо принять то, что содержится в этом пузырьке. Достаточно будет даже нескольких капель. Можно выпить, можно ввести инвазивно. Сейчас возможен только последний вариант, потому что этот юноша, как ты знаешь, лежит в коме. Если же он примет этот эликсир, то немедленно придет в себя.

– Свет на нем клином сошелся, что ли, на этом байкере? – пробормотал Морган, щурясь.

– Значит, она нашла его?

– Да.

– Рыжий, тебе было сказано не трогать пробку! – сказал Морган. – Ну-ка дай сюда!

– Могу сказать еще вот что, – продолжала Маша, – если этот юноша в ближайшие пару недель хоть несколько капель не примет, то его можно прямо сейчас отключать от аппаратов.

– Прямо сейчас? – печально спросил я. Я уже понял, что никуда не денусь.

– Ну и что, – недовольно сказал Баламут. – Мы-то почему должны из-за этого всё бросать и тащить это «выпейменя» через Границу?

– Я ни разу не слышал, чтобы вам нужно было раскрыться перед больным, чтобы его вылечить, – заметил и Морган, внимательно изучая бутылёк.

– Маша, слушай, правда, – сказал я. – Вы же все болезни лечите дистанционно. Они о вас и не подозревают.

– Ну, во-первых, далеко не все, – сказала Маша. – Во-вторых, как это не подозревают? Ты сам понимаешь, что все лабиринтцы отлично знают о существовании Фриланда, просто им удобнее о нем не помнить. И мы никогда ничего не делаем без прямой просьбы, нам обязательно нужно обращение, хотя бы мысленное. Как это муторно, распознавать такие обращения, вы бы знали. – Она вздохнула. – По каждому случаю разводим турусы: добровольное это обращение или нет? И о чём именно он просит? А если не о том, что ему полезно? И обращение ли это вообще? А может быть, он обращается вовсе не к нам? И так далее. Все выводы надо обосновать и представить на консилиум. И так – каждый раз.

Мы слушали, развесив уши.

– А в-третьих, это... ну, во многих смыслах это исключительный случай. Митя, ты правда хочешь, чтобы я сейчас завалила тебя кучей специальных терминов?

– Нет, не надо кучей, – сказал я. – Но хоть что-то я должен понимать? Ведь мне с его матерью разговаривать.

– О, ну, об этом не волнуйся, – ответила Маша. – Поговорить с ней могу и я.

2.

Видимо, эти двое тоже решили, что ослышались.

– В каком смысле? – переспросил Морган.

– Ну, я ведь, конечно, пойду с вами, – сказала Маша.

– Да ладно, – сказал Рыжий. – Ser'sly?

С его лица сползла эта его вечная непрошибаемая улыбочка.

– Исключено, – сказал Морган.

– Отчего же? – вмешался Голдхейр.

– Отчего же, бабушка, у тебя такие большие зубки, – пробормотал Рыжий. – Вы так говорите, как будто это плохо…

– Целительница? В Лабиринт? Коренная фриландка? – у Моргана явно не хватало слов. – Вы, наверное, спятили там у себя в своем Городе!

Маша замолчала и смотрела на нас с благожелательным спокойным любопытством.

– Насколько я помню, я именно от вас однажды слышал, что фриландцы – гораздо более выносливые существа, чем лабиринтцы, – невозмутимо сказал Голдхейр. – Что мы гораздо более устойчивы к разного рода вреду…

– Вротмненоги, – пробормотал Рыжий. – К разного рода вреду?..

– Да ты сам-то там был когда? – воскликнул Морган. – И что ей вообще там делать? Или что, мы когда-нибудь проваливали задания?!

– Да, – сказал я. – Давайте просто закроем эту тему. Мы не станем рассказывать всякие страшилки, но вы, двое, – я обратился к Голдхейру и Маше, – вы понимаете ли, что в этом месте запросто можно умереть?

– Прямо с места, – улыбаясь, сказал Голдхейр.

– Ты зря веселишься, – заметил Морган.

– В конце концов, я же буду не одна, – сказала Маша. Она была безмятежна, как июльский полдень. – Или вы сами сомневаетесь в себе?

– Да, – тут же сказал Морган, не задумываясь, и Рыжий посмотрел на него удивленно. – Там всё не так, как ты представляешь. Ты не представляешь, что такое – ну, даже, например, улица в центре В. Не говоря уже обо всем остальном.

Тут Маша, кажется, немного рассердилась.

– Я не представляю, вот как, – сказала она. – А ты, значит, представляешь. Скажи, а ты помнишь... ну, например... одну такую тихую ночку. Тиха украинская ночь…

Морган отчетливо вздрогнул.

– Ты смотрел на небо и удивлялся, что эти звезды вроде не очень яркие – по всему небу, как молоко – но ни дым, ни прожекторы их не погасили. И вот ты смотрел на них и… прощался. Потому что не представлял, что вас ждет… там, куда ты сейчас скомандуешь идти. И что, ты так же сомневался, идти ли тебе?

Морган явно понял, о чем речь. Он ответил медленно:

– Нет, в ту ночь нам сомневаться не приходилось. Но там у нас не было в личном составе... фриландцев.

– А были бы – так всем было бы лучше! Может, тебе и в отставку потом не пришлось бы идти!

Прищурившись, она смотрела на Моргана в упор. А он смотрел на нее. Лицо у него было, как маска. Какое-то время они играли в гляделки, а потом она добавила:

– Вы, значит, уверены, что стоит фриландцу попасть на улицу в В., как этого фриландца немедленно переедет поливальная машина. Или подойдет ребенок и отберет конфетку!

Рыжий смотрел на нее с восторгом. Я спросил:

– А скажи... ты, может, уже бывала раньше в Лабиринте?

– Нет, не бывала. Но я, конечно, его видела. Все квалифицированные целители должны изучать Лабиринт.

– М-да, – сказал я. – Хорошо, что пришло в голову спросить…

Морган уже выдохнул и смотрел на Машу задумчиво. Маша сказала:

– Такое ощущение, будто вы думаете, что мы всегда только и делаем, что наблюдаем за Лабиринтом, как за гигантским зоопарком. Или это со мной что-то не так? И в моей компании невозможно путешествовать? Ну, не хотите – не надо, я и в одиночку туда схожу!

– Ну уж! – вскрикнул Рыжий в азарте. Глаза у него сверкали. – Еще чего не хватало – в одиночку!

– В одиночку – не надо, – обреченно согласился я.

Да и в самом деле. Еще не так давно для фриландца, которому требовался проводник, я был последним вариантом. А теперь целитель и городской меня уговаривают, а я еще нос ворочу!

3.

Маша и Голдхейр все-таки выпили с нами чаю (оба, по правде говоря, чуть притронулись к своим чашкам). Голдхейр рассказывал о том, как Малый Народ отыскивает полезные ископаемые – руду, поделочные камни и самоцветы. Он, оказывается, довольно много об этом знал. Рыжий благодушно пропускал его речи мимо ушей: драгоценные камни Фриланда в Лабиринте превращались в обычное стекло. С фриландскими вещами, принесенными в Лабиринт, такое случалось сплошь и рядом. Но бывало и так, что добытая во Фриланде вещь обращалась в Лабиринте в нечто очень полезное. Поэтому Рыжий и искал с такой одержимостью своих жар-птиц, поэтому и мучал нас своими «небольшими экспедициями». Поэтому мы и соглашались в них ходить.

Случаются всякие превращения и с вещами, которые ты пытаешься, наоборот, вынести из Лабиринта во Фриланд. Но это были чудеса иного рода. Например, мы точно знали, что здесь немедленно ломается любой сделанный в Лабиринте механизм, если он сложнее молнии на штанах. Кофеварка, автомобиль «Бугатти», детский самокат или строительный кран – как только ты пересекаешь Границу, всё это сразу приобретает такой вид, как будто последние сто лет ржавело под дождем. Некоторые устройства просто исчезают – так, например, всегда почему-то происходит с мобильниками. При возвращении в Лабиринт ты снова находишь телефон снова у себя в кармане, но его марка при этом может оказаться чуть-чуть другой. Я, например, давно привык к тому, что мне бесполезно покупать дорогие телефоны: при пересечении Границы Фриланд почему-то всё равно всегда оставляет меня с одной и той же ветхой «Нокией».

Интересно то, что если сломанный лабиринтский механизм – скажем, велосипед – здесь разобрать и потом собрать заново, то он прекрасно будет ездить. Другой вопрос, зачем он тут кому-то нужен?

А если лабиринтцу попадают в руки изобретения фриландских мастеров, то он, как правило, не в состоянии разобраться, как же они работают. У Моргана, одержимого всякими машинами и механизмами, это вызывает иногда просто неистовство.

– Значит, договорились, – сказала наконец Маша. – Голдхейр, я правильно понимаю, что у нас всё готово для выхода? Если проводник действительно согласен меня сопровождать.

– Да мы уже не возражаем, – сказал Рыжий весело, и Морган фыркнул.

– А ты что – проводник? Не возражает он! Тебя самого-то еще никто с нами в Лабиринт не приглашал!

– А тебя, значит, приглашали, – ядовито заметил Рыжий, и они враждебно уставились друг на друга.

– Мы еще не совсем готовы, – ответил Маше Голдхейр, – но нам все-таки надо поторапливаться. Завтра-послезавтра вы должны будете перейти Границу.

– Маловато времени, – весело сказал Рыжий, вскочил на ноги и гибким движением потянулся. – А солнышко-то печёт, а? Я бы сходил искупался, да надо дальше грести! И так полдня уже здесь тусуем! Ничего, мы уже должны быть недалеко. До завтра как раз успеем обернуться. Ну, до послезавтра максимум.

– Погоди, Баламут, – сказал Голдхейр. – Я бы на твоем месте не лазил в воду. Кстати, вы же собирались подниматься в верховья?

– Что значит – собирались?! – воскликнул Рыжий, дёрнувшись.

– Ну, это значит, что вам лучше туда не ходить, – ответил Голдхейр.

– В смысле – не ходить? – спросил Баламут напряженно. – Ты боишься, что мы опоздаем? Ты же сам сказал, что у нас еще есть пара дней! Ничего, подождете трошки!

– Во-первых, – сказал Голдхейр, – это будет далеко не пара дней. Смотри, – он небрежно сделал рукой в воздухе некое движение рукой – будто отдергивал невидимую занавеску. – Вон туда.

И показал на восток. Против течения реки.

Рыжий ужаленно повернулся. Мы с Морганом, переглянувшись, тоже вскочили на ноги.

С вершины холма совсем недалеко – на глаз, может, километрах в пяти – мы увидели, как море накатывается на жемчужно-белый пляж, утреннее солнце золотит прибой, два парусника идут вдоль берега, стеклышки окон маяка вспыхивают в устье серебряной звездочкой, а купол Форума поблескивает слюдяным блеском среди разноцветных крыш Теслы. Мне показалось, что я различаю на вершине горы покатую крышу библиотеки.

– Да мы же плыли, наверное, дня четыре... – начал было Морган и заткнулся.

– Гораздо дольше, – сказал Голдхейр. Я вдруг сообразил, что все время нашего плавания река сужалась, лес на берегах редел, а впереди вставали черные холмы. Я посмотрел на реку. Вода в реке, непрозрачная и темная, взблескивала красными бликами. Ни одного яркого солнечного пятна не было на ней, хотя солнце стояло в зените. Я переглянулся с Морганом. Время мы, конечно, не считали, но как так могло получиться, что мы не заметили: пока мы плыли, закат на этой реке не начинался и не заканчивался?..

– Мы уж думали, что совсем вас потеряли, – продолжал Голдхейр. – Не скажу, что наш проект из-за этого под угрозой, но... Почему вы не дождались меня в Тесле, как я просил?

– Ты просил нас дождаться тебя в Тесле? – медленно уточнил Морган, глядя на Рыжего. Рыжий с прилежным вниманием изучал горизонт. – Понятно…

– Смотри, Капитан, – сказал я, глядя на Баламута. – Он даже не краснеет.

– Мда, – сказал Морган и со вздохом уселся на место. – Кажется, некоторые личности даже во Фриланде не теряют способность врать.

– Я не врал, – с достоинством поправил его Баламут, изучая горизонт. – Я просто... не рассказал всего.

– Человеку нельзя запретить говорить или не говорить всё, что он хочет, – улыбаясь, сказал Голдхейр. – Но не везде мы можем быстро увидеть последствия своих слов…

– Все равно вы нас не уговорите не ходить в верховья, – упрямо сказал Рыжий и снова повернулся к нему. – Можно и по берегу дойти, не переломимся. – Он вдруг воодушевился. – А еще быстрее будет знаете что? Если вы нам поможете. Поохотиться. Серьезно, вы ведь наверняка можете эту жар-птицу даже... поймать!

Маша улыбнулась, опустив голову.

– То, что ты называешь жар-птицей, – сказал Голдхейр, – мы уже выдворили из Пограничья. Ее нет в верховьях, она очень далеко. И я ни в коем случае не советовал бы никому ее ловить. Тем более тебе.

На Рыжего было жалко смотреть. Из него будто вдруг выпустили весь воздух. Он плюхнулся на место и затосковал. Маша с интересом поглядывала на него, наклонив голову.

– Некоторые лабиринтцы, конечно, способны к таким вот птичкам приближаться без особого вреда для здоровья, – продолжал Голдхейр, – но таких лабиринтцев очень немного, уверяю тебя, и ты в их число не входишь. Так что в каком-то смысле ваше счастье, что вы до нее не добрались.

– Зашибись, – тоскуя, проговорил Рыжий. – То есть нам снова надо добровольно переться прямо в Сеть, да еще и без…

– Голдхейр, – начал и я, – но это и правда может стать проблемой. Ну, то есть мы выкрутимся, конечно. Мы с Капитаном обычно вообще без этого обходимся, но сейчас, если нам надо действовать быстро... я правильно понимаю? Мы же и так, оказывается, кучу времени потеряли... А это может очень замедлить передвижение.

– Ну, важно скорее соотношение между быстротой и ценой вопроса, – заметил Голдхейр, с интересом изучая изменившееся лицо Рыжего.

– А ты, может, разбираешься в цене этого вопроса? – заведённо бросил Баламут. Верхняя губа у него непроизвольно трепетала, показывая клыки. Видно было, что он расстроился всерьез и сильно. – Ты теперь, значит, специалист по лабиринтским ценам? Там ведь не Фриланд, за красивые глаза далеко не уедешь. И что ты нам там предлагаешь делать? Вениками возле бани торговать?

– А вот это тебе пошло бы на пользу, – заметила вдруг Маша, глядя в костер. – Да и мне тоже.

Рыжий от неожиданности замолчал. Мы уставились на нее, не понимая, шутит она или нет. Потом Морган пожал плечами и сказал:

– Это проблема, но только одна из многих. Будем решать их по мере поступления. А этот обалдуй бесится только потому, что в Лабиринт ходит в основном понтоваться. Мы выкрутимся.

Мне показалось, что Маша посмотрела на Капитана благосклонно. А Голдхейр усмехнулся, полез в задний карман брюк и выудил оттуда нечто, оказавшееся плотно свернутым в несколько раз листом серой бумаги. И протянул Моргану.

– Возьми. Это подарок.

– Что это? – недоуменно спросил тот и принялся аккуратно разворачивать хартию. Баламут замер, уши у него прижались к голове. Плотный серый лист в развернутом виде был большого формата – почти А3, но только квадратный – и весь изрисован от руки какими-то линиями, точками и закорючками, довольно небрежно. Издалека больше ничего нельзя было разобрать. – Это что – карта? – удивился Морган, изучая рисунок.

– А с чем это можно перепутать? – Голдхейр улыбался углом рта.

– Но карт нашей Страны не существует, – с недоумением сказал я ему.

– Ты ошибаешься, – ответил он.

Морган, щурясь, изучил нарисованное. Увидел что-то, хмыкнул и сунул карту Рыжему, который поедал его глазами.

– На, играй. Одной заботой меньше.

Баламут вцепился жадно. Быстро пробежал глазами по листу, и его лицо словно осветилось изнутри.

– Мы счастливы? – задумчиво спросил он сам себя. И сам себе ответил: – О да. Мы счастливы.

Глава 9. Глаза папоротника

1.

Мы сидели на обрывчике над рекой, как выброшенные кораблекрушением. Маша и Голдхейр ушли. Солнце в зените пекло по-полуденному.

– Если б не надо было ночи ждать, ни за что бы тут и на минуту не остался, – сказал Рыжий, враждебно глядя на красные волны. – Мерзопакость какая, закружило, как в Лабиринте!..

По правде говоря, Лабиринт тут был совсем ни при чем.

– Кому это там мои инстинкты-то мешали? – ядовито выспрашивал Рыжий. – А инстинкты-то мои оказались умнее, чем у всяких… героев строевой службы в отставке! Как бы мы без моих инстинктов выбрались? А? Скажи-ка, Кэп, ты по-прежнему хотел бы сюда вернуться?

– Больше всего жаль оставлять таратайку, – грустно проговорил Морган. – Такая хорошая таратайка!

– Ой, печаль, таратайку ему жаль! Ты предпочел бы, чтобы мы до скончания веков по этой гадской реке плыли?

– Вариант не так уж и плох, – пробормотал Морган.

– Интересно, а что было бы, если бы мы тут утонули? – спросил я. – В этой зачарованной реке?

– Думаю, результат от утопления в зачарованной воде тот же, что и в обычной, – сказал Рыжий и упал спиной на траву. – А вот что интересно, так это можно ли эту воду хоть пить?

– Голдхейр бы нас предупредил, – предположил я. – Ему же не надо, чтобы я тут застрял. А он сказал просто: не лезьте в воду.

– Процесс взаимодействия зачарованной воды с организмом, – проговорил Баламут, глядя в небо. – В какой момент она перестает быть зачарованной и становится обычной?

– В твоем организме, Рыжий, все становится зачарованным, – лениво сказал Морган и зевнул, не раскрывая рта. – По крайней мере, в желудке у тебя точно черная дыра.

– Ой, можно подумать, кто-то тут меньше меня ест. А между прочим, после Теслы кроме меня для нашего прокорма никто палец о палец не ударил…

– Выдыхаешься, Рыжий... вяло…

– Ой, можно подумать, кто-то тут более бодрый... несмотря на то, что этот кто-то, в отличие от меня, дрых всю ночь…

– Заснешь тут, как же, под ваши концерты...

– ...Вставай, Мить, – сказал надо мной Рыжий.

Я открыл глаза. Худой силуэт Баламута был почти неразличим на фоне черного неба. Стояла глухая тишина, не слышно было ни реки, ни ночных птиц, и даже лисы сегодня почему-то не подавали голосов на окрестных холмах.

– Пора идти, – сказал Баламут. – Мы уже собрались. Голдхейр говорил, что надо успевать до полуночи.

Мы шли по лесу.

В лесу было как-то аномально темно даже для фриландской ночи: такая темнота и тишина бывает разве что в лабиринтских лесах, в безлунном ноябре. Не знаю, может, Морган что-нибудь видел или Рыжий своим звериным зрением. Я боялся оступиться и не мог разглядеть ничего, кроме ловких тощих ног Баламута, который танцующе ступал по палой листве прямо передо мной. Когда я поднимал глаза, то видел еще смутный силуэт, двигающийся в полуметре перед моим носом.

По правде говоря, мне все это не очень нравилось. Если бы не Голдхейр, который послал нас сюда, я бы предпочел обойти стороной этот лес.

Я споткнулся о лежащее бревно ичуть не упал на Баламута.

– Под ноги смотри, – обернувшись, тихо сказал он. Светлые глаза блеснули во мраке. Сам оборотень перешагнул это бревно, не задумавшись.

– Ничего, сейчас будет посветлее, – тихо сказал сзади Морган.

– А, ну да, ты же ни хрена не видишь, – пробормотал Рыжий. – Окэ, я постараюсь обходить, но тут таких до фига. Да, скоро будет совсем светло. Папоротник уже начался.

Я не понял, при чем тут папоротник, но промолчал.

Характер лесной подстилки изменился. Теперь это была практически голая земля, мягкая и рыхлая. Действительно, по ногам легковесными шелковыми лапами то и дело задевали упругие побеги папоротника.

– Пока что всё как на карте, – пробормотал Рыжий. – Смотрите. Видите?

– Ничего не... – начал я и тут же понял, что вижу. Откуда-то шел свет, такой тусклый, что очертания толстых стволов впереди, стоящих, наклонных, почти упавших, были как нарисованы черной краской на черном.

– Деревья, как трава, – сказал сзади Морган.

– Это не деревья, – отозвался Рыжий. – Смотри!

На огромной высоте над нами толстые чешуйчатые стволы раскрывались как бы гигантскими зонтиками.

– Это что, пальмы? – я озадаченно вертел головой и силился понять, откуда идет свет, потому что эти гигантские зонтики совершенно заслоняли небо.

– Офигеть, – сказал Морган тихо. – Это папоротники!

– Пошли, – отрывисто бросил оборотень. – Не тормозить.

Нет, мне все это совсем не нравилось. Зачем мы идем сюда? Тут мне кое-что пришло в голову.

– Рыжий, а покажи мне карту? – попросил я. Тот не остановился, только через плечо посветил на меня по-звериному желтыми глазами.

– Это не понадобится, – ответил он, отворачиваясь. – Тут уж сложно заблудиться.

– Покажи, – сказал я, стараясь догнать его.

– Карта у меня, – проговорил Морган сзади, и я повернулся к нему, услышав, как она зашуршала в его руках. – Но я не уверен, что тут можно будет на ней что-то разглядеть.

– Это не понадобится, – повторил Рыжий.

Крошечная точка белого света вспыхнула на земле, в зарослях справа от нас – как будто зажегся точечный фонарик. И тут же такой же – немного впереди слева. И вдруг, как будто открылись бесчисленные глаза, вокруг нас возникло множество белых сияющих пятнышек, побольше и поменьше, низко и высоко. Вдруг стало почти светло, и я увидел гигантские пальмы папоротников, неподвижные, глухо сомкнувшиеся над нами, цепочку наших следов на сырой неровной почве без единой травинки, ковер из крошечных слепящих белых пятнышек – каждое в окружении розетки из упругих спиралевидно закрученных молодых стеблей, – редкие тонкие хвощи в человеческий рост, Моргана, Рыжего.

– Если хотите, собирайте, – отрывисто бросил оборотень через плечо. – Хотя не думаю, что от них будет богато толку. Не отставайте, главное.

В такого рода вещах Баламут разбирается гораздо лучше нас. Я и сам тут же понял, о чем он говорит: светящиеся пятнышки не были цветами – только бутонами. Морган наклонился, на ходу сорвал из-под ног маленький бутончик и аккуратно спрятал его в объемистый карман на рукаве.

Баламут перешел на бег.

Зачем мы здесь? Мне не хочется не только прикасаться к белым яростно сияющим бутончикам, но даже смотреть на них. Мне хочется оказаться как можно дальше от этого места. Я предпочел бы оставаться в неведении относительно того, что это такое, закрыть книжку, повернуться на другой бок, уснуть... К сожалению, всего этого сделать нельзя: мы бежим по рыхлой топкой почве, стараясь не наступать на папоротниковые розетки, огибая хвощи, перепрыгивая объемистые стволы, то и дело пересекающие путь. Я понимаю, что Морган видит мое необъяснимое замешательство и тревожится. И еще я чувствую, что очень скоро тревожиться будет уже поздно. Рыжего сейчас уже не остановить. На меня часто накатывало такое вот беспокойство, когда наши с ним экспедиции близились к концу, но ни разу еще это чувство не было таким сильным. Если бы нас не послал сюда Голдхейр… Что же делать?

Рыжий остановился так резко, что я снова чуть не налетел на него. Оборотень этого явно не заметил.

– Ты мой хороший, – умильно прошептал он. Чудеса этой категории были единственным, что по-настоящему притягивало его в этой Стране. Но на этот раз его можно было понять. Я тоже увидел…

Рыжий порывисто вздохнул и зачем-то вдруг помахал рукой перед своим лицом. Я понял, что он не верит глазам.

– Потрясающе, – тихо сказал Морган. Обычно он довольно равнодушен к таким вещам, но тут, видно, и его проняло.

Цветок рос на небольшом пригорке, почти кочке. Я не знаю, как Рыжий его нашел среди тысяч одинаковых белых бутонов. Цветок выглядывал из обычной розетки папоротниковых листьев и как ни в чем не бывало освещал их тихим уверенным светом. Он светился совсем не так ярко, как бутоны. Он был чем-то очень похож на открывшееся око, внимательно глядящее на нас. Бело-серебряный, как подснежник, и маленький, не больше рублевой монетки. Выглядел он таким гладким и ровным, как будто был искусственным.

Цветок был прекрасен. И еще – он был одной из самых жутких вещей, которые мне доводилось видеть в жизни.

– Рыжий, это нельзя трогать, – вырвалось у меня.

Баламут скосился на меня, светлые глаза сияли в темноте.

– А по-моему, это нельзя оставлять здесь, – сказал он.

Он шагнул вперед, нагнулся и без колебаний быстро сорвал цветок у самого соцветия.

В ту же секунду гигантские папоротники вокруг нас от корней до высоких крон вздрогнули от мощного ужасающего рыка.

2.

Что это?

Я понял, почему бутоны в первую секунду напомнили мне глаза, почему цветок был так похож на глаз. Он и был глазом. Тысячи открывшихся глаз, прекрасных и жутких, смотрели на нас со всех сторон, и кроме них, мы ничего больше не видели: не было больше гигантских крон, не было хвощей и маленьких папоротниковых розеток, вокруг была тьма, смотрящая на нас тысячами глаз, зевающая тысячами пастей.

Из горла Рыжего раздался какой-то сдавленный писк, и он исчез. Буквально: был – и нету. Тьма вокруг зашевелилась и неторопливо примерилась. Это был конец.

И вдруг что-то изменилось. Глаза-цветы мигнули (я будто ослеп на миг). Было ощущение, что тьма принюхивается, и я тут же понял, к чему: к небрежно разрисованному каракулями свертку бумаги, к карте, зажатой в кулаке окаменевшего Моргана. Тьма как будто немного поколебалась, потом раздался громовой лязг, как от тысяч сомкнувшихся жвал. Нас обдало множественным движением – мощным и слитным, словно на одну секунду мы оказались в самом центре несущегося стада бизонов.

И тут же всё исчезло. Не было больше ни тьмы, ни глаз, ни движения, только величественные стволы, ковер папоротниковых листьев под ногами и блеск бисера звезд сквозь кроны.

3.

...Когда мы вышли из леса, небо уже серело предутренним светом. Морган вывел нас наугад, потому что я совсем перестал различать направления в этом лесу. Но когда гигантские папоротники наконец расступились, мы увидели перед собой расстилающиеся холмистые дали, и я понял, что до Границы не так уж далеко. Туман окутывал долины.

Мы обернулись и поглядели на лес. Теперь это был просто лес, без всяких фокусов, просто растительность уж очень необычная. Рыжий продекламировал:

– В ночь с понедельника на среду

я шел по выбранной стезе,

и вдруг бабах – озорно, обло,

стозе!(1)

Губы у него всё еще немного прыгали. Мы помолчали, а потом Морган сказал:

– Двойка по тактике в экстремальной ситуации. Всем троим. Впрочем, – поправился он, подумав, – Рыжему, пожалуй, тройка с минусом.

Сейчас, когда мы вышли из леса, он уже мог позволить себе нас ругать.

– А почему Рыжему тройка? – спросил я.

– Он, по крайней мере, сразу сообразил драпануть, – объяснил Морган.

Нос у Баламута порозовел.

– Некоторые тут, конечно, предпочли бы быть мертвыми героями, – пробурчал он и вздрогнул от остаточного испуга.

– Значит, ты чувствовал, что это опасно? – спросил меня Морган.

– Но нас же послал туда Голдхейр! – возразил я. – Как я мог сомневаться?

– Да, – согласился Морган.

– Послал, – нервно дернув ушами, сказал Рыжий. – И защиту дал. Наверное, нам с самого начала там ничего не грозило. Городские, – и он добавил пару цветистых эпитетов.

– Городские, – сказал Морган и тоже добавил пару эпитетов, еще более развесистых.

– Оно было красивым, – сказал я.

– Да, – согласился Морган, и мы помолчали.

– Покажи, – попросил я Рыжего. – Покажи при свете.

Баламут покосился на меня, вытащил из кармана плоский футлярчик и раскрыл (в руки не дал). Откуда у него эта коробочка? Как он определил, что для нашей добычи потребуется именно такая? Загадка. Его предусмотрительность в таких вопросах, как правило, вводила меня в ступор.

Цветок был прекрасен. На свету он стал еще прекраснее, чем был ночью. В нем больше не было никакого сходства с глазом, и его серебряный свет теперь отливал по контуру лепестков в сияющее золото. Сейчас мне было бы, пожалуй, очень сложно объяснить, почему он так напугал меня ночью.

– Мне сейчас только одно интересно: чем же это станет? – проговорил Рыжий, с любовью аккуратно прикрывая крышку.

– Все, Аптека, мы попали, – проворчал Морган. – Теперь, пожалуй, он из одного только любопытства с нами пойдет.

Теперь, пожалуй, нас и правда ничего не удерживает в Стране, подумал я и приуныл.

________________________

(1) Автор «порошка» – B0JI.

Глава 10. Назад по радуге

1.

Через два часа мы вышли к Границе.

Пока мы шли, совсем рассвело. Погода вдруг изменилась: туман сдуло, откуда-то набежали облака и со страшной скоростью неслись по небу; но внизу ветра почти не было. Теперь мы шли по всхолмленному полю, на котором сквозь траву проступали как будто развалины. Они были похожи на руины античного города, совсем затянутые землей, только иногда то тут, то там проступали упавшие резные колонны, расколотые блоки из белого мрамора…

Поле выглядело необъятным, но я знал, что наша цель близка. И все же еле успел затормозить, когда из травы вдруг выскочил прямо нам под ноги широкий ручей.

– Пришли? – спросил Морган.

Через ручей был перекинут узенький беломраморный мостик без перил и без каких-либо следов обветшания.

На том берегу тоже простиралось зеленое поле, по которому пробегали волны легкого ветра.

Мы поели – Морган раздал нам по паре галет из Теслы. Рыжий покривился, но вгрызся в лепешку с таким же наслаждением, как мы двое. По правде говоря, здесь никогда не бываешь слишком голодным; но еда, приготовленная фриландцами – это все-таки нечто особенное. Невозможно к ней привыкнуть.

Вчера Маша сказала: «Когда добудете цветок, выходите к Границе. Ждите в любой ее точке. Я вас найду». Так что теперь нам оставалось только подождать. Мы растянулись на траве. Неподалеку, на обломке стены, похожем на опрокинутый платяной шкаф, сидел на корточках пограничный; он кивнул нам, и я лениво махнул в ответ. Это было прекрасно – лежать с набитым животом, смотреть на фриландские облака. Ветер в вышине поутих, и облака плыли величественно, иногда окрашиваясь изнутри как будто бесшумными палевыми взрывами. Дозорный исчез.

– Знаете, какой вопрос я себе задаю? – заговорил Морган. – Они знают, что мы пронесли в эту Страну контрабанду?

Мы подумали.

– Скорее нет, чем да, – сказал я. Баламут промолчал.

– А если бы узнали – отпустили бы с нами целительницу или нет?

Рыжий лениво перевернулся на бок и соизволил проинформировать нас:

– Я ее еще не использовал.

– Ее? – переспросил Морган.

– Ну да. Контрабанду, – пояснил Рыжий. Мы еще немного подумали, и Морган спросил:

– Значит, никакого результата мы пока видеть не должны?

Рыжий неохотно пожал плечами.

– Теоретически как будто не должны… Но это тоже еще ничего не значит. Хорошо бы это как-то выяснить, конечно.

– Ну, останься да выясни.

– Как я без вас выясню?

– А как с нами?..

– Если у нас с этим походом что-то получится, то спрошу Голдхейра, когда вернемся, – со вздохом сказал Рыжий. – Если способ есть, то уж городские-то должны его знать!

Они замолчали. И я сказал:

– Вот это меня больше всего и беспокоит. Если мы сейчас покинем Страну – то сможем ли вернуться обратно?..

2.

Хлоп.

Хлоп.

Хлоп.

– Я слышал такие истории, – сказал совсем рядом со мной незнакомый хрипловатый голос. – Несколько детей, играя вместе, находят дорогу из Лабиринта в нашу Страну. Они не позволяют друг другу забыть о Фриланде: если забывает один, остальные ему напоминают. Так они взрослеют, продолжая помнить, и в конце концов либо переселяются в Страну, либо становятся проводниками. Разумеется, это происходит только в том случае, если компанию никому не удается разлучить. Да?

Что-то приятно булькнуло.

– Не, – сказал голос Моргана. – У нас история другая. И проводник у нас только один.

Я пошевелился, ткнулся локтем во что-то очень твердое и открыл глаза.

Прямо надо мной неторопливо (и довольно громко) хлопал под ветром край некрашеного парусинового тента с затейливой каймой. Я лежал на широкой деревянной скамье у белоснежной гладкой стены.

– Проснулся? – спросил Морган.

Он сидел на такой же деревянной скамье за круглым белым столиком и пил что-то очень приятно дымящееся из фарфоровой чашки. Рядом с ним сидели синеглазый черный котенок и незнакомый фриландец с костистым лицом (явный охотник). Столик был весь заставлен чем-то, из чего мои заспанные глаза выхватили только величественный чугунок с сильно закопчеными боками. Я уловил запах, и с меня мигом слетел весь сон. Я сел на скамье.

– Это хорошо, – сказал Морган. – А то плов остывает.

Белая стена у меня за спиной оказалась сложена из отполированных мраморных блоков. Это была стена дома, стоящего в ряду других домов, построенных из мрамора, известняка, простого булыжника. Между домами пролегала узкая улочка, через которую по всей длине были перекинуты высокие белые тонкие арки.

Чутье говорило мне, что мы никуда не перемещались. Да и улочка-аркада кончалась у того же ручья с тем же беломраморным мостиком – но только теперь у него были перила, сверкающие всеми цветами радуги. Последняя арка венчала столбики этих перил. За ручьем по-прежнему зеленело широкое волнующееся под ветром поле.

А под одной из арок на нашем берегу, совсем недалеко, стояла Маша. Она держалась за тонкую опору, чертила перед собой на мостовой носком туфельки и внимательно слушала свою собеседницу – даму профессорского вида в глухой зеленой узорной мантии и остроконечной шляпе. Если бы дело происходило в Лабиринте, я бы дал даме было лет сто, а ее мантия могла бы занять почетное место в новой коллекции какого-нибудь Гуччи.

В проеме улочки виднелся лагерь дозорных на поле. И вообще городок явно был обитаем.

– Давай ешь, – сказал Морган. – А то там некогда ведь будет.

Это была правда. Я без лишних слов кивнул незнакомому охотнику, переместился за стол и набросился на еду.

Морган с охотником завели негромкий профессиональный разговор (я через две минуты потерялся в терминах и перестал их слушать). Котенок важно сидел и смотрел на меня, распушив бока и обвив хвостом лапы. Я уплетал сказочный плов, поглядывал на чугунок, прикидывал, влезет ли в меня еще одна порция, и заранее расстраивался при мысли, что нам в ближайшее время придется питаться всякой дрянью. Одно время я пытался брать с собой в Лабиринт еду из Фриланда, но из этого ни разу не вышло ничего хорошего: разворачиваешь, например, сверток с лепешками, а внутри вдруг – волглые увядшие листья травы.

Между тем у мостика успела собраться небольшая толпа дозорных – человек около десяти. Незнакомый охотник поднялся, распрощался и ушел. Черный котенок продолжал гипнотизировать меня блюдцами синих глаз.

– А где Баламут? – спросил я у Моргана.

– Не знаю, – ответил Капитан с плохо скрытым удовольствием. – Наверное, передумал идти. Он всегда избегал брать на себя какую бы то ни было ответственность.

Это уж вряд ли, подумал я. Чтобы Рыжий – да упустил возможность воспользоваться своей добычей? К тому же у него была еще одна причина идти, самая веская из всех причин, когда-либо заставлявших Рыжего что-то делать.

Маша всё разговаривала с дамой профессорско-ведьминского вида: то внимательно выслушивала, то смеялась. В рассеянности или нетерпении она слегка пинала каменный обломок под ногами, показывая из-под платья носочек башмака. Платье, конечно, было зеленое, самое простое. Как может зеленый цвет так идти к черным волосам? Наверное, дело в том, что глаза у нее тоже зеленые. Разве бывают такие глаза – звездчатые с переменчивым, как неспокойное море, мерцанием?..

Я понял, что снова зависаю, и зажмурился на несколько секунд, чтобы избавиться от наваждения, но это плохо помогло.

Аптека, дружочек. А не притормозить ли тебе, пока не поздно?

Вот только уверен ли я, что еще не поздно?..

Тут ветер донес до меня обрывок разговора, и я насторожил уши.

–...эпилептоид, психотик и невротик?

– Ой, а кто ж это, интересно, всегда утверждал, что нам противопоказано делать выводы с первого взгляда? – говорила Маша, смеясь.

– Ты вот сейчас серьезно?

– Абсолютно.

– И с учетом того, что он не проводник… И ты точно не хочешь взять еще хотя бы пару стражей.

– Абсолютно точно не хочу. Группу я протестировала настолько тщательно, насколько это было возможно… в условиях такого ограниченного ресурса времени. Они стабильно сохраняют единство мотивации в условиях экстремального эмоционального давления. Этого нам совершенно достаточно. Ну, может, оборотень немного того... но было бы странно, если бы было по-другому. И мы не знаем, как повлияет на динамику введение еще хотя бы пары нормотипических личностей. Даже мое присутствие может быстро привести к кризису. Но я надеюсь, ты веришь, что мне хватит умения этого не допустить!

– А смотри, сколько добровольцев…

– ...И, понимаешь, экспериментировать сейчас нам уже некогда. А уж про этические риски я вообще молчу. Ты же не хочешь, чтобы я всего лишь ради собственной безопасности поставила под сомнение свою степень?..

Но тут ветер подул в другую сторону.

Мы с Капитаном сидели молча. Я дожевывал плов и размышлял о степени своего психического здоровья.

– Что ты знаешь по поводу того, что ты не проводник? – спросил Морган. Он, конечно, тоже расслышал разговор. Я пожал плечами.

– Проводник или нет, а сейчас она, похоже, без страховки со мной идет…

Невозможно было сомневаться, что фриландец (тем более – целитель) всегда говорит правду. Морган покивал и пробормотал: «Ну, поглядим».

Наконец что-то поменялось. Пограничные, собравшиеся у мостика, прекратили разговоры и повернулись к Маше и профессорской даме. А Маша посмотрела на нас, махнула: мол, идите туда – и тоже вместе со спутницей направилась к мостику. Морган неторопливо поднялся и проверил застежки вещмешка.

3.

– Привет, – сказала Маша и поправила на плече маленькую зеленую сумку.

– Здравствуй, Маша, – сказал я. Вблизи на нее было почти больно смотреть.

Пограничные столпились вокруг. Дама в остроконечной шляпе молча рассматривала нас с Морганом.

– Где Баламут? – спросила Маша, оглядываясь. Капитан не успел ответить. – Где-то я его только что видела… Рыжий! – подняв голову, позвала она. – Домой!

Прошелестело в траве. Черный котенок под полотняным навесом выгнулся колесом, сипло мявкнул и бесследно пропал со скамейки.

Качнулись длинные метелочки, и все повернулись к зарослям.

Неторопливо раздвинув носом траву, прямо перед нами на поляну вышел царственной походкой огромный лис. И остановился, как на сцене, глядя поверх аудитории. Мастерски выдержав паузу, он с большим безразличием отвернулся и сделал всем телом некое странное движение: как будто перекувыркнулся, одновременно оставаясь на месте.

Даже меня каждый раз это впечатляет, а я вроде как человек привычный. Спутница Маши подняла брови, по группе фриландцев прошел легкий шепоток. Судя по всему, оборотней в Стране больше нет, и увидеть такое зрелище у них раньше не было возможности.

Вы очень ошибаетесь, если думаете, что превращение должно отнимать у оборотня все силы. Что, вернувшись в человеческий облик, он обязан пару недель отлеживаться в кустах, а потом выползти ночью, чтобы тайком стянуть с бельевой веревки какую-нибудь одежду взамен обрывков. Во всяком случае, с Баламутом дело всегда обстояло ровно наоборот.

Он стоял перед нами, высокомерно устремив отсутствующий взгляд поверх голов. Черный бархатный испанский камзол обнимает плечи, глаз горит, во всей фигуре некое величавое спокойствие, словно ему только что открыли какую-то особенную тайну. Он и без того из нас самый привлекательный, а сейчас он выглядел, как какой-нибудь принц Гэндзи.

И ведь знает об этом. Подлец. Я заметил, каким пристальным стал на секунду взгляд Маши, и расстроился.

Впрочем, Маша тут же отвлеклась, открыв свою маленькую зеленую сумочку.

– Вы готовы? – спросила она у нас. – Пойдем.

Вот так просто?

Я вовсе не был уверен, что я готов.

Поэтому Маше ответил только Баламут.

– Конечно, мы пойдем, – преувеличенно-любезно откликнулся он, пока большинство фриландцев всё еще продолжали его рассматривать. – Потому что мы рады служить Фриланду, даже если Фриланд требует от нас участия в авантюре.

– Согласен, авантюра и есть, – неожиданно пробормотал Морган.

– Но я бы заткнулся и не сказал бы больше ни слова, – любезно продолжал Рыжий, – если бы понимал, зачем мы на самом деле туда тащимся.

Дама в зеленой мантии усмехнулась, но промолчала.

– Ты знаешь, – сказала Маша рассеянно, что-то отыскивая в сумочке, – выражение «на самом деле» – оно такое... слишком объемное для моего понимания. Но я думаю, что вместе мы в этом разберемся. Рано или поздно.

Рыжий, кажется, нисколько не расстроился. Да и вряд ли он всерьез надеялся получить ответ. К тому же он-то сам, конечно, прекрасно понимал, зачем он идет с нами… Тут я вспомнил, о чем хотел спросить ее перед выходом.

– Маша, – сказал я, – слушай, я обязан спросить. Ты точно уверена, что ты этого хочешь?

Она прекратила копаться в сумке и посмотрела на меня.

– Нет, – ответила она. – Я совсем не уверена в этом, Митя. Но речь не о том, чего я хочу. А о том, на что я решаюсь. Точнее, мы. Мы решаемся.

– Не могу сказать, что ты добавила решимости мне, – пробормотал я. Рыжий беспечно пожал плечами.

– Куда нам надо-то там? В Грецию?..

– Постой, Аптека, – сказала Маша и достала из своей сумки бутылочку, взблеснувшую алмазно-рубиновым блеском. – Вот. Пусть это пока побудет у тебя.

Глава 11. Башня

1.

Выход из Лабиринта всегда сопровождается великолепным ярким переживанием. А вход – наоборот: можно пересечь Границу и не заметить этого. Так это чаще всего и бывает – незаметно. Обыденно. Как будто так и надо.

В Лабиринте был вечер, фонари светили.

Мы стояли на пологом склоне в жесткой траве, прихваченной инеем. На уши мгновенно упал шум.

Трава оказалась широким и грязным газоном, вытянувшимся ровной линией вдоль плотно сомкнутого строя девятиэтажек – такого длинного, что в обе стороны не видно было концов. На газоне через неправильные промежутки росли чахлые пыльные ясени, от тротуара нас отделяли высокие кусты, и с первого взгляда было видно, что продраться сквозь них будет сложно. Я оглянулся: гейт в пыльной стене девятиэтажки уже померк, остался только гаснущий радужный контур.

– Добро пожаловать в Шоушенк, – печально сказал Морган.

– Это что угодно, только не Греция, – сказал Баламут, скривившись.

– Это В., – ответил я. – Скорее всего.

Моей точкой входа в Лабиринт почти всегда почему-то оказывался В., особенно когда я пытался попасть в то место, где никогда раньше не был. И почти всегда оказывалось, что у нас с Морганом тут есть съемная квартира, одна на двоих. Для жизни это был, в принципе, не худший вариант, да и общение в сети отсюда вести было удобно: мегаполис, быстрый интернет.

Маша порывисто вздохнула и двинулась с места. Провела ладонью по шершавой коре ясеня, наклонилась, сорвала травинку под деревом, растерла в пальцах.

– Фу, – сказал Рыжий и повел плечами, как в неудобной одежде. – Забываешь, как тут противно. Какое-то сразу... как похмелье, что ли.

– Назавтра привыкнешь, – сказал Морган.

– Я надеюсь, мы до завтра уже вернемся! – легкомысленно проговорил Рыжий и принялся энергично рыться по карманам. – Ну-ка, посмотрим-ка…

– Ну, так чего ты-то с нами вообще поперся? – спросил его Морган. – Пойдешь охотиться на зайчиков?

– Вот еще! – отозвался Рыжий. – Что я, зайчиков никогда не видел? Они тут, в Лабиринте, все на одно лицо, – он наконец извлек из внутреннего кармана плоский серебристый предмет и уставился на него. Предмет оказался андроидом, и на исподе у него поблескивал незнакомый логотип: круглый бело-серебряный цветок с золотым контуром. Рыжий хмыкнул и включил андроид. – А вот за что это в Городе так взыскались, что целительницу сюда отправляют в такой сомнительной компании, как наша – вот это мне интересно…

Интересно ему, вишь ты. Как будто мы не понимаем, что пошел он из-за Маши и только из-за нее…

Было холодно. Трасса шумела оглушительно. По тротуару шла, хохоча, небольшая компания. Над шумом и смогом плыла бравурная музыка: видимо, где-то недалеко был торговый центр.

– Ну-ка, посмотрим-ка, – бормотал Баламут, быстро листая страницы в андроиде, – посмотрим-ка, что это был за цветочек? Угу... Ага... Ого! – в его возгласе было настоящее удивление. – Вот так цветочек!

Он поднял голову и как-то торжественно обвел нас светящимися желтыми глазами. Осанка у него уже изменилась, и движения снова стали нескладными, а вот глаза всё ещё были, как во Фриланде. И волосы. До первой покраски волосы у него всегда оставались его настоящего цвета.

– Ша, пролетарии, – провозгласил он, хотя никто и не думал ничего говорить. – Сейчас всё будет очень круто…

С этого момента он вовсе перестал обращать на нас внимание. Мы некоторое время смотрели на него, занятого андроидом, но ничего не происходило: он листал страницы, а потом немузыкально замурлыкал что-то. По экрану андроида плясали цифры и графики. Морган вздохнул и огляделся. Прищурился.

– А вот это интересно, – задумчиво сказал он и показал глазами на Машу.

Оказывается, Маша не изменилась. Она выглядела тут точно так же, как во Фриланде.

Черт, да она по контрасту с окружающим выглядела тут еще краше, чем во Фриланде! Теперь она смотрелась немного старше – примерно нашей ровесницей. Но это ровным счетом ничего не меняло: выглядела она по-прежнему ослепительно.

– Ё-моё, – задумчиво проговорил Морган. – Это и правда может стать проблемой. Она тут будет выделяться в толпе, как ламброджини между жигулями... Маша, что ты делаешь?

Маша занималась странной вещью. Она с некоторого расстояния разглядывала нас, склоняя голову то налево, то направо. Всех по очереди: Моргана, Рыжего, меня.

– Забавно, – ответила она Моргану. – Знаете, что? Я вас не вижу... почти. Ну, вижу, но только... скорлупу.

– Э... что?

– Тут всегда так? Хм-м... И лечить я здесь тоже... наверное, не смогу... Надо же!

– Хеллоу, Джамаль, – вдруг сказал Рыжий. Мы уставились на него. Он не обращал на нас внимания. – Это Григоренко. Я тоже, дорогой. – Я сообразил наконец: в ухе у него была беспроводная гарнитура. – Да-да, спасибо, я рад. Сам такого не ожидал. Нет. Поэтому я и звоню тебе, а не... Ха-ха-ха!.. Ну да, ну да... Да. Слушай актуальную задачу. Сопровождение группы. Нет, э-э, я бы не сказал, просто... ответственная. Очень просто и очень быстро маленькой группе людей переместиться из одной точки планеты в другую. Неограниченный. Нет, не ослышался. Если проще будет купить самолет, мы покупаем самолет. Четверо. Взрослые. Не имею понятия. Окей, работаем. Тарасова мне подключи в конференцию.

– Вот в такие моменты во мне и просыпается Че Гевара, – пробормотал Морган.

– Кто такой Джамаль? – доброжелательно спросила Маша.

– Секретарь какой-нибудь, – сказал я.

– Не секретарь, а глава логистической службы, – мельком взглянув на меня, заметил Рыжий. – И не какой-нибудь, а самый лучший. Для начала, – сказал он в гарнитуру, – тебе придется локализовать мое местонахождение. Идемте, Мария, – и он подал ей руку. – Сейчас у нас будет машина.

2.

Дальше всё и в самом деле пошло без проволочек.

Как только мы выпутались из кустов и оказались на тротуаре, тут же издалека мигнули фары, и перед нами лихо и осторожно встал, как лист перед травой, щегольской черный линкольн. По-моему, более стильная компания никогда не садилась ни в один представительский автомобиль: всклокоченный рыжий дылда в кожанке и бандане с черепами, ботаник с потрепанной сумкой через плечо, громила в защитном комбезе и изумительной красоты барышня в простом зеленом платье. Однако загорелый улыбчивый водитель не выразил никакого удивления, только на секунду задержался взглядом на Маше. Так же повел себя и серьезный человек с папкой, немножко похожий на пожилого бульдога. Он вышел из машины и теперь открывал перед Рыжим раздвижную дверь салона. Баламут, не переставая болтать по телефону, поздоровался с ним за руку, как со знакомым.

Салон линколькна распахнулся нам навстречу, светлый и просторный, как квартира голливудского кинорежиссера. Рыжий аккуратно оттер Моргана плечом, помогая Маше.

– ...Да, Артем Борисыч, и знать об этом никто не должен. Тем более он! В первую очередь он! Вот пусть твои люди и не болтают. Нет, неразглашение – это лишнее, просто пусть немножко подержат язык за зубами. Дня два-три. Не думаю, что больше... вот пусть контора сначала сама сообразит, что к чему, и вот помогать им не надо…

– Скажите, – спросил я человека с папкой, – мы ведь находимся в В.?

Человек с папкой, приобретя от моего вопроса еще большее сходство с пожилым бульдогом, нерешительно посмотрел на Рыжего. Рыжий, уже занесший ногу в машину, остановился, перегородив нам дорогу, прижал телефон к щеке и уставился на бульдогоподобного нетерпеливо.

– А?..

– Д-да, конечно, – выдавил бульдогоподобный.

– Ясненько, – пробормотал Баламут. – Ну, это дело поправимое...

Маша уже уселась в переднее кресло салона, и Баламут тоже заскочил в машину и плюхнулся рядом с ней. До удивления ловко. Нам ничего не оставалось, как устроиться сзади. Эти его игры нам в Лабиринте часто приходилось терпеть. А что с ним было делать?..

Дверь захлопнулась. Водитель мягко рванул вперед. Бульдогоподобный, уже сидящий впереди, протянул Рыжему раскрытую папку. Тот защелкал пальцами, бегло просматривая бумаги.

– Ручку!.. Ну, а что, что, почему без возможности, – он энергично вычеркнул что-то. – Джамаль, чем вообще думают твои помощники? «Без возможности...» А?.. аа... Ну все равно, переделывайте…

– Сделаем, Герман Богданович, – бесцветно сказал пожилой бульдог.

– То-то и оно, что сделаем... Досочку, что ли, с собой какую вози... – он энергично поставил несколько подписей, продавливая на кожаном подлокотнике бумагу насквозь, и сунул документы обратно, чуть не кинул. – ...Кто звонит? Да-да, соединяй, конечно! ...Ха-ай, зайчик! Ну да... и я... Да ты моя рыбочка... Погоди, повиси на линии, у меня звоночек... А, это ты. Что? Какого рогатого им надо? А я вот занят! Странно, да? Значит, ты пошлешь в пень совет акционеров. Мне некогда. Да, так можешь и сказать: Григоренко-младший посылает вас, господа акционеры, в пень. Ничего, перетопчутся. Твою мать! Я им выдурил такой кусок, что с него год кормиться можно! Даже при их аппетитах! И эти старые мухоморы меня сейчас будут дергать ради своих ритуальных плясок? Пусть сидят ровно и переваривают!.. Джамаль, я перезвоню.

Он выдернул гарнитуру из уха и, отдуваясь, откинулся на спинку кресла.

– Ужас! – с восхищением сообщил он Маше. – Машенька, а у вас бывает, что от дел не вздохнуть ни охнуть? Здесь очень часто так бывает! – и, не теряя времени, он накрыл ее руку своей. – Трудно бывает, знаете, найти минутку, чтобы с друзьями пообщаться!

Маша взглянула на него, оторвавшись от окна, убрала свою руку из-под его ладони и спросила:

– Морган, а где это мы едем?

– Это деловой центр, – сказал Капитан и закусил губу, чтобы не улыбнуться. – Так называемый Новый город. Место формирования основных экономических процессов в данной административной единице. Мир компетенции и конкуренции, то бишь полигон вражды и безжалостности. Тут тоже все говорят на одном языке. А что?

Мы действительно уже въехали в центр: за окном царило столпотворение. Я посмотрел на часы. Шесть часов, конец рабочего дня.

– Деловой центр? – переспросила Маша, задумчиво озирая спешащие толпы за окном. – То есть именно эти люди обеспечивают механизмы функционирования Лабиринта?

– Ну, может, не все. Но большинство.

– Дело даже не в том, что много людей, – задумчиво сказала Маша. – Дело в том, какие лица…

– Ты же говорила, что видела Лабиринт, – сказал Морган.

– Из Фриланда, – ответила Маша. – Оттуда всё выглядело немного не так.

– Аптека, – сказал Рыжий неприятным голосом, – у нас есть имена тех, к кому мы едем?

– Да-да, – спохватился я. – Их зовут... фамилия – Лепёхины. Татьяна Ивановна и Иван Лепёхины.

– Джамаль, пиши имя, – сказал Баламут. – Иван Лепёхин. Да, сам бы от такого не отказался. Больница находится в городе Эктополе. Не знаю, может Турция. Все-таки Греция? Ну, тем лучше. Пусть мне дадут короткую справку текстом. С ним должна в качестве посетителя находиться Татьяна Лепёхина. Не знаю, выясняй. Знаю, что в ней есть реанимация... В каждой? Да ты открыл мне глаза на мир!.. Выяснить, не устарели ли сведения…

Линкольн лихо развернулся вокруг мемориала с огромным памятником войне. Я увидел гейт: узкой дверью он светился в живой изгороди, которая окружала стоящую вдалеке гигантскую фигуру женщины с мечом. В нашей Стране был день, солнце светило из гейта, и так странно было, что снующие вокруг толпы ничего не замечали. Водитель снова наддал.

– …если нет, то это будет конечная точка нашего маршрута. Если устарели, то найти, где он сейчас... Да. Точно. Так, – и он снова зашарил по карманам и быстро извлек паспорт. Хмыкнул, разглядывая его, как диковину, и тоже кинул бульдогоподобному секретарю. – Документы давайте сюда, – небрежно через плечо велел он нам. – Все, какие есть. Если они у вас есть. Лучше бы они у вас были!

Морган отстегнул один из многочисленных клапанов на комбинезоне и протянул Баламуту красненькую книжицу. А у меня паспорт где? Ага, вот он – где и должен быть, в сумке.

– А если нет, – бормотал Рыжий, – Джамаль, а если у одного из нас нет документов? Мария, у вас ведь наверняка нет…

– Давно мы на «вы»? – невозмутимо спросила Маша, открывая свою зеленую сумку. И вытащила оттуда что-то вроде компактного органайзера. – Кажется, это то, что нужно?

Конечно, Баламут неплохой актер. Да что там – отличный. Но тут у него не получилось скрыть удивление. Он даже немножко стушевался, листая кармашки, сплошь заполненные какими-то – насколько я видел с заднего сиденья – то ли удостоверениями, то ли дипломами, то ли паспортами на разных языках. А скорее всего, тут было и то, и другое, и третье.

– Доктор естественных наук? Почетный член «Врачей без границ»? Премия национальной медицинской пала-аты, – протянул Рыжий, перекидывая блесткие странички. – Маша, а это что? Зачем это всё?

– Разве это здесь не необходимо? – спросила Маша.

– Но это... ненастоящее, – сказал Рыжий, подняв голову.

– Почему ты так думаешь? – спросила Маша.

Рыжий посмотрел на нее. Моргнул. И выдернул из органайзера паспорт в зеленой обложке.

– Джамаль, отбой по последнему вопросу, – сказал он. – С документами всё окей. Что? Ши-икарно... Да-да. Всё. Работай. – Он стремительно кинул наши паспорта секретарю, сунул андроид в карман и сладострастно потянулся. – «А куда бы я ни шёл, везде вокруг Эдем, ведь я беспечный русский бродяга!»

– Рыжий, а куда мы едем? – спросил я, стряхивая раздумья. В зеркальце мелькнули удивленные глаза секретаря.

– А мы уже приехали, – жизнерадостно объявил Баламут.

Вывеска над широкими вращающимися дверьми (никогда не понимал, как дизайнерам удаётся добиваться такого сочетания скромности и великолепия): «ZZikkurat mall».

3.

Охранник у вращающихся дверей на секунду задержался взглядом на Маше.

Снаружи это была ничем не выделяющаяся дизайнерская вывеска на центральной улице мегаполиса. Сотни других таких же вывесок сверкали и переливались вокруг нас – улица от них сияла, как днем.

Внутри молл оказался просто титаническим.

Это была неизвестносколькиэтажная полая башня, залитая светом Не знаю, сильно ли выделялась она своей высотой среди многоэтажек — я не успел заметить, глядя с улицы. Но внутри всё это было не совсем похоже на обычный хорошо устроенный молл в центре большого города. Ярусами один над другим уходили вверх ряды бутиков, перемежаемые висячими садами и сложным сплетением многочисленных эскалаторов и лифтов. Посреди огромного холла бил фонтан с абстрактной скульптурой. И было удивительно мало народу. Я повертел головой, читая названия бутиков на нижних этажах. Большинство брендов я не знал, но остальные были исключительно узнаваемыми. Даже на мой непросвещенный взгляд всё это выглядело очень дорого. Я что-то слышал о недавнем скандале в местной прессе, когда оказалось, что в только что построенный шикарный молл покупателей пускают не всех, а отбирают их по какому-то неведомому признаку. Демократически настроенные издания возмущались дискриминацией, власти хранили безразличное молчание, собственник отделывался ничего не значащими отписками. У меня не хватило интереса разобраться, в чем все-таки было дело.

Я огляделся. Пока я размышлял, мы успели зайти далеко вглубь холла, а вокруг Рыжего сгрудились несколько хорошо одетых молодых людей. Морган поглядывал на эту свиту исподлобья, но молчал. Рыжий на ходу царственно раздавал подписи на подсовываемых ему планшетах, не переставая говорить что-то Маше. Много раз Рыжий возвращался из Фриланда с богатой добычей, но такого ажиотажа вокруг него я еще не видел.

Потом он царственным взмахом руки удалил свиту на расстояние нескольких шагов и поклонился Маше:

– Прошу!

Перед нами сиял широкий вход в огромное помещение, заставленное убегающими вдаль рядами игровых автоматов, которые сверкали и переливались всеми цветами радуги. Это казино? Странно.

– Открытое по специальному патенту, доступное только для сотрудников единственной организации и членов их семей! – объявил Рыжий. – Прошу вас, вы мои гости.

У меня наконец всё встало на свои места в вопросе, откуда такая самоуверенность у собственника этого молла и почему покупателей сюда пускают только после строгого отбора. Баламут – как раз «член семьи». Удивительно только, как это он в кои-то веки решил воспользоваться своими привилегиями, особенно учитывая историю наших отношений с «единственной организацией». Видно, желание пустить Маше пыль в глаза пересилило брезгливость и здравый смысл.

Но эти мысли тут же вылетели у меня из головы, потому что происходило что-то не то.

Маша остановилась. Вроде бы она это сделала не слишком резко, но как-то так, как люди осторожно останавливаются у края обрыва.

– Вынуждена отклонить приглашение, – сказала она, и ее ясный голос прозвучал как-то особенно отчетливо, до последней буквы. – Если нам необходимо подождать, то я, с твоего разрешения, просто прогулялась бы.

Свита Рыжего замерла. Он покусал губу.

И обезоруживающе улыбнулся.

– Без проблем. Будьте на связи, – бросил он и легко повернулся вокруг своей оси.

В этот момент рядом ахнули юные голоса, и возле него оказались две целлулоидные девочки с кошачьими ушками на макушках.

– А я вас знаю! Вы ведь Герман Григоренко? Это ведь вы?

– Я – он самый, – осклабился Баламут.

– Ой, а можно с вами сфотографироваться! Я ваш подписчик!

– Можно! – воскликнул Баламут. – Со мной можно всё! Особенно таким волшебно прекрасным феям!

– Ой, а вы опять покрасились, да? Ой, а это что за краска?..

Рыжий без затей обнял их за плечи и бросился в сверкающий вход, провозгласив:

– За мной, мои ласточки!

Торопясь и сдержанно шумя, свита устремилась за ним. Рыжий еще что-то восклицал на ходу, но в мелодичном громовом шуме игровых автоматов уже ничего разобрать было нельзя. Мы остались одни.

Морган дернул меня за рукав.

– Идемте, – говорит он. – Теперь это надолго. Лучше пройдемся тут. Аптека, держись немного позади, лады?

4.

Наше путешествие по гигантскому моллу я запомнил урывками. Мы мало заходим в магазины, больше фланируем по просторным коридорам и залитым светом галереям. Повсюду витает деликатная ненадоедливая музыка. Покупателей тут бродит на самом деле довольно много, просто они теряются в больших пространствах. Морган держится немного впереди Маши, а я – сзади, хотя чувствую себя при этом чуточку бредово. Ну, какой из меня телохранитель?..

…Вот мы пытаемся сориентироваться около интерактивной карты. Карта мало помогает: на ней путаница переходов и нескончаемая череда магазинов. Маша с интересом водит пальцем по названиям, поворачивая карту; администратор в пяти шагах от нас не отрывает взгляда от ее лица, стараясь поймать знак. Я вижу гейт – прямо в стене между двумя магазинами.

…Вот мы идем вдоль ряда витрин. Витрины сверкают нежными расцветками. Маша увлеченно разглядывает вывески.

– Все они принадлежат разным владельцам?

– Ну да, – отвечает Морган.

– И это нужно затем, чтобы каждый владелец получал свою прибыль? А разве они при этом не мешают друг другу?

– Конечно. Но зато покупатель может выбрать из множества предложений, и это стимулирует каждого продавца предлагать более качественные товары.

– Я не особенно много вижу здесь, чтобы кто-то предлагал что-то качественное, – заметила Маша. – Чтобы сделать что-то хорошее, надо думать о том, чтобы сделать что-то хорошее.Нужно, чтобы тебе пришла идея, которая раньше никогда никому не приходила. Это совсем другая цель, чем прибыль.

– Ну, продают вещи, как правило, совсем не те люди, которые делают.

– И те, которые делают, добровольно отдают вещи тем, которые продают?

– Не просто так, а за вознаграждение.

– Какое вознаграждение может быть достаточным за то, что ты воплотил идею, которая никогда раньше никому не приходила?

– Как правило, ты еще и радуешься, если за это удается получить хоть что-то, – сказал я.

– Это непонятно. Ну хорошо, а те, кто продает? Нельзя же жить только для того, чтобы получать прибыль.

– Ну, у них свои идеи. Можно думать о том, чтобы получать больше прибыли, чем другие. Это называется «конкурентная борьба», – со вздохом пояснил Морган. – Превосходство над другими людьми здесь считается одним из самых верных способов получить удовлетворение. Особенно если эти другие люди при этом оказываются в дурацкой ситуации…

– То есть, в итоге, все сводится к тыканью друг в друга пальцами с радостным криком «обосрался, обосрался»? – спросила Маша, и мы переглянулись. – Ну что же, не самый скучный способ проводить время, – заключила она. – Немножко детский, конечно.

…Вот мы сталкиваемся с Баламутом, который выходит из бутика «Spencer Hart» в изящном костюме, который ему потрясающе идет: сутулость и нескладность движений скрадываются, он выглядит почти так же хорошо, как во Фриланде. Его свита еще больше увеличилась: серьезные молодые люди вытеснены на периферию, он окружен целым выводком выхоленных бесстрастных девиц с одинаковыми бюстами и одинаковыми сияющими лицами (их не меньше десятка, честное слово). При виде нас затуманенный взгляд Рыжего проясняется, и он вопит:

– Эй, а вот и мои друзья! Так, знакомьтесь: Денис, Дмитрий, Мария…

Девицы смотрят на нас во все глаза. Очевидно, мы плохо вписываемся в их представления о друзьях влиятельного человека, даже самого эксцентричного. При виде Маши в них, кажется, автоматически поворачивается какой-то тумблер: они синхронно совершают некое неуловимое движение, будто заранее отрепетированное, и смыкаются вокруг Рыжего стеной.

– Мы тебя догоним, – решительно говорит Морган, заслоняя Машу от этого боевого строя.

Мы совершаем правильное отступление по плавно изгибающемуся коридору. Маша с любопытством оглядывается на скалящихся девиц.

– А что это он делает? – спрашивает она.

– Ярмарка тщеславия, – ответил я. – Удовлетворение низменных инстинктов. Он соскучился. А тут добыча сама идет. Ничего, ему скоро надоест. Удивительно, как это он так быстро выбрался из казино, правда?

– Лично я удивляюсь, как это он так сходу вспомнил наши имена, – пробормотал Морган.

– Ничего, ему скоро надоест, – повторил я. – В конце концов, всё это ужасно скучно.

– А может, это просто у нас с тобой кризис среднего возраста, – буркнул Морган.

– Вроде рановато, – сказал я. – И потом, мне и в пятнадцать казалось, что это фантастическое дерьмо.

…Вот мы в циклопической зале, похожей на залу дворца. Видимо, она предназначена для больших приемов, конференций, выставок и всяких благотворительных балов. Сейчас тут пусто, свет приглушен, и всё огромное пространство хаотически заставлено выкрашенными в золотой цвет одинаковыми мини-киосками. Вообще в этом супер-молле легкая воздушная архитектура (проект легко мог делать какой-нибудь Норман Фостер) сочеталась с максимальным количеством кричащих деталей отделки – лепных, позолоченных, с завитушками. Впечатление от этого, конечно, было немножко дикое.

Мы пробираемся между мини-киосками и глазеем на ярусы мраморных галерей, поднимающихся каскадами. В узкой щели между киосками я вижу гейт.

…Вот мы в торговом ряду под стеклянным куполом, едим мороженое, болтаем с молодым мороженщиком о всякой ерунде и смеемся. Маша удивительно легко сходится с людьми. Она заговаривает с продавцами, охранниками, скучающими модниками в цветных брючках, бабульками в норковых боа, парочками на скамейках – и через пять минут их разговор не отличить от болтовни старых знакомых. Заговаривает она не со всеми, но со многими.

С Баламутом мы сталкиваемся то и дело. Свита у него все время меняется: то увеличивается, то опадает.

…Вот мы в каком-то пространстве со сложной структурой: это выставка, по стенам развешаны картины в тяжелых рамах. Я не вижу особой разницы между этими изображениями: по-моему, на всех картинах нарисованы практически одинаковые всхолмленные поверхности в черно-белую шахматную клетку. Здесь мы ненадолго теряем Машу из виду, а потом обнаруживаем ее: с открытого лестничного пролета мы глядим в просторный зал, полный хорошо одетой толпы. В центре толпы Рыжий, бросившись перед Машей на одно колено, распахивает перед ней бархатную коробку. Поднимается шум, на них направляются десятки мобильников: на лоснящейся серой шелковой подложке в коробке лежит нечто, сверкающее зелеными искрами.

Маша что-то говорит Рыжему, улыбаясь. Тот энергично мотает головой. Маша что-то спрашивает его, уже без улыбки, а он клоунски прижимает руку к груди и восклицает (его даже слышно сквозь гам): «Что угодно!» Тогда Маша, снова улыбнувшись, берет подарок с шелковой подложки – становится ясно, что это платиновое колье с изумрудами. Надо сказать, попадание стопроцентное: я невольно представляю себе, как эти изумруды будут сочетаться с ее зелеными глазами и светлой кожей. Маша поворачивается – и одевает колье на шею стоящей рядом женщине в деловом пиджаке. Толпа ахает, видеокамеры обращаются на даму в пиджаке. Дама, не первой молодости, недорого одетая, сильно краснеет – нам это видно даже издалека – и пытается снять подарок. Рыжий стоит рядом; он замер и кусает губы, но через секунду он уже оправился: делает царственный жест, и толпа начинает рукоплескать. Дама стоит, ни жива ни мертва, и держится за колье. Вспыхивают фотокамеры.

– Вот что значит оказаться в нужное время в нужном месте, – говорит рядом с нами юноша с лошадиным лицом и подбритыми висками. У девушки, которая держит его под руку, всё лицо стянуто обидой.

– Я бы всё равно не взяла, – громко высказывается она. – Это того не стоит.

Ее спутник не отвечает: он явно кого-то выискивает глазами в толпе. Но Маша каким-то образом за эти секунды потерялась в полном людей зале.

– Надо с этим что-то делать, – вполголоса говорит почти мне в ухо Морган. – Я всё жду, что он осадит, но он совсем разум потерял.

Я пожимаю плечами.

– Если хочешь знать мое мнение, то думаю, ему не светит. И никому из нас. Этой тетеньке не идет ожерелье, как ты думаешь?

– Она и не будет его носить, – говорит позади нас ясный голос, слышный до последней буквы даже сквозь окружающий гвалт. Мы поворачиваемся. – Этого ей как раз хватит, чтобы закрыть платеж за операцию для ребенка, – пояснила Маша. – Ну что, идем дальше?

...Вот мы с Машей вдвоем сидим на скамейке и смотрим на огромный монитор, транслирующий мультик «Король-лев». Монитор висит над скоплением столиков, за которыми множество детей с родителями уплетают разные деликатесы. Здесь я впервые вижу Машу расстроенной: она не смотрит кино, она разглядывает семьи за столиками, и ее лицо отуманено какой-то грустной мыслью, неведомой мне.

Морган появляется на выходе из кинокафе, и Маша, кажется, рада поводу уйти. Могран тоже переоделся, в очень приличный серый костюм с галстуком, сидящий на нем неожиданно хорошо. Маша задумчиво оглядывает его с ног до головы.

– Это, конечно, не Spencer Hart, но тоже ничего, – говорит он.

– Кэп, – ревниво спрашиваю я, – а у тебя-то откуда деньги?

Морган похлопал рукой по несуществующему карману на рукаве и пояснил:

– Бутончик.

– А!

– Занять тебе?

– Обойдусь.

– Морган, ты изумительно выглядишь, – неожиданно сказала Маша. – Вот именно такие костюмы выгоднее всего оттеняют мужскую брутальность. Такие строгие, тонкие. Сразу начинаешь гадать: действительно ли фигура у этого мужчины так хороша, или это пиджак так хорошо сшит? Хотя ты, конечно, в этом смысле в маскировке не нуждаешься, все-таки стильная одежда несколько подогревает интригу.

Лицо Капитана приобрело комическое выражение. Маша подождала, не ответит ли он чего-нибудь, не дождалась, повернулась и отправилась дальше. Через минуту она уже сидела на корточках перед микроскопической и, очевидно, жутко дорогой собакой, выведенной, судя по всему, путем скрещивания крысы и сурриката. Хозяйка этого чуда генетики, пожилая донна, очень похожая комплекцией и выражением лица на птеродактиля, ворковала с Машей, расплываясь в умильном оскале. Целительница, как я заметил, вообще производила чрезвычайно благоприятное впечатление на пожилых матрон.

– Что там насчет кому-то не светит? – пробормотал Морган.

– Удачи пожелать не могу, – пробормотал я.

…Вот мы с Морганом дожидаемся Машу, которая застряла в книжном магазине. Откуда-то на нас снова выбегает Рыжий. Он влетает между нами сзади, хватает нас под локти и вопит:

– Я буду аплодировать одной рукой, вот так: хоп! хоп! хоп!

Хоть в голосе у него и эйфория, но, как ни странно, зрачки всё еще нормальные и беспорядочности в движениях нет. Разве что расхристанность и распаренность. По светлому коридору за ним в некотором отдалении движется громогласная компания в дредах, худи и умело обнаженных причудливых татуировках.

– Помаду сотри с шеи, – отстраняясь, говорит Морган. – Самому не противно?

Баламут вертится перед зеркальной витриной, проводит ладонью по шее, смотрит на красный след у себя на пальцах – и радостно хохочет.

– О нет, мой привередливый друг! – возглашает он и снова хватает нас под руки. – Мне – хорошо! Чего и вам желаю! А? – он понижает голос и заговорщически кивает на компанию, громко обсуждающую выставку ноутбуков на ближайшей витрине. – На выбор! А?

– Рыжий, – тихо и угрожающе рычит Морган.

– Всё понял! Заткнулся! – восклицает Баламут. – Должен был предложить!

Он вдруг хватается за ухо, и его тон мгновенно меняется на деловой и трезвый:

– Если есть премиум – бери премиум. Если нет – пофиг. Первый возможный рейс, первый. – И снова расслабленным, манерно-капризным голосом: – Чито ви таки меня дергаете по пустякам!..

Он бросает нас и оказывается в центре компании, голося:

– Эй, зайки! Продолжим наши высокоазартные ноктурналии!..

В служебном выходе из книжного магазина я вижу гейт.

…Вот мы медленно взмываем вверх в стеклянном лифте, среди зелени, цветов, водопадов и галерей. Я впервые задаюсь вопросом, какова высота этой башни? Мимо нас проплывает гейт – в широкой полукруглой арке на одном из этажей.

Странно, как их тут было много. Вообще-то это здорово успокаивало.

…Вот мы сидим за столиком в ресторане на самом верхнем этаже молла. Только что мы выяснили, что один из последних этажей полностью занят станцией аэрорельса, но звукоизоляция не пропускает сюда никаких транспортных звуков: здесь – стратосферный свет через стеклянную крышу, умеренные облачка вокруг, ненавязчивая музыка, зал сплошь увит экзотическими растениями. Рыжий вольготно развалился на плюшевом винтажном диване; рядом с ним сидит нога на ногу сухопарый человек средних лет, а на дальнем от нас конце стола шушукается с Машей ухоженная блондинка со значком «ВШЭ». Сухопарый – хозяин молла. Он запросто подошел к нам несколько минут назад, чтобы пригласить воспользоваться его гостеприимством и пообедать в его ресторане. Блондинка – его деловой партнер; а еще она почему-то баронесса. Она очень красива, и в другой компании все взгляды были бы прикованы именно к ней. Но на ее лице нет и следа бешенства или ледяной досады, которыми в основном были отмечены лица всех встреченных нами за последние пару часов красоток.

Видимо, у блондинки с Машей какой-то серьезный разговор. Сейчас Маша без спешки говорит ей что-то, понизив голос, а блондинка слушает, изредка переспрашивая, и смотрит с оживленным удивлением. Сухопарый – я не запомнил его имя – беседует с Рыжим. От нас с Морганом участия в беседе никто не требует, и я отдыхаю: сижу и уже несколько минут разглядываю вид, открывающийся за панорамным окном ресторана. Горизонт круглится рыбьим глазом, вагоны то и дело бесшумно улетают по оси аэрорельса, город внизу лежит, как драное лоскутное одеяло.

–...поиск лобби сейчас тоже превращается в экстремальный спорт, – говорил Баламуту хозяин молла. – Ни на какую устойчивость нам рассчитывать не приходится, все сейчас заняты только тем, чтобы угадать, кто в кабинете удержится на плаву. Хотя, честно говоря, если бы у меня была возможность, я бы, может, тоже предпочел бы не вырабатывать ресурсы, а как-то более фундаментально действовать. Сделать себе имя…

– А эта башня, – лениво проговорил Рыжий, отхлебывая из бокала.

– Ну, – скромно сказал хозяин молла, – в сущности, мы ее еще достраиваем… Приходится держаться за спасательный круг, не у всех же такие таланты, как у вас. Хотя не скрою: мне хотелось бы понять ваш метод.

Рыжий прищурился, рисуясь. Он, поглядывая в андроид, царственно раскинулся на диване и медленно, как лекарство, глотал шампанское. Слушать, как его восхваляют, он мог часами. Мне вдруг стало скучно.

5.

Я думал, выдержу дольше, но я терпеть не могу такие места, как этот молл. Не помогают мне обычно при этом ни образованные блондинки, ни стратосферный свет за окном, ни райская музычка.

– А это, значит, важнее всего? – спросил я сухопарого. – Держаться на плаву? Угадать, за кого держаться? Это, вы думаете, вас спасает?

Морган отвлекся от сканирования зала и посмотрел на меня внимательно.

– От чего спасает? – взглянув на Рыжего, осторожно переспросил хозяин молла.

– Ну, от того, от чего надо человеку спасаться. Есть ведь такие вещи? Вы ведь наверняка в жизни не только тем занимаетесь, что решаете проблемы и обедаете в хороших ресторанах в хорошей компании. Уж точно это не было раньше целью вашей жизни.

– А вы, случайно, не психолог? – осторожно сказал хозяин молла, косясь на Рыжего. Тот был очень занят андроидом. – Я недавно был на приеме у Павла Быстрицкого…

– Ну да, психолог, – перебил его я. – Психология, конечно, тоже хороший способ забыть правду о себе. Придумать себе проблемы и носиться с ними, как с единственным смыслом. Только вот из этой колеи тоже не очень-то вылезешь, когда тебя жизнь на самом деле догонит. Это ведь не те проблемы, которые человек должен решать.

Он даже откинулся на спинке.

– А какие тогда?..

– Да чтобы с ума не сойти, чувак.

– Я не схожу с ума!

– Да конечно, – сказал я, глядя на него. – А вот эта бессонница твоя – нет? Хроническая усталость, взбадривания? Нет? Когда человек живет не своей жизнью, и годам так к тридцати – тридцати пяти до него это доходит. Что он упустил все настоящие возможности ради, – я повел рукой вокруг себя, – игрушек! Тут это называется «кризис среднего возраста». Кризис среднего возраста, твою мать! Как будто всё это в среднем возрасте начинается!

– Аптека, – сказал Морган. – Не заводись.

– Да п...правда что ли? Они ж теперь все думают, что человеку надо уметь решать проблемы – и всех делов! А когда нас догоняет то, что на самом деле в каждом человеке есть – его бесконечный сияющий покой, и неистовая буря, и тоска, и ярость – то мы говорим, надо просто найти детскую травму и вылечиться! Вылечиться от любви, от ненависти, от отчаяния! От смерти, мать твою через так и вот этак!

– А кто-то тут недавно пел, что перестал спорить с людьми, – в сторону сказал Морган.

– Маша, – дыша носом, обратился я к ней через стол. – Вот посмотри на них. Не в конкуренции дело, а вот в этом. Здесь все пьют свои таблетки от счастья – и удивляются, почему же им так херово? А дозы всё увеличиваются!

– Рыжий, ты еще долго тут? – спросил Морган.

– Сей секунд, – Баламут наконец отвлекся от своего андроида и щелкнул пальцами куда-то в сторону. В руках у него, как по волшебству, оказалась распечатка. – Рейс через... тридцать минут. Машина у дверей. Мы извиняемся, – обращается он к хозяину молла. – Бизнес.

6.

– ...Ну ты даешь, Мить, – говорит Морган, пока мы вчетвером низвергаемся вниз в стеклянном лифте. – Чего ты от него хотел-то?

– Да ничего, – с досадой говорю я. – Вот так они все. Сначала закупорят себе уши, угробят свою жизнь, потом насыплют земли себе на голову – и конец делу. А проводники в это время сидят по психушкам.

– «Но ты привык к лабиринту, забыл, зачем тебе нить», – промурлыкал Рыжий, занимаясь андроидом. – Хорошо тебе говорить, когда у тебя есть Свободная Страна.

– У него она тоже есть, – резко ответил я. – Он сам выбрал про нее забыть.

– Человек свободен выбирать, – проговорила Маша, наблюдая за мельканием этажей. – Это главное, что неизменно в трех мирах. Но здесь, в этой башне, я поняла, как много человек изобрел способов не выбирать то, в чём на самом деле нуждается. Спасибо, Баламут. Это была очень познавательная экскурсия.

Рыжий вскинул голову от андроида, но от неожиданности пару секунд промедлил, и Моган опередил его:

– Машенька, когда ты рядом, человек не нуждается во Фриланде.

Маша посмотрела на него. И сказала:

– Ну, сама-то я точно в нем нуждаюсь.

Стеклянные двери распахнулись. В лифт ворвался сквозняк и легкий бензиново-креозотный дух: мы на парковке, и прямо к двери тихо подплывает черный бентли.

Глава 12. Сквозь Лабиринт

1.

Улыбчивый молодой человек за рулем уже другой. Бульдогоподобного нигде не видно: в этой машине, как и во всех нормальных автомобилях, было четыре пассажирских места. Маша уже сидела рядом с водителем.

– А почему, в конце концов, не вертолет? – скептически пробормотал Морган, усаживаясь.

– И в самом деле, – рассеянно удивился Рыжий. – Джамаль… А впрочем, отбой. Дело в нужном рейсе.

Это странно, но Рыжий абсолютно трезв и светел, как весеннее утро.

– В нужном рейсе, вот значит как, – сказал Морган в сторону. – А это ничего, что мы тут светились битых три часа подряд на виду у конторы?

Рыжий удивился.

– Контора? – переспросил он. – Сегодня мы таки не интересны конторе. Да даже если бы и были! Контора раскормлена, как медведь в плохом зоопарке. Пока они сообразят, что что-то происходит, пока согласуют во всех кабинетах... Да ведь вас двоих после того раза больше и нету в их системе. Или что? Ты думаешь, что есть?

– Рад, что тебе интересно мое мнение, – ядовито сказал Морган. – Я думаю, что ты сейчас наделал столько шуму, что даже раскормленный медведь проснется.

Рыжий только фыркнул.

– От меня-то они никогда не отцепятся. За своими питомниками у них всегда надзор был хороший. Что ж они, меня не знают? Был бы повод насторожиться, если бы я не шумел!

И он снова уткнулся в телефон. Сидя между ним и Морганом, я видел экран, на котором мелькали разноцветные гистограммы, да иногда сообщения вылетали из-под пальцев оборотня с неправдоподобной скоростью.

Я почти успокоился. Капитан придирался только по привычке: Баламут делал всё на удивление быстро и правильно. Ну, а что понты гнул – так ведь от этого нам ни горячо, ни холодно.

Кстати, о понтах. Вот что нам нужно сделать: совместить воспоминания.

– Морган, чем ты был занят в последнее время? – спросил я, повозился и вытащил из-под бока свою длинную сумку.

– Здесь, в Лабиринте? – он подумал. – На неделе летал в Челябинск разговаривать с заводом. Обсуждали подряд на поставки буровых установок. Намерения подписали. Если я всё правильно помню, бумажки сейчас должны в офисе лежать.

– А я скандалил в бло-ожике, – мечтательно протянул Рыжий. – А еще я занимался тендером. Копал поляну… вместе с одним человеком… с человеком из Ке-емерова, – пропел он. – К слову, он в самом деле из Кемерова, – он поднял голову и даже похмыкал в удивлении.

– Суровые вы люди, – сказал я. – Челябинск, Кемерово, простому репетитору прямо рядом не присесть. А вот у меня сегодня был пятиклассник… Да, так и есть.

В сумке, как им и полагалось, лежали материалы к урокам. Входя в Лабиринт, все мы обнаруживали в своих сумках такие вот материалы, а в головах – воспоминания. Материалы были очень вещественными, а воспоминания – смутными, фантомными, накладывающимися друг на друга. Мы всегда старались о них поговорить, потому что тогда они приобретали определенный вес и реальность; но все равно оставалось ощущение, что ты вспоминаешь чей-то рассказ о тебе, услышанный краем уха.

Я вернул файлы в сумку. Мои пальцы наткнулись на хрустальный бочок маленького флакона, холодный, как не тающая льдинка.

– Что реально, а что – иллюзия? – задал я вопрос в пространство. – Лабиринт или Фриланд?

Баламут покосился на меня и пробормотал:

– Начинается.

– Нет, в самом деле. Конечно, Лабиринт диктует тебе, что он – единственная реальность. Но вот, например, этот человек, с которым мы сейчас разговаривали – для него это так и есть. И ему такое положение вещей кажется нормальным. Ну вот, скажем... да вот хоть взять, скажем, изменение нашей внешности при переходе через Границу. Кому-то оно может показаться ненатуральным. И ненужным. Зачем нам по два тела? Большинство одним обходятся и не жужжат. А нам, понимаете ли, мало. Кто-то может сказать: это излишество.

– Тогда весь Фриланд – излишество, – проворчал Морган.

– Фриланд – это не излишество, – сказал я. – Это скорее избыточность. – Я поймал в водительском зеркальце глаза Маши. Маша смотрела на меня с интересом; ее глаза и правда казались ненатуральными, будто нарисованными мангакой. Меня посетило вдохновение. – Фриланд – это сверхъестественность в том смысле, что он гораздо более естественен. Ты возвращаешься туда – и не только оказываешься в том месте, где тебе следует быть, но и надеваешь гораздо более естественное тело. Это как более комфортная одежда: можно носить и что попало, но кто же откажется от лучшего?

Тут мне еще кое-что пришло в голову.

– Тогда знаете что это значит? – сказал я. – Что в Яме – всё наоборот. Что когда ты попадаешь туда, тебе становится более неудобно, холодно и некомфортно в твоем «третьем» теле.

– Что-то тебя понесло куда-то, – поглядывая на Рыжего, ответил Морган. (Рыжий был весь в своем андроиде). – Да и всё равно проверить это мы не можем.

– Почему не можем? Он прав, – неожиданно вмешалась Маша. Она задумчиво глядела в окно.

– Не хочешь же ты нам сказать, что ты там была, – сказал я.

– В Яме? О нет! Но я, конечно, ее видела.

– Джамаль, я перезвоню, – сказал Рыжий и сдернул гарнитуру с уха.

2.

– И ты можешь нам что-то про нее... рассказать? – спросил Морган.

Маша стряхнула задумчивость. Посмотрела на нас через зеркальце. Вздохнула.

– Вот вы мне про Лабиринт не хотели рассказывать, а меня просите про Яму. Зачем вам? Вы же туда не собираетесь, я надеюсь.

– Расскажи что-то, – сказал я. – Что можно.

Маша снова вздохнула.

– Ну, если вы так просите... Ну, вот Фриланд. Да? Там все люди... в общем и целом... довольно доброжелательны друг к другу.

– В общем и целом, – я даже усмехнулся.

– Вот Лабиринт. Тут все друг к другу... довольно равнодушны. Да? Так вот, в Яме все друг другу – палачи.

– Ви таки так говорите, как будто это плохо, – машинально пробормотал Рыжий. И мы замолчали, обдумывая услышанное.

– Что-то привлекает человека в Яме, – снова заговорила Маша будто в раздумье. – Вот и вы не можете удержаться, чтобы не спросить. Знаете, я почему-то уверена, что, узнав подробности, вы захотите стереть из памяти этот разговор.

– Как будто ты нас детьми считаешь, – проговорил Морган, не сумев полностью скрыть обиду.

– Дети-то как раз хорошо понимают, куда можно лазить, а куда нельзя, – со вздохом отозвалась она. – Не в правилах целителей так говорить, но будь моя воля, я бы запечатала Яму наглухо. Сколько она съедает вот таких любопытных, а возвращается кто? С того света легче вернуться, чем из Ямы…

Рыжий сидел рядом со мной, но мне почему-то вдруг показалось, что он где-то далеко, что он превратился в тряпичную куклу без дыхания и жизни... Мы долго помалкивали, а потом Маша сказала:

– В общем, если вы не против, давайте не будем об этом больше говорить. Вам это всё равно не грозит. Обычно в Яму не попадают те, у кого всё в порядке с самоидентификацией. Кто хорошо понимает, чем ему нужно заниматься в этой жизни.

– Маша! – я вдруг вспомнил и обрадовался поводу сменить тему и нарушить тягостное молчание. И как это я забыл такое? – А что это ты говорила во Фриланде по поводу того, что я не проводник?

– А? – рассеянно сказала она. – Ну... Конечно, ты умеешь ходить через Границу и всё такое. – (Как будто речь шла об умении вышивать крестиком!) – Понимаешь ли, если стремиться к чему-то с таким жаром... с такой жаждой, то чему-нибудь худо-бедно в конце концов научишься. Вот ты и научился. Но талант у тебя другой.

– Какой?!

Она посмотрела на меня, как на ребенка.

– Ты сам знаешь. А вот это красиво! – вдруг вскрикнула она.

Мы проезжали мимо действительно красивых древних ворот, сверкающе-синих от недавней реставрации. По синей глянцевой плитке торжественно шествовали выложенные мозаикой геральдические львы. Это была единственная сохранившаяся часть старого В-ского кремля.

Водитель выбрался на междугородную трассу – автомобиль скользнул в четвертый ряд гладко, как катана в ножны – и еще наддал. Рыжий снова воткнул в ухо гарнитуру.

– Итак, – сухо и резко сказал он и прочистил горло. – Греческий город Эктополь. Административная единица в периферии Фракия. Население – двенадцать тысяч. Добыча бокситов. Городище бронзового века. Эпиграфические надписи... За каким лешим нас несет в эту дыру?

Мне, однако, мысль про Грецию не показалась ужасной. Настроение чуть-чуть исправилось, и я сказал:

– Я никогда раньше не был в Греции.

– Аэропорта нет, – пробормотал Рыжий, – придется из Салоник пилить… Джамаль, а у нас будет там переводчик с греческого?

– С вашего разрешения, Герман Богданович, я знаю греческий, – вдруг сказал загорелый молодой водитель.

– Джамаль, отмена. Пусть нам выколотят еще один билет на имя…

– Александр Вуул.

– Вуул, Александр... Ты что – грек?

– Отчасти, – ответил водитель весело. В зеркальце отразились один черный глаз и симпатичная улыбка.

– Паспорт с собой?

– Обижаете!

– ...Нет, на тот же рейс. Ну, ты же профессионал!.. Ну, постарайся, дорогой. Ну, значит, в тот же класс. Ты таксист? – спрашивает он у водителя.

– Я из вашей службы безопасности, Герман Богданович.

– Серьезно? – говорит Рыжий, не поднимая глаз от андроида. – Артем Борисыч, ты здесь? Что скажешь про нашего водителя? Ну какого, который нашу машину сейчас ведет, что ты как не знаю… Ага… Угу… Он сам..? Нет, просто я его не помню. Это ты его нанял? Впрочем, наплевать. Джамаль, ты понял, да? Возьми его данные у Тарасова.

В лобовом стекле замаячила толчея машин у пропускного пункта аэропорта.

3.

В аэропорт мы вошли через какую-то маленькую дверь и долго шли по изгибающемуся коридору. По дуге миновали полный суетящихся людей зал с рамками за полупрозрачной перегородкой (только мелькнула надпись на красном: «Priority check-in»), а потом снова пахнуло ветром, коридор превратился в изогнутую кишку с подрагивающими стенками, и нам из закругленной двери самолета пластиково заулыбалась стюардесса. Все это – от входа в аэропорт до того момента, когда нас поместили в салон (с такой предупредительностью, как будто мы были слабоумными) – заняло минут десять. Даже на Моргана это произвело впечатление.

Мы сидели в креслах маленького комфортабельного салона, чем-то похожего на приемную дорогого психотерапевта. Маша рядом со мной молча смотрела в иллюминатор, Рыжий с хлюпаньем дул энергетик из пестрой банки. Я сразу начал задремывать в мягком нутре роскошного кресла. Морган вполголоса допытывал о чем-то симпатичного загорелого водителя по имени Александр, который нечаянно влип вместе с нами во всю эту историю. Тот сидел, примостившись в одном углу сиденья, смущенно улыбался, отвечал односложно и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Значит, ты жил в Греции?

– Да, несколько лет, в детстве. Отец служил в безопасности диппредставительства, а потом мы вернулись…

– Почему вернулись?

– Его перевели, а потом он погиб… очень быстро, еще при первом Мариуполе.

– А ты почему не служил?

– Я служил, – ответил Александр. – Я стоял в оцеплении в Эммауссе, когда мы подписали капитуляцию.

– Вот как, ты называешь это капитуляцией?

– А как еще это можно назвать?

– И что ты о ней думаешь?

– Я думаю, что мы предотвратили Третью мировую, – сказал Александр отрывисто. Его голос изменился. – Я думаю, хорошо, что хоть у кого-то хватило для этого ума.

Я приоткрыл глаз. Александр сидел, набычившись и крепко сцепив руки, застенчивость с него как ветром сдуло. Чтобы делать такие заявления в лицо человеку с внешностью Моргана, необходима определенная смелость. Или клинический идиотизм, но на идиота Александр вроде не очень походил.

– Вот как, – сказал Морган. – Значит, ты думаешь, что мы ее предотвратили.

Воцарилось молчание, а потом Баламут сказал недовольно:

– Отвали от него. Тарасов у меня не нанимает кого попало.

– Да, я вижу, – пробормотал Капитан.

4.

Все снова помолчали. Пластиковый голос стюардессы деликатно пропел:

– Шампанского, господа?

– Нет, погоди, – сказал Морган. – А принеси нам лучше боллы. Сможешь?

– Хорошо, конечно, – тут же пропела она, не переспрашивая.

Потом что-то негромко звякнуло. Я проснулся. Рыжий – в его руках не было телефона – сурово сдвинув брови, в упор изучал налитый на два пальца крупный стакан с тяжелым дном (нам тут дали стеклянные стаканы?) Морган из маленькой фляжки налил второй такой же стакан и протянул Маше. Она принюхалась и отстранилась с отвращением:

– Фу, какая гадость!

– Отчего гадость-то, – задето сказал Морган. – Односолодовый! Островной! Саша, хочешь?

– Не откажусь, – с удивлением ответил Александр. Морган протянул ему стакан. Александр осторожно принял, покачал, сделал пару глотков, и его лицо стало задумчивым и отрешенным. Рыжий втянул носом воздух, со вкусом выпил и зажмурился от удовольствия.

– Ваша киска купила бы виски! – жмурясь, провозгласил он.

– Понятно теперь, почему у вас всех печень такая изнеможенная, – заключила Маша, разглядывая их. – Кроме тебя, Митя.

– Мне нельзя пить, – сказал я. – У меня и справка есть.

Кстати, о справках: до вылета мне надо было сделать еще кое-что. Собственно, это надо было сделать сразу после пересечения Границы, но у меня не хватало духу. Я вытащил телефон и набрал номер.

– Здравствуй, мам.

– Дима? – сказала она и немедленно переполошилась. – Это ты? Что ты звонишь? Что-то случилось?

– Ничего не случилось, мам, – сказал я. – Всё хорошо, я просто решил позвонить.

– Да? – с сомнением переспросила она. – Всё нормально? И ты придешь завтра на юбилей?

– На юбилей? – опрометчиво произнес я и тут же пожалел об этом.

– Дима! – с чувством воскликнула мать. – На юбилей Оли! – так звали ее сестру, мою тетку, которая двадцать лет назад была стойким воином многочисленной армии в-ских неформалов, а ныне скромно подвизалась на небольшой должности в министерстве образования. – У нас же вчера был разговор! Ты же обещал нам!

– Я не мог такого обещать, – твердо ответил я.

О чем у нее вчера был разговор с тем мной, который занимал мое место, пока я был во Фриланде? Конечно, я имел об этом очень слабое представление. Но в чем я был уверен – так это в том, что даже этот я хорошо умел никогда ничего не обещать матери. Я сделал усилие и «вспомнил» этот разговор: он проявился в памяти, как будто кто-то недавно рассказал мне о нем.

– Я говорил: буду, если не изменятся обстоятельства. У меня появились дела.

– Какие еще дела! Ой, у него дела! Что, эти твои дела важнее, чем родители? Или... – вдруг ее голос изменился. – Дима? Чем ты занят? Ты принимаешь препараты? У тебя рецидив?!

– У меня нет рецидива, мама, – сказал я. – Я принимаю препараты. Я лечу в Грецию по делам фирмы. Денис летит со мной. Хочешь, я дам ему трубку, он подтвердит, что я адекватен.

– Денис? – мать запнулась. С Морганом родителей я познакомил давно и не без умысла (мы оформили меня на маленькую ставку в его предприятии). Я понимал, что они никогда не смогут для себя решить, как им относиться к этому моему знакомству: к любезным манерам Моргана, его хорошим костюмам и глазам убийцы. Поэтому его имя гарантированно заставляло мать немного притормозить. – В Грецию? Да нет... я верю.

– Уфф.

Нажав кнопку, я некоторое время повторял про себя мантру: она ведь беспокоится обо мне. Это ее способ меня любить.

Я знал, что мантра не поможет.

– Препараты? – переспросила Маша.

Я промолчал.

– Тебе не нужны никакие препараты, – проговорила Маша, взглядывая на меня с любопытством.

– Я знаю, – сказал я.

– Что? – спросил Рыжий в гарнитуру. – Нет.

Его лицо окаменело.

– Нет. Без вариантов. Да, так и скажи. Вот пусть он сам меня и ищет. Поглядим, что у него получится! Скажи правду: что я уже не в стране. Ничего не сделает. Я тебе говорю. А тогда скажи, что ты работу потеряешь. И это не шутка. Я перезвоню.

Он помолчал, неподвижно глядя перед собой, а потом позвал:

– Деточка! А когда там мы уже взлетаем?

Дальше мы молчали, пока не увидели внизу россыпь убегающих назад огней города и самолет не дрогнул чуть-чуть, втягивая шасси. Тогда Морган немного расслабился и сказал:

– Вот тебе и раскормленный медведь. Хорошо, что успели уйти. А могли не успеть.

А вообще-то всё было хорошо. Нас ждала легкая приятная дорога, интригующее приключение в ее конце, а потом – быстрое возвращение домой. Самолет нес нас в страну, которая даже в октябре полна солнца, а море сияет ослепительной бирюзой, и растет древний мудрый виноград.

Бубнеж голосов отдалился.

5.

Я спал.

Мне снился кошмар.

Во Фриланде мне совсем не снятся кошмары, а вот в Лабиринте отвязаться от них нет никакой возможности. Поневоле начнешь задумываться: а так ли неправы были врачи?

Я снова тонул в медленном болоте – бесцветном, полупрозрачном. Я дышал болотом и медленно погружался в его вязкое глицериновое нутро. У этого не было ни начала, ни конца, и не было возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Сквозь вязкую муть передо мной плыли лица, полузнакомые, на кого-то мучительно похожие, растворяющиеся в мути, как в ацетоне. Я знал, что растворяюсь тоже, но что-то надвигалось, и вдруг я узнал одно из лиц. Это было лицо водителя Александра.

Александр повернул ко мне голову, и один глаз у него был обычным, а другой – золотым, как у зверя. Этот глаз ослепительно сверкнул мне прямо в лицо. В висок, как дротик, воткнулась резкая боль.

– ...Аптека! Проснись!

Это был Морган. За ним виднелись еще какие-то встревоженные лица.

– Это был сон, – сказал Морган. – Аптека. Слышишь меня? Это был просто сон. Просыпайся. Ему приснился кошмар, – пояснил он для кого-то через плечо.

– Так это выглядит? – услышал я голос Маши, и мне сразу стало легче. Я был в самолете, мы летели в Грецию. Всё было хорошо. Хотя голова болела по-прежнему.

– Да, – сказал Морган. – Иногда в Лабиринте ему снятся кошмары.

Перед глазами быстро прояснялось.

– Возьмите, – Александр стоял рядом и протягивал мне таблетку и стакан. Глаза у него были одинаковые, человеческие и сочувственные. Странно, что он приснился мне пугающим. Видимо, мое бессознательное использовало последнее запомнившееся лицо, чтобы компенсировать стресс.

– Что там у тебя? – спросил Морган.

– Просто легкое седативное, – Саша вытащил из кармана упаковку и показал ему. – Практически валерьянка.

– А, – сказал тот, взглянув мельком. – Да, это можно. Пей.

– Что это тут у вас? – с недоумением спросил Рыжий, вернувшийся из хвоста самолета.

Я снова заснул и спал до конца полета, и снилось мне лицо Маши и строчка из полузабытой песни: «Ты нужна мне – дождь пересохшей земле...» Просто лицо и строчка, такой вот был странный сон. А когда я проснулся, головная боль уже прошла без следа.

6.

Ночные Салоники встретили нас полупустыми залами аэропорта, тихим двуязычным лопотанием объявлений, черноволосой и черноглазой таможенницей. На таможне мы впервые застопорились. Никто из нас не выспался, по непонятной причине нас не пропускали, Рыжий вел бесконечные переговоры по телефону и отвергал предложения Моргана помочь. Потом вдруг я увидел у терминала Сашу, который переводил слова Баламута для очень смуглого и очень сурового низенького таможенника с висячими усами. Баламут повернулся к нам и махнул.

– Ну наконец-то, – проворчал Морган.

– А турецкий-то ты откуда знаешь? – спросил Рыжий Сашу, пока мы шли к парковке.

– Здесь ведь многие говорят на турецком, – смущенно объяснил Саша. – Ну, я… научился.

Неожиданно приятный человек в окружении Рыжего. Даже удивительно.

– О, – сказал Баламут. – Эту машину я поведу сам.

К нам царственно подплывал стремительный, как гладкая акула, черный феррари.

Мы летели по ночному шоссе. Дорога, конечно, была не для феррари: она петляла, ухабилась, в темноте мелькали плоские холмы, слабо светящиеся меловыми боками. Рыжий всё равно гнал, как ненормальный, даже по телефону больше не болтал. Мы больше молчали. Путешествие близилось к концу: мы въезжали в пригороды.

К больному нас допустили сразу. В коридоре больницы я сказал Моргану, Баламуту и Саше:

– Останьтесь здесь. Она там одна, напугается еще.

Саша ничего не ответил (только быстро взглядывал на меня с явным любопытством). Морган кивнул, а Баламут нараспев проговорил:

– Митяй откручивает крышку

от емкости без ярлыка.

До краха мира половина

витка.(1)

Уселся на ветхую кушеточку возле двери, почесал шрам на руке и невозмутимо добавил:

– Надеюсь, мы сейчас не увидим, как кто-нибудь бегает по потолку.

– Пойдем, Аптека, – сказала Маша.

_________________________

(1) Автор «порошка» – колик.

Глава 13. Скатертью дорожка

1.

В просторной пустой палате совсем потерялась единственная высокотехнологичная кровать.

– Вот и вы, – просто сказала Татьяна Лепёхина.

С того момента, как я в в-ском парке передал ей записку с адресом, принесенную из Фриланда, для нее явно успела пройти еще одна эпоха.

Она не выглядела удивленной. Она сидела у кровати и переводила взгляд с меня на Машу и обратно. И не то чтобы усталость была во взгляде – а просто что-то, о чем я не имел понятия. Вряд ли она испугалась бы, зайди сюда хоть взвод таких, как Морган. Вряд ли она вообще заметила бы это. Я открыл было рот для приготовленной фразы, да так и закрыл. Даже не поздоровался.

– Ну, а почему бы и нет, – пробормотала Маша как бы в размышлении. – Вы разрешите?

Та не ответила, только смотрела. Иногда я видел в глазах своих адресатов что-то подобное: уверенное, твердое ожидание. Даже требовательное. Но ни разу оно не было таким… насыщенным. Мы подошли к кровати.

Он был небольшого роста, не мускулистый, совсем не похожий на байкера. В хорошие времена друзья наверняка называли его Лепёхой, и он был тогда кругленький и жизнерадостный, улыбчивый и румяный. Сейчас он терялся под больничным покрывалом; лицо было мертвенно-бледным и исхудавшим. Видно, не помогали ему все эти примочки и трубки, и зря мигали огоньки на высокотехнологичных мониторах.

– Он всегда стремился куда-то, – тихо проговорила Маша, глядя на больного. – Да? Убегал. Никогда вы не могли его удержать.

– Причем ведь и зрение плохое, – ответила мать тоже тихо, как будто они с Машей продолжали долгий, неспешный, задушевный разговор. – И лишний вес. И рассеянный. Всегда был. Всё сидит, мечтает. Зачем ему этот мотоцикл сдался, куда ему на мотоцикл-то!..

Она запнулась, некрасиво кривя рот.

– Призвание – это не то, что выбираем мы, это то, что выбирает нас, – отозвалась Маша. – Призвание не смотрит, есть ли у тебя какие-то там способности. Ему это безразлично.

Она взглянула на мать и твердо сказала:

– Вам нужно перестать его удерживать.

Они обменялись взглядами. Маша кивнула. И попросила:

– Митя? Достань, пожалуйста, наш препарат.

Как бы там ни было, вот тут мать заколебалась.

– Но что это? – спросила она.

– А, – Маша помолчала. – Да, конечно. Мы вам покажем. Аптека, ты не мог бы взять какую-нибудь чашку и несколько капель состава развести водой?

Стакан нашелся на тумбочке. Я сообразил, выдвинул удобный процедурный столик в ногах кровати, поставил стакан. И выкрутил пробку из фиала.

Как можно аккуратнее я наклонил фиал над стаканом. Оказывается, не так просто было пролить этот эликсир: во флаконе был очень узкий дозатор. Одна-единственная крошечная алая капля повисла на горлышке и упала на стеклянное дно. Почему-то с тихим, еле слышным звоном.

Я сглотнул от изумления. На дне граненого больничного стакана лежал микроскопический алый кристалл. Он был почти неотличим от рубина, разве что цветом: по-моему, у рубинов не бывает такого алого земляничного оттенка. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но этот выглядел так, как будто его можно было хоть сейчас брать в вставлять в оправу. Он лежал в стакане и как будто освещал его алым уверенным светом.

– Еще, – сказала Маша.

Еще одна капля упала в стакан. Мгновение два одинаковых крошечных кристаллика лежали рядом, и тут же – снова один. В два раза больше первого.

– Так странно, – сказал я, разглядывая его.

– Что? – спросила Маша. – Он таким и должен быть, если ты об этом.

– Нет. Так странно видеть здесь вещи из Фриланда.

– Еще, – сказала Маша. Она улыбалась. – Для уверенности добавь еще капель десять.

Двенадцать капель вместе оказались камнем шириной в детский ноготь. В палате стоял отчетливый запах свежей клубники.

– Но это ведь не лекарство? – спросила мать почему-то шепотом.

– Отчего же, это лекарство, – сказала Маша. – Митя, теперь воды. Вот графин, возьми оттуда.

Я огляделся, взял со столика графин.

– Сколько?

–Поменьше половины стакана.

Пока я осторожно лил воду в стакан, она окрашивалась в розовый. Но не успела вода устояться, как стала снова совершенно прозрачной – без какого-либо цвета.

– Потрясающе, – сказал я, рассматривая стакан на просвет.

– Ну, теперь пей, – просто сказала Маша. – Татьяна Ивановна, смотрите внимательно.

В первый момент я не понял, что произошло. Просто что-то изменилось. И тут же до меня дошло: резко обострилось зрение. Я вдруг увидел... эту палату, четко и до последней детали, сразу всю: углы и гладкие поверхности приборов, изгибы трубок, шероховатость и мягкие ворсинки на белье; бледность, вялость и обескровленность кожи больного; небрежные мазки краски на репродукции Ван Гога над кроватью; паука, торопливо бегущего по полу вдоль стены: у него на спинке был еле заметный черно-серый узор удивительной красоты, и лапки переступали со спорой и экономной грацией.

И одновременно я увидел всё... как будто насквозь. Не знаю, как объяснить. Палата и вся больница, и весь Лабиринт вокруг были абсолютно реальны – до мельчайшей черточки, до блика на сменяющихся в канюльке каплях. Но одновременно этого блика... как бы не было. Был блик на мокром дрожащем листе, и запах теплой мокрой травы, и тихое лопотание дождя по листве, и у Баламута, которого я отчетливо видел сквозь стену палаты сидящим рядом с Морганом на узкой больничной кушеточке, была темная кожа и буйные рыжие волосы, и в путанице косм проглядывали кончики ушей. И у меня – я увидел свое отражение в мониторах – снова была моя, нормальная, светлая кожа и светлые волосы. И тут всё прекратилось.

...Всё это продолжалось в пятьсот раз короче, чем я тебе об этом рассказываю, мой добрый адресат. Какие-то пару секунд. И когда это ушло (и хорошо, что ушло, потому что это было совершенно невыносимо, как будто тебя с одной стороны поливают кипятком, а с другой – ледяной водой), так вот, когда это ушло, остался Лабиринт, палата, глаза Маши. И еще кое-что. Дверь и окно. Они не были гейтами. Ни одного признака я не видел. Но я был практически уверен, что стоит мне захотеть – и я смогу сейчас выйти через них прямо под теплый дождь в Пограничье.

– Неплохо, да? – с улыбкой спросила Маша.

– Действие... быстрое, – сказал я. Собственный голос показался мне хриплым, как будто пропущенным через неисправный микшер. Наверное, по контрасту с ее голосом.

…Мы вышли из палаты и наткнулись на вопросительный взгляд Моргана. Саша, сидящий в больничном креслице, вцепился в подлокотники и быстро взглядывал на нас с Машей.

– Ну что? – жадно спросил Рыжий.

Но нам нечего было рассказывать. После того, как Маша ввела лекарство в катетер капельницы больного, ничего не произошло. «Теперь надо подождать», – сказала она. Встала и поманила меня к выходу.

– Надо подождать, – сказала Маша. – Саша, мы могли бы попросить вас остаться здесь на несколько минут?

– Конечно, – с готовностью отозвался тот, вскакивая с креслица.

– Не входите в палату. Вероятно, она скоро позовет кого-нибудь из персонала. Тогда заметьте время. А нам надо подышать свежим воздухом.

Она повернулась к выходу. Рыжий подскочил и подставил локоть калачиком. Маша взяла его под руку, и он немедленно изогнулся, заворковал что-то, повел ее по коридору.

– Прохвост, – с досадой пробормотал Морган.

Я про себя помянул Баламута куда более крепким словцом. Почему он всегда оказывается быстрее нас?

Нет, ничего такого, но я знал, что если его усилия увенчаются успехом, то я сдохну от горя. Вот прямо на месте хлоп – лягу и помру.

Как они, спрашивается, тогда во Фриланд вернутся?

Морган дернул меня за рукав:

– Пошли.

9.

Из двора больницы, поверх низенького белоснежного парапета, открывался вид на утреннее море.

– У нас получилось? – спросил я Машу.

– Конечно, – с недоумением взглянула она на меня. – Но я устала. Нам пора возвращаться. Аптека, мы же можем отправиться прямо сейчас?

– Конечно.

– Только нам надо дождаться, пока препарат сработает, – добавила она. – Сейчас Саша скажет нам время, и пойдем. Нам ведь надо будет идти пешком?

– Верно. Вряд ли придется долго искать: я за это время уже видел гейтов… штук двадцать. Редко так бывает.

– Это прекрасно, – пробормотала Маша, и мы помолчали, глядя на море.

– Ну, и что думаете? – безразличным голосом спросил Рыжий.

– Про что? – спросил Морган.

– Про Сашу? – спросил я и улыбнулся.

– Ну да.

– Но у меня не получится его вывести, – сказал я. Морган хмыкнул.

– Можно хотя бы рассказать, – предложил Рыжий безразлично. – Он заслужил.

– Маша, что ты думаешь? – спросил я.

– Вы хотите рассказать Александру о Фриланде и попробовать провести его туда? – уточнила она. – Я не против. А что касается средства, то... впрочем, мы увидим.

Над морем поднималось розовое солнце. Вот она, Греция. Я поднял голову и вдохнул воздух, пахнущий морским ветром, виноградным соком и мраморной пылью. Двор больницы – просторный, вымощенный маленькими белыми плитками – с двух сторон огораживали каменные стены в благородно облупленной побелке, нанесенной, должно быть, еще во времена Аристотеля. По побелке вилась виноградная лоза. Во дворе стояло с десяток машин «скорой помощи», под стенами густо росли белые цветы. В ворота, фырча, въехала еще одна «скорая» и аккуратно припарковалась совсем рядом с нами. Из машины вальяжно вылез вылез толстый усатый грек-водитель и принялся с удовольствием раскуривать трубку.

– Лично мне и без тебя кажется, что мы сейчас во Фриланде, – жмурясь на солнце, сказал Баламут.

– Герман Богданович? – окликнул его негромкий голос.

В нескольких шагах позади нас мы увидели приближающегося Арчева.

...Вот тебе, Рыжий, твои прогулки по особым заведениям и посиделки в особых казино. Странно, что нас только сейчас догнали!..

Арчев приближался неторопливо, помахивал серенькой папочкой. Он почти не изменился: был такой же гладкий, с мягкой улыбочкой, невыразительный, как в ту единственную нашу встречу. Разве что немного округлился. Костюм на нем сидел так же безукоризненно, как в прошлые времена.

– Привет, – сказал я (надо было что-то говорить). – Давно не виделись.

– Давненько, – неторопливо ответил Арчев. – Три года? Добрый день, господа. Добрый день, мадам.

Он знает, кто такая Маша? – пронеслось у меня в голове. Или не знает? Откуда он может знать?

– Здравствуйте, – вежливо ответила Арчеву Маша. Рыжий замер, задрав подбородок, верхняя губа у него вздрагивала, веснушки резко выступили на лице. Он явно потерял способность соображать. Надо было как-то потянуть время.

– Вы сегодня... без ваших друзей? – спросил я. – Как-то странно. Или они снова прячутся?

– Тю, – простецки сказал Арчев, глядя на Моргана, – никто не прячется. Сегодня у меня совсем другие задачи.

Морган как будто вообще не замечал его. Он стоял рядом с Машей и с каким-то странно спокойным любопытством разглядывал замысловатую трубку во рту у толстого водителя-грека.

– И какие задачи у конторы сегодня? – спросил я. – Поприветствовать нас в дружественной стране? В стране – колыбели цивилизации?

Арчев посмотрел на меня. Да, он мало изменился, и по крайней мере одно у него точно осталось прежним.

Глаза.

Помолчав, Арчев ответил:

– Сегодня я представляю не контору. У меня теперь другой… наниматель, чему я не могу не радоваться.

– Вранье, – сказал я. – Из вашей конторы не уходят.

– Вы всё очень правильно понимаете, Дмитрий Васильевич, – Арчев кивнул. – Но иногда – крайне редко – бывают ситуации, когда наше ведомство... командирует служащего в... иную систему.

– В какую еще иную систему, что вы чушь городите, Арчев, – с отвращением сказал я. – Хватит нам голову морочить. Что вам нужно?

– И по крайней мере в одном я могу вас уверить, – неторопливо продолжал тот, не двинув бровью. – Полковник Григоренко-старший не входит в число сотрудников, задействованных в текущей разработке. Хотя для вас это скорее плохая новость. Для вас во всех отношениях было бы лучше иметь дело с полковником Григоренко, чем с моим нанимателем.

Он помолчал. Он никуда не торопился. Я подумал и не придумал ничего путного. Ни Баламут, ни Морган мне никак не помогали: первый хлопал глазами, как дурак, а второй спокойно вполголоса разговаривал с Машей. Почему Морган так спокоен?..

– Знаете, не буду делать вид, что мне жаль, – сказал я. – И у кого же вы теперь служите на побегушках?

– Мой наниматель, – неторопливо повторил Арчев, – уполномочил меня провести с вами переговоры. И я горжусь тем, что являюсь его представителем на этих переговорах. Мой наниматель... очень влиятельный человек.

Он помолчал и выделил:

– Очень влиятельный. А переговоры на этот раз очень просты и ни у вас, ни у меня не отнимут много времени. Ну что, Герман Богданович? – обратился Арчев прямо к Рыжему. – Не будем ходить вокруг да около. Безусловно, вы понимаете, что я пришел по вашу душу.

О чём вообще идёт речь?..

– О чём идет речь? – прямо спросил я.

– Ну как же о чем? Безусловно, господин Григоренко понимает, что о... некоей закладной.

– Так, значит, – сипло проговорил Рыжий и прокашлялся, – ты теперь заделался коллектором? Поздравляю со служебным ростом.

Он наконец взял себя в руки, и это было хорошо.

– Вы правы во всех отношениях, – ответил Арчев неторопливо. – Итак, боюсь, что у нас мало времени, поэтому вернемся к нашим делам, то есть к закладной, которую вы подписали 15 сентября сего года. Как вы помните, условия договора предусматривают три (три – прописью), – (Арчев научился шутить), – предупреждения.

– Закладная бессрочная, – процедил Рыжий сквозь зубы. Я смотрел на Моргана. Морган, наклонившись к Машиному уху, что-то тихонько рассказывал, улыбаясь при этом. Маша слушала внимательно. Усатый водитель «скорой» стоял рядом и курил трубку, с удовольствием глазея на прекрасную барышню. У Капитана потекла крыша? Затевать флирт в такой момент?..

– Безусловно. Так я продолжу. Я работаю на... инвестора, – Арчев немного запнулся перед этим словом, – который перекупил вашу закладную. Мне поручено передать вам первое предупреждение.

Он копался в папке. Я посмотрел на Рыжего. Рыжий совсем пришел в себя. Он стоял, прищурившись и покачиваясь с носков на пятки. Он церемонно чуть поклонился Арчеву.

– Считай, что я его получил. Только знаешь что? Можешь ответить своему хозяину, что платить я не буду. И знаешь, почему? Потому что я намерен вернуть предмет сделки. Так и передай. Я не намерен пользоваться этой вещью, и поскольку она не получила повреждений, имею право возвратить ее продавцу. Если хочет, пусть оспаривает возврат через суд.

– Надо полагать, вы думаете, что это очень остроумно, – задумчиво проговорил Арчев, взглядывая на него. – Но у моего нанимателя, – он продолжил копаться в папке, – уже сложилось ощущение, что вы в любом случае не собирались платить. Даже если бы получили желаемое. Мой наниматель сказал, цитирую: «Это совершенно обычная история при подобного рода сделках». Конец цитаты. На случай, если вы будете настроены таким образом, он просил меня озвучить вам мое личное мнение по этому вопросу.

О чём вообще речь?!

– Мое личное мнение таково. Сделка была с вашей стороны весьма, весьма опрометчивой. Моему нанимателю платят. Всегда.

– Всегда? – цедит сквозь зубы Рыжий, покачиваясь с носков на пятки.

– Всегда.

В этот момент начинаются события.

Сначала краем глаза я замечаю какое-то движение у «скорой помощи». Морган, который только что рассказывал Маше какую-то историю, стоя очень близко к распахнутой дверце машины, вдруг молча, стремительно, аккуратно хватает целительницу двумя руками за талию и буквально закидывает в кресло пассажира. Сам он через мгновение уже на водительском месте. Дверца захлопывается, машина прыгает с места и визжит, закладывая ужасный вираж. Арчев отшатывается. Изо рта грека падает трубка. Прежде, чем она успевает достигнуть земли, мимо нас проплывает распахнутая задняя грузовая дверь «скорой».

– Сигайте! – ревет Морган из кабины.

В такие моменты у нас с Рыжим, к счастью, срабатывает рефлекс: когда Морган начинает командовать, слушаться его надо очень быстро. Мы прыгаем в машину.

«Скорая» с визгом снимается с места. Нас дергает так, что Рыжий чуть не вываливается в грузовую дверь.

– Дверь закрыли! – ревет Морган. И включает сирену. Рыжий висит на поручне, как будто прилипнув к нему. Позади в распахнутую дверь я вижу, как от нас стремительно удаляются в клубах белой пыли ворота госпиталя. Шатаясь и спотыкаясь, я кое-как захлопываю дверь.

– Какого шута? – опомнившись, вопит Рыжий, не отлепляясь от поручня. – Кэп, ты что творишь?!

И он замолкает.

Потому что мы слышим чпокающие звуки. Это в закрытую заднюю дверь «скорой» начинают врезаться пули.

– Рыжий, – спрашиваю я, – сколько же стоила эта гребаная контрабанда?

Рыжий ошеломленно поднимает руку, как будто пытается защититься.

– Зачем... зачем они стреляют? – ошеломленно бормочет он. Сирена воет, воет сцепление, но я все же слышу его слова. – Если они меня убьют, то тем более ничего не получат!

– Сколько ж она стоила, Рыжий, – говорю я, – что теперь ты не можешь заплатить?

– Печкин, быстро сюда! – орет из кабины Морган. Я поворачиваюсь и мимо трубок и аппаратов начинаю пробираться в кабину.

– Ищи гейт, – быстро говорит Морган, когда я просовываю голову между ним и Машей. – Ищи гейт, смотри в десять глаз. Мы и пяти минут не протянем.

– С чего ты взял? – вскидывается сзади Рыжий.

– А ты сиди и не высовывайся! – гаркнул Морган. – И вообще ляг мордой в пол!

Маша сидит на месте пассажира непринужденно, как на троне. И безмятежно перебирает что-то в своей зеленой сумке. Я вижу, как Морган ведет машину, и на мгновение зажмуриваюсь. Машина идет 140 по утреннему городу.

– Митя, – спокойно, с расстановкой, говорит Морган. – Смотри вперед, прошу тебя. Всё зависит от того, найдешь ли ты гейт.

– За пять минут – не найду, – отвечаю я. Мы оба это понимаем. – Гони. Может, оторвемся.

– Не оторвемся, – говорит Морган спокойно. – Смотри.

В зеркальце заднего вида мелькают черные рыла BMW. Прямо в глаза взблескивают маячки. Я понимаю, что уже некоторое время слышу не одну сирену, а несколько.

– Тут тебе не художественный фильм «Перевозчик», – говорит Морган, скалясь. – Если они саданут в нас из стингера, мы сгорим самым что ни на есть синим пламенем. Чего они хотят, я не понимаю…

– Да зачем им нас жечь! – жалобно подает голос сзади Рыжий. – Я же им живым нужен!

– Сиди на полу, – бросает ему Морган. – Где бы мы сейчас были с твоими советами, а? Что это за хвост у тебя, ты вообще можешь мне сказать?

Рыжий возится сзади и ничего не отвечает.

– Перестрелка посреди города? – бормочет Морган. – Арчев? Международный инцидент? Это уж точно не коллекторские дела…

– Гони, Капитан, – попросил я, и мы оба замолчали. А Маша вдруг сказала:

– Аптека, возьми.

Она протягивала мне... нечто. Белое, мягкое, компактное. Я с недоумением уставился на разворачивающуюся у меня в руках ткань: белую, тонкую, гладкую и мягкую на ощупь. Больше всего она похожа на длинное шелковое полотенце. Маша только что извлекла его из своей зеленой сумки.

– Маша... – начал я.

– Брось это на дорогу, – говорит Маша. – Просто выброси в окно. Понимаешь? Из нас всех только ты это можешь сделать. Лучше, чтобы наша машина по этому проехала, но это не принципиально. Ну же, бросай. Быстрее.

Она выкручивает стекло и откидывается назад, чтобы мне было удобнее бросать. Рыжий сзади возится и хрустит чем-то, невнятно бормоча.

– Давай, – говорит Морган, и я, просунув руку в окно, неловко бросаю белый плат под колесо «скорой».

Я смотрю вперед и в изумлении смаргиваю.

Гейт открывается прямо на дороге, посреди города. Утренняя дорога перед нами пуста, и гейт, четкий и ясный, радужный по контуру, стоит примерно в пятидесяти метрах впереди. Только что его не было здесь. Это ключ, это одноразовый ключ, понял я. Древняя технология. Выходит, применять ее может только проводник. Полезная штука. И редкая.

Впрочем, кто их там, в Городе, разберет: чтó для них редкость, а что – нет.

– Маша, – спросил я, – а вы там, в Городе, никогда не задумывались над тем, чтобы найти способ научить обычного лабиринтца пересекать Границу?

На скорости 140, воя сиреной и визжа сцеплением, мы влетаем в гейт.

Машина тут же теряет искру и некоторое время катится по инерции по пыльной пустынной дороге.

Следом по инерции катится потерявший искру черный BMW.

Глава 14. Будь нашим гостем

1.

– Задумывались, – говорит Маша.

– Что?

У меня слабо, тонко звенит в ушах, как будто я только что хорошенько приложился лбом об стену.

– Интересные дела, – бормочет Морган. Он сидит за рулем и неподвижно смотрит вперед. Мы стоим на абсолютно пустой дороге, желтая пыль оседает вокруг машины. По обеим сторонам дороги – стены зеленых колосьев, крепких и высоких, чуть ниже человеческого роста. Кромка леса вдали. В зеркальце заднего вида – река в осоке. Свежий, сладкий от пыльцы воздух врывается в открытое окно. Это Фриланд, наконец доходит до меня. Выпустил. Лабиринт опять нас выпустил. Да чтоб я еще раз!...

– Эй, служивый! – слышим мы сзади, и грохочет сломавшаяся грузовая дверь. – Вы какого вообще хрена стреляли-то? Ты мне можешь объяснить?!

– Вот именно, – пробормотал Морган. Вздохнул, в сердцах пнул ногой заклинившую дверцу и вылез на дорогу.

– Фриланд! – восторженно вопил сзади Рыжий. – Дорогой мой! Фриланд! Милая моя Страна! Да чтоб я еще раз!...

– Аптека, – помолчав, проговорила Маша. – Ты не мог бы мне помочь? Мне кажется, эта дверь больше не открывается.

– Тогда лучше выйти сзади, – сказал я.

Я протянул Маше руку и помог ей пробраться мимо медицинских механизмов. Под ногами у нас хрустело и перекатывалось, рука Маши была теплой и твердой. Я спрыгнул на землю из задней дверцы, и она спрыгнула следом. И сразу убрала руку.

Какое-то время я чувствовал на ладони как бы отпечаток от ее твердой легкой руки.

Рыжий, блаженно прикрыв веки, сидел на земле, прислонившись спиной к колесу. Морган стоял рядом с ним и смотрел на черный БМВ метрах в двадцати позади нашей «скорой». Ласточки нашей. Увезла нас из Лабиринта, хорошая машинка…

Прячась за распахнутую (бронированную) дверцу БМВ, на нас во все глаза глядел незнакомый человек.

Поверх дула автомата.

– Вот ведь не повезло чуваку, – сказал я.

Невезучий – в хорошем черном костюме, как у Арчева. За ухо у него уходит пружинка, и он непрерывно неразборчиво бормочет что-то, скашивая рот на сторону. Но здесь, во Фриланде, всё это меня совсем не пугает.

– Стечкин, – немного повысив голос, неодобрительно сказал Морган человеку в черном. – Так себе ствол.

– Don't move! – срывающимся голосом пролаял наш невезучий преследователь. Это очень странно звучит здесь, где нет обычно ни русского языка, ни английского. Маша рукой прикрыла глаза от солнца и смотрела удрученно. Морган, хмыкнув, руки в карманы, неторопливо двинулся вперед. Остановился метрах в пяти перед БМВ.

– Ну?..

Лицо человека в черном исказилось, и он нажал на гашетку. Маша удрученно закрыла глаза. Тишина фриландского полудня: согласно стрекочут насекомые, ветер пробегает по колосьям. Рыжий одобрительно ухмыляется, всё так же расслабленно сидя у машины.

– Облом, – говорит Морган черному. – Да?

Тот бросает автомат и вытаскивает пистолет. Пистолет сухо щелкает вхолостую, и черный снова тянется к поясу... А вот это уже опасно!

– Морган, берегись, – вскрикиваю я, но это, конечно, лишнее. Морган уже у машины. Он совершает какое-то короткое движение, четкое и почти совершенное в своей техничности, как будто даже неторопливое. Я в такие моменты никогда не могу разобраться, что он делает; он, конечно, показывал мне, было дело, но я оказался плохим учеником.

Нож из руки черного падает в пыль. Тот отшатывается и с коротким, тихим паническим криком бежит назад по пустой дороге. Морган не делает никаких попыток задержать его. Черный... Видимо, он надеется вернуться в Лабиринт. Вот интересно, и что же с ним будет? Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то оказался в нашей Стране вот так – без приглашения. В общем-то, внезапная телепортация в другой пейзаж, да еще вкупе с изменением нашей внешности, может до цугундера довести кого угодно, даже такого вот подготовленного боевика. Морган наклоняется, подхватывает упавший нож и принимается его изучать. И тут мы видим странное…

На бегу человек в черном начинает как-то странно косолапить на подворачивающихся ногах. Он спотыкается, падает, пытается подняться, бежит на четвереньках. Кричит. Крик переходит в вой и лай.

Я такого никогда еще не видел. По дороге теперь бежит, спотыкаясь, крупный тяжелый черный пес, подвывает, рычит и цапает воздух зубами. Быстро удаляется, а потом сворачивает и скрывается в колосьях. Удаляющиеся вой и лай ополоумевшего бедняги слышны еще долго.

Первым приходит в себя Рыжий.

– Вот те раз, – громко говорит он и гибко вскакивает. С наслаждением потягивается всем своим длинным и сильным – фриландским – телом. – Протащили с собой в Страну какое-то чмо! Вы такое видели вообще когда-нибудь? Что это с ним было?

– Маша, – задумчиво говорит Морган, глядя вслед черному псу, а тяжелый армейский нож в его пальцах мелькает, как рыбка. – А не таким ли вот образом тут и появляются чудовища?

– Бедный мальчик, – говорит Маша, и я вдруг замечаю, что она расстроена до последней степени. – Ведь его никто, никогда…

– Маруся, но что это было? – с напором спрашивает Рыжий. Морган вздыхает, кидает нож на крышу БМВ. И поворачивается к Рыжему.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – с расстановкой говорит он, – но было то, что ты задолжал какие-то фантастические деньги какому-то перцу, который способен устроить вот такой вот... расход боекомплекта средь бела дня на улице, полной гражданских. Нет?

Он был прав.

– Ты что, снова имел дела с конторой? – спросил я Рыжего. – Как тебе это вообще пришло в голову после всего, что произошло?

– Это была не контора, – с расстановкой сказал Морган.

– Там более! Мы что, про тебя чего-то не знаем? Я вообще не понимаю, кому ты можешь понадобиться до такой степени..

– Не он, – веско сказал Морган, – а его деньги.

– Так сколько ж это денег должно быть? Это ж должен быть годовой бюджет страны средних размеров!

– Оу, оу, – выставив вперед ладони, начал Рыжий, – притормозите. Во-первых, заплатить я могу. Просто не хочу. Во-вторых, контора тут ни при чем. Вы сами слышали: Арчев больше не работает на контору. В-третьих, это всё равно уже не имеет значения. Я не собираюсь возвращаться в Лабиринт. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, кажется, и Аптека тоже захочет теперь насовсем остаться во Фриланде.

– Есть такое намерение, – пробормотал я. – Морган, ты меня прости, но всё, хватит. Нагулялись.

Морган смотрит на нас. И фыркает.

– Пошли-ка отсюда, – говорит он. – А то не приведи аллах этот бобик на нас снова выскочит. Бедный-то он бедный, но клычки у него отросли нехилые.

– Да. Пойдемте, – говорит Маша. – Автомобили на дороге будут мешать. Надо сказать мастерам, чтобы разобрали.

2.

Мы идем по лесу. Я никогда не был в этой части Страны. Лес тут – как в средней полосе. Березовые листья светятся на солнце, и запах такой, как будто где-то совсем недалеко варят в промышленной установке ягодный чай. Интересно, та скатерочка была запрограммирована привести нас именно сюда? Или гейт просто открылся наугад, как это иногда у меня бывает, когда я очень тороплюсь или не в себе? Пограничники нас на этот раз не встречают, но Маша шагает довольно целеустремленно: очевидно, она понимает, куда мы идем. У меня больше нет сил ее выспрашивать: во-первых, она все равно ничего внятного не ответит, а во-вторых, все-таки последние неприятности немного вымотали меня. Не то чтобы такое случается с нами каждый день. Ну и потом, сам переход через Границу всегда сильно дает о себе знать, даже если пробыл в Лабиринте всего... сколько? Сутки? Чуть меньше, чуть больше? Напряжение постепенно отпускает меня, и мне хочется сесть.

А лучше – лечь. И поспать часов этак…

А вот Морган и Рыжий уставшими не выглядят. Задумавшись, они держатся рядом и молчат. Они оба в этот раз очень хорошо перенесли переход через Границу. А вот про меня этого не скажешь. Жаль, что я не умею лечить себя сам: в голове немного мутится, ноги заплетаются.

Маша тоже молчит и шагает довольно быстро. Может, пребывание в Лабиринте повлияло и на нее, но по ней это незаметно.

– Вуди-види-вуди-гроу! – наконец отвлекается от своих мыслей Рыжий. – Кэп, а как ты просек, что нам надо драпать? Я так и не понял!

– Не понял он, – ворчит Капитан. – Ты бы ничего не понял даже когда тебя бы уже в воронок посадили и зафиксировали…

– Они же нас убить хотели, – замечаю я.

– Не, – говорит Морган. – Не хотели. Тут всё гораздо интереснее. Про стингер я тогда тебе это так ляпнул. Со страху, – поясняет он. – Хлопнуть нас им гораздо проще во дворе больницы было. Хоть всех, хоть на выбор.

– А что они, могли? – дрогнувшим голосом спросил Рыжий.

– А то, – хмыкнул Морган. – Все скрипачи уж на точки вышли, так могли, конечно.

– Э... чего?

– Снайперы в нас уже целились, чего, – вздохнув, пояснил Морган. – И автоматчики. По-над забором. Мы у них были как на тарелочке. И сопровождение у них было – первый сорт. Так что у нас было без шансов вообще, если бы не гейт. Но стреляли они, конечно, не по нам, а по машине. Остановить нас они хотели, а вот убить – нет.

– А ты, значит, их заметил? – помедлив, спросил Рыжий. – По-над забором?

– Там уж сложно не заметить было, – буркнул Морган. – Чуть не припозднился вот, видишь. Раздумывал еще. Мы-то ладно, тем более что раз мочить сразу нас они не собирались – значит, хотели поговорить. Может, и стоило задержаться и послушать, что к чему. Хоть поняли бы, что за гаврики. Но вот Маша! Такие разговоры всегда, знаешь ли... Мда.

– Тьфу, – сказал немного побледневший Баламут.

– А что такое? – Маша тоже вынырнула из раздумий. – Значит, мы могли бы задержаться и поговорить с ними? С тем, кто в нас стрелял? Но ты предпочел, чтобы они стреляли? Почему?

– Маруся, я не уверен, что ты понимаешь, о чём я, – неторопливо проговорил Морган. – И я не уверен, что хочу тебе объяснять.

Даже я не был уверен, что хочу услышать его объяснения. Там, во дворе больницы, Морган начал действовать, конечно, не только из-за Маши, но и из-за нас с Рыжим.

– Достаточно нам знать, что Капитан нас спас, – сказал я.

– Спасла нас та тряпочка, – буркнул Морган. – А я что. У меня просто хорошая реакция.

– Тряпочка? – заинтересовался Рыжий. – Впрочем, плевать. Я, к слову, и так знаю, что это были за гаврики. И почему они не хотели нас убить. Меня, во всяком случае.

– Да что ты говоришь? – буркнул Морган. – Ну и, к слову, когда ты нам собирался рассказать?

– Да я уж разобрался бы, когда!..

– Погодите, – остановил я их вечную волынку. – Баламут, рассказывай.

Тот запнулся, выдохнул и немного потупился. Почесал шрам.

– Ну вот ты сказал сейчас, что не представляешь, зачем я кому-то так понадобился, – неохотно сказал он, пиная на ходу дорожную пыль. – А Кэп говорит, мол, не я, а мои деньги.

– Ну и?

– Ну так вот им нужны не деньги, – в сторону сказал Рыжий и по-звериному поморщил нос. – Им нужен я.

– Мы пришли, – сказала Маша.

3.

По неизвестной причине мы не замечали его между деревьев, пока Маша не произнесла эти слова. Но когда заметили, Морган тут же обо всем забыл.

Это был серебристый ангар, как-то целиком вдруг вынырнувший из зелени. Он сразу оказался очень близко, хотя был довольно... большим. Я понял, что уже некоторое время слышу какие-то неопределенные звуки вроде стрекотания и механических ударов. Так бывает в этой Стране: ты замечаешь что-то только в самый последний момент, а потом удивляешься, как можно было такое не заметить. Иногда я задумываюсь: а сколько же таких невидимых слонов проходит здесь мимо нас?..

Территория вокруг ангара была обнесена кирпичным забором. Кованые ворота стояли нараспашку. Мы пересекли обширный ровно утоптанный двор и вошли внутрь.

Полумрак, солнечные столбы с пляшущими пылинками. Пахнет пылью и озоном. Посреди ангара стоит какой-то передвижной агрегат вроде БТР без стрелковой башни и гусениц. Размером этот недо-БТР – примерно с небольшой грузовик, но даже с учетом этого здесь все равно просторно.

– Это что же? – спросил Морган, затаив дыхание. – Это же мастерская?

В глубине ангара снова взрывается мелодичное стрекотание, и что-то начинает часто стучать со звоном.

– Нета! – громко позвала Маша. Раздался громкий скрежет. Стрекотание и удары стихли.

– А! Вернулась!

Голос был приятный, холодный и звонкий. Такой голос мог бы принадлежать операционной системе с очень хорошим имитатором эмоций. Я даже готов был завертеть головой в поисках сервера, на котором стоит это чудо программирования; но, к счастью, я ошибся.

Маленькая крепкая девчушка в заляпанном комбинезоне, с круглыми защитными очками на лбу явилась из того конца ангара, где только что стучало и стрекотало, и кинулась обнимать Машу. Она оказалась самым настоящим живым человеком, она была в явном восторге и приговаривала:

– Вернулась! Как я рада! Маруся, как я рада!

– Ты как будто сомневалась, что я вернусь, – улыбаясь, ответила Маша.

– Не, – сказала маленькая хозяйка мастерской и отпустила ее. – Я не сомневалась. Ну что? – спросила она, повернулась к нам, склонила голову и принялась стаскивать огромные вачеги. Мы глазели. Маленькая хозяйка усмехнулась. – Как успехи? – спросила она у Маши. – Ждать мне его?

– Да, – ответила Маша. – У нас получилось. Он явится, я думаю, через недельку. Ну, плюс-минус. Дашь ему какую-нибудь игрушку, пусть занимается. И пусть не сидит на месте. Чем больше он увидит, тем лучше. Что остальные группы? Известно, как у них прошло?

– Нет, вы первые. Быстро обернулись. А чего встрепанные такие? – маленькая хозяйка снова бегло оглядела нас. Видимо, наш запыленный вид и общая обалделость сразу бросались в глаза. – Осложнения?

– Да, – грустно сказала Маша. – Нас нашли... почти сразу. Я никак не ожидала, что это случится так скоро. И знаешь кто нашел? Похоже, лично сам Князь.

– Да ладно!

– Может, я и ошибаюсь. Но по всем признакам это так.

Ее собеседница присвистнула. Незнакомое нам прозвище явно произвело на нее огромное впечатление, хотя слишком впечатлительной она не выглядела. В первый момент я вообще принял ее за кроху (прямо скажем, не самый впечатлительный народ на свете). Но нет, она человек, просто маленького роста – мне, может быть, по плечо. Больше всего она похожа на гномку из «Линэйдж». Пахнет от нее креозотом и металлической стружкой. Морган смотрит на нее во все глаза.

– Надеюсь, мы оттянули на себя его внимание, и у остальных не будет таких проблем, – прибавила Маша. – До меня самой это дошло только в самый последний момент, представляешь. Когда уже было поздно что-то делать.

– Ну и что? Как вы от него ушли?

Маша кивнула на Моргана.

– Если бы не он, не ушли бы.

– О! – хозяйка мастерской быстро, с любопытством, взглянула на Моргана. – Ну и... вы голодные, кстати? Там есть пироги. Аои напекла вчера, – пояснила она для Маши.

– Хорошо, – сказала Маша. – И, Нета, слушай. Там на дороге две лабиринтские машины. Сломались. Ну и там какое-то оружие, еще что-то. Посмотри, может, тебе что-нибудь сгодится.

Маленькая Нета очень оживляется. Она сразу подхватывается и убегает вглубь ангара. Оттуда раздаются возня и грохот, потом снова взрывается то самое мелодичное стрекотание – как будто заводит песню огромный кузнечик. И вылетает Нета – в очках и вачегах, верхом на диковинном устройстве, напоминающем гибрид скутера и швейной машинки. Именно вылетает: устройство парит над дорогой, издавая стрекотание и отчетливый запах озона. Морган впадает в транс.

– Поздравляю с удачным побегом! – кричит нам Нета сквозь стрекотание. – Добро пожаловать в мою мастерскую!

Взблеснули в солнечном пятне щитки и колесики, и «скутер» стремительно улетел вдоль дороги.

4.

– Я пойду посмотрю, – Морган смотрит ей вслед. Этот его лунатический вид нам хорошо знаком. Но сейчас мы его понимаем. Нета – мастер. Мастер говорит нам: «Добро пожаловать в мою мастерскую»!

По сравнению с этим все наши лабиринтские приключения – детские игры. Морган без лишних слов разворачивается и уходит вслед за удивительным скутером. Мы провожаем его глазами.

– Ну ладно, – Маша вздыхает. – Простите меня, ребятки, но мне надо идти. – «Э, как идти», – начинает было Рыжий, встрепенувшись, но она поднимает руку. – Аптека, спасибо. Будь нашим гостем. Отдохни. Особо не обдумывай всё это пока. Потом узнаешь побольше, сейчас некогда. В общем, не заморачивайся. Только в Лабиринт пока действительно лучше не ходить. Хорошо? Рыжий, – Маша поворачивается к нему и вдруг, дотянувшись, кладет руку ему на щеку.

– Ты напрасно так суетишься, – говорит Маша. Она стоит прямо перед ним и смотрит ему прямо в глаза. – Ты хороший охотник. Но иногда это... просто необязательно.

Она прикладывает пальцы к губам, а потом легким касанием кладет пальцы на его губы. Я столбенею.

Рыжий – тоже.

Маша, улыбнувшись, отступает на шаг и взглядывает мимо нас на дорогу.

– Ба!

Мы, как загипнотизированные, поворачиваемся туда, куда показывает ее рука.

Дорога пуста. Когда через секунду мы снова поворачиваемся к Маше, ее уже нигде нет.

Рыжий сомнамбулически поднимает руку к губам. Меня вдруг пронизывает горечь – прямо сквозь сердце. Вот те раз! Это еще что такое?

А вот что: оказывается, я надеялся.

Рыжий ошеломленно переводит глаза на меня.

– Пошли пироги есть, – говорю я торопливо. – Будем отдыхать. Как доктор прописал.

Рыжий моргает. Вид у него тот еще. У меня, должно быть, тоже.

– Знаешь, что хорошо? – торопливо продолжаю я. – Что он будет здесь. Через недельку. Ну, плюс-минус. Можно и подождать.

– Он? – задумчиво переспрашивает Рыжий, теребя губу.

– Ну да. Он.

– Ну, пошли есть пироги, – задумчиво заключает Баламут.

Посреди вымощенного плитами двора мастерской стояла летняя кухня довольно запущенного вида. Тут мы нашли необструганный деревянный стол, тяжелые скамьи, железную печку, чайник на плитке, тряпичный сверток с пирогами и кастрюлю с картофельным супом. Пироги были самые обычные, с луком и яйцами, но восхитительно вкусные. Впрочем, после Лабиринта тут кажется ужасно вкусной любая еда.

Мы едим, и мне становится легче. Не торопясь, обмениваемся мнениями по поводу произошедшего.

– Значит, он придет через недельку, – задумчиво говорит Рыжий, жуя пирог.

– Угу.

– И другие группы.

– Угу.

– И Князь.

– Угу.

– И знаешь что? – задумчиво сказал он. – Похоже, она знала про этих гавриков гораздо больше нас всех, вместе взятых... – Он вдруг воодушевился. – Возможно, я вообще тут ни при чем, если так. И Арчев ни при чем с его этим хозяином. Ведь смотри: Арчев ведь тоже оказался под обстрелом! И мне не показалось, что он этого ожидал! Возможно, всё это с начала до конца Марусины дела, а мы только попали под раздачу и вытащили ее из переделки. И заметь, – Баламут ткнул пирогом в воздух, – опять забесплатно. И еще знаешь что? Похоже, вы двое с вашими плясками вокруг ее нежной ранимой души могли бы гулять... далеко и долго. Она ведь фриландка. Может, она выносливее даже Капитана. И почем тебе знать, какие еще приспособы она прятала у себя в сумочке? А?

Мне неприятно это осознавать, но, видимо, он прав. И потом, ну что это? Использовала и свалила! «Не заморачивайся»!

– Кстати, – сказал я, чтобы отвлечься от горечи на сердце. – Насчет все-таки твоих дел. Что это ты там начал говорить, что твоим кредиторам нужны не твои деньги, а ты?..

Глава 15. Полупроводник

День 1.

Когда я проснулся, Рыжего уже не было. В летней кухне было тихо, пусто, тепло, солнце светило сквозь щели, пылинки плясали в луче. Я сообразил, что меня разбудило то самое мелодичное механическое стрекотание – оно доносилось со стороны ангара. Стрекотание то и дело прерывалось, и становились слышны перекликающиеся голоса.

Я выполз на солнышко и обнаружил, что не ошибся: голоса действительно принадлежали Моргану и Нете. Они возились в воротах ангара с летучим скутером Неты, а вокруг – по всему двору – были аккуратно разложены черный бампер, радиатор, зеркала, диски, фары… Почти у своих ног я заметил щиток с логотипом BMW. Нета махнула мне рукой, кивнула Капитану и ушла в ангар, вытирая руки ветошью. Морган взглянул, взял какой-то стоящий в тенечке небольшой баул и, перешагивая через запчасти, направился ко мне.

– Здоров ты дрыхнуть, – весело сказал он. – Голодный? Нам принесли завтрак.

В бауле оказались сыр, яблоки, черничный морс и хрустящие вроде бы галеты, по вкусу похожие на свежую гранолу с орехами. Пальчики оближешь.

– Ты что? Не спал? – спросил я Капитана.

– Почему, я спал, – ответил тот. – Нета когда ушла домой вечером, я поспал. Утром вернулась, мы снова работать и начали.

– Домой? А где у нее... дом?

Морган пожал плечами:

– Я-то откуда знаю. Меня туда не приглашали. Я только молюсь, чтобы меня отсюда не выперли... И чтобы она на вопросы не перестала отвечать.

– А она отвечает на вопросы?

– Еще как отвечает! Правда, я половину не понимаю... Пожалуй, даже больше половины. Да что там. Девять десятых, – весело ответил он. – Но этой одной десятой мне пока хватает выше крыши...

– Ну, а ты спрашивал, кто это должен появиться через неделю? О чем они с Машей говорили?

– Не знаю, говорит. Узнаю, говорит, только когда он появится. Обычные их отмазки. Ну, я не особо настаиваю, знаешь ли.

– Угу. А Рыжий где?

– В лесу, я думаю. Пар выпускает. Кстати, денька через два выберем время, сходим тоже на охоту, ты как? Не очень хочется быть дармоедом.

– А зачем денька через два? – подумав, сказал я. – Пошли сегодня!

Увешанные трофеями, усталые и довольные, мы возвращались вечером с охоты и в двух шагах от мастерской повстречали Рыжего. Тот стоял посреди тропы, задрав голову, и изучал что-то в ветвях дерева прямо над собой. Густые ветви заслоняли от нас предмет его пристального внимания.

– Полевые наблюдения орнитолога-любителя? – осведомился Морган.

– Птицы меня интересуют только с гастрономической точки зрения, – отозвался Рыжий, не оборачиваясь. - Хотя на предмет обеда тоже пора бы подумать…

Кто-то на толстой ветке дерева, низко нависшей над дорожкой, раздвинул листву. Я обомлел. Оказывается, там сидел и болтал ногами малыш. Тот самый малыш в куртке с покемонами.

– Привет, – сказал я от неожиданности.

– Пдивед, – подумав, ответил малыш, и мы уставились друг на друга. Как он здесь оказался?..

– Человеческий детеныш рассказывает мне о странном месте, – сказал Рыжий нараспев. – Про множество людей, и стен, и машин, и еще про какую-то метлу. Правда, человеческий детеныш не может мне объяснить, как в метле могут помещаться вагоны…

Малыш усмехнулся хладнокровно и даже с превосходством.

– Всё ты знаешь, – отозвался он. – И пло метло, и про машины. Ты сам оттуда, я-то вижу. Из Лабивинта. Ты думаешь, я фйиландца от лабивинтца не отличу?

Он болтал ногами и внимательно изучал нас. В нем больше не было ни следа той заторможенной мечтательности, которая отличала здесь сновидцев.

– Не дури человеку голову, чудовище, – сказал Морган Рыжему.

Малыш сказал ему:

– А я тебя знаю. Я тебя во сне видел, и ты мне колокольчик подаил. Семечко лунного деева.

– Это был не сон, – сказал я.

– Да, я потом и так понял, – энергично кивнул Малыш. – Ланьше я часто не мог отличить. А тепей совсем научился! Это из-за твоего колокольчика, - серьезно пояснил он, взглянув на Моргана. – Колокольчик-то потом остался! И я вспомнил, что это был не сон!

Он гордо глядел на нас свысока. У него был щербатый рот, каштановая шевелюра и веселые карие глаза. На ветке он сидел так уверенно, как будто всю жизнь только и делал, что лазил по деревьям; и неудивительно, ведь маленькие проводники очень быстро учатся здесь всему, что необходимо для нормальной жизни. Мной медленно, но верно овладевал восторг.

– Ты научился отличать сон от реальности, – сказал я ему. – Значит, ты стал настоящим проводником!

– Мне дозоуные тоже так говойят, – с удовольствием сказал Малыш, энергично кивая и изо всех сил болтая ногами. – Навено, я смогу маму с папой тоже сюда повести! Недавно почти получилось с мамой, она почти увидела вход! Мы катались на колесе обозления, – пояснил он.

Сполз с ветки, повис на руках и спрыгнул на дорожку.

– А вы тут живете?

– Да как он может быть проводником? – разглядывая Малыша, проговорил Рыжий. – Тебе сколько лет?

– Семь! – с удовольствием объявил Малыш и с интересом принялся изучать нашу реакцию.

– Полупроводник, – объяснил нам Рыжий.

– А колокольчик? – спросил Морган. – Колокольчик-то сохранил?

Малыш запечалился и ответил:

– Нет. Я его бедёг, так бедёг! Но папа его сломав. Нечаянно! – торопливо воскликнул он. – Он на него упав, когда пвиехав от дяди Коли. Он всегда от него пуиезжает и падает. А потом спит. Мама гововит, он болеет.

– Чем? – хихикнув, осведомился Рыжий.

– Не знаю, – Малыш пожал плечами. – Гововит: «пвидудок, удод больной». Что такое «удод»?

– Птица такая, – хихикая, ответил Рыжий. – Пестренькая.

– Ну и что смешного, – сказал Морган. – Рыжий, вот объясни мне, может, я чего не понимаю: вот что тут смешного?

– История Дон-Кихота и спасенного мальчика никогда не кончается хорошо, – сказал я.

– Это в Лабиринте, – взглянув на меня, сказал Морган. – Хочешь, найдем тебе еще один такой колокольчик? – спросил он Малыша.

Растерянный Малыш вспыхнул от радости и завопил, что хочет. Морган сказал: «пойдем» и спросил, как его зовут. Малыш ответил, что Лёва и что он не любит, когда его зовут Лёвой-рёвой (у него получалось «лёва-лёва»), что он вовсе не любит реветь, только иногда не получается удержаться. Морган сказал, чтоне будет его так называть, и спросил, похож ли Малыш на льва. Малыш сказал, что видел льва и что он на него не похож, и спросил, что за история была у Дон-Кихота. Морган принялся рассказывать адаптированную версию Сервантеса, и Малыш, к некоторому моему удивлению, замолк и слушал внимательно, не перебивая.

– Богадельня, – насупившись, бурчал Рыжий, который тащился за нами следом. – Донкихоты. Хоть бы у Нетки спросили сначала.

Но Неты в мастерской не было.

Когда Малыш увидел ангар, он пришел в совершеннейший восторг.

– О! – сказал он, и его глаза и рот стали совершенно круглыми. – О! Что это?

– Избушка на курьих ножках, – пробурчал Рыжий. – И там едят особо любопытных детей.

Малыш, с опаской покосившись на него, взялся за руку Моргана.

– Нету у нее куих ножек, – сказал он.

– Курьих ножек у нее нет, – сказал Морган. – И тебя там точно никто не съест, это я тебе обещаю. Тут, конечно, есть некоторые, которые из любопытства суют наглую рыжую морду туда, где их потом едят. Но ты его можешь вообще не слушать, сам видишь, он врет через слово.

– Вдать неходошо, – сказал Малыш, серьезно взглянув на Рыжего.

– Но иногда очень полезно, – сказал Рыжий. – Ладно, я пошел. У меня дела.

День 2.

Нета вернулась утром, и нас ожидал сюрприз: оказалось, что они с Малышом знакомы. Морган занимался во дворе сортировкой деталей фриландских автомобилей, а Малыш увлеченно ходил за ним следом; когда во двор вплыл со стрекотанием летающий скутер, Малыш встрепенулся и радостно завопил:

– Нета! Ты здесь! А я тебя ищу! Смотви, сколько я насобивал!

Нета посадила машину и сняла защитные очки.

– Много насобирал? Показывай.

На широкую плоскость рабочего стола в мастерской Малыш, сияя, поставил небольшую плоскую коробочку и аккуратненько снял крышку. Нета уважительно присвистнула.

На мой взгляд, в коробочке не было ничего особенно примечательного. Там просто ползали несколько изумрудно-зеленых жуков. Довольно красивых. Видимо, это была их с Малышом игра.

– Еще пять? – спросила Нета.

– Пять! – сияя, объявил Малыш.

– Молоток, – уважительно проговорила Нета, разглядывая жуков. – И когда только успел… Смотрите, во дает, да? – обратилась она к нам с Морганом, и мы вежливо промолчали. Мастеру все-таки не следовало бы тратить время на детские игры. – Ну, так что? Оставишь у меня пока? – спросила она у Малыша.

– Ага, – энергично кивнул он. – А то больше не влезет…

– И еще им нельзя долго сидеть без воздуха, – осторожно прибавил Морган, решивший, видно, вдруг стать зоозащитником.

Почему-то его слова вызвали у Неты и Малыша изумление. Они оба уставились на него, а потом Малыш искренне захохотал.

– Он думает, что они… – хохоча щербатым ртом, проговорил он. – Что они…

Нета улыбнулась.

– Мы же им не объяснили, – сказала она.

– Мама дорогая, – сказал Морган. – Неужели это тлёги?

– Тлёгитм, – отчетливо поправила Нета. И посмотрела на него строго.

Это непроизносимое название носит одно из самых удивительных явлений в Стране. Это устройства, изготавливаемые Малым Народом и практически ничем не отличающиеся от живых существ: насекомых, птиц, зверей. Чаще всего это всякие диковинные гибриды, как будто крохи берут разные части настоящих животных и комбинируют их между собой, как хотят. Эти существа бегают, видят, слышат, спят. У каждого есть свой характер, они грустят, радуются, привязываются к хозяевам, иногда даже ссорятся друг с другом. В их изготовлении используется какая-то технология «отобразительной сверхвероятности». Когда крохи имели охоту что-то объяснять, они объясняли эту технологию так: «В шрёдингеровом пространстве программа избирает сверхвероятное событие. Это дает ей возможность отобразить это событие в пространстве актуальной вероятности». С твоего разрешения, мой адресат, я больше не буду цитировать слова Малого Народа.

– Глядите, – сказала Нета.

Она взяла из коробки одного жука, повернула брюшком кверху и вдруг ловко сняла с этого брюшка панцирь. Под снятой крышкой передвигался и жил очень сложный и очень маленький механический организм, похожий на микроскопические механические часы.

– Вон, – сказал Малыш, сопя над жуком. – Видишь светится?

В центре механического брюшка зеленела светящаяся точка. Нета бесстрашно поддела ее ногтем, вытащила и показала: это была как будто микроскопическая кнопка со светящейся шляпкой.

– Сердечник, – сказала Нета.

Жук в ее пальцах замер, как будто умер. Но он не умер, а просто стал тем, чем были все тлёги без сердечника: красивой, изящной, с изумительной тонкостью выточенной из неведомого материала игрушкой. Нета ловко вставил кнопку обратно, и жук снова ожил и задвигал лапками.

Но Малый Народ всегда изготавливает тлёгов под какие-то свои определенные цели; обычно этим существам ведется строжайший учет. Я даже представить себе не мог, что тлёга можно поймать в лесу.

– На самом деле таких тут довольно много, – сказала Нета и выпустила жука в коробочку, где он мгновенно затерялся среди своих близнецов. – Никто не знает, почему именно этих тлёгитм Малый Народ просто выпускает бегать. Возможно, для них это такое развлечение.

– Ни хрена себе… простите… развлечение… – пробормотал Морган.

– А зачем они вам? – спросил я.

– Мастера не умеют делать тлёгитм. Но мы научились использовать сердечники этих существ, чтобы создавать… что-то похожее. Обычно мы этим не занимаемся, но иногда…

– Я очень хочу собаку, – сказал Малыш и взглянул на нас с Морганом исподлобья.

– Я пообещала Малышу, что сделаю ему собаку, – сказала Нета. – Если у меня будет достаточное количество сердечников.

– Настоящую собаку, – проговорил Малыш.

– Настолько настоящую, насколько это возможно, – подтвердила Нета. – Малыш занимается поиском тлёгитм, и вместе с этими у нас теперь их двенадцать штук.

– Почти месяц уже ищу, – грустно вставил Малыш.

– А сколько нужно насобирать всего? – спросил Морган.

– Примерно пару тысяч, – ответила Нета. – Ладно, Малыш, пойдем их выпустим к остальным. И мне надо работать.

Нета была занята тем, что строила второй скутер – реплику ее летучей машинки. «Зачем? – переспросила она в ответ на наш вопрос. – А пригодится. Ну... вот у вас в Сети как делают? В кинематографе, например. Если герой ездит на мотоцикле, то покупают несколько одинаковых мотоциклов. Вдруг с одним что-то случится!»

Морган взялся ей помогать, а я больше сидел на солнышке; мне ничего не хотелось делать и никуда не хотелось идти. Малыш исчез из мастерской, Рыжего тоже было не видать. Нета то и дело пускалась в длинные объяснения в ответ на вопросы Моргана, но я не вникал: дремал, рассматривал Нету и слушал их голоса. Мне нравилась внешность Неты и ее голос: звонкий, но всегда какой-то очень твердый и холодный. Она говорила, как будто диктовала студентам лекцию – причем по непостижимой причине это не мешало ее голосу быть очень приятным. Вот на что он больше всего был похож: на звяканье льдинок в стакане с водой. На лекциях у Неты, пожалуй, были бы аншлаги, даже если бы она непрерывно несла какую-нибудь галиматью. Но любви к галиматье не водится, слава Богу, ни за одним мастером.

Только один раз за этот длинный, теплый, пыльный пустой и звонкий день я вступил в их разговор: когда речь зашла о Малыше. Нета объяснила, что родители не разрешают Малышу завести собаку в Лабиринте, но она не видит причин, почему бы ему нельзя это было во Фриланде.

– Разве не проще привести собаку из Лабиринта? – спросил ее Морган. – Ты, может быть, не знаешь, но там очень много собак, которые нуждаются в хозяине.

– А ты пробовал когда-нибудь сюда привести какое-нибудь живое существо из Лабиринта? – спросила его Нета.

– Я ведь не проводник. Аптека! – окликнул он меня. – А ты пробовал?..

– Однажды в детстве, – подумав, вспомнил я. – Я тогда убегал из Лабиринта поминутно. И сразу возвращался. У нас была кошка, и я однажды попытался пройти через гейт с кошкой на руках. Она расцарапала меня и сбежала.

Нета кивнула.

– Животные очень чувствуют Границу. И почему-то всегда стараются держаться от нее подальше. Исключения есть, но они редки.

– Двенадцать экземпляров за месяц, – проговорил Морган, взглядывая на Нету. – И что же, Малыш несколько лет только и будет делать, что ходить по зарослям и искать этих существ?

– У меня и в мыслях нет заставлять его заниматься этим несколько лет, – удивленно ответила она. – Скоро у меня будет оказия навестить какую-нибудь фабрику, и я попрошу у крох недостающее количество сердечников. Но только если увижу, что мальчик упорно и последовательно трудится.

– Да, – сказал я. – Начинающему проводнику лучше заниматься каким-нибудь делом, а не просто болтаться по Стране без цели. Это повышает его шансы на то, что в Лабиринте наша Страна в определенный момент не выветрится у него из памяти.

Нета задумчиво глянула на меня.

– Я рассуждала примерно так же. Но спасибо. Это ценно, когда твои домыслы подтверждает настоящий проводник.

Вечером явился Рыжий, проглотил ужин и завалился спать.

Глава 16. Собаки не рождаются злыми

День 3.

Перед рассветом мы проснулись от шуршания, потрескивания и невнятного бормотания. Мы высунули носы в утреннюю прохладу и убедились, что так и есть: мимо мастерской неторопливым потоком шла миграция кодама. Неты нигде было не видать. Мы вчетвером влезли на кирпичный забор и наблюдали, как маленькие создания без спешки ковыляют через лес, то и дело скрываясь в листвяной подстилке и траве; иногда какой-нибудь кодама взглядывал на нас и кивал, серьезно глядя детскими глазами. Эти существа безобидны, если их не трогать, и к тому же они ухаживают за лесом. Но им нельзя попадать в Лабиринт: там они быстро дичают, становятся злобными и до крайности агрессивными.

Малыш забрасывал нас вопросами, но мы и сами в первый раз видели, чтобы миграция кодама была такой многочисленной. Кодама постепенно прошли, и мы заспорили. В лесу стало совсем тихо, не было ни ветерка. Мы тоже разговаривали тихо, а потом Малыш сказал «ой» и замолчал, и тогда мы тоже заметили дозорного, который стоял, прислонившись к ближайшему дереву, и смотрел на нас.

– Проводник, нам нужно уточнить, – без вступления сказал дозорный. – Вот этот черный пес, которого вы перевели через Границу – он ваш?

– Какой еще черный пес? – в изумлении проговорил Рыжий.

– В каком смысле – наш? – в изумлении проговорил Морган.

– В том смысле, что не бывает собак без хозяина, – пояснил дозорный. – Или вы такое когда-нибудь видели?

Собак во Фриланде мы с Морганом видели (точнее, слышали) единственный раз. И обстоятельства, при которых это произошло, нам вспоминать решительно не хотелось.

– Ну и что с ним не так? – с вызовом спросил Баламут. Дозорный улыбнулся.

– С ним много что не так, оборотень, и ты это знаешь. Но проблема не в этом, а в том, что он совсем не умеет себя вести. А у нас нет времени заботиться о нем.

Последний кодама торопливо проковылял мимо нас, и мы проводили его глазами.

– Слушайте, – сказал Рыжий, – а почему вы не можете просто его... – он покосился на Малыша и удержался от окончания фразы.

Но потом все-таки добавил:

– Вы же стреляете в чудовищ!

– Ну да. Иногда, – сказал дозорный и хладнокровно оглядел его с ног до головы. – А иногда не стреляем. На твоем месте я бы радовался этому последнему факту.

– Что это ты имеешь в виду? – ледяным голосом спросил Баламут, выпрямившись. Дозорный снова улыбнулся.

– Что смерть – это единственная вещь во всех трех мирах, которую нельзя исправить, – пояснил он. – Думаю, ты это понимаешь, как бы старательно ни пытался убедить всех окружающих в своей интеллектуальной несостоятельности... В общем, мы приведем этого пса к мастерской Неты, а иначе его съедят. Но на этом всё. И он пропадет, если о нем кто-нибудь не позаботится.

– Да пусть пропадает пропадом! – вскричал Рыжий, пропустив на этот раз «интеллектуальную несостоятельность» мимо ушей. Но дозорный уже шагнул в сторону, в заросли, и исчез.

– Собака? – переспросил Малыш, серьезно взглянув на нас. – Тут есть собака без хозяина?

– Что-то мне это всё не нравится совсем, – пробормотал Морган.

Пока мы завтракали, я наконец смог расспросить Малыша о его путешествиях через Границу. Он рассказывал охотно и с удовольствием. Оказывается, он уже научился искать на просторах Пограничья городки и поселения – и не видел в этом ничего удивительного. К мастерской он пришел именно в поисках Неты, и тоже не удивлялся, что так быстро ее нашел. Его мама была смотрителем зала в «Шестерочке», а отец сержантом полиции. Чаще всего гейт открывался для него прямо в его комнате, в рисунке на обоях.

– А ты так же гонял в детстве – через обои? – спросил меня Рыжий.

– Через обои тоже, – ответил я. – Но чаще через дырку в заборе детского сада. Лет до пяти. Потом лаз заделали, малина кончилась. Малыш, ты не забывай: если обои переклеют, тебе надо просто найти другой выход.

– Везет же некоторым, – с завистью сказал Рыжий.

Нета не появлялась. Рыжий после завтрака опять пропал, Малыш тоже ушел на поиски тлёгов; Морган занялся сортировкой деталей. Я стоял в воротах и размышлял, какую дорогу мне исследовать первой: на юг, в лес и в горы, или на запад, к реке. И в горах, и в реке мог встретиться кто-нибудь, кому нужно было дать мне поручение.

Но решение я принять не успел. Морган во дворе с грохотом уронил какую-то железяку, я обернулся на звук, и тут на меня сбоку полетело нечто черное.

Я думал, что не запомнил ту замысловатую фигуру из пальцев, которую с таким трудом сложил один раз в жизни – на берегу зачарованной реки, под руководством Маши. Но оказалось, что я ошибался. Тело среагировало рефлекторно. Я даже сам удивился. Мои пальцы мгновенно оказались направлены на атакующее животное, и оно обмякло в прыжке и в обмороке брякнулось оземь. Только пыль поднялась.

– Вот те раз! – громко сказал Морган. Он уже стоял рядом со мной, и мы оба с одинаковым изумлением глядели на лежащего перед нами пса угольно-черной масти. Пес был крупный, тяжелый, похожий на обрюзгшего добермана.

– Это же тот… это ведь тот?.. – я даже заикался, не зная, как назвать это существо.

– Это тот бобик, – громко сказал Морган.

Я разнял руки, и черный пес мгновенно вскочил с вздыбленным загривком и оскаленными клыками. Скалясь и рыча, он повел глазами с меня на Моргана и метнулся в заросли.

– Вот, значит, как теперь будет, – задумчиво проговорил Морган, и длинный нож, сверкнув в его руке, исчез в ножнах. – Ну ладно. Сперва попробуем по-хорошему…

Он немного подумал, походил по мастерской, а потом долго лазал по кустам вокруг ангара и чем-то шуршал.

Черный пес попался в его ловушку ближе к вечеру. Мы с Рыжим из летней кухни услышали короткий свист за оградой, а потом громкий грозный вой и рык. Мы прибежали на звуки и увидели Моргана, который хладнокровно стоял с ножом на краю небольшой поляны и наблюдал, как на земле посреди поляны бьется в сети, запутываясь еще сильнее, большой черный воющий комок.

– Немаленькая скотинка, – проговорил Рыжий со странным выражением. – Хорошо, что попался…

– Эй, боец, – негромко позвал Морган. – Отставить панику! Смирно!

Странно, но это подействовало. Черный пес перестал биться и затих. Выпученные красные глаза обратились на Капитана. Тот смотрел на него, хмурясь.

– Ну и что нам теперь с ним делать?

– Вот проблема-то! – воскликнул Рыжий. – Прирежь его, да и дело с концом!

Еще мгновение Морган смотрел в глаза нашему невезучему преследователю. А потом спрятал нож.

– Ты что, – спросил я Рыжего, – дурак?

– В компьютер заигрался, – проворчал Морган – Довакин недоделанный.

Черный Пес лежал, косил вывороченным глазом и скалился, дрожа всем телом. Однако это действительно была проблема.

– Чувак, успокойся, – сказал я. – Слышишь? Никто тут никого убивать не будет. В этой Стране не убивают людей.

– А он что – человек? – насмешливо спросил Рыжий.

Черный Пес снова завыл и как ненормальный забился в сети, запутываясь безнадежно.

– Помогите, – сказал Морган и присел над Черным Псом на корточки. – Надо его вытащить.

– Не выпускай его! – вскрикнул Рыжий.

– Я и не собираюсь, – покосился на него Морган. – Просто он себя удушит сейчас насмерть. Привяжем и решим, что делать.

У меня нехорошо ёкнуло под ложечкой. Никогда еще я не видел, чтобы в этой Стране кто-то сидел на привязи...

Чтобы Пес не кусался, морду ему пришлось обмотать веревками. Пока мы это делали, он все равно успел несколько раз серьезно тяпнуть Моргана за руки. Теперь Пес сидел, привязанный у кованых ворот мастерской, и жался к стене, принимаясь время от времени оглашать окрестности сердитым воем сквозь веревки. Малыш висел на воротах (близко мы ему подходить запретили) и смотрел на Пса во все глаза.

– Ну, и что мы будем делать? — спросил я. Мы сидели в летней кухне и удрученно слушали панические вопли Пса. – Это так нельзя оставить. Предлагаю попробовать с ним поговорить.

– А ты прямо так уверен, что он теперь понимает человеческую речь? – недовольно спросил Баламут.

– Ну, когда ты в лисьей шкуре, то ты ведь понимаешь, – необдуманно ляпнул я. Рыжий аж взбеленился.

– А ты меня не путай с этим! Он не оборотень! Он даже не лис!

– Тихо, тихо, – примирительно заговорил Морган. – Аптека не хотел сказать ничего обидного.

– Не хотел бы – не говорил бы, – ядовито сказал Рыжий. – Был бы он лис, я бы первый предлагал поговорить. Даже обычная лиса почти всё понимает, что люди говорят…

– Дело не в том, что он собака, – сказал Капитан, задумчиво разглядывая на руках только что затянувшиеся после моего лечения следы от укусов. – А дело в том, что он сволочь большая. И Фриланд его не изменил. Что само по себе удивительно. М-да. Допустим, он сейчас пообещает вести себя прилично, и мы это как-то даже поймем. И вот какая у нас гарантия, что он обещания не нарушит?

– А ты думаешь, звери умеют врать? – спросил я, и мы немного подумали.

– Все такие гуманные, – насупленно проговорил Рыжий. – А вот он не задумывался, когда в нас палил почем зря.

– Он не в нас палил, а в машину, – неуверенно запротестовал я.

– А в Кэпа выстрелил без проблем, – сверкнул глазами Рыжий. – Там, сразу после Границы. Чуть не в упор.

Это была правда.

– Вот скажи, Кэп, – продолжал Баламут, – вот если бы ты не знал, что он был человеком – стал бы ты сейчас с ним валандаться?

Морган не ответил.

– Но мы же знаем, – сказал я, и мы снова подумали.

– Можно дождаться Нету, – предложил Морган. – Ну, или Машу. Вернется же она когда-нибудь? Спросить, что они думают. Сколотить загон, закрыть его. А пока их нет, попытаться с ним найти общий язык.

– А ты бы нашел общий язык с тем, кто тебя под замок сажает? – насмешливо спросил Рыжий у Моргана. Тот пожал плечами.

– Ну, а почему нет?

– Стойте-ка, – сказал я. – Что там происходит?

Пауза в истерическом скулеже Пса как-то слишком затянулась. И теперь мы поняли, почему. Малыш, который уже давно отлепился от ворот, зачарованно стоял от него в паре метров, и Пес стелился по земле, кивая ему. Выглядело это очень скверно.

– Малыш! – гаркнул Морган, рывком распахнув ветхое окошко летней кухни. – Ну-ка отойди от него сейчас же!

Малыш вздрогнул и обернулся. Лицо у него было страдающее, он чуть не плакал.

– Какое-то сплошное ЧП, – сказал Морган в сердцах.

– Это нельзя так оставлять, – сказал я. – Мы за ним не уследим, он полезет к собаке обязательно.

– Можно подумать, что если мы эту тварь выпустим, это для Малыша будет безопаснее, – сказал Рыжий.

– По Пограничью бродит много разных тварей, – сказал Морган. – И многие – похуже этой. Раньше это нас не смущало.

Морган долго и, по-моему, убедительно говорил с Черным Псом насчет правил поведения в Стране. Тот перестал скулить, слушал внимательно, жался к стене и иногда прикрывал глаза. Он спокойно позволил нам распутать веревки, но, оказавшись на свободе, проделал такую штуку: извернулся и прицельно быстро снова пару раз вцепился Моргану в запястье. Малыш вскрикнул, Пес отскочил и замер, глядя на нас. А мы уставились на него. Поймать его снова не было никакой возможности.

– Ах ты паршивец, – сказал Морган, задумчиво разглядывая руку. – Мелкий шкодливый фраер.

Я мог бы дать честное слово, что ЧП улыбнулся. Он прыгнул в кусты и был таков.

– Малыш, ты это видел? – позвал Морган. Малыш, зачарованно глядящий на капающую с его локтя кровь, кивнул. – Надеюсь, теперь тебе больше не надо объяснять, почему от него лучше держаться подальше?

– Давай сюда руку, – сказал я ему.

День 4.

– Надо бы его поискать, – сказал Морган с утра, когда мы обнаружили, что Малыш пропал из мастерской. – Ты ведь сможешь его найти, если захочешь?

Я подумал и понял, что смогу. Следопыт из меня нулёвый, но иногда я просто чувствую, как найти человека или место. Жаль, что в Лабиринте это не работает: было бы очень удобно.

– Кажется, он вон там. Надо идти в сторону гор. Не очень далеко.

– Ну и что мы теперь ему – няньки? – недовольно сказал Рыжий. – Ему самому надо учиться защищаться.

– Идем, – сказал Капитан. – Просто посмотрим, всё ли хорошо. А ты можешь и не ходить вовсе, никто не расстроится.

– Нет, пошли, – сказал Рыжий. – Заодно я вас кое с кем познакомлю.

Сделав это загадочное заявление, он на месте перекинулся и ускакал в лес.

– Кстати, Малыш учится гораздо быстрее, чем я в свое время, – заметил я. – Ориентируется он уже лучше меня.

Мы шли с Морганом по лесу, я ел землянику, а он ставил кроличьи западни. Он был, в принципе, не любитель такой примитивной охоты, но, с одной стороны, не хотел сидеть на шее у Неты, а с другой – был постоянно занят в мастерской. Поневоле приходилось выбирать самый быстрый способ добыть провизию: такие петлевые капканы, совсем простенькие, был способен установить даже я. Но я всегда охотился только за компанию.

– Ему и надо учиться быстрее, – проворчал Морган. – Не всем проводникам везет с родителями.

– Это мне, значит, повезло? – переспросил я, кидая в рот землянику из горсти. – Ну, я теперь буду знать, как выглядит везение.

– Ты можешь сколько угодно брюзжать, – проворчал Морган, – но все-таки твои тебя очень долго терпели. Вряд ли сержант полиции будет спокойно слушать сына, в шестнадцать лет рассказывающего про фантомные путешествия по волшебным странам.

– Малышу лучше просто остаться в Свободной Стране, – сказал я.

– Но он не останется, сам понимаешь. Но, между прочим, в случае чего – никто ведь не сможет помешать нам разыскать Малыша в Сети и напомнить о Фриланде. Далеко он еще?

– Вон видишь прогалину? – сквозь деревья просвечивал широкий луг, освещенный ярким полуденным солнцем. – Кажется, он там.

– Мы просто посмотрим, что всё хорошо, – повторил он.

– Существует степень лжи, после которой отношения невозможны, – сказал я. – Ну вот ты сам, например. Неужели ты бы простил родителям, если бы они поступили так, как мои поступили со мной?

– Я, – усмехнулся Морган. – Я никого из взрослых не интересовал до такой степени, чтобы они когда-нибудь удосужились придумать какую-нибудь ложь.

Из лесного сумрака мы вышли на ярко освещенный чуть заболоченный луг. И сразу увидели их.

Метрах в ста от нас, на противоположном краю луга, к дереву спиной прижимался Малыш. Даже с такого расстояния было видно, что он хочет и не может закричать. Перед ним, расставив лапы, стоял Черный Пес, и Малыш прижимал к груди окровавленную руку, а Пес весело скалился.

Потому что ему было очень весело.

От ярости и отвращения меня даже замутило! Но я ничего не успел сделать: Морган вдруг схватил меня за рукав.

– Погоди, – он спокойно показал глазами куда-то на край луга. – Смотри.

Я увидел. Через луг в бесшумном беге стремительно двигалось нечто: маленькое, гибкое, рыжее, сверкающее под солнцем, как целеустремленный язык огня в траве. Пес был так занят, что заметил Баламута только в самый последний момент.

Лис был ниже его раза в полтора и раза в два раза ýже в кости; но я сразу понял, что Морган был прав. Лис победил в первую же секунду.

Лис упал на черный загривок, как маленькая рыжая молния, и принялся драть. Пес, зарычав, перевернулся было на спину, но, придавленный его весом, лис и не подумал выпустить его холку; он трепал и драл пса задними лапами так, что черные ошметки хлопьями сыпались в разные стороны. Вот это и называется – полетели клочки по закоулочкам, подумалось мне.

– Идем-ка, – сказал Морган.

Пока мы торопливо пробирались по краю топкого луга, рычание Пса, грозное, гордое и какое-то обиженное, вдруг перешло в тонкий скулеж. Теперь мы были уже довольно близко и видели их очень хорошо. Они катались по траве, а лис, не останавливаясь, драл и трепал, мертвой хваткой вцепившись в черный загривок. Зрелище было ужасное: как будто безумный маленький рыжий мотор наматывает на себя черную мохнатую ветошь, и во все стороны летят красные брызги. Малыш наконец очнулся. Неуклюже повернулся, потопал к нам, налетел на меня. Я подхватил его на руки, он облапил меня, уткнулся мордочкой в плечо и с облегчением заревел.

Пес визжал. Он наконец сумел извернуться и распластаться на спине, вжимаясь в болотную жижу, и лис встал над ним, страшно скалясь и жестоко кусая время от времени беспомощно молотящие в воздухе лапы.

– Баламут! – громко позвал Морган. – Рыжий!

Я был уверен, что Баламут его не услышит. Но тот, продолжая скалиться, скосил на него один бешеный светлый глаз.

– Хватит с него, – громко сказал Морган.

Лис фыркнул – как мне показалось, насмешливо, и перевел глаза на Пса. Пес скулил и жалко кивал ему, дрожа распластанными лапами.

Лис убрал клыки, стряхнул кровь с морды и порванного уха. Сел и коротко исполнил победную песню.

– Не знаю, что он понял, – с сомнением проговорил Морган, провожая глазами ЧП, который, роняя недоободранные клочья шерсти, припустил к лесу со всех хромающих лап. – Наверняка его и раньше уже так трепали.

– Ну, значит, получит еще трепку, – сказал я. – Малыш, ну-ка, давай. Слезки на колесиках. Показывай руки-ноги, целый или нет.

Рыжий подошел к нам через десять минут: вид безразличный, руки в карманах, кровь с царапин на морде стерта очень тщательно. Малыш к тому времени уже успокоился: серьезных повреждений на нем не было, а покусанную руку я ему залечил в два счета.

– Аптека, – сказал Рыжий с независимым видом, потряхивая чем-то в карманах, – почини-ка мне ухо. Шрамы не в тренде. Не хочу, чтобы на меня в приличных местах смотрели, как на... нашего неоспоримого.

Морган улыбнулся и ничего не ответил – очевидно, в порядке исключения. Тем более что Баламут явно еще не успел погасить эмоцию.

– Дядя Ыжий, – вдруг, серьезно насупившись, сказал Малыш, – спасибо.

Он решительно подошел к нему и крепко обнял.

– Что там насчет богадельни-то, а, дядя Рыжий? – спросил я у Баламута, который, хлопая глазами, смотрел на уткнувшегося в него Малыша и как-то странно разводил руки, как будто боялся обжечься. – Давай сюда ухо свое, герой.

После обеда в мастерскую вернулась Нета. Она вытащила во двор ворох фонариков и гирлянд, и мы впятером весь вечер развешивали всё это по двору. Мы пытались выпытать у Неты, к какому празднику мы готовимся, а она, смеясь, отнекивалась от наших вопросов, и наконец сказала: «Ну, хорошо. Я жду гостя. Он должен прийти сегодня или завтра. В общем, на днях. Это очень важный гость, и мне бы очень хотелось, чтобы его приход не сорвался. От того, придет он или нет, зависит успех одного нашего большого проекта. Так что, пожалуйста, постарайтесь встретить его хорошо, тем более что эта история и вас прямо касается».

Больше мы, как ни старались, ничего из нее выудить не смогли.

Пару раз в проеме ворот мы замечали в подлеске что-то черное. Малыш теперь старался держаться поближе к нам, но ЧП не подходил к воротам. Оказалось, что Нета уже знала о нападении на Малыша и о взбучке, которую Псу задал Баламут.

– Сглупили мы с ним, конечно, – сокрушенно сказал ей Морган.

– Почему сглупили?

– Да мы его поймали и попытались договориться. Потом отпустили, а он вон чего. Ошиблись, конечно.

– Почему ошиблись? – удивилась Нета. – Очень правильно сделали, что попробовали договориться. И в любом случае – правильно, что отпустили. Где это видано – на привязь кого-то сажать?..

Очень у нас, видимо, были сомневающиеся морды, потому что она оглядела нас и добавила:

– Ни люди, ни собаки не рождаются злыми. Смотрите – он вернулся.

– Вернулся, потому что ему не прожить в одиночку в лесу, – сказал Морган.

– Не только поэтому, – возразила Нета. – Он мог бы направиться в Глухомань. Но он вернулся, хотя у него теперь поджилки трясутся от одного вида Рыжего. Человеку нужен человек. Так, а теперь самую длинную гирлянду.

Она ушла в мастерскую.

– Он больше не человек, – сказал Баламут. – Надо будет его отогнать.

– Не знаю, – проговорил Морган в сторону. – Мне его как-то жаль.

– С чего это?!

– Не знаю, – повторил Морган. – Может, потому, что сам таким же был.

– Уж ты-то, наверное, не пулял без вопросов в невиноватых людей, только потому что тебе так скомандовали! – легкомысленно брякнул Рыжий.

– Вот как, значит, ты уверен, что я так не делал, – тяжеловесно сказал Морган в сторону. – А как ты, интересно, представляешь себе современные военные действия?

У Рыжего вдруг нашлось какое-то срочное дело к Нете, которая шла через двор, не спеша разматывая длинную гирлянду.

Морган пошел в летнюю кухню, вынес оттуда миску с супом и поставил за воротами.

Глава 17. Контрабанда

День 4 (продолжение)

Потом мы развели костер в круге камней посреди двора. Гирлянды гроздьями висели вокруг, все фонарики горели, и двор теперь напоминал волшебную шкатулку с драгоценностями: всё сверкало и переливалось, разноцветные блики ложились на землю, стены ангара, листву, лица. Мы сидели вокруг костра и пили пунш, который варила на костре Нета. Это был не совсем пунш, он не опьянял, но кружил голову и веселил сердце.

– Самое время сжечь хвосты, – сказал Морган, и Рыжий согласно кивнул.

Морган первый вытащил из кармана коробок, вытряс оттуда несколько спичек и кинул их на угли. Спички ярко вспыхнули и мгновенно сгорели.

Я поискал по карманам и достал карандаш. У меня всегда с собой несколько простых карандашей: они часто теряются. Я бросил карандаш в огонь.

Баламут поступил проще всех: он выдрал у себя несколько волос, протянул над жаром, и рыжие волоски скрутились и исчезли.

Малыш смотрел на нас с любопытством. Видно, ему еще не приходилось прибегать к этому совсем простенькому волшебству, которое было доступно здесь каждому. Мы много раз видели, как оно работает. Все замыслы, которые злонамеренные люди в Лабиринте имели против нас, с этого момента начнут разрушаться. Арчев, контора, Григоренко-старший и прочие экспонаты этой кунсткамеры – все они забудут, что имеют на нас какой-то зуб, и займутся другими интересными и полезными для общества делами. Для этого нужно было просто сжечь на любом огне что-то, принадлежащее тебе.

Можно было сделать еще круче: сжечь что-нибудь, принадлежащее им. Например, какую-нибудь деталь от БМВ. Тогда всех причастных к этой истории вообще ждала бы веселая жизнь, наполненная удивительными событиями. Мы видели случаи, когда особо неустойчивые персонажи после этого оказывались где-нибудь в тихом специализированном санатории.

Но такими крайними мерами мы пользовались редко.

– Жалко только, что Саша в больнице остался, – проговорил Рыжий с неожиданной печалью. И я подумал, что это правда. С той скатертью-дорожкой у нас наверняка получилось бы его вытащить. А теперь он тоже нас забудет; хотя, может быть, и нет. Ведь у него не было злых намерений.

– Вы хотите обезопасить себя для выхода в Лабиринт? – неожиданно спросила Нета. – Правильно я вас поняла? – и мы воззрились на нее.

– Ну да, – с недоумением ответил Морган. – Мы так всегда делаем. А что?

– Нет, ничего, – сказала Нета. – Всегда делаете – молодцы. Только на этот раз могли бы и не делать.

– Почему?

– Ну, это не сработает, – поморщившись, сказала Нета. – Возможно, частично. Но основная опасность останется.

Мы переглянулись. Во что же мы ввязались?

– Единственный способ для вас сейчас оставаться в безопасности – не ходить в Лабиринт. Не спрашивайте, почему. Просто имейте в виду. Вы же хорошо помните, что Маша просила вас не ходить пока в Лабиринт? Особенно это касается тебя, проводник.

Она оглядела наши вытянувшиеся лица и засмеялась.

– Да вы не расстраивайтесь, что вы! Это всё такие пустяки! Мы разберемся с этим. Только нужно время. – Она помолчала. – Если хотите знать, мы с Машей доработаем этот проект, и вообще будет всё по-другому. Вы ведь хотите побывать в Городе? – вдруг спросила она.

– Город далеко, – от изумления откинувшись назад, проговорил Морган. Нета энергично помотала головой.

– Город тут в двух шагах, – сообщила она. – Я туда чуть не каждый день хожу. Мастерские почти всегда строятся в Предместьях. Но дело не в этом, а в том, что сейчас у вас все равно ничего не получится. А когда мы доработаем проект… Ну вот между прочим, Аптека ведь наверняка уже подходил к Городу. Ты ведь ходил по пустыне?

– По пустыне? – машинально переспросил я. – А!

И я вспомнил и рассказал им про свое путешествие по пустыне.

Однажды – очень давно, еще до знакомства с Морганом – я в очередной раз отправился вглубь страны и оказался на ровной, как стол, равнине. Она простиралась от горизонта до горизонта: твердая каменистая земля, редкие травинки, прозрачное безоблачное небо. Иногда вдалеке, на горизонте – неровные очертания циклопических каменных башен. Я шел, и воздух искрился прозрачной взвесью тончайших песчинок, которую нес легкий ветер. Я шел и шел, много дней, и я не уставал и не падал, и не испытывал ни голода, ни жажды, я просто шел без единой остановки, и я совсем не помню, о чем я думал.

А потом я остановился. И в то же мгновение, как будто так и надо, оказался посреди леса. Граница была совсем недалеко. Был солнечный вечер, на листве лежали желтые теплые блики, а в двадцати сантиметрах от моего лица по ветке дуба прыгала крупная белка. Белка села на ветке и посмотрела на меня.

– Труд – это еще не всё, что нужно, – сказала белка. Ее глазки-бусинки поблескивали в пронизанном лучами полумраке. – Труд не даст тебе погибнуть, но и спастись не даст. Ищи дальше.

Белка уронила мне прямо в руки полупрозрачный орешек изумрудного цвета, юркнула по ветке и скрылась в кроне. Попытавшись сделать шаг, я обнаружил, что мою ногу оплел вьюнок.

– И что? – спросил Рыжий.

– Ничего, – сказал я. – Больше я говорящих белок в Стране не встречал.

– Нет, – Рыжий нетерпеливо помотал головой. – Что случилось с орешком?

– Он оказался вкусный. А что?

– Возможно, это был единственный случай, когда ты мог вернуться из Фриланда не нищебродом, – улыбнувшись, пояснил Рыжий.

– Всё это замечательно, – сказал я, – но при чем тут Город?

– Как правило, когда кто-то хочет найти Город, он не избегает пустыни, – сказала Нета. – Но коротким путем, через Предместья, ходить гораздо лучше. Мы с Машей посоветуемся по этому поводу, только дайте нам время. Целители могут очень много, гораздо больше, чем мастера.

– Слушай, Нетка, – вдруг сказал Баламут, ковыряя палочкой землю. – А скажи. Целители случайно не умеют воскрешать мёртвых?

Я смотрел на Рыжего украдкой. К чему задан вопрос, понятно было сразу. Непонятно было, как он вообще решился на этот разговор.

Баламут сосредоточенно ковырял землю.

– Ну, все-таки… не настолько много, – сказала Нета.

– А вернуть человека из Ямы? – слишком быстро выпалил Рыжий. Палочка в его руках замерла.

Нета сидела неподвижно, опустив голову. В какую-то секунду мне вдруг показалось, что она сейчас встанет и уйдет. Но, конечно, она не сдвинулась с места.

– Теоретически, – сказала она наконец. И встряхнулась. – Теоретически это возможно. – Она подняла руку, останавливая вскинувшегося Рыжего. – Но на практике... Ты же понимаешь, что туда никто не попадает против воли. Если человек там оказался, то... он сам там оказался. Он сам это выбрал, пусть даже и не понимая, что делает. И чтобы выйти, он должен тоже принять решение сам. Но карабкаться по скользкому склону из... того места, которое ты называешь Ямой... это ведь совсем не то, что катиться вниз. Теоретически – да, обитатель этого места может оказаться способен на свободное волеизъявление. Те, кто там управляет, к этому и апеллируют, когда говорят, что человек там тоже свободен. Что он может мыслить по-человечески, говорить по-человечески, заявлять о человеческих желаниях, действовать в согласии с ними. Но чтобы сказать даже просто: «Я хочу жить в Лабиринте» – для этого человек должен о нем хотя бы вспомнить. Не говоря уж о том, чтобы быть в состоянии открыть рот для произнесения несанкционированных звуков. И мы... не знаем способа напомнить обитателям Ямы о чем-то еще, кроме Ямы. Это и в Лабиринте-то тяжело, напоминать о свободе. Сколько героев на это жизнь положили, – она вздохнула. – Но в... том месте, о котором ты говоришь... Понимаешь, мало ведь вспомнить... – она помолчала. – Нет, Рыжий Лис. Мне очень жаль. Я не знаю способа спасения из этого места.

– Я понял, – сказал Баламут, безразлично глядя в сторону.

– Но я знаю примеры спасения, – сказала Нета. – Я даже знаю вот что: тот, кто умудрился выйти из Ямы, как правило, не задерживается в Лабиринте.

– А ты кого-нибудь знаешь из таких людей? – спросил Морган, посматривая на Рыжего. – Не теоретически? Здесь, в нашей Стране?

– Не лично, – ответила Нета.

– Все говорят: «не лично», – глядя в сторону, произнес Рыжий. – Говорят: «я не знаю способа». Лучше бы уж вообще ничего не говорили.

– Кто ищет, – сказала Нета, – тот находит.

Легко сказать – кто ищет, тот находит!..

Пока что мы находили на этом пути только неприятности.

Малыш спал, свернувшись калачиком, на одеяле возле костра. Я смотрел в огонь и думал о Маше. «С кем и где ты провела эту ночь, моя сладкая N?»

– Странно знаете что? – снова заговорила Нета. – Что в последнее время в Яму попадает всё больше людей. А во Фриланд всё меньше. Проводников-лабиринтцев стало очень мало. Может быть, это потому, что жизнь в Лабиринте стала комфортной? Человек привык антидепрессантами глушить желание свободы?

– Человек обленился, – сказал Морган. – Человек сидит в своем выбранном закутке Лабиринта и ничего не делает, и думает, что это нормально. Там люди ведь ничем не занимаются. Время занимают только. Все вот эти договора, полеты в Челябинск, пельмени, ссоры с женщинами – что ж во всем этом, интерес, что ль, какой-то есть? Кому от всего этого становится лучше? А ведь так привыкаешь ничего не делать, что от мизерных усилий устаешь! От усталости падаешь, болеешь от усталости! ...А во Фриланде ты постоянно занят. И тоже устаешь, конечно, особенно на первых порах. Попробуй-ка с людьми снова в нормальном тоне научись говорить, когда уже только рычать привык, и не смотреть на другого, как будто тебе всё заранее про него известно! Или посиди, почитай книги в Тесле, когда мозги уже насквозь заржавели, потому что последняя твоя интеллектуальная активность – задачки по арифметике в армейской учебке! Или походи с проводником по Пограничью. Я от этого сначала до обмороков уставал. От непредсказуемости больше. Не знаешь, когда надо будет, удирая от синюшек, по болоту полдня прыгать, а когда в схроне сидеть, пережидая, пока бобовые стебли вокруг тебя до неба дорастут. А на переходах меня Аптека по-первости знаешь как уматывал! Хотя я не подавал виду, конечно. Да как так: дохляк вроде, ботаник, а идет тишком да посвистывает, да еще болтает без умолку, а с тебя уже семь потов сошло и ноги подкашиваются!..

Когда Морган смотрит на Нету, он почему-то сразу начинает улыбаться. Довольно бессмысленной улыбкой.

И Нета слушает его внимательно, и быстрые глаза весело блестят.

Кажется мне это – или между ними что-то происходит?

Это было бы хорошо. Хоть один из нас утешится.

Чтобы не мешать им, я ушел спать. Ночью мне в глаза блеснул фонарик, и голос Моргана сказал:

– Спишь? Это правильно. Спи. Я уговорил Нету завтра с утра попробовать взять нас с собой в Город.

– Ничего не выйдет, – спросонья сказал я. И снова заснул.

День 5.

...Ничего, конечно, не вышло. Малыш тоже сразу это понял и отказался идти, а меня они уломали. Мы пошли вчетвером, заблудились, ходили по непролазной чаще целый день. Замучились, извозились в зелени, исчесались от колючек. Плюнули, повернули назад и через час вышли к мастерской.

День 6.

Нета сказала нам: «Ну, вчера весь день потеряли из-за вас – вот теперь помогайте мне». Рыжий ночью опять исчез, и мы с Капитаном до обеда были на подхвате у Неты, которая без спешки, но и без единого перерыва достраивала летающий скутер. Больше мы наблюдали, конечно.

В проеме ворот мелькало черное. Иногда Пес появлялся и сидел, отвернувшись, под стеной – и пропадал, стоило мне или Моргану взглянуть на него попристальней. Малыш держался возле нас.

Потом Нета оседлала скутер и сделала на нем пару кругов по двору. Удовлетворенно кивнула, слезла и куда-то ушла, стаскивая рабочий фартук. Мы с Морганом долго разглядывали ее новое творение: нам страшно хотелось тоже попробовать, но мы не решились, а когда отправились на поиски Неты, чтобы спросить разрешения, то обнаружили, что в мастерской больше нет ни ее, ни Малыша. Может быть, они ушли вместе, а может, Малыш просто где-то приключался сам по себе. А может, вообще вернулся в Лабиринт.

Пса возле мастерской тоже не было.

Вечером снова явился Баламут – кажется, на запах. Мы с Капитаном сидели в летней кухне с распахнутыми окнами и пекли лепешки на железной печке. В какой-то момент, откуда ни возьмись, скользом вывился к нашему очагу и Рыжий: только что его нет, и вот он уже сидит за столом, жадно молча дует на выхваченную со сковородки лепешечку и кусаетее, обжигаясь.

Морган посматривал на него как-то очень внимательно. Видно, он уже долго ловил такой момент. Все-таки он дождался, пока Рыжий утолит голод.

– Ну что? Колись!

Рыжий вздрогнул и замер, уронив кусок лепешки. Он глядел на Моргана, как школьник, который надеялся, что взрослые давно забыли про оставленную без внимания шалость… Он каким-то образом сразу понял, о чем речь.

Он зачем-то оглянулся по сторонам, сунул руку за пазуху. То, что он достал и положил перед собой на стол, в первый момент казалось просто небольшой ровной трубочкой. Но тут же становилось ясно, что это музыкальный инструмент: дудочка или флейта.

– Ну и? – сказал Морган.

Рыжий промолчал, и я пояснил:

– Это было в том футляре.

Морган немного подумал, разглядывая черную дудочку. Она была изготовлена явно вручную из материала, напоминающего старое черное дерево. В лаково поблескивающем боку неизвестный мастер аккурратно просверлил несколько отверстий.

У меня уже было время всё это рассмотреть.

– Значит, это и есть твоя контрабанда? – уточнил Морган. – Ну и?

Рыжий вздохнул и сообщил ему:

– Это называется «труба мертвых».

– Это даже звучит так, что сразу хочется держаться от нее подальше, – прокомментировал Морган. – Где достал?

Рыжий вздохнул, почесал шрам.

– Ну, купил. У одного шамана.

– Прелестно, – оценил Морган. – И… где ты, кстати, взял-то его, этого шамана?

– А он на меня сам вышел, – сказал Рыжий. – Знаешь ведь, был бы спрос, а предложение найдется… рано или поздно.

– И что, ты прям просто так пошел, заплатил и купил, как хлебушек?

– Ну, не совсем как хлебушек, – вздохнув, отозвался Рыжий. – Я дорого заплатил.

И, подумав, добавил:

– Очень дорого.

Я даже боюсь себе представить, что означают слова «очень дорого заплатил» в понимании Баламута.

– Ну, давай. Колись дальше.

Рыжий снова вздохнул и помялся. Взял нож, воткнул рядом с собой в скамейку. Покачал, вынул и снова воткнул.

– Колись, колись. Раньше начнешь – раньше кончишь.

– Ну, сконнектился со мной недавно один чел, – скучным голосом заговорил Рыжий. – Прислал хорошие рекомендации. Я его проверил, как мог, но в Лабиринте разве знаешь, где там настоящий специалист? Ну, списались мы. Вот, говорю, такой у меня запрос. Он отвечает, что, мол, да, есть один инструмент – примерно то, что вам, мол, нужно. И показывает эту дудку. На форуме одном мы переписывались, – пояснил он. – Я тоже так смотрю, написано: «труба мертвых». Название условное, объясняет мне колдун. Инструмент можно перенастроить под разные цели. Да и использовать ее по прямому назначению человеку с вашим уровнем подготовки я бы не рекомендовал. Так и сказал: «С вашим уровнем подготовки». «Откуда, говорю, ты знаешь, какой у меня уровень подготовки?» – «А вам, говорит, известно, например, что такое голодные духи?» Я попробовал было плести всякую ахинею, но он ничего не отвечал, и молчание было, знаете, такое, выразительное. Я и заткнулся. Он еще помолчал для внушительности, а потом говорит: «Ну вот видите, – говорит. – И выяснять это у вас наверняка охоты нет, да и надобности тоже. При использовании трубы по прямому назначению приходится иметь дело с голодными духами, а это практика не для слабой психики». Цепляться за «слабую психику» я уж не стал. Психика у меня и правда слабая. «Ну вот, – пишет он дальше, – я берусь вам перенастроить трубу так, чтобы по ее сигналу возникла связь».

Рыжий удрученно замолчал.

– Связь с..? – спросил Морган. – Что из тебя всё клещами надо тянуть?

– Связь с Ямой, – скучно пояснил Рыжий.

Мы помолчали. Морган кусал губу.

– Я говорю: связь – это мало, – продолжил Рыжий. – Мне надо оттуда человека вытащить. Он отвечает: в этом и состоит уникальная особенность данного артефакта. Будучи призванным один раз, существо является уловленным. И в воле призвавшего задержать его или отпустить. Природа существа, его возможности, а также местонахождение до сигнала трубы в этой технологии не имеют значения. Поэтому артефакт и называют «трубой мертвых»: как правило, когда маг платит цену, необходимую для получения права воспользоваться этим артефактом – то он пользуется им для призыва существ, принципиально недоступных для иных способов призыва.

Мы знаем, что это значит, когда Рыжий начинает изъясняться, как на защите диссертации.

Хреново ему до последней степени, вот что это значит.

– Ну и что же это за цена, спрашиваю я. Мне приходит инструкция. Подробный и очень простой мануал, каким именно образом следует оплачивать покупку артефакта. Покупатель подписывает закладную. Закладная бессрочная. По условиям закладной покупатель, после того, как он воспользовался артефактом, обязуется добровольно, в скобках: без принуждения по требованию владельца закладной проследовать в локацию Мира, именуемую Ямой.

– Все-таки ты олигофрен, – бесцветно прокомментировал Морган.

Рыжий снова зачесался и закончил:

– Реализации закладной ее владелец вправе требовать от покупателя в любое время, но перед этим он должен сделать своему должнику три предупреждения.

Мы помолчали.

– Ну, и что ты? Кровью расписывался? – спросил Морган.

– Нет, никакой крови. Всё очень простенько. Старая добрая Англия. Верхний этаж «Честерфилд Мейфейр». Лепной потолок в стиле рококо. На потолке висит хрустальная люстра десятиметровой длины. Холуи в ливреях. Договор в трех экземплярах. Малахитовый стол, золотой паркер. Всё, как полагается в приличных семьях.

– А зачем это твоему шаману? – спросил Морган. – Отправлять кого-то в Яму?

– Не имею понятия, – сообщил Рыжий. – Но предполагаю, что у него, возможно, тоже есть… обязательства.

– Если бы я знал, что ты собираешься заключить такую сделку, я бы тебя связал, приволок насильно во Фриланд и больше отсюда на выпускал, – неторопливо проговорил Морган.

Мы еще посидели, и я удрученно поразмышлял над вопросом, каков был бы результат попытки насильно привести кого-то в Свободную Страну. Морган еще немного подумал.

– И что? Ты уже?..

Рыжий помотал опущенной головой.

Тогда Морган неторопливо сграбастал флейту и спокойно взялся за оба ее конца.

Получится ли у него ее сломать? Может, и получится. А может быть, Рыжий этого и ждал… Но тот сидел и только смотрел на Моргана исподлобья.

– Ну, давай, – угрюмо сказал он. – Я вернусь в Лабиринт и залезу в петлю. Тебе от этого будет легче?

Мы еще посидели, и Морган положил флейту обратно на стол.

И тогда Рыжий взял ее, поднес к губам и подул.

Глава 18. Колобок

1.

Мы с Морганом всю ночь провели в засаде у кабаньей тропы, но, видимо, неправильно выбрали время и место: не только по тропе ни одна свинья за ночь не прошла, а вообще весь лес будто вымер. Тишина стояла глухая и плотная, ни одна веточка в темноте не шевелилась, и звезды в небе не горели. Но на северном горизонте часто-часто беззвучно полыхали зарницы, и тогда весь лес становился виден до мельчайшей черточки, до прожилки на листе, до капли на мокрой ветке.

А утро пришло жемчужное, туманное. Мы возвращались с неудавшейся охоты, когда из мокрых кустов на нас вывалился Рыжий: патлы столбом, в глазах блеск и невыносимое самодовольство.

– Как дела у девственников и ботаников?

– Не хуже, чем у озабоченных, – весело ответил Морган.

– Ну что, идем до хаты? Понятно, где же вас еще кто-то тут накормит…

– Дело не в этом, – заметил Морган. – Сегодня – седьмой день.

И правда! Как это я забыл?

Сегодня мы кое-что узнаем.

До мастерской было рукой подать. Мы даже слышали уже знакомое стрекотание. Хотя, погодите, а почему звуки летающего скутера приближаются?

– Нета едет, – Морган прислушался.

– Это не она, – сказал Рыжий, прищурился и отставил в сторону ногу.

Летающий скутер, вывернув из-за поворота, чуть не врезался в нас, перегородивших тропинку, но все-таки успел затормозить.

Водителя я узнал мгновенно.

– Это что? «Голда»? – развлекаясь, начал Баламут, пока я стоял столбом. – Откуда дровишки, пацан?

Водитель – молодой, довольно полный, круглолицый – молчал, растерянно переводя взгляд с Рыжего на Моргана, а с Моргана – на меня. Я смотрел на него, хватал ртом воздух и не мог ничего сказать.

– Откуда у тебя Неткина машинка, спрашиваю? – весело продолжал допрос Рыжий. – Она ж ее никому не давала, для гостя какого-то берегла? Ты что, ее стырил? А не колобок ли ты часом, пацанчик?

Тот побагровел и насупился, и вдруг Морган догадался.

– Ба, да ты же лабиринтец? Ведь так?

– С чего ты взял? – удивился Рыжий.

– Да когда это ты видел такое, чтобы фриландцы велись на твои идиотские подначки? Лабиринтец? Да? – спросил Морган у круглолицего. – Да не журысь, хлопчик. Мы тоже оттуда.

– Откуда? – багровея, пробурчал тот.

– Да из Лабиринта, откуда же. Ты ходишь через Границу... да? Там – тянешь лямку, травишься паленкой, ходишь по стенам... тут – свобода, чистый воздух, лав энд пис, рок энд ролл... Андестенд, не?

– Чего?..

Морган и Баламут переглянулись, и Рыжий спросил:

– Слушай, ты как вообще оказался в этой Стране?

– Люди! – воскликнул я, наконец обретая дар речи. – Я понял! – Эти двое уставились на меня. – Никакое это было вовсе не лекарство!..

«Колобок»! Рыжий все-таки умеет угадать с прозвищем.

И понятно, почему они его не узнали: ведь они не заходили тогда в палату!

– Ведь так? – с восторгом спросил я у Колобка. – Ты ведь раньше не был в этой Стране? В детстве только, да?

– Ну... да, – настороженно ответил тот, что-то сообразив. Моему восторгу не было предела.

– А давно ты здесь?

– Не... нет. Со вчера. С вечера.

– Ну! А как, как ты прошел? Сам?

– Да, я... В больнице. Как бы... вспомнил. После комы…

– Так-так-так, – забормотал Рыжий. Морган озадаченно молчал.

– Поезжай, дорогой, – чуть не прыгая от радости, сказал я юному байкеру, которому мы семь дней назад принесли волшебный эликсир в реанимацию Эктополя. – Поезжай, как тебе Нета говорила, разберись тут, сколько сможешь. Чем больше ты увидишь, тем лучше. Как я тебе завидую, ты бы знал! Первый раз путешествовать в одиночку по этой Стране!

– Так-так-так, – бормотал Рыжий, – что-то я такое…

– Ну, поезжай же, – воскликнул я, и байкер наконец нажал ногой на что-то в механизме. Удаляясь от нас, он оглядывался.

– Кажется, мы не очень вписались в его представления о типичных фриландцах, – сказал я, глядя ему вслед.

– Зачем ты его отпустил? – спросил Морган.

– Да он всё равно ничего особенного не знает, – ответил я, чуть не прыгая на одной ножке. – Пусть гуляет. Тем более вы его напугать умудрились сходу, а это конструктивному общению не способствует.

– Кто это, Аптека?

– А до тебя не дошло? Это же тот байкер! Иван Лепёхин, которого мы с Машей напоили эликсиром!

2.

– Не понял, – сказал Морган. – А как же он прошёл через Границу? Он что, проводник? Вы об этом ничего не говорили.

– Не понял он, – торжествующе проговорил Рыжий. – Мыслитель! Ты бы, даже если тебя бы самого этим эликсиром напоили, ничего бы не понял! Он же стал проводником!

– Ха, – сказал Морган, помолчав. – Вот оно что. Тогда наконец ясно, зачем была вся эта сложная канитель с Машиным путешествием в Лабиринт. Ради такого, конечно, можно и не так напрячься…

– Видимо, Маша сама должна была проверить, как он отреагирует на приём «выпейменя», – подхватил Рыжий. – Так? Помните, она там что-то отмеряла, высчитывала, да?

– «Выпейменя» – это ключ, – сказал я. – Они там, в Городе, разработали способ перехода через Границу для любого лабиринтца! Универсальный ключ, понимаете?

Новость была потрясающей. Морган усомнился:

– Так уж сразу универсальный.

– Да всё равно! – воскликнул я. – Где ты такое видел, чтобы взрослого человека можно было научить самостоятельно выходить из Лабиринта?!

– Да с чего тебя разобрало-то так?!

– С чего меня?!. – я даже задохнулся. – Да вы понимаете вообще, что это значит?!

– Что? – спросили эти двое хором.

– Да мы же теперь хоть кому сможем сюда дорогу показать! Кому захотим, любому! Вы же теперь сами сможете сюда ходить! Без меня, понимаете?!

Баламут и Морган переглянулись. А я повернулся на пятках и бросился по тропе.

– Куда ты так бежишь? – поспевая за мной, спросил Морган.

– Нета, – объяснил я, не чуя под собой ног от радости. – Нета должна что-то знать. Блин, да она должна много об этом знать!

– Если только она расскажет, – пробормотал Морган.

– Пусть только попробует отмолчаться! Теперь, когда мы догадались! Мы все-таки им помогли, ну! И вообще: у нее, может, еще есть эликсир. Ты представляешь? – у меня захватывало дух.

– Надо было этого Колобка расспросить, – помолчав, высказался Морган.

– Да что он может знать! Разве что догадки. В любом случае Нета знает больше.

Ноги несли меня сами. Морган и Рыжий неслышно поспевали сзади. И помалкивали.

«Задумывались»! Значит, не просто задумывались. Теперь понятно, в чем был секрет. Значит, мы были несправедливы к Маше. Я прямо чувствовал, как оттаивает у меня сердце. Ради такой цели я был готов им простить и ту перестрелку; Морган прав – ради этого я бы и не то им простил!

Интересно, почему Маша нам не рассказала сразу? Может, она не была уверена в результате? Наверное, так и есть.

– Раньше этого овражка не было, – заметил позади меня Морган.

Мы спустились в низину и шли теперь по сырой листвяной подстилке под почти смыкающимися ветвями сгустившихся кустов.

– Да мало ли где чего не было, – отозвался Рыжий. – Тут всего ничего осталось дойти…

– Кстати, – сказал я ему. – Возможно знаешь что? Что с помощью эликсира можно не только Границу между Лабиринтом и Фриландом открыть. Может быть, так можно… и в Яму зайти, а потом выйти. Понимаешь?

Рыжий поежился.

– Я бы предпочел сначала получить какие-то гарантии, – заметил он, ныряя под сырые ветви. – Ну, что я действительно оттуда выйду…

– Да не ссы, – легкомысленно сказал я. Эйфория несла меня на крыльях. – Я же тебя не заставляю сию минуту туда идти.

Рыжий не ответил, задумчиво принюхиваясь к воздуху. Воздух тут был сырой, холодный, даже промозглый, и свет потускнел из-за нависших над оврагом густых ветвей, как вечером. Но направление правильное, я в этом был уверен. Когда эта низина кончится? Уже пора и прийти.

С ветвей моросило росой. И холодно тут. Бр-р.

– Печкин, – окликнул меня сзади Морган. Голос у него был странный.

Овраг немного расступился перед нами. Я остановился.

– Бро, это что за фигня? – спросил Рыжий, слизывая с губы холодные капли.

Я огляделся. Увидел изменившееся лицо Баламута, и потускневший цвет неба, и в нескольких шагах впереди – метрового обхвата стойку опоры аэрорельса, уходящую вверх.

У меня смерклось в глазах.

3.

...Я пришел в себя и обнаружил, что стою, прислонившись к Моргану, а Баламут больно теребит меня за уши.

– Хватит, – попросил я. – Перестань.

– Во. Глазки открылись, – деловито сказал Рыжий. Голос у него немного дрожал. – Ну? Ты какого беса нас сюда притащил? Приключений захотелось? Так шел бы один... Мы-то тут при чем?

Вокруг было темно, как ночью. Баламут почему-то был в том самом изящном костюме, в котором в Лабиринте распускал перед Машей хвост. Я увидел на себе свой собственный длинный плащ. Он был слишком легким для поздней осени, мне было холодно. Я увидел на Моргане серый костюм, который был куплен им перед вылетом в Грецию. Увидел редкий сырой лесок, смыкающий над нами тонкие ветки, и цепочку тусклых фонарей вдали, и огни пролетающих по трассе машин.

– Ребята, простите меня, – сказал я. – Я заблудился.

Я стоял, прислонившись спиной к опоре вышки (ноги держали меня плохо). Морган стоял рядом и молча мрачно курил. Рыжий бегал вокруг.

– Заблудился он, блин!.. Приключений ему мало, блин!.. Приключений ему захотелось!.. Сказано же ему было!.. Русским по белому!.. Да гори оно синим конем!..

– Но как? – спросил меня Морган. – Ведь не было никакой водной преграды.

– Так тоже бывает, – сказал я. Я как-то резко устал и ослаб, меня мутило и пробирало дрожью. – Иногда Граница выглядит как туннель. Редко, но так бывает…

– Ни денег! Ни хрена! И где мы вообще? А?

– Мда, – проговорил Морган, затягиваясь. – Проблема.

– Телефон, – пробормотал Рыжий и принялся судорожно рыться по карманам. Вытащил телефон, с удивлением повертел его в руках. Я заметил на боку аппарата логотип: теперь это был его обычный «ZTA» без всяких загадочных цветочков.

– Не включай, – сказал Морган и щелчком выбросил сигарету.

– А?

– Дай-ка сюда.

– Зачем это?..

– Позвонить, блин, симка своя... Аптека, давай свой тоже.

Я полез в карман плаща и достал свою “нокию”. Морган забрал у меня мобильник. Выщелкнул из него батарею. Кинул останки на землю и аккуратно раздавил каблуком.

– Ну?

У Рыжего слезы выступили на глазах. Он не мог смотреть, он отвернулся, чтобы не видеть, как Капитан разбивает его любимый андроид.

– А твой?!

– Мой никто не отследит, – сообщил Морган. – Пошли отсюда. Надо понять, что у нас в активе.

4.

– Итак, дорогая команда «Титаника», мы напоролись на непонятно откуда взявшийся айсберг. Но корабль наш пока еще не затонул, поэтому я как капитан предлагаю перестать носиться, как курицы с отрезанными головами, и начинать соображать.

– Лично я уже битый час соображаю, – пробурчал Рыжий. – Только что тут соображать-то? Драпать надо, а не соображать.

– Мнение младшего подметальщика мы услышали, – невозмутимо заявил Морган. – «Что тут думать, трясти надо»! Никто от него ничего более содержательного и не ожидал. Хотелось бы услышать мнение начальника транспортного цеха.

Мы сидели в придорожной забегаловке, никого больше не было в полутемном зале, перед нами дымились три пластиковых стаканчика с жидкостью кофейного цвета. Морган притащил нас сюда как-то очень быстро, мне показалось – буквально за десять минут. Я бы ни за что так быстро не сориентировался; может быть, я бы вообще остался на месте, там, где потерял дорогу. Сейчас я сидел, забившись в угол вместе с жестким стулом. Мне было нехорошо.

– Название бара и меню, как мы видим, тут на нашем языке, – невозмутимо продолжал Морган. – Девочка тоже говорит по-нашему. Это нас очень обнадеживает, не так ли? Задача выяснения нашего местоположения облегчается. Предлагаю рабочий план. Пункт первый. Мы спокойно выдыхаем и приходим в себя. Пункт второй: занимаемся экипировкой и по ходу понимаем, куда мы попали.

– Чувак, – Баламут брезгливо туда-сюда передвигает по столу стаканчик, – во всей этой белиберде есть только два осмысленных слова: «мы попали»…

Я молчу.

– Третий пункт, самый простой, – не слушая его, продолжает Морган. – Мы сходу идем искать гейт и быстро его находим. Резонов задерживаться здесь у нас ноль. Какие будут возражения?

Я смотрю в стол. Смотреть ему в глаза я не могу.

– Аптека? Ты с нами?

– Я... не знаю, – сказал я через силу, не поднимая глаз. – Наверное.

– Охо-хо, – вздохнул Морган. – Видно, придется вводить подпункт. Заниматься психологией. Не силен я в психологии! Ну, ладно. Скажите-ка мне, товарищ Печкин. Вы тут сделали один такой не совсем понятный заход, вот непосредственно перед тем, как нам вляпаться в эти неприятные неприятности. Мне и сразу захотелось его прояснить, этот заход, да времени недостало. Вы что-то там говорили о том, что хорошо бы, мол, было товарищу Моргунову и товарищу Григоренко научиться самим открывать Границу? Что, мол, это им будет удобнее там или быстрее? Я так понял, именно такая перспектива – что мы с Баламутом вроде как больше не будем от тебя зависеть – тебя привела в восторг, близкий к помрачению рассудка. И ты именно из-за этого привел нас вместо уютненькой Неточкиной мастерской прямиком в задницу. Если я не прав, поправь меня. Молчишь? Ну, конечно. – Баламут перестал гонять стаканчик по столу и смотрел на Капитана с большим интересом. – Так вот, скажи-ка мне вот что. Правильно ли я понимаю, что ты сейчас думаешь так: у Моргана и Рыжего могут быть и свои дела. Но Морган чувствует себя ответственным за мою немножко слишком подвижную психику. И поэтому ходит за мной, охраняет меня от всего... А Рыжий – вообще случай запущенный, он бы, может, давно добился, чего хочет, если бы не вынужден был каждый раз меня дожидаться, чтобы Границу пересечь. И они всё это время зависели от меня, и откуда я знаю: может, за три года это успело им немножечко поднадоесть? А может, они оба меня сейчас пришибить готовы из-за того, что я ошибся? А может быть, они оба вообще относятся ко мне как к балласту, который давно были бы рады скинуть?

Он остановился и принялся пить кофе. Я смотрел на него во все глаза. На моей памяти это была самая длинная речь, произнесенная Морганом.

– Можно отвечать, – невозмутимо заметил он, отхлебывая.

– Я... да... нет!

– Вау, – проговорил Баламут, глядя на меня с недоумением. – Кроме шуток? Ты правда так думаешь?

– Печкин, – сказал Морган. – Я даже вон к нему так не отношусь, – он показал стаканчиком на Рыжего. – При всей его ниочемности. Не знаю, приходило тебе это в голову или нет, но мне так думается, что Граница бы нас и не пропускала, если бы мы просто... друг другом пользовались. А без этого ты хоть горы умей переставлять, а нашу Страну не найдешь. – Он полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда зелененький туго скрученный рулетик, удовлетворенно хмыкнул и отделил одну банкноту. – Сходи заплати, – велел он Рыжему.

– А я-то думал, нам отсюда драпать придется, – весело удивился тот, схватил деньги и ускакал к стойке.

Морган спокойно молчал и пил кофе. И хорошо, что он молчал. Потому что мне было стыдно.

– Выпей эту бурду, – наконец приказал он. – Поправишься. Не нравится мне, как тебя деморализовало на пустом месте. Непохоже это на тебя. И спирту-то тебе не дашь... Мда. Надо нам, похоже, всё-таки куда-то вписаться.

– Но я вас подвел, – сказал я, и Морган как ни в чем не бывало кивнул:

– Не без этого. Просусанил на отлично.

– Я же правда хотел бы, чтобы вы научились тоже…

– Да кто ж не хотел бы!

– Я думал: если вы зависите от меня – то где здесь свобода?..

– Свобода – это не одиночество на вершине горы. Свобода – это возможность быть там, где нужно. И с теми, с кем хочешь, – Морган выхлебнул остатки кофе. – Вот что я в тебе не в последнюю очередь ценю, так это то, что с тобой не надо часто психологией заниматься…

– Смотрите-ка, – Рыжий вернулся с чеком в руках. Морган посмотрел, куда он показывает, и сказал:

– А! Так мы практически дома!

На чеке, в последней строчке, сразу после адреса забегаловки, стояло название города.

Мы не поехали в нашу с Морганом квартиру в центре. «Мало ли что», – туманно изрек Капитан, после чего подумал, куда-то позвонил, потом еще раз позвонил, и к забегаловке подъехало такси. В машине я наконец пригрелся и начал задремывать. Я все-таки чувствовал себя странно. Нездорово.

– Сколько там комнат? – брюзгливо спрашивал Баламут.

– Одна, – утомленно отвечал ему Морган.

– Жить с двумя парнями в однокомнатной квартире! – брюзжал Рыжий в ответ. – Нет, может, тут кому-то и в шалаше будет рай…

– Странно такое слышать от человека, делающего себе дырки в правом ухе…

– Странно такое слышать от человека, который никогда даже не пытался проверить, фикция это или нет!

– Ой, а вам таки хочется, чтобы я начал это проверять?..

Я улыбался сквозь полузабытье. Все было хорошо.

– Аптека.

– М-м.

– Слышишь? Возьми.

Это голос Моргана. У меня перед носом – его рука с белым, расплывающимся в тумане, кругляшком таблетки.

– Выпей. Не просыпайся, просто проглоти. Вот так.

Его голос уплывает. Мы в каких-то трущобах, в квартире, которую Морган снял на сутки. Я лежу, на мне несколько пледов, меня сильно морозит. Я сплю. Иногда сквозь сон проступают голоса и снова исчезают, как будто я слышу их по телефону, то и дело выпадающему из зоны доступа. Они мне снятся? Или они реальны?

– ...горит, прямо вот чую, как они к нам подбираются. Валить бы нам отсюда.

– Паранойя у вас, дорогой. Не может нас никто так быстро вычислить. Несколько часов потерпим. Ты видишь, он не в состоянии…

Голоса уплывают.

...Я почему-то вижу Александра Вуула. Он сидит рядом с моей постелью и смотрит на меня, ничего не говоря, и один глаз у него горит, как у зверя в темноте. Почему у него глаз как у зверя? Он тоже оборотень? Желтый огонь расплывается и превращается в фонарь, сквозь окно глядящий мне прямо в лицо. Я вижу Колобка на больничной кровати. Почему он снова под капельницей? Он же выздоровел, он нашел свою дорогу на свободу! Тут же я понимаю, что он снова в Лабиринте и болен, и нам с Машей снова надо идти его спасать. Где Маша, почему ее нет? Ее нет, потому что Баламут поднимает к губам черную флейту. Не надо звать мертвых, остановись, не надо!..

– Аптека. Чш. Успокойся. Слышишь?

Меня удерживают руки. Кто это, кто здесь?.. Нет, всё хорошо, это Морган. Лоб холодит что-то мягкое. Я, весь мокрый от пота, лежу навзничь на кровати под простыней.

– Что там? – сонный голос Рыжего.

– Всё в порядке, спи, – где-то в стороне, как из бочки, говорит Морган.

Штора задергивается, фонарь за окном пропадает. Я снова проваливаюсь в сон.

...Где-то хлопает дверь.

– Тебе самому, значит, можно гулять!

– Тс-с.

– А мне, значит, сиди кукуй в этом клоповнике! – шепотом возмущается Баламут.

– Да ты запалишься тут же, что я, не знаю тебя. Полезешь звонить кому-нибудь... Интернет не включал?

– Да не включал, не включал, блин, расслабься уже…

Булькает вода, которую наливают в стакан.

– Митя.

Я разлепляю глаза. Маленькая почти пустая комната. Где мы? Сквозь задвинутую штору брезжит серый утренний свет. Передо мной темная фигура Моргана.

– Пей.

Я пью какую-то микстуру.

– Это тебя надо было Аптекой прозвать, – говорит где-то сбоку Баламут, и комната снова как-то очень быстро проваливается в небытие.

...Маленькая комната, за шторами – солнце и детские голоса. Тихо гудит компьютер. Стол в комнате один, и на одной его половине Баламут в наушниках с насупленным лицом гоняет что-то разноцветное по экрану ноутбука. На другой половине Морган разложил перед собой на газете какие-то многочисленные железячки, сидит в одной майке, вертит в чем-то отверткой и, фальшивя, напевает сквозь зубы. На его плече – знакомая татуировка в виде игрушечной совы. Мне кажется, что игрушечная сова шевелится и мигает мне на плече у Моргана. Я закрываю глаза. Я стараюсь заснуть.

Вот бы так раз – и открылся гейт. Вот взял и открылся прямо сейчас, мечтаю я сквозь сон. Прямо вот в этой стенке в ужасных розово-серых обоях, как в детстве. Но дудочка, черная дудочка, которую мы принесли... Ведь нам было сказано – не ходить в Лабиринт... Где теперь выход?

Я сплю, и мне снится в темноте табличка «выход», надежно и успокаивающе зеленая. Она маячит впереди и не желает приближаться, хотя я бегу к ней со всех ног.

...Я проснулся. Я лежал в одних трусах под простыней, и голова у меня была на удивление свежая и ясная. За окном снова фонарь светил мне в глаз. В комнате никого не было, а под притворенной дверью лежала полоска света.

Завернувшись в простыню и зевая, я явился на кухню. Жмурясь от яркого света, я обнаружил на кухне Моргана и Баламута, мирно играющих в нарды под соленую хамсу.

– Попустило? – спросил Морган, увидев меня. И сам себе с удовлетворением ответил: – Ага. Попустило малость. Давай, на выход. Рыжий, дуй собирайся.

– Партию-то доиграем, э, – сказал Баламут возмущенно, обкусывая рыбу. – А то проигрыш светит – так ты косить сразу, да?..

На сборы нам не понадобилось и получаса. Моя внезапная болезнь ушла так же быстро, как навалилась; сейчас мне было даже удивительно, что пару часов назад я не мог поднять головы. Казалось, что гейт поджидает нас буквально за углом.

Но и к долгим поискам я тоже был готов.

Мы вышли из подъезда. Вокруг был спальный район, уже успокоившийся к ночи. В окне первого этажа зачем-то горела свеча. Воздух был холодным до ломоты в зубах, и в чистом небе над нами, помигивая, шел спутник. Морган в своей вылазке купил мне взамен легкого плаща длинное пальто – как раз как я ношу в Лабиринте.

– А это еще что? – вскрикнул Рыжий.

Я обернулся. Черный бентли тихо остановился прямо у подъезда. Дверца хлопнула. Возле машины в сумерках нарисовался силуэт в кашемировом пальто.

– Машину, Герман Богданович?

Глава 19. Бегство – это не свобода

1.

– Ты как нас нашел?!

– Через ваш телефон, г. Моргунов, – смущенно сказал Саша, держа руки на виду. – Та... чехарда возле больницы меня очень... заинтересовала.

– Кто еще знает? Быстро говори!

– Никто, – убедительно разводя руками, ответил Саша. – Герман Богданович! – торопливо обратился он к Рыжему. – Это моя личная инициатива! И моя реализация. Ведь я же специалист! Я отследил ваш сигнал... Да посмотрите вокруг, никого же нет!

Морган ступил за угол и пропал из глаз.

– Слышь, дорогой, – проникновенно сказал Баламут, не торопясь подвинулся к Саше и крепко, удобно взял его обеими руками за кашемир. – Если он сейчас обнаружит что-то... Группу слежения, охрану…

– Я понимаю, – Саша не двигался. – Это необходимо. Проверяйте.

Баламут некоторое время сверлил его глазами. Потом отпустил. Я напряженно ждал.

Морган появился очень быстро. Мрачный, обескураженный, злой. Он содрал с лица маску и приступил к нашему неожиданному сталкеру.

– Руки.

Стремительно он обхлопал Сашу по бокам. (Как он с такой скоростью что-то надеется найти?) Тот покорно подчинялся. Морган отступил от него на шаг и скривил губы. Смотрел он на Александра... нехорошо. Он умел так смотреть, что люди начинали немножко суетиться.

Но Саша не засуетился.

– Поверьте, – он взглянул на Баламута, – у меня не было ни малейшего желания с кем-то делиться своими догадками. Мало того, что в сумасшедшие запишут…

– Какими. Еще. Догадками, – раздельно и выразительно произнес Морган.

– Я же говорю, – терпеливо ответил Саша, переводя на него взгляд. Руки он по-прежнему держал на виду. – Я специалист по информации. Я... вижу, когда происходят нестыковки. Это видно. Как черная кошка пробегает. Вы же знаете, Денис Анатольевич, вы ведь тоже специалист.

– Я думал, что да, – сквозь зубы процедил Морган.

– Ну, а как можно было не обратить внимание на то, что произошло в Эктополе! Вот вы бы такое пропустили? Вижу, что нет. Там же просто оставалось... идти за белым кроликом! Правда, вместо «Матрица» вы говорите «Лабиринт», но…

– Это готовая клиника, – прокомментировал Морган, кривя губы, как Карл Урбан в роли Судьи Дредда. – Диагноз. Что думаете?

Рыжий секунду помедлил. И выдохнул.

– Да то же самое, что ты, – весело сказал он. – Ты ж нас не спрашивал бы, если бы не сомневался... И вообще, мы же всё равно хотели ему рассказать…

Саша улыбнулся и опустил руки.

– Так машину? – спросил он.

– Не, – Морган задумчиво покачал головой. – Тут придется ножками. Аптека? Ты тоже так думаешь?

– Белый кролик повторит то, что сказал в Эктополе, – сообщил я. – У белого кролика нет ощущения, что нора окажется так же широка для четверых, как была для троих.

– В Эктополе мы прошли впятером, – легкомысленно сказал Рыжий. – Мы, да плюс Машенька, да плюс ЧП. Да плюс две машины! Ты же принял «выпейменя». Почем тебе знать, может, ты уже можешь теперь кого угодно через Границу водить?

– В любом случае такая... пронырливость заслуживает награды, – с каким-то, кажется, уважением заметил Морган. – Как ты мой сигнал расшифровал, я не врубаюсь…

– Рассказать? – с готовностью предложил Саша.

– Потом, – отмахнулся Морган. – И поддержки у тебя нет... Не со спутника же нас ведут... Я верю, что Рыжий у нас дорого стоит, но все-таки не до такой степени.

– «Рыжий», – Саша улыбался. – «Аптека». Меня еще тогда удивили ваши... непосредственные прозвища.

– Если хочешь с нами тусоваться, привыкай, – говорит беспечно Баламут. Он совершенно отошел. Он страшно доволен таким удачным началом нашей экспедиции. – Подожди, мы еще и тебе придумаем.

– Ну что же, – Морган задумчиво побренчал чем-то в кармане. И взглянул на меня. – Пошли.

И мы пошли.

В обозримом горизонте гейта я не видел. Значит, действительно надо было не стоять на месте.

– «Белый кролик», аха? – Саша пристроился ко мне.

– Сразу видно профессионала, – я покосился на него. – Знаешь, к кому пристать.

Настроение у меня тоже улучшилось. Посторонний человек, да еще и такой толковый чувак, и он не просто узнал мой секрет – он еще и всерьез вознамерился выйти на свободу! В Лабиринте с нами давно не случалось ничего настолько приятного. Даже Морган заметно расслабился: шагал рядом, чуть не руки в карманы.

– Ну... так расскажите, – Саша был немного смущен. Видимо, ему было трудно перейти на такой простой тон.

– Что тебе рассказать, зайчик? – вмешался легкомысленный Баламут. – Вырастешь большой, всё узнаешь, а пока топай да помалкивай…

– Не слушай его, Саш, – вздохнув, сказал я. – Но.. это сложно рассказать. Это правда сложно. Вы же из детства ничего не помните, да? Совсем ничего?

– В смысле? При чем тут... Довольно много помню…

– Да не-е, – сказал Морган. – А вот как в волшебном лесу играл, помнишь? Ну, или... сооружал корабль из двух стульев и одеяла, и плыл, и это всё правда становилось кораблем с доброжелательными корабельщиками? А потом родители тебя окликали, и все пропадало?

Саша шел и молчал, и лицо у него было напряженное.

– Он решил, что ты над ним издеваешься, – сообщил я Моргану. – А у тебя самого так и было? Корабль из стульев? Я тебя никогда не спрашивал.

– Да, – Капитан вздохнул. – Всего-то раза два. И странные, странно изъясняющиеся люди. И какие же они были красивые!.. Но я очень быстро на них зациклился и перестал искать другие способы.

– Ну да, – я кивнул. – Фриланд такого не терпит. Он всегда разный.

– Но... что там? – жадно спросил Саша. – Там... ну, на что это похоже? Там лучше, чем здесь?

Баламут издал губами не совсем приличный звук.

– Там однозначно лучше, чем здесь! Там лучше... чем везде!

В его голосе я услышал несвойственный ему пыл. Он даже раскраснелся немного.

– Но как так получилось, что никто ничего не знает? – торопливо спросил Александр. Я невольно сравнил его торопливые жадные расспросы с тем, как мы сами расспрашиваем мастеров и целителей. – И почему вы скрываетесь?

– Пффф, – сказал Баламут.

– Да все всё знают, Саш, – с расстановкой сказал я. – Что, кто-то не знает, например, про рай и ад? Там не рай, – предупредил я его вопрос. – Там... лучше.

– It's better now, – пробормотал тот. Очень похоже на Рыжего, я даже улыбнулся.

– Просто проводников всегда было очень мало. А взять с собой мы могли... ну, практически никого не могли. Вот и приходилось всегда придумывать разные рассказы о том, как там всё устроено. Что-то люди и запоминали, даже надолго. Но толку-то от этого, если сам посмотреть не можешь? Вот лично я за всю жизнь мог провести только вот этих двоих. (Эктополь не в счет, – отмахнулся я от Баламута. – Там была скатерть). А уж сколько пытался!.. Потом бросил: несладко, знаешь ли, стать для всех родных и знакомых маньяком с навязчивой идеей. А в мягкой палате да под галоперидолом не очень-то ловко гейт искать, уж поверь. – Саша покосился на меня недоверчиво. – Проводнику вообще нельзя изменять сознание. Нам даже пить крепкое нельзя, да ты же и сам видел: я отказываюсь всегда. А потому что и без того иногда путаешься, на каком ты свете... Да; не знаю, почему эти двое решили, что мне удастся открыть вход для тебя. Ну, попытаемся, а что же. Вон с Морганом так и получилось. Был просто симпатичный чувак, почти незнакомый. Сидели пиво пили на детской площадке. Вдруг бац, смотрю – гейт, прямо по контуру качелей. Бац, смотрю – чувак его тоже видит!

– Вот я тогда офигел, – улыбаясь, сказал Морган.

– Поэтому мы и питаем некоторую надежду. Да. Так, – я огляделся. – А давайте-ка тут свернем. Чего нам посреди проспекта ловить? Пойдем по дворам. Ну, что тебе еще рассказать?

– А если там всё так хорошо, почему вы тогда там не останетесь?

– Толковый вопрос, да. Ты вообще толковый поц, знаешь, – я даже немного удивился. – Ну, что тебе ответить? Точно не потому, что мы… Ну… В общем, каждый по разным причинам. Вот Баламут, например, здесь удовлетворяет чувство собственной важности. Там-то ведь не очень выпендришься, а здесь достаточно иметь пару миллиардов на счету, чтобы вокруг тебя непрерывно плясали с бубнами и медведями…

– А там?!

– Там вообще денег нет. Нет товарно-денежных отношений.

Морган засмеялся.

– Осторожно, Мить. Кажется, он тоже уже раздумывает, не пора ли позвонить ноль три…

– Нет-нет-нет, – торопливо сказал Саша. – По крайней мере, пока вы не начали буянить, никуда я звонить не собираюсь... Но… тогда непонятно, как там происходит распределение благ…

Я кивнул.

– Однажды, очень давно, я задал там подобный вопрос. Мне ответили: если чего-то кому-то не хватает, то всякому понятно, когда нужно уступить.

Баламут хихикал. По грубо слепленному лицу Моргана бродила странная, неуместная ласковая ухмылка. Саша тряхнул головой, будто стряхивая что-то с ушей:

– Ну, а... например, вот в прошлый раз. Ведь вы же целенаправленно, очень целенаправленно и целеустремленно... ехали к этому юноше, в Грецию. Да? Очень торопились. Я потом очень пристально за ним наблюдал. В чем его вот такая уникальность?

– А сам как думаешь?

– Я ничего не понял. Это... нервирует. Я к такому не привык – ничего не понимать. Вы ведь его вылечили? Как? Я подробно разузнал: он считался безнадежным. Матери предлагали отключить аппараты.

– Ну, вылечили, да, но это было не просто лекарство. Видишь ли, мы тоже действовали вслепую, Маша не очень-то нам стремилась что-то объяснять, – и я криво усмехнулся. – Мы ведь и сами там недалеко ушли от абсолютного невежества. По поводу эликсира только вот вчера о чем-то догадались.

– Это было только вчера? – с удивлением перебил меня Баламут. – И правда! Как неделя прошла…

– Ну да. Только вот сейчас я тебя прошу не очень удивляться, ладно? Мы сами, когда поняли, что это за эликсир... ну ладно, это к делу не относится…

– Чуть умом он не тронулся, в самом деле, – хихикая, вставил Баламут.

– Это к делу не относится, – упрямо повторил я. – В общем, это был ключ. Этот пацан, в госпитале, после того как ему ввели эликсир, оказался в состоянии сам пересекать Границу.

– Так тогда... – Саша даже приостановился. – Это же тогда очень просто! Или... дело в том, что он дорогой? У меня есть деньги, – он, кажется, с трудом держал себя в руках. – Не так много, как у... Баламута, но есть. Сколько стоит порция, которая дала бы возможность перехода?

Мы так и покатились со смеху. Саша растерянно смотрел на нас.

– Это надо же до такой степени, – закричал Рыжий, – и я же тоже... Я помню! «Сколько стоит», говорит... я же тоже такой дурак был!

– Ты хуже был, – посмеиваясь, сказал Морган. – Саш, ты прости, но ты таки ни хрена не врубаешься. Да если бы у нас сейчас хоть капелюшка была, стали бы мы так долго тут с тобой возиться? Загнали бы тебе по вене полкубика, как вон Колобку, ты бы сам через недельку дорогу нашел…

Александр задумчиво опустил голову. Мы, переглядываясь и посмеиваясь, шли по пустым дворам, и было нам совсем неплохо. (Замечал ли ты, милый читатель, как хорошо тебе бывало как раз в тот момент, когда невидимая рука уже готовилась перемешать твою жизнь и поставить ее с ног на голову?..) Морган и Баламут опять затеяли спор вполголоса.

– Ну ладно, а сколько мы все-таки времени готовы на него потратить? Что-то и правда просвета не видать пока!

– Немножко-то потратим. «Это жизнь человека, и она достойна большего, чем пятиминутный разговор»…

– Даже если у нас ничего не получится, – сказал я им, – нам не помешает активный толковый союзник по эту сторону. Я бы в свое время за такого союзника... эх... ну, ладно. Можно будет, например, наблюдать, как выглядит с этой стороны наш переход!

– Да какая разница, как выглядит иллюзия, – возразил Морган. – И потом, ты же знаешь, что лабиринтцы, если и посчастливится им заметить, как проводник через гейт проходит, часто забывают об этом сразу.

– Вот же он не забыл, когда мы в Эктополе перешли. Саш, а как выглядел наш переход в Эктополе?

– Как внезапный сверхъестественный набор скорости, – задумчиво сообщил Александр. Он не торопясь вел рукой по стене трансформаторной будки, мимо которой мы пробирались. – А на приборах? Как внезапное исчезновение с радаров. Пилоты говорят, так выглядит, когда объект уходит под радар. Кстати, вместе с вами точно так же исчез и один из преследователей. Надеюсь, у вас не было проблем?

– Были, – Рыжий почесал себе залеченное ухо. – Но незначительные.

– Погоди-ка, – говорит Морган.

И останавливается.

2.

– А скажи-ка мне, – задумчиво говорит Морган, глядя на Сашу, и мне вдруг становится немного зябко, как будто я попал в сквозняк. – А ты-то откуда знаешь, что это был набор скорости... исчезновение с радаров? Что за нами последовал именно один преследователь?

Баламут вздрагивает и замирает. Ведь Саша же тогда остался в больнице, дошло и до меня. Мы же еще переживали, что он там остался. Ведь он не мог видеть нашего бегства на "скорой"!..

Мы трое стоим и смотрим в спину Вуулу, который так же неторопливо ведет рукой по стене.

– Саш, – окликает его Рыжий. – Это что за чертова мистификация?..

– А, – Вуул, очнувшись, останавливается у закрытой на замок двери трансформаторной. Оборачивается. – Да, вы правы, Герман Богданович. А вы ошиблись, Морган. Нас ведут именно со спутника. Хотя, конечно, не ради г-на Григоренко и той сделки, которую он совершил пару месяцев назад и которую сейчас контролирует Арчев.

– Надо думать, сейчас наблюдение за нами сильно осложнится, – неторопливо говорит Морган. Дуло «ТТ» в его руке смотрит Вуулу прямо в лицо. Мне вдруг ни с того ни с сего приходит в голову вопрос: а вот если он сейчас выстрелит – сможет ли он потом пройти через гейт? Аесли сможет – не превратится ли он там во что-то типа Черного Пса?

Впрочем, нет. Морган по определению ни во что нигде превратиться не может.

– Я очень рекомендую вам этого не делать, Капитан, – серьезно и обстоятельно говорит Вуул, глядя на него поверх дула. – Диалог ваш с... заинтересованной стороной в результате значительно затруднится. А этот диалог – он и в ваших интересах.

Он вообще не боится. То есть... совсем.

А, между прочим, напрасно, думаю я.

– Никакого диалога нет, – неторопливо говорит Морган. – И не будет.

– Если вы в это не верите, – продолжал Вуул с этой своей странной беспечностью, – то подумайте вот над чем: что помешало нам взять вас сразу, немедленно, как только мы засекли ваш сигнал, еще прошлой ночью, когда господин Печкин лежал и бредил, а вы кормили его снотворным?

– Видимо, что-то помешало, – неторопливо отвечает Морган. Но скулы у него покраснели и резко выступили на лице, и это очень заметно даже под фонарным скудным светом.

– Ты сказал, что это не из-за меня, – вмешивается Баламут. А вот он так бледен, что кажется желтым. – А тогда зачем?..

– Рад услышать конструктивный вопрос. Ну конечно, из-за эликсира.

– Ну конечно, – с презрением говорит Морган.

– Мы сначала не поняли, зачем это целительница так спешно и с таким странным эскортом путешествует по Лабиринту. Вы меня простите, но вы трое – и в самом деле странная компания для целителя, тем более такого квалифицированного! Мда... Так вот, мы стали это выяснять, и нам на это выяснение понадобилось стр-рашно много времени. Непростительно много. Если бы мой собственный подчиненный наделал столько ошибок, сколько я сам в этой экспедиции, то я бы... Ну, ладно. В результате мы упустили все четыре цели. Даже удивительно. Мы потеряли и эликсир; и этого юнца; и целительницу... и вас, Печкин. Вот вы, Морган, сейчас были как-то очень раздосадованы уровнем своего профессионализма. Но позвольте мне выразить вам свое глубокое и искреннее уважение. Вы просто не представляете, от чего спасла целительницу ваша... расторопность. Конечно, вы в итоге не спасли себя и своих друзей, но Маша... Удивительное дело вечно с этими целителями! Никогда их не поймаешь! Вот и теперь: хвост-то в руках, а сама-то ушла! Да...

– Но зачем ты раскрылся? – с настоящим недоумением спрашивает Морган. – Ведь мы готовы были тебя самого вывести во Фриланд!

– Фриланд, – при этом слове Вуул зажмуривается и облизывается, – ах, Фриланд, как же я скучаю по тебе, мой Фриланд!.. Да, так вот: тут дело тухлое, уж как только я ни пробовал вернуться, никак не получается, такие дела. Вы же не думаете, что этот ваш «выпейменя» был первой попыткой этих блаженных дурилок разработать ключ? Ну, любой ключ рано или поздно попадал к нам, и ни один из них не работает со мной, и ничего тут не поделаешь! Вещества не действуют, устройства ломаются, проводники увязают, как та птичка коготком. Некоторые и навсегда. Как вот Аптека сейчас увяз. Н-ну-с, а мне только надо было выяснить, нет ли с вами сейчас еще одного образца этого нового состава. Вот я и выяснил!

В моей голове, как тикающая бомба, стучали слова: «Проводники увязают. Некоторые – навсегда. Как Аптека».

– Что дальше, спросите вы? Ну, то есть почему бы нам не высадить полный магазин прямо вот сюда, – Вуул беспечно касается собственной переносицы, – и не драпануть поздорову? Отвечаю. Побега не получится. Желтая субмарина не примет пассажиров, и останется пустой рассохшаяся скамейка в глухой провинции у моря. Вообще психология побега – штука ущербная, вам это давно следовало понять. Вам давно надо было научиться сражаться, а вы – бегали! Вы забыли, дорогие мои, что бегство – это не свобода. Кто бежит, того загоняют в угол, детки…

– П-потрясающая наглость, – цедит Морган. Вот этого я никогда раньше еще не видел, думаю я: я не видел, как Морган теряет самообладание…

– Не правда ли? – отвечает Вуул, очень довольный. – Тем не менее у меня действительно нет желания вас особенно нервировать, поэтому, – он поучительно поднимает палец в перчатке, – предлагаю задуматься. Как вы думаете, зачем лощеный хлыщ с лексикой кембриджского выпускника разводит тут с вами турусы, стоя под дулом пистолета у такого серьезного дяди, как Денис Анатольевич? А затем, детки, что наша организация весьма заинтересована в эликсире.

Он сильно нажимает на слово «весьма».

– Этот эликсир... В общем, вам не надо знать, чем так нас привлекает этот эликсир. Н-но зато нам точно известно, что по крайней мере вы, Герман Богданович, будете заинтересованы, услышав наше предложение.

– Что?..

Это слово Баламут произносит так, как будто у него вдруг свело челюсти.

– Ага! – самодовольно говорит Вуул. – Лучшие умы Фриланда не смогли ответить на ваш запрос! А тут – какой-то лабиринтский фрик!

– Ника? – спрашивает Морган.

И опускает пистолет.

– Так. Нужна демонстрация. Да вот, – Вуул оглядывается по сторонам. – Да вот хоть так.

И он без усилия толкает дверь в трансформаторную.

Да, эта дверь железная, тяжеленная на вид и только что была закрыта на амбарный замок. Но она подается легко, немного скрипнув. По ее косякам бежит слабое радужное мерцание.

За дверью виднеется небольшая комната, выкрашенная в коричневый казенный цвет. В комнате стоит стол конторского вида. За столом сидит, сложив лапки перед собой, с обликом собственного достоинства существо со свиным рылом.

Нет, конечно, это человек. Но впечатление от его морды иначе не передать.

– Вот, – просто говорит Вуул. – Прошу.

Баламут сомнамбулически делает шаг вперед.

– Рыжий, стой, обалдел?! – кричит Морган, хватая его за рукав. Но Баламут уже сам опомнился.

– Это же Яма, – с изумлением говорит он. – Это Яма?

– Мы называем себя «Государство Любви», – самодовольно говорит Вуул. Свинорылый явно слышит наш разговор. Он ничего не говорит, но радостно осклабляется и важно кивает. В том интересе, с которым он рассматривает нас троих, есть что-то плотоядное.

– Нет желания взглянуть самим? Нет? Смотрите, как это просто, – Вуул шагает через порог, и даже Морган непроизвольно поднимает руку, как будто хочет его удержать. Но Вуул проходит по комнате (свинорылый молчит и только кивает с не вполне понятным подобострастием), а потом так же легко выходит обратно.

И снова зашел.

И снова вышел.

– Что за черт, – растерянно говорит Морган.

– Нет? Тогда не жалуйтесь потом, если возможности больше не будет. Нет? Ну и всё тогда, нечего помещение студить.

И Вуул без усилия захлопывает дверь.

Наваждение пропадает. Мы трое приходим в себя. Впечатление от случившегося у меня почему-то такое, будто я только что вылез из мусорного контейнера. Откуда оно взялось? Я ни за что не смог бы объяснить.

– Итак, ответ на вопрос, чем же я сейчас занимаюсь. Ну конечно же, я вербую г-на Печкина.

3.

– Вы уже три года ищете способ безопасно побывать в нашем Государстве, – теперь Вуул обращается только ко мне. – Предположив, что там находится человек, который дорог г-ну Григоренко. Вы не ошибаетесь. Ваша цель действительно уже около трех лет находится у нас. И в наших силах вернуть ее вам – если не во Фриланд, то в Лабиринт точно. Здесь ведь тоже не самое плохое место, если иметь возможность сравнивать, вы понимаете, о чем я, аха? Наше предложение заключается в следующем. Вы, Печкин, сейчас свободно и спокойно продолжаете ваш путь. Вы находите гейт, идёте во Фриланд и раздобываете там еще один образец эликсира. Срок, в который вы это сделаете, значения не имеет, равно как не имеет значения и объем образца. Если вы тихонько возьмете шприцем десятую часть от той чайной ложки, которая попадет к вам в руки, то этого там никто не заметит. Вы сами знаете, что можете творить там вообще всё, что угодно. После этого вы идёте в Лабиринт и передаете образец нашей организации. Мы возвращаем вам вашего человека, и вся эта трехлетняя пустопорожняя чушь, отдающая шекспировщиной, завершается к взаимному удовлетворению. Мы расстаемся, и ни к вашему человеку, ни к вам троим мы не имеем больше никаких претензий. Г-н Моргунов и г-н Григоренко на время вашего, Печкин, отсутствия остаются у нас в качестве гарантии вашей лояльности. Условия жизни им будут созданы самые комфортные. Что вы скажете на наше предложение?

– Аптека, – понизив голос, произносит Морган.

– А я, – говорю я, – какие я получу гарантии, что вы выполните обещанное?

– Печкин, – сипло выдавливает Рыжий и с явным трудом затыкает себя.

– Кажется, понимания у нас нет, – говорит Вуул, задумчиво оглядывая меня. – Видите ли, Аптека, я ведь только из вежливости назвал все это «предложением». Капитан, а вы ведь, насколько я знаю... имеете опыт. Может быть, вы могли бы донести до ваших друзей, что в случае... упрямства г-на Печкина условия могут резко перестать быть такими комфортными?

– Лично мне – насрать, – отвечает Морган ровно. – Я ничего не стою. Но Печкин – человек неуравновешенный. Если вы начнете на него давить, если вы даже просто попробуете, он после этого может потерять способность искать гейт.

– Но он хотя бы попытается, это ведь лучше, чем ничего, м? А вот Баламут молчит, – задумчиво замечает Вуул. – Возможно, у него на этот счет другое мнение!

– Да ведь ясно, что это всё враньё, – говорит Рыжий. Голос у него срывается. – От первого до последнего слова.

– Отчего же. Ну, я даже не знаю. А каких доказательств вы хотите? Хотите, я вам ее покажу? Вашу цель, вашу трагическую пропажу.

Никто из нас такого не ожидал. Баламут весь прямо подобрался на секунду.

– Мы не пойдем в Яму, – ровно сказал Морган.

– Говорите за себя, да?.. Но это не понадобится. Я покажу вам картинку. Так сказать, онлайн.

Он провел рукой по крашеной стене. Несколько раз – как будто протирал запыленное окно.

И мы увидели.

...Я не знаю, сколько мы смотрели. Мне показалось, что несколько часов. Но это вряд ли, потому что фонари за это время не погасли, и рассвести не успело.

Одно могу сказать: пока мы смотрели – и еще некоторое время после того, как изображение погасло – нас можно было взять голыми руками.

Потом изображение погасло.

И сразу раздался выстрел. И второй, и третий. Уснувшие окна пятиэтажек вздрогнули, между стен, кувыркаясь, запрыгало оглушительное эхо.

Баламут перестал стрелять. Он опустил трясущуюся руку с пистолетом и смотрел на то место, где только что стоял Вуул. По стене трансформаторной сыпалась легкая пыль от трех щербатых ямок в штукатурке. Вокруг ямок погасал радужный контур человека.

4.

– ...Привал, – сказал Морган спустя два часа.

...Эти два часа мы бежим. Сначала со всех ног, как люди бегут от страшной памяти. Потом задыхаясь, но упорно, как плохие стайеры. Потом мы бредем, еле волоча ноги. Морган выглядит не лучше нас двоих. Даже, может быть, хуже.

За эти два часа я не увидел даже признаков гейта.

– Нет, – Рыжий мотает головой, как слепая лошадь. – Я не буду... я не могу…

И он почти падает на скамейку, возле которой нас остановил Морган.

Вокруг нас темная аллея. Самый глухой час ночи. Мы сидим и дышим воздухом Лабиринта. Воздух Лабиринта, оказывается, тоже может быть сладким.

Смотря ведь с чем сравнивать.

– Баламут, – обращается к нему Морган. – Нику не спасти.

Рыжий молчит. Потом говорит:

– Забудь. Я уже забыл.

Потом он вдруг спрашивает с какой-то надеждой:

– Но вы тоже видели это? Именно это?

– Рыжий, – сухо говорит Морган. – Если ты думаешь, что это мог быть глюк, так это был не глюк. Мы все видели одно и то же.

Мы снова молчим. Для проверки хорошо бы рассказать друг другу, что именно мы видели, но мы понимаем, что ни у кого из нас не хватит духу.

– Дети, – произносит Морган, и Рыжий вскидывается:

– Молчи!..

Но мне кажется, что тот и сам не смог бы продолжать. Даже одного слова оказалось много.

Потом Морган говорит Рыжему:

– Ну-ка дай. Покажи.

Я сначала не понимаю, о чём он, но Баламут сразу лезет в карман и достаёт пистолет. Капитан щелкает затвором, смотрит в прицел, что-то мычит.

– Откуда у тебя оружие, солнышко? – спрашивает он Рыжего.

– Не у одного тебя заначки бывают, – туманно отвечает Баламут.

– Мда, – говорит Морган. – А если бы ты попал?

Рыжий забирает у него пистолет и говорит:

– Я, по-моему, гораздо раньше вас понял, что он не человек.

– На предохранитель поставь, – сухо говорит Морган. – Ты тоже не человек, а если в тебя выстрелить, так дырочка появится.

– Это тебе неизвестно, – задиристо отвечает Баламут. Морган смотрит на него, и неожиданно оба ржут.

– Нас никто не преследует, – сказал Морган то, что и без того нам всем было очевидно. – Я не понимаю, почему. Это очень плохо. Аптека, ты можешь идти?

– Конечно.

– Всё, – Морган пристукнул рукой по скамейке. – Больше мы не порем никакую горячку. План нам известен, он не изменился. Сейчас мы встаем и начинаем двигаться. Без остановок, метаний и вскрикиваний. Не вижу никаких причин, почему бы нам не найти гейт через пять минут, через полчаса или через два дня.

Господи, помоги нам, думаю я.

В этот момент у Моргана звонит телефон.

Морган вытаскивает свой загадочной марки аппарат и смотрит на него – с удивлением. Потом кладет его рядом с собой на скамейку и нажимает кнопку громкой связи.

– Да.

– Приветствую, г-н Моргунов.

– Не могу ответить тем же, г-н Арчев, – говорит Морган.

– Напрасно вы так. Недоразумения между нами, которые продолжают иметь место, не так мне приятны, как вы, может быть, думаете... Не говоря уже о том, что мне они пока гораздо сильнее выходят боком, чем вам.

– Ближе к делу, – оскалившись, говорит Морган.

– Конечно. Дело у меня, собственно, не к вам, а к г-ну Григоренко. Вы не могли бы передать ему трубку?

– Нет, не мог бы. Он занят.

– Очень жаль. В таком случае не будете ли вы так любезны передать ему сообщение? Его деловой партнер уполномочил меня передать ему сообщение. Оно вас не затруднит, в нем всего два простых пункта.

– Говорите.

– Первое. В нашу последнюю встречу г-н Григоренко хотел знать имя инвестора, к которому перешли права на его закладную. Имя нового владельца закладной – Александр Вуул.

– Я не собираюсь платить, – говорит Рыжий безразлично. Он сидит и смотрит в землю, ковыряя ее носком.

– Надо полагать, г-н Григоренко, вы освободились. В таком случае мы обойдемся без посредников. Благоволите получить от владельца закладной второе предупреждение.

– Срал я и на Вуула, и на его предупреждения, – равнодушно говорит Рыжий, ковыряя носком землю. Морган косится на него с удивлением. – С какой стати мне платить, если сделка заключена некорректно? У меня не было необходимой информации, а сейчас я ее получил. С какой стати вы думаете, что я второй раз поймаюсь на те же сказки?

– Нам это и не нужно, – прерывает его Арчев. – Теперь следующее. У меня есть еще одно сообщение, для г-на Печкина.

– Я слушаю, – сказал я.

– Очень рад. Это сообщение не так просто, и мне поручено передать его слово в слово. И боюсь, что объяснить его смысл я вам не смогу.

– Я слушаю, – повторил я.

– Итак. Начало цитаты. «Ты не просто заблудился. Иногда у проводников-лабиринтцев встречается заболевание, в результате которого в их организме накапливаются психофизиологические изменения, рано или поздно приводящие к необратимому сбою. Такой сбой произошел в твоем организме после того, как тебе была продемонстрирована Яма. Ты потерял способность к переходу Границы». Конец цитаты.

– В Лабиринте очень много вранья, – назидательно говорит Морган трубке. – Проводник не может потерять способность к переходу Границы. Это все знают.

Да, проводник – не может, думаю я. Но кое-кто недавно сказал мне, что я вовсе никакой не проводник.

В этот момент я увидел гейт. Он был очень близко, прямо перед нами, в проеме между пятиэтажками – такой широкий и уверенный, каких я давно не видел. Четкость портала была изумительной: никаких картинок на стене, никаких туманных контуров. Во Фриланде было утро. В проеме портала часто росли яблони, такие густые, низкие, ветвистые, что в нескольких метрах от Границы за ними не ничего просматривалось. Этот сад я видел первый раз.

– Я в этом ничего не понимаю, да и понимать не уполномочен, – говорит между тем лежащая на скамейке трубка голосом Арчева. – Я уже говорил, что мне ничего не скажут эти объяснения…

Я молча поднимаю руку и указываю ребятам на гейт. Рыжий вскидывается, задохнувшись. Морган спокойно кивает и поднимается.

– ...Но в случае, если мое сообщение вызовет у вас сомнение, мне поручено его подтвердить. Благоволите получить подтверждение.

Морган берет свой удивительный телефон, мгновенно разбирает его на две половинки и бросает в разные стороны.

– Двигаемся, – говорит он коротко. – Бегом!!!

По пустой улице к нам – кажется, что неторопливо – приближаются фары.

Мы срываемся с места, пересекаем газон на аллее, перепрыгиваем высокий поребрик, бежим через дорогу. Все это происходит очень быстро, даже машина по дороге не успевает еще подъехать. Пробежать нам – всего ничего, несколько метров. Куда так спешить? Но раз Морган сказал, мы бежим.

Впереди – яблони, низкие и ветвистые, шелестят, как будто переговариваются. Сзади – шуршание шин и негромкий какой-то хлопок. Мы с ходу, пригнувшись, влетаем под свод ветвей. Всё. Мы дома.

На бегу я с удивлением смотрю на красный фонтанчик, весело рвущий изнутри пальто на моей груди. Как фонтанчик кита, думаю я не к месту.

Я пробегаю еще несколько шагов, прежде чем у меня отказывают ноги.

Воздух Фриланда. Голоса.

Рыжий:

– Печкин!!!

Морган:

– Заткнись! Помогай!

В грудь железным колом втыкается резкая боль. Перед глазами черно, как будто повернули выключатель. Плохи мои дела.

Рыжий:

– Митька…

Морган (сдавленно):

– Так. Аптечку из моего рюкзака доставай.

Рыжий:

– Кого?

– Аптечка в рюкзаке! – рычит Морган. – Красный сверток с крестом, шоковый набор! Рыжий, гад, не смей отъезжать, падла!

– Что? Что?

Боль опоясывает меня, как будто я проводник, а она – ток. Она так сильна, что я ничего не могу. Я не могу даже открыть рот или пошевелить пальцами. Я не могу даже как следует испугаться.

Чей-то плач. И новый голос – слабый и звонкий, как будто свистнула птичка зяблик:

– Он болен?

Морган (сдавленно):

– Он ранен. Тяжело. Не мешай.

Птичка зяблик, совсем рядом:

– Берите его, несите.

Морган, после секундной паузы:

– Но ведь ты – не целительница?

Птичка (жаль, что я больше никогда не услышу это звенящее негодованием воробьиное чириканье):

– Нет. Взяли, понесли, кому сказано!

Прощайте, говорю я. И умираю.

Глава 20. Лисица

1.

Айрин сидела на перилах парадной террасы Дома, щелкала семечки и дразнила Черного Пса.

Действительность не вызывала раздражения. В желудке переваривался вкусный обед, на небе позитивно курчавились облачка, а под перилами Пес уморительно припадал к земле и заходился неистовым лаем. На веранду Псу заходить строго-настрого запрещалось с тех самых пор, как в первый день появления в Доме он изгваздал шерстью и грязью всю обивку любимого дивана Аои. «Не умеешь себя вести – живи во дворе, – в сердцах выговаривала Псу Аои-тян. – Чай, не зима! Ты ведь все-таки стал собакой, а не свиньей!»

ЧП и сам, по всей видимости, был озадачен результатами своего лежания на диване. И хранительницу с самого первого момента слушался беспрекословно. Поэтому и не мог сейчас вбежать на совершенно открытую веранду и попробовать, каково на вкус это существо, которое сидит на перилах, смеется над ним, выглядит как человек, а пахнет, как зверь!

Все его нехитрые мысли Айрин видела насквозь, и ее это невероятно забавляло, поэтому загадку она ему не спешила объяснять. По ее скромному мнению, Псу была полезна некоторая порция обескураженности. Пса в Дом привела Нета, и Нета сразу рассказала им всем о его происхождении, и Айрин считала, что ему и так немножко слишком повезло в этой жизни.

Ну – был человеком, стал собакой. Бывает и не такое.

Зато сбежал из Лабиринта. Практически невозможно было представить себе обстоятельства, при которых это получилось бы у такого, как он.

Яблони в саду, переговариваясь, умилительно лопотали листочками. Языка яблонь Айрин не понимала и не жалела об этом. Ишь, разрослись, за несколько метров ничего не видать. Ходить по этому саду Айрин избегала. Где-то там, совсем близко, спрятанная в гуще деревьев, проходила Граница. Того гляди, ступишь лишние пару шагов – и привет, Большая Сеть.

Похоже, яблони были встревожены. Полчаса назад они что-то сказали Аои, и она тут же бросила всё и ушла в сад. Ходит теперь где-то там, ловит неизвестно что. Делать ей больше нечего.

Она качнула ногой, и ЧП под перилами снова зашелся лаем.

– Нервный ты, братец. Нельзя в лесу таким нервным быть, – наставительно сказала Айрин Псу и зевнула.

Она уже прикидывала, как обойдет осаду и выберется в лес, когда начала происходить вся эта чертовщина. Яблони в саду вдруг смолкли и замерли, как будто разом вздохнув. В ту же секунду ЧП забыл про Айрин, резко крутнулся на месте и начал вздрагивать носом, пятясь на месте. Весь его кураж разом куда-то делся, он чихал и взлаивал: сипло, тонко, жалобно. И тут же Айрин сама почуяла острый запах крови, вдруг заглушивший все запахи сада. Льется кровь, и этой крови очень много, как будто где-то, совсем близко, сию минуту зарезали оленя.

Что такое?..

Тут же дело проясняется. Из сада вываливаются они: деловитая, хмурая и бледная Аои-тян; здоровенный шкафообразный детина в камуфляжном комбинезоне; и хлипкий, долговязый, темнокожий, совершенно рыжий, с прилипшими к щекам космами. Эти двое быстро тащат на руках третьего: светловолосого, в светлом длинном пальто с болтающимися полами.

Прямо из середины груди у светловолосого толчками выплескивается кровь. Аои – сейчас Айрин разглядела – прижимает к ране ворох каких-то тряпок, но кровь течет из-под вороха толчками и стекает по рукам хранительницы и по полам пальто, и кропит землю, оставляя за бегущими щедрую горячую дорожку.

– Маша! – перекидывая ноги на террасу, что было духу завопила Айрин.

...Теперь нам тут долго покоя не будет. ЧП спрятался под дом, его было не видно и не слышно, а Айрин снова заняла свой наблюдательный пост на перилах: сидела, свесив ноги наружу, щелкала семечки. Нетка, не успели еще подранка донести до дома, уже оседлала свой агрегат и умчалась куда-то – не иначе, как в Город. И правда: десяти минут не прошло, как дом наводнили какие-то бесконечные толпы. Целители хоп-хоп, в три счета развернули в восточной спальне операционную. Что там происходит, Айрин не знала, даже одним глазком подглядеть не могла: никого теперь не пускали дальше большой гостиной. Даже саму Аои в ее собственном доме! И этого громилу тоже выгнали сразу, хотя он сначала неплохо помог Маше. Аои его чуть не силком за собой из дому вытащила.

Потом начальство. Целая куча. Даже когда одного-то городского видишь, и то спрятаться хочется, а так вообще жуть! И вот собрались они все в гостиной, водрузили на стол агрегат непонятного назначения и давай на него медитировать. Оно, конечно, неплохо, когда городские начинают ворожить, пусть даже в одиночку или вдвоем. Дому такое только на пользу.

Но уж больно это жутко выглядит.

Шкафообразный амбал, как вышел из дома, так и присел на пол на веранде, прислонившись к стене. И сидел, не трогаясь с места. Держал в руках дымящуюся кружку, которую ему мимоходом сунула Аои. Кружка постепенно остыла – он из нее не сделал ни одного глотка. Его лицо казалось Айрин совершенно черным, каким-то пустым, ввалившимся. Наверное, это потому, что Маруся из него сходу пресс энергии выкачала. Экстренная блокада артериального кровотечения – это тебе не пончик состряпать. Энергия нужна.

Потом все городские высыпали на веранду, болтая непонятно (Айрин спряталась за столбик перил). Тогда громила встал, неловко так, аккуратно поставил кружку на пол и подошел сбоку к их толпе. И спрашивает совсем спокойно:

– Простите, а как... там дела?

Эти все примолкли, а один городской, незнакомый, с кудрявой каштановой бородой и кошмарным шрамом поперек конопатой морды (видимо, бывший охотник), вздохнул и сочувственно сказал:

– Дела там не очень хорошо. Вы с Машей его вытащили с того света, но…

– Разрыв аорты, – глухо сказал черный. – Тридцать восьмой калибр. После такого... не бывает ничего.

– В Лабиринте, – бородатый городской сочувственно пожал ему локоть. – Ты говоришь о том, как бывает в Лабиринте.

– Простите, – сказал громила и шибко потер лицо ладонями. – Я ничего не могу понять. Он будет жить?

– Ну, что тебе сказать? Состояние стабильное, тяжелое, – грустно ответил бородач. – Он до сих пор жив – это пока самая хорошая новость…

Городские и целители один за другим уже сходили с крыльца.

– Я, – черный опустил голову, – если я что-то…

– Иди поешь и выспись, – сказал бородач. – Там делают все, что нужно. Да зелье пей, восстановись, Аои тебе сварит. Маше не будет легче, если еще и ты сляжешь от истощения. Вон, фиолетовый весь.

– А где... куда мы попали?

– Вот хозяйка этого дома, – бородач показал на Аои, которая тихо стучала ножом в окне кухни. (Как обычно, чтобы успокоиться, Аои принялась кулинарить). Вы попали, друг мой, в единственную на Границе точку, где вашему проводнику теперь хоть что-то светит. Конечно, это место и предназначено именно для таких случаев, но все равно автопилот у него, конечно... мда. Мне бы такой.

– Дело в яблонях, – тихо, но с некоторой ревностью заявила Аои через окошко.

– Да, – будто спохватившись, городской чуть-чуть поклонился в ее сторону. – Разумеется, дело в яблонях. И дело в присутствии в Доме еще одного проводника. Но все же... Он провел вас через Границу уже с простреленной грудью? Похоже, вы обязаны ему больше, чем он – вам... Прости, охотник, у меня много дел.

Из всего этого Айрин сделала вывод, что светловолосый проводник, не иначе, все равно не сегодня завтра помрет. Если бы городской видел хоть мизерный шанс, он бы так и сказал. А городские не ошибаются.

И это было жалко. Во-первых, жалко усилий: Айрин и сама сдала ему нехило энергии, до сих пор от резких движений зеленые звездочки перед глазами начинали плавать. Правда, их с Аои энергия годилась плохо, потому что была женской. Но все равно жалко, что зря пропадет.

Ну, а во-вторых, это же настоящий взрослый проводник-лабиринтец! Такое сейчас не каждый день встретишь. Двое проводников-лабиринтцев в одном доме – это уже нашествие какое-то! Но мальчишка – не в счет: он еще долго будет взрослеть и наверняка начисто забудет всё, что сейчас умеет.

А рыжий долговязый дохляк (Айрин никак не могла понять его статуса. Тоже охотник?) – так вот, он все это время тоже сидел на веранде, забившись в угол. Замер там, как суслик, ничего не говорил, сидел с отсутствующим видом и только непрерывно грыз ногти.

Айрин он сразу не понравился. Нет чтобы помочь, например. Проводник-то им, похоже, жизнь спас. С простреленной аортой перевел их через Границу! Его, этого рыжего, так вот оставили в покое, а надо было сразу с ним поговорить по-хорошему, как Маша умеет. Чтобы вел себя как мужик.

Вообще Айрин, конечно, их узнала, этих троих. Когда схлынул страшный, всё заглушающий запах крови, она узнала их запах, который слышала уже дважды. И оба раза — в очень странных обстоятельствах.

Бородатый городской ушел последним из всех. Не слишком затрудняясь, он исчез прямо из двора, на глазах у двух лабиринтцев – видимо, в самом деле спешил. Амбал посмотрел ему вслед, потом механически сел за стол и аккуратно опустил голову на руки.

– Я... немножко растерялся, – проговорил он невнятно.

– Ну и что бы ты сделал? – бесцветно, почти безразлично подал голос из угла рыжий.

– Надо было сзади бежать.

– А чем это было бы лучше? – бесцветно отозвался рыжий.

– Он – проводник, – невнятно сказал громила. – А я – кто?..

Они молча посидели, один в углу, другой за столом, а потом рыжий заговорил так:

– Я ведь все это время только свою... цель перед глазами видел. Три года из Лабиринта во Фриланд мотался, как одержимый, и все это время ничего не видел больше. Ни в этой Стране, ни в Сети. Вы меня всё это время терпели, а я... – Черный поднял голову и молча смотрел на него. – А сейчас я увидел, что эта моя цель, до которой я царапался, с самого начала была недостижимой. По определению. Что мне три года назад надо было плюнуть, похоронить ее и забыть. И вот сейчас, – с непонятной, нарастающей яростью сказал рыжий, – я вижу, что снова наступил на те же грабли, что я снова только в момент катастрофы понял, сколько для меня значит то, что я теряю!

Охотник молча смотрел на него. Рыжий неожиданно легко и ловко, одним слитным движением, встал, перемахнул через перила и скрылся в саду.

– Он его еще не потерял, – раздался безмятежный голос в дверях, и Айрин чуть не свалилась на пол, а охотник повернулся всем телом:

– Маша!

– Да, – сказала Маша безмятежно. Она держалась за косяк. – Еще нет. Аринка, я бы…

Она покачнулась. Айрин подскочила к ней и повела спать. Уходя, она услышала, как Аои говорит в окне кухни:

– Не нужно так горевать, охотник. Вы сделали всё, что могли. Вам двоим надо успокоиться и перестать себя обвинять. И Маша никогда не говорит зря. Иди сюда, расскажешь, что у вас там произошло.

И правда. Слюнтяйство какое-то. Этот черный хоть на мужчину похож – молчит и дело делает. А тот – истерит и бегает, хуже, чем баба.

Маруся уже давно заснула, держа ее за руку, и Айрин долго еще сидела, слушала ее посапывание и голоса из кухни, бубнящие на разных тонах.

А потом она всё-таки наконец пошла в лес.

Но вообще-то, если совсем честно, надо сказать, что этот черный очень быстро пришел в себя.

– Что это он делает? – спросила Айрин у Аои, стоя через пару дней перед окном на кухне, жуя пирог и наблюдая странное действо во дворе.

– Забор починяет, – взглядывая на нее, ответил Аои.

Лабиринтец приколачивал к низкой ограде двора новый штакетник.

– Зачем? – с недоумением спросила Айрин.

То есть – не то чтобы ограда не нуждалась в починке, но зачем это было делать руками? Да еще Нета. Стоит, подает громиле инструменты, и вид у нее при этом такой, как будто мамочка любуется подросшим сыном. Айрин перегнулась через подоконник и уже открыла было рот, чтобы сказать, чтó она обо всем этом думает, но тут Аои цепко и ловко схватила ее за руку. Покачала головой и прижала палец к губам.

– Почему? – с презрением спросила Айрин.

– Если человек хочет потрудиться, чтобы не быть нахлебником, зачем ему мешать? – поблескивая глазами, тихо объяснила Аои.

Опять им всех спасать хочется, значит. Айрин безразлично кивнула. Не она в этом доме порядки устанавливала, не ей и отменять.

– Ну и потом, забор и правда пора починить, – добавила Аои. – Если уж у Неты никак руки не дойдут…

Угу. Руки не дойдут. Занятая слишком, значит. То-то она тут стоит и лясы точит с лабиринтцем.

Но все равно – черный неплохо придумал. Так, конечно, лучше, чем сидеть и киснуть у двери в ожидании новостей.

– Как его зовут? – жуя пирог, спросила Айрин.

– Морган.

– А подранка?

– Аптека.

Айрин усмехнулась:

– Почему?

– Потому что он умеет лечить руками, – объявила Аои и с победительным видом уставилась на Айрин, расставив в стороны ладони, перепачканные в муке.

– Лабиринтец-целитель? – Айрин не поверила ушам.

– Ага. Я тоже думала, что так не бывает. До них до самих это еще не дошло. Представляешь? Они знают, что он умеет лечить руками, принимают это как должное, прозвали его за это Аптекой, и ни одному из троих даже в голову не приходит, что такая способность есть только у целителей! – Аои хихикнула.

– Так может, он фриландец на самом деле? – с сомнением сказала Айрин, и Аои помотала головой.

– Не. Лабиринтец, инфа 100%, – она снова вернулась к стряпне. – А рыжего так и зовут – Рыжий. Ты не встречала его в лесу? Он куда-то пропал.

– Заняться мне больше нечем! – фыркнула Айрин.

2.

У Айрин, как и было сказано, в лесу было дело, которое было важнее всех на свете раненых проводников, вместе взятых.

У Айрин в лесу была любовь.

Первый раз она заметила его на фестивале, почти две недели назад. Она сразу обратила на него внимание – впрочем, не она одна: он был хорош, свежий, подтянутый, крупный, с шерстью волосок к волоску. К сожалению, он пел только одну ночь, никому не отдал предпочтения, а наутро исчез. Некоторые искали его потом; и Айрин поискала немного, но не нашла: след потерялся у человеческого костровища на зачарованной реке. Что он там забыл и куда потом делся, она не поняла: он не был похож на идиота, который сознательно пошел в ловушку. След, тем не менее, как отрезало; и она с сожалением выкинула всё это из головы.

И вдруг столкнулась с этим лисом спустя всего пару дней. Неподалеку от мастерской Неты, практически нос к носу. Кажется, он удивился не меньше нее: уставился, будто первый раз в жизни видел самку. (Может быть, у него в самом деле не было опыта?) Айрин обрадовалась и, не теряя времени, начала игру. Он включился, не особо колеблясь. Ритуал ему оказался хорошо знаком, неопытностью тут и не пахло, и партнером он оказался прекрасным и нежным. Звери бывали такими гораздо чаще людей. Айрин не могла нарадоваться, что он не человек; а то начались бы сразу всякие заморочки. Гораздо лучше без слов и всяких фраз. Гораздо легче всё объяснить, и понять тоже легче. В Лабиринте, говорят, десятки и сотни человеческих языков; на ее взгляд, и одного было много.

Как правило, когда обходишься без слов, то оказывается, что и объяснять-то ничего не надо.

...Пожалуй, такой любви у Айрин еще не было – по крайней мере, с лисой. Он был разным, и его настроение нельзя было угадать заранее: то расслабленный, ленивый, неторопливый, то напористый и деловитый, то игривый, как лисёнок, а то вдруг агрессивный. В общем-то, это было странно, но мало ли чего ни случается во Фриланде! И это подкупало. Обычно самцы вели себя всегда в рамках своего темперамента, и человеческой половинке Айрин это очень скоро наскучивало.

Так продолжалось примерно неделю. Айрин не считала дни; наверное, она была счастлива. Иногда он снова пропадал: на полдня, на день, на пару часов. Айрин уважала его право побыть в одиночестве и не ходила за ним.

Вдруг он снова исчез надолго. Она забеспокоилась. След привел ее прямиком к мастерской Неты. Айрин перекинулась и пошла выяснить, что и как, но мастерская оказалась пуста, покинута совсем недавно. Пахло там, конечно, преимущественно всякой дрянью; но и человеческих запахов хватало. Во-первых, сама Нета. Во-вторых, мальчишка-проводник (и сюда-то он пролез! Везде-то он пролезает!) Трое незнакомцев примерно одного возраста, все лабиринтцы. Их запах был устойчивым и сильным, похоже, они жили здесь несколько дней. И это был запах тех самых людей, которые сидели у того кострища на реке, и с ними там была Маша, и это было самое странное! Еще один лабиринтец, помладше, его запах был слабее. Запах Черного Пса. И вот он, Машин запах: самый слабый, тонкий, приветливый запах на пороге мастерской.

Лисьего запаха не было совсем.

Она вернулась домой в надежде что-нибудь узнать у Неты или, если повезет, у самой Маши. Что это за дела они опять водят с лабиринтцами? Но Нета ходила смурная, всё время возилась с какой-то химией и на вопросы бурчала невразумительно. А Маша вообще пропадала в Городе и вернулась только в тот самый день, когда началась вся эта заварушка с раненым проводником.

Тогда уж, конечно, Айрин стало не до расспросов: Машка каждый день проводила в реанимационной по десять часов подряд, выходила оттуда прозрачная, как прозрачный лед, и это еще в хороший день, потому что время от времени проводник снова начинал отъезжать внепланово, и тогда снова операции, консилиумы, колдовство, толкотня, кошмарные городские – короче, туши свет. Если бы сбежать было некуда, Айрин бы взбунтовалась, наверное.

Но ей было, куда сбежать. Лис снова явился, в тот самый день, когда из Лабиринта принесли раненого проводника. Не успела Айрин выйти в лес, как снова столкнулась с ним, как будто он поджидал ее. На этот раз он был очень уставший, бока запавшие, и все когти сточены, как будто обкусаны. И злой, даже яростный, даже жестокий. Очевидно было, что он потерпел какую-то крупную неудачу на охоте. Айрин нравилась такая любовь: жесткая, яростная, злая.

Они любили друг друга, потом охотились вместе, потом снова любили. Кажется, всё это привело лиса в норму. На следующий вечер они лежали рядом над высоким гребнем оврага, на теплой крошащейся земле между обнажившимися сухими корнями дерева; и он положил голову ей на спину и выдохнул — устало и трудно, совсем как человек, только что скинувший с плеч тяжелое. (А хорошо все-таки, что он не человек!) Они отдыхали рядом, а когда Айрин проснулась, его снова не было. Она пошла по его следу, ведь на этот раз он был совсем свежим.

След привел ее в сад Аои. Тут уже снова сильно пахло человеком и пищей, и снова след оборвался, как обрезанный.

Вообще говоря, такое уже встречалось ей. Такими бывали следы целителей; следы хранителей высокой квалификации.

И еще такими бывали следы чудовищ.

Всё же Айрин выяснила подробности ранения проводника, а также почему Маша чувствовала себя обязанной ему. Это, конечно, были опять их городские дела, эта их безнадежная благотворительность. Только клинический идиот способен с таким ослиным упорством спасать тех, кто не желает быть спасен – таково было твердое убеждение Айрин. Ну ладно, городские. Мотивацию существ без запаха Айрин не знала и не желала знать, но вот Маша! Зачем ей-то это всё? Вот чего Айрин не могла взять в толк.

Айрин уж думала, что рыжий лабиринтец после своего откровенничанья на веранде совсем сбежал со стыда. Но нет: вернувшись однажды домой, она обнаружила его, как ни в чем не бывало любезничающего с Аои. Он хорошо выглядел, был весел и как-то бесстыже спокоен.

Охотник Морган тоже сидел в широкой кухне, но в разговоре участия не принимал. То ли Аои-тян все-таки напоила их исподтишка успокаивающим зельем, то ли они правда перестали волноваться?

Нета тоже сидела на кухне: опять возилась со своими пробирками. Скоро лабиринтцы совсем с ними будут не разлей вода. Эти курицы их слушают и в рот смотрят – именно то, что требуется мужчине, когда ему фигово.

Малыш тоже был тут: сидел на подоконнике, а ЧП – под подоконником на траве. Словом, полна коробочка. Пастораль устроили. А у них в соседней комнате, между прочим, друг со дня на день отдаст концы. Айрин наскоро выхлебала тарелку супа и ушла.

Глава 21. Без времени

1.

...у меня нет ни дней, ни ночей.

Я стою, прислонившись к Моргану, и он крепко держит меня сзади за руки. Вместо груди у меня теперь проволочная клетка, неплотно набитая крупным гравием. В центр клетки воткнут железный кол. Рыжий стоит передо мной и методично, размеренно, неутомимо дергает за этот кол. «Хватит, – прошу я постоянно, – перестань». Он не слышит меня. От тычков камни в моей груди сотрясаются и трутся друг о друга, причиняя до удивительности острую боль.

Я знаю, что если вынуть кол, то в груди образуется дыра, гравий рассыплется, и всё кончится. Единственное, чего я хочу – чтобы кол вынули. Что это за шутки? Так будет теперь всегда? «Я не хочу, – прошу я их. – Прекратите. Вытащите это».

Но у них другие планы.

Иногда я слышу голос. Не каждый раз, но бывает, что от этого голоса Рыжий неохотно выпускает кол. «Вот так, – киваю я, – а лучше совсем отпустите». Я пытаюсь вспомнить, где я слышал этот голос, звонкий, бестрепетный, отчетливый до последней буквы. Он меняется: то становится высоким и мелодичным, как свист птиц весной, то холодным, как звяканье льдинок в стакане; то вдруг начинает спотыкаться и картавить. Но почти всегда, когда я слышу этот голос, мне становится легче. Я понимаю и слова. Но они сразу уходят из моей памяти. Или это разные голоса?..

Но они сразу уходят. Слишком быстро уходят.

И человек с колом снова начинает свою нудную работу.

Однажды тихий беззаботный голос в очередной раз пришел – и больше не отпустил меня. Я понял, что не стою, а лежу, и меня сразу оставил навязчивый бред про Моргана и Рыжего. Я даже понял, что это был бред, хотя боль не стала слабее. Но время снова шло для меня, и иногда боль стала уходить, и в такие моменты я мог даже заснуть. Снова приходя в себя от боли, я иногда спрашивал себя: так я всё еще жив? Это было что-то новенькое, раньше такого вопроса у меня не возникало. И сразу я снова засыпал. Мне снилась птица в яблоневом саду, маленькая птичка зяблик: она сидела, поклёвывая ветку, и прекрасные слова, которые она произносила, тут же уходили у меня из памяти.

Как это может быть, что я еще жив?

Голоса. Я прихожу в себя от голосов и снова засыпаю. Так они мне не снятся? Теперь мне ясно, что это разные голоса. Теперь я понимаю, что большинство из них – знакомые. Первым в моей голове всплывает женский голос, очень тихий и, как обычно, слышный до последней буквы. Как обычно? Я знаю этот голос, я это помню точно. Откуда я знаю его? От его звуков мое помутневшее сознание заметно проясняется.

Потом я идентифицирую Моргана и Баламута. (Это не снится мне?) И вот еще один голос – детский, решительно картавящий. Это Малыш. Еще один женский, холодный голос, твердый, как глуховатое позвякивание льда в стакане с водой. А вот – птичка зяблик.Откуда я знаю их?.. А вот этот голос я точно никогда не слышал: он низкий, и по нему, как пламя по абсенту, иногда пробегает цыганская опасная хрипотца.

Иногда к этим голосам прибавляется много других, совершенно незнакомых, как будто в дом приходит толпа гостей. Но они не мешают мне, наоборот, после каждого такого посещения что-то происходит, и я сплю, и мысли приходят уже связными, и бред отступает на границы сознания. Я засыпаю.

2.

Птичка зяблик (хлопнула дверь):

– Перекидываться опасно. Достаточно посмотреть хоть вон на вашего этого Пса.

Голова у меня на удивление ясная, но ни двигаться, ни даже открыть глаза я по-прежнему не могу.

Шаги нескольких пар осторожных ног. Морган (довольно близко):

– Верно ведь? О чем мы ему и талдычим вот уже три года. Туда-то ты перекинешься, а вот обратно – вопрос!

Рыжий (нетерпеливо):

– Нет никакого вопроса. Как по мне, так это с вами – большой вопрос. Иметь такую возможность и ни разу не попробовать! И, главное, они называют себя свободными!

Морган (совсем близко):

– Вот так вот он оправдывает и наркотики, и, – он запнулся, – другие вещи. Можешь это себе представить?

Птичка зяблик:

– Тс-с.

Они замолкают. Что-то громко шуршит и передвигается.

– Ну как? – приглушенно спрашивает Рыжий прямо надо мной.

– Без неожиданностей, – отвечает птичка зяблик. – Его еще нет здесь.

Я здесь, думаю я и засыпаю.

...Тихий отчетливый голос (издалека, как в другой комнате, дверь в которую открыта):

– Не беспокойтесь. Я теперь смело могу сказать, что рану мы запечатали хорошо. Главное теперь – последовательно проводить терапию, чтобы стенки прижились. Сейчас только от нас зависит, скоро ли состояние стабилизируется. И не будет ли после этого... поражения функций.

Морган (басит издалека):

– В смысле – поражения функций?

– Сможет ли он нормально ходить и говорить.

Рыжий (испуганно):

– Как! Здесь же нет инвалидов!

В тихом голосе – грусть:

– Ты ошибаешься. Но уверена, что тебе не захочется это проверять... Нам повезло, что ему стреляли не в голову. Иначе ничего сделать было бы нельзя.

Рыжий, издевательски:

– Вот уж точно – повезло!

– Повезло, – говорит издалека Морган. – Исполнитель перестраховался.

Баламут:

– Да он промахнулся просто, наверное!

– Не, – говорит Морган. – Это был профессионал. Движущийся объект. Быстро движущийся стрелок. Ночь, плохая видимость. Первый выстрел – чтобы остановить цель, а второй – контрольный, в голову. Он же не мог видеть, что второго выстрела не получится. Я бы и сам так же стрелял.

Пауза. Рыжий, помолчав, с удовольствием:

– Я так и представляю себе лицо этого стрелка, когда он увидел наше исчезновение на пустом месте!

– Ты же знаешь, что оттуда всё это выглядит по-другому, – возражает ему отчетливый голос. – Он либо в то же мгновение всё забыл... либо увидел иллюзию. Лабиринт – это страна иллюзий.

Боль снова стихает. Я засыпаю.

– …Да вот хоть Баламута возьми и сходите на охоту, – это опять птичка. – Говорят, он хорошо охотится.

– Да я уж лучше сама, – резко и со злорадством говорит низкий хрипловатый голос-абсент. – Зачем мне такой напарник, который от вида крови в обморок валится?

Пауза. Рыжий, неприязненно:

– С чего это ты взяла?

Голос-абсент:

– Да есть тут среди нас такие. Которые истерики закатывают, когда надо человека спасать…

– Айрин! – укоризненно ахает птичка зяблик.

После паузы Баламут отвечает. Его ответ я не буду здесь приводить из соображений пристойности. Снова наступает пауза.

– Зря ты так, Арина, – это голос Моргана, торопливый и искаженный расстоянием. – Зато он потом вполне нормально помогал…

Деревянно стучат шаги, бешено хлопает дверь.

– Свалил, – хладнокровно и очень удовлетворенно комментирует хрипловатый голос. – Об чем и речь. Сбежать-то всегда куда проще.

Я засыпаю.

...Резко звякает крышка кастрюли.

Морган:

– Айрин обладает удивительной способностью мгновенно доводить человека до белого каления.

Птичка:

– Одного конкретного человека. Причем если ты меня спросишь, почему он ее так раздражает, я тебе ничего не смогу ответить.

Часто стучит нож по доске. Морган:

– Не вижу ничего странного в том, что Рыжий кого-то раздражает. Абсолютно ничего.

Птичка (удивилась):

– Да ладно. Конечно, он невежа, и у него не все дома, и сердце у него... закрытое, жестокое. И он не умеет любить. Но вы, лабиринтцы, в основном все такие. Ну, вот ты не такой, пожалуй, но ты – скорее исключение.

– Да много ли ты видела лабиринтцев? – пробормотал изумленный Морган.

Птичка:

– О, довольно много. Все хранители должны изучать Лабиринт. Разве ты не знал?

– Откуда мне что-то знать о хранителях? – с досадой говорит Морган. – А о тебе я вообще знаю только то, что ты сказочно готовишь... и что однажды утром тебе пришла фантазия погулять в саду, и в результате ты нечаянно лишила меня сомнительного удовольствия хоронить лучшего друга.

– Фантазия?!

И птичка вдруг самозабвенно смеется.

– Значит, фантазия погулять в саду? И что, ты в самом деле так считаешь?

Морган (помолчав):

– А как было на самом деле?..

– Хорошим бы я была специалистом, если бы у меня в саду кто-то умер нечаянно! – это слово она произносит с не вполне понятной иронией.

– Так ты, что же – знала, что мы будем там? – помолчав, спрашивает Морган.

– Ты хочешь спросить, знала ли я, что ко мне в сад вывалится истекающий кровью проводник-лабиринтец? – энергично говорит птичка. Звякает крышка кастрюли. – И что все это будет как-то связано с Машей? И знала ли я, что в Лабиринте терпит бедствие компания ее помощников? Я тебе отвечу: нет, всего этого я не знала. Но вот что я знаю точно: в этот сад достаточно регулярно вываливается из Лабиринта кто-то, терпящий бедствие. Профессия хранителя – оказываться в нужное время в нужном месте. А этот сад, он специально так посажен, чтобы в этом нам помогать…

Где я слышал эту птичку? Это было в какой-то очень важный момент.

– Я ничего не понял, – помолчав, признаётся Морган.

– Ну, он больше, чем кажется, и вообще…

От напряжения памяти я выбиваюсь из сил и снова засыпаю.

...Птичка зяблик:

– А центрифуги куда денете?

Льдинки:

– Перетащим в мастерскую. Осторожно, тут препараты!

– О! – (что-то передвигается, шуршит). – Знаешь, я думаю, Айрин с оборотнем скоро подерутся.

Лед (с внезапно очень похожей на Моргана ворчливой интонацией):

– Это хорошо было бы, но только как бы они совсем друг друга не поубивали.

Птичка (смеется):

– Ну уж! Оборотень, конечно, хам, но не настолько же…

Лед (заинтересованно):

– Слушай, а он ведь тебе нравится?

Птичка (энергично):

– Да. Нравится. И во всех смыслах. Он хам и тупица, но он очень предан этим двоим. Интересно, почему.

– Предан? – с сомнением. – А по-моему, он просто их использует, вот и всё.

– Ну а вот Айрин, например. Она нас использует или любит?

– И то, и другое, полагаю.

– Да, иногда бывает и то, и другое. Но рано или поздно приходится выбирать.

– Вот в этом и вопрос. Наступал ли у них уже такой момент или нет.

– Оборотень плакал, когда они несли сюда проводника…

Пауза. Негромкое неторопливое позвякивание, как бы проволокой о стекло. Льдистый голос:

– Ну хорошо, а охотник?

– О, Морган просто душка! Золото же! Правда?

– М-м.

– Да для лабиринтца он просто какой-то уникум! Ты посмотри: у них у всех от Маруси сразу голову сносит. Да? Но ты посмотри, как она у него быстро на место встала!

– А по-моему, он просто хорошо владеет собой... Или осторожничает. Мало ли как мы к этому отнесемся. И он, по-моему, только и думает, что о своем проводнике.

Пауза.

– Аптеке нужно будет переучиваться.

– У-гу.

– Как ты думаешь, Маруся возьмет его на стажировку?

– Пусть он сначала выживет, – сухо звякнули одна о другую льдинки.

– Кстати, что-то мы расшумелись. Он хорошо держится, правда?..

Они понижают голоса, шушукаются, шуршат и хихикают. Как зовут эту птичку? Я вспомнил ее: это она встретила нас в том яблоневом саду. И это она пела, поклевывая ветку, и боль уходила. Но что из этого было бредом?..

Ей нравится Рыжий. И Морган ей нравится тоже.

А я, оказывается, хорошо держусь.

Глава 22. Дом-на-Границе

1.

Когда я открыл глаза, мне показалось, что вокруг нестерпимо светло. На самом деле, как я потом выяснил, лампы в комнате были потушены, а окна – тщательно занавешены. На открытые глаза будто кто-то насыпал песку, и очень хотелось пить. Я открыл рот. Из него вырвалось какое-то невразумительное сипение.

– Ага. Лежи, не дергайся, – сказал голос Моргана. Самого Моргана я не видел: почему-то не мог повернуть голову. Возле лица оказалась изогнутая трубочка, я жадно схватил ее губами и пролил на себя что-то прохладное – воду?

– Глотай, глотай. Вот так, – сказал невидимый Морган.

Проглотить жидкость оказалось трудной работой. Я закрыл глаза. В груди скребло.

– Так они и сказали, что ты сегодня очнешься, – сказал Морган. Выражения его голоса я не могу понять. – Все трубки отключили. Ну, почти все. Лежи. Там лекарство, сейчас опять заснешь. Тебе велено спать, не двигаться и глазами пока не смотреть. И не дышать глубоко.

– Кто? – спросил я. От движения губ у меня закружилась голова, в груди засвербило сильнее.

– Кто велел? Тебе это велела, друг мой, лучшая целительница из всех, сколько их есть в Стране. Как ты думаешь, кто?..

– Кто?..

– Ты не помнишь Машу? – помолчав, спросил невидимый Морган.

– Помню, – подумав, сказал я.

– Ну вот! – сказал Морган неторопливо. – А говорили – мозг поврежден!..

– Как? – спросил я.

– Ты еще не спишь? Спи. Как? Я не знаю, как. Тут такое было!.. Разрыв аорты – явление с жизнью слабо совместимое, даже во Фриланде. Нич-чо я бы там не смог со своим убогим шоковым набором. Если бы не Маша... – Морган остановился.

– Она тогда. Нас нашла.

– Что? Ах да, да нет. Нас нашла хранительша, хозяйка этого дома. Та – просто хорошенькая мышка. Аои-тян. Маша оказалась в этом доме, вот в чем нам повезло…

– А... птичка?

– Какая птичка?

– Ну... мышка.

– Птичка-мышка, – задумчиво сказал Морган. – Давай спи дальше.

2.

Когда я в следующий раз открыл глаза, то обнаружил себя лежащим в глубоком кресле в просторной прохладной комнате, где свет ложился узорной тенью на мебель, птицы галдели за распахнутым окном, а за столом сидела, склонив голову, фриландка с чудесными золотыми кудрями удивительной длины. Ее задумчивое склоненное лицо было освещено снизу, и по нему проходили блики и разноцветные тени от волшебного зеркальца, лежащего перед ней.

– Здравствуй, Галадриэль, – сказал я.

Аои вздрогнула и подняла голову.

– Салют, чемпион, – отозвалась она. – Сейчас ты снова закроешь глаза и уснешь.

Теперь она сидела со мной чаще всех. «На вас надежды больше нет, – сказала Маша Моргану и Баламуту. – Вы все время принимаетесь болтать, а ему пока вредно». Аои выдерживает режим железно: сидит перед волшебным зеркальцем и пресекает всякие разговоры. Или вообще молчком вяжет в углу. Сквозь полудрему я постоянно чувствую ее спокойное мирное присутствие.

Иногда мы все-таки говорим. Если я не наглею и не задаю больше пары вопросов подряд, то она спокойно неторопливо отвечает.

В какой-то момент Моргану разрешили сменять Аои на дежурстве и разговаривать со мной. Я начал вставать: два шага от кресла и два назад, а потом – долгий усталый сон. Я почти ничего не помнил из обстоятельств своего ранения, и Морган рассказывал: про побег через портал, про выстрел, про Дом-на-Границе. Про его обитательниц. По его словам выходило, что в Доме мы живем уже почти месяц.

– Вернее, это мы с тобой тут живем. А Рыжий как усвистал с первого дня в лес, так почти и не появляется. А еще за это время они приручили ЧП.

– А что Рыжий делает в лесу?

– Понятно что, – сказал Морган без интереса, – любовь крутит. Облез весь да выхудал, и глаза горят, чисто кошка бездомная. В мастерской еще это началось, помнишь, он еще нас познакомить хотел с этой своей барышней. Долгонько что-то у него в этот раз. Осень уж наступила.

Осень!

Нет ничего лучше, дорогой читатель, чем осень во Фриланде.

Тем более что времена года тут меняются непредсказуемо.

3.

Пришел день, когда я самостоятельно выполз в первый раз на террасу Дома. Уцепился за перила и тихонько сполз с крыльца. Прошел десяток шагов и оглянулся.

Вот он, Дом. Терем-теремок.

Кто живет в теремочке?

Прежде всего, конечно, Маша.

Маша оказалась в Доме не случайно. Случайно в него попали мы. А Маша действительно здесь живет: утром уходит, вечером возвращается. Ну, то есть это раньше у нее было так, потому что сейчас она бросила все остальные свои дела для того, чтобы вылечить меня. Так говорит Аои-тян. Верится в это с трудом, но не поверить фриландцу невозможно.

Принадлежит Дом не Маше. Его хозяйка – Аои. «Разве кто-то, кроме хранителя, способен быть хозяином жилья? – пожимает она плечами. – Этак любой дом сразу развалится. Любой дом, тем более – этот».

Еще в Доме живет Нета. Теперь мне ясно, что ее мастерская – совсем недалеко от Дома; по крайней мере, я теперь точно знаю, в каком направлении надо идти, чтобы туда добраться.

Дом стоит вплотную к Границе, буквально чуть не прямо на ней. Граница, совсем близкая, проходит по саду и никогда не исчезает: я постоянно чувствую ее. Через сад к Границе ведет тропинка, которая иногда бывает широкой и торной, но чаще – извилистой, а иногда ее сплошняком затягивают корни яблонь.

Яблоневый сад подходит к Дому. Это не фигура речи: сад то окружает дом сзади, то нависает над штакетником ограды спереди, то скромно стоит сбоку, а то охватывает кольцом со всех сторон. Сад простирается вольно и обширно, а потом переходит в лес. За садом ухаживает Аои-тян. Уход выглядит своеобразно: иногда она отправляется в сад и гуляет там, изредка останавливаясь и разговаривая как будто с воздухом. Далеко не каждый раз она приносит из сада яблоки, и тогда обязательно печет пирог. Пирог как пирог, ничего особенного. Обычный фантастически вкусный Аоин яблочный пирог.

По ее словам, именно яблони спасли мне жизнь, «перенаправив основные векторы дромоса». Я не стал спрашивать у нее, что это значит.

Кроме Аои, яблоки никому собирать нельзя. Да что там – мы в саду даже сухие ветки на хворост не ломаем.

Иногда в доме появляется Айрин – фигуристая жгучая брюнетка. Это ей принадлежит низкий голос с опасной сексуальной хрипотцой. У нее шевелюра – буйные безумные черные кудри, держащиеся так, как будто она только что сделала сильную укладку. Это очень красиво. И глаза у нее тоже опасные, немного сумасшедшие. Я заметил, что Морган держится от Айрин подальше, а Рыжий – стоит только Рыжему появиться в одном помещении с Айрин, как помещение тут же начинает напоминать поле средневековой битвы. Только успевай уворачиваться от заострённых стрел-слов. Поэтому Аои старается не допускать их одновременного появления в гостиной, предполагая, и не без основания, что меня после этого снова придется откачивать. Единственный человек, которого Айрин слушается – это Маша.

Еще в Доме теперь обитает ЧП.

Это имя прижилось: никто же не знал, как звали его в Лабиринте. Аои рассказала мне, что Нета привела его где-то с месяц назад, незадолго до того, как появились в Доме мы. «Меня это очень удивило, – заметила Аои. – Потому что, ну, где это видано – бесхозная собака?» К Аои – да и ко всем в Доме – Пес был предупредительно-угодлив. Кажется, он теперь всего боялся; а при появлении Рыжего моментально прятался под Дом и начинал оттуда скулить; так продолжалось, пока Аои очень строго не велела ему прекратить. И он прекратил и постепенно, очевидно, расслабился. Тем более что Рыжий как бы вовсе перестал его замечать, а если и глядел, то сквозь.

Малыш первое время его еще побаивался. Потом привык и простил.

Мое кресло теперь часто вытаскивали днем на веранду.

– Представляешь, у Аои-тян есть курица, несущая золотые яйца, – сказал мне Морган.

– В каком смысле?

– Ну, просто курица. Обыкновенная пеструшечка. Тут при Доме курятник есть. И все курицы как курицы, а эта каждое утро сносит яичко в золотой скорлупе.

– Да ладно.

– И вот Аои каждый день собирает яйца со всех куриц, и золотое вместе со всеми, берет их разом и делает, скажем, яичницу или пирог! А скорлупу выбрасывает! Можешь себе такое представить? Рыжий чуть ума не лишился, когда увидел. Теперь у него по утрам чуть не дежурство возле этой курицы. И вот как только она, значит, снесется, так он, болезный, хватает яичко и тащит его на кухню. – Морган вдруг захохотал. – Потому что у него, у Рыжего, еще ни разу не получилось это яйцо разбить! Жаль, ты не видел его обескураженную морду, когда он в первый раз пытался! Он его чуть к Нете не потащил, под гидравлический пресс! А Аои-тян так тихонько тюк!..

Я не выдержал и все-таки засмеялся тоже, хотя знал, конечно, чем мне это грозит. Но, хотя от смеха камни в груди снова пришли в движение, я таки не отключился. На этот раз обошлось.

Рыжий свил себе гнездо в самом тесном закутке Дома – на северной башенке. Он забирался туда, затаивался и спал, так что его не было ни видно, ни слышно. Иногда возвращалась Айрин и сидела на перилах веранды, молчала и мечтательно смотрела в лес. Приходил Малыш и взахлеб рассказывал о своих приключениях. Черный Пес при его появлении вылезал из-под крыльца и слушал издалека, сидя как изваяние и неподвижно поставив острые уши, похожий на изображения Анубиса. Аои очень ласково обходилась с ЧП, трепала его и чесала, приговаривая побасёнки, а он стеснялся и жался. Однажды я увидел, как Пес сидит под деревьями в лесу, а перед ним совсем близко стоит Малыш и что-то говорит. Пес сидел смирно и слушал, выпучив глаза. Потом они ходили вокруг Дома, и Малыш всё увлеченнее рассказывал ему что-то. ЧП, кажется, боялся сделать лишнее движение.

4.

На обед мы теперь часто собирались вместе (кроме Айрин: она почти никогда с нами не ела, и уж тем более не в обществе Рыжего). Мое выздоровление, по словам Маши, шло хорошо. И однажды я решил, что пора задать ей тот вопрос, который нас троих волновал больше всего.

– Маша, – сказал я.

Видно, было что-то необычное в моем голосе: Малыш даже повернулся на стуле, дремлющий в углу ЧП резко поднял голову, Рыжий перестал хлюпать стаканом, а Маша посмотрела на меня с интересом.

– Расскажи нам, наконец. Что с нами случилось? Что это за проект, которым хвасталась Нета? Почему мы так старательно спасали Колобка? Зачем у нас хотели отобрать твой эликсир?

Морган откинулся на стуле.

– Но ведь вы и так уже поняли, – сказала Маша. Она выглядела удивленной. Я замотал головой.

– Мы поняли только суть. А мне нужны подробности! Я, кажется, заслужил!

– Какая ерунда, – сказала Маша пораженно. – Что это такое – заслужил, не заслужил? Не думаешь же ты, что в этой Стране кто-то от вас что-то сознательно скрывает?

Вообще-то именно так мы все трое и думали, но промолчали.

– Ах да, – задумчиво сказала Маша. – Я всё время забываю, что вы лабиринтцы. У вас же всё по-другому в голове устроено. Нет, поверь мне. Сначала я не хотела рассказывать, потому что сама не знала, что у нас получится. Не о чем было еще говорить. Потом, когда мы вернулись, мне надо было сразу быть в Городе – отчитаться и узнать новости. А потом... ты оказался очень занят.

– Помирать – работа трудная, – криво усмехнулся я.

– А не помирать иногда – еще трудней. Да. Хорошо, Митя. Я предпочла бы дождаться, пока ты окрепнешь, но… я расскажу вам.

– Значит, Колобок вам нужен был как объект эксперимента? Вы дали ему «выпейменя», чтобы посмотреть, сможет ли обычный лабиринтец после этого ходить через Границу? Но зачем для этого было ездить так далеко и с такими хлопотами? Взяли бы первого попавшегося. Вон, Моргана или Баламута.

– Потому что нам нужен был не просто лабиринтец, а потенциальный проводник. Да. Мы пока не знаем, как эликсир действует на людей без такой способности. Мы проверяли поступенчато, тестировали сначала на квалифицированных проводниках, потом на студентах Академии. Потом на абитуриентах, которые не прошли экзамены из-за недостаточной, э-э... можно сказать так: восприимчивости. Эликсир раскрывает потенциальную способность организма к распознаванию гейтов. Он, образно говоря, продирает человеку глаза. Но для этого надо, чтобы глаза были, ну, не совсем еще запечатаны. Конечно, нужны и еще кое-какие другие факторы, но это уже не относится к нашей истории. Ну и вот, мы выяснили, что после эликсира потенциальные проводники-фриландцы сразу получают огромный балл лабильности... и некоторые другие приятные бонусы. Ну, и мы поняли, что пора переходить на следующую стадию. Тестирование на потенциальных проводниках-лабиринтцах. – Маша помолчала.

– И вы откопали Колобка, – сказал Морган.

– На самом деле мы, конечно, нашли несколько десятков потенциальных проводников. Точнее, сорок шесть. – Маша опять помолчала. – Разного возраста, пола, в разных странах. Сорок шесть групп с эликсиром готовились к выходу в Лабиринт. И пока мы готовились, с нашими кандидатами стали происходить... катастрофы. Почти все они приобрели... Как бы сказать. У нас есть термин, который можно условно перевести как... Страх. Страх, печаль, сон, апатия. Митя должен понимать, о чем я говорю.

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – сказал я.

– Безусловно. Больше всего от этого страдают взрослеющие проводники, не имеющие поддержки из Фриланда. Как-то так. Так вот, наши кандидаты в результате теряли свою способность. Даже в том редуцированном состоянии, которая у них была. Для лабиринтца случившиеся происшествия были неотличимы от обычного несчастного случая... или вовсе незаметны ни для кого, кроме самого переживающего их.

Меня мороз продрал по коже.

– Но это же были не случайности? – перебил ее Рыжий. Он побледнел и кусал губы.

– Да. Никто в здравом уме не мог бы подумать, что это были случайности. В Лабиринте против нас действует очень мощная сила, которая многое там держит в подчинении.

– Что это за сила? – спросил Морган неторопливо.

– Ну, если есть Лабиринт – должен ведь быть и Минотавр! Хозяин Ямы распоряжается не только в Яме. Чем дальше, тем больше он влияет и на Лабиринт, постепенно и его превращая в Помойку. А уж проводники всегда были его особой заботой. Любит он их, знаете ли... Ну и вот, способных кандидатов осталось всего пятеро, и к ним все-таки отправились группы. В числе этих групп были и мы с вами. – Маша снова помолчала. – Когда я вернулась во Фриланд, то узнала, что мы – наша группа – единственная уцелевшая. Все остальные фриландцы в Лабиринте погибли, не успев добраться до цели.

– Аптека! – вскрикнул Рыжий. – Маша, он опять!..

Опять, подумал я, в очередной раз падая в глухую вязкую пелену.

…Маша и Аои, конечно, снова меня реанимировали. В ближайшие дни им это придется делать еще не раз.

Глава 23. Гарпун для проводника

1.

Больше мы не пытались расспрашивать Машу об эликсире. Теперь в основном я сидел на веранде, смотрел на лес и слушал, как поет Аои-тян: она ходила по Дому, хозяйничала и пела – всё незнакомые песенки, одну за другой, а потом садилась отдыхать и рукодельничать.

– Отчасти мне это напоминает знаешь что? – сказал я ей однажды. – Как я восстанавливался после психушки. Я тогда так же жил. Только спал и ел, и ничего больше мне было не надо…

– После чего?

– Психиатрическая клиника. Ну, это такое заведение, там лечат душевные расстройства. Ну, то есть считается, что лечат, но вообще не об этом речь. Врачам там тоже не позавидуешь: они должны как-то восстанавливать то, что годами ломает Лабиринт. Это все равно что целители стали бы ходить в Глухоманье и лечить тамошних обитателей.

– Иногда они так делают.

– Да? И как, успешно?

– По правде говоря, не слишком. И что, ты лечился в такой клинике?

– Ну как сказать – лечился!

В груди снова опасно хлюпнуло. Все-таки эта тема меня до сих пор дергала.

– Попал я туда в шестнадцать лет, и просидел я там год. Прикинь, в таком возрасте год без Фриланда и на лекарствах! Да... Я с детства твердил родителям про гейты, про эльфов и гномов, про волшебных зверей и птиц и про то, что иногда я им только мерещусь, а на самом деле в это время ухожу в волшебную страну. Я это вообще направо и налево твердил, как дурак. Хотя пыл у меня немножко поубавился после нескольких неудачных попыток показать дорогу друзьям.

– А ты пробовал?

– Да постоянно! Надо отдать должное родителям: они очень старались меня понять. Они даже сходили как-то раз в одну из моих «странных прогулок». Никто не видел порталы, даже если они перед самым их носом открывались. И родители тоже не видели. Ты, наверное, знаешь, как это бывает? Проводник не может никого с собой взять.

– Ну да, чаще всего не может. Но погоди, я запуталась. Ведь Морган и Рыжий – тоже не фриландцы. И у них нет твоих способностей. Как получилось так, что они за тобой могут ходить?

– О! Спроси чего полегче, Аои-тян. Я не имею представления. Знаешь, сколько мы над этим ломали головы? Моргана я встретил уже гораздо позже. А с Рыжим всё вообще вышло очень странно.

– Вообще всё это само по себе – очень странно. И ты, получается, можешь ходить через Границу только в их компании?

– Нее! Я-то могу и без них. А вот они могут только со мной. Хотя вообще-то у них никогда не было случая идти с другим проводником. Может быть, и другой проводник тоже смог бы их провести. А вот я только их до сих пор смог провести следом за собой. – Я вдруг вспомнил наш побег на «скорой помощи». – Ну, если не считать предпоследнего раза. Но там была та скатерочка.

– Никогда о таком не слышала, – сказала Аои-тян. Я посмотрел на нее. Она сидела, уронив вязание на колени, и смотрела в стену. – Знаешь, – сказала она, – иногда бывает так: компания детей находит дорогу в Страну.

– Ну да, ну да…

– ...И они всегда ходят через Границу только вместе. И часто с течением времени такие компании распадаются, и тогда больше никто из них сюда больше не возвращается. Максимум, что они сохраняют – смутные воспоминания об увлекательной игре. Но иногда им везет, и они успевают осознать происходящее, и тогда – остаются во Фриланде.

– Да-да. Вот это как раз случай Рыжего. Когда он был маленьким, ему показал дорогу во Фриланд старший брат. У них был всего год разницы в возрасте. Но потом… их разлучили, и он забыл.

– Ну вот. Но чтобы взрослый, состоявшийся проводник смог кого-то с собой забрать из Лабиринта? Нет, я о таком даже не слышала.

Я пожал плечами.

– Ну, а я – тем более.

– А как это происходит? Они идут за тобой вслепую?

– Нет. Как только я замечаю гейт, они его тоже замечают. Но всегда я должен увидеть первый. Пару раз было так, что я находил для них портал, они выходили, а я оставался и потом догонял их. Уже через другой гейт, через часы или дни.

– Ух. – На нее всё это, кажется, производило огромное впечатление. – Ну вы даете! Камикадзе!

Мы помолчали.

– Ты начал рассказывать про…

– Да! про клинику. На чем я остановился?.. Годам к четырнадцати родителям, видимо, сказали, что без клинического курса не обойтись. Но они долго еще тянули. Не могли решиться. Мне их сейчас очень жалко, знаешь. А тогда я был юн, глуп и совершенно уверен в том, что когда-нибудь у меня все-таки получится показать им Свободную Страну. Равно как и в том, что они никогда не запрут меня в сумасшедший дом. В конце концов, я же был нормальным! Я прилично учился, я никому ничем не угрожал, у меня были друзья. У меня даже были какие-то девушки! Может быть, их убедили, что со временем мое состояние будет ухудшаться... не знаю. Позже я понял, что моя психика, наверное, и в самом деле не слишком устойчива. А по твоим наблюдениям? Проводники-лабиринтцы не склонны к... того. Отклонениям?

– Не так уж много проводников-лабиринтцев я знаю, – проговорила Аои.

– Да? Ну, может, я таким стал только там. Медикаменты на меня, во всяком случае, влияли очень плохо. Когда ты приходишь в себя после препарата и не очень осознаёшь, кто ты и где ты, а в голове как будто гнилое болото... и сам ты весь – это болото, и ты ловишь себя на мысли, что ждешь следующую дозу, потому что она тебя избавит от этого осознания, что ты – болото и никогда не был ничем иным, и всё – иллюзия, и Фриланд – иллюзия, и сбежать от этой злой реальности можно только в то мутное небытие... Знаешь, вообще-то это было ужасно. Наверное, это было самое ужасное из всего, что со мной происходило.

– Если не считать вот этого, – Аои серьезно показала мне в середину груди.

– Да нет, – сказал я. – Вообще-то считая с этим. Это – произошло быстро. Ну вот. Потом я немного опомнился. Понял, что пора что-то делать. И тут же мне стало ясно, что выбор мне предстоит очень простой – между семьей и Фриландом. И тогда... знаешь, я понял, что это теперь вопрос простого выживания. Потому что без Фриланда я пропаду. Сопьюсь или скурюсь, или и в самом деле сойду с ума. В тот момент до этого было уже недалеко. Но когда я принял решение, мне сразу стало гораздо легче. Я притворился. Холодная злоба очень проясняла сознание. Я запасся терпением. Хорошо себя вел, то есть научился имитировать эту болотную заторможенность, которая наступает в результате действия препаратов. Вскоре меня сняли с инъекций, а манкировать приемом таблеток оказалось элементарно. Я начал охотно общаться с другими больными и говорить врачам что-то вроде: «Думаю, что все это было моим способом показать родителям, как я одинок».

– Неужели врачи в это верили?

– Ну, может, не до конца. Но они видели, что мое поведение последовательно, понимаешь? Что мои намерения серьезны, что мне очень хочется выйти. И, значит, я постараюсь в дальнейшем тоже вести себя в рамках. ...Я планировал выписаться и дождаться, пока мне начнут доверять и отпустят гулять одного. Но Фриланд пришел ко мне сам: распахнувшаяся входная дверь клиники оказалась гейтом.

Я зажмурился, вспоминая эту ослепительную, прекрасную минуту: санитар открывает дверь и придерживает ее передо мной, и вместо рекреации с ожидающими родителями я вижу сумерки, горный склон и тропу, уходящую вниз, к огонькам на шпилях и башенках небольшого, неизвестного мне, городка в долине. Я говорю Ольге Леопольдовне: «Прощайте». – «Надеюсь», – ворчит она и немножко щурится в сторону портала. Может быть, ей что-то мерещилось там, в проеме, который стал для меня открытой дверью тюрьмы. В общем-то, моя лечащая была неплохая тетка. Очень сообразительная, зоркая, умная, полностью выгоревшая врачиха.

И я шагаю в портал.

– Аптека! – с тревогой окликнула меня Аои.

– Не беспокойся, – сказал я и открыл глаза. – Со мной все в порядке. Просто это было для меня очень счастливое время. Отличное время. Я просто жил, я пил воду, дышал воздухом. Много-много дней. Я был убежден, что никогда, никогда больше не вернусь в Лабиринт... Я ходил по лесам, держась подальше от Границы. Потом этот суеверный страх прошел. Наконец я вышел на побережье и увидел маяк. Смотрителей тут было целых двое: пожилая крепкая дама в пиратской красной повязке на голове и смешная девчонка лет двенадцати, похожая на лягушонка. Старая леди оглядела меня (я уже немного отъелся и успокоился, но морда, должно быть, всё еще была ошалевшая). Похмыкала и спросила: «Проводник?» – «Да что вы, – сказал я. – Просто лабиринтец». – «Хватит заливать, – сказала леди в пиратской повязке. – Проводник, конечно». Мы сидели во дворе и ели буайбес из огромного котла на открытом очаге. Она ушла в домик, долго шуршала там, а когда вышла, подала мне запечатанный пакет. «На, держи. Пойдешь – отправишь по адресу». «Я больше никогда не пойду в Лабиринт», – сказал я. «Ну, значит, не отправишь, – согласилась она. – Держи, держи».

Я посмотрел на Аои и сообщил:

– Так я стал проводником.

2.

Лес пламенел, нависая над верандой и над садом торжественным строем ровных стволов. В последнее время сад отступил за Дом и уступил место лесу. Этот лес можно было смотреть, как телевизор: в нем постоянно что-то происходило, а когда его буйная жизнь на какое-то время замирала, я не уставал смотреть на осенние деревья: огненные, охристые, тысячеликие.

Аои-тян поставила на серединку стола блюдо с пирожками, повертела его туда-сюда и пригласила:

– Выбирай. Который на тебя глядит?

– А мы тут хотели поработать, – Нета поднималась на веранду, а за ее плечом башней маячил Капитан, держащий в охапке топорщащийся острыми углами тряпичный куль. – Моргану показать кое-что. Можно?

– Работайте, только ешьте пирожки – остынут. Я пошла готовить обед, – и Аои ушла в дом.

– Нета, – позвал я. – А это правда нормально – что хозяйством в Доме занимается только Аои?

– Кому же еще им заниматься? – удивилась Нета. – Морган, давай это сюда, на стол. – Капитан осторожно сгрузил тяжелый куль, который оказался наполнен множеством разнообразных причудливых деталей, и Нета принялась раскладывать их по столу. – Ты вмешайся, попробуй. Она тебе такого задаст!

– Но она же одна. Я не представляю, как в одиночку чистоту-то поддерживать с такими беспокойными постояльцами, как мы. Уборка, стирка, готовка.

Морган уселся за стол, взял пирожок и откусил половину.

– Ха! Без помощников она никогда не останется, уж можешь мне поверить, – энергично сказала Нета. – Просто вы их не замечаете. И потом, какие же вы постояльцы? Вы давно уже никакие не постояльцы... Морган, вот первый этап. Видишь?.. Хозяйство? Это даже не десятая часть того, чем она занята каждый день. Уж что хранители в самом деле умеют, так это не забивать свое время рутинной работой…

Под ее мелькающими руками быстро возникал сложный механизм.

– И за садом она ухаживает в одиночку…

– Но она ведь не «ухаживает» за садом, – сказала Нета. – Она с ним дружит.

– В каком смысле? – спросил Морган. Он уже почти опустошил блюдо с пирожками.

– Все хранители дружат с деревьями, хотя бы с одним, – сказала Нета. – Некоторые мастера это тоже умеют, но все-таки для этого нужна… определенная жилка. Проще всего дружить с вязами – они хоть и злые, но очень дисциплинированные. Вязу можно просто строго приказать, и всё, и он будет очень доволен и счастлив. Неплохо также дружить с орешником – он прямодушен и щедр. Чтобы дружить с дубом, надо очень много знать, они просто не терпят невежд…

– А с яблонями?

– Дружить с яблонями – это целое искусство. Аои говорит: каждому яблоку – свой срок, и ты всегда должен знать этот срок и предназначение. И ошибиться нельзя, если ошибешься один раз – потеряешь доверие навсегда. Каждое яблоко! – энергично воскликнула Нета и стукнула кулачком очередную деталь, которая встала на место с громким щелчком. – Вы такое представляете? Я – нет. Даже с одной яблоней.

– А зачем это вообще надо? – осторожно спросил Морган.

– Ну как же, – Нета удивилась. – Не представляю, как бы мы жили без помощи деревьев! Деревья ведь довольно могущественные существа, даже в Лабиринте. Хотя там они вот уже несколько тысячелетий в основном предпочитают спать… – Она оглядела наши озадаченные лица и удивилась еще больше, даже от работы отвлеклась. – А вы что, и этого не знаете? Деревья носят послания, лечат, хранят информацию. Они командуют всеми остальными растениями. По корням травы сообщение отсюда до самого Хрустального озера проходит за пару мгновений. Они придумывают и показывают целителям новые лекарства. Одно дерево, если оно так решит, способно защитить тебя даже в Глухоманье. Даже в Лабиринте – способно! Ну, правда, иногда это им дорого стоит. Да вы же видели – это же яблони почему-то решили спасти тебя! – она ткнула в меня пальцем.

– А почему? – спросил я.

– Да кто бы знал! Даже Аои не знает. Обычно через этот сад ходят только те, кому уже раз показали дорогу. Но наши яблони вообще-то очень добрые. Исключительно добрые. И любопытные. Лично я бы не удивилась, если бы узнала, что они удерживают здесь Границу из чистого любопытства. И они очень любят Аои. Но это как раз неудивительно.

– Почему? – спросил Морган.

– Ну как. Ведь Аои – не просто хранитель. Аои – садовник.

3.

В этот день за обедом мы снова собрались вместе. Малыш скакал на высоком стуле (чтобы ему было удобно, Аои велела стульям отращивать ножки подлиннее) и с набитым ртом повествовал о том, как они с ЧП вчера пошли по дороге, указанной кодама, и встретили хозяина леса. Я раньше понятия не имел ни о том, что с кодама можно содержательно общаться, ни о таком существе, как хозяин леса. ЧП тихо сидел под стулом Малыша и осторожно отворачивал морду от возбужденно молотящих в воздухе пяток. Рыжий милостиво игнорировал его присутствие. Маша была весела, много шутила, и на веранде витал благостный дух общего согласия.

– Хозяин леса – это случайно не то чудовище с папоротниковыми глазами? – спросил Машу Морган.

Малыш немедленно завопил, что ни с какими не с папоротниковыми, что у него оленьи глаза, очень, очень красивые, и рога тоже красивые – во-о-от такие! – и светятся, и борода, как корни, а сам он как олень.

– И как медведь, – добавил он.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Моргана Маша.

– Ну как же. Есть тут такие… охраннички у волшебных цветочков, которые по папоротниковым лесам обитают. Пострашнее всякого медведя…

– А, Глазастик? – переспросила Маша. – Ты про него говоришь? Да что ты. Разве он страшный. Он такой симпатяшка.

Она подумала и уточнила:

– Ну, конечно, когда не линяет.

Рыжий залпом выхлебнул стакан.

– А кто такой Глазастик? – заинтересовался Малыш.

– Так, – решительно сказала Маша. – У нас сегодня есть еще одно дело.

– Точно, – сказала Аои и убрала со стола.

Раньше я действительно не присматривался, как она это делает. Но и сейчас, когда я попытался наблюдать, у меня не получилось бы объяснить, как это у нее получается сделать это мгновенно: она как будто руками собрала все остатки обеда на поднос, а как будто – хлопнула в ладоши, и стол остался пустым и чистым, только вазочка с цветами посередине. При этом все ее движения оставались неторопливыми. Аои полюбовалась на вазочку и ушла с подносом на кухню.

– Ну что же, чудушко! – весело сказала Маша мне. – Расскажи нам! Как это тебя угораздило заблудиться в двух шагах от мастерской? Ты не поверишь, но меня именно этот вопрос всё это время интересовал больше всего!

Морган встрепенулся, но промолчал.

– Меня тоже, – проворчал Баламут. – Давно меня подмывает посмотреть ему в ясные очи и спросить: Аптека, какого беса? Как мог проводник со стажем заблудиться в трех соснах?

– Маша, а ты думаешь, я сам это понимаю? – жалобно сказал я. – Ну, такого со мной никогда еще не было. Вон Морган не даст соврать. Блин, да как я вам объясню? Как будто я знаю, как это всё делаю! Просто знаю, и всё!

– Аптека, – неожиданно серьезно сказала Маша. – Попытайся объяснить. Это не праздный вопрос. Мне надо понимать, можно ли тебя сейчас выпускать из дому.

Морган крякнул.

– А речь уже идет о том, чтобы его выпускать из дому? По мне, так пусть бы еще с месяцок посидел взаперти…

– Спасибо, друг, – сказал я. – Я всегда знал, что могу на тебя положиться... Ну, что сказать? Я даже во сне Границу ни с чем не перепутаю. А тут... меня как будто ноги сами несли. Я шел в какой-то эйфории, и я был совершенно уверен, что сейчас выйду к мастерской. – Я подумал. – Если вот так восстанавливать в памяти, то это было похоже на мои детские переходы Границы. Как будто это была какая-то игра. Я шел и представлял, как приду, увижу. И тут хлоп – овраг, смерклось, пришли. ...Ты чего?..

Маша вдруг подхватилась с места.

Она стояла прямо напротив меня и неподвижным взглядом смотрела мне куда-то в середину лба. Потом встряхнула руками и направила на меня раскрытую ладонь. Эта ладонь была как тепловая пушка.

– Как же мне сразу... – пробормотала она сквозь зубы. – Ну-ка сиди, не шевелись.

Никто и опомниться не успел. Она вдруг оказалась сбоку и как будто дернула за воздух прямо рядом с моим виском. На миг перед глазами у меня вспыхнули искры, но тут же всё прошло.

– Аои-сан, – сквозь зубы сказала Маша рядом со мной, – будь добра, принеси какое-нибудь блюдо или тарелку пошире. Быстрее. Как же я сразу не догадалась! Аптека, я же вас чуть не угробила!

Аои сорвалась и прибежала с широкой плоской тарелкой. Маша резко встряхнула рукой над белым умытым фарфором...

Рыжий ахнул. На тарелке звякнуло, и мы увидели... нечто. Больше всего это было похоже на стило для рисования: заостренная очень небольшая стрелка с металлическим наконечником. Откуда она взялась?..

– Это еще что за херовина? – раздельно спросил Морган.

– Вам никогда не приходило в голову копьё? – пробормотал Рыжий. – И что? Эта штука все время была у него…

– Это приспособление называется «гарпун Ахава», – удрученно проговорила Маша. – А меня пора переводить в землекопы.

– Куда тебе в землекопы, – сказала Нета с большим хладнокровием. – Там талант нужен.

– ...Потому что если бы я была нормальным целителем, то проверила бы тебя сразу после возвращения. Да я просто должна была заметить, как в тебя это воткнули!

– Значит, «гарпун Ахава», – пробормотал Рыжий. – А Митька, значит…

– Это изобретение, основным назначением которого является возврат проводника в Лабиринт, причем так, чтобы проводник сам этого не заметил, – с раскаянием сказала Маша. – Но эта штука, она очень, так скажем, непрочная, хрупкая. И – сами видели – извлекается на раз. Такая простейшая вещь! Ее надо было просто заметить с первого взгляда!

Я вдруг понял, что у меня давно уже не было такой ясной головы.

– Смотрите! – вскрикнула Аои.

Черная игла, лежащая на блюде, таяла, как грязный снег. Она оседала и крошилась, и через несколько секунд на ее месте была горсть невесомой пыли. Рука Аои дрогнула, и пыль рассеялась, как не было ее.

– Что-то мне это напоминает, – пробормотал Морган.

4.

Стоял дымный полдень.

– Но когда?!

– В самолете, – сказалМорган. – Помнишь, у тебя были кошмары? И болела голова. Сам Вуул и воткнул…

Подавленные, мы сидели вокруг стола и смотрели на пустую белую тарелку.

– Но ведь всё равно ничего не понятно, – сказал Рыжий, подняв голову и глядя на всех нас по очереди. – Ладно, они загарпунили проводника, выдернули нас в Лабиринт, напугали нас Ямой… Но ведь им был нужен я. И живым. Почему они вообще стреляли? Почему они не изловили нас, пока мы неслись, насмотревшись на Яму, задрав шары и не разбирая дороги?

– Может быть, Вуул действительно был уверен в том, что, насмотревшись на Яму, Аптека еще долго не сможет прийти в себя и разглядеть гейт, – проговорил Морган. – По крайней мере, я другого объяснения придумать не могу. Дескать, побегайте, потеряйте мораль. И в момент разговора с Арчевым к нам ехала как раз группа захвата... Но Аптека заметил гейт, и Вуул каким-то образом понял, что мы сейчас от него улизнем… и сразу все перерешил: захватить нас они уже не успевали, а убив проводника, он, по крайней мере, получал тебя.

Рыжий повесил голову. Потом сказал:

– Это я виноват.

– В каком смысле? – спросила Маша.

– Ну, если бы я не сделал эту глупость... Это ведь я связался с покупкой трубы. Если бы я не остался им должен – то они на нас бы и внимания не обратили.

– Чушь собачья, – оборвал его Морган. – Им нужен был только «выпейменя». И они отслеживали не тебя, а именно Митьку. И они бы нашли способ нас достать, я прав, Маша?

– Вероятно, – Маша кивает. – Но давайте отмотаем немного назад. Почему Вуулу был нужен ты, Баламут? О какой трубе речь и какую глупость ты сделал?

– Очень простую, – скучно ответил Баламут. – Я продал свою душу.

Глава 24. Вся правда о Рыжем

1.

Стоял дымный полдень.

– Зачем? – спросила Маша.

– Я думал, что покупаю способ спасти человека из Ямы.

– Кого ты хочешь спасти из Ямы, оборотень?

– Брата. Я виноват в том, что он туда попал.

– Лучше бы ты был виноват в его смерти, оборотень, – безмятежно говорит Маша.

– Я знаю! – не сдержавшись, выкрикнул Рыжий. – Все такие умные, плюнуть некуда! А способа ни у кого всё равно нет!

– Почему же нет? Есть, – безмятежно отвечает Маша.

2.

На берегу моря играли двое мальчишек.

Один был совсем малявка, пятилетка, рыжеголовый и отчаянно веснушчатый. Он с восторженными воплями носился по пляжу и то и дело подбегал к старшему с сокровищами.

Второй, серьезный человек целых шести лет, ходил неторопливо. Должен же кто-то тут быть ответственным за двоих! У этого-то совсем соображения нет!

Пальмы подходили прямо к воде, нависали над водой, таинственно шумящей, облизывающей белый песок. Приходилось перелезать через основания их склоненных стволов. Здесь, на Этой Стороне, всегда всё было немножко по-другому: пальмы как будто говорили с Никой, в очертаниях прибрежных скал проступали башни и колонны, над морем вдалеке носился кто-то воздушный, прозрачный, хрустальный. И само море играло, как большой зверь: с пальмами, с песком, с маленькими крабиками, с Никой и Геськой.

Песок был совершенно белый, под волнами абсолютно ровный. Полный сокровищ.

Тут лежали раковины – щетинистые, рогатые или гладкие, малюсенькие, средние и совсем огромные, размером с Никину руку. Сияющие отполированные морем прозрачные кристаллы – они просвечивали сквозь ровный песок, как маленькие лампочки. Дырявые белые гальки, усыпанные белыми сверкающими крупинками, как бриллиантами. Длинные орехи пальм – они были немножко похожи на кокос, но меньше, и их было гораздо легче разбить, а на вкус их молоко напоминало молочный коктейль. Пустая половина ореха была, как яхта – внутри даже были как будто палуба и переборки. И на воде они отлично держались, совсем как настоящие лодки, и не переворачивались. Потом Ника нашел целый коралл, похожий на выточенную из драгоценного камня ветку, и нёс его с собой.

Они перебрались через ствол очередной пальмы и совсем близко увидели гладкую плоскую скалу, утёсом выступающую в море.

– Ого-го-го-го! – закричал младший, в восторге размахивая руками, и помчался к камню.

– Геська, стой! – старший уронил ветку коралла в воду, бросился за ним, но опоздал: успел увидеть только, как младший влезает на камень и прыгает. Поверхность воды сомкнулась над ним. Ника с разбега взбежал на камень и без колебаний прыгнул следом.

Вода накрыла его с головой. Она была теплая и соленая. Ника вынырнул, отплевываясь, и тут же увидел в солнечных брызгах над поверхностью обалдевшую от счастья мордочку младшего брата. И обнаружил, что тот сидит на спине у странного существа.

У существа был дельфиний клюв, улыбающиеся маленькие умные глазки, гладкая мокрая спина и длинный извивающийся хвост. Братик сидел, облапив его мокрую спину, и в восторге кричал что-то, но Ника ничего не мог разобрать из-за воды, которая заливалась в уши. И еще было трудно удержаться на плаву – раздеться-то не успел, так и побежал в шортах! Он забил руками по воде, ища опору, и рука наткнулась на что-то стремительное, гладкое и теплое. Одной рукой он сначала схватился, а потом посмотрел. Под бок его подпирало точно такое же существо, глядящее на него смеющимися глазками на умной морде.

На ощупь дельфин был как большой баллон, туго налитый горячей водой. Или это не дельфин? Морда у существа не отличалась от дельфиньей, но Нику смущал его хвост, длинный и вьющийся кольцами.

Дельфин Геськи что-то коротко курлыкнул и нырнул под воду.

Они плыли под толщей воды, и таинственный зеленый свет из глубины освещал разноцветные стаи рыб и заросшие колеблющимся мхом причудливые скалы; Геська непрерывно хохотал, пуская пузыри, и отрывался от своего дельфина, пытаясь ловить рыб руками, как бабочек. Его дельфин вился вокруг него, а дельфин Ники увлекал его дальше, и Ника беспокоился и оглядывался: как бы они не потерялись. Потом перед ними возникло зеленое лицо: в воде стоял прямо на рыбьем хвосте большой человек. Очень высокий. В руке у него было длиннющее копье с загнутым наконечником, а гладкое зеленое лицо хмурилось. С губ большого человека сорвался какой-то свист, едва слышный под водой. Дельфины как будто засмеялись. И, стремительно закручиваясь винтом, вертикально понесли их к поверхности.

Все-таки это было здорово. Но ветки коралла под пальмой в воде уже не было, и Ника расстроился.

– Как ты думаешь, – спросил Ника, разглядывая прозрачные кристаллы, которые он насобирал на пляже, – вот эти камни – драгоценные?

– Неа, – уверенно заявил Геська. – На Этой Стороне они драгоценные, а там станут стекляшками. А вот это мы возьмем с собой, – он показал Нике маленький кораблик – половину пальмового ореха.

– Зачем? – спросил Ника.

– Ну, мы же хотели яхту, – ответил брат. – Вот, будет яхта.

– Все-таки это были не дельфины, – сказал Ника. – У дельфинов не бывает таких хвостов.

– Это они такими и должны быть, – уверенно сказал Геська. – Это потом они стали похожи на рыб. А на самом деле они умеют говорить, и на дне у них города, и там всякие русалки, и они пасут рыб на дне и воюют с акулами!

Он всегда с уверенностью порол всякую чушь. Ника не стал ему возражать, а вместо этого сказал:

– Смотри, мы пришли.

Этим летом они часто ходили вместе на Ту Сторону. Почти каждый день. И хотя на дельфинах им больше покататься не довелось, никогда еще не было у них такого хорошего лета!

Но лето закончилось. В школе Никин класс в первый же день разделили на «орлят», «тигрят» и «рысят» и «медвежат». Ника попал в «тигрята» и очень этим гордился. Им всем поручили нарисовать себе своего тигренка, Ника не успел дорисовать, и учительница сказала, чтобы он дорисовал дома. Еще в школе были столы – у каждого свой, и надо было долго сидеть за этими столами и не бегать. Ника возвратился в первый день из школы и сразу стал рассказывать Геське новости. Геська дурачился и бегал по комнате, прыгал по стульям; что с него было взять – дошкольник!

– А еще мне там дали рабочую тетрадь, смотри, – Ника выложил ее на кровать, и Геська запрыгнул следом, вопя: «Тетрадь-кровать! Пошли играть!» – Герман, осторожно, помнешь!

– Пойдем! – азартно прыгая по кровати, вопил Геська. – Пойдем на Ту Сторону!

Ника разозлился. Мелкий совсем его не слушал.

– Какая еще Та Сторона! – сердито закричал он. – Что ты ведешь себя как маленький! Я же говорю: мне надо делать проект!

Геська с размаху сел на кровати и изумленно распахнул глаза. Нике захотелось его утешить.

– Смотри, какие мне подарили цветные карандаши. Если хочешь – можешь их брать. Но только потом клади на место!

– Зачем мне… – залепетал Геська, – зачем тебе это?

– Так у меня же теперь школа, – удивился Ника. – И я стал «тигренком». Я же тебе говорю! Через год пойдешь сам, тоже увидишь, что это важнее. Ну что, будешь брать мои карандаши?

Геська с размаху отпихнул коробку.

– Та Сторона важнее! – закричал он. – Там же у тебя может быть тысяча всяких разных карандашей! Тут таких не бывает! И там нет никаких дурацких рабочих тетрадей!

Ника обиделся.

– Та Сторона – это игра, – сказал он. – А у меня теперь настоящая жизнь.

Братик задохнулся.

– Это не игра! – воскликнул он. – Это на Той Стороне жизнь настоящая! Это тут все постоянно притворяются! И делают вид, что верят! Кто-то придумал про тебя, что ты тигренок, а ты поверил! А ты ведь не тигренок! А там… Хочешь, пойдем найдем там настоящих тигров? – умоляюще попросил он. – Они там не едят людей. Хочешь?

– Какие еще настоящие тигры! Придумывать – это одно, а жить – совсем другое!

Ника сердито встал и походил по комнате, размышляя. Все-таки ему тоже нравилась Та Сторона.

– У меня больше нет на это времени, – сказал он наконец. – Теперь в Ту Сторону играй сам. У меня теперь есть дела.

Геська сидел на кровати неподвижным столбиком. По веснушчатым щекам из распахнутых глаз текли слезы. Нике стало его жаль. Но ничего поделать было уже нельзя. Ведь он теперь был «тигренок»!

3.

Через десять лет и несколько эпох Ника блестяще закончил спецшколу и поступил в академию. «Сами знаете в какую академию, – говорили его знакомые. – Надо понимать, имея такого отца…» Ника все время старался опровергать эти поклепы: его приняли исключительно по результатам экзаменов. Так что отец тут был ни при чем.

Ну, скажем так: почти ни при чем.

Однажды, когда он вернулся с занятий, отец вызвал его в домашний кабинет. Стягивая китель, Ника явился и обнаружил в отцовском кабинете Германа. Его младший брат сидел, развалившись, вытянув ноги на середину комнаты, и с демонстративным безразличием смотрел на них сквозь розово-зеленые дреды. В строгом кабинете отца его обычная развязная поза и дикая одежда выглядели особенно неуместно.

– Ведь это уже не шутки, – говорил отец, когда Ника вошел. – Приветствую, Николай, – он привстал из-за стола, чтобы пожать Нике руку. – Ну хорошо, ты не хочешь поступать в академию, но почему ты не хочешь уехать?

– Не хочу, – равнодушно ответил Герман, лежа в кресле. – Нет никакой разницы – там или тут. Везде – вы. Доите своих коров и строите свои пятизвездочные сортиры. В стиле цыганского барокко.

– Откуда, – отец устало опустил веки, – ну откуда такие выражения. Лично я никого не дою и никогда не доил, если тебе интересно. Я служу государству. И почему я должен этого стыдиться, я не понимаю. Если хочешь знать, мы делаем великое дело!

– Великое дело перекачивания государственных денег… – нагло сказал Герман, глядя сквозь разноцветные дреды.

Он всегда бросался такими безответственными словами, но сегодня отец реагировал на удивление терпеливо. Видимо, он в самом деле был не на шутку встревожен.

– Я не понимаю, в чем конкретно ты постоянно нас обвиняешь, – сказал он. – Ты ведь еще в детстве заранее решил, что мы занимаемся только подлогами. А мы никогда не делаем ничего без оснований! Мы в конечном итоге всегда действуем на благо людей, слышишь, всегда!

– Только этого благого конечного итога что-то не особо заметно со стороны, – ответил Герман, с любопытством глядя на него.

– А ты позамечай! Мы защищаем родину от врагов! Откуда такая ненависть к собственной родине?

– Объявили себя родиной, а людей врагами, – процедил Герман, – и их же телами от них же защищаете собственные интересы…

– Вот ты говоришь: за нами нет контроля. А ведь за нами ого-го какой контроль! Вон, спроси у своего брата. Я его специально вызвал. Спроси его, он только поступил в академию, а сколько ему уже приходится писать отчетов? Сколько заполнять анкет? Сколько ему уже пришлось выучить инструкций, спроси, спроси у него!

– И всё это необходимо, – сказал Ника. – Для контролирующих органов наша работа должна быть совершенно прозрачной. И я готов служить.

– Ну еще бы. Никочку допустили к делу государственного значе-ения, – пропел Герман, вытягивая губы трубочкой. – Никочкино чувство собственной важности теперь охраняется ведомственной охраной…

– Не надо пытаться поддеть его, – сказал отец. – Его психологическая устойчивость всегда была на высоте. И он прав. Мы – строители системы. Мы держим ее на своих плечах, и это не так-то просто – обеспечивать ее устойчивость, особенно когда всякие... лоботрясы пытаются ее качать. Просто так, от нечего делать! Как будто это не их благополучие от нее зависит!

– Их благополучие? Точно не ваше? – прошипел Герман, и впервые сегодня Ника услышал в его голосе настоящую эмоцию. – Их дети мрут на вашей бездарной войне! А мы – учимся в элитных академиях!

– Герман, – сказал отец, – а ведь я тоже человек. Мне тоже может быть больно. Да, мне есть что терять. И я не иду на войну. Потому что моя война – здесь. И, может быть, ты не поверишь, но в этой войне тоже бывают потери. Знаешь, сколько потерь? Знаешь, каких людей мы теряем? Знаешь, сколько раз было, что я хватал себя за руки, табельное прятал от себя, боясь ночью спустить курок на нервяке, ты, неблагодарный мальчишка! Ты думаешь, я по земле не хожу? Хожу по той же самой земле, уверяю тебя…

Но брат уже успокоился. Расслабленно обмяк в кресле и сказал равнодушно:

– Ага. Только заборы повыше. И волкодавы позлее.

– Пап, да что ты его слушаешь, – сказал Ника. – Люди? Дети? Ты серьезно хочешь, чтобы мы в это поверили? Ты же за всю свою жизнь ни для кого, кроме себя, палец о палец не ударил. Ведь это всё отмазки, чтобы не учиться, а волочиться по своим притонам, потреблять там всякую мерзость и благополучно сдохнуть где-нибудь в подворотне от СПИДа!

Герман усмехнулся.

– И что? – насмешливо спросил он. – Я теперь должен психануть и убежать, рыдая? – Он завозился длинными ногами и вылез из кресла. – Хорошо. Освобожу себя от вашего обременительного присутствия. Я поступлю учиться, довольны? Но только туда, куда сам решу. Хозяева жизни, вашу мать.

Он чуть не по локоть засунул руки в карманы и с наглым выражением на морде удалился из кабинета. Дверь хлопнула.

– Николай, – глядя ему вслед, сказал отец, – откуда это в нем? Откуда мне взять сил?..

4.

Еще через несколько лет Герман торжественно вступал в студенческую столовку. Столовка принадлежала тому вузу, в котором он не так давно окопался, держа оборону от отца. Да, оборона Ники оказалась разбита, и очень давно; уже много лет Герман был вынужден беспомощно наблюдать, как Ника тонет, и он совсем ничего не мог с этим сделать! Но себя он не был намерен отдавать дешево. Сейчас была в самом разгаре операция «матмех»; как минимум еще года три можно было повалять дурака, маскируясь под зажравшегося бездельника, который из каприза и глупого протеста поступил в «народный» вуз. А потом у Германа намечалась кочевка по реабилитационным клиникам. А потом можно было придумать еще что-нибудь.

Но у него не было иллюзии, что он победит. Победить эту систему было невозможно. Однако никто не мог запретить ему из нее сбежать. В качестве последнего средства у него всегда оставался передоз.

Он лелеял эту мысль, как самурай лелеет ритуальный кинжал кусунгобу.

Пока что, однако, жизнь продолжалась! Он вступал в облезлый столовский зал скромно, без лишней помпы; на локте у него болталась восхитительная дюймовочка, а вслед топало полдесятка подписчиков. И жизнь оставалась бы прекрасной, если бы прямо посреди зала, непосредственно на траверзе, он не увидел Нику.

Ника сидел за колченогим столиком так непринужденно, как будто посещал эту столовку каждый день, по утрам и вечерам. Зал заполняло гудение голосов; Ника искренне улыбался и неслышно говорил что-то своим двоим собеседникам за столиком. Такая располагающая улыбка на лице курсанта сами знаете какой академии могла означать только одно: у этих двоих были большие проблемы.

Это были те двое. У качка было, как обычно, выражение непрошибаемой тупости на лице, а белобрысый чудик смеялся и глядел на Нику с симпатией.

На Нику!..

Конечно, Герман знал этих двоих. Белобрысый был его сокурсником, но знакомства с такими Герман не водил. Тот ходил как обдергайка – с длинной сумкой! – и про него говорили, что он какое-то время сидел в психушке; так что нет, спасибо, обойдемся без таких знакомств.

К тому же он часто появлялся в компании этого камуфлированного братка, неандертальца. Герман навидался таких уродов в окружении отца, так что типаж вычислял сразу. Пару раз он видел, на что способны такие цепные псы, натасканные на убийство.

Но – Ника? В столовой нищего вуза, включивший излучатели обаяния на полную мощность, обхаживающий двух ноунейм-чебурашек? Тут же, однако, дело разъяснилось. За соседним столиком сидел не кто иной, как небезызвестный Виктор Арчев! Как обычно по-тюленьи гладкий даже в своем топорном костюме, Арчев с невозмутимым видом пил кофе, не обращая на Нику внимания. Так, а где сопровождение? А вот и сопровождение. Примерно по десятиметровому периметру, один чуть ближе, другой чуть дальше, умело затерявшись среди толпы студентов, сидели четверо. Самый тщедушный из этих четверых отличался поразительным сходством с Джейсоном Стетхемом.

Неизвестно с какой стати всё это вдруг выбесило Германа до последней степени.

А вот мы сейчас попортим им всем малину.

– Эт-то еще что такое? – на всю столовую удивился он. Стряхнул с руки дюймовочку и открыто направился к Нике. Краем глаза он злорадно отметил, как заволновались на секунду мордовороты по периметру. Разговоры за столиками смолкли.

– Йоу, игнорамусы! – злорадно воскликнул Герман, останавливаясь над Никой. – Что здесь забыл сей придурок?

С лица Ники пропала обаятельная улыбка. Белобрысый псих глядел на Германа удивленно. Неандерталец спокойно щурил светлые волчьи глаза. Они еще не были напуганы.

– Никочке поручили рабо-оточку! – пропел Герман. – Никочка у нас теперь операти-ивничек! Скоро новую звездочку дадут? С-спасители мира, - и он с удовольствием в красивой, объемной и весьма меткой фразе выразил всё, что думал о конторе.

Ника как-то беспомощно откинулся на стуле. А Арчев, не повышая голоса, сказал за соседним столиком:

– Герман, не мешайте нам работать.

– Арчев! – удивился он, и не подумав сбавить громкость. – Да тут, я смотрю, и в самом деле серьезная группочка работает! А я-то сначала подумал – шуточки, студенческая самодеятельность! Арчев, а с каких пор у вас в конторе недоучек на серьезные операции посылают? Хотя в сумеречном сознании нашего отца часто рождаются новаторские идеи! – и он повернулся к этим двоим. – А скажите-ка мне, мизерабли, а за какие вины вас-то удостоили поставить в разработку?

В удивленно распахнутых глазах белобрысого мелькнуло понимание.

– Морган, – заполошно сказал он, – кто-то мне когда-то говорил, что его отец - полковник в… сам знаешь где!

– А давай-ка мы с тобой будем отсюда сваливать, – задумчиво отозвался неандерталец, который, оказывается, умел говорить.

Арчев мельком глянул на них и секунду подумал. И сказал, не повышая голоса:

– Ну хорошо, берите их.

Неандерталец вскочил и пинком отшвырнул легкий столик. Зазвенела битая посуда, завизжали девушки, толпа отшатнулась к стенам; четыре молодца в штатском синхронно встали из-за столов и начали смыкать периметр. Наступило несколько секунд затишья – девушки набирали воздуха в грудь – и Арчев, выбираясь из-за столика на опустевшем пространстве, дружелюбно сказал этим двоим:

– Не советую оказывать сопротивление, господа. Всё это будет в протоколе.

Снова поднялся визг и грохот, а белобрысый псих вдруг сказал (Герман его хорошо расслышал):

– Кэп, идем.

Белобрысый почему-то выглядел совершенно успокоившимся, даже веселым. Он смотрел куда-то поверх плеча неандертальца; и тот мельком оглянулся назад и что-то там, верно, тоже углядел; хотя что? Там была только толпа, которая, давясь, теснилась к стенам.

И тут он увидел.

Увиденное оглушило его. Он в самом деле как будто оглох и ослеп, глядя в портал, по краю которого бежали радужные отсветы. Он не мог оторвать глаз, он онемел, его парализовало. Он сразу вспомнил всё.

– Морган, а ведь он его видит.

Это говорил белобрысый псих. Оказывается, вокруг портала продолжались какие-то события. Но он не мог больше в них участвовать – ни в каких событиях этого сучьего, насквозь прогнившего ублюдочного мира!

– Он его видит! – изумленно повторил белобрысый, а Герман парализованно стоял и глядел в портал, и мог только слушать. – Он видит гейт!

– Нам надо отрываться, – сказал качок сквозь зубы и так быстро, что его едва можно было понять. Боевики вокруг них очень неторопливо смыкали круг.

– Мы не можем, – в отчаянии сказал белобрысый. – Мы в другой раз не дойдем, Капитан!

– Аптека, – теперь тот почти рычал, – заканчивай свои дела!

– Резной ветер, – сведенными губами проговорил Герман, глядя в портал. – Хрустальный ветер…

– Пошли, – вдруг сказал ему белобрысый. – Ты ведь вспомнил?

– Ты что, Печкин, – прорычал неандерталец, – охренел?

– Ты ведь этого хотел? – торопливо спросил белобрысый и схватил Германа за рукав. – Ты всё вспомнил? Ну, может, не всё, но вспомнил? Ты пойдешь? Выйти ты должен сам.

Десятипудовыми ногами Герман сделал шаг вперед.

Неандерталец странно, плавно присел, и ближайший к нему боевик – слева от него – вдруг оказался на полу, со звуком, от которого загудели, кажется, даже стены сквозь усиливающийся шум. Неандерталец как будто нежно обнял второго, который был справа, и тот клюнул носом и пошел вокруг него маленькими шагами прямо по направлению к третьему, стремительно ускоряясь. Столкнулись они с тем же звоном и гулом – как будто ими ударили в колокол. Визжа и давясь, паникующая толпа постепенно вытеснялась в коридор, зал пустел, и через несколько секунд нападающие примут решение открыть стрельбу.

– Скорее, – чуть не плача, закричал белобрысый, а легкая серебристая рыбка лезвия в руках качка перечеркнула лицо четвертого нападающего, и в воздухе на мгновение осталась удивительной красоты алая дорожка ажурных капель. – Быстрее, твою мать, ты же можешь, ты же вспомнил! Ты сам должен переступить порог!

И воздух Фриланда после оборвавшегося грохота тонко зазвенел тишиной у него в ушах.

5.

Он уже несколько дней ходил вокруг их костра.

Они никуда не торопились. В основном они сидели, лежали, изредка лениво переговаривались, пересмеивались. Морган иногда вставал, ходил, проверял ловушки. Рыжий в первый же день обследовал эти ловушки одну за другой и нашел их весьма примитивными. Однако глупые зайцы в них ловились на ура, так что эти двое не голодали. Но было такое ощущение, что они обошлись бы и без охоты: откуда-то у них появился хлеб, и этот хлеб пах на всю поляну так умопомрачительно, что Рыжий иногда подходил просто чтобы понюхать.

Над поляной смыкался лес. Огромный, тихий, важный, смешливый, распахнутый во все стороны, он играл с Рыжим, запутывал, дарил подарки, загадывал загадки; предупреждал, когда Рыжий совался не туда. В первый же день Рыжий снова научился охотиться, и это было просто восхитительно: сначала ждешь в полной и абсолютной неподвижности, потом молниеносно прыгаешь. А потом хрустишь маленьким, мягким и вкусным. С непривычки Рыжий даже объелся немного.

Аптека, насколько Рыжий мог понять, бездельничал. Он выглядел теперь просто потрясающе; Рыжий смотрел на него и не верил, что его внешность в Лабиринте могла казаться блеклой.

Он слушал их неторопливые разговоры; он знал теперь, как их зовут, и он знал слова «Лабиринт» и «Фриланд». Он вспомнил в первую же минуту все их с Никой путешествия; но они с Никой даже предположить тогда не могли, что тут водятся люди!

И он знал теперь, что такое «проводник».

Уже некоторое время – неожиданно он понял это – Морган и Аптека молчали у костра и переглядывались. И тут Морган недовольно спросил:

– Надо его позвать?

– Конечно. Давно пора, – с усмешкой сказал Аптека. И тогда Морган повернулся, посмотрел прямо на Рыжего и скомандовал негромко и холодно:

– Ну, выходи.

Этому Рыжий тоже научился здесь в первый же день: когда надо сохранять неподвижность, когда – бежать, а когда – выходить открыто. Он без колебаний выпрыгнул из кустов и тут же – во избежание недомолвок – перекинулся.

– Ух ты, – вытаращившись, сказал проводник. Рыжий явно сумел произвести на него впечатление, и это было хорошо; но в светлых волчьих глазах Моргана по-прежнему стоял арийский холод.

Не теряя времени, Рыжий уселся у костра и скрестил ноги.

– Значит, Аптека? – спросил он. – Специальная фармакология и гомеопатия?

Аптека улыбнулся.

– Ты ошибаешься, – сказал он. – Мы тут кайфы не смешиваем.

– Как скажете, ондзин-сан, – покладисто ответил Рыжий, и Морган впервые взглянул на него одобрительно. – Как на вас вышла контора?

– Мы думали об этом, – доброжелательно кивая ему, ответил Аптека. – Должно быть, я спалился, когда той девчонке, виолончелистке, оппозиционерше, ту теслянскую книгу передал прямо в СИЗО.

– Я тебе говорил, что надо дождаться, пока она выйдет, – проворчал Морган, и Аптека махнул рукой.

– Легче было дождаться морковкиного заговонья. Да эта девчонка, может, и вообще тут ни при чем. Кто знает возможности конторы!

Это была очень здравая мысль. Рыжий, например, всех возможностей конторы не знал, несмотря на то, что вырос практически внутри нее.

– Но ты не беспокойся о конторе, – кивая, сказал ему Аптека. – Мы уже сожгли хвосты.

Они не пытались перекидываться; Рыжий не понимал, почему. Если бы они захотели, то смогли бы. В отношении Моргана Рыжий был этому даже рад, потому что от этого волчары он и без того предпочел бы держаться подальше. Но тут у него не было выбора, потому что компанию Моргана предпочитал проводник.

Проводник был Рыжему нужен. Во Фриланд следовало провести Нику.

6.

– Ника. Вспоминай. Я от тебя не отстану.

Братец уже полчаса сидел верхом на стуле посреди его комнаты в кампусе. Он выглядел почти как человек – без дредов! – был спокоен и непрерывно улыбался в тридцать два зуба. По правде говоря, в настолько адекватном состоянии Ника не видел его со школы.

Но его тревожило, что Герман неотвязно требует от него вспомнить неизвестно что.

Какую-то Ту Сторону.

– Мы были маленькие, – снова монотонно завёл брат. – У нас была игра. В Ту Сторону. Помнишь?

– Может быть, – осторожно проговорил Ника. Ничего подобного он не помнил.

– Ну! Мы играли в лесу, лазали по скалам. Там были гномы. Помнишь? Они делали всякие интересные машинки и даже почти настоящих зверей. И можно было хоть когда туда ходить, и мы одно время чуть не каждый день ходили. – Герман остановился и с недоумением спросил сам себя: – А кто же из нас был первым?.. Я не помню… Ника, а кто из нас был проводником? Неважно, – рассудил он. – Вспомню потом. Наверное, есть способы выяснить.

Ника слушал его, всё больше тревожась.

– Мы ходили к морю, – продолжал Герман, улыбаясь во весь рот, и на секунду Нике показалось, что он видит не великовозрастного болвана-наркомана, в которого с годами превратился его брат, а прежнего Геську, всегда ходившего за ним хвостиком, смешливого и классного рыжего дошколенка. – Собирали там камушки. Тебе еще очень нравились алмазы, такие, большие, сточенные до кабошонов. Их там дополна по пляжам валяется. Мы даже один раз катались на дельфинах под водой… Помнишь?

– Гесь, – сказал Ника, – при чем здесь дельфины? Да, мы были на Южном Ари Атолле. В тот год, когда я пошел в школу. Там нас катали на дельфинах. – В памяти что-то мелькнуло. – Ты еще тогда прыгнул с камня в море и чуть не утонул. Отец еще в ту поездку ни с того ни с сего купил яхту.

– Какой еще нахрен Южный Ари Атолл, – раздельно проговорил Геська. – Это же был Фриланд. Мы только тогда не знали, что он так называется. И это не отец купил яхту, это мы ее принесли из Фриланда. Лодочку из половины пальмового ореха. Вспоминай! Ты не помнишь? И лисиц не помнишь? И как я перекидывался? Я уже тогда умел перекидываться в лису, – заявил он хвастливо. – И тебя теперь могу научить. У тебя получится. Хочешь?

Вот тогда-то Николай и понял с ужасом настоящую причину необычайной бодрости и веселья Германа.

Дело было в том, что его брат окончательно скурил себе мозги.

– Геська, – проговорил он осторожно, лихорадочно соображая, как теперь быть, – а может быть…

– Ничего не может, – строго отклонил его возражения Геська. – Ты тоже будешь лисом. Не тигром. Это, знаешь ли, сразу видно. Да ты не трусь. Тебе понравится. Это круче всего, что только можно себе представить, – он мечтательно улыбнулся и снова требовательно уставился на Нику. – Ну? Вспомнил?

– Возможно, что-то… – осторожно проговорил Николай. – А ты… там был?

– Ну! – Геська в восторге подпрыгнул на стуле. – Помнишь, вы недавно разрабатывали одного чудилу? Моего сокурсника, Димку Печкина? Я вам еще помешал? Так вот он оказался проводником!

Эти слова заставили Нику мгновенно собраться. Всё это было как-то связано с той недавней провальной операцией. В бреду Германа было рациональное зерно: видимо, он что-то где-то видел или даже вошел в близкий контакт с объектом. Это надлежало использовать. Служба была в приоритете перед семьей.

– Он умеет искать гейты, – беспечно рассказывал Геська. – Порталы в Свободную Страну. Он мне говорил, что у него вряд ли получится открыть портал для тебя, но это ерунда. Как это не получится! А если не получится, найдем другой способ! – он мечтательно улыбался. – Мы тебя отсюда вытащим, вот увидишь. Теперь всё изменится! Мы выйдем на свободу!

– Хорошо, – осторожно сказал Николай, нащупывая почву. – И ты мог бы… устроить нам встречу?

– Еще бы! Сейчас у него дела – надо передать почту. А потом конечно. А как же! Но ты вспомнил? Хоть что-то?

– Очень смутно, – сказал Николай. Видимо, отец был прав, и они имели дело с нитью чьей-то шпионской сети. – Но я бы хотел с ним познакомиться. А кому он… передает почту?

– Да какая тебе разница, – сказал Герман весело. – Тебе не об этом надо думать. Тебе вспоминать надо!

– Но это важно, – сказал Николай. – С кем он встречается? Может быть… эти люди нам могут чем-то помочь.

– Какая чушь! – воскликнул Геська. – Как нам адресаты-то могут помочь, они же обычные лабиринтцы!

И вдруг он остановился. Он сидел неподвижно и смотрел на Нику глазами в пол-лица.

– Или ты это о чем? – спросил он, старательно выговаривая слова, как будто у него свело челюсти.

– Напомни мне, – сказал Николай. – Ты же хотел мне о чем-то напомнить? Как их зовут? Где они встречаются? Как обеспечивают связь?

Геська отшатнулся.

– Ты что, – пробормотал он, – ты хочешь… сдать их конторе?!

Ах, как жаль. Ника совсем упустил из виду, что сумасшедшие бывают очень сообразительными.

– Гесь, – сказал он. – Давай начистоту. Ты попал в дрянную, опасную историю, но всё еще можно исправить. Это ведь взрослые игры, ты понимаешь? Ты ведь просто по глупости ввязался в эти дела. Ты ведь знаешь, где у них явки? Ты мог бы сотрудничать и пойти как свидетель. А так…

Герман вскочил со стула.

– Да пошел ты! – заорал он. – Вам всё надо изгадить своими липкими щупальцами! Фриланд они захотели получить! Владычицей морской стать! Во Фриланде играть в свои игрушки!

Он остановился и подышал.

– А ты ведь мог бы попробовать туда вернуться, – с болью сказал он. – Но нет, у тебя окончательно заплыли мозги. Ну и сидите тут, в своем гадюшнике. Хоть в Яму теперь иди со всей своей шарашкой, ей там самое место. Недоумки.

7.

– Понимаете, его нигде нет, – говорил Рыжий, вцепившись в стул под собой, раскачиваясь и глядя в одну точку. – Я пошел еще раз с ним поговорить, но его контакта больше нет у меня в телефоне. И нет его вещей, и его комнаты. Вместо его комнаты у нас дома теперь – гардеробная. Но это ладно, но никто его не помнит! Отец не помнит. И его сокурсники не помнят. И вообще никто, кроме меня, больше не помнит человека по имени Николай Григоренко!

Морган и Аптека слушали его молча. Рыжий вломился к ним без звонка, на ночь глядя, на второй день их возвращения в Лабиринт. Аптека не обещал ему, что гейт во Фриланд для него откроется снова, и предлагал остаться в Свободной Стране, но оборотень и не подумал его послушаться. А теперь он сидел у них на кухне, трясся и рассказывал.

– Даже мать не помнит, представляете? Что у нее было двое сыновей, а не один! Почему это произошло?

Морган молчал. Аптека вздохнул.

– Я слышал о таком. Это может говорить только об одном.

– О чем?!.

– Ты точно хочешь знать?

Рыжий посмотрел на него злобно.

– Ну хорошо, хорошо, не психуй. О том, что твой брат попал в Яму.

– …Это я виноват, – говорил Рыжий. Его зубы стучали о стакан с водой. – Я всё запорол. Ты говорил мне, но я не поверил!

– Ты рассказал им о Фриланде? – спросил Аптека.

– Красавец, – скривившись, сказал Морган.

– Я не верил, что он не вспомнит! Как же можно забыть о свободе?

– У всех получается, – проговорил Аптека.

– Я думал, я ему расскажу, и он вспомнит… Но он не понимал. Но я ведь рассказал не только о Фриланде! Мы поругались, я вышел из себя и сказал что-то такое… мол, хоть в Яму идите со своей шарашкой. Должно быть, он рассказал об этом отцу, и они решили исследовать эту возможность… Раз уж во Фриланд у них проникнуть не получилось…

Морган и Аптека молчали.

– Но как быстро! Почему это произошло так быстро? Как они нашли вход?

Морган усмехнулся. Аптека сказал:

– Я слышал, что это очень просто. Достаточно пожелать, и тебя очень быстро найдут и проводят.

– Но что мне теперь делать? - обводя их умоляющим взглядом, проговорил Рыжий. - Я должен его оттуда вытащить!

– Из Ямы нельзя вытащить, – сказал Аптека. – По крайней мере, я о таком никогда не слышал, – поправился он.

– Вы не понимаете. Я должен!

– Ты должен выкинуть эту дурь из головы, – сказал Морган.

– Но я не могу, – сказал Рыжий, глядя на них с ужасом. – Как я могу? Ведь я вспомнил. Ведь это Ника когда-то показал мне Фриланд!..

С тех пор Рыжий стал одержим.

В каком-то смысле он стал мотором их жизни.

Глава 25. Вечер рассказов

1.

– ...И никто до сегодняшнего дня не мог нам сказать, существует ли реальный шанс вытащить человека из Ямы и не попасть туда самому, – сказал Морган. – Это и заставило Рыжего пойти на ту сделку. Он подумал, что во Фриланде использовать трубу будет безопаснее, чем в Лабиринте, но и тут он долго таскал ее за пазухой. И решился воспользоваться только недавно – накануне того дня, когда Аптеку выдернули в Лабиринт этим гадским гарпуном. Но это не дало нам ничего. После того, как Рыжий воспользовался трубой, она рассыпалась в его руках – вот точно так же, как этот гарпун. Ни там, ни здесь мы не увидели, что действительно установили связь с Ямой, как Баламуту обещал тот шаман. И мы были уверены, что исчерпали все возможности. Маша! Ты говоришь, что знаешь какой-то способ?..

Всё время, пока Морган рассказывал, Маша и Аои не задали ему ни одного вопроса – только слушали, обе одинаково внимательно. Рыжий, сунув руки под мышки и чуть-чуть раскачиваясь, глядел в пространство. Низкое солнце кидало на веранду Дома толстые снопы света сквозь туманный, сгущенный воздух. Лес был тих, и яблони не лопотали.

Аои встала, прошла по веранде и засветила лампу.

– Пойдемте в Дом, – сказала она. – Пора ужинать.

Я поднял голову и понял, что наступил вечер.

2.

– Способов – как минимум два, – сказала Маша.

Вокруг лампы вилась мошкара, теплый осенний воздух широко входил в распахнутое окно кухни, принося с собой ночные звуки. В лесу метались огоньки и слышался тихий пересмех и возгласы на незнакомом наречии, будто какие-то маленькие существа с фонариками играли в догонялки. Лежащий на пороге Пес иногда поднимал голову и задумчиво принюхивался.

– Первый. Жертву Ямы можно кем-то заменить. Это должен быть дееспособный человек, ясно выразивший свое решение перед хозяином Помойки. Соответственно, основных сложностей в этом способе две. Во-первых, найти в Лабиринте Князя и поговорить с ним – это отдельный трудновыполнимый квест. Он, видишь ли, редко разменивается на встречи с родственниками своих подопечных, хотя, конечно, приток свежей крови в Яму его должен интересовать. Любой новый раб, способный на какие-то слова и эмоции – это гораздо лучше, чем уже отработанный. Так что эта сложность – преодолимая. Но встает вторая, и вот она действительно является проблемой. Дело в том, что это ведь не пропаганда – то, что говорится о так называемой свободе в Яме. Точнее, не просто пропаганда. Жертва Ямы действительно должна тоже выйти из нее добровольно и самостоятельно. Способен ли на это хоть кто-то в Яме – ты можешь судить сам. Да, можно договориться о том, чтобы жертву вывели насильно или вынесли в бессознательном состоянии. Но Князь в этом случае оставляет за собой право забрать ее назад. Те, кто находят в себе силы внимательно прочитать контракт, обязательно обнаруживают этот пункт.

– То есть, если, скажем, я... – начал побледневший Баламут.

– Предложить на замену себя ты уже не можешь. Ты и без того уже себя продал, и Князь, конечно, не удовлетворится такой заменой, что бы ты там ни говорил о некорректности сделки.

– А больше я никого просить не буду, – поскучнев, сказал Рыжий. – Во-первых, никто и не согласится…

– А если бы, скажем, всё-таки нашелся доброволец? – с любопытством спросила Маша.

– Да чего же ради? Нет, это невозможно…

– «Возможно всё», – процитировала Маша девиз целителей. – Ну, правда, следует еще помнить вот о чем: попытка провести жертву Ямы во Фриланд, конечно, превратит ее в чудовище. И не такое, как он, – Маша кивнула на Черного Пса. – А настоящее чудовище, вроде тех, каких достаточно в Глухомани.

– Одно другого не лучше, – пробормотал Рыжий.

– Не скажи, – вмешался Морган. – Даже бродить неразумной тварью в Глухомани, угрожая путникам и рискуя в любой момент попасться Охоте – это лучше, чем быть… условно... человеком – там!

– Вот именно. Условно.

3.

– Ну ок, а второй способ? Ты сказала, что способов два.

– Разве сказала? Да. Но это можно назвать способом только условно. Так же условно, как условно можно назвать людьми обитателей Ямы. Второй способ заключается в том, что Яму должен спуститься Король и лично вывести пленника на свободу.

– Какой король? – не понял Рыжий.

– Как какой? Наш Король. Король нашей Страны.

Мы переглянулись.

– В Стране есть король? – спросил Морган.

– Ну конечно, в Стране есть Король, – немного помолчав, ответила Маша. – Не думаете же вы, что тут анархия?

– Боже нас упаси вообще об этом думать, – пробормотал Рыжий.

– Нет, но есть же и другие формы правления, – сказал я. – Выборная, например.

– Любая форма правления – выборная, – немного помолчав, сказала Маша. – Не думаете же вы, что какой бы то ни было правитель когда-либо управлял чем-либо только потому, что выбрал себя сам?

– А... ааке-ей, - протянул Рыжий, соображая, – это ладно... И, значит, он может... И его можно попросить об этом?

– Кто ж тебе запретит?

– А он согласится?

– А вот этого я не знаю.

– И... где его найти? В Городе?

– С какой-то вероятностью.

– Что значит – с вероятностью? Где же ему еще жить?

Маша пожала плечами.

– Могу сказать только одно: лично я его никогда не видела. Говорят, он много путешествует.

– Так это миф! – сказал Рыжий, сверкнув глазами. – Такой же миф, как этот ваш Город!

– О, – Маша, кажется, немного удивилась, – можешь мне поверить, Город – всё, что угодно, но только не миф. А наш Король – вообще личность довольно известная. Насколько я могу судить, даже у вас в Лабиринте о нем существуют какие-то очень устойчивые легенды.

– Например? – Рыжий широко раскрыл глаза.

– Например? – Маша подумала. – Ну, слушай историю. Его Милость – очень хороший целитель, лучший среди нас. В отличие от многих, он и в Лабиринте умеет применять наши технологии терапии. Так вот, у вас есть одна очень известная история о том, как однажды, довольно давно, один человек шел по улице в сопровождении своей команды мечты, окруженный толпой селебрити. Он был знаменитый проповедник и много путешествовал. За душой у него не было ни копейки, хотя вообще-то он был потомок царского рода, правда в четырнадцатом колене, но в той стране было принято очень внимательно следить за родословием. И все вроде как помнили, что он царский потомок в четырнадцатом колене, но по понятным причинам не особо педалировали этот факт. И вот однажды идет он по улице и разговаривает с мэром города. Вокруг секретари, дамы, собачки, ручные блогеры. И вдруг все слышат: "Царский сын!" И шиканье, и шум какой-то. И вроде всё затихает, а потом снова: "Царский сын, а царский сын!" Кто-то вопит с обочины, да так истошно, но близко не подходит. Нашглавный герой останавливается и оглядывается. И мэр со своими секретарями тоже останавливаются недовольно. А к ним уже пыхтит кабинетный полковник полиции и издалека трубит: "Не извольте беспокоиться, сейчас мы протокол и десять суток!" – "Какой протокол, за что? – говорит главный герой нашей истории. – Кто это кричит?" И в этот момент его начальник штаба распихивает охрану и подводит к нему бомжа. Обычного нищего, да к тому же еще и слепого. С медициной и социалкой в той стране было, мягко говоря, не очень, поэтому инвалиды были совершенно беззащитным слоем населения. И вот стоит слепой человек, которого за локоть держит помощник нашего главного героя, и, стесняясь, повторяет: "Царский сын!" "Что ты хочешь?" – спрашивает наш главный герой, потому что все молчат. Шутка ли: в стране давно император, а все наследники местной царской династии давно либо получили наместнические должности, либо сгинули в славной неравной борьбе. А за спиной полковника полиции стоит представитель известной конторы, а в кармане представителя лежит диктофон, и все знают, что диктофон включается, когда ему надо включиться, как бы автоматически. И вот стоят все такие и молчат, а в диктофоне наматывается запись. И наш главный герой спрашивает: «Что ты хочешь?» – "Чтобы видеть", – говорит незрячий человек. – "Ну давай попробуем", – говорит наш главный герой. Взял и вылечил.

Маша обвела нас глазами. История произвела на нас впечатление. Лично я, например, никогда бы не стал под диктофон устраивать передачу почты. А с другой стороны: если бы у меня не было другого выбора, скажем, в случае Колобка – что я стал бы делать?.. Маша добавила:

– По поводу этого случая у вас, говорят, до сих пор много споров: в самом ли деле там действовал наш Король, или это был кто-то другой. Но случай этот очень показателен вот в каком смысле: речь идет о человеке, который понимает, что каждый нуждается в милосердии.

– Я не нуждаюсь в милосердии, – надменно сказал Рыжий.

– Все нуждаются в милосердии, – ответила Маша. – Я. Ты. Он, – она повернулась к порогу и ткнула пальцем в Черного Пса. – Разве ты знаешь, почему он стал таким?

Мы все уставились на ЧП, а тот вдруг как-то растерянно вскочил с места и... зашелся лаем. Он выскочил на середину комнаты и принялся лаять, подвывая и подтявкивая, с какой-то тоской. Косясь на Рыжего, он поджимал хвост и жмурился со страху, но перестать лаять явно не мог.

– ЧП, – тихо и лениво начал Рыжий, – это что за скандал?..

– Не тогай его!

Прежде чем мы успели что-то сообразить, Малыш бросился к Псу и обнял его за шею. Пес заскулил, уткнулся в Малыша и затих. Малыш поднял на Баламута глаза.

– Не туогай его, – волнуясь, сказал он. – Дазве ты знаешь, о чем он гойюет?

Маша улыбнулась, Аои прыснула. Морган сказал:

– Вот так-то, зверюга. Поплачь о нем, пока он живой.

Баламут смотрел в сторону, и вид у него был пристыженный.

– И, значит, он может... Но все равно пленника надо сначала уговорить, так? И здесь он станет чудищем?

Маша сказала:

– Исходя из всего, что я знаю о нашем Короле – а знаю я немного – на твой вопрос следует ответить так: когда что-то делает Король, обычные закономерности перестают работать.

– И, значит, он может... любого? Просто любого? Раз – и всё?

– Так говорят. Ну, возможно – кроме самого хозяина Ямы. Ты знаешь, что хозяин Ямы – фриландец?

– Не может быть!

– Да. Говорят, что он много раз хотел вернуться сюда, но у него не получается. Хотя, вообще, о нем у нас только такие, противоречивые сведения. Точного мало. Мы называем его Князь, или иногда Минотавр, но в Лабиринте его имена постоянно меняются. Ну, например, известно, что только он может в любой момент открыть гейт в Яму в любой точке Лабиринта. И еще что он – единственный, кто способен в любой момент пересечь Границу между Лабиринтом и Ямой. И туда, и обратно. То есть просто так выйти из Помойки не могут даже его генералы.

– А труба? Она, значит, просто не сработала?

– Ну, почему. Видимо, она сработала... как-то. Сейчас уже не выяснить, как. Протруби ты в нее в Лабиринте – тебе, скорее всего, пришлось бы худо. Но здесь эти вещи... ну, довольно безвредны.

– И особой контрабандой она не была... А я ведь боялся вам рассказать.

– Я тебя умоляю. Всё, что пересекает Границу – контрабанда. Границы вообще не должно было быть, если хочешь знать. Там изначально стояла такая охрана, что... ну, в общем, никому из нас не светило. Вообще никому. Представляешь? И уж тем более не существовало никаких проводников. Потом кто-то научился, научил других... Вы трое – тоже та еще контрабанда…

– А ты знаешь, почему вообще возникли две страны? – спросил Морган.

– Всё это было слишком давно, – ответила Маша. – Ну вот, а может быть, она и не сработала, кстати говоря. Может, всё это с начала и до конца было шарлатанством. Сейчас, без самой трубы, это уже не выяснить.

– Кстати, Маша, – встрепенулся Рыжий, – а ты случайно не знаешь, что такое голодные духи?

– Представления не имею, – озадаченно сказала Маша. – А где ты слышал такое выражение?

– Да так – неважно. Я думал, есть такой вариант посмертного существования.

– Смерть – это смерть, – сказала Маша. – Странно бы было после нее существовать.

Была уже глубокая ночь, когда в кухню заглянула Айрин, состроила кислую мину при виде Рыжего и решительно заявила, что Маше пора спать. Аои ходила из кухни в гостиную, занималась уборкой.

Мы еще немного посидели: мы не могли сразу переварить то, что узнали сегодня.

– …А я метался из Лабиринта во Фриланд! – повторял Баламут. – А надо было просто спросить!

– Вот именно, – сердито сказала ему Нета. – Почему вы, лабиринтцы, всегда выбираете самый глупый способ? Вы все – я давно вам хотела сказать! – какие-то развинченные.

– В каком смысле? – немного смешавшись от неожиданности, спросил Рыжий.

– Ну вот представь себе машину. Любую машину в рабочем состоянии. В ней все гайки обычно закручены натуго, чтобы работала. А вы в себе как будто постоянно проверяете: а если вот эту гайку открутить на пол-оборота? Норм? А если вот эту? А если – все? А если – на целый оборот? А потом так удивляются, когда машина разваливается! Всё же работало!

– Может, мы не совсем машины, – немного покраснев, с вызовом ответил Рыжий.

– И поэтому, типа, законы для вас не писаны! И ведь есть же среди вас такие, у кого всё нормально в голове крутится!

– Кто, например? – с улыбкой спросил Морган.

Нета запнулась, взглянув на него.

– Нета, посмотри, куда положить твои препараты? – позвала Аои из гостиной.

Старательно не глядя на нас, Нета торопливо вышла.

– Ого, – сказал Рыжий, переводя взгляд с нее на Моргана.

Морган смотрел вслед Нете, и улыбки на его лице больше не было.

Этим грустным событием и закончился для нас этот длинный тяжелый день.

4.

– …Я же говорю, – сказала Айрин без вступления. – Давай сбежим. Бросим их всех, пойдем бродить по Стране. Сколько можно? Я ж тебе давно предлагаю. Зачем они нам? Дойдем до Тысячи озер. Или будем просто по рекам шариться, рыбу ловить. Сходим с собаками в глубину льдов, мы же тогда хотели, помнишь? Снова залезем в горы... Будем охотиться на чудовищ, как в старые времена, вдвоем. Читать следы, танцевать весной на праздниках, каждый день ходить новыми тропами. Я тогда ни разу не видела тебя такой усталой.

– Я не устала, – возразила Маша, не открывая глаз.

– Ну да. Ты посмотри на себя. Тебя скоро ветром сдувать начнет. Ты так скоро совсем себя скормишь Лабиринту, и самое главное знаешь что? Что толку от этого всё равно никакого не будет.

Не открывая глаз, Маша тихо сказала:

– А если – будет?

Конечно, Айрин знала, что Маруся откажется. Да теперь она и сама не могла уже уйти, как раньше, куда глаза глядят и в любой момент. Она теперь не смогла бы покинуть своего лиса.

Глава 26. Расставание с иллюзиями

1.

Наконец стало прохладней, и в одну из ночей лес стряхнул с себя остатки огненной листвы. Мое кресло перетащили на кухню, где теперь каждый день топили печку с широким каминным зевом.

В это утро Аои была занята в саду, и завтрак нам готовил Морган. Рыжий вернулся из леса, упал в кресло, вытянул ноги на середину кухни и с удовлетворенным вздохом прикрыл глаза.

– Я счастлив, – пробормотал он.

– Капитан, – сказал я, – а как ты думаешь, что же это сделало нашего героя-любовника таким счастливым?

– Наверное, его прекрасная рыжая дама? – предположил Морган, стоящий с лопаткой над сковородой с яичницей.

– Она чернобурая, – пробормотал Баламут с блуждающей улыбкой. – Но ты прав: она в самом деле красавица…

– А может, то, что успех ухаживаний за его прекрасной чернобурой, – Морган с иронией выделил это слово, – дамой зависит только от того, сможет ли он отогнать от нее всех остальных фриландских лисиц?

– Может быть, то, что мне наконец не надо постоянно реагировать на глупейшие шуточки, – лениво пробормотал Рыжий.

– Нет, – сказал я. – Наверное, то, что он наконец нашел во Фриланде кого-то, кто хоть иногда признает за ним первенство.

– А может, то, что моя прекрасная дама мне не врет? – лениво протянул Рыжий. – Не делает мне театральных сцен? Не изобретает никаких способов меня достать? Ценит, когда я дерусь за ее сердце? Что ее подруги не пытаются постоянно меня соблазнить?

– Я же говорю, – сказал мне Морган. – Это же предел его мечтаний – выпилиться из цивилизации и окончательно превратиться в животное.

– Да идите вы в пень, – надменно сказал Рыжий. – Что вы понимаете в любви. Ваши эмансипированные женщины ухаживают за вами, как за сыновьями, и если у вас возникает соперник, вы предоставляете женщине самой его отогнать. Ах, как это цивилизованно! Ах, она должна выбирать сама! Я-то, может, и животное, только вы – просто бабочки-стрекозки, вот вы кто. Элои. А женщине не нужен мужчина, которого можно заменить надомным мастером, фаллоимитатором и пробиркой со спермой.

– Можно подумать, им нужно животное, – сказал я. Мне было обидно. – Тоже мне, изобрел велосипед.

Рыжий оглядел Моргана, стоящего в кухонном фартуке над плитой. Дипломатично перевел взгляд на потолок и сказал:

– Знаете, судя по результатам, мой способ все-таки немного лучше вашего.

Но Фриланд вообще не очень-то терпим к иллюзиям. Прошла всего пара дней. Мы обедали в большой гостиной. Лес в окне гнулся и трещал под порывами ветра, стекла дребезжали, Рыжего не было, Айрин сидела за столом, вся скукожившись, и еле-еле клевала еду. Маша молчала, у меня ужасно болело в груди, было довольно грустно, а потом мы услышали, как с треском распахнулась входная дверь, и Айрин вдруг вся повернулась к входу.

На пороге стоял Рыжий. Он увидел Айрин и отшатнулся. У него что-то происходило с лицом. Оно дергалось и менялось.

– Да ты же использовала меня, – как будто не веря глазам, проговорил он. – Ты меня поимела, сучка, а я тебе поверил!

С Айрин тоже творилось что-то странное: она вцепилась в столешницу, глаза наполнились слезами, губы поползли в сторону, алые пятна зажглись на щеках.

– Да сдался ты мне! – закричала она. – Откуда я могла знать? Мало ли лисиц! Я же не думала, что тут еще есть оборотни!

– Я тебе не верю, – со страшным ледяным презрением ответил Рыжий. – Это я мог не знать, а ты здесь всю жизнь живешь. Да ты даже по запаху могла бы догадаться! Мля, да я же только сейчас сообразил: ты же даже пахнешь по-другому!

– А я, по-твоему, кто? – Айрин вскочила, стул отлетел в сторону. – Ясновидящая? Мало ли кто как пахнет в этой Стране!

Ее тугие кудри рассыпались, и я впервые разглядел ее уши, всегда скрытые буйной шевелюрой. Уши у нее были длинные, с махонькими кисточками, подвижные – точно такие же, как у Рыжего; и сейчас они были точно так же яростно прижаты к голове.

Айрин бешено пнула стул, зарыдала в голос, как будто в ней повернулся какой-то выключатель, и кинулась вон. В глубине дома простучали шаги.

– Гадство, – прошипел Рыжий ей вслед. – Даже тут – обман, разводилово! А вы, – он взглянул на Нету, Аои и Машу. – Вы-то ведь точно знали. Маша, – его голос вдруг задрожал, – почему ты мне не сказала?

Маша низко наклонила голову, перебирая скатерть. Баламут повернулся и вышел, бешено хлопнув дверью.

Воцарилось молчание. Потом Нета, вздохнув, тихонько заметила:

– Я же говорила, что так будет. Нам надо было им сказать.

– Они взрослые ребята и должны были разобраться сами, – с неожиданной решительностью отрезала Маша. – Если они не видели – значит, не хотели видеть.

Морган, откинувшись на стуле, задумчиво спросил у Аои:

– Айрин, значит – тоже оборотень? Вот так дела. Ну, это многое объясняет...

2.

Рыжий вернулся в тот же вечер. Он тихо вошел в гостиную, постоял посреди комнаты и уселся за стол. Облокотился обеими руками и сильно потер ладонями лицо.

– Ну? – спросил его Морган, глядя поверх книги.

Рыжий тускло взглянул на него. Потом длинно выдохнул и сообщил нам:

– Я дебил.

– Поздравляю с просветлением, – сказал Морган.

– Погоди, Кэп, – сказал я.

Мне было относительно неплохо – так, что даже тошнило не каждые десять минут. И Рыжего было очень жаль.

– Я кретин, – сообщил Баламут в пространство. – Кэп, ты был прав: это клиника. Сколько это продолжалось? Месяца два? Черт! Чтоб я еще раз в этот хренов Лабиринт!

– Не ори, – сказал Морган. – Лабиринт-то тут при чем?

– Чутье он отбивает, Кэп! Как глухой и слепой становишься! Блин, да я ведь даже не заподозрил! Два месяца! – и Рыжий длинно выругался.

Морган побарабанил пальцами по столу и осторожно спросил:

– Ну и что ты теперь – жалеешь?

– Да как я могу жалеть! – вскрикнул Баламут. – Я же, блин, счастлив был! Думал – всё, вот я, наконец, нашел себе! Вот это как раз то, что мне надо!

Он потух. Помолчал и тихо прибавил, оглянувшись:

– Думал: мне теперь и Маша больше не нужна.

Под самым окном гостиной прошел Малыш, а вслед за ним протрусил ЧП. Малыш подошел к столбику ограды, дотянулся и поставил на него открытую плоскую жестяную коробку.

На край коробки – это было хорошо видно даже в сгустившихся сумерках – вылез большой зеленый жук и как будто немножко подумал. А потом неожиданно засветился – сразу весь, как маленькая зеленая лампочка. Расставил жесткие надкрылья, оторвался от коробки и полетел в лес.

Малыш сел прямо на землю, глядя ему вслед, и обнял Черного Пса, а тот привалился к нему боком.

Это было очень красиво – сидящие под оградой в обнимку мальчик и собака, а над ними тлёги один за другим потихоньку выбираются из коробки, включаются, как лампочки, и улетают в сонный осенний лес.

– А ты как думаешь? – спросил я у Аои-тян. Мы сидели вдвоем в большой гостиной, и она вышивала тонкий цветочный узор по краю большой скатерти. – Маша была права? Нужно было скрывать от них правду, потому что они были счастливы?

– Не знаю, - сказала Аои. – И потом, разве мы скрывали? Это они ничего не желали слушать и замечать. Ты сам слышал – они даже по запаху могли бы заподозрить неладное.

– Любовь – это такая вещь, – сказал я. – От нее становишься слепым и глухим. Начинаешь видеть человека лучше, чем он есть на самом деле.

– А может быть, наоборот, – улыбнувшись, предположила Аои. – Как раз когда влюбляешься, начинаешь видеть человека таким, каков он есть на самом деле. Замечаешь в нем весь его свет и все дары. Ай! – и она сунула большой палец в рот.

– Накололась? – спросил я.

– В каждой приличной вышивке, – заявила Аои, сосредоточенно рассматривая палец, – обязательно должна быть капля крови вышивальщицы!

Вокруг ногтя у нее расплывался тонкий красный ободок.

– Давай полечу, – предложил я.

Она посмотрела на меня с подозрением.

– Тебе, наверное, еще нельзя.

– Да брось. Наколотый палец – какая ерунда.

Она подумала и улыбнулась. От ее улыбки вокруг всегда становилось немного светлее.

– Ну что же.

Рука у нее была теплая и мягкая. Чтобы остановить такое легкое кровотечение, достаточно было прикоснуться пальцем.

– Погоди, – сказал я. Взял салфетку и оттер от крови розовый ноготь. Не удержался и поцеловал теплую мягкую ладошку.

– Та, которую я люблю, не нуждается, чтобы кто-то прилагал усилия, чтобы разглядеть ее дары, – я отпустил ее руку. – Ее таланты и без того всем очевидны.

Хранительница очень близко смотрела на меня расширившимися глазами.

– Правда? – спросила она.

– Конечно, – сказал я. – Поэтому я и не пытаюсь даже, ясно ведь, что ничего не выйдет.

– Ты в этом уверен? – прошептала Аои.

– Ну, сама подумай. Кто я – и кто она. Полудохлый бомж-лабиринтец – и самая прекрасная целительница во Фриланде.

У Аои задрожало лицо. Она вскочила и убежала.

А я остался. Осознавать собственный идиотизм.

3.

Однажды — прошла примерно неделя — придя в себя, я обнаружил в комнате Машу и Айрин. По правде говоря, меня разбудили именно их голоса.

– Маша, вылечи меня, – говорила Айрин. – Вылечи меня от любви. Ты можешь, я знаю, что можешь.

Маша шуршала чем-то на столике рядом с моей кроватью.

– Это последнее, что я стала бы делать для того, кому желаю добра, – сказала она.

– Значит, мне нужно продолжать любить того, кто меня обманул? – яростно сказала Айрин. – Этого ты мне желаешь?

– А он тебя обманул?

– Да! – и в низком цыганском контральто задрожали слезы. – Он скрывался! Я и правда только по случайности ни разу не перекинулась за всё это время в его присутствии. А он – специально скрывался! Уходил – в тот момент, когда я была занята другими делами! Ни разу не предложил мне познакомиться со своей стаей! Я его со всеми познакомила, со всеми, а он? Почему он ни разу не показал мне, что его стая – люди?

– Вероятно, потому, что ты дала ему понять, как ты относишься к людям, – сказала Маша.

Они помолчали. По правде говоря, если бы моя девушка была настолько сумасшедшей, я бы тоже предпочел скрывать от нее те вещи, которые ее раздражают.

– Я не умею так, – сказала Айрин. – Это вы так умеете – продолжать жить, когда ваше сердце разбито. Мы так не умеем. Ты же знаешь. Вылечи меня, а то я умру.

– Хорошо, – сказала Маша. – Если через месяц ты придешь ко мне и попросишь снова, я тебя вылечу.

Вот, значит, как!

– Аптека, – позвала Маша прямо надо мной. – Ты ведь проснулся?

– Да, – сказал я, но не открыл глаза.

– Ты, выходит, всё слышал? – помедлив, спросила Айрин откуда-то из угла.

– Только то, что от любви, оказывается, можно вылечиться, – сказал я, не открывая глаз. Маша шуршала чем-то возле меня на столике, и мне было хорошо, и я боялся пошевелиться, чтобы снова не заскребло в груди. Айрин невнятно пробормотала что-то и вышла.

– Маша, – позвал я.

– Что? – сухо спросила она, шурша чем-то.

– А почему ты тогда не вылечишь Аои? И Нету?

Стукнуло негромко стекло. И Маша ответила сухо:

– Они не просили меня.

Всё правильно, подумал я. И я не попрошу.

– Вот именно, – сказала Маша, и ее голос снова начал уплывать, – и больше того: Айрин через месяц тоже передумает…

Айрин пропала с концами, как будто ее не было. Рыжий тоже больше не показывался.

На следующий день наконец наступила зима. Выпал обильный снег, и Морган разъезжал по округе на снегоходе, который пригнала Нета.

В Доме стало тихо и довольно скучно. Я уже не спал по двадцать часов в сутки. Надо сказать, после извлечения из моего виска дротика с пугающим названием «гарпун Ахава» мое выздоровление вообще очень ускорилось. Но все же выходить из дома мне по-прежнему не хотелось. В моменты бодрствования я по большей части лежал в кресле в скучной тишине опустевшей большой гостиной и сквозь узорную раму изморози в окне изучал сверкающие снежные горы вокруг Дома. Делать мне ничего не хотелось, и в груди по-прежнему жила противная хлюпающая тяжесть. Видимо, мне надо было к ней привыкать. Аои ходила по Дому, тихо хозяйничала, но больше не пела и не заходила ко мне. Какая-то жизнь начиналась, только когда приходили ЧП и Малыш.

ЧП очень поздоровел и подтянулся. Он научился охотиться, хотя не слишком любил это делать. Видно было, что рядом с Малышом он теперь ничего не боится. Они скакали и прыгали в сугробах вокруг Дома, пока не падали с ног, и сквозь толстые рамы то с одной стороны, то с другой слышались радостные крики Малыша и шальной отрывистый лай. Но гораздо чаще их было не видать; я выяснил у Неты, что они ходят в длинные многодневные прогулки. Конечно, инициатором прогулок был Малыш, а Пес просто следовал за ним. Было такое ощущение, что он теперь последует за Малышом куда угодно, и это, вообще-то, сильно успокаивало меня: все-таки Пес теперь был, если подумать, вполне надежной охраной. Хороший проводник никогда не сунется в по-настоящему опасное место, но Малыш мог попасть в беду случайно, и тогда лучше, если рядом будет хотя бы кто-то вроде Пса.

Правда, в Лабиринт ЧП возвращаться отказывался, и, на мой взгляд, правильно делал. Так что когда Малыш хотел увидеться с родителями, он уходил в Лабиринт один. Псу здорово не нравились эти отлучки: он угрюмо бродил по лесу вокруг Дома и терял всякое достоинство, восторженно прыгая на Малыша, когда тот возвращался.

Впрочем, будь моя воля, я бы, наверное, тоже попытался удержать любого начинающего проводника подальше от Лабиринта.

В Доме бывали гости. Засыпая и просыпаясь в гостиной, я то и дело слышал всякое. То в кухне перешептывание и хихиканье, как будто там собрался десяток подружек-старшеклассниц. То наверху, у Маши и Неты, громкий активный спор нескольких незнакомых голосов, перебивающих друг друга, и вдруг снова тишина, и тут же опять – спор, пересыпанный неизвестными терминами, звучащими, как язык несуществующей страны Укбар. То перед Домом, на лужайке, прекрасная музыка: кто-то играл как будто на скрипке. Я не удержался, сполз с кресла и выглянул из окна. В воротах стояла Нета с незнакомым фриландцем, который только что перестал водить смычком по неожиданно громоздкому, ростом с него самого, струнному инструменту. Нета кивнула, что-то спросила, музыкант взвалил свой инструмент на плечо, и они вместе направились к сараю, где у нее хранился самый необходимый инвентарь. И потом несколько часов из сарая, перемежаемые длинными паузами, слышались музыкальные обрывки. Настраивали они инструмент, что ли? Музыкант ушел незаметно.

Однажды Пес и Малыш, перепуганные до полусмерти, притащили на самодельных санках мастера-кроху. Тот жмурился длинными веками и посиневшими от холода губами бормотал шипящие ругательства на незнакомом языке. Маша в два счета залатала ему сломанную ногу, посадила у печки и дала какую-то загадочную закопченную бутыль: сколько я ни вспоминал, не мог припомнить такой бутылки среди разнообразных запасов Аои. Через два часа, отогревшись, кроха ушел на своих двоих, что-то удовлетворенно бурча.

То и дело через Дом проходили незнакомые проводники. Похоже, все-таки это место было – как бы точнее выразиться? – неким гибридом почтовой станции и санатория. Выходящие из Лабиринта проводники, истощенные странствием, задерживались тут для срочного восстановления сил, а уходящие в Большую Сеть – могли подготовиться к путешествию: экипироваться, получить консультацию, запастись провизией. Даже провизия Аои-тян, как я узнал, в Лабиринте не превращалась в траву и сучки.

Когда гости оставались пожить, наши застолья бывали очень интересными. Но никто еще ни разу не остался у нас дольше, чем на полторы-две недели.

Я теперь тоже иногда гулял с Малышом и ЧП вокруг Дома.

Однажды днем я дремал в большой гостиной, когда меня разбудил громкий хлопок входной двери и ликующий вопль:

– Маша! Получилось!

На пороге стоял Баламут. Мы не видели его уже около месяца. Он странно и часто дышал и был весь встрепанный, сильно исхудавший, какой-то изможденный и такой промокший, что в теплом Доме от него – честное слово – шел пар. Пожалуй, в драке с Псом у него теперь было бы мало шансов.

– Дурак, что ль, так орать? – недовольно спросил Морган, выходя из кухни со сковородой, на которой что-то вкусно брызгало маслом. Рыжий взглянул на него, но, по-моему, не увидел.

– Всё благополучно? – сказала Маша сверху. Она стояла на верху лестницы и держала на весу руки в заляпанных резиновых перчатках – видимо, они с Нетой опять занимались своими химическими экспериментами. Рыжий весь повернулся к ней и завопил, задыхаясь:

– Четверо! Представляешь?!

Он остановился, хлипнул носом, потер кулаками глаза и сказал уже спокойнее:

– Всё в порядке. Она говорит, можешь не ходить. Всё окей.

– Я и не сомневалась, – сказала Маша прохладно. – Поздравляю.

Повернулась и ушла в лабораторию. Рыжий длинно шмыгнул носом, шаря по гостиной невидящими и подозрительно блестящими глазами.

– Да что такое? – спросил Морган, недовольно глядя на него поверх очков. – Ты чего хлюпаешь?

– А? – Рыжий остановил на нем блуждающий взгляд. – А... Ничего. Насморк.

И он тоже развернулся на пятках и пропал. Хлопнула входная дверь.

– Какая у некоторых жизнь остросюжетная! – флегматично резюмировал Морган, встряхивая сковородку. – Аптека, я чувствую себя неудачником!

– Мне, пожалуйста, еще какое-то время без остросюжетности, – сказал я. У меня опять слегка кололо в груди. – Спасибо, заверните, сдачи не надо…

Рыжий снова появился примерно через неделю, уже не в таком возвышенном расположении духа, и без всякой остросюжетности проспал сутки подряд. Будить его мы не рискнули.

А когда он проснулся, Морган сказал нам обоим: «Пошли-ка. Пройдемся».

Глава 27. Музыкант

1.

Мы пошли проверить новую тропинку, которая появилась около Дома вчера: торная и уверенная, почти дорога, она шла в обход сада, петляя в редком осиннике. Это была наша первая длинная прогулка после моего выздоровления. Дырка в моей аорте была запечатана наглухо, и теперь мне надо было постепенно брать нагрузки.

– Фриланд Фриландом, – сказал Морган, – но за это время ты превратился в бледную немочь.

– А сколько же времени прошло? – спросил я у них.

– Ну, давай посчитаем, – сказал Морган. – Тебя подстрелили тридцатого октября. Если считать лабиринтским временем, то сейчас – конец февраля. Четыре месяца, получается.

Не так уж много для того, чтобы воскреснуть из мертвых, подумал я.

– Думаю, вы понимаете, что нам теперь лучше не оставаться надолго в этом доме, – начал Морган.

– Я – не понимаю, – ответил Рыжий, бодрясь.

– Это твое нормальное состояние, – сказал Морган.

Но куда нам идти из нашего Дома? Лучшего дома во всех мирах?..

В одиннадцать лет я осознал, что в доме родителей меня ничто не удерживает. С тех самых пор я был, по факту, бездомным. Ничего особенно хорошего в этом не было, но я считал, что это нормальное состояние проводника, и я гордился тем, что нигде и ничем не привязан, и научился любить эту бездомность!

И как быстро я, оказывается, отвык от нее, попав в свой настоящий Дом!

– Так вот. Что вы скажете о том, чтобы нам отправиться на серьезные поиски Города?

– Я не найду Город, – сказал я.

– Ты – не найдешь, – согласился Морган. – Но, может быть, найдет Малыш.

Такая идея мне в голову не приходила.

А ведь Малыш – отличный проводник. Гораздо лучше, чем я сам.

– Известно ли вам, что с наступлением весны Малыш планирует длинную экспедицию в глубину Фриланда?

– Это – в Глухоманье, что ли? – подхватился Рыжий. – Вот еще выдумал!

– Во-первых, он собирается туда не один, а вместе с ЧП. Во-вторых, даже если тебе это не нравится, скажи мне, каким образом ты хочешь его удержать?

– Надо рассказать Марусе, – сказал Рыжий, нервно дергая ушами.

– Маша знает о его планах, – сообщил Морган. – И Аои-тян знает. И они ничего не делают. Они говорят: «Нельзя останавливать проводника, когда его ведет чутье».

– Не чутье, а дурь! – воскликнул Рыжий. – Вы это серьезно? Вы все?

– А ты? – холодно сказал Морган. – Проводник собирается в экспедицию, целитель и хранитель это одобряют. Ты собираешься запереть Малыша в Доме, держать и не пущать?

– Да вы все двинулись, – сказал Баламут.

– Что бы мы об этом ни думали, – продолжал Морган, – мы все-таки вряд ли можем предположить, что Маша отправила бы ребенка в ненужную ему и опасную экспедицию. Аптека скоро окончательно поправится…

– Все с ума посходили, – повторил Рыжий. – Ни в какое Глухоманье Малыш не пойдет, еще чего не хватало.

– Не истери, – сказал я. – Капитан прав. Где бы я был, если бы заботливые взрослые имели возможность не пускать меня через Границу в мои семь лет?

– Одно дело – через Границу, – начал было Баламут, но я перебил:

– А я тогда знал о Пограничье не больше, чем мы сейчас о Глухомани. В конце концов, что мы о ней знаем, кроме того, что там водятся странные фантастические твари и иногда ездит Большая Охота?

– Этого, знаешь ли, вполне достаточно, – пробормотал Рыжий.

– А что мы знаем о Пограничье, если уж на то пошло? – сказал я. – В Пограничье Малыш в полной безопасности? Тут странных тварей не водится? И Большую Охоту встретить нельзя? И все фриландцы всегда ведут себя нормально? Или мы и правда собираемся посадить Малыша в комнату, набитую игрушками, и продержать в ней до старости?

Баламут пробормотал что-то энергично и неразборчиво. Морган кивнул.

– На самом деле я тоже так думаю, – сказал он. – Поэтому самое лучшее, что мы можем сделать – это отправиться вместе с ним. Кроме того, – продолжал он, – есть вероятность, что в Городе мы найдем Короля и ты, Рыжий, сможешь обратиться к нему со своей просьбой. Я думал об этом. Это последняя возможность, которая еще осталась у Ники.

Рыжий смотрит на Моргана, и выражения его лица я не могу понять.

– Так что в целом тут даже думать не о чем, – приговорил Морган. – Ну если, конечно, ни у кого тут не осталось срочных дел, – добавил он с иронией, глядя на Баламута.

Рыжий сморгнул и помолчал. А потом проговорил с какой-то несвойственной ему неуверенностью:

– Да как тебе сказать… пожалуй, не осталось... пожалуй, они теперь справятся и без меня...

– Кто – они? – переспросил Морган, в упор глядя на него.

– А ты знаешь, – рассеянно пробормотал Рыжий, – как переводится «они» с японского? «Чудовища».

Мы подождали, не скажет ли он еще чего-нибудь, но он шел в рассеянности, сбивая перчаткой снег с елочных лап возле тропы, и молчал. Снег шлепался комочками, которые пробивали в измягчевших сугробах на обочине ровные глубокие ямки. Сугробы по обочинам то и дело сходили на нет, и черная мягкая земля выглядывала. Солнце радужно вспыхивало в каплях, унизавших хвою, и незнакомая птица села прямо перед нами на ветку и зачирикала. И я понял, что во Фриланде наступает весна.

– Это случайно не Граница? – с подозрением спросил меня Капитан. Мы подошли к туманному нежному ручью в мягких черных берегах, по которым сквозь комья уже пробивались зеленые стрелки.

– Нет, Граница далеко, – сказал я. – Там, – я показал направление.

– Уверен?

– Не трусьте, мамаша, – сказал Рыжий. – Смотрите-ка! Привет, Снусмумрик!

2.

Вот что это были за звуки, которые мы слышали, оказывается, уже некоторое время: человек, который сидел на широких перилах деревянного мостика, играл веселую мелодию на губной гармошке. На сидящем был просторный выцветший балахон и шляпа, и из-под потрепанных полей выглядывали длинный буратинистый нос, длинные черные, немного вьющиеся волосы и серьезные глаза. Музыкант отнял от губ гармошку, снял шляпу, положил ее рядом с собой на перила, встряхнул головой, расправляя волосы. Устроился поудобнее и посмотрел на нас, покачивая ногой.

Оказывается, он был очень молод.

Он был, вообще-то, страшно молод. В Лабиринте мы бы с таким зеленым пацаном и не заговорили всерьез.

Но ведь тут был не Лабиринт.

– Ты – дозорный? – спросил Рыжий, разглядывая черноволосого мальчишку.

– Ну да, – кивнул тот, разглядывая нас и болтая ногами.

– Непрофессиональное поведение для пограничника – шуметь вот так на виду, – проворчал Морган.

– А я не профессионал. Я – любитель, – объяснил черноволосый.

– Что еще ты любишь? – нахально спросил Рыжий. – Я смотрю, ты еще и любитель-музыкант.

– Да, – ответил черноволосый. – Без музыки весна во Фриланде никогда не обходится.

– Ну и где? – вопросил Рыжий, расставив руки. – Где зелень деревьев, вызванная к жизни чудесными звуками? Где пение птиц? Может, пора позвать профессионалов?

Черноволосый музыкант засмеялся.

– Не думаю, что какой-нибудь профессионал осмелится представить свою музыку на суд кицунэ-тян!

– Я скорблю! – провозгласил Рыжий. – Мороз сковывает цветы! Что нам делать, когда они опускают замерзшие головки, а музыканты не изволят для них играть?

– Делать всё, чтобы мороз не одерживал окончательную победу? – предположил музыкант, быстро взглянув на него. – Я вижу, кицунэ-тян уверен, что при встрече мороза с цветком всегда побеждает мороз.

– Даже во Фриланде всегда происходит именно так, – промурлыкал Баламут.

Длинноносый пацан почесал подбородок плечом.

– А согласился бы кицунэ-тян, – проговорил он как-то хмуро, – чтобы всё происходило так же, когда дело касается четырех рыжих мохнатых цветов жизни? Глазастых цветочков, высовывающих из норы свои черные носики…

Проговорив эту абракадабру, он склонил голову набок принялся с интересом изучать Баламута.

Баламут завис. Он сморгнул и, моргая, растерянно уставился на юнца. Впервые на моей памяти наш оборотень совершенно потерялся с ответом.

Не дождавшись от него реакции, черноволосый кивнул. И посмотрел на меня, болтая ногами под своей плащ-палаткой.

– Ты недавно был очень сильно ранен, – сказал он. – Вот сюда, – он небрежно махнул гармошкой мне в середину груди.

Он вроде бы сидел все время на месте, а говорил неторопливо. Интересно, сколько ему на самом деле лет? Я вспомнил, у кого я еще видел такую неторопливость: у профессиональных игроков в покер. И еще, иногда – у Моргана.

– Даже совсем чуть было коня не двинул, – ответил я. Шустрый вьюнош заинтересовал меня чрезвычайно. Он – целитель? Отрепье на нем – отчасти зеленое. – Но меня вылечили.

– Еще не совсем, – возразил мальчишка и поболтал ногами. И указал подбородком. – Разреши?

Ни с того ни с сего мне вдруг стало очень страшно. Так бывает страшно во сне, и еще – когда ты со всех ног бежишь по лесу, а Большая Охота наступает тебе на пятки, и от нее нет спасения. Пацан сунул гармошку за пазуху, спрыгнул с перил и будто сразу оказался рядом. Сомневаюсь, что Морган смог бы остановить этого шустрилу.

Мне показалось, что его ладонь прожгла меня насквозь, как тавро. Но это была не боль. Наоборот: сосущая хлюпающая тяжесть, которая прочно обосновалась у меня в груди, исчезла – без следа, как будто ее никогда не было, и больше никогда не возвращалась. И страх исчез тоже.

– ...чтобы человек был смертельно ранен в Лабиринте, а излечен – во Фриланде, – возник сквозь звон в ушах голос мальчика-музыканта. Цветные пятна перед глазами медленно таяли. – Так получше? – я уже видел почти отчетливо. – И вот здесь, – немножко хмурясь, пацанчик пальцем тронул мой висок. – Было. Но, похоже, Маша тут полностью справилась. Да, – он окинул меня с ног до головы внимательным взглядом своих иконописных очей. – Обычный, немного оглушенный, но практически здоровый проводник без определенных обязательств.

– Аптека? – с тревогой где-то сбоку спросил Морган. – С тобой всё в порядке?

– Более чем, – проговорил я немножко заплетающимся языком. В ушах у меня звенело, голова кружилась. – Я только... чуть-чуть отвык.

– От чего?

– Дышать, – сказал я.

И засмеялся. Морган удивленно смотрел на меня.

– Понятно, – задумчиво сказал он мальчишке. – Так ты все-таки не дозорный и не музыкант, а целитель.

– Я – дозорный, музыкант и целитель. А еще я путешественник. Ну что, какие планы?

– А что, – сказал я, – есть предложения?

– Угу, – кивнул резвый отрок.

Он полез за пазуху и вытащил нечто, что показалось мне в первую секунду довольно большим хрустальным графином, сразу радужно вспыхнувшим в лучах весеннего солнца.

3.

Все-таки это была скорее бутыль, потому что у нее была деревянная пробка, плотно пригнанная на резьбе. Прозрачные стенки выглядели очень толстыми и прочными, а внутри рубиново переливалось нечто, больше всего напоминающее густой вишневый сироп.

Его было очень много. Наверное, целый литр.

– Где-то я такое уже видел, – задумчиво сказал Морган. Целитель кивнул и протянул кувшинчик мне.

– Насколько я понимаю, вы уже с этим сталкивались, – сказал он. – Поэтому вам будет проще. Бери, бери.

– Как много! – сказал я. Голова у меня всё еще немного кружилась, мне было странно дышать без опаски – легко, как будто в школе, когда вдруг отменили все уроки. Я подкинул кувшинчик на ладони: он был компактным, увесистым, удобным для руки. Юнец кивнул.

– Ага. Мы его наготовили в этот раз выше крыши.

– Осторожно, – сказал Морган, с удивлением глядя на меня.

– Вообще-то она как раз и предназначена для того, чтобы разбиться, – сказал пацан. – Но только в нужное время и в нужном месте…

– Подожди, я не понял, – сказал я. – Ты что же, хочешь, чтобы я снова полез в Большую Сеть?

Морган вздрогнул и сразу стал очень спокойным.

– Ни в какую Сеть, – неторопливо проговорил он, – Аптека больше не пойдет.

– Правда? – музыкант взглянул на меня. – Кстати, это ведь будет довольно большая акция. И в ней – ты, наверное, должен знать – собираются участвовать вообще все проводники Фриланда. Все, кто хоть как-то может ориентироваться в Лабиринте. Даже я пойду, хотя я не практиковался уже сам не помню сколько.

– Так ты тоже проводник?

– Ну да, – он кивнул. – Хорошо бы было, на самом деле, если бы проводников было раза в два больше. Эликсира-то у нас достаточно, а вот курьеров...

– Ничего, один раз обойдетесь теми, кто есть, – спокойно сказал Морган. – Всё это не стоит того, чтобы расшевелить еще пару человек…

– Вообще-то не пару человек, – неожиданно ответил музыкант. – А всё человечество.

– Что?!

– Это – одна из шестисот бутылок, – тыча пальцем, беспечно сказал паренек. – Бальзам в каждой из них предназначен для того, чтобы рассеяться по территории около миллиона квадратных километров. Все люди, оказавшиеся на этой территории, попадут под действие бальзама. Таким образом, мы перекроем всю территорию Лабиринта и сможем предложить путь к свободе всем людям, живущих в нем. Правда, есть еще самолеты, и подводные лодки, и всякие герметичные бункеры, но это уже погрешности, которые можно будет исправить потом.

– Что ты гонишь! – воскликнул Морган, вытаращив на него глаза.

– Этого, – терпеливо пояснил юный целитель, тыча пальцем в бутылочку, – хватит, чтобы все люди, живущие на площади в миллион квадратных километров, вспомнили, что такое Фриланд. Все, сколько их ни есть. Вспомнили и – кто захочет, конечно – заново научились находить сюда дорогу. Но фишка сработает только в том случае, если перекрыта будет все поверхность планеты Земля. Поэтому мы и запланировали акцию, во время которой в Лабиринт выйдут все примерно шестьсот проводников, которые у нас есть.

– Где это «у нас»?

– Ну в Городе, конечно, где ж еще?..

Он еще и городской?

Вдруг я подумал: а может, он просто лабиринтец и зачем-то вешает нам лапшу на уши.

Но как бы у лабиринтца получилось вылечить меня?..

Странный целитель (проводник? городской? музыкант? Как можно сочетать хотя бы две фриландские профессии, не говоря уж о трех или четырех?) прибавил:

– У нас есть те, кто был против участия в акции лабиринтца, тем более самоучки. Но людей и без того слишком мало. Хотя ты, конечно, можешь отказаться. Это Свободная Страна.

Он покусал губу и заметил:

– Если бы у нас были еще проводники-лабиринтцы, мы бы и их просили помочь.

– А что... таких больше нет?

Никто до сих пор не мог мне ответить, есть ли в Свободной Стране кто-то еще вроде меня. Тех, кто, родившись в Сети и каким-то образом сбежав из нее, иногда бы туда добровольно возвращался.

– Нету, – ответил целитель. – Ну, если не считать вашего Малыша, но его мы, с твоего позволения, пока считать не будем. Конечно, у него есть все шансы, после того как он попал в ваш Дом, но всё же он пока только маленький цыпленок... И всё это довольно грустно. Раньше лабиринтцев у нас было больше.

– А если заранее провести в Сеть добровольцев из нашей Страны? – вдруг спросил Морган. – Снабдить их эликсиром, расставить в узловых точках... Просто по очереди, одного за другим, и пусть дожидаются времени «Ч» в Лабиринте. Один проводник тогда смог бы обеспечить десятки звеньев. Не может быть, чтобы добровольцев не хватило.

– Да, такая идея была, – кивнул музыкант. – И в добровольцах у нас недостатка нет. Но…

Странно, но я быстрее всех понял, почему идея не катит, и сказал:

– Вуул.

– Да, – музыкант кивнул. – Нам, знаете ли, хватило того бед-трипа, когда вы с Машей удирали из Лабиринта на «скорой помощи». Представляете, какую они там развернут травлю, когда узнают об этом проекте?

– А узнать им ничего не стоит, – согласился я, – учитывая, как фриландцы выделяются в толпе.

– Велика вероятность того, что они уже знают, – заметил музыкант. – И поэтому Морган прав: даже если мы минимизируем риски, безопасной эту миссию не назовешь.

– А как насчет того, что это может быть вредно для не-проводников? – спросил я.

– Не беспокойся. Это улучшенная формула. Хотя все-таки пить неразбавленной ее в самом деле нельзя, даже тебе. Но я думаю, вам бы такое и не пришло в голову.

– Не всем из нас, – проворчал Морган.

– Это скорее аэрозоль, чем бальзам. Поэтому даже лучше будет, если она окажется в воздухе, чем в воде. И чем выше в воздухе, тем лучше, хотя все это не принципиально.

– А как это работает-то? – спросил Морган.

– Да вы о многом уже сами догадались, – мальчишка скроил скучливую мину, как будто объяснял бабушке правила использования смартфона. – И Колобок вам всёправильно рассказал... Ну, всё ведь просто – он открыл для себя Границу. Вспомнил о ней. И снова научился.

– Кстати, как у него дела? – спросил Морган.

– Да прекрасно у него дела, – махнул рукой музыкант. – Как могут быть дела у лабиринтца, начинающего проводника, впервые в одиночку путешествующего по Стране? Вон, у Аптеки спросите, он знает.

Я знал.

– А мы думали, что проект заморозили, – сказал Морган.

– О, ну что ты. Колобок дал нам бесценный материал. Это самый большой наш успех с того момента, когда четверо квалифицированных специалистов создали музыкальный ансамбль, который стал известен по всему Лабиринту и инициировал множество случаев воспоминания о Фриланде. Правда, эти четверо потом напрочь забыли о Фриланде сами, и спасательные экспедиции ничего не дали, – грустно прибавил музыкант. – Но это совсем другая история.

– Похоже, этот проект длится уже долго, – сказал я.

– Ты не поверишь, если я тебе скажу, сколько, – грустно ответил музыкант. – Но успехи у нас... переменные.

– Это так странно, – заметил я. – Мы так привыкли, что во Фриланде решаются все проблемы. Вы не пробовали просто открыть Границу?

Музыкант кивнул.

– Просто открыть Границу – это вовсе не проблема. Проблема не в нас, а в них.

– В том, что не Фриланд надо защищать от людей, а людей от Фриланда, – проговорил я.

– Ну, ты понял, да? Не все способны нести бремя свободы. Этот Черный Пес ваш – это еще не самый запущенный случай…

– Однажды – я так слышал – Граница должна исчезнуть, и два мира перемешаются.

– Вот тогда-то им всем и наступит трындец, – смеясь, договорил музыкант. – Ты представляешь себе сражение Большой Охоты с... ну, хотя бы, с ведомством, на которое раньше работал этот ваш Арчев?

– Не хотел бы я это увидеть, – пробормотал я, содрогнувшись.

– Я тоже, – серьезно ответил музыкант, – но в тот момент у нас с тобой будут другие заботы.

4.

– Ну? Еще вопросы?

– В чем смысл жизни? – криво улыбнувшись, спросил Морган.

– Жизнь больше всякого смысла, – ответил музыкант.

И вытащил гармошку из-за пазухи.

– Слушай, – сказал Морган, – ну, вот Аптеку ты подлечил… А я?

– Что – ты? С тобой всё в порядке.

– А он? – Морган кивнул на Рыжего.

– Его бесполезно лечить, – махнул рукой музыкант. – Хотя... Кицунэ-тян, ты, я вижу, что-то хочешь у меня спросить.

И он сунул гармошку обратно за пазуху.

– Ты на кого-то похож, – вдруг напряженно сказал Баламут, глядя на него. Только сейчас я сообразил, что оборотень молчал всё время нашего разговора. Ничего не говорил. – На какого-то моего знакомого. Или я тебя по телевизору видел?..

– По телевизору? Не думаю. Хотя каких только странностей не бывает в Лабиринте!

– Значит, ты утверждаешь, что бывают цветы, которые сильнее мороза? – спросил Баламут. Теперь он говорил без всяких ужимок. Музыкант энергично замотал головой.

– Неа. Цветок всегда слабее. Но цветок самим фактом существования победил, потому что он жив, а мороз – мертв. – Он помолчал. – Те, кто вспоминают это, попадают в нашу Страну. По сути дела, основное действие эликсира заключается как раз в том, чтобы человек об этом вспомнил.

– Вот ты говоришь – распылили эликсир, все вспомнят, – сказал Рыжий с неожиданной злобой. – А в Яме? Вспомнит там кто-нибудь хоть что-то? Из Лабиринта, значит, мы будем спасать, а из Ямы – нет!

– Из Ямы очень непросто... спасать, – наш собеседник с интересом уставился на Баламуа.

– А то я не знаю! – со злобой сказал тот. – Непросто!..

– Утихомирься, – сказал ему Морган. – Это больная тема, – пояснил он для музыканта. – Он и так уже тут достаточно натворил глупостей. Кстати, а ты случайно не знаешь, кто такие голодные духи?

– Ну, эта такая форма существования, – сказал музыкант. – Крайне некомфортная.

– Посмертная?

– Смерти нет, – сказал музыкант. – Смерть – это миф. Но давайте отмотаем немного назад. Судя по всему, тебе очень хочется спасти кого-то из Ямы, кицунэ-тян.

– Я знаю, что это невозможно, – угрюмо ответил Рыжий. – На замену мне предложить некого, а как искать этого вашего Короля – никто не знает.

– В самом деле? – юнец улыбнулся одними глазами. И как будто немного подумал. – И что, ты готов будешь отдать жизнь за то, чтобы он выбрался?

– Кто?!

– Да тот, за кого ты просишь. Твой старший брат.

Рыжий молча смотрел на него. Мы с Морганом переглянулись.

– Да или нет, кицунэ-тян? Это простой вопрос.

– Да.

В ту же секунду фриландец откинул полу балахона, и в его руке мы увидели длинный меч.

Снизу вверх, не теряя ни мига, провел он сверкающим клинком, и как будто ткань реальности разорвалась под мечом. Даже не разорвалась, а будто мгновенно истлела; и мы как ослепли. Мы перестали видеть лес, реку, мост, радугу весеннего солнца в кронах. Нет, это была не слепота: теперь я видел, что на самом деле мы не на мосту посреди леса, на самом деле мы стоим на ровной, как стол, равнине, покрытой топкой грязью. Ноги мгновенно промокают, ледяная грязь добирается до щиколоток. Вокруг нас стоят люди. Я однажды уже видел людей с такими лицами – и хотел бы об этом забыть. Но как об этом можно забыть, если это и есть реальность, а все остальное – мираж, сладкое мимолетное сновидение? Вся толпа замерла, и все глядели на нас, и мы тоже замерли. Мы в Яме, как будто сказал кто-то в моей голове. Мы на Дне Ямы, наша песенка спета, теперь мы останемся здесь навсегда. Да мы и были здесь всегда, возразил тот же, но другой голос. Ведь ты уже понял? Лабиринт, Фриланд, весеннее солнце, запах моря, стена с вьющимся виноградом, глаза Маши – все это только показалось тебе. Это, наверное, Князь устраивает иногда такие галлюцинации для своих подопечных. Но теперь мы снова видим лицо реальности, и все слова потеряли смысл.

Резкий блик меча прямо мне в глаза.

Мы стояли на мостике посреди весны. Черноволосый юноша держал в руках что-то маленькое, и легкое, и живое. Тут же он подбросил это живое вверх, и в воздухе закувыркалось, захлопало крыльями, метнулось и пропало. Как будто голубь?..

– Птицы иногда летают между мирами, – сказал юноша, провожая его глазами. – Вы это знали? Соловьи, жаворонки. Иногда они как бы не видят Границу. – Он поднял голову и к чему-то прислушивался.

Меча в его руке не было. Куда он делся, я не заметил.

– Но это, – заикнулся Рыжий, делая хватающие движение по воздуху, как кошка, которая промахнулась поймать играющую с ней руку. – Это же... это же он? Это он?

– Это же была Яма, – выдавил Морган. – А это…

– Ну да, – сказал юноша рассеянно. – Вот же кицунэ-тян просил, чтобы я вывел из Ямы его брата. Ну, вот я и вывел. Только его потом подлечить надо будет. Не всегда же ему теперь птичкой порхать!

– Как, – заикнулся Рыжий. – А ты... А... моя жизнь? – он смотрел вверх, жмурился по-лисьему и прижимал уши.

– О! – взглянув на него, сказал фриландец с иронией. – Тебе так хочется сегодня стать героем? Не беспокойся, у тебя будет такая возможность, и довольно скоро. Всё, – подняв голову и прислушиваясь, сказал юноша. – Вот и мои спутники.

По гребню холма на той стороне ручья шли двое – высокие и, как мне показалось против света, одетые во что-то напоминающее сверкающие доспехи.

– Саёнара, дети, – сказал мальчик, – учитесь хорошо. – Он схватил с перил свою ветхую шляпу, повернулся и начал взбираться на холм. – Оодзи-сан! – закричал он. – Я здесь!

Один из идущих поднял руку в приветствии. Длинноносый обернулся к нам, нахлобучивая шляпу себе на голову.

– Кицунэ-тян, а ты потом приходи в Город, – прокричал он. Оказалось, что за несколько секунд он успел взлезть на приличное расстояние. – Нам с тобой надо будет подумать, как теперь лечить Нику! Та еще задачка, на самом деле... Аптека, не забудь: в день праздника, в В., ровно в двенадцать, плюс-минус пять минут!

Глава 28. Самое слабое звено

1.

Мы шли по широкой каменной тропе. Слева высилась сплошная скала, сверкающая под ярким солнцем глинисто-желтым боком, а справа – тропа обрывалась в пропасть. На дне глубокого ущелья журчал быстрый ручей, а высоко в прозрачном небе чертил круги крупный канюк, время от времени оглашая округу жалобным длинным мяуканьем. На другой стороне ущелья громоздился врезанный в скалу очень маленький и, по-видимому, пустой городок.

Мы теперь почти каждый день бродили по окрестностям: оказалось, что в округе много маленьких городков, это было очень интересно. В этот день за нами увязался ЧП. Не знаю, у кого он спрашивал разрешения: может быть, у Моргана; по крайней мере, теперь он спокойно деловито шнырял у нас под ногами и в ус не дул, когда о него запинался Рыжий.

Рыжий тоже ходил с нами – кажется, он опасался отпускать нас далеко: мало ли, куда мы забредем и где окажемся в назначенный день, а ему очень хотелось участвовать в операции. Но мы и не собирались идти без него.

Откуда просочился этот субъект, я не успел понять: кажется, прямо из щели между камнями. Довольно большое, грузное, одутловатое существо уселось по-жабьи на тропу, загородив нам весь проход. Голова у существа была человеческая, но черты лица неразборчивые, как в тумане.

Пес гулко гавкнул, растерявшись, и присел на задние лапы. Существо вдруг поднялось на ноги, что-то пропыхтело и напыжилось. Теперь оно выглядело практически как человек, только вид у него все равно был всклокоченный и какой-то ущербный. Рыжий хихикнул и показал глазами: субъект немного не касался ногами земли.

– А, опять турист, – проворчал Морган.

Всклокоченный сновидец смотрел на нас, оттопырив губу и пытаясь грозно свести брови.

– Я нашел тебя, – заявил он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Ты – Сувлехим Такац, Cetus Album Rare, белка Иггдрасиля! Ты – Гермес Психопомп!

Рыжий прыснул. Надо сказать, слова турист произносил отчетливо, так что надо было попытаться его вразумить. Я сказал:

– Не нужно ругаться. Лучше просыпайся. Вспоминай наяву. И не трави себя всякой дрянью, пропадешь.

Турист чуть-чуть подпрыгнул и повис в вершке от земли, немножко колеблясь от ветра, как непросохшее белье.

– У тебя нет надо мной власти, – строго сказал он, грозя у себя перед носом толстым пальцем. – Назови свое имя!

Его глаза разъехались в разные стороны.

– Дурачок какой-то, прости господи, – пробормотал Морган.

– А ну подъём, – вдруг рявкнул Рыжий, так что я даже вздрогнул. Сновидец воззрился на него, и Баламут немножко показал верхние клыки.

Уж не знаю, что увидел бедный турист. Его лицо исказилось диким ужасом и пошло волнами. Он взмахнул руками, как будто пытался удержаться на ногах, но вдруг осел, как тающий сугроб, и мгновенно стёк на землю: очнулся себе где-то в Лабиринте.

ЧП пренебрежительно фыркнул.

– Осталось мокрое место, – торжественно-печально сказал Рыжий, с трудом удерживаясь от смеха. – Обнажим головы, други!

– Вот из-за таких, как ты, – наставительно сказал ему Морган, – у Фриланда в Лабиринте такая плохая репутация.

– Репутация среди таких, как он? – возразил оборотень. – Ну а потом, Аптека прав: ему следовало выбирать выражения.

– Жалко, – сказал я. – Талантливый парень. Плохо кончит.

Канюк жалобно закричал над ущельем.

– Смотрите, – сказал Морган, указывая вперед.

Стены ущелья впереди сходились поближе, и над пропастью был перекинут тонкий навесной мостик.

2.

Каменный городок, вырезанный в скале, и правда оказался очень маленьким и очень пустым. На всех поверхностях лежала невесомая кварцевая пыль. ЧП чихал от нее, деловито бегая по лестницам и переходам и вынюхивая что-то в углах. Мы решили остановиться, чтобы пообедать.

Мы выбрали узкую площадку у стены одного из пустых домов, вырубленной из цельной скалы. Площадка, огороженная низким каменным парапетом, глядящим в ущелье, была вообще-то лестничной: узкий лестничный марш слева уходил вниз вдоль скальной стены, а справа – вверх. Солнце пропекло камни, и мы уселись в тенёчке под широким парапетом, а ЧП развалился на солнышке под стеной дома.

Все эти дни мы почти не обсуждали недавнюю встречу, мое излечение, освобождение Ники. Мы избегали как-то называть того, с кем мы встретились; если нам это было необходимо, мы говорили «тот музыкант». Но зато мы теперь постоянно обсуждали поручение.

– Задача вообще-то представляется проще пареной репы, – в который раз говорил я им, жуя гранолу, которой снабдила нас Аои. – Подойти к Границе. В назначенное время зайти в Лабиринт. Разбить фиал с эликсиром. Выйти обратно. Можно даже от гейта не отходить.

– Зачем же его бить, такая вещь крутая, – мечтательно разглядывая кувшинчик на просвет, сказал Рыжий. – Аптека, а подари мне ее потом? Вот эту склянку?

– Побирушка, – сказал Морган.

ЧП раззявил волчью пасть в страшенной улыбище и вывалил набок мокрый розовый язык.

Морган все-таки, видно, перебирал в уме разные возможные неприятности.

– Рыжий, а как у нас с финансовым вопросом? Нам надо успеть какую-нибудь жар-птицу поймать?

Баламут посмотрел на него и выудил из кармана черный бархатный мешочек – довольно большой и, кажется, увесистый. Дернул за завязки, встряхнул и аккуратно высыпал на ладонь маленькую горочку каких-то желтых крупинок. Крупинки заискрились на солнце – очень красиво. В самых больших с легкостью угадывались осколки толченой яичной скорлупы.

– Вот, – сказал Рыжий, улыбнувшись немного криво. – Кончились ваши мучения. Я теперь всегда знаю, где достать столько же и еще десять раз по столько.

– Уверен? – с подозрением осведомился Морган, водя носом над скорлупой. Крупинки пересыпались в ладони Баламута с приятным шуршанием.

– Абсолютно. Курочка-ряба – это, конечно, не жар-птица. Но зато это просто, эффективно и совершенно безопасно…

– Жар-птица мутировала в курочку-рябу, – пробормотал Морган с неким не вполне понятным сожалением.

– Тю! Не делайте из жар-птиц культа, – легкомысленно сказал Рыжий и вбросил скорлупки обратно в кошелек.

По-хорошему, следовало бы, конечно, убедиться, что оборотень не ошибается и что золотая крошка не превратится в Лабиринте, скажем, в обычную толченую скорлупу. Но, как правило, в этом вопросе интуиция у Рыжего срабатывала безупречно. Это вам не я. Было дело, я тоже пытался добыть во Фриланде какой-нибудь клад и извлечь из этого в Лабиринте финансовый профит. Но у меня это кончалось обычно в точном соответствии с рассказами о сокровищах лепреконов: полными карманами сухих веточек.

Но сейчас это больше не играло никакой роли.

– Нам это больше не понадобится, – сказал я. – Я же говорю – там всех делов на две минуты.

– Аптека! – окликнул меня кто-то сверху.

Против света мне сначала показалось, что на верху лестничного пролета стоит молодой пацан – угловатый, невысокий, узкоплечий. Но неожиданный гость сбежал на площадку, и тут же стало ясно, что это девица, просто с абсолютно мальчишеской фигурой. Белые волосы, остриженные в прическу кроп, делали ее похожей на Данко-музыканта. Через плечо у нее висела на длинном ремне сумка, а на футболке с оборванными рукавами красовался красноглазый кролик, с идиотской озабоченностью разглядывающий карманные часы.

И она совершенно точно была проводником. Стопроцентным проводником-фриландцем во плоти.

– Аптека? Это ведь тебя так зовут? – спросила угловатая девушка.

– Совершенно верно, – вежливо ответил я и встал, отряхивая руки. – А еще иногда меня зовут Белым кроликом, Сусаниным и почтальоном Печкиным. Смотря по обстоятельствам и настроению моих предупредительных друзей. Дмитрий Печкин, к вашим услугам. Чем могу помочь? Да не желаете ли присоединиться?

– Нет, я не голодна, – она мельком окинула нас взглядом и расстегнула сумку. – А помочь ты можешь, но только не сейчас. А так можешь, да. Ты ведь тоже участвуешь в операции «Пасхальное яйцо»?

– Так вот она как называется, – сказал Морган и уселся на парапет (он тоже успел встать).

– Поэтому да, можешь помочь, и существенно. Там ведь будет важно каждое звено.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Можете называть меня Уайти. Ms. Whitie Rabbit, если угодно. Но сейчас речь не об этом.

И она извлекла из сумки конверт.

– Я только что из Лабиринта. Ты посылал туда письма?

– Я обычно сам хожу в Лабиринт, – ответил я изумленно. – Зачем мне туда что-то посылать? И что я за проводник, если буду перекладывать на кого-то свою работу?

– Ну, значит, это – не ответ.

И она протянула конверт мне. На конверте действительно было написано: «to Дмитрий Печкин aka Аптека».

Больше никаких надписей на конверте не было. Только вместо марки стоял незнакомый и очень солидный логотип: перевернутая буква «А», стилизованная до сходства с бычьей головой.

– Разве так бывает? – спросил Рыжий, просунувшись между мной и Морганом, пока мы в изумлении рассматривали письмо.

– А что тебя удивляет? Бывает сплошь и рядом, – ответил беловолосая, прищурившись. – Вы с таким еще не сталкивались? – она оглядела нас и кивнула. – Это письмо мне дал перед самым моим возвращением незнакомец в черном костюме.

– Он не назвался? – отрывисто спросил Морган.

– Да нет, почему, – сказала Уайти. – Он сказал, что его зовут Виктор Арчев.

Она снова оглядела нас и сказала:

– Кажется, вам знакомо это имя.

– Да, – сквозь зубы сказал Рыжий, – а вот тебе я бы посоветовал получше обеспечивать свою безопасность при выходах в Лабиринт.

– И это тот редкий случай, когда я с ним согласен, – медленно добавил Морган. – Насколько я понимаю, перед запуском большого проекта было бы некстати... терять проводников.

Беловолосая пожала плечами.

– Волков бояться – в лес не ходить, – заявила она. – А большие и маленькие проекты мы запускаем то и дело. Так чтó теперь – текущую корреспонденцию не носить? – Она помолчала и скривила губы. – Судя по всему, у вас неприятности. Вам нужна помощь?

– Спасибо, – медленно ответил Морган. – Нам есть, к кому обратиться за помощью.

– В таком случае увидимся.

Уайти кивнула нам. Повернулась и без лишних слов убежала вверх по лестнице.

Бумажка, которую я достал из конверта, была почти пуста.

На бумажке написано два слова: имя.

«Лев Вейнман».

Некоторое время мы с недоумением смотрели на это имя, и вдруг Рыжий задохнулся.

– Ах ты куу-урва, – зашелся он. – Курва мать, мерзота рогатая!..

– Какой еще Лев Вейнман? – с недоумением спросил я. – Кто такой Лев Вейнман?

– Лев Вейнман – это Малыш, – мертвым голосом проговорил Морган.

3.

– Мне надо идти, – сказал я, когда Рыжий наконец выдохся и прекратил бегать по площадке и дурным голосом орать всякие глупости.

– Пошли, – сказал Морган.

– Капитан…

– Я иду с тобой, и это не обсуждается, – отрубил он.

– Я тоже, – дрожащим голосом сказал Рыжий.

– Послушайте меня минуту, – сказал я. Морган смотрел на меня, как будто примеривался дать в морду. Рыжий держал себя за плечи руками и кусал губы. – Я-то ведь ему нужен, – сказал я (медленно, чтобы сквозь аффект пробиться к их разуму). – Он там с меня, теоретически, сейчас пылинки сдувать должен. А вы? Он вас просто пристрелит, и всё. Ну, или тоже в заложники возьмет, того лучше. Мне это надо?

Мы сидели под парапетом и думали. Вернее, думали они, а я просто ждал, пока они привыкнут к мысли, что им предстоит отпустить меня в Лабиринт одного.

– Всё будет просто, – наконец сказал я. – Эликсир я, разумеется, оставлю здесь. Найти Вуула наверняка будет легко, я просто найду ту организацию, которой принадлежит этот логотип. Да он меня и сам найдет – он в этом заинтересован, а возможностей у него много. Ну, в крайнем случае свяжусь с Арчевым. Ну вот, встречусь с Вуулом, послушаю, что ему надо. Пообещаю всё, что он хочет. Потом вернусь, и мы обсудим, что делать дальше.

– Ну да. Что может пойти не так? – пробормотал Рыжий.

– Ему нужен эликсир, – сказал Морган.

– Самая главная моя задача – убедиться, что Малыш жив и в безопасности, – сказал я. – И обеспечить, чтобы он был в безопасности, пока мы придумаем, что нам делать. И обеспечить это нужно срочно. Так я понимаю.

– Правильно понимаешь, – пробормотал Морган. – Вот ведь зараза…

– Другое дело, что это может оказаться блефом, – сказал я. – Но это мы проверить тоже не можем, если будем сидеть здесь. К тому же вряд ли он блефует: он контору заставил на себя работать, и похитить ребенка для него очень легко.

– А Граница далеко отсюда? – спросил Рыжий.

– Туда, – я показал вверх по лестнице, куда ушла беловолосая. – Надо выйти на плато и идти на север. Если сейчас выдвинемся, ближе к вечеру дойдем.

– А сколько он уже там? – спросил Морган. – Кто помнит, когда мы его видели в последний раз?

Никто не помнил.

– Позавчера, – сообразил Рыжий. – Я сидел на кухне и видел в окно, как он идет в направлении сада.

– Ну то есть, с большой вероятностью, Малыш уже два дня находится в заложниках у хозяина Ямы, – сквозь зубы сказал Морган, – а что в Яме происходит с детьми, мы знаем…

– Он не в Яме, – сказал Рыжий. – И никогда там не будет, если мы с вами хоть чего-нибудь стоим. …Слушайте, а почему нам не обратиться... в Город? Ведь у них же есть... и Свора, и Охотник, и наверняка не он один. И они умеют... много что, – он воодушевился. – Если они умеют дистанционно лечить, вдруг они умеют так же воевать? Поколдуют, и Малыш фьють – и в Стране? Ну, или сделают так, что ему ничего не будет, что там Вуул ни делай?

– Ты думаешь, они такое могут?

– Тот музыкант наверняка может.

– А с чего ты взял, что он будет свободен?

– Это Свободная Страна, – сказал Баламут, и мы с Морганом переглянулись с досадой. Иногда оборотень все-таки вел себя удивительно легкомысленно.

– И как мы его найдем?

– Машу... попросить.

– А если она не захочет помогать?

– Маша… не захочет?..

– Даже не в Маше дело, – сказал я. – А если они, все эти музыканты, городские, мудрецы, если они просто решат, что такое большое дело важнее жизни... одного маленького цыпленка? Помните, как этот музыкант нам тогда сказал? У нас зашла речь о Малыше, и он сказал: «Он всего лишь маленький цыпленок».

– Да, так он и сказал, – пробормотал Морган.

– Именно так. Возьмут да отберут у нас «выпейменя», чтобы мы самодеятельности не устраивали. Мы же, млин, лабиринтцы! У нас же всё по-другому в голове устроено!.. Ну, может, потом сделают что-нибудь для Малыша. А может, и нет. Может, это окажется слишком сложно.

– Не может такого быть, – сказал Морган.

– Ты хочешь рискнуть?

– Ну, – сказал он поскучневшим голосом, – это надо еще обмозговать…

Что там мозговать, подумал я. Да и сам ты понимаешь, что мы ничего никому не скажем – даже Маше.

– Рыжий, ты понял? – спросил я. – Что надо молчать об этом?

– Что? Да, конечно, – не пошевелившись, сказал Баламут. Он сидел, откинувшись на каменный испод парапета, и неподвижными глазами смотрел в небо.

– Рыжий, – проговорил Морган. – Отрази нас.

– Это я виноват, – сказал Баламут. – Если бы я не ходил к этому шаману, то Вуул бы и внимания на нас не обратил до сих пор. Трепал бы кого-нибудь другого.

– Не мели ерунды, – с досадой сказал Морган.

– При чем тут ты и твой шаман? – сказал я. – Если бы ты к нему и не ходил! Как это помешало бы Вуулу украсть Малыша? Вуул просто нашел самое слабое звено в операции. Это я и есть. Я же единственный лабиринтец, участвующий в миссии. Я вообще удивляюсь, как они меня до этого допустили.

Мы еще посидели. А потом я сказал:

– Мне надо идти.

– Да, – сказал Морган.

Мы поднялись. И вдруг увидели глаза ЧП.

ЧП сидел перед узкой верхней лестницей неподвижно и смотрел на нас круглыми глазами. В его глазах светилось самое настоящее отчаяние.

4.

– Судя по всему, ты с нами не согласен, – сказал Морган. Он сидел на парапете, упираясь руками в колени.

ЧП, сидящий прямо перед ним, глухо тявкнул в знак подтверждения.

– И кто тебя спросит? – гневно спросил Рыжий. ЧП даже не повернулся к нему, неподвижно глядя на Моргана.

– Знаешь, мне бы не хотелось игнорировать твое мнение, – задумчиво сказал Морган. – И что нам, по-твоему, надо делать?

ЧП вскочил и пробежал к нижней лестнице, и залаял оттуда, и вернулся к Моргану, и снова пробежал, и сел возле лестницы, глядя выжидательно.

– Рассказать девчонкам? – задумчиво переспросил Морган. – Ты тоже так думаешь?

Пес вскочил и гавкнул, вскинув голову. Рыжий презрительно сказал:

– Еще один стратег на нашу голову.

– ЧП, – ласково сказал Морган. – Ты же сам всё слышал. Вуул ищет лояльного проводника, способного выдать ему эликсир. И Аптека прав: безопасность такого проводника для него сейчас действительно в самом большом приоритете. Мы просто должны выяснить, что угрожает Малышу. Если мы хотим его спасти, это единственный выход: послать туда проводника для переговоров. Маша сделала бы то же самое. А Митя для этого – кандидатура самая лучшая, потому что нам надо убедить Вуула, что мы готовы принять его условия, и для этого скрываем сделку от Города. Ведь он считает нас слабым звеном. А иначе он давил бы не на нас, а на кого-нибудь еще. Если Город вмешается сейчас, то Вуул может испугаться и пойти на попятную, и тогда… шансов у Малыша останется гораздо меньше. Аптека вернется, и мы решим, что делать дальше.

Да-да, это правильно, подумал я. Хорошо, если ЧП действительно будет так думать.

Пес сидел, опустив голову. Потом вскочил и посмотрел на меня. Прыгнул и прижался к моей ноге.

– ЧП, ты чего? – изумленно спросил я.

– Он хочет пойти с тобой, – сказал Рыжий и задумчиво посвистел.

– Ты… хочешь пойти со мной?

Пес отвернулся с независимым видом.

– Но зачем?!

Пес посмотрел мне в глаза с тяжелой укоризной.

– Это не такая плохая идея, – хмуро сказал Морган. – Если он там снова станет человеком, то очень даже сможет помочь.

– Я бы на это не стал рассчитывать, – возразил я. – Да он и сам так не думает. Или думаешь?

ЧП низко опустил голову.

– Судя по всему, не думаешь, – заключил я. – Зато вполне возможно знаешь что? Что я не смогу вернуть тебя обратно в Свободную Страну. Ты ведь это понимаешь?

ЧП упрямо отвернулся.

– В конце концов, свобода предполагает возможность умереть за то, во что ты веришь, – сказал Морган.

Помолчал и добавил:

– В Лабиринте сейчас не так-то просто найти такие вещи.

До Границы мы добрались быстрее, чем я думал. Каменное плато, на которое мы выбрались по путанице лестниц, через час нашего движения к северу превратилось в ровную степь, пересеченную множеством ручейков и речушек. И не успело еще солнце склониться к горизонту, как я нашел среди этих ручейков тот, который отличался от других.

– Вы идите сейчас домой, – сказал я. – Если не вернусь до завтра, расскажите всё Маше.

– Куда ты пойдешь? – спросил Морган.

– Родители Малыша живут в В. Туда и пойду.

Я смотрел за ручей. Ручей был совсем узенький в каменистом неглубоком ложе. Одним шагом перешагнешь.

– Возьми кошелек, – сказал Рыжий и протянул мне бархатный мешочек.

– Нет, – сказал я. – Это не понадобится. Кто же ходит с деньгами на воровскую хазу?

Рыжий подумал, а потом выгреб из кошелька маленькую горсточку золотой скорлупы и насыпал мне в нагрудный карман.

– Вот. Хотя бы так.

– Капитан, капитан, улыбнитесь, – сказал я, взглянув на Моргана. – Может, сейчас окажется, что Малыш спокойно дома делает уроки…

– Ну да, – угрюмо сказал он. – А тебя они спокойно возьмут и посадят в клетку…

– Зачем им проводник в клетке? – возразил я. – Проводник – не та птица, которая в клетке поет. Нет. Им нужен эликсир. Всё, я пошел. ЧП, ты не передумал?

Пес стоял, прижимаясь к моей ноге.

– Ну, пошли, – со вздохом сказал я.

Поджимая хвост, ЧП перепрыгнул через ручей вслед за мной.

Глава 29. Сделка

1.

В В. было утро, начало рабочего дня. Мы с ЧП стояли в сквере посреди главной площади города. Мимо спешили на работу колонны людей. Прямо перед нами скромно возвышалось монументальное серое здание с широкой серой гранитной лестницей и узкими пилонами.

Главное здание конторы.

Никаким человеком, конечно, ЧП не стал. Посреди спешащей утренней толпы крупный тренированный пес без поводка выглядел совершенно лишним.

– Пойдем-ка отойдем в сторонку, – сказал я ему.

На постаменте, с которого много лет назад толпа сбросила истукан основателя конторы, лежал огромный природный камень. Вокруг камня стояли скамейки. Я сел на скамью: мне надо было оглядеться и подумать. Пес попытался спрятаться за мои ноги, но это у него не очень получилось. Какая-то пожилая женщина, проходя мимо, недовольно бросила:

– Намордник бы надели на собаку.

Она мазнула по мне мимолетным взглядом и вдруг отшатнулась. Я скосился: посреди груди на моем пальто чернела довольно большая рваная круглая дыра.

– Хорошо, обязательно, – вежливо сказал я тетке. Она торопливо удалилась, оглядываясь, а я попытался заглянуть себе за спину. На спине ведь – тоже отверстие. Входное. И шарфа нет – закрыть. И вообще шарф бы не помешал: зима, холодно. Пес поджимал лапы и всё никак не решался сесть на холодный асфальт.

– Изнежились мы с тобой, братец, – сказал я ему.

Надо было торопиться. В списке контактов моей старенькой «Нокии» я нашел имя «Малыш».

Трубку Малыш не взял. Я сделал усилие и «вспомнил» характер своих отношений с Малышом в Лабиринте: он, конечно, брал у меня уроки математики. Я позвонил диспетчеру агентства, но она ничего не знала. Я подумал. Видимо, неглупой была бы мысль выпасти Малыша возле его дома – если бы у меня было время. Но у меня было отчетливое ощущение, что времени нет. И тут же я убедился в этом: телефон зазвонил. Номер был незнакомым. Видимо, надо было отвечать: никуда не деться.

– Алло.

– Доброе утро, Дмитрий, – сказала трубка. Этот голос я при всем желании не смог бы ни с чем перепутать, хотя не слышал его уже три года. Холодный голос полковника Григоренко-старшего.

– Здравствуйте, – сказал я. – Как вы так быстро меня вычислили? А, я понял. Конечно, вам позвонила диспетчерша. Простите, я забыл ваше имя-отчество. Богдан..?

– Ну что же, обойдемся без церемоний, – помедлив, сказал он. – Дмитрий, я призываю вас сдаться. Я помогу своему сыну, чем смогу, и вам двоим тоже постараюсь добиться смягчения статьи, хотя, конечно, обвинение выдвинуто серьезное.

– Да? Какое?

– Ну как же. Статья 126, часть вторая… Похищение заведомо несовершеннолетнего лица.

– Слышишь, ЧП? – сказал я. – Нам говорят, что мы похитили Малыша. А сейчас он, надо думать, спасен?

– Вам ведь всё равно не скрыться, даже если вы уехали, – сказал полковник Григоренко. – По такому обвинению вас выдадут.

– Серьезно работаете, товарищ полковник, – сказал я. – Ну приходите. Я под вашими окнами сижу. У камушка.

– А… Герман? – помедлив, спросил он.

– Рыжий во Фриланде, – сказал я. – Морган тоже. Вы до них не доберетесь. Но Вуулу нужен я. Так что приходите. Поощрение получите, опять же. Только предупредите своих людей, что со мной собака. Это будет важно для… следствия.

– Но это… правда?

– Что именно? Фриланд? Собака? То, что я сижу у камушка?

– Нет, – сказал он, и его голос дрогнул. – Похищение... Зачем ему это? Чего ему не хватало?

– Я думаю, Рыжему всегда не хватало правды, – сказал я. – И надежды. В Лабиринте всё это и так в большом дефиците, а вы еще и специально поляну щелоком уже сотню лет поливаете, и конца-краю этому не видно. Но по поводу киднепинга и так далее – нет, это неправда. Хотите верьте, хотите нет. Это сейчас Малыш похищен, и его нужно спасать. Не завидую я вам, между прочим: снова в таких вещах быть соучастником. Ведь дураков в вашей организации на высокие должности не берут. Вы должны же хоть догадываться, кто такой Вуул.

Связь оборвалась.

– Вот и ладушки, – пробормотал я и встал. От серого здания ко мне бежали несколько человек в цивильных костюмах.

– Дмитрий Васильевич Печкин? – костюмы почему-то тормозили в нескольких шагах от меня.

– Он самый.

– Это ваша собака?

– Нет. Малыша. Да вы не бойтесь, он не кусается. – Я посмотрел на Пса с сомнением. – ЧП, они нас сейчас арестуют, ты не сопротивляйся, а то они тебя и пристрелить могут. Слышишь?

Пес приседал на задние лапы, в горле у него клокотало.

– Не сопротивляйся. Я найду тебя. Слышишь? – ЧП отчаянно взглянул на меня. – Я тебя найду, обещаю… Идите сюда, – сказал я ближайшему костюму и обхватил руками морду Пса. – Собака – важная улика в деле. Обращайтесь с ней бережно, пожалуйста. Вуул вас по головке не погладит, если с ней что-то случится.

На шее Пса вдруг оказался ошейник, а на моих руках – наручники.

В пустой комнате, перегороженной пополам решеткой (размышляя о том, что Морган снова оказался прав) я просидел на удивление долго. Почти два часа. Видимо, из-за меня спорили какие-то ведомства; но, по крайней мере, когда меня наконец вывели, далеко мне идти не пришлось. Этот кабинет оказался в том же здании. На допросную камеру он похож не был: огромный, но узкий и тесный, допотопная зеленая обивка столов, зеленые настольные лампы, стены обшиты деревянными панелями с черными вставками. Окна в глухих двойных деревянных рамах. У одного окна, глядя на улицу, стоит Вуул.

Вуул отворачивается от окна. Обходит стол и садится. Его ухоженное лицо задумчиво и немножко как будто удивленно. Побарабанив пальцами по столу, он спрашивает меня (без приветствий и предисловий):

– Ну то есть это правда? Нет, я этого ожидал, но... Ты правда отдашь мне сокровище в обмен на... одного ребенка? Да ты садись, – он делает усталый жест. – Чего стоять-то.

Он выглядит усталым, немного удивленным и даже растерянным. Человечным.

– А что, – спросил я, не двигаясь, – ты приволок меня сюда, чтобы отдать Малыша даром?

– Нет, но я не знаю, – Вуул расставил руки. – А если бы ты, скажем, убедился, что он здоров... – я закатил глаза, – что он находится в отличных условиях? В блестящих условиях! Что я не собираюсь его этих условий лишать, скорее наоборот? Что он находится у меня с согласия и полного одобрения родителей?

– Я тебе боюсь обивку попортить, – тихо сказал я, – но меня сейчас вытошнит. Ты сейчас показываешь мне Малыша. Я иду за эликсиром. Мы меняемся. Всё.

– Но я настаиваю! – вскрикнул Вуул, порывисто хлопнув ладонью по столу. – Чтобы не было никакого недопонимания! А то один у вас уже меня обвиняет в некорректном заключении сделки! Так что смотри, смотри!

Кто и когда включил этот экран, я не понял. Одна из черных панелей в стене оказалась плазменной. Кабинет, выходит, был не совсем уж допотопный.

Я вижу ролик.

Это рекламный ролик высшего учебного заведения. Я сразу узнал логотип – именно он был на том конверте: перевернутая буква «А», стилизованная до сходства с бычьей головой. Сделано всё очень стильно. При поддержке министерства образования и культуры... при поддержке фонда такого-то... службы такой-то... объединения сякого-то. Очень маленькие корпуса. Очень красивые аудитории. Это не реклама. Ролик сообщает: не вы выбираете нас. А мы – вас.

Заведение набирает 14 человек в год. (Всегда только 14? Странное число). Из всех стран, со всех континентов. Возраст набора – от 6 до 16 лет. (Странный возраст). Студенты автоматически становятся стипендиатами специально созданного фонда. Под гарантию банков такого-то и такого-то (названия мне ничего не говорят). Школа является особым объектом в реестре ЮНЕСКО. Стажировки в Стенфорде, Йеле, Массачусетском, Колтеке, список из нескольких десятков названий (а вот эти названия я знаю все). Перечисление научных степеней преподавателей. По окончании школы ученики востребованы в... список из нескольких десятков пунктов. Среди выпускников школы – список. Почетные попечители – список.

Председатель попечительского совета.

Я хорошо понимаю содержание этого видео. Я даже очень многое запоминаю — сказывается привычка брать нужную информацию, пока дают. Но ролик для меня превращается в бессмысленную смену картинок – с того момента, как я вижу в мелькании кадров глаза детей. Это обычные, нормальные, живые глаза. Дети даже смеются на некоторых кадрах.

Все они – проводники.

Ролик кончился.

– Что скажешь? – сухо спросил Вуул, подождав несколько секунд и похлопывая ладонью по столу.

– Но они – проводники, – сказал я. У меня шумело в ушах. – Зачем им всё это? Ведь они все – проводники!

– В самом деле? – переспросил Вуул. – Ты меня удивляешь. Вот прямо все? Реально? Но как же так может быть? Ведь ваша способность – очень редкая штука, знаешь ли. И все они… до одного? И ты не шутишь?

До меня наконец дошло, что он издевается.

– Не может быть такого, чтобы ребенок, имея возможность уйти во Фриланд, сознательно выбирал всю эту туфту, – медленно сказал я. – Значит, они – больше не могут уйти?

Вуул легко и церемонно наклонил голову с улыбкой — скромной и гордой.

– Это те, кто устоял... кто не забыл, не сошел с ума, кого не сломали... и значит, ты нашел способ таких – остановить? Значит, ты крадешь уже почти состоявшихся проводников и лишаешь их способности находить дорогу в Страну?

– Почему краду, они же сами, – Вуул захохотал, показывая белые зубы, – сами их ко мне приводят! Они приходят, приводят их, просят: возьмите! Кланяются! У них трясутся поджилки, у них зуб на зуб не попадает, а они кланяются, кланяются! Возьмите! А я копаюсь, ворочу нос. Перед тем, как взять, проверяю с пристрастием. О, какие люди у меня занимаются отбором! Я вчуже их сам боюсь иногда. Стабилен ли навык? Уверенно ли прохождение? Может, ты даже в одну и ту же точку умеешь попадать? Может, ты уже там встречал кого-нибудь? Разговаривал? А что они тебе сказали? И беру только лучших. Каждый год – семь девчонок, семь мальчишек. Конечно, настоящих проводников никогда столько не бывает. Ну, тогда я просто беру самых лучших. Семь роз, семь львят! Велю послать извещение с золотым обрезом и страшными словами. У родителей сердце кричит, инфаркты случаются, а они радуются, празднуют! Заказывают своих гусляров! У этого твоего Малыша родители... когда им сказали, они чуть не описались от счастья! Им все знакомые обзавидовались! Кто-то и плачет потом, да. Матери особенно. Но тайно, дома, ночами, беспросветными ночами во тьме тупиков, воют, бьются головой об стену! И с каким приятным треском их головы расплющиваются о стены Лабиринта! Дорогуша, встречал ты таких людей? Людей, которые живут, умирая? Людей, которые всегда по справедливости обвиняют себя в том, в чем действительно виноваты? Людей, которые могут слышать только свой внутренний крик? Их глаза и сердца успокоенны, проводник. Они тоже уже вышли из Лабиринта: они уже никуда не идут. А дети... даже самый храбрый маленький львенок очень быстро перестает плакать, когда его едят!

– А почему я... почему я уцелел? – я не знаю, вслух я это говорю или только открываю рот, но Вуул слышит.

– Недосмотр! – объявляет он и заламывает брови. – Трагическое несовершенство системы! И трагическое несовершенство вашей примитивной природы! Как ни паси вас, волчат, все равно кто-нибудь да сбежит! Ну, надо же давать себе и право на ошибку! Ни один шедевр не сделан без ошибки, ты замечал? Не ошибись я тогда, что бы мы сейчас делали? Но, верно, какой-нибудь выход я нашел бы, – добавил он, вдруг опечалившись. Видимо, переживал грустную предсказуемость собственного беспорочного совершенства.

В этот момент я всё и придумал.

– Но разве не опасно селить их вместе? – спросил я. – Ведь сначала они все помнят о свободе. Разве не может новенький снова рассказать о ней всем остальным? Мне самому в детстве очень не хватало такого товарища.

– О, – сказал Вуул и посмотрел на меня с некоторым удивлением. Помолчал. – Ты недооцениваешь фактор соревновательности. Здоровая конкуренция ради зримой награды – это самая лучшая мотивация, и она творит чудеса. Но – ты в чем-то прав. Поэтому мы никогда не делаем набор группами, всегда только по одному. А если к нам попадает группа – то мы их разделяем. Вновь поступившие у нас никогда не контактируют друг с другом. Новичок попадает к тем, кто уже проучился несколько лет. И нет в этом мире среды доброжелательней! До тех пор, пока новичок не начинает рассказывать об эльфах и удивительных путешествиях. И тогда страшна вражда нищих, смутно помнящих о потерянном сокровище – к недавнему банкроту, который вслух напоминает о былом богатстве! Ни один из моих профессионалов, специалистов по детским деменциям, не борется так успешно с этим навязчивым галлюцинаторным комплексом, как сами бывшие больные!

Вуул помолчал.

– Не бойся. Твой Малыш еще не банкрот. Но мне на это не потребуется много времени. Чем он отличается от всех? Он тоже не захочет оставаться одиночкой, если можно всем вместе весело играть в интересные игры... – Он с иронией глядел на меня. – Что-то хочешь еще узнать? – вежливо спросил он.

– Да. Я хочу не только Малыша, – сказал я. – Я хочу, чтобы свободу получили они все.

– Все?!

– Да. Все эти дети.

Вуул, в первую секунду задохнувшись как бы от моей наглости, от души смеется.

– А у тебя пуп не треснет, дорогуша? Помнишь, чтó мы только что говорили о банкротах? Никто из этих детей уже не верит, что когда-то был проводником. Они боятся своей памяти о Фриланде, и больше всего в жизни они боятся вылететь из моей школы прямиком в трущобы Лабиринта. Они не поверят тебе и не пойдут за тобой, уж можешь не сомневаться. Даже предлагать им такое сейчас – жестоко. Лично я не стал бы, а я не самый, гм, мягкий человек в трех мирах. Но дело даже не в этом, а в том, что у большинства из них в результате не выдержит психика. Хотя мы можем попробовать, если хочешь! Или ты, может быть, собираешься протащить их во Фриланд силой? Даже в мое Государство я не могу никого провести силой. – Он сожалеюще цокнул языком. – Я не могу принуждать человека стать гражданином моего Государства. Жаль, но это работает совсем не так. А как всё было бы просто!.. Так что Гаммельнского крысолова из тебя не получится, дорогой мой. Молись, чтобы получился хотя бы Огами Итто…

– Я не знаю, кто такой Огами Итто, – сказал я. Я надеялся, что моя жадность убедит Вуула в том, что я отношусь к сделке серьезно. К тому же мненадо было потянуть время, чтобы обдумать свое решение. – Кстати, я слышал, что в твоем государстве действительно существует свобода воли, - сказал я. – Наверное, у меня больше не будет возможности спросить тебя, как это сочетается с… тем, что мы там видели? Почему они… не бунтуют?

Вуул самодовольно усмехается. Похоже, я и правда задел его любимую струну.

– Один идеолог, который тоже в свое время вот так рассмотрел снаружи устройство нашего государства, потом провел грандиозный социальный эксперимент – здесь, в Лабиринте. Так вот он тогда говорил так: «Надо запугивать людей и не останавливаться до тех пор, пока они не начнут благодарить тебя за корку хлеба – если ты ее им дашь». Он был хорошим работником. Он даже воспроизвел здесь большинство идей, почерпнутых там…

– Это невозможно, – сказал я.

– Напрасно ты так думаешь! Что невозможного в том, что вы видели? Что из этого вы еще не реализовали в вашей истории?

– Не в таких масштабах.

– Разница не так велика, как ты думаешь. Вот разве что фантазии у здешних экспериментаторов поменьше, чем у меня. ...Так что они свободны, действительно свободны, и они сами всё это выбирают, так что твой источник не врал.

– Свобода, когда все боятся всех? Когда привязанность – самое наказуемое преступление? И они всё забыли. Если бы только они могли вспомнить!

– Они сами выбирают не вспоминать, – сказал Вуул. – Одного такого вы у меня украли недавно. Но его брат по-прежнему мне должен, и уж будь уверен, он отдаст долг… Довольно болтовни. – Его немигающее лицо теперь было неподвижно обращено ко мне. – Отвечай, что ты решил, проводник.

– Ну вот что. Эликсира, как ты знаешь, со мной нет. – (Конечно, Вуул это знает, ведь в приемнике серого здания меня обыскали). – Более того, у меня его вообще пока нет. Мне уже сказали, что вопрос о моем участии в миссии решен. Но изготовление эликсира еще идет. Его ведь нужно очень много, а технология сложная. Почему, ты думаешь, мы до сих пор не реализовали проект? Производство эликсира завершится только непосредственно в день акции. Тогда его раздадут последним оставшимся проводникам, и мы все выйдем в Лабиринт. Возможно, я получу эликсир завтра, а возможно – только за час до выхода. Я этого не знаю.

Вуул без выражения смотрит на меня своими немигающими глазами. Может быть, у него есть возможность проверить, вру я или нет. Тогда вся моя схема сгорит синим пламенем. Но мне почему-то совсем не страшно.

– Поэтому предлагаю такой план. Встречу назначаем в день «Ч». Ты ведь знаешь, на какое число назначена акция? Кажется, в этом году праздник приходится на 14 апреля, но это можно уточнить. Встречаемся здесь, в В. Точку выхода и время, сам понимаешь, я назвать не могу: я ведь дилетант и не стану гарантировать, что не промахнусь. Ты сам нас найдешь. Мы не будем отходить от гейта. Если хочешь, мы тебе позвоним и скажем, где мы, чтобы уж наверняка, но мне кажется, что у тебя это и так не вызовет затруднений. Вы приводите к гейту Малыша. Мы приносим жидкость. Совершаем обмен. Пока мы ждем назначенного дня, на Малыша не должно производиться никаких воздействий. Ни физических, ни психологических. Он не должен забыть свое предназначение. Мы друг друга поняли?

– Я вообще понятливый парень, – задумчиво сказал Вуул. – Вот, – он открыл один из ящиков стола и, даже не глядя, достал оттуда что-то маленькое. И отправил мне по полировке стола. Предмет был похож на детский кубик или, пожалуй, скорее все-таки пустотелую коробочку с тонкими стенками. – Тебе не придется меня искать, если ты при переходе Границы высыпешь содержимое себе под ноги. Лучше вообще раздавить ногой, но это не принципиально.

– И еще одно, – сказал я, кидая коробочку в сумку. – Приведите к нему ЧП.

– О! Пожалуй, это возможно, – Вуул почему-то даже оживился. – Это не возбраняется. За что вы, кстати, с ним так? Превратили в собаку! Бр-р! Да еще и зомбировали так, что он забыл всё обучение – теперь, похоже, обратно и не переделать!

– Это у тебя здесь он был собакой, – сказал я. – А у нас, похоже, потихоньку стал человеком.

– В чем тут свобода, проводник? И у нас, и у вас он служил чему-то, чего не понимает.

– Но сейчас он служит тому, что любит. Как его звали?

– Яхз!

– Это плохое имя. Пожалуй, даже «Черный Пес» – лучше…

Тут я сообразил еще кое-что и сказал:

– Разумеется, тогда в условия сделки должен быть включен и возврат ЧП вместе с Малышом.

Вуул вдруг засмеялся.

– Продумался! – смеясь, сказал он. – Надо же! Знаешь, а иногда ты совсем не такой чебурашка, каким кажешься на первый взгляд. Ушки на макушке, нэ-э?

– Иногда, – сказал я. – Я не хочу попасть в ситуацию, когда в критический момент мне придется пообещать за возврат Пса еще что-нибудь... несоразмерное. Тем более что предложить мне больше нечего.

– Ну почему же, – задумчиво сказал Вуул. – Ты мог бы предложить себя. Ладно, – решил он, – замнем для ясности, раз уж ты оказался таким продумком. Я даже не буду ничего за это дополнительно требовать, так что цени мою щедрость.

– Я ценю, – сказал я. – Значит, мы договорились.

– Йепп, – задумчиво сказал Вуул. – И не вздумай включать задний ход. Пожалеешь очень горько.

– Не вздумай сам, – сказал я. – Если Малыш не узнает нас при встрече, если мы обнаружим, что он забыл о Фриланде – не видать тебе ни капли эликсира, клянусь своей свободой.

Я повернулся и деревянными шагами пошел к двери, над которой горела зеленая табличка «Выход».

– Погоди, куда ты бежишь, сейчас тебя проводят! – смеясь, окликнул меня Вуул, и я оглянулся у двери.

– Я привык находить дорогу сам.

Бешеным пинком распахнул я дверь. Хрустальным холодом пахнуло из двери. Белым-бело было в проеме портала, судорожно вздохнул Вуул за спиной, туча бриллиантовых снежинок бросилась в лицо, стремительные шаги набежали сзади. Но я уже перешагнул порог.

Я стоял по пояс в сугробе посреди оголенного яблоневого сада. В воздухе вилась тонкая снежная взвесь, был белый-белый день, и прозрачный свет просвечивал сад насквозь – до самого Дома.

– Спасибо, – сказал я яблоням. Они промолчали. Сад был завален снегом, тропинок в нем больше не было, даже через двор мне пришлось пробираться по колено в снегу. Выбравшись из сугроба, я поднялся на веранду. На первый взгляд казалось, что Дом пуст. Но из кухни тянуло запахом кофе, и в грустном одиночестве за широким столом сидели Морган и Рыжий.

– Знаете, – сказал я им, – оказывается, психушка – это не самое страшное, что может случиться с проводником.

2.

– А почему мы вообще так переживаем? Почему это так важно? Чем так принципиально плохо, если один маленький проводник – еще, заметьте, несостоявшийся! – останется в Лабиринте?

– Ты говоришь, как Вуул.

– ...или если множество проводников, которые в свое время благополучно просрали свой главный шанс, останутся внутри своей маленькой лузерской жизни, в своей мелкой грязной зоне комфорта? Что – кто-то из них из нее рвется? Или кому-то из них грозит в ней гибель?

– Да уж лучше погибнуть, – поёжившись, сказал Рыжий.

– Не все они так думают.

– Малыш точно так думает, – тихо сказал Морган.

Я кивнул.

– На самом деле я согласен. Поэтому у меня есть план.

– Какой еще план? Надо туда идти с эликсиром, – сумрачно проговорил Рыжий. – И чем скорее, тем лучше.

– Нет. Эликсир Вуулу отдавать нельзя. И мы его не отдадим.

Они смотрели на меня.

– Мы поступим так. В день праздника, примерно за час до назначенного срока, нужно выйти в Лабиринт. Привлечь внимание Вуула, но не отходить от гейта. Добиться, чтобы к гейту привели Малыша и ЧП. Совершить обмен. Отправить Малыша и ЧП домой. Конечно, отправиться домой хорошо бы всем вместе, но ясное дело, что они не выпустят того, в чьих руках будет эликсир. Так вот, если сбежать не удастся, надо сдаться им и отдать бутылку. Но только в бутылке будет не эликсир, а муляж.

Они смотрели на меня.

– Эликсир должен оказаться в Лабиринте заранее. Его надо спрятать в надежном месте, а в назначенное время распылить. Как мы и обещали тому музыканту. Мы не знаем, что будет после этого – может быть, повсеместно откроются гейты, может быть, Граница просто сотрется на какое-то время, может быть, что-то еще. Но практически наверняка можно рассчитывать на всеобщую неразбериху, которой можно будет воспользоваться, чтобы удрать во Фриланд.

– Но этот час надо будет провести в руках Вуула, – сказал Морган. – Который уже поймет, что ему подсунули куклу.

– Да. Час-полчаса. Вряд ли это будет санаторий с джакузи и девочками, но думаю, за час не случится ничего, чего не смог бы перенести опытный путешественник. Конечно, надо быть готовым к ущербу для здоровья и психики, но вряд ли они за это время примут решение этого путешественника расстрелять.

– Погоди, – заговорил Рыжий. – Ну ладно, мы вызволим Малыша, подсунем Вуулу обманку, сдадимся в плен, потом сбежим… Но кто же тогда распылит эликсир?

– А вы еще не поняли? – они смотрели на меня. – Да вы же. Конечно, вы двое.

– Это мне надо пойти с муляжом, обменять его на Малыша и сдаться в плен. А вы возьмете эликсир и пойдете в Лабиринт заранее. Прямо сегодня или завтра – как только будете готовы. Вуул бросит большие мощности на наблюдение, но сейчас, может быть, он еще не успел развернуть эту сеть, и чем раньше вы заляжете там на дно, тем больше вероятность, что он вас не заметит. Это сложнее, чем совершить обмен, поэтому я и предлагаю вам идти вдвоем. Морган, или тебе лучше будет пойти в одиночку?

– Нет, я без него не справлюсь, – сказал Морган, и Рыжий изумленно воззрился на него.

– Ну, смотрите сами. Значит, ты думаешь, что это хороший план?

– Да, – сказал Морган с непроницаемым лицом. – Это хороший план. Можно даже сказать – единственно возможный. Его можно принять с начала до конца.

У меня вдруг ужасно испортилось настроение. По сердцу как будто пролилась холодная струя. И еще я понял, что устал, бесконечно устал.

3.

Морган сказал: «Я не вижу особой необходимости бежать в Лабиринт, теряя тапки. У нас еще больше месяца. Через неделю-две можно бы было выдвинуться».

На следующий день мороз ударил сильнее, лес потемнел и заволокся поземкой. В Дом вернулась Аои-тян – промокшая, простуженная и грустная; она засела на кухне и почти не выходила оттуда. «А где Маша и Нета?» – спросил ее Морган. «Они в Городе, занимаются проектом, – сказала Аои, кутаясь в плед и засунув нос в дымящуюся кружку. – До дня операции они точно там проторчат, да и потом, наверное, не сразу появятся. А Айрин вообще, по-моему, решила переселиться. Хотя про Айрин спроси у Баламута – ему лучше знать». Рыжий сделал вид, что не расслышал.

Мы решили уйти в Теслу, через заснеженный лес быстро вышли к морю, и купол Форума засверкал слюдяным блеском в крышах городка. Я поднялся в библиотеку, Морган ходил по городу и занимался сборами, а Рыжий слонялся вместе с ним. В какой-то момент я увидел этих двоих, сидящих на ступенях главного входа в библиотеку: они сидели рядышком, погруженные в разговор, похожие на двух птенчиков на веточке.

– Но ты меня должен убедить, что не забудешь кодовую фразу, – говорил Морган без тени улыбки. Тут он увидел меня. – А то в голове ни черта, – договорил он громко и встал. – Аптека, пойдешь на охоту?

– Нет, – сказал я. – Мне надо…

Я так и не придумал продолжение. Морган просто кивнул, не дослушав, проверил в ножнах кинжал и, насвистывая, ушел вниз, в город. Баламута на ступенях уже не было. По плану у нас оставалось до выхода два дня.

Эти дни Морган был сугубо занят, а Рыжий по своему обыкновению переложил заботы на чужие плечи и где-то пропадал.

Если они еще и шушукались втихую по углам, то заботились, чтобы я этого не заметил.

Граница выглядела как не слишком широкая река, затянутая льдом.

– Смотрите, чтобы не было промоин во льду, – сказал я. – Хотя вроде она неглубокая.

– Не трясись, – сказал Морган и коротко взглянул на меня. – Всё получится.

– Пошли, – сказал Рыжий, глядя на ту сторону. – Пока, Мить.

И они ушли.

Глава 30. Я заканчиваю письмо

Этот маяк – высоченный и величественный, как средневековая крепость. Все маяки Фриланда выглядят одинаково: очень высокая и довольно массивная башня из одинаковых серых каменных глыб, а наверху – стеклянная шапочка, которая снизу выглядит маленькой, но когда взберешься по винтовой лестнице и встанешь под прозрачным куполом, то понимаешь, что оказался в просторном зале с толстыми хрустальными стенами, полном игры света. В центре зала стоит механизм, вращающий очень мощную лампу. Этажом ниже – пульт управления, кухня с печкой, стол, кладовая – всё, что нужно для жизни одному или двум смотрителям. Я думаю, маяки – это единственное, что никогда не меняется в географии Фриланда.

На этом маяке лампа вращается автоматически и сама выключается, когда наступает день. Мне не совсем понятно, зачем она вообще горит: море до сих пор сковано льдом, и ветры дуют такие свирепые, как будто вернулась зима. Но в механизм управления я не вмешиваюсь, пульт живет своей жизнью. В кладовке я нашел несколько спальников и солидный запас фасолевых консервов в жестяных банках, а у подножия башни – штабель дров. Еще в кладовой рядком стоят огромные шкафы, битком набитые разнообразными инструментами и журналами – исписанными и чистыми.

Одна из стопок чистых журналов за это время очень уменьшилась.

Дорогой лабиринтец! Если ты читаешь это письмо, то, скорее всего, меня уже нет в живых.

Сначала я просто хотел записать хронику событий последних месяцев – с самого начала, с той поездки в аэрорельсе, когда я впервые встретил Малыша. Получилась у меня не совсем хроника – ну так что с того? Я математик, а не копирайтер; думаю, что тебе было не так просто разбирать мои нелитературные потуги. Но у меня не будет времени рассказать нашу историю профессионалу. Я даже не успел записать всё, что мне хотелось рассказать тебе – например, как мы с Морганом вдвоем впервые путешествовали по нашей Стране (ах, какие это были дни!) Сейчас у меня уже нет на это времени. Иногда я для удобства переходил на повествование от третьего лица. Мне понравилось.

Если ты все-таки прочитаешь мое письмо, то, возможно, оно тебе о чем-то напомнит. О чем-то, что ты так хорошо умел в раннем детстве. Ты до сих пор не бросил читать, и, наверное, дочитаешь и до конца. Правда состоит в том, что мне это не так уж важно. А если у нас все пройдет по плану, то тебе это и необязательно делать, ведь ты и так все узнаешь, только из других источников. Просто я не нашел лучшей идеи, чем заполнить ожидание.

Мне просто понравилось, как дни и чистые листы заполняются словами. Будь моя воля, я бы и жил так до конца дней. Одиночество и тихий несложный труд всегда нравились мне гораздо больше, чем такое вот неприятное, прошу прощения, подвижничество, в которое меня втравила любимая женщина. Мерцающая в окне линия морского горизонта, на мой вкус, зрелище куда более захватывающее, чем те бои быков или шоу трансвеститов, которые с удивительным однообразием демонстрируются в странном театре под названием «Лабиринт». Фасолевые консервы и спальник у стены – не такая уж высокая плата за право не быть актером в этом спектакле.

Кстати, а почему мне не пришло в голову просто признаться Маше в любви?

Почему я вообще не нашел ничего лучшего, кроме как влюбиться в нее? Ведь можно было как-то обойтись! Зачем вообще нам встретилась эта цыганка с мерцающими зелеными глазами, эта хозяйка горы, всегда оставляющая хвост в руках преследователей, эта belle, в которую мы все трое не нашли ничего лучшего, кроме как влюбиться без памяти?

Ну ладно – Рыжий. Он – человек без сердца. Он – животное, и жестокость для него – норма. Как он там сказал этому юнцу? «Мороз всегда побеждает цветы»?

Но Морган! Вот чего я не ожидал: торопливого равнодушного взгляда, которым он мазнул меня на прощание. Морган, который говорил, что быть свободным – это значит иметь возможность умереть за то, во что ты веришь!

Морган не спросил меня, почему я так уверен в своих силах. Он не заставил меня десять раз повторить план, придираясь к деталям. Он вообще не спросил о деталях. Почему я так уверен, что справлюсь? Уж Вуул-то при виде открытых гейтов точно не потеряет самообладания. И наверняка он придумал, как сохранить боеспособность своих псов. Ведь он же этого ожидает!

И вообще – из чего следует, что «выпейменя» сработает именно так? Именно как повсеместное раскрытие гейтов?

Но это неважно. Малыш будет спасен. И эти двое, охотник и оборотень, уцелеют и вернутся во Фриланд. Даже если не сразу — ведь возможен такой неудачный расклад, что у них не получится вернуться сразу. Все равно они найдут способ, они придумают, как вернуться. В этом я не сомневаюсь.

Я только сейчас понял: я совсем не ожидал, что он так безропотно уйдет. Но он ушел. Он же видел, на что способен Вуул. Он же видел Яму! Всё, что там происходит – просто. И всё это вполне можно воссоздать в Лабиринте.

Неужели Морган думал, что я всё это выдержу?

Рыжий уверен, что потеря человеческого облика – это вовсе не так уж страшно. И даже поправимо. Неужели и Морган тоже так думает?

Ну, может быть. Ведь он был на войне и знает, как это происходит.

«Не трясись, всё получится»? Что может быть глупее!

Морган ушел и не оглянулся. Он прав, конечно: ведь в лапах Вуула Малыш. Это куда страшнее... всего.

Да и потом: сейчас ведь в Лабиринте вообще принято так себя вести. Сейчас совершить предательство – это все равно что потерять невинность. Сначала немножко больно и неприятно, но надо потерпеть и пережить. И, скорее всего, всё будет хорошо.

Я считаю дни. Срок приближается гораздо быстрее, чем мне хотелось бы. Вряд ли я могу ошибиться: на маяках Фриланда на пульте управления лампой всегда есть очень точные часы и календарь. Я поставил таймер на вечер того дня, который предшествует празднику. Потому что перед уходом я хочу последний раз переночевать в нашем Доме.

Он тут совсем недалеко, я всегда чувствую как будто его теплое сонное дыхание у щеки. Аои-тян сейчас там одна, если только проводники не используют сад как точку выхода в Лабиринт.

По крайней мере одно лекарство от любви мне точно известно.

Каждый лабиринтец его знает.

Уже много дней с моря дуют свирепые снежные ветра, и маяк оброс длиннющими сосульками, как устрашающей косматой бородой. Утром я хожу гулять по скользкому замерзшему морю, и солнце тускло, как в Исландии, светит над горизонтом, мигает красным глазом, ныряет в туманной морозной дымке. Нос замерзает, ноги коченеют, я поворачиваю назад, набираю полную охапку дров из штабеля, тащу ее наверх и отогреваюсь около железной печки.

Но сегодня солнце разогнало тучи и поднялось повыше, с сосулек льется, снег вокруг маяка размок в непролазную кашу. Относительно твердой осталась только одна тропинка, уводящая через каменистые холмы от моря.

Через Теслу, мимо нашего Дома, к Границе.

Прощай, мой дорогой лабиринтец. Сейчас я запакую тетради, а завтра оставлю кому-нибудь в городе с запиской: «Отправить на случайный адрес в Лабиринте».

На этих словах почерк в рукописи меняется. Он похож на почерк Дмитрия Печкина, но все-таки это уже совсем другая рука.

Глава 31. Обмен

1.

Граница выглядела как дверь – зеленая дверь в длинной каменной стене на окраине Теслы. Я бросил перед порогом маленькую коробочку, похожую на детский кубик, и раздавил ее каблуком. Коробочка сломалась с приятным хрустом, как тонкое печенье, на земле осталось пятно серой пыли. Я открыл дверь – и сразу понял, что искать мне на этот раз действительно ничего не придется.

Они ждали меня. Свет прожекторов создавал слепящую стену – почти сплошную на первый взгляд, я невольно прикрыл глаза ладонью. Зачем им столько прожекторов посреди дня? За стеной прожекторов стояла стена людей: море людей в камуфляже, масках, фуражках, погонах, они стоят за раскрытыми дверями машин, за строем высоких щитов и просто так. До строя – совсем недалеко. У кого-то из них направлено на меня оружие, у кого-то – нет; и тут же я поймал взглядом красную точку, прыгнувшую мне на грудь.

– Не вздумайте стрелять! – крикнул я (было непонятно, слышит ли меня кто-нибудь: в небе стрекочут лопастями два вертолета, ослепляя меня еще несколькими прожекторами, а еще вокруг воет несколько сирен). – Я специально перелил вещество в хрупкую бутылку, и она разобьется! Вот оно, – я нарочито медленно поднимаю сумку и раскрываю, чтобы показать крышку посудины.

– Покажите емкость полностью.

Звук идет из огромного динамика прямо передо мной, по центру вооруженной толпы. Отрывистый незнакомый голос, лишенный всяких эмоций.

– Есть контакт, – бормочу я. Медленно открываю сумку. Издалека то, что я достаю из нее, выглядит как стеклянная бутыль с коротким широким горлом, наполненная чем-то красным.

– Годится? – громко спрашиваю я, держа бутыль за донышко.

– Откройте емкость, – немного помедлив, говорит громовой голос.

– Серьезно? – удивляюсь я. И поднимаю голову. – Вуул? Ты правда хочешь, чтобы я открыл бутылку? Ну, я могу.

И я кладу руку на крышку.

– Нет, стой.

Это включился другой динамик. И голос этот мне знаком. Только почему-то дышит Вуул тяжело, с присвистом, как астматик.

Происходит короткая заминка. В динамиках слышно тяжелое дыхание.

– Разумно, – бормочу я нарочито негромко. И убираю руку – нарочито осторожно. У меня хватает духу играть. – Не беспокойтесь, вы сможете всё проверить, когда мы обменяемся, – говорю я, снова повысив голос. – Где Малыш? Я его не вижу.

Мне холодно – в Лабиринте промозглая весна, пронзительный ветер, но спину греет сухим домашним теплом открытый портал. Сделать шаг назад – и я в безопасности. Наверное, они не стреляют еще и поэтому: ведь у Вуула уже есть неудачный опыт стрельбы по проводникам на пороге гейта. Я засовываю бутылку в сумку, прижимаю ее к боку локтем и кричу:

– Где Малыш и ЧП? Уберите чертовы прожектора, у вас что, близорукость у всех? Без прожекторов среди бела дня промахнетесь с пятнадцати метров? Вон, – я хватаю себя за ворот продырявленного на груди пальто, по которому пляшет красная точка, – один уже не промахнулся, хоть дело было и ночью!

Не знаю уж, что они думают, но несколько слепящих ламп гаснет, вертолеты поднимаются повыше, и даже сирены стихают.

– Ну? – говорю я более спокойно. – Давайте покончим с этим. Вуул, тебе ведь нужен эликсир? Или нет?

Спустя несколько бесконечных секунд стена щитов передо мной немного раздвигается. В узком проеме я вижу Малыша и ЧП.

На Малыше – теплая форменная курточка с бычьей головой на груди. Пса он держит на поводке. На ЧП – намордник, жесткий, из толстой проволоки. Лицо Малыша… почему-то всплыли в памяти фотографии позапрошлого века: лица мальчишек, работавших на первых промышленных конвейерах. Гладкие, спокойные, со сдвинутыми бровями. Взрослые.

Потом Пес громко взлаял сквозь намордник и рванулся на поводке, встал на дыбы. Малыш длинно всхлипнул, и взрослое лицо сломалось. Малыш мгновенно снова стал ребенком: широко раскрытые глаза, живой щербатый рот. Несколько раз он неуверенно переступил – почти на месте, как будто топтался перед какой-то невидимой преградой. А потом сорвался и побежал, выскочил из строя щитов. Пес почти тащил его за поводок. Я упал на колени, Малыш налетел на меня и судорожно обхватил за шею.

– Аптека, – говорил Малыш, захлебываясь рыданиями, – ты не сон? Фриланд – не сон?

– Ах вы сволочи, – говорил я, крепко прижимая его к себе. – Нелюди. Малыш, чего же ты тут натерпелся? Как же так можно?..

– Ведь ничего не осталось, – говорил Малыш сквозь рёв, – никто мне не верил, никто… и фотографий нет… только ЧП…

Я заметил, что он практически перестал картавить. ЧП прыгал вокруг нас и восторженно лаял.

– Погоди-ка, – сказал я Малышу, отпустил его, поднялся на ноги и содрал к чертям кошмарный намордник с ЧП. Малыш весело и облегченно засмеялся сквозь слезы. И вдруг расстегнул форменную курточку и скинул ее прямо на землю, выпутавшись из рукава.

– Пойдем, – он уцепился за мою руку. – Пойдем домой.

– Погоди, Малыш, – косясь на красную точку посреди груди, сказал я. В волосах Малыша запуталась такая же красная точка. Даже на шерсти Пса она маячила. – Вы идите. Я вас догоню. Мне надо тут задержаться, кое-что отдать. Слушайте, – громко сказал я, обращаясь к стене людей, – а если я просто поставлю тут бутылку, и мы пойдем? Вуул, тебе ведь нужна только бутылка. Вот она, – я вытащил ее из сумки.

– Так дело не пойдет, – тяжело дыша, сказал Вуул.

– Поставьте емкость на землю, – захрипел второй динамик. – Руки за голову! Отпустите ребенка!

– Ну вот, видишь, – сказал я Малышу. – Идите.

– Нет! – из глаз Малыша снова брызнули слезы, он повис на моей руке. – Нет, я не пойду! Ты не знаешь, какие они! Они тебя убьют!

– Ну что ты, Малыш, – сказал я. – Кто меня убьет? Я сейчас им отдам вот это, они просто проверят, что всё в порядке, и я вернусь. Ты иди. Дойди до Дома, подождите меня там. Там Маша, Аои, Морган, Рыжий, вместе подождите. Я скоро.

Малыш вдруг отстранился.

– Ты непавду говоишь, – сказал он, еле произнося слова. – Моган и Ыжий в Лабиинте.

Откуда он это знает?

– ЧП, – сказал я. – Уведи его. Скорее.

ЧП секунду смотрел мне прямо в глаза. А потом тихо и быстро втерся между мной и Малышом и, как пастушья собака, начал теснить его в сторону.

– Нет! – закричал Малыш. – Нет, ЧП, ты не понимаешь! Нельзя его бросать! Они убьют его!

– Малыш, – раздался позади ясный голос. Знакомый голос, который прошил меня, как выстрел в спину. Я обернулся.

В проеме гейта стояли Маша и Голдхейр. В первую секунду я не узнал его. Длинная кольчуга на нем сверкала, как поверхность быстротекущих глубоких вод, легкий красный плащ лежал складками, словно был медным. Длинное копье, толщиной с молодое дерево, казалось в его руке тростиночкой.

Ни он, ни она не посмотрели на меня. Маша взяла за руку Малыша, Голдхейр наклонился и потрепал Пса по голове. И гейт пропал без всяких следов, как будто его никогда не было.

2.

Вот теперь всё будет хорошо. С облегченным вздохом я поставил бутыль на землю и поднял руки. Стена щитов сломалась, и я мгновенно очутился внутри нее. Что-то хрипло закричал динамик, замелькали сосредоточенные глаза рослых спецназовцев под масками. Наручники укусили руки. Бутыль с большой быстротой и аккуратностью переставили в какой-то контейнер и понесли; оказалось, что толпа не так уж и густа, и между спин я хорошо видел, как контейнер поставили на устойчивый раскладной столик, и сгорбленный старичок в капюшоне, расписанном по краю золотой вязью букв, открыл крышку.

Интересно. Старичок проделал над раскрытым горлышком какие-то манипуляции и немного помедлил. Я наблюдал с любопытством: меня бережно придерживали сзади за наручники, но не спешили никуда вести. Я увидел глаза старичка под капюшоном: они были совершенно круглыми, он повернулся к Вуулу и всплеснул руками, а тот выхватил бутыль из контейнера, вгляделся в нее, сунул внутрь палец и облизал. Его холеное лицо исказилось, и он с размаху шваркнул бутылью о дверцу стоящей рядом машины. Брызнули осколки.

– Варвары, – сказал я и с сожалением прищелкнул языком. – Вот ктó так делает!

В воздухе стойко повис чудный аромат.

Душистый аромат замечательного земляничного сиропа Аои-тян.

Вуул повернулся и посмотрел прямо на меня.

– Ты пожалеешь об этом. Очень горько. И очень скоро.

Снова взвывают сирены. Меня за наручники мгновенно сгибают пополам, и начинается стремительное движение.

– Эй, говядина, мне тут сказали, ты меня уже слышишь, – раздается из динамиков скучающий громовой голос. Знакомый голос, скучливо, с царственной ленцой растягивающий слова. – Посмотри-ка на это. Знаешь, что это такое? Говядинааа…

Стремительное движение останавливается так резко, что у меня клацают зубы. Хватка ослабляется, я могу немного распрямиться. Что происходит? Это же... Рыжий. Рыжий говорит из динамиков! Что он делает?

В вое сирен прорезается пауза. И вдруг молчание распространяется вокруг нас кругами, как будто камень упал в клубящуюся ряску машин, фуражек, камуфляжа, масок, погон.

– Связь мне, – бросает Вуул, тяжело дыша.

– Ну, кароч, ты понял, нет? – говорит громовой голос Рыжего. – Шевелите мозгами скорее. Меняю склянку на Печкина.

– Что ты творишь, Рыжий, зараза! – кричу я.

– ...аэрорельс... – шуршат переговорники. – ...станция «Зиккурат-молл»...

– ...угрожает... ПМ... заложники... вещество…

Меня, конечно, никто не слышит: тишина на земле только кажущаяся.

– Только без глупостей, слышишь? Мне склянку-то разбить ведь секундное дело. Говядинаааа, ты где там? Что-то вы не торопитесь совсем.

Что ты делаешь, оборотень? И куда делся Морган?

– Дайте мне наконец связь! – гремит яростный голос Вуула.

Вокруг суета. Вуул длинно выдыхает, его тяжелое дыхание слышно во всех динамиках. И говорит:

– Что же это ты творишь, должник?

– Мягкий дракон тебе должник, – говорит Рыжий и делает паузу. – Ну что? У вас товар, у нас купец. Меняемся, нет?

Вуул молчит. Все молчат.

– Я не пойду, – как можно громче говорю я. И тут же мир чернеет. Как тогда, когда меня подстрелили, думаю я, по-рыбьи разевая рот. Но сейчас меня просто ударили под дых, и перед глазами проясняется очень быстро.

– ...нет, зачем спеленывать, – выплывает голос Рыжего. – Он пойдет, что вы его слушаете…

– Я не пойдкху... кху... кху…

– Зачем же тебе это надо, оборотень, – задумчиво говорит Вуул.

– А тебе не положить? Может, он любовь всей моей жизни, – Баламут усмехается. Мне странно слышать эту знакомую усмешку, усиленную динамиками во сто крат. – Ну что? А то мне, знаешь, теперь терять нечего.

Вуул молчит, размышляет. Он вообще удивительно немногословен.

– А где ваш третий? – вдруг спрашивает он. – Охотник. Как его. Вы ходите втроем.

– Моргунов погиб, – скучно говорит Рыжий.

…А почему мир чернеет сейчас?

3.

– Неправда-а-а-а-а-а!

Я с удивлением понимаю, что это мой собственный вой. Оказывается, у меня еще достаточно воздуха. Это я кричу, обвисая на держащих меня руках. Так, что меня, видимо, слышно даже в микрофон Вуула.

– Правда, Митька, правда, – слышу я, как сквозь толстое стекло, грустный громовой голос Баламута. – Какие-то упыри все это время за нами гонялись, нам приходилось постоянно бежать. Как выследили на третий день, так ни разу поспать не дали больше четырех часов подряд. Менты, армия, вся эта шушера. Мы же теперь международные террористы номер один, ты в курсе? По всем каналам только наши три морды и крутятся. Но он же хитрый... был.

Тычок под ребра снова лишил меня воздуха, я захлебнулся криком.

– ...Ну, а потом одна группа села нам на хвост на объездной в какой-то страшнейшей дыре, – снова выплыл грустный громовой голос Рыжего. – Привязались плотнячком, у нас машина хорошая и у них тоже. И палят почем зря, вообще не смотрят вокруг, а там же люди! Ну, он подбил их из какой-то базуки. Они красиво кувыркались. Но его задели... тоже. И вот, эта отрава спасена, а Морган...

– Да, но где он? – задумчиво спрашивает Вуул.

– Я его похоронил, – буркнул Баламут. – А где – вы никогда не узнаете. Тогда-то я и понял, что дело не стоит того, – у него вырвался какой-то всхлип. – Когда Моргана похоронил. Печкин, разве дело стоило того, чтобы протерять даже только одного Моргана?

– Да-да, – медленно говорит Вуул. Он выбирается из ближайшей машины, прижимая к уху гарнитуру. В руках у него планшет, ухоженное лицо задумчиво и немного удивленно. – Слеза ребенка... Отличная же, долгоиграющая была идея – про слезу ребенка!.. Хорошо, оборотень, ты получишь то, что хочешь. Давай обговаривать детали. – К нему наклоняются и что-то неслышно спрашивают, и он оборачивается ко мне. – Нет, зачем же. Разве это не прекрасно? Это болевой шок души. В последнее время всё меньше людей способны переживать его так непосредственно. Им стало скучно и отвратительно испытывать душевную боль, и они разучились кричать... Зато как восхитительно долго они из-за этого страдают впоследствии! Я бы сказал: упорно страдают... Ничего, сейчас наступит реакция, он замолчит.

Дальнейшее я слышу плохо.

– ...Станцию очистить от людей…

– ...требует одного переговорщика и одного сопровождающего. И пилота…

– ...Кто занимается станцией?..

– ...поменять сопровождающего? Ну поменяйте…

– Это я виноват, – шепчу я.

– ...вагон взрывать нельзя, порвется ось…

– ...насрать на ось!!!

– Товарищ полковник!

– ...а станцию?..

– Это я виноват.

Сирены, сирены.

– ...дайте, дайте ему кого он хочет…

– ...а что, он нас видит?

– ...Да просто издевается!..

– The war is lost.

Искаженный голос из-под маски:

– Вперед.

Я иду.

– Это я виноват. Зачем я вообще всё это придумал? Я слишком в тебя поверил. Я заигрался. Не бывало таких, как ты. Никогда в мире не бывало таких, как ты. Я и правда решил, что ты супермен. Что у тебя хватит сил справиться с системой. С драконами и змеями. Разве дело стоило того? Рыжий за Нику залез с ногами в ад, но куда мне теперь идти за тобой?

– Заткнись, – говорит жлоб в штатском. Мы идем к двери кессона, гуськом, совсем как при переходе Границы, только впереди – переговорщик в штатском, с обаятельным плоским лицом, за ним я и последним – автоматчик в маске, тычущий мне в спину дулом. На меня последние несколько минут постоянно направлено какое-нибудь дуло.

– Не бывало таких, как ты. На кого так же железно можно было бы положиться. Зачем же ты так подвел меня? Это я, я во всем виноват. Правильно Маша на меня не посмотрела. Что надо сделать, чтобы все переиграть? Как ты мог! Ты же выживал там, где нам и не снилось!

4.

Меня стало двое.

Одни я – равнодушен. Мне все равно. Я будто со стороны чувствую дуло автомата между лопаток, смотрю на стены лифта, на плавно перемещающийся вверх указатель высоты, на холодное гладкое лицо переговорщика. Как в не слишком интересном кино, слушаю бормотание какого-то сумасшедшего. Кто это говорит?

А, ну да. Это говорю я.

– Война проиграна. Как теперь это отменить? По каким правилам в это играть? Может, там где-то остался автосейв? В нашей Стране время не всегда идет равномерно. Может быть, там кто-нибудь умеет поворачивать его назад? Я поищу и найду.

Второй я – говорю. Я понимаю, что теоретически мог бы перестать говорить. Я понимаю, что не хочу, чтобы меня слушали эти двое, инквизитор и палач, и еще несколько сотен палачей через навешанные на меня микрофоны, и еще один – вот этот, равнодушный и отстраненный, сидящий внутри моей головы. Я понимаю, как называется мое состояние на мудром языке психиатрии. Я даже понимаю, что сейчас снова получу по селезенке или по почкам, я всё понимаю.

– Я пойду туда, я не обойду это место, любая дорога теперь приведет туда. Баламут приведет меня к холмику в лесу, к маленькому холмику, заложенному дёрном. Маленькому. Скажет: здесь. И что я тогда тебе скажу? «Прости меня, Морган, это я виноват»? «Лучше бы это я лежал под этим холмиком»? «Пожалуйста, прекрати это»? Мёртвым ведь все равно. И тебя нет под этим холмиком, и где ты? Можешь ли ты это прекратить? Есть ли во вселенной такой Лабиринт, где ты сейчас ходишь? И говорить я буду только с собой. И с травой. А через год этого холмика уже не бу... не бууууу…

Бесстрастный наблюдатель во мне отстраненно слушает, как слова иссякают. Я ищу еще слова, потому что вот этот звериный вой совсем не нравится бесстрастному наблюдателю. Я не могу найти слов. Мы едем в лифте. Переговорщик наконец говорит недовольно:

– Это будет мешать. Заткни его хоть на пару минут.

Автоматчик снова коротко тыкает меня под ложечку, и я снова захлебываюсь. Автоматчик железными пальцами берет меня за локоть. Двери лифта открываются.

5.

Да; вот это хорошо, это правильно, отмечает мой внутренний наблюдатель. Сейчас ты займешься делом, и это ужасное утихнет хотя бы на несколько минут. А потом, может быть, будет уже все равно. Сейчас тебе надо переубедить Рыжего, а времени у тебя мало, и говорить тебе не дадут.

Первое, что я вижу – что флакон открыт. Второе – что держит его какой-то незнакомый человек: долговязый, сутулый, в серо-синем камуфляже, в черной, разрисованной черепами и кинжалами бандане, с ремнями по-партизански крест-накрест через грудь. На ремнях две расстегнутые кобуры с торчащими рукоятями, как у пирата. Я смотрю на рыжие волосы под черной банданой, я понимаю, что это – Баламут. Но я не узнаю его.

Баламут держит в одной руке пробку, а в другой – откупоренную бутылочку. На его ухе гарнитура хэндз-фри, на шее болтается на шнурке любимый андроид. Он стоит у центральной двери застывшего вагона. Все двери распахнуты, вся станция залита светом, как бальная зала. В динамиках отчетливое тяжелое дыхание Вуула. До Баламута десять метров. Семь. Пять. Мы останавливаемся. Сейчас.

– Рыжий, я не поведу тебя через Границу, – выпаливаю я, и внутри все скручивается в ожидании удара. Но удара нет – видимо, решено не нервировать террориста.

– Освободите ему руки, будьте добры, – равнодушно и вежливо говорит Баламут. Переговорщик так же вежливо и с готовностью отзывается:

– Да, разумеется. Но вы должны понимать, что он пока останется на месте.

– А ты положи пукалку, – не слушая, говорит Рыжий автоматчику. Переговорщик коротко, не оборачиваясь, кивает головой назад. – На пол. Вот так. Пусть полежит. Наручники.

Сзади щелкает. Руки освобождаются. Мой локоть, однако, сопровождающий не отпускает.

– Рыжий, зачем ты это делаешь? Ты понимаешь, что ты делаешь?

– Передача одновременно, по твоему знаку, – заполняет станцию голос Вуула. – И молись, если ты мухлюешь.

– Чего я точно не буду делать, так это молиться, – холодно говорит Баламут.

– Рыжий, уезжай сейчас же. Еще не поздно. Остановись. Ты не впустишь его в нашу Страну, ты этого не сделаешь!

– Да нет, Мить, вообще-то сделаю, – серьезно и холодно говорит Баламут. И переговорщику:

– Сейчас я зайду в вагон. Передача на пороге, сразу после передачи вы и ваш сопровождающий должны будете сделать два шага назад с поднятыми руками. В случае нарушения процедуры пеняйте на себя, потому что станция заминирована.

Он спокоен, как ледышка. Как сосулька. Как Морган.

– Не беспокойтесь, это не в наших интересах, – любезно, в тон ему, отзывается переговорщик.

– Рыжий, ведь это потом не исправить. И я тебя не смогу простить. Я не смогу потом не ненавидеть тебя. Рыжий, ведь Морган погиб не за то, чтобы ты меня спасал, а за то, чтобы не дать им ключ от Фриланда. Рыжий, ведь там же наш Дом. Он же у самой Границы! Как Брестская крепость! – Я начал говорить спокойно, но теперь почти кричу. – Ты этого не сделаешь! Там же твои лисята! Там же Маша, Рыжий!

Я смотрю на него, пытаюсь поймать его взгляд, пытаюсь поймать в нем что-то живое. Но я не узнаю его, и не из-за камуфляжа и пистолетов, и из-за глаз. Я вообще не вижу его глаз. Светлые глаза Баламута ясны и пусты, как захлопнутые форточки. Он уже всё решил, и я не успею его отговорить.

– И ты думаешь, мне не пришло в голову всё то, что ты мне можешь сказать? – спрашивает он. И взглядывает на переговорщика. – Вы готовы?

– Готовы, – отвечает тот.

Я ничего не успею сделать. Если бы не каменная хватка сопровождающего, можно было бы попробовать прыгнуть и выбить у Баламута склянку – тогда она разобьется почти наверняка. Но, может, я успею в момент передачи. Должен успеть.

– Вы еще успеете наворковаться, – гремит динамик. – Действуй, оборотень.

– Сейчас, – Рыжий взглядывает на спецназовца. – Крышку закрою только.

Глава 32. Последний переход

1.

Светлые глаза Баламута вспыхивают огнем. Как у анимешного демона: трудно поверить, что это человеческие глаза. Он улыбается в тридцать два зуба. Он плотно завинчивает пробку и добавляет:

– И шнурки постираю.

Спецназовец спокойно поднимает свободную руку и очень аккуратно бьет переговорщика кулаком по темечку. Обаятельное лицо халдея обессмысливается, и он так же спокойно и молча оседает вниз. Тяжелое дыхание в эфире прерывается. Спецназовец хватает меня за шиворот, и мы втроем с Рыжим вваливаемся в вагон.

– Жми, шеф! – дико вопит Рыжий. – Вперед!

Спецназовец дает короткую очередь в пол (когда он успел забрать автомат?!) Во все стороны летят ошметки пластика. Вагон содрогается, захлопывая двери. И сразу двигается с места, быстро, привычно набирая скорость.

Баламут хохочет. Его глаза светятся, как неоновая реклама, он висит на поручнях и заходится хохотом, как полоумный. Автоматчик отпускает меня и знакомым жестом сдирает с лица маску.

– Прости, Мить, – говорит он. – Я... немного жестко там тебя…

Я понимаю, что не в состоянии вдохнуть.

– Больше всего мы боялись, что ты его узнаешь, – заходясь от смеха, выдавливает Баламут, – но ты бы там маму родную не узнал…

– Рыжий, прекрати истерику, – смущенно басит Морган. – Мить…

– Но ты же... он же…

– Что, ты поверил этому балаболу? – виновато говорит Морган. – А историю-то наплел, я сам чуть не заплакал…

– Я сначала даже предлагал сказать, будто это я его убил, – давясь хохотом, продолжает Рыжий. – Ну, чтобы забрать склянку... Но он сказал, что ты не поверишь, а нам было нужно, чтоб поверил...

Стоп-кадр: как в тумане, мой кулак летит прямо по направлению к его полыхающему диким весельем лицу.

2.

– Честно говоря, если бы я думал, что ты это так будешь переживать, я бы стал делать как-то по-другому, – виновато говорит Морган, передвигая рычажки на пульте.

– Ну а как ты думал, я это буду переживать?! Придурки... удоды... я ж там реально чуть не спятил…

Мы сидим в кабине пилота, вагон уже набрал привычную скорость и теперь, не останавливаясь, летит по оси. Самого пилота мы выпустили только что, две станции назад. Рыжий при этом безостановочно хохотал, болтал, охал и ощупывал скулу, Морган поминутно виновато просил у меня прощения, а я молчал и был зол как черт. Молодой бородатый дядька-пилот, выходя из вагона, оглядывался нанас с недоумением. Кажется, мы не очень вписывались в его представления о международных террористах.

Вертолеты заполняют мир вокруг громовым стекотанием, но из звуконепроницаемого аэрорельса мне кажется, что мы едем по кузнечиковому полю. Они не стреляют: кабина, по словам Моргана, пуленепробиваема, к тому же мы двигаемся чересчур быстро. Стреляя по такой быстрой мишени, можно запросто повредить «нерв». А при падении вагона бутылочка с эликсиром наверняка разобьется.

– ...Ну и вот, – продолжает Морган, щурясь вперед, – а потом я смотрю – он какой-то вовсе смурной. И говорит, причем глаза на мокром месте…

– Не было такого!..

– ...да было, было... «Ты, говорит, как хочешь, а я не могу. Митька же, говорит, у нас нежный, его же соплей перешибешь. Тявкни погромче, а ему уже страшно. Они ж там из него за час такое якитори сделают, что никакой Айболит потом обратно не сошьет». Ну, мы стукнулись лбами и придумали эту комбинацию.

– Между прочим, оба! – ревниво говорит Баламут. – А побили только меня! Морган, почему он побил только меня?

– Его тоже побью, – пробурчал я.

– Побей, – виновато говорит Морган, поворачивается ко мне и зажмуривается.

– Анбиливбл! Каваи! Когда ждать извещения о будущем бракосочетании? – экспрессивно восклицает Рыжий и смахивает несуществующую слезу. – Между прочим, Кэп, сколько времени?

Морган разожмурился и сказал:

– Вон часы на пульте, не судьба посмотреть? Одиннадцать сорок шесть. Девять минут еще. Мить, ты в случае чего... я того... в любое время…

– У него нормально, кстати, удар поставлен, – заметил Баламут, хихикая, и снова осторожно подвигал рукой челюсть. – А я-то думал, он у нас совсем конченный пацифист, Фродо Сумкин, хоть сейчас крылышки приделывай…

– Так какой у нас план? – спросил я.

– Да все просто, – сказал Баламут. – Через девять минут мы вытряхнем в атмосферу эту красную бурду из склянки. Потом поищем гейт. Не может же быть, чтобы хоть одного не нашлось на какой-нибудь станции! Ну, мы поищем и найдем.

– Лихо, – оценил я. – А если не найдем?

– Если не найдем, сдадим им Рыжего на опыты, – сказал Морган. – Да найдем. Мы же все трое будем искать.

– Ему еще что-то не нравится! – экспрессивно воскликнул Рыжий. – Он еще нос воротит!

– Ребята, – говорю я. До меня вдруг доходит, что они для меня сделали. – Спасибо вам.

– Это всё понятно, – говорит Морган, щурясь. – А вот почему улетели вертушки?

В этот момент свет в кабине гаснет. Вагон, летя по инерции, начинает замедлять ход.

Мы неподвижно висим на нити «нерва» между станциями. Ни одна лампочка не горит. Кабину заливает стратосферный свет. Морган, тихо и люто матерясь, щелкает рычажками на пульте.

– Кэп? – произносит Баламут дрожащим голосом.

– Они его полностью обесточили, – цедит Морган. – Полностью обесточили аэрорельс! Никто этого никогда не делал, считается, что слишком высока вероятность падения вагонов…

– А как же мы тогда держимся? – я непроизвольно хватаюсь за ручки и усилием воли заставляю себя отпуститься.

– Механическое крепление там тоже есть, – торопливо говорит Морган и ныряет под пульт: видимо, ищет аварийную схему. В этот момент «нерв» начинает содрогаться.

У меня мгновенно пересыхает во рту. Баламут замирает, глаза у него становятся шире лица.

– Спецназ!..

– Рыжий, – спокойно говорит Морган, продолжая споро щелкать чем-то под пультом. – Иди. Возьми автомат, прострели окно. Осталось три минуты.

Баламут подхватывается и убегает в салон. Вагон печально и плавно покачивается, как большая муха на дергающейся паутинке.

– Только держись крепче, слышишь? – кричит ему вслед Морган. – А то сдует ветром!

Из вагона раздается автоматная очередь, звон стекла и какой-то писк. В кабину немедленно врывается ветер – сырой, мощный и очень холодный. В вагоне Рыжий возится и хрустит битым стеклом.

– Да, – бормочет Морган, продолжая шуровать под пультом. – А вот про отдачу-то я ему напомнить забыл…

Ёжась от ветра, я выглянул в салон.

Рыжий сидел на полу, автомат на ремне лежал у него на груди. Он почему-то прострелил не окно, а дверь. Ветер, врываясь в обрушенный проём, кружил по салону пыль и мусор.

– Ну он и швыряет, – кашляя, изумленно сказал Рыжий и завозился. – Ну что? Пора?

Он вскочил и вытащил из кармана кувшинчик. Да, вот он: переливающийся бриллиантовыми гранями фиал с рубиновой глубиной внутри. Он выглядит очень странно здесь, в разгромленном вагоне аэрорельса, в запыленной загорелой руке Баламута, рядом с висящим у него на шее калашниковым. Странно, думаю я: несколько минут назад, когда я увидел в руке Рыжего откупоренный флакон, я совсем не обратил внимания на его красоту.

Цепляясь, Баламут сделал осторожные несколько шагов вперед. Морган наконец бросил копаться под пультом и встал рядом со мной в дверях, глядя на часы. И тут мы все трое вздрагиваем: вагон снова освещается.

– Ну, не дури, оборотень.

Голос из динамиков почти осязаем. Он врывается в уши почти как холодный мощный ветер, который треплет нашу одежду и волосы. «Нерв» перестает дрожать.

– Хватит баловаться.

Если бы не громкость, этот голос звучал бы сейчас почти как нормальный, человеческий.

– Не тебе спасать мир, ты и себя-то спасти не смог. Ты сейчас собираешься вылить в унитаз самую большую ценность, которая тебе когда-нибудь попадет в руки. Возможно, в пересчете на грамм это вообще самое ценное вещество из всех, что когда-либо попадали в руки человеку. Ты действительно собираешься его отдать за просто так? Только потому что тебе так сказали?

– Рыжий, – говорит Морган. – Время.

Баламут, стоя у разбитой двери, молча кладет руку на крышку фиала.

– А они знали, о чем говорят – те, кто хочет открыть гейты? Открыть человечеству ворота в вашу Страну! Представь себе, что все они – они! Все эти ничтожества, которых ты по справедливости презираешь! Все эти жрущие, срущие, ржущие хлынут на зеленые поля и луга Свободной Страны! Представь, у тебя же хорошее воображение, хотя тут хватит и средненького. Все эти полуживотные, давно отказавшиеся от всех даров, которые у них были, вся эта тупая, ленивая, лживая, агрессивная протоплазма затопит ваш прекрасный Фриланд! ...Ведь они уже загадили одну планету – о, какая это была чудесная планета! Изумительное, совершенное, любовно построенное жилище! Ведь они съели ее, проели насквозь, как черви яблоко. Ты думаешь, Фриланд ждет другая судьба? Они же начнут там продавать и покупать, начнут строить кладбища, капища и курорты. Заведут границы, заборы, интернет, машинки для стрижки собачек. Будут пилить деревья, копать котлованы. Начнут делать карьеры, выступать с речами, ставить условия, проводить решения. Разве вы сможете с этим справиться? Я тебя умоляю! Здесь они задыхаются в собственных испражнениях – так теперь вы хотите впустить их вонь в свой Фриланд? И они ведь начнут воевать. Что вы будете делать, когда они принесут атомную бомбу? Ведь туда можно пронести что угодно, сам знаешь.

Рыжий стоит на краю пропасти, так что мне кажется, что автомат, висящий на шее, вот-вот утянет его вниз. Его рука лежит на крышке фиала. Ветер треплет огненные пряди, заслоняя от нас опущенное лицо.

– Но даже если я ошибаюсь, и эти ваши картонные короли так мудры, что все это продумали. Слушай, но неужели они не смогут справиться и без вас? Ведь вы – только один отряд из сотен. Ты это знал вообще? Или вам сказали, что вы вытащите цивилизацию из дерьма в гордом одиночестве? Но, наверное, благородные элои не соврали. И что же, вы, дворняжки, думаете взять приз на маршруте, где работают все эти породистые профессионалы высшей школы? Да они обойдутся без вас три тыщи раз. Ведь они же вам дали это поручение только из жалости, чтобы вы не чувствовали себя ущербными. Или ты правда веришь, что вас не подстраховывают, и вы – полноценное звено этой цепи?..

И еще подумай вот о чем, оборотень. Ты ведь уже понял, что никакой гейт в вагоне не откроется. Что бежать вам некуда. Тебе и твоим друзьям. Конечно, сейчас вам море по колено, и вы не боитесь умереть. Но с чего ты взял, что вас ждет смерть? Ты даже на час не захотел оставить своего проводника в моих руках, о, ты был чертовски прав, оборотень. Ведь тебе бы потом пришлось смотреть на то, во что бы он у меня превратился. А теперь у меня будет не час. Ну, твоему проводнику-то, предположим, будет легче всех, он – мягкая материя, он просто и быстро сойдет с ума. Может быть, мне на это хватит и часа... А не хочешь ли увидеть, во что у меня превратится твой охотник? Ты ведь уже видел их – тех, кого вы там прозвали «условно людьми». Но это люди, Рыжий. Кое-кто из них когда-то был похож на Моргана. Ты скажешь, что он никогда таким не станет, ни при каких обстоятельствах. Но потом я приведу его к тебе, и ты увидишь, что ошибался. Он – единственное, во что ты веришь в жизни; ты думаешь, что он сделан из стали, но не хочешь ли посмотреть, что делают со сталью современные технологии?.. Да, потом мне все равно придется их убить, хотя знаешь что? Не факт. Они ведь и без того уже станут ходячими мертвецами. Два вывернутых наизнанку, потерявших человеческий облик лабиринтца – кому они будут интересны, чтобы их убивать? Хорошо, согласен, на воле их попытаются вылечить и скорее всего чего-нибудь да добьются, так что отпускать я их все равно не стану.

Ну ладно, они. Их жизнь – это их жизнь... Но ты? Ведь ты помнишь, чтó ты мне обещал? Никто ведь не тянул тебя за язык. Всегда три раза я напоминаю об этом, и третий – последний. Ты долго бегал от меня, должник, но теперь ты прибежал. Финиш. Титры... Но вот чего я не делаю никогда: я никому никогда не предлагаю перед самым финишем изменить правила. Ты можешь отдать долг – за всех сразу, да. Я предлагаю тебе изменить договор. Я обещаю, что когда получу эликсир, то отпущу тебя – вас, всех троих – на свободу. Навсегда.

Баламут судорожным движением прижимает кувшинчик к груди.

– И вот, третий ангел вылил чашу свою в реки и в источники вод: и сделалась кровь, – нараспев говорит Минотавр.

Баламут поднимает голову. Свалявшиеся пряди бьют его по лицу. На его щеках две грязные дорожки.

– Мы и так свободны, – в свисте ветра ровным голосом говорит он.

Он размахивается и как бутылку шампанского разбивает фиал о поручень. Вокруг брызгают осколки стекла и рубины — большие, маленькие, крохотные.

Одно мгновение я вижу преобразившийся мир. Вниз и вверх, влево и вправо, до самого горизонта, мир заполняет мгновенно выстроившаяся кубическая кристаллическая решетка. Она правильна и совершенно прозрачна, и в каждом узле вспыхивает и переливается микроскопический рубин, и все рубины соединены друг с другом тончайшими, совершенно прямыми алыми нитяными гранями. И тут же, убегая во все стороны от нас, решетка исчезла, растворилась в воздухе, как не было ее, остался только отчетливый, медленно тающий запах клубники. Свет в вагоне погас. А нить «нерва» опять пробрала дрожь.

Больше не произошло ничего.

3.

– Ну и что? Как оно всё? Запустилось? – стуча зубами, спросил Баламут.

– Не знаю, – сказал я.

– Подозреваю, что ты разбил склянку только из любопытства посмотреть, что там для меня приготовил этот моральный урод, – проворчал Морган.

– Не в последнюю… очередь… поэтому, – стуча зубами, ответил ему Баламут. Морган стоял в проломе и смотрел вниз. Рыжего колотила дрожь. От автомата он избавился и теперь изо всех сил цеплялся за поручни, волосы всклокочены, на лице грязные разводы. Я сам, наверное, выглядел не лучше него.

– Ну и куда мы теперь? – спросил я.

– Как куда? – невозмутимо сказал Морган. – Туда, конечно.

Он кивком показал — куда. Баламут со всхлипом зажал рот рукой. Дрожащий пол странно покосился у меня под ногами, и я тихонько присел на сиденье.

– По крайней мере, это будет быстро... – пришло мне в голову.

– Ну, секунд пятнадцать-то будет, – невозмутимо сказал Морган, меряя расстояние глазами. – Хотя, говорят, некоторые уже в падении от страха помирают... – И взглянул на Рыжего. – Или ты хочешь, чтобы тебя спасли? Вон те архангелы? – он мотнул головой в сторону все больше дрожащего рельса. Баламут перевел глаза и проговорил, стуча зубами:

– Нет. Чего я точно не хочу, так это чтобы меня спасли они.

И в этот момент Морган, снова глядя вниз, каким-то изменившимся голосом позвал:

– Митя, ну-ка погляди.

Это выглядело... не совсем как гейт. Совсем это не выглядело как гейт, если честно. Это был просто разрыв в слое облаков, на дне которого клубились другие темные облака. Куда делась земля? Откуда там такие глубокие облака? Не так уж высоко натягиваем мы наши смешные паутинки… Да, вроде бы у разрыва были радужные края – а может, это солнце их так подсвечивало.

Но все-таки это, конечно, был гейт. Отсюда он казался небольшим, но ясно было, что он огромный – просто гигантский.

– Переход! – задохнувшись, вскрикнул Рыжий.

– Да, – сказал я.

– Да? – Морган глянул на меня волчьими глазами. – А если нет? – И помолчал. – Если это ловушка? Это ни на что не похоже, ты же видишь. С чего ты взял, что оно ведет не в... Яму? Может, нам надо сейчас, пока не поздно, вылезти на ось и прыгнуть мимо этой дырки…

Края гейта тихо переливались радугой.

– А с чего ты взял, что на земле нас не ждут те же спасатели, – тихо проговорил я. – Наверняка Вуул уже подстраховался на случай падения вагона…

– Да вот хрен, – сказал Баламут. – Неужели вам не любопытно?

Ветер трепал его шевелюру так, что казалось, у него горит голова.

– Ты уже раз полюбопытствовал, – проворчал Морган. – Ну, ладно.

– Давайте руки, – сказал я, и они посмотрели на меня. – Давайте, давайте. Все-таки это я тут пока что проводник.

...Мы стоим на краю. В левой руке у меня медвежья лапища Моргана, в правой – влажная дрожащая ладонь Рыжего. Вагон тяжко содрогается на рельсе.

– Единственное, о чем жалею сейчас, это что так и не сказал Айрин и дочкам, как я их люблю, – говорит Баламут.

– А сколько их у вас? – спрашивает Морган, и оборотень печально взглядывает на него.

– Дочек? Четыре…

– Вот везучий гад, – говорит Морган. Свободной рукой он достает из-за пазухи маленький, как будто детский, крестик, и целует его. Крыша вагона гудит под ботинками первого спецназовца. Мне кажется, очень медленно мы отталкиваемся от края и летим.

Эпилог. The war is lost

...я стая детей, попавших в небесный батут.

БГ

– Он цитировал пророчество, – говорит мне Капитан. – Мы сделали то, что пообещали сделать, но что, если мы ошиблись? Что, если мы погубили наш Фриланд?

– Нет, – отвечаю я. – Как это вы не догадались? Ни Рыжий, ни ты? Нам же Король всё рассказал тогда. «Выпейменя» – это же не просто универсальный гейт для всех. Помнишь, как было с Колобком? Он сказал: «Я вспомнил. И научился». Те, кто еще способен вспомнить – вспомнят. И смогут снова научиться. Родители поймут, о чем им говорят дети. Тот, кто по-прежнему будет видеть только стены Лабиринта, узнает, по крайней мере, что выход есть. Некоторые из них захотят изменить свою жизнь, и таких будет очень много. Ну, может, кто-нибудь из чудовищ пролезет случайно, как Черный Пес вслед за нами. Но и с Черным Псом всё кончилось ведь не так уж плохо.

– А, – говорит Морган. – Я... не догадался.

– И Рыжий тоже, – я киваю. – Но человек всегда будет рисковать всем, жертвовать всем, терпеть все. Просто затем, чтобы... стать свободным. А пророчество – ну, оно было, наверное, не о нас.

– Много чести, и это радует несказанно, – проворчал Морган. – Ну так тогда Минотавру даже с эликсиром ничего не светит. Он-то про нашу Страну и так прекрасно помнит, а уж меняться-то точно не собирается. Зачем ему вообще этот эликсир?

– Во-первых, выбить наше звено из цепи и не дать ей замкнуться, – сказал я. – Во-вторых, использовать эликсир для собственных технологий. Мне кажется, что он ведь и не хотел сам попасть в нашу Страну. Он ведь столько усилий потратил ради власти в Лабиринте. Наверное, он хотел послать во Фриланд армию... или шпионов. Или сделать средство, с помощью которого можно бы было открывать гейты в Яму.

Мы идем по облакам.

Я почти не ощущал движения, когда мы на свободном ускорении упали в сияющий краями портал, как три мухи в крынку с молоком. Мы лежали на ветре, как на упругом матраце, и скоро облако охватило нас, так что я видел только мертвой хваткой вцепившиеся в меня с двух сторон две руки, да и то лишь иногда.

А потом Рыжий справа спросил:

– Мне одному кажется, что уши перестало закладывать?

– Не знаю, – глупо ответил я.

– А у меня одного ноги за что-то задевают? – проворчал слева Морган.

Я пошевелил ступнями. Ноги болтались свободно, и я понял, что упругий матрац воздуха уже не держит нас, а в ноги только что ткнулась пружинящая и прочная поверхность – как будто толстый слой дерна на заросшем болоте. Но она была белая, совершенно белая, как эталон стопроцентного света, как только что вымытый фарфор на столе в нашем Доме, как туман Соляриса.

И мы трое стояли на этой поверхности.

Баламут немедленно вырвал у меня руку. Перед глазами у нас прояснилось сразу: мягко снижаясь, вперед вело нечто вроде гигантского облачного туннеля, закручивающегося вдали плавной спиралью. Баламут без затей потопал ногой по плотной белой поверхности и умчался вперед.

– ...Знаешь, что он мне тогда сказал?

– Кто?

– Да Рыжий. Когда мы всё это придумали. Мы придумали эту комбинацию, обсудили ее. Прогнали десять раз в разных вариантах. И я ему говорю: скорее всего, говорю, у нас ничего не получится. Мы не спасем его и погибнем сами.

– А он?

– А он так зыркнул исподлобья и говорит: «А что, ты собирался жить вечно?»

Мы смеемся.

– Интересно, запустилась ли реакция, – говорит Морган.

– Интересно, – кивнул я. – И если запустилась, интересно, кто из наших знакомых вспомнит, а кто нет?

– И еще – какие проблемы были у других проводников? Не может же быть, чтобы у всех прошло гладко.

– Ну, все-таки нашумели-то мы, надеюсь, больше всех, – говорю я, и мы снова смеемся.

– Аптека, но ведь это не Фриланд, – говорит Морган, всматриваясь вперед. Звук наших шагов постепенно поменялся: сначала проявилось чуть слышное шуршание, как будто от мелкого гравия, а потом, когда белая поверхность стала совсем гладкой – приглушенный стук. – Где там наш... третий ангел? Навернется еще куда-нибудь ненароком.

– Это вряд ли, – отвечаю я. – Смотри-ка.

– Это то, о чем я думаю? – с недоумением спрашивает Морган. – Но это ни на что не похоже.

– А разве не должно быть именно так?

Молча и робко, сцепив руки, как дети, мы входим в прозрачные ворота Города.

Оглавление

Глава 1. Лузеры

Глава 2. Поищите

Глава 3. Только одна дорога

Глава 4. Мы дома

Глава 5. Здравствуйте, я почтальон Печкин

Глава 6. Залечь на дно в Тесле

Глава 7. Неожиданное поручение

Глава 8. Эликсир

Глава 9. Глаза папоротника

Глава 10. Назад по радуге

Глава 11. Башня

Глава 12. Сквозь Лабиринт

Глава 13. Скатертью дорожка

Глава 14. Будь нашим гостем

Глава 15. Полупроводник

Глава 16. Собаки не рождаются злыми

Глава 17. Контрабанда

Глава 18. Колобок

Глава 19. Бегство – это не свобода

Глава 20. Лисица

Глава 21. Без времени

Глава 22. Дом-на-Границе

Глава 23. Гарпун для проводника

Глава 24. Вся правда о Рыжем

Глава 25. Вечер рассказов

Глава 26. Расставание с иллюзиями

Глава 27. Музыкант

Глава 28. Самое слабое звено

Глава 29. Сделка

Глава 30. Я заканчиваю письмо

Глава 31. Обмен

Глава 32. Последний переход

Эпилог. The war is lost