Спросите у Боливара [Никита Вельтищев] (fb2) читать постранично

Никита Вельтищев Спросите у Боливара

- Брось ты эти шуточки, - ухмыляясь,

сказал Боб. - Пора двигаться.

- Сиди, как сидишь! - сказал Акула. - Ты отсюда

не двинешься Боб. Мне очень неприятно это

говорить, но место есть только для одного.

Боливар выдохся, и двоих ему не снести.

О. Генри. «Дороги, которые мы выбираем»

Рассказ

Как громко кричит агитатор… Раньше такого не было. Мне тогда нравилось в разы больше. Хотя слово «нравится» не подходит для стрельбы по людям. Раньше мы шли на всё молча, нам не требовалось ни слова. Мы знали всё чётко. Больше этого нет. Теперь к нам прислали агитатора, нам разжёвывают цели и задачи. Это не плохо, конечно, но у всех такие понурые лица под этот ор. «Лишний час от сиесты отнимает» - лица. Но половина исправно подхватывает лозунги. Я слушаю всё выступление молча, посматривая на часы.

Потом все расходятся кто куда по лагерю. Расположенный недалеко от дороги, в джунглях, кругом, он похож на укромный рыночный квартал. Все сбились в маленькие кучки и отдыхают. Переваривают пропаганду, кто как может. Курят. Кое-кто даже умудряется пить мате. Последняя лень перед завтрашним боем – можно. Несколько солдат медленно перетекают от одной группы, к другой и обратно, задерживаясь у распивающих мате. Там идёт спокойный, мерный разговор, меньше всего похожий на агитацию.

Молодой старшина Натан Асеведо ведёт настойчивый тихий диалог со своим другом, солдатом по имени Марк. Другие солдаты поочерёдно подходят послушать, что обсуждают эти двое, сильно никого не таясь. Все знают, о чём разговор, каждый боец, но командирам никто не говорит – Натана все любят. Разговор о том, что эта революция – ошибка.

Натан так молод, что сразу понятно – старшиной он может быть только потому, что был с мятежом от самых истоков. Что сам не так давно агитировал крестьян брать винтовки и идти на города. Что первым рвался в бой, когда мы все ещё боялись слухов о войне. Одет старшина по полной форме, хоть у нас никакой униформы и не заведено. Всегда педантично выбрит, чист, прям. Видно, что образован, из города, из хорошей семьи. Когда ему возражает кто-то из солдат, Натан надолго замолкает, задумавшись, так, что состав слушателей меняется наполовину, пока он не заговорит снова. Никому ничего не доказывает, просто озабоченно беседует со своим другом.

Говорит не только обо всей революции в целом, но и завтрашнем бое за деревню неподалёку – важном пункте на подходе к столице. Моему родному городу. Натан доказывает Марку, что это бессмысленное кровопролитие, что вооружённый захват мирной деревни жесток, что предвиденный бой с войсками правительства на подступах – глупая бойня. А Марк всё больше молчит. Его лицо стало хмурым, в глазах что-то гаснет и гаснет. Я тоже подхожу и слушаю недолго, но не нарушаю хода их разговора.

В ночь перед днём боя эти двое выходят из круга лагерных палаток, незамеченные постовыми, и скрываются в блестящих туманом джунглях.

* * *

Шум сражения теперь доносится от самой деревни. Это наши отряды застигают остатки правительственных войск врасплох. Те не ждали, что основные силы мятежников пойдут в лобовую атаку по дороге и отправили всех в лес, навстречу нам. Теперь они уж успели оттянуться из леса к деревне, но поздно. Там перебьют их всех. А здесь, в джунглях и так не осталось никого, кто стоит на ногах. Какое-то время стоны и плач окружали меня, теперь же всё тихо. Только ветер шелестит зелень над головой. Я лежу под деревом. Мне пробило пулей левые голень и плечо. Очередь угодила снизу-вверх в солдата, который бежал прямо передо мной – он и теперь рядом, убитый наповал – и только две пули долетели до меня. Этого хватило, чтобы сейчас боль уже отошла на задний план, и я стал тяжело думать, озираясь.

Я хорошо знаю и ныне убитую деревню, и этот лес. В детстве мы часто ездили сюда из города к маминым родственникам. Здесь неподалёку, чуть на восток в джунгли большие индейские развалины. Несколько раз мы не испугались и сбегали туда. Там живут духи. А здесь на поле боя вдруг становится так по-ночному зябко, что я вспоминаю, как было тогда страшно, в детстве. Вдруг шелест за спиной – кто-то идёт там. Хочу было окрикнуть, но останавливаюсь. Это дух, древний как людская смерть обходит место побоища кругом. Никого не осталось в живых между этих деревьев кроме меня. Да и я сейчас же умру. Под каждым деревом, у каждых корней лежит такой же как и я, только на несколько минут… старше? И их не отличить. Все мужчины, все крестьяне. Разница только в дате вербовки и вербовщиках.

Наверное, от жуткой боли мне всё начинает казаться фарсом. Вот мы ползём человеческим узором по подлеску, мерзко холодная влага от которого пропитывает наши рубашки и куртки, намазывая их на тела. Встаём. И начинаем бежать, стрелять, кричать и падать. И они делают то же самое. Глупость? Шум со стороны деревни уже почти прекратился, только раз в пару минут