История евреев в России и Польше: с древнейших времен до наших дней.Том I-III [Семен Маркович Дубнов] (fb2) читать онлайн

ГЛАВА I ЕВРЕЙСКАЯ ДИАСПОРА В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ

1. Еврейские поселения на берегу Черного моря

С точки зрения древности еврейская диаспора на востоке Европы равна диаспоре на западе, хотя значительно уступает ей в географическом расширении и духовном развитии. Возможно даже, что расселение евреев на востоке Европы предшествовало их расселению на западе. Ибо Восточная Европа, начиная с Александра Македонского, принимала своих иммигрантов из древних земель эллинизированной Азии, тогда как иммиграция в Западную Европу происходила в основном из Римской империи, наследницы эллинского владычества на Востоке.

Среди древних еврейских поселений в Восточной Европе видное место занимают колонии, расположенные на северных берегах Черного моря, ныне входящие в состав Российской империи.

Еще в древности греки Малой Азии и Ионических островов тяготели к северным берегам Эвксинского Понта, к плодородным землям Тавриды — нынешнему Крыму.^[1] Начиная с шестого века до нашей эры, они основали свои колонии в тех краях, откуда вывозили зерно на свою родину, в Грецию. Когда после завоеваний Александра Македонского Иудея стала частью эллинистического Востока и послала «великую диаспору» во все владения Селевкидов и Птолемеев, одна из ветвей этой диаспоры должна была дойти до далекая Таврида. Вслед за греками сюда пришли евреи из Малой Азии, этого конгломерата стран и городов — Киликии, Галатии, Милета, Эфеса, Сарды, Тарса, — который в начале христианской эры приютил важные еврейские общины, самые ранние питомники христианства. В первом веке христианской эры, знаменующем собой укрепление римской власти над эллинизированным Востоком, мы встречаем в греческих колониях Тавриды полностью организованные еврейские общины, которые, несомненно, представляют собой ответвления гораздо более древней колонизации.

В этот же период расцвел в Крыму и на прилегающих к нему берегах Черного и Азовского морей, называемых греками Понтом и Меотидой, в землях скифов, сарматов и тавров ряд крохотных греческих городов-республик — Боспор Киммерийский, или Пантикапей (ныне Керчь), Фанагория (Таманский полуостров), Ольвия, Горгиппия (ныне Анапа) и др. Наиболее активной из этих колоний была Боспоро-Пантикапейская, расположенная в месте слияния Черного и Азовского морей. Цари или архонты Боспора из греческой династии Рескупоридов признали верховную власть Рима. Они называли себя, в соответствии с общепринятой формулой, «друзьями цезарей и римлян» и часто добавляли к своему титулу римское династическое наименование «Тиберий-Юлий». Еврейский историк Иосиф Флавий, описывая непреодолимое влияние римской мировой державы в свое время, говорит об этой колонии в следующих выражениях: «Зачем мне говорить о гениохах и колхах, и народе тавров, и тех, кто населяют Боспор и народы о Понте и Меотиде... которые теперь подчиняются трем тысячам вооруженных людей и где сорок длинных кораблей сохраняют в мире море, которое прежде было несудоходным и очень бурным?» (Bell. Jud. II. XVI. 4.) Эти слова были написаны вскоре после падения Иудеи, около 80 года христианской эры.

Теперь практически к тому же году (80-81) относятся греческие надписи, обнаруженные на земле древнего Боспора в Тавриде, свидетельствующие о существовании там хорошо организованной еврейской общины с молитвенным домом. Вот текст одной из этих надписей, выгравированный на мраморной табличке, хранящейся в Петроградском Эрмитаже:

В царствование царя Тиберия Юлия Рескупорида, благочестивого друга цезарей и римлян, в 377 году,^[2] в двенадцатый день месяца Перития, я, Хреста, бывшая жена Друза, заявляю в дом молитвы (π ροσευχή), чтобы мой приемный сын Геракл был свободен раз [навсегда], в соответствии с моим обетом, чтобы он не мог быть захвачен или раздражен моими наследниками, и мог перемещаться, где он хочет, без позволения или помехой, кроме [обязательства посещения] молитвенного дома для поклонения и постоянного посещения. [Совершено] с одобрения моих наследников Ификлида и Геликония и при участии Синагоги Иудеев в опеке.

Эта надпись, сопровождаемая аналогичным документом того же периода, очевидно, предназначалась для удостоверения акта освобождения раба, который, по обычаю, совершался публично, в «молитвенном доме» с участием представителей еврейской общины.^[3]

Содержание надписей позволяет сделать следующие выводы об истории евреев того периода:

1. Еврейская община Боспора Таврического состояла из эллинизированных евреев, которые использовали греческий язык в своих религиозных и гражданских документах и называли себя греческими именами (Хреста, Друз, Геракл, Артемизия и т. д.). 2. Уподобляясь грекам в отношении языка, они были прочно связаны между собой узами религии, о чем свидетельствует обязанность, налагаемая даже на вольноотпущенника, libertinus, посещать молитвенный дом для богослужений. 3. Еврейская община пользовалась определенной гражданской автономией, как это показано в приведенном выше случае, в котором община выступает в роли юридического лица, выступающего опекуном освобожденных рабов.

Следует предположить, что подобные общины эллинизированных евреев существовали и в других греческих колониях Тавриды, население которых постоянно пополнялось за счет притока иммигрантов из Малой Азии, Сирии и Египта, особенно из иудео-эллинистической Александрии. Поскольку эти общины первого века христианства, по-видимому, были хорошо организованы и имели свои собственные институты, мы можем с уверенностью предположить, что им предшествовала более примитивная фаза общинной еврейской жизни в виде мелких поселений и торговых операций. станции, которые должны были возникнуть в более ранние века.

К первым векам христианской эры относится ряд надгробий с изображением священного светильника Меноры. Религиозное влияние иудаизма в Тавриде и в Приазовье подтверждается и другими признаками. Надписи содержат несколько упоминаний о «боящихся Бога Всевышнего» (σε βόμενοι θεὸν ὕψιστον), фраза, применяемая в греко-римском мире к язычникам, стоящим на полпути между политеизмом, с одной стороны, и иудаизмом или первобытным христианством, с другой.

Иудео-эллинистическая диаспора в Тавриде, на северном берегу Черного моря, была, как и ее предки в Малой Азии, центром христианской пропаганды. К концу третьего века мы находим в Херсонесе, близ Севастополя, христианских епископов, обладающих значительной властью. Осуществление этой власти, очевидно, было причиной языческого бунта, о котором мы читаем в житиях христианских мучеников Василия и Капитона. Шестого декабря 300 года языческие жители подняли восстание против этих двух епископов и их товарищей-миссионеров, и к ним присоединились иудеи, которых, по-видимому, ревнители новой веры так же пытались втянуть в лоно Церкви.

О существовании еврейского поселения в Боспорском царстве знал и святой Иероним, знаменитый отец Церкви, живший в конце IV века в далекой Палестине. По указанию своего еврейского учителя он применил 20-й стих Авдия «и пленение Иерусалима, что в Сефараде», к Боспору Таврическому, самому отдаленному уголку еврейской диаспоры.

С разделом Римской империи на две половины греко-иудейские колонии на Черном море естественным образом оказались втянутыми в сферу влияния восточной части, Византийской империи, столица которой Константинополь располагалась на противоположном берегу. Черного моря. Торговые связи привели таврическую колонию к еще более тесным контактам с метрополией Византии, и евреи соперничали с греками в развитии торговли. Гонения воинствующей церкви Византии при императорах Феодосии II, Зеноне и Юстиниане в течение V и VI веков вытеснили евреев из древних провинций империи в таврические колонии. В VIII веке еврейское население этих колоний было настолько многочисленным, что византийский летописец Феофан ставит евреев на первое место среди различных групп населения. «В Фанагории и соседней области, — говорит Феофан, — живущие там евреи окружены многими другими племенами».

Эти колонии часто посещали миссионеры-христиане, стремившиеся обратить местное население в свою веру, а также, попутно, привлечь на свою сторону евреев. Тогда Константинопольские патриархи надеялись привлечь людей Ветхого Завета в лоно Нового. Патриарх Фотий, IX век, так пишет епископу Боспорскому (Керченскому): «Если бы и ты пленил там иудеев, обеспечив их послушание Христу, то я всей душой приветствовал бы плоды таких прекрасных надежд». Однако «иудеи» не только не попались на удочку миссионеров, но даже сумели испортить свою пропаганду среди язычников. Прославленнейшим из всех византийских миссионеров Кириллу и Мефодию не раз приходилось ссориться с «хулящими христианскую веру иудеями», и хвастливая церковная легенда утверждает, что святые братья «молитвой и красноречием победили иудеев [в спорах ] и посрамить их» (около 860 г.).

Борьба между христианскими миссионерами и евреями в этот период имела своей целью хазарский народ, часть которого приняла иудаизм.

2. Хазарское царство

Пока Византия теснила с запада эвксинские колонии, стремясь вовлечь их вместе с прилегающими землями славян в сферу христианской цивилизации, с востока, с Кавказа и Прикаспия устремилась новая сила. вдоль в том же направлении. Мы имеем в виду хазар, или казаров. Образовав первоначально конгломерат финно-тюркских племен, воинственные хазары появились на Кавказе во время «переселения народов» и стали вторгаться в Персидскую империю Сасанидов, часто выступая в качестве орудий соперника Персии, Византия. Великие арабские завоевания VII века и возникновение могущественного Восточного халифата остановили движение хазар на восток и повернули его на запад, к берегам Каспийского моря, устьям Волги и Дона, Византийской колонии на Черном и Азовском морях и, в частности, цветущий район Тавриды. В устье Волги, там, где могучая река впадает в Каспийское море, близ нынешнего города Астрахани, возникло Хазарское царство со столицей Итыль, именем, первоначально обозначавшим реку Волгу. Оттуда воинственные хазары совершали постоянные набеги на славянские племена дальние и ближние, до самых ворот Киева, заставляя их становиться своими данниками.

Еще один хазарский центр был создан в Крыму, среди византийских греков и евреев. Из Крыма хазары продвигались в направлении Византии и Балканского полуострова, представляя серьезную угрозу Восточной Римской империи. Как правило, византийские императоры заключали союзы с царями или каганами хазар, сдерживая их необузданную энергию посредством уступок и уплаты дани. В Константинополе поддерживали иллюзию, что церковь, а вместе с ней и византийская дипломатия, в конце концов должны победить всех хазар, обратив их в христианство. С этой целью были посланы миссионеры из Византии, а местные епископы Тавриды усердно трудились в том же направлении. Но задача оказалась чрезвычайно трудной, ибо греческая церковь оказалась лицом к лицу с могущественным соперником в лице иудаизма, которому удалось установить свою власть над частью хазарского народа.

Еще находясь в своем языческом государстве, хазары одновременно подвергались влиянию трех религий: магометанства, продолжавшего свое триумфальное шествие из Арабского халифата; Христианство, распространявшееся в Византии, и иудаизм, который во главе с экзархами и гаонами Вавилонии был сосредоточен в Халифате, а его ответвления распространились по всей Византийской империи и ее колониям на Черном море. Арабам и византийцам удалось обратить несколько групп хазарского населения в ислам и христианство, но львиная доля досталась иудаизму, ибо ему удалось завладеть царской династией и правящими классами.

Обращение хазар в иудаизм, произошедшее около 740 г., обстоятельно описано в преданиях, сохранившихся у евреев, и в рассказах средневековых арабских путешественников:

Царь или каган хазар по имени Булан решил отказаться от язычества, но не решил, какую религию ему следует принять вместо этого. Посланники халифа убеждали его принять ислам, послы из Византии пытались склонить его в христианство, представители иудаизма отстаивали свою веру. В результате Булан устроил диспут между защитниками трех религий, который должен был состояться в его присутствии, но ему не удалось вывести из их доводов и взаимных опровержений сколько-нибудь определенного убеждения. После этого царь пригласил сначала христианина, а затем мусульманина и допросил их по отдельности. На вопрос первого, какую религию он считает лучшей из двух, иудаизм или магометанство, он получил ответ: иудаизм, поскольку он старше из двух и является основой всех религий^[4]. На вопрос мусульманина, какую религию он предпочитает, иудаизм или христианство, он получил тот же ответ в пользу иудаизма с той же мотивацией. «Если это так, — возражал впоследствии Булан, — если и мусульманин, и христианин признают превосходство иудаизма над религией своего противника, я тоже предпочитаю принять иудейскую религию». Соответственно, Булан принял иудаизм, и многие хазарские вельможи последовали его примеру.

Согласно еврейским источникам, один из потомков Булана, каган Обадия, был особенно рьяным приверженцем иудаизма. Он пригласил — возможно, из Вавилонии — многих еврейских мудрецов в свою страну для обучения обращенных хазар Библии и Талмуду, основал синагоги и установил богослужения.

Хазарское царство, управляемое правителями, исповедовавшими иудейскую веру, достигло внешнего могущества и внутреннего процветания. Рассказы арабских писателей того периода проливают интересный свет на внутреннюю жизнь хазар, отмеченную религиозной терпимостью. Царь хазар и правящие классы исповедовали иудейскую религию. Среди низших классов были представлены все три монотеистические религии, и, кроме того, еще сохранилось значительное число язычников. Несмотря на то, что королевские особы и знать исповедовали иудаизм, принцип религиозного равенства никогда не нарушался. Каган имел при себе семь (по другой версии, девять) судей: по два для последователей иудейской религии, по два для христиан и магометан и по одному для язычников — славян, русских и других рас. Лишь изредка хазарский царь проявлял признаки нетерпимости, особенно когда до него доходили слухи о преследованиях евреев в других странах. Так, однажды, около 921 г., узнав, что магометане разрушили синагогу где-то в стране Бабунь, каган приказал разрушить башню (минарет) одной мечети и убить муэдзинов (глашатаев, которые призыв к молитве), объясняя свое отношение такими словами: «Я разрушил бы саму мечеть, если бы не боялся, что ни одна синагога не останется уцелевшей в землях магометан».

В царстве хазар, выгодно расположенном между Багдадским халифатом и Византийской империей, евреи, очевидно, играли важную экономическую роль. В IX—X веках через территорию хазар проходил один из великих торговых путей, соединявший три части Старого Света. По свидетельству Ибн Хордадбеха, арабского географа IX века, еврейские купцы, владевшие основными азиатскими и европейскими языками, «путешествовали с запада на восток и с востока на запад, по морю и по суше». Сухопутный путь вел из Персии и Кавказа «через страну славян, близ столицы хазар» (устье Волги), через Иорданское море (Каспийское море). Другой арабский писатель, по имени Ибн Факих, писавший вскоре после 900 г., свидетельствует, что на пути «славянских купцов», которые торговали между Хазарским морем (Каспийское море) и Румом (византийское или Черное море), был найден еврейский город Самкерс, на Таманском полуострове, недалеко от Крыма.

В этот период расцвета Хазарское царство получило значительный еврейский приток из Византии, где евреи преследовались императором Василием Македонянином (867-886), насильно обращались в христианство, а сотни иудейских общин были разорены. Еврейских эмигрантов из Византии, естественно, привлекала земля, в которой иудаизм был религией правительства и двора, хотя ко всем другим религиям относилась с равной терпимостью. Известный арабский писатель Масуди упоминает об этой еврейской иммиграции в следующем отрывке:

Население хазарской столицы состоит из мусульман, христиан, иудеев и язычников. Царь, его двор и все члены хазарского племени исповедуют иудейскую религию, которая была господствующей верой страны со времен халифа Харуна ар-Рашида. Многие евреи, поселившиеся среди хазар, происходили из всех городов мусульман и земель Рума (Византии), по той причине, что царь Рума преследовал евреев своей империи, чтобы заставить их принять христианство... Таким образом, большое количество евреев покинуло землю Рум, чтобы уйти к хазарам.

Это свидетельство датируется 954 годом. Одновременным с ним является чрезвычайно интересная переписка между Иосифом, каганом хазар, и Хасдаем ибн Шапрутом, еврейским государственным деятелем Кордовского халифата в Испании. Будучи высокопоставленным чиновником при дворе Абдеррахмана III, Хасдай поддерживал дипломатические отношения с императорами Византии и другими правителями Азии и Европы и таким образом узнавал о Хазарском царстве через персидских и византийских послов. Весть о существовании земли где-то за морями, где на троне восседал еврей, а иудаизм был религией государства, наполнила Хасдая радостью. Твердо убежденный, что он нашел ключ к потерянному еврейскому царству, о котором народное еврейское предание так много рассказывало, еврейский государственный деятель при мусульманском дворе почувствовал острую потребность связаться с правителями Хазарии, и, в случае должны подтвердиться слухи о том, что он перенес туда свое жилище и посвятил свою государственную власть своим собратьям-евреям. Продолжительные расспросы позволили выяснить, что земля хазар находится в пятнадцати днях пути по морю от Константинополя, что она находится в торговых отношениях с Византией, что ее нынешнего правителя звали Иосиф и что самым безопасным средством сообщения с ним была дорога. Венгрии, Болгарии и России. После нескольких тщетных попыток связаться с правителем хазар В конце концов Хасдаю удалось передать тщательно продуманное еврейское послание в руки царя Иосифа (около 955 г.).

В своем послании Хасдай сначала дает отчет о себе и своем положении при дворе Кордовы, а затем продолжает умолять царя хазар подробно сообщить ему о возникновении и нынешнем статусе «еврейского царства», стремясь выяснить, «есть ли где-нибудь земля и царство, где рассеянный Израиль не подчиняется и не подчиняется другим».

Если бы я знал, — продолжает Хасдай, — что это правда, я бы отказался от своего почетного места, отказался бы от своего высокого положения, оставил свою семью и скитался бы по горам и холмам, по морю и по суше, пока не достигну места обитания. моего господина и государя, чтобы увидеть там его величие и великолепие, престолы его подданных, положение его слуг и спокойствие остатка Израиля... живя в изгнании, мы бессильны ответить тем, кто постоянно говорит нам: «Каждый народ имеет свое царство, а у вас нет и следа [царства] на земле». Но когда мы получили известие о нашем господине и государе, о могуществе его царства и о множестве его воинства, мы исполнились удивления. Мы подняли наши головы, наш дух возродился, и наши руки укрепились, царство моего господина послужило нам ответом. Если бы этот слух мог усилиться [ i. е. быть проверены], ибо тем самым умножится наше величие!

После долгого и мучительного ожидания Хасдай получил ответ короля. В нем правитель хазар дает отчет о разнородном составе своего народа и различных религиях, исповедуемых им. Он описывает, как царь Булан и его князья приняли иудейскую веру после испытания различных соперничающих верований, и как ревностно ее поддерживали цари Авдия, Езекия, Манассия, Ханука, Исаак, Завулон, Моисей (или Манассия II), Нисси, Аарон, Менахем, Вениамин, Аарон (II), последний из которых был отцом писателя, царем Иосифом. Король продолжает:

Я проживаю [ я. е. место жительства мое находится] в устье реки Итыль [Волги]; в конце реки находится Иорданское море [ Каспийское море]. Начало реки находится на востоке, на расстоянии четырех месяцев пути. По берегам реки живут многие народы, живущие в городах и деревнях, как в открытых, так и в укрепленных местах. Вот их имена: Буртас, Булгар, Сувар, Арису, Цармис, Венентит, Север, Славиун.^[5] Каждая из этих наций очень многочисленна, и все они являются данниками мне. Оттуда граница поворачивает к Буарезму [вероятно, Хорезму ], вплоть до Джоржана, и все обитатели морского берега на расстоянии одного месяца пути мне данники. К югу находятся Семендер, Бак-Тадлуд, вплоть до ворот Баб аль-Абваб, которые находятся на берегу.^[6] ...К западу находятся Саркел, Самкерц, Керц, Сугдай, Алус, Ламбат, Бартнит, Алубика, Кут, Манкуп, Будак, Алма, Грузин.^[7] Все эти местности расположены на берегах Костантинского^[8] моря к западу.... Все они притоки мне. Их жилища и стоянки разбросаны на расстоянии четырех месяцев пути.

Знай и заметь, что я живу в устье реки [Волги], и с помощью Всевышнего охраняю вход в эту реку, и не позволяю русским, прибывающим на судах, пройти в Каспийское море для целью пробиться к измаильтянам [мусульманам]. Таким же образом я удерживаю врагов на суше от приближения к воротам Баб аль-Абваб. Из-за этого я воюю с ними, и если бы я позволил им пройти хотя бы раз, они истребили бы всю землю измаильтян вплоть до Багдада... Наши глаза [обращены] к Богу и к мудрецам. Израиля, которые руководят академиями Иерусалима и Вавилона. Мы далеко от Сиона, но до наших ушей дошло, что из-за наших грехов расчеты [о пришествии Мессии] запутались, так что мы ничего не знаем. Да будет угодно Господу действовать во имя Своего великого Имени. Пусть не малыми предстанут перед Ним и разрушение храма Его, и прекращение богослужения, и бедствия, постигшие нас. Да сбудутся слова пророка: «И Господь, Которого вы ищете, внезапно придет в храм Свой» (Мал. III, 1). У нас нет ничего [о пришествии Мессии], кроме пророчества Даниила. Да ускорит Бог Израиля наше искупление и соберет вместе всех наших изгнанных и рассеянных [братьев] при жизни моей, при жизни твоей и при жизни всего дома Израилева, любящих имя Его.

Заключительные фразы бросают тень сомнения на подлинность этого послания или, вернее, некоторых частей обоих посланий, отражающих, скорее, скорбный мессианский нрав XVI века, когда эта переписка была обнаружена испанскими изгнанниками, которые добрались до Константинополя, чем состояние ума испанского сановника или хазарского царя десятого века. Однако существенные данные, содержащиеся в послании Иосифа, настолько полностью согласуются с сообщениями современных ему арабских писателей, что содержание этой переписки можно с уверенностью признать подлинным.^[9]

Послание Иосифа, должно быть, прибыло в Испанию около 960 г. Лишь через несколько лет произошли события, сделавшие этого царя последним правителем хазар. Высказанные в его письме опасения относительно русских, с которыми царь находился в состоянии войны и которые были готовы «истребить всю землю измаильтян вплоть до Багдада», быстро оправдались. Через несколько лет славянские племена, тем временем объединившиеся под предводительством русских князей, не только сбросили иго хазар, вассалами которых они были, но и сумели вторгнуться и окончательно разрушить их центр в устье Волги. Князь Святослав Киевский опустошил хазарские земли на Итыле и, проникнув в сердце страны, вытеснил хазар из Прикаспия (966-969). Хазары отошли в свои владения на Черном море, и обосновались, в частности, на Крымском полуострове, который долгое время сохранял за собой название Хазарии.

Сильно уменьшившееся хазарское царство в Тавриде, пережиток могущественной империи, смогло продержаться почти полвека, пока в XI веке не пало добычей русских и византийцев (1016 г.). Родственники последнего кагана бежали, по традиции, к своим единоверцам в Испанию. Хазарский народ был рассеян и впоследствии затерялся среди других народов. Остатки хазар в Крыму, исповедовавших иудаизм, по всей вероятности, слились с коренными евреями, состоявшими частью из раббанитов, частью из караимов.

Таким образом, древние еврейские поселения на Крымском полуострове внезапно получили большой прирост. В то же время продолжался приток еврейских переселенцев, которые вместе с греками двигались из Византии к северным берегам Черного моря, причем большая часть этих переселенцев состояла из караимов, которые в большом количестве встречались в Византийская империя. Даже последующее владычество печенегов и половцев, господствовавших над областью Тавры после падения хазар, не смогло искоренить древние традиции, и уже в XII веке в современных документах встречается название Хазария. Около 1175 года путешественник Петахия из Ратисбона посетил «землю кедаров и хазар, которые отделены друг от друга морским языком», имея в виду континентальную часть Тавриды, где кочевали кочевники-половцы (кедары). о, и Крымский полуостров, между которыми лежат две области Перекопского залива и одноименного перешейка. В земле кедаров Петахия нашел не настоящих евреев, а миним, еретиков или сектантов, которые «не верят в предания мудрецов, едят субботнюю трапезу в темноте, не знают талмудических форм благословений и молитвы и даже не слышали о Талмуде». Видно, что автор описывает караимов.

3. Евреи в Древнерусских княжествах и в Татарском ханстве Крыма

С ростом русского Киевского княжества^[10], которое получило свою церковную организацию из рук византийских монахов, оно постепенно стало еще одной целью еврейской иммиграции. Евреи пришли сюда не только из Хазарии или Крыма, но и, вслед за греками, из Византийской империи, развивая торговую жизнь княжества и связывая эту первобытную область с центрами человеческой цивилизации. Народная легенда, воспроизведенная в древнерусских летописях и несомненно окрашенная духом византийского поповства, заставляет евреев участвовать в соревновании религий за завоевание языческой Руси, в том знаменитом зрелище «испытания Символ веры», состоявшейся в 986 году в присутствии князя Киевского Владимира.

Церковное предание повествует, что, когда Владимир объявил о своем намерении оставить идолопоклонство, к нему пришли хазарские иудеи, которые сказали ему: «Мы слышали, что христиане пришли проповедовать веру свою, но веруют в распятого нами, пока мы верим в единого Бога, Бога Авраама, Исаака и Иакова». Владимир спросил иудеев: «Что предписывает ваш закон?» На это они ответили: «Быть обрезанным, не есть свинины и дичи и соблюдать субботу». «Где находится твоя страна?» — спросил принц. «В Иерусалиме», — ответили иудеи. — Но ты там живешь? он спросил. «Нет, — отвечали иудеи, — ибо разгневался Господь на отцов наших и рассеял нас по всей земле за грехи наши, а землю нашу отдали христианам». На это Владимир воскликнул: «Как же вы смеете учить других, когда сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас, вы не были бы рассеяны по чужим землям. Неужели вы хотите причинить мне такую же беду?»

Это народное предание исторически верно лишь постольку, поскольку оно отражает церковную и политическую борьбу того времени. Именно в Херсонесе Таврическом, древней арене иудейского и византийского соперничества, были сплетены нити, впоследствии связавшие языческую Русь с Византией. Попытки таврских или хазарских евреев заявить о своих правах в религиозном соревновании в Киеве были обречены на неудачу. Ибо общность политических и экономических интересов вынуждала Византию и Киевское княжество к союзу, который окончательно завершился в конце Х века обращением Руси в греко-православное христианство. Союз привел к падению их общего врага — хазар, которые в течение нескольких столетий вели борьбу с византийцами на берегах Черного моря и в то же время держали в повиновении племена славян. Вследствие разгрома хазар часть еврейско-хазарского центра в Тавриде отошла к Киевскому княжеству.

Совпадение поселения евреев в Киеве с обращением Руси в греческую православную веру предвосхищает ход истории. Самая ранняя фаза русской культурной жизни отмечена печатью византийского духа нетерпимости по отношению к евреям. Игумен знаменитого Печерского монастыря Феодосий (1057-1074) учил киовян жить в мире с друзьями и недругами, «но со своими врагами, а не с божьими». Однако враги Бога — это евреи и еретики, «придерживающиеся извращенной религии». В «Житии Феодосия», написанном знаменитым русским летописцем Нестором, говорится, что этот строгий монах имел обыкновение вставать среди ночи и тайно ходить к иудеям, чтобы спорить с ними о Христе. Он бранил их, клеймя злыми и безбожниками, и нарочно раздражал их, в надежде быть убитым «за исповедание Христа» и таким образом достичь мученической кончины, хотя, казалось бы, иудеи последовательно отказывали ему в этом. удовольствие. Ненависть к иудеям и иудаизму одинаково проповедовали современники Феодосия Иларион и Иоанн, митрополиты Киевские (около 1050 и 1080).

Эта пропаганда религиозной нетерпимости не осталась без последствий. В начале двенадцатого века еврейская колония Киев пережила первый погром. При великом князе Святополке II. (1093-1113) евреи Киева пользовались полной свободой торговли и коммерции. Князь защищал своих еврейских подданных и поручил некоторым из них сбор таможенных и других герцогских пошлин. Но в период междуцарствия после смерти Святополка (1113 г.) им пришлось дорого заплатить за предоставленную им свободу. Киевляне предлагали княжеский престол Владимиру Мономаху, но он медлил со вступлением в столицу. В результате вспыхнули беспорядки. Киевская толпа взбунтовалась и, разграбив резиденции нескольких высокопоставленных лиц, бросилась на евреев и расхитила их имущество. Благие намерения киевлян отправили к Мономаху вторую делегацию, предупредив его, что, если он промедлит дольше, бунты примут грозные размеры. Вслед за этим прибыл Мономах и навел порядок в столице.

Тем не менее евреи продолжали жить в Киеве. В 1124 году они сильно пострадали от пожара, уничтожившего значительную часть города. В летописях того периода (1146-1151 гг.) часто упоминаются «Иудейские ворота» в Киеве. Еврейских купцов привлекал этот город, растущий торговый центр, служивший связующим звеном между Западной Европой, с одной стороны, и черноморскими провинциями и азиатским континентом, с другой. Ссылку на Киев делают еврейские путешественники того времени Вениамин из Туделы и Петахия из Ратисбона (1160-1190). В первом говорится о «царстве Российском, простирающемся от ворот Праги до ворот Киевских, большом городе на границе царства». Последний, Петахия, сообщает нам, что, покинув свой дом в Ратисбоне, он отправился в Прагу, столицу Богемии; из Праги он отправился в Польшу, а оттуда «в Киев, что в России», после чего ехал шесть дней, пока не достиг Днепра и, перейдя его, наконец прибыл на побережье Черного моря и в Крым.

После крестовых походов, когда в Польше стали возникать значительные поселения еврейских иммигрантов из Германии, часть этих иммигрантов попала в Киевское княжество. Немецкие раввины двенадцатого века иногда ссылаются в своих трудах на путешествия немецких евреев, путешествующих со своими товарами в «Русь» и «Славонию» (славянские страны). Евреи России, у которых не было собственных раввинских авторитетов, обращались со своими запросами к еврейским ученым Германии или отправляли своих прилежных молодых людей на Запад для получения талмудического образования. В еврейских источниках XII века упоминаются имена рабби Исаака из Чернигова и рабби Моисея из Киева. Последний, как сообщается, обратился с запросом к известному гаону Багдада Самуэлю бен Али.

Завоевание Крыма татарскими ханами в XIII веке и постепенное распространение их суверенитета на Киевское и Московское княжества привели старый центр иудаизма в Таврическом крае к тесным контактам с его ответвлениями в различных частях России. Киев вступает в регулярные торговые сношения с Каффой (Феодосией) на берегу Крымского моря. Каффа становится в этот период международным торговым центром благодаря генуэзцам, которые добились от татарских ханов концессий на Каффу и окрестности и основали там торговую колонию Генуэзской республики. Крымский полуостров был присоединен к мировой торговле Италии, и купцы постоянно бороздили моря между Генуей и Каффой, проходя через византийские Дарданеллы. Итальянцы, греки, евреи и армяне стекались в Каффу и прилегающие местности на южном берегу Крыма. Правительство Генуэзской республики не раз инструктировало своих консулов, которым было поручено управление крымской колонией, соблюдать принципы веротерпимости в отношении к этому разнородному населению. Если верить свидетельству путешественника Шильтбергера, посетившего Крым между 1394 и 1427 годами, в Каффе жили евреи «двух родов», очевидно, раббаниты и караимы, имевшие две синагоги и четыре тысячи домов, внушительное население. судить по его номерам.

Великий кризис в истории Византии — взятие Константинополя турками — затронул и генуэзскую колонию в Крыму. Турки стали препятствовать генуэзцам в их плавании через проливы. В 1455 г. генуэзское правительство уступило свои каффские владения банку св. Георгия в Генуе. Новая администрация задалась целью навести порядок в колонии и наладить нормальные отношения между населяющими ее различными расами; но дни этого культурного оазиса на Черном море были сочтены. В 1475 г. Каффа была взята турками, и весь полуостров попал под тюрко-татарское владычество.

Важные еврейские общины в этот период можно было найти и в старых татарских владениях Крыма. В XIII веке в древней столице татарских ханов Солхате (ныне Эски-Крым) процветали две еврейские общины, одна из которых состояла из раббанитов, а другая из караимов. Начиная с 1428 г., увеличивается численность и влияние старой караимской общины Чуфут-Кале («Скала евреев»), расположенной недалеко от новой татарской столицы Бахчи-Сарая. Память об этой общине увековечена огромным количеством надгробий, начиная с тринадцатого и заканчивая восемнадцатым веком. Крым, теперь населенный евреями, высылает поселенцев в Литву, где в конце XIV века великий князь Витовт берет их под свою защиту. В литовских городах Троки и Луцк возникают крымские колонии, которым, как мы увидим далее, правитель страны предоставляет широкие привилегии.

Установление турецкого суверенитета над Крымом (1475-1783 гг.) привело к более тесным торговым связям между еврейским центром на полуострове и Московским княжеством, отгородившимся в то время от внешнего мира Китайской стеной, и, за немногими исключениями, изгнала из своих владений всех чужеземцев и неверных, или «басурманов»^[11]. Во второй половине пятнадцатого века великий князь Московский Иван III был вынужден обратиться за помощью к нескольким крымским евреям в своих дипломатических переговорах с крымским ханом Менгли-Гиреем. Одним из агентов московского князя был влиятельный еврей из Каффы по имени Хоза Кокос, который способствовал заключению военного союза между великим князем и ханом (1472-1475). Любопытно отметить, что Кокос писал свои письма Ивану III. на иврите, так что московский правитель, который, очевидно, не мог найти в Москве никого, кто знал бы этот язык, был вынужден просить своего агента вести с ним переписку по-русски или «на басурманском языке» (татарском или, может быть, итальянском). Другой агент Ивана III, Захария Гизолфи, был итальянским евреем, ранее занимавшим важный пост в генуэзской колонии в Крыму и являвшимся владельцем Таманского полуострова («князь Таманский»). Он состоял в близких отношениях с ханом Менгли-Гиреем и в этом качестве вел дипломатическую переписку с московским князем (1484-1500). Позже Захария уже собирался поселиться в Москве, чтобы более непосредственно участвовать во внешних делах России, но обстоятельства помешали осуществлению плана.

В этот же период в Москве в результате тайной пропаганды иудаизма возникло религиозное течение, известное под названием «жидовской ереси». По свидетельству русских летописцев, возбудителем этой ереси был ученый иудей Схария (Захария), эмигрировавший с рядом единоверцев из Киева в древнерусский город Новгород. Пользуясь религиозными волнениями, царившими в то время в Новгороде, — в городе возникла новая секта, называемая стригольниками,^[12] которая отменила церковные обряды и дошла до отрицания божественности Христа, — Захария проник в сблизился с несколькими представителями православного духовенства и сумел обратить их в иудаизм. Предводители новгородских отступников, священники Денис и Алексий, отправились в Москву в 1480 г. и обратили там часть греков в православие, а некоторые из новообращенных даже подверглись обряду обрезания. «Жидовствующая ересь» вскоре закрепилась среди дворянства Москвы и в придворных кругах. Среди его сочувствующих была и невестка великого князя Елена.

Архиепископ Новгородский Геннадий обратил внимание на опасное распространение «еврейской ереси» и приложил доблестные усилия для искоренения ее в своей епархии. В Москве борьба с новым учением оказалась чрезвычайно трудной. Но и здесь она была окончательно остановлена благодаря энергичным усилиям Геннадия и других православных ревнителей. По решению Церковного Собора 1504 г., поддержанному повелением Ивана III, главные отступники были сожжены на костре, а остальные брошены в темницы или сосланы в монастыри. В результате «еврействующая ересь» прекратила свое существование.

Еще одно трагическое происшествие того же периода дает мрачную иллюстрацию московского суеверия. При дворе великого князя Ивана III. должность врача занимал ученый еврей мастер Леон, приглашенный из Венеции. В начале 1490 года опасно заболел старший сын великого князя. Мастер Леон пытался вылечить своего пациента с помощью горячих банок и различных лекарств. На вопрос великого князя, есть ли у его сына шансы на выздоровление, врач в неосторожную минуту ответил: «Я не премину вылечить вашего сына, а то вы меня казните!» 15 марта 1490 года больной умер. Когда сорок дней траура миновали, Иван III. приказал отрубить голову еврейскому врачу за то, что он не смог вылечить. Казнь проводилась публично, на одной из площадей Москвы.

В глазах москвичей и ученый богослов Схария, и врач Леон были адептами «черного искусства», или магами. «Жидовствующая ересь» внушала им суеверный страх перед евреями, о которых они знали только понаслышке. Пока господствовали такие идеи и нравы, евреи едва ли могли рассчитывать на гостеприимный прием в стране московитов. Неудивительно поэтому, что евреи долгое время появляются там не в качестве постоянных жителей, а как бродячие купцы, которым в отдельных случаях — и притом крайне неохотно — предоставляется право временного пребывания на «святой Руси».

ГЛАВА II ЕВРЕЙСКИЕ КОЛОНИИ В ПОЛЬШЕ И ЛИТВЕ

1. Иммиграция из Западной Европы в период крестовых походов.

В то время как еврейские колонии на берегу Черного моря и на территории современной Южной России возникли за счет иммиграции из земель греко-византийского и магометанского Востока, еврейские поселения в Польше были основаны пришельцами из Западной Европы, из земель немецкой культуры и «латинской веры»^[13]. Это разделение было закономерным продуктом исторического развития, заставившего Славянскую Россию тяготеть к Востоку, а Славянскую Польшу — к Западу. Еще до того, как она присоединилась к церковной организации Запада, Польша приобрела известность как торговая колония Германии. Славянские земли на берегах Варты и Вислы, будучи ближайшими к Западной Европе, должны были с самого начала привлекать евреев в качестве международных торговцев. Есть основания полагать, что еще в IX веке евреи, жившие в германских провинциях империи Карла Великого, вели торговлю с соседними славянскими странами и посещали Польшу со своими товарами. Эти эфемерные визиты часто приводили к их постоянному поселению в этих чужих землях.

Сведения о евреях дохристианской Польши дошли до нас в виде туманных легенд. Одна из этих легенд повествует, что после смерти князя Попеля, примерно в середине IX века, поляки собрались в Крушвице, своей древней столице, чтобы выбрать преемника умершему государю. После долгих споров о том, кто будет избран, в конце концов было решено, что правителем должен быть избран первый человек, который на следующее утро войдет в город. Случилось так, что на следующее утро первым в город вошел еврей Авраам Проховник^[14]. Он был схвачен и провозглашен князем, но отказался от этой чести, настаивая на том, чтобы она была оказана мудрому поляку по имени Пястов, который, таким образом, стал родоначальником династии Пястов.

Другая легенда гласит, что в конце девятого века еврейская делегация из Германии ждала польского князя Лешека, чтобы ходатайствовать о допуске евреев в Польшу. Лешек подверг делегатов длительному перекрестному допросу относительно принципов еврейской религии и еврейской морали и, наконец, удовлетворил их просьбу. Вслед за этим в Польшу стало прибывать большое количество немецких евреев, которые в 905 г. получили особые письменные привилегии, которые, согласно той же легенде, впоследствии были утрачены. Эти темные сказки, хотя и лишенные всякого фактического основания и, несомненно, выдуманные в гораздо более поздние времена, содержат крупицу исторической правды, поскольку они указывают на существование еврейских поселений в языческой Польше и указывают на их немецкое происхождение.

Распространение латинского христианства в Польше (начиная с 966 г.), поставившее страну под контроль не только императоров Германии, но и ее епископов как представителей римского престола, должно было стимулировать сношения между двумя странами. и привести к увеличению притока еврейских купцов и поселенцев. Однако эта медленная коммерческая колонизация вряд ли приняла бы какие-либо значительные размеры, если бы исключительные обстоятельстване вынудили большое количество евреев искать убежища в Польше. Принудительная иммиграция такого рода началась после первого крестового похода, в 1096 году. Она началась в соседней славянской Богемии, где крестоносцы напали на пражских евреев и насильно обратили их в христианство. Чешские евреи решили бежать в соседнюю Польшу, до которой еще не дошли опустошительные христианские войска. Чешский князь Вратислав грабил по пути переселенцев, но даже это не могло помешать многим из них покинуть страну, в которой и народ, и правительство были враждебны им (1098 г.).

Начиная с этого периода начался постоянный поток евреев из прирейнских и дунайских провинций в Польшу, увеличивавшийся в размерах в результате крестовых походов (1146-1147 и 1196 гг.) и жестоких гонений на евреев в Германии. Усиление еврейских страданий в Германии в двенадцатом и тринадцатом веках, когда королевская власть была не в состоянии защитить свои подданых от ярости фанатичной толпы или унижающих достоинство церковных канонов, гнало огромное количество евреев в Польшу. Здесь беженцы искали убежища в провинциях, ближайших к австро-германской границе, Кракове, Познани, Калише и Силезии.

Первые признаки раздора между христианами и евреями следует заметить во второй половине XII века, когда Польша распалась на несколько феодальных княжеств или «уделов». Князь Великой Польши Мечислав III Старый, желая установить закон и порядок, счел необходимым издать в 1173 г. строгие указы, запрещающие всякое насилие над евреями и в особенности нападения на их христианскими «учеными», учениками церковных и монастырских коллегий. Признанные виновными в таких нападениях должны были быть оштрафованы на большие суммы. В целом правители были готовы взять евреев под свою защиту. При Мечиславе Старом, Казимире Справедливом и Лешеке Белом, которые правили в конце двенадцатого и начале тринадцатого веков, евреи занимались земледелием и управляли монетным двором Великой и Малой Польши. На монетах, отчеканенных этими евреями, многие из которых дошли до нас, еврейскими буквами отмечены имена правящих князей. В самом начале тринадцатого века (1203-1207) мы слышим о евреях, владеющих землями и поместьями в Польской Силезии.

Таков был подъем и рост еврейских колоний в Польше. Со временем коммерческие связи между этими колониями и Западом привели к духовным отношениям между ними и центрами еврейской культуры в Европе. Современный чешский ученый тосафистской школы рабби Элиэзер сообщает нам, что евреи Польши, России и Венгрии, не имевшие собственных ученых, приглашали своих духовных лидеров из других стран, вероятно, из Германии. Эти иностранные ученые занимали среди них должности раввинов, канторов и школьных учителей и получали вознаграждение за свои услуги. В то же время прилежные польские евреи имели обыкновение уезжать за границу, чтобы совершенствоваться в науках, как и еврейские поселенцы в России. От немецкой метрополии польские евреи получили не только свой язык, немецкий диалект, который впоследствии развился в польско-еврейский жаргон или идиш, но также свою религиозную культуру и свою общинную организацию. Все это, однако, находилось в зачаточном состоянии и лишь постепенно развертывалось в последующий период.

2. Устав князя Болеслава и церковные каноны

Важность еврейской иммиграции для экономического развития Польши впервые осознали феодальные польские князья тринадцатого века. Руководствуясь желанием развивать промышленную деятельность в своих владениях, эти князья с радостью принимали переселенцев из Германии, не делая различия между евреями и христианами. Не испытывало неудобств и коренное славянское население от этой иммиграции, которая, наоборот, приносила в страну первые элементы более высокой цивилизации. В стране, которая еще не вышла из первобытной стадии земледельческого хозяйства и имела только два основных класса, землевладельцев и земледельцев, евреи, естественно, представляли собой «третье сословие», выступая в качестве пионеров торговли и финансы. Они пускают свои капиталы в оборот, заводя промышленные предприятия, сдавая имения в аренду, обрабатывая различные статьи дохода (соляные копи, таможенные пошлины), занимаясь ростовщичеством. Туземное население, которое средневековая культура с его религиозной нетерпимостью и классовыми предрассудками еще не успела как следует «обучить», жило в мире с евреями.

Влияние церкви, с одной стороны, и соседней христианской Германии, с другой, медленно подрывали этот патриархальный порядок вещей. Папы направили своих легатов в Польшу, чтобы проследить, чтобы известные канонические статуты, проникнутые непримиримой ненавистью к приверженцам иудаизма, не оставались мертвой буквой, а выполнялись на деле. В этот же период польские князья, в частности Болеслав Скромный (1247—1279), стремились привлечь в Польшу немецких эмигрантов, даровав им значительные привилегии и право самоуправления, т. н. «магдебургское право»^[15]. Немцы, обосновавшись в польских городах в качестве купцов и торговцев, и таким образом став конкурентами евреев, привнесли из своей родины в новую среду дух экономической классовой борьбы и конфессионального антагонизма. Лучшие из польских правителей были вынуждены бороться с последствиями этого иностранного импорта и сочли необходимым поощрять экономическую деятельность евреев на благо страны и защищать их от оскорблений их христианских соседей.

Князем такого рода был Болеслав Калишский, по прозвищу Благочестивый, правивший территорией Великой Польши. В 1264 г. с согласия высших сановников государства он издал статут, определяющий права евреев в пределах его владений. Эта хартия привилегий, очень похожая по своему содержанию на статуты Фридриха Австрийского и Оттокара Богемского, стала краеугольным камнем польско-еврейского законодательства. Устав Болеслава состоит из тридцати семи параграфов и начинается такими словами:

Деяния человека, не подтвержденные голосом свидетелей или письменными документами, обречены быстро пройти и исчезнуть из памяти. По этой причине мы, Болеслав, князь Великой Польши, сообщаем нашим современникам, а также нашим потомкам, которым дойдет это письмо, что евреи, которые утвердились вдоль и поперек нашей страны, получили от нас следующие уставы и привилегии.

Первый пункт устава предписывает, что при рассмотрении в суде гражданских и уголовных дел показания христианина против еврея принимаются только в том случае, если они подтверждаются показаниями свидетеля-еврея. Следующие пункты (§§2-7) определяют судебный процесс между христианами и евреями, в первую очередь связанный с закладной; предписанные там правила в равной степени защищают интересы кредитора-еврея и должника-христианина. Судебные тяжбы между евреем и евреем не подпадают под юрисдикцию общегородских судов, а рассматриваются либо самим князем, либо его сеньором-поручиком, воеводой^[16], либо назначенным последним особым судьей (§ 8). Христианин, убивший или ранивший еврея, отвечает за свое преступление перед княжеским судом: в первом случае виновный несет «должное наказание», и его имущество конфискуется князем; в последнем случае он должен удовлетворить истца и, кроме того, уплатить штраф в княжескую казну.

Далее следует ряд параграфов, гарантирующих еврею неприкосновенность его личности и имущества. Они запрещают надоедать торговцам-евреям на дороге, взимая с них более высокие таможенные пошлины, чем с христиан, разрушая еврейские кладбища и нападая на синагоги или «школы» (§§12-15). В случае ночного нападения на дом еврея соседи-христиане обязаны прийти ему на помощь, как только услышат его крики; те, кто не отвечает, подлежат штрафу (§36).

Изложены права и функции «судьи-еврея», который назначается для рассмотрения дел между евреем и евреем, сидящим «по соседству с синагогой или в каком-либо другом месте» (§§ 16–23).). Похищение еврейских детей с целью их крещения строго наказывается (§ 27). Далее хартия запрещает обвинять евреев в использовании христианской крови в ритуальных целях ввиду того, что необоснованность таких обвинений была продемонстрирована папскими буллами. Если, тем не менее, такие обвинения будут выдвинуты, они должны быть подтверждены шестью свидетелями, тремя христианами и тремя евреями. Если обвинения подтвердятся, виновный еврей лишится жизни; в противном случае та же участь постигнет христианского доносчика (§ 32). Все эти правовые гарантии должны были, по словам устава, оставаться в силе «на все времена».

Польский законодатель, очевидно, стремился обеспечить евреям такие условия жизни, которые позволили бы им приносить пользу стране своей коммерческой деятельностью, пользуясь при этом свободой совести и живя в согласии с нееврейским населением. Постановление Болеслава выражает не индивидуальную волю правителя, а коллективное решение высших сановников и представителей сословий, с которыми, как указывается в документе, предварительно совещались.

Таким образом, светские власти государства, руководствуясь экономическими потребностями страны, стремились наладить еврейскую жизнь в Польше на более или менее рациональных гражданских основах. Церковные власти, однако, вдохновленные скорее космополитическими идеалами Римской церкви, чем любовью к своей родине, напрягали все свои силы, чтобы оторвать евреев от общей жизни страны. Они изолировали их от христианского населения из-за их предполагаемого вреда для католической веры и низвели их до положения презираемой касты. Знаменитый церковный собор в Бреслау, созванный в 1266 г. папским легатом Гвидо, имел особую миссию введения в старейшей польской епархии, Гнесенской, канонических законов, в том числе применимых к евреям. Мотивы, которыми было вызвано это законодательство, прямо изложены в преамбуле к разделу бреславской «конституции», касающемуся евреев:

Ввиду того, — гласит пункт 12, — что Польша представляет собой новую плантацию на почве христианства (quum adhuc terra Polonica sit in corpore Christianitatis nova plantatio), есть основания опасаться, что ее христианское население станет легкой добычей влияния суеверий и дурных привычек живущих среди них иудеев, тем более, что христианская религия укоренилась в сердцах верующих этих стран позже и в более слабой форме. По этой причине мы строжайше предписываем, чтобы евреи, проживающие в Гнесенской епархии, не жили бок о бок с христианами, а жили обособленно, в домах, примыкающих друг к другу или соединенных друг с другом, в какой-нибудь части города или села. Участок, населенный евреями, должен быть отделен от общего жилища христиан изгородью, стеной или рвом.

Евреи, владеющие домами в христианском квартале, будут вынуждены продать их в кратчайший срок.

Дальнейшие предписания предписывают, чтобы евреи запирались в своих домах, пока церковные процессии маршируют по улицам; что в каждом городе они должны иметь не более одной синагоги; что, «чтобы отличаться от христиан», они должны носить шляпу особой формы с роговым щитком (cornutum pileum), и что любой еврей, показывающий себя на улице без этого головного убора, подлежит наказанию, в соответствии с обычаем страны.

Христианам запрещается под страхом отлучения приглашать евреев на трапезу, или есть и пить с ними, или танцевать и веселиться с ними на свадьбах и других торжествах. Христианам запрещено покупать мясо и другие съестные припасы у евреев, так как продавцы могут вероломно подсыпать в них яд.

За этими запретами следуют древние канонические постановления, запрещающие евреям содержать христианских слуг, нянь и кормилиц, а также запрещающие им собирать таможенные пошлины и выполнять какие-либо другие общественные функции. Еврей, незаконно проживающий с женщиной-христианкой, подлежит тюремному заключению и штрафу, а женщина подлежит публичной порке и изгнанию из города на все времена.

Церковный Собор, заседавший в Буде (Офене) в Венгрии в 1279 г., посетили высшие церковные сановники Польши. Этот Собор утвердил пункт о «еврейском знаке», дополнив его следующими подробностями: Евреи обоего пола обязаны носить кольцо из красной ткани, пришитое к их верхней одежде, на левой стороне груди. Еврей, появившийся на улице без этой вывески, будет считаться бродягой, и ни один христианин не будет иметь права вести с ним дела. Аналогичный знак, только шафранового цвета, предписан для «сарацинов и измаильтян», т. е. для мусульман. Закон, запрещающий евреям собирать таможню и выполнять другие общественные функции, распространяется Синодом Буды на «сектантов», на христиан греко-православного толка.

Таким образом, положение евреев Польши в XIII веке определялось двумя факторами, действующими в разных направлениях: светские власти, движимые экономическими соображениями, предоставили евреям элементарные гражданские права, в то время как церковные власти, побуждаемые религиозными соображениями, нетерпимость, стремились исключить евреев из гражданской жизни. Пока господствовали патриархальные жизненные устои, а католицизм в Польше еще не установил полного контроля над страной, политика церкви была бессильна нанести серьезный ущерб евреям. Они жили в безопасности, под покровительством польских князей и, за исключением немецких переселенцев, мирно уживались с христианским населением. Но клерикальная партия смотрела в будущее, заботясь о том, чтобы «новые насаждения на почве христианства» развивались по образцу старых насаждений, и сеяла семена религиозной ненависти в терпеливом ожидании обильного урожай.

3. Возвышение польского еврейства при Казимире Великом

Еврейская эмиграция из Западной Европы приняла особенно большие размеры в первой половине XIV века. Резни, учиненные полчищами Риндфлейша и Армледера, и массовые убийства, сопровождавшие Черную смерть, вынудили большое количество немецких евреев искать убежища в Польше, которая в то время переживала процесс объединения и омоложения. В 1319 году король Владислав Локетек^[17] положил начало политическому единству Польши, упразднив прежние феодальные деления, а его знаменитый сын Казимир Великий (1333-1370) был неутомим в своих усилиях поднять уровень гражданская и экономическая жизнь в его объединенном королевстве. Казимир Великий основал новые города и укрепил старые, способствовал развитию торговли и промышленности и с одинаковой заботливостью защищал интересы всех классов, не исключая интересов крестьян. Его называли «крестьянским королем», и народное одобрение его усилий по строительству городов вылилось в поговорку о том, что Казимир Великий «нашел деревянную Польшу и оставил после себя каменную Польшу».

Правитель такого типа не мог не с живейшим удовлетворением приветствовать полезную промышленную деятельность евреев. Он стремился сблизить их с христианским населением на общих основаниях мирного труда и взаимопомощи. Столь же быстро он оценил преимущества, которые не слишком процветающая королевская казна могла извлечь из опыта еврейских капиталистов. Таковы, должно быть, были мотивы, которыми руководствовался Казимир, когда на втором году своего царствования (1344 г.) он ратифицировал в Кракове хартию, которую Болеслав из Калиша даровал евреям Великой Польши и которую он теперь расширил в ее операция во всех провинциях королевства.

Позднее (1346–1370) Казимир расширил хартию Болеслава, добавив новые постановления. Ввиду враждебного отношения муниципалитетов и духовенства к евреям король счел необходимым настаивать, в частности, на передаче еврейских судебных дел под свою юрисдикцию и изъятии их из-под ведения муниципальных и церковных властей. Евреям были предоставлены следующие привилегии: право свободного проезда через всю страну, проживания в городах, местечках и селах, аренды и залога дворянских имений, ссуды денег под фиксированный процент, последнее занятие было закрыто для христиан в силу канонических ограничений и, следовательно, полностью оставлено в руках евреев. Польский законодатель в равной степени заботился о том, чтобы заставить уважать еврея как человека и приблизить его к христианину в частной жизни, что резко противоречило стремлению церкви изолировать неверных от «верного стада». «Если еврей, — гласит один из пунктов устава Казимира, — войдет в дом христианина, никто не имеет права причинять ему какие-либо обиды или неприятности. Каждому еврею разрешается посещать городские бани в безопасности, в так же, как христиане, и платите ту же плату, что и христиане».

Казимир был в равной степени заинтересован в упорядочении внутренней жизни евреев. «Еврейскому судье», христианскому чиновнику, назначаемому королем для рассмотрения еврейских дел, предписывалось вершить правосудие в синагоге или в каком-либо другом месте, в соответствии с пожеланиями представителей еврейской общины. Это был зародыш будущей системы кагалской автономии.

Кажется, что в роковой год Черной смерти (1348-1349) польские евреи тоже были в большой опасности. На крыльях чумы, проникшей из Германии в Польшу, распространился отвратительный слух, обвинявший евреев в отравлении колодцев. Если верить свидетельству итальянского летописца Маттео Виллани, около десяти тысяч евреев в польских городах, граничащих с Германией, встретили свою судьбу в 1348 году от рук христианской толпы, причем даже король был бессилен защитить несчастных от ярости. людей. Расплывчатое сообщение в старой польской хронике сообщает, что в 1349 году евреи были уничтожены «почти во всей Польше». Возможно, что нападения на евреев происходили в приграничных городах, но, судя по тому, что еврейские хронисты, описывая опустошения Черной смерти, не упоминают Польшу, эти нападения не могли быть обширными. Как бы то ни было, не может быть сомнения в том, что под угрозой массовых убийств в Германии большое количество евреев бежало в соседние города Польши, а затем осело там.

В этой связи можно упомянуть, что примерно к тому же времени относится возникновение еврейской общины Львова (Лемберга)^[18], столицы Красной Руси или Галиции, которая была присоединена к его владениям Казимиром Великим^[19]. В 1356 г. Казимир, даруя Магдебургское право городу Лембергу[20], даровал местным евреям право «быть судимыми по их собственным законам», т. е. автономия в своих общинных делах, привилегия, предоставленная одновременно русинам, армянам и татарам.

Таким образом, отношение Казимира Великого к евреям было частью его общей политики в отношении иностранных поселенцев, которых он считал полезными для развития страны. Это, однако, не помешало некоторым злонамеренным лицам, как тогда, так и в более поздние века, видеть в этих актах разумного государственного управления проявление личных пристрастий и привязанностей короля. Ходили слухи, что Казимир благосклонно относился к евреям из-за своего увлечения красивой еврейкой Эстеркой. Считается, что эта еврейская красавица, дочь портного, настолько покорила сердце короля, что в 1356 году он ради нее бросил бывшую фаворитку. Эстерка жила в королевском дворце Лобзово, недалеко от Кракова. Она родила королю двух дочерей, воспитанных матерью в иудейской религии, и двух сыновей, получивших христианское образование и ставших впоследствии родоначальниками нескольких дворянских родов. Эстерка была убита во время гонений, которым подвергались евреи со стороны преемника Казимира, Людовика Венгерского. Весь романтический эпизод представляет собой смесь правды и вымысла, в которой трудно разглядеть правду.

Столь же размытые сообщения дошли до нас о гонениях со стороны нового правителя Людовика Венгерского (1370-1382). В царствование этого короля, когда, по выражению польских историков, исчезла справедливость, молчал закон, а народ горько жаловался на произвол судей и чиновников, была предпринята попытка лишить евреев покровительства. закона. Вскормленный в католических традициях Западной Европы, Людовик преследовал евреев по религиозным мотивам, угрожая изгнанием тем из них, кто отказался принять христианскую веру. К счастью для евреев, его правление в Польше было слишком эфемерным и непопулярным, чтобы свести на нет работу его знаменитого предшественника, последнего короля из династии Пястов. Лишь в более позднее время, во время длительного правления литовского великого князя Ягелло, который приобрел польскую корону, женившись в 1386 году на дочери Людовика Ядвиге, церковь получила власть над делами государства, постепенно подрывая гражданское состояние евреев Польши.

4. Польское еврейство во время правления Ягелло

С уходящим четырнадцатым веком Польша все больше и больше вовлекалась в водоворот европейской политики. Католицизм служил связующим звеном между этой славянской страной и Западной Европой. Поэтому влияние Запада проявлялось прежде всего в усилении церковной власти, которая, имея космополитический характер, стремилась стереть все национальные и культурные различия. Польский король Владислав Ягелло (1386-1434), обратившись из язычества в католицизм и заставив своих литовских подданных следовать его примеру, с жаром новообращенного примкнул к новой вере и часто поддавался влиянию духовенство. Именно во время его правления польские евреи впервые подверглись религиозным преследованиям в этой стране.

Евреев Позена обвинили в том, что они подкупили бедную христианку, чтобы та похитила из местной доминиканской церкви три гостии, которые якобы были зарезаны и брошены в яму. Из пронзенных воинств, как гласил суеверный слух, хлынула кровь в подтверждение догмата Евхаристии. И это не было единственным чудом, которое народное воображение приписывало трем кусочкам святого хлеба. Архиепископ Позенский, узнав о предполагаемом богохульстве, возбудил дело против евреев. Жертвами народного суеверия стали раввин Позена, тринадцать старейшин еврейской общины и женщина, обвиненная в краже священных облаток; после продолжительных пыток все они были привязаны к столбам и заживо сожжены на медленном огне (1399 г.). Более того, евреи Позена были наказаны наложением «вечного» штрафа, который они должны были платить ежегодно в пользу доминиканской церкви. Этот штраф строго взимался вплоть до восемнадцатого века, пока легенда о трех воинствах сохранялась в памяти благочестивых католиков.

Как и на Западе, религиозные мотивы в таких случаях служили лишь ширмой для прикрытия мотивов экономического характера — зависти горожан-христиан к благополучию евреев, сумевших закрепиться в некоторых отраслей торговли и стремлением тем или иным образом избавиться от неудобных соперников. Подобные мотивы в сочетании с религиозной нетерпимостью были причиной антиеврейских беспорядков в Кракове в 1407 году. В этой древней столице Польши евреи увеличились в числе в начале XIV века и благодаря своим коммерческим предприятиям достигли к процветанию. Краковские горожане завидовали им, а духовенство считало неприличным, чтобы обреченные сыны синагоги так спокойно жили под покровом благодетельной церкви. Против евреев велась тихая, но упорная агитация, их враги только и ждали удобного случая, чтобы свести с ними счеты.

Однажды, на третий день Пасхи, священник Будек, снискавший себе репутацию непримиримого еврея, произнес проповедь в церкви св. Варвары. Собираясь покинуть кафедру, он вдруг объявил прихожанам, что нашел на кафедре объявление следующего содержания: «Иудеи, живущие в Кракове, вчера ночью убили мальчика-христианина и насмехались над его кровью; более того, они забросали камнями священника, который шел навестить больного и нес в руках распятие». Не успели эти слова произнести, как народ ринулся на еврейскую улицу и стал грабить дома «врагов Христовых». Царские власти поспешили на помощь евреям и вооруженной силой положили конец беспорядкам. Но через несколько часов, когда зазвонили колокола ратуши, созывая членов магистрата на собрание, с целью наказания зачинщиков беспорядков, кто-то в толпе закричал, что магистрат созывает христиан. к очередному нападению на евреев. Тогда со всех концов города сбежалась толпа и стала убивать и грабить евреев, поджигая их дома. Некоторые евреи искали убежища в башне Святой Анны, но толпа подожгла башню, и несчастным евреям пришлось сдаться. Некоторые из них, чтобы спасти свою жизнь, приняли христианство, а дети убитых все были крещены. Многие христиане, по свидетельству польского историка Длугоша, разбогатели на награбленные у евреев деньги.

Нельзя не усмотреть во всех этих катастрофах влияние соседней Германии^[20]. Именно из Германии клерикальная реакция, последовавшая за борьбой церкви с реформаторским гуссовским движением, проникла в Польшу. На Констанцском синоде, осудившем Гуса, присутствовал архиепископ Гнесенский Николай Тромба, явившийся во главе польской делегации. По возвращении этот видный сановник Польской церкви председательствовал на заседаниях Синода в Калише (1420 г.), который также был созван в связи с движением Гуса.

По предложению этого архиепископа Калишский собор торжественно ратифицировал все антиеврейские постановления, принятые соборами в Бреслау и Буде (Офене), но редко проводившиеся в жизнь. Эти законы, как мы помним, запрещали всякое общение между евреем и христианином и предписывали евреям жить в отдельных кварталах, носить отличительный знак на верхней одежде и так далее. В то же время евреи были обязаны платить налог в пользу церквей тех епархиальных округов, «где они теперь живут и где по праву должны жить христиане», этот налог соответствовал «убыткам, нанесенным ими христиане». Эти предписания были изданы в качестве особых указаний членам духовенства всех епархий.

Церковные тенденции постепенно проникали в светское законодательство. Фанатики церкви оказывали свое влияние не только на царя, но и на дворян-землевладельцев, шляхту, которая в это время стала более активно интересоваться делами государства. На съезде шляхты в Варте (1423) король Владислав Ягелло санкционировал закон, запрещавший евреям давать деньги взаймы под залоговые бумаги, разрешались только ссуды под залог. Церковное происхождение этого постановления обнаруживается в безобразной манере, в которой закон оправдывается в преамбуле: «В то время как иудейская хитрость всегда направлена против христиан и нацелена скорее на собственность христианина, чем на его веру или личность...

5. Евреи Литвы во время правления Витовта

Совсем иную картину представляет в то время Литва, которая, несмотря на династический союз с Польшей, сохраняла полную автономию управления. Патриархальный порядок вещей, близившийся к концу в Польше, еще прочно закрепился в Литовском княжестве, но недавно вышел из стадии первобытного язычества. Средневековая культура еще не овладела жителями лесистых берегов Немана, и евреи смогли поселиться там, не сталкиваясь с насилием и гонениями.

Трудно определить точную дату первых еврейских поселений в Литве. Однако достоверно известно, что к концу четырнадцатого века уже существовал ряд важных общин, таких как Брестская, Гродненская, Троковская, Луцкая и Владимирская, две последние на Волыни, которые до Польско-литовская уния 1579 г. вошла в состав герцогства. Первым, кто узаконил существование этих общин, был литовский великий князь Витовт, правивший Литвой с 1388 по 1430 год, частью как самостоятельный государь, частью от имени своего двоюродного брата, польского короля Ягелло. В 1388 г. евреи Бреста и других литовских общин получили от Витовта грамоту, близкую по содержанию к уставам Болеслава Калишского и Казимира Великого, а в 1389 г. им были дарованы еще более широкие привилегии гродненским евреям.

В этих постановлениях литовский правитель проявляет, как и Казимир, просвещенную заботу о мирных отношениях между евреями и христианами и о внутреннем благополучии еврейских общин. По законам, изданным Витовтом, евреи Литвы составляли класс свободных граждан, находившихся под непосредственным покровительством великого князя и его местной администрации. Они жили самостоятельными общинами, пользуясь в своих внутренних делах автономией в отношении религии и имущества, а в уголовных делах подотчетны суду местного старосты или подстаросты, а в особо важных случаях, ко двору самого великого князя. Закон гарантировал евреям неприкосновенность личности и имущества, свободу вероисповедания, право свободного проезда, свободное занятие коммерцией и торговлей наравне с христианами. Литовские евреи вели дела на рынках или в лавках, занимались всеми видами торговли, а иногда и земледелием. Состоятельные люди ссужали деньги под проценты, брали в аренду у великого князя таможенные пошлины, доходы от спирта и другие налоги. Они владели поместьями либо сами по себе, либо в форме аренды земли. Налоги, которые они платили в казну, соответствовали характеру их занятий и в целом не были обременительны. Помимо евреев-раббанитов, в Литве существовали караимы, иммигрировавшие из Крыма и обосновавшиеся в районах Троки и Луцка.

Соответственно положение евреев в Литве было более благоприятным, чем в Польше. Еврейские иммигранты, направляясь из Германии в Польшу, часто доходили до Литвы и селились там навсегда. Литва являлась крайним рубежом в движении евреев на восток, Россия и Московия были почти полностью закрыты для них.

6. Конфликт между королевской семьей и духовенством при Казимире IV и его сыновьях

Конфликт тенденций в польском законодательстве относительно евреев с особенной силой проявился в царствование Казимира IV, третьего короля из династии Ягелло. Позиция Казимира IV. (1447-1492), проникнутый идеями модного тогда гуманистического движения, сначала был мудрым правителем, блюстителем общих интересов своих подданных. Как великий князь литовский он следовал либеральной еврейской политике своего предшественника Витовта. Он защищал личные и общинные права евреев-раббанитов и караимов — последним он даровал в 1441 г. Магдебургский закон — и часто пользовался услугами предприимчивых еврейских финансистов и откупщиков для увеличения доходов состояние.

Приняв польскую корону, Казимир решил править самостоятельно и игнорировать замыслы всемогущего духовенства. Вскоре после его коронации, в августе 1447 года, когда король находился с визитом в Позене, город был опустошен страшным пожаром. Во время пожара был утерян древний оригинал грамоты, которую Казимир Великий даровал евреям. Еврейская делегация из общин Познани, Калиша и других городов обратилась к королю с ходатайством о восстановлении и ратификации старых еврейских привилегий на основании уцелевших копий хартии. Казимир с готовностью удовлетворил просьбу депутатов. «Мы желаем, — объявляет он в своей новой хартии, — чтобы евреи, которых мы хотим защитить в наших собственных интересах, а также в интересах королевского казначейства, чувствовали себя комфортно в нашем благотворном правлении». Закрепляя все права и привилегии, ранее предоставленные евреям, — свободу проживания и торговли, общинную и судебную автономию, неприкосновенность жизни и свободы, защиту от необоснованных обвинений и нападений — грамота Казимира IV. был прямым протестом против канонических законов, лишь недавно переизданных для Польши Калишским Собором и для всего католического мира великим Базельским Собором. Вопреки основному направлению постановлений Собора царская хартия разрешала евреям объединяться с христианами и освобождала их от юрисдикции церковных судов (1453 г.).

Либерализм короля вызвал негодование католического духовенства. Лидером клерикальной партии был энергичный архиепископ Краковский кардинал Збигнев Олешницкий , который открыто возглавил силы, выстроившиеся против короля. Он резко осудил Казимира за предоставление защиты евреям, «к оскорблению и оскорблению святой веры».

Не воображайте, — пишет Олешницкий королю в мае 1454 г., — что в вопросах, касающихся христианской религии, вы вольны издавать любой закон, какой пожелаете. Никто не настолько велик и силен, чтобы подавить всякую оппозицию самому себе, когда на карту поставлены интересы веры. Поэтому я прошу и умоляю Ваше Королевское Величество отменить вышеупомянутые привилегии и свободы. Докажите, что вы католический государь, и устраните все поводы для позора вашего имени и для более серьезных оскорблений, которые могут последовать.

В своем письме Олешницкий ссылается на известного агитатора и травли евреев, папского легата Капистрано, прибывшего в Польшу из Германии осенью 1453 года. Евреи и еретики (или гуситы). По прибытии в Краков Капистрано произносил на площади подстрекательские речи против евреев и настойчиво требовал от короля отменить «безбожные» еврейские привилегии, угрожая ему, в случае непослушания, адскими муками и страшными бедствиями для страна.

Сначала король отказался уступить, но ход событий благоприятствовал антиеврейским силам. Польша находилась в состоянии войны с Тевтонским орденом. Первое поражение, понесенное польскими войсками в этой войне (сентябрь 1454 г.), дало духовенству возможность провозгласить, что Господь наказывает страну за пренебрежение королем интересами церкви и за его покровительство евреям. Наконец король был вынужден прислушаться к требованиям объединенного духовенства и дворянства. В ноябре 1454 г. был обнародован Статут Ньешавы, и одним из его пунктов были отменены все прежние еврейские привилегии как «в равной степени противоречащие божественному праву и земным законам». Мотивы постановления, которые, очевидно, были продиктованы Олешницким, были сформулированы так: «Ибо не подобает, чтобы неверные пользовались большими преимуществами, чем почитатели Господа нашего Христа, и рабы не имели права занимать лучшее положение, чем сыновья». Статуты Варты 1423 года и прежние канонические законы были вновь объявлены в силе. Клерикализм одержал победу.

Эта антиеврейская тенденция распространилась среди широких масс. В нескольких городах евреи подверглись нападениям. В 1463 г. отряды польских добровольцев, готовившихся к крестовому походу против турок, прошли через Лемберг и Краков на пути в Венгрию. Беспорядочная толпа, состоявшая из монахов, студентов, крестьян и обедневших дворян, на третий день Пасхи набросилась на краковских евреев, разграбила их дома и убила около тридцати человек. Когда Казимир IV. Узнав о случившемся, он наложил на магистратуру штраф за то, что она не предотвратила беспорядки. Подобные беспорядки происходили примерно в то же время в Лемберге, Позене и других городах.

Что касается Казимира IV. обеспокоен, искусственно навязанная ему клерикальная политика не изменила его личной готовности защищать евреев. Но при его сыновьях, польском короле Иоанне Альбрехте и литовском великом князе Александре Ягелло, антиеврейская политика взяла верх. Первый ратифицировал на Петрковском сейме 1496 г. Нешавский статут с его антиеврейскими ограничениями. Джону Альбрехту также приписывают создание первого гетто в Польше. В 1494 г. большая часть польской столицы Кракова была уничтожена огнем, а чернь, воспользовавшись царившей паникой, разграбила имущество евреев. В результате евреям, которые в то время были рассеяны по разным частям города, король приказал переселиться в Казимеж, предместье Кракова, и жить там отдельно от христиан. Казимеж стал вследствие этого вполне еврейским городом, ведущим на протяжении столетий свою собственную жизнь и связанным с внешним миром лишь нитями экономических отношений.

В то время как трон Польши был занят Иоанном Альбрехтом, его брат Александр правил Литвой как великий князь. Поначалу отношение Александра к евреям было довольно благосклонным. В 1492 году он удовлетворил ходатайство караимов Троки и подтвердил грамоту Казимира IV, даровав им Магдебургское право и даже дополнив его некоторыми дополнительными привилегиями. Различные статьи государственных доходов, особенно таможенные пошлины, по-прежнему отдавались евреям. Александр также выплачивал еврейским капиталистам часть денег, ссуженных ими его отцу. Однако в 1495 году великий князь неожиданно издал указ об изгнании всех евреев из Литвы. Неизвестно, была ли эта жестокая акция вызвана влиянием антиеврейской клерикальной партии и стимулирована известием об изгнании евреев из Испании, или же она была вызвана финансовой зависимостью правителя от его еврейскими кредиторами, или общим желанием обогатиться за счет изгнанников. Фактически Александр конфисковал недвижимое имущество изгнанных евреев в Гродненском, Брестском, Луцком и Троковском уездах, и большую часть его он раздал местным христианским жителям. Сосланные евреи частично эмигрировали в Крым (Каффу), но большинство поселились, с разрешения короля Иоанна Альбрехта, в соседних польских городах. Однако когда через несколько лет, после смерти брата, Александр принял, кроме того, корону Польши (1501 г.), он разрешил евреям вернуться в Литву и поселиться на прежних местах жительства. По этому случаю они получили обратно, хотя и не во всех случаях, дома, имения, синагоги и кладбища, ранее принадлежавшие им (1503 г.).

К началу четырнадцатого века польское еврейство стало крупным экономическим и социальным фактором, с которым государство должно было считаться. Теперь ему было суждено стать также независимым духовным образованием, которое четыреста лет находилось под опекой еврейского центра в Германии. Дальнейшее развитие этого нового фактора образует одну из самых выдающихся черт следующего периода.

ГЛАВА III АВТОНОМНЫЙ ЦЕНТР В ПОЛЬШЕ В ЭТОМ ЗЕНИТЕ (1501-1648)

1. Социально-экономические условия

В то же самое время, когда еврейские беженцы из Испании и Португалии шли на турецкий восток, банды еврейских эмигрантов, бежавшие из душных гетто Германии и Австрии, брели на славянский восток, в сторону Польши и Литвы, где в период Реформации зародился крупный автономный диаспоральный центр. Переселение еврейских центров, столь характерное для XVI в., нашло свое выражение в двух параллельных движениях: разрушенные или обедневшие центры Западной Европы переселялись в страны Восточной Европы, с одной стороны, и в земли сопредельной Западной Азии с другой. Однако судьбы двух восточных центров — Турции и Польши — не были одинаковыми. Сефарды Турции подходили к концу своей блестящей исторической карьеры и постепенно впадали в азиатское оцепенение, в то время как ашкенази Польши, с запасом свежих сил и обещанием самобытной культуры, начинали свое широкое историческое развитие. Миссия сефардов была памятью о прошлом; у ашкеназов была надежда на будущее. После средневековой Вавилонии и Испании ни одна страна не представляла такой концентрации еврейской энергии и такого обширного поля для развития еврейской автономной жизни, как Польша в шестнадцатом и последующих веках.^[21]

Непрерывная колонизация славянских земель еврейскими эмигрантами из Германии, продолжавшаяся в средние века, подготовила почву для исторического процесса, превратившего Польшу из колонии в центр иудаизма. Многочисленное еврейское население, поселившееся в городах и селах Польши и Литвы, образовало не забитую касту и не однородный экономический класс, как в Германии, а важное социальное целое, проявляющее свою энергию во многих сферах общественно-экономической жизни. Она не была привязана к двум исключительным занятиям, ростовщичеству и мелкой торговле, но участвовала во всех отраслях промышленной деятельности, в производстве и мануфактуре, не исключая и сельских занятий, как-то землевладение и земледелие. Состоятельные люди среди евреев обрабатывали пошлины (транзитные и таможенные пошлины) и акцизы (государственные налоги, взимаемые с вина и других предметов потребления) и часто достигали выдающегося положения в качестве финансовых агентов королей. Когда позже евреи были стеснены в делах откупа, их капитал нашел новый выход в аренде коронных и шляхтинских поместий с правом «пропинации»^[22] или торговли спиртными напитками, присоединенными к ним. к нему, а также в разработке соляных копей, в опалубочных лесах и в открытии других ресурсов почвы. Крупные купцы были заняты вывозом сельскохозяйственной продукции из Польши в Австрию, Молдавию-Валахию и Турцию. Низшие классы занимались розничной торговлей, ремеслами, земледелием, овощеводством, огородничеством, а кое-где, особенно в Литве, даже хлебопашеством.

Хозяйственная деятельность евреев, переплетенная многочисленными нитями с материальной жизнью страны, должна была произвести такое же разнообразие форм и в их правовом состоянии. Учитывая своеобразное кастовое устройство польского государства и относительную политическую свободу, которой пользовались в этой полуконституционной стране «господствующие классы» — дворянство-землевладельцы, духовенство и отчасти горожане, — юридическое положение евреев с необходимостью определялось. конфликтом политических и классовых интересов. Обузданная олигархической конституцией королевская власть должна была столкнуться с огромными привилегиями помещичьих магнатов, большой шляхты. Последние, в свою очередь, с одной стороны боролись с притязаниями мелкой сельской шляхты, а с другой — сопротивлялись наступлению христианских городских сословий, дельцов и ремесленников, которые были могущественным фактором в силу своей муниципальной автономии. и их хорошо организованные гильдии. Борьба велась в парламентах, муниципалитетах и судах. В рамках этого конфликта экономических интересов духовенство господствовавшей католической церкви проводило собственную линию атаки. Ослабленное во время Реформации, оно вновь окрепло благодаря католической реакции и напряженным усилиям иезуитов.

Эти сословия различались по своему отношению к евреям, каждое в соответствии со своими интересами. Средневековые представления уже настолько укоренились в польском народе, что, несмотря на конституционный характер страны, о гуманном и законном отношении к евреям не могло быть и речи. Их оценивали по преимуществам, которые они могли дать тому или иному классу, а так как во многих случаях то, что было выгодно одному классу, было невыгодно другому, то конфликт интересов был неизбежен, в результате чего евреи были объектомзащиты. с одной стороны, и объекты преследования с другой.

Евреям Польши покровительствовали две силы внутри государства: королевская власть и отчасти большая шляхта. Им противостояли двое других, духовенство и горожане. Помимо интересов казначейства, которое пополнялось регулярными и нерегулярными налогами на евреев, короли извлекали личные выгоды из своей коммерческой деятельности. Они ценили финансовые услуги еврейских откупщиков, которые платили большие суммы вперед за аренду таможенных пошлин и государственных доходов или за владение царскими владениями. Эти подрядчики и арендаторы становились, как правило, финансовыми агентами королей благодаря своей способности ссужать большие суммы денег и, кстати, имели возможность оказывать влияние на двор в интересах своих единоверцев. Высшее дворянство, в свою очередь, оценило полезность евреев-земледельцев и арендаторов для своих поместий, которыми они сами, с их аристократическим равнодушием и леностью, умели только распоряжаться. Покровительство, которое этот класс предоставлял евреям, главным образом на контролируемых им сеймах, было в точности пропорционально услугам, оказываемым евреями как посредниками между ними и крестьянами. Соответственно магнаты были совершенно безразличны к благополучию остального еврейства, трудящихся масс еврейского населения.

Бескомпромиссной неприязнью к евреям отличалось отношение городских сословий, купцов и ремесленников из мещанского сословия, с немалой вкрапленностью немецких поселенцев, влияние которых было явно заметно. Эти организованные торговцы и ремесленники смотрели на евреев как на своих прямых конкурентов. Магистраты, действовавшие как органы городского самоуправления, наложили на евреев строгие ограничения в приобретении недвижимости, в занятиях торговлей и ремеслами, а профсоюзы время от времени гнали бунтующую толпу по пятам. Еще более решительной была агитация католического духовенства, которому нередко удавалось влиять на законодательство в духе церковной нетерпимости.

Взаимодействие всех этих сил формировало правовой и социальный статус польско-литовских евреев в течение XVI и в начале XVII века, когда Польша переживала зенит своего политического процветания. Колебания и потрясения в положении евреев были обусловлены смещением сил в сторону тех или иных вышеперечисленных факторов в ходе истории.

2. Либеральный режим Сигизмунда I.

В первые годы шестнадцатого века евреи полностью восстановили свои права, которые их враги пытались отнять у них в конце предыдущего века. Александр Ягелло, тот самый литовский великий князь, который по каким-то неясным мотивам изгнал евреев из своих владений в 1495 г., счел необходимым призвать их обратно, как только взошел на польский престол, после кончины его брат. В 1503 году, «посоветовавшись с вельможами царства», король Александр объявил о своем решении о том, чтобы евреям, изгнанным из Гродно и других городов Литвы, было позволено вернуться и поселиться «близ замков и в местах, в которых они жили прежде», и должны быть возвращены дома, синагоги, кладбища, фермы и поля, которые ранее были в их владении. Причины такой перемены фронта можно легко проследить в огромном экономическом значении евреев Польского королевства, которое незадолго до этого, в 1501 г., вступило в более тесный союз с Литвой, и в неоценимых услугах еврейской налоговой службы. фермеры, от которых в значительной степени зависел королевский бюджет.

Одним из таких «королевских финансистов» был богатый Йоско, который занимался таможенными сборами и пошлинами почти в половине Польши. Чтобы стимулировать усилия своего финансиста, король Александр освободил Йоско и его служащих от власти местной администрации, поместив его, на манер придворных сановников, в ведение царского двора. Но в целом король даже теперь был далеко не дружелюбен к евреям. В 1505 году он разрешил включить древнюю хартию Болеслава из Калиша, великую хартию еврейских свобод, в свод основных польских законов, который тогда редактировал канцлер Ян Ласки. Но он предусмотрительно указал, что тем самым не намеревался заново ратифицировать хартию Болеслава, а разрешил ее воспроизведение «в целях защиты [христианского населения] от евреев» (ad cautelam защита против Иуды).

Преемник Александра, Сигизмунд I Ягелло (1506–1548), король Польши и великий князь литовский, выступал за более либеральную политику по отношению к своим еврейским подданным. Хотя Сигизмунд был стойким католиком, он был свободен от духа антиеврейского клерикализма и изо всех сил старался жить в соответствии с провозглашенным им принципом, согласно которому «равное правосудие должно быть отдано богатым и могущественным сеньорам». и самому подлому бедняку». Этот высокий принцип, столь мало совместимый с политикой классовой дискриминации, мог, хотя и неадекватно, применяться только там, где королевской власти не мешали могущественные шляхты и другие сословия. Единственной частью Польской империи, где такое состояние еще существовало во времена Сигизмунда I, была Литва, вотчина Ягелло. Там королевская, или, вернее, великокняжеская власть была более обширна, а форма ее проявления более патриархальна, чем в провинциях Короны или собственно Польше. Доверив большую часть государственных налоговых контрактов и аренды земли еврейским капиталистам, король мог чувствовать себя спокойно в отношении целостности своего бюджета. Генеральный подрядчик таможенных и других государственных доходов в Литве Михаил Йосефович (сын Иосифа), еврей из Брест-Литовска, исполнял изредка и функции великокняжеского казначея, получая от собранных податей жалованье местных чиновников, а также долги своего царственного господина.

Желая вознаградить за заслуги своего финансиста и в то же время привести в порядок общественные дела своих еврейских подданных, Сигизмунд назначил Михаила Йозефовича старостой, или, выражаясь официальным термином, «старшим, всех литовских евреев (1514 г.). «Сеньор» был наделен далеко идущими полномочиями: он имел право совещаться непосредственно с царем во всех важных еврейских делах, вершить правосудие над единоверцами по их собственным законам и взимать с них налоги, установленные государством. Ему должен был помогать раввин или «доктор», знаток еврейского закона. Вопрос о том, признавали ли литовские евреи своим высшим авторитетом Михаила Йосефовича, остается открытым. Богатый подрядчик, которого воля короля поставила во главе евреев, фактически не мог руководить их автономной организацией, их судебной властью и раввинатом, поскольку требовались не чиновники, а люди со специальными знаниями и навыками. обучение. Все, что мог сделать Майкл, — это выступать в качестве официального посредника, представляя еврейские общины перед королем и защищая их права и привилегии, а также их коммерческие и финансовые интересы. Во всяком случае Михаил был более полезен своим единоверцам, чем его брат Авраам Йосефович, который, тоже откупщик, пожертвовал своим иудаизмом ради успешной карьеры. Король Александр пожаловал Аврааму сан старосты Смоленского, а Сигизмунд возвысил его до высокого положения канцлера литовского казначейства. Авраам и его отпрыски вскоре затерялись в рядах высшей польской знати.

В земледельческой Литве с ее патриархальными условиями жизни антагонизм между классами находился в зачаточном состоянии, и поэтому право евреев на свободу передвижения и занятий оспаривалось редко. Они жили в городах и деревнях и еще не были так резко отделены по языку и быту от христианского населения, как стали впоследствии. Еврейские общины Бреста, Гродно, Пинска и Троки, последняя из которых состояла в основном из караимов, имевших собственный муниципалитет, были важными еврейскими центрами в герцогстве и пользовались значительной автономией. Брестский раввин Мендель Франк получил от короля широкие административные и судебные полномочия, в том числе право налагать херем и другие наказания на непокорных членов общины (1531 г.).

В крупных городах собственно Польши положение евреев было далеко не столь благоприятным. Торговая жизнь здесь достигла более высокой ступени развития, чем в Литве, и во многих сферах бизнеса евреи соперничали с христианами. Пользуясь автономией, дарованной сословиям в форме Магдебургского права, христианские торговцы и ремесленники в лице своих магистратов и профсоюзов постоянно стремились ограничить своих соперников в их торговых занятиях. Это было особенно характерно для Познани, Кракова и Лемберга, ведущих центров соответственно трех провинций Великой Польши, Малой Польши и Красной России (Галиции). В Познани бургомистр и олдермены мешали евреям вести свой бизнес или выставлять свои товары в магазинах за пределами еврейского квартала. Когда евреи выразили протест королю, он предупредил власти Познани, чтобы они не подвергали своих соперников никаким лишениям и не нарушали их привилегий (1517 г.). Купцы-христиане возражали, что евреи занимают лучшие лавки не только в центре города, но и на рыночной площади, где раньше вели дела только «видные купцы-христиане, как местные, так и иностранные [немецкие], и где, ввиду сосредоточения больших масс христиан, присутствие иудеев могло привести к «великим искушениям» и даже к совращению с пути «истинной веры». Ссылка на религию, используемая как прикрытие коммерческой жадности, не могла не произвести впечатление на набожного Сигизмунда, и он запретил евреям держать магазины на рыночной площади (1520 г.). Профессора христианской любви в Познани также запрещали своим согражданам-евреям покупать продукты питания и другие товары на рынке, пока жители-христиане не закончат свои покупки. Немного позже король, вследствие наплыва евреев в Познань, приказал не допускать в город новых еврейских поселенцев и не продавать им дома, принадлежащие христианам, без разрешения старейшин кагалов. Евреи должны были быть ограничены определенными кварталами и лишены права строить свои дома среди домов, принадлежащих христианам (1523 г.).

То же самое было и в Лемберге. Уступая жалобам магистрата на конкуренцию евреев, царь ограничил их свободу торговли в некоторых частностях, запретив им продавать сукна по всей [красной] России и Подолии, кроме как на ярмарках, и ограничив их продажу рогатого скота до двух тысяч голов в год (1515 г.). Петрковский сейм 1521 г. издал закон, ограничивающий торговлю лембергских евреев четырьмя предметами: воском, мехами, сукном и рогатым скотом. Эти ограничения были результатом широкой агитации, которую благочестивые купцы-христиане вели против своих деловых соперников из других религий. Магистраты трех городов Познани, Лемберга и Кракова попытались сформировать коалицию для ведения совместной экономической борьбы против еврейства. В Кракове и его пригороде Казимеж евреям приходилось терпеть еще более жесткие ограничения в делах, чем в двух других столичных центрах Польши.

Конкуренция в бизнесе иногда приводила к физическому насилию и уличным беспорядкам. Антиеврейские нападения происходили в Познани и Брест-Куявске, и ожидались вспышки в Кракове. Представители последней еврейской общины сообщили о своих опасениях королю. В 1530 году Сигизмунд издал указ, в котором яростно осуждал дерзость бунтовщиков, надеявшихся на неприкосновенность, и строго запрещал все акты насилия под страхом смертной казни и конфискации имущества. Чтобы развеять опасения евреев, он приказал краковским бюргерам внести в казну сумму в десять тысяч гульденов в качестве залога для поддержания мира и безопасности в городе. Бургомистры, олдермены и профсоюзы были предупреждены королем, что во всех своих разногласиях с евреями «они должны действовать законным путем, а не насилием, прибегая к силе оружия и подстрекая к беспорядкам».

Король, однако, был бессилен оградить евреев от других неприятных проявлений польского сословного режима, таких как поборы чиновников. Высшие сановники двора не меньше, чем местная администрация, всегда были готовы ловить рыбу в мутной воде борьбы классов. Вторая жена Сигизмунда, королева Бона Сфорца, скупая итальянская принцесса, продавала государственные должности тому, кто больше заплатит, в то время как придворные и воеводы были так же продажны от своего имени. Фаворит королевы Петр Кмита, воевода Краковский и маршал короны, умудрялся брать взятки одновременно с еврейских и христианских купцов, подавших жалобы друг на друга, обещая обеим сторонам отстаивать свои интересы перед сеймом или королем.

В четвертом десятилетии шестнадцатого века еврейский вопрос стал предметом ожесточенных споров в польских сеймах, депутаты нескольких областей получили антиеврейские инструкции. Теперь контролирующим фактором в польских сеймах была шляхта, чье отношение к евреям не было единообразным. Крупные шляхты, магнаты, владельцы громадных поместий и целых городов благосклонно относились к евреям, жившим в их владениях, и приумножали свое богатство в качестве земледельцев и налогоплательщиков. Но мелкие шляхты, борющиеся помещики, искавшие места на гражданской и государственной службе, встали на сторону мещанства, всегда враждебного евреям. Этот мелкий шляхта горько возмущался тем, что царские доходы отдавались евреям-контрактникам, которые, как сборщики податей и податей, достигали чиновничьего достоинства и постепенно пробивались в ряды дворянства. Доход от сбора доходов и связанное с ним влияние этот шляхта считал своей неотъемлемой прерогативой. Духовенство снова увидело в этом усилении еврейского влияния серьезную угрозу католической вере, в то время как городские сословия были жизненно заинтересованы в ограничении коммерческих прав евреев.

На Петрковском сейме 1538 г. антиеврейская агитация велась с большим успехом. Это привело к принятию статута или «конституции», содержащей отдельный еврейский раздел, в котором выявлялись старые канонические законы:

Настоящим предписываем и постановляем, — сказано в том разделе, — что отныне и во все будущие времена все те, кто распоряжается нашими доходами, безусловно должны быть членами помещичьего дворянства и лицами, исповедующими христианскую веру... нерушимое соблюдение того, что никаким евреям не должно быть поручено [в качестве подрядчиков] сбор доходов любого рода. Ибо недостойно и противно божественному праву допускать лиц, подобных этому, к каким бы то ни было почестям или к исполнению общественных обязанностей среди христиан.

Далее постановлено, что евреи не имеют права на неограниченную торговлю и не могут вести дела в какой-либо местности, кроме как с особого разрешения короля или по соглашению с магистратами; в деревнях вообще запрещается торговать. Ростовщичество и ростовщичество со стороны евреев ограждены рядом репрессивных правил. Краеугольным камнем «конституции» Петркова является следующий пункт:

В то время как иудеи, пренебрегая древними предписаниями, сбросили признаки, по которым их можно было отличить от христиан, и присвоили себе форму одежды, очень похожую на христианскую, так что их невозможно узнать, было постановлено для постоянного соблюдения: чтобы евреи нашего царства, все и каждый, в каком бы месте они ни находились, носили особые знаки, а именно заколку, или шляпу, или какой-либо другой головной убор из желтого сукна. Исключение делается для путешественников, которым во время пути разрешается сбрасывать или скрывать знаки такого рода.

Штраф за нарушение этого правила установлен в размере одного гульдена.

Единственными статьями «конституции» 1538 г., имевшими серьезные последствия для евреев короны — евреев Литвы эти постановления не коснулись, — были те статьи, которые запрещали им заниматься откупом и подвергали их торговым ограничениям. Канонический закон об отличительном головном уборе носил скорее характер демонстрации, чем серьезного законодательного акта, поскольку соблюдение его, в силу высокого уровня культуры польских евреев и их важной роли в экономической жизни страны, было дело невозможности. За этим постановлением скрывается рука католического духовенства, которое в то время было встревожено первоначальными успехами Реформации в Польше и опасалось, что влияние иудаизма может способствовать распространению ереси. Возбуждённое воображение клерикальных фанатиков усматривало признаки «иудейской пропаганды» в появившемся тогда рационалистическом учении «антитринитаризма», отрицавшем догмат о Святой Троице. Призрак восходящей секты «жидовствующих» преследовал стражей Церкви. Одно происшествие вызвало особенно сильное волнение среди жителей Кракова. Католическая женщина из этого города по имени Екатерина Залешовская, жена олдермена, восьмидесяти лет от роду, была осуждена за отрицание основных догматов христианства и тайное следование иудейским учениям. Епископ Краковский Петр Гамрат, предпринявший тщетные попытки вернуть Екатерину в лоно Церкви, приговорил ее к смерти. Несчастную сожгли на костре на Краковской рыночной площади в 1539 году.

Следующее описание этого события было написано очевидцем, польским писателем Лукасом Гурницким:

Священник Гамрат, епископ Краковский, собрал всех каноников и коллегиумов, чтобы допросить ее [Екатерину Залешовскую, обвиненную в «иудаизме»] относительно ее принципов веры. Когда, в соответствии с нашим вероучением, ее спросили, верит ли она во Всемогущего Бога, Творца неба и земли, она ответила: «Верую в Бога, сотворившего все, что мы видим и не видим, Которого невозможно постичь человеческий разум, который изливает Свою щедрость на человека и на все вещи во вселенной». «Верите ли вы в Его единородного Сына, Иисуса Христа, зачатого от Святого Духа?» — спросили ее. Она ответила: «У Господа Бога нет ни жены, ни сына, и Он не нуждается в них. Ибо сыновья нужны тем, кто умирает, но Бог вечен, и так как Он не родился, то невозможно, чтобы Он умер. нас, которых Он считает Своими сыновьями, а Его сыновьями являются те, кто ходит Его путями». Тут коллеги кричали: «Зло изрекаешь, несчастный! Одумайся! Ведь есть пророчества, что Господь пошлет Сына Своего в мир на распятие за грехи наши, чтобы мы, непослушные от дней наш предок Адам, может ли примириться с Богом Отцом?» Много еще говорили ученые мужи женщине-отступнице, но чем больше они говорили, тем упорнее была она в своем утверждении, что Бог не есть и не может родиться человеком. Когда оказалось невозможным оторвать ее от еврейских верований, было решено уличить ее в богохульстве. Ее отвезли в городскую тюрьму, а через несколько дней сожгли. Она шла на смерть без малейшего страха.

Аналогично выражается известный современный летописец Бельский: «Она шла на смерть, как на свадьбу».

В то же время ходили слухи о том, что в разных местах Польши, в частности в Краковском воеводстве, многие христиане принимают иудаизм и после обрезания бежали для большей безопасности в Литву, где их приютили местные евреи. Когда слух дошел до короля, он отправил в Литву двух уполномоченных для строгого расследования. Офицеры короля действовали с чрезмерным рвением; они совершали набеги на еврейские дома и останавливали путешественников на дороге, производя аресты и устраивая перекрестные допросы. Расследование не выявило присутствия жидовствующих сектантов в Литве, хотя и причиняло евреям большие неприятности и тревогу (1539 г.).

Едва это расследование было закрыто, литовским евреям предъявили еще одно обвинение. Говорят, что многие из них собирались покинуть страну и, действуя с ведома и при содействии султана, намеревались эмигрировать в Турцию в сопровождении христиан, обращенных в иудаизм. Ходили даже слухи, что евреям уже удалось переправить через молдавскую границу партию обрезанных христианских детей и взрослых. Король отдал приказ о новом расследовании, отмеченном, как и предыдущее, актами беззакония и насилия. Евреи боялись, что король может прислушаться к этим обвинениям и лишить их своей защиты. Поэтому евреи Бреста, Гродно и других литовских городов поспешили послать к королю Сигизмунду делегацию, которая торжественно уверяла его, что все слухи и обвинения о них — клевета, что литовские евреи верно преданы своей стране, что они не собирались эмигрировать в Турцию и, наконец, никогда не пытались обратить христиан в свою веру. В то же время они жаловались на нанесенные им оскорбления и жестокости, указывая на пагубное влияние следствия на торговлю страны. Утверждения депутации были подтверждены официальным расследованием, и Сигизмунд, возвращая свою благосклонность евреям, снял с них все подозрения и пообещал впредь не беспокоить их массовыми обвинениями, не подтвержденными доказательствами. Это обязательство было воплощено в особой грамоте, своего рода habeas corpus, дарованной королем литовским евреям в 1540 году.

Все это, однако, не обескуражило католическое духовенство, которое под руководством епископа Гамрата продолжало свою агитацию против ненавистных евреев. Они настраивали против себя общественное мнение с помощью клеветнических книг, написанных в средневековом стиле. Церковный Синод 1542 года, собравшийся в Петркове, издал следующую «конституцию»:

Синод, принимая во внимание многие опасности, которые стоят перед христианами и Церковью от большого числа евреев, изгнанных из соседних стран, допущенных в Польшу и бессовестно сочетающих святость с нечестием, постановил следующее постановление.: Чтобы большая концентрация евреев в стране не привела, как это следует опасаться, к еще худшим последствиям, его величеству королю следует ходатайствовать о следующем: 1. Что в Гнесенской епархии и особенно в городе Кракове число евреев должно быть сокращено до установленной нормы, какой может вместить отведенный для них район. 2. Чтобы во всех других местах, где евреи не проживали в прежние времена, им было отказано в праве поселения и запрещено покупать дома у христиан, которые уже куплены для возврата их прежним владельцам. 3. Приказать снести новые синагоги, даже построенные ими в городе Кракове. 4. В то время как Церковь терпит евреев с единственной целью напомнить нам о пытках нашего Спасителя, их число ни при каких обстоятельствах не должно увеличиваться. Более того, по уставу святых канонов им разрешается только ремонтировать свои старые синагоги, но не возводить новые.

Далее следуют еще семь пунктов, содержащих различные ограничения. Евреям запрещается держать в своих домах слуг-христиан, особенно нянек, выступать в качестве управляющих поместьями, принадлежащими дворянам («чтобы те, кто должен быть рабами христиан, не приобрели таким образом владычество и юрисдикцию над ними»), работать и торговать в католические праздники, а также публично предлагать свои товары для продажи даже в будние дни. Само собой разумеется, что правило, предписывающее отличительную еврейскую одежду, не игнорируется.

Вся эта антиеврейская ткань законов, которую члены Синода решили представить королю, не получила юридической санкции. До тех пор католическое духовенство долгое время руководствовалось ею в своей политике по отношению к евреям, политике, разумеется, нетерпимости и грубых предрассудков. Эти ограничения были pia desideria священников и монахов, некоторые из которых были реализованы во время последующей католической реакции.

3. Либерализм и реакция в царствование Сигизмунда Августа и Стефана Батория.

Преемник Сигизмунда I, культурный и в какой-то степени либерально настроенный Сигизмунд II. Август (1548-1572) следовал в своих отношениях с евреями тем же принципам терпимости и невмешательства, которыми он вообще руководствовался в своем отношении к нехристианским и некатолическим гражданам Польши. В первый год своего правления Сигизмунд II, по просьбе евреев Великой Польши, ратифицировал на общем польском сейме в Петркове старый либеральный статут Казимира IV. В преамбуле этого закона король заявляет, что он подтверждает права и привилегии евреев на тех же основаниях, что и особые привилегии других сословий, другими словами, в силу своей клятвы соблюдать конституцию. Сигизмунд Август значительно усилил и укрепил самоуправление еврейских общин. Он наделил раввинов и кагалских старейшин большими административными и судебными полномочиями, санкционировав применение «еврейского закона» (т. е. библейского и талмудического права) в гражданских и отчасти даже уголовных делах между евреями (1551 г.). В общих воеводских судах, в которых рассматривались дела между евреями и христианами, присутствие еврейских «старших», т. е. требовалось законно избранных кагалских старейшин (1556 г.). Эта ответственность евреев перед царским или воеводским судом уже давно составляла одну из их важных привилегий, так как освобождала их от городских или магистратских судов, столь же враждебных им, как и сами магистраты.

Эта прерогатива — гарантия большей беспристрастности со стороны царского двора — ограничивалась евреями, проживающими в царских городах и селах, и не распространялась на проживающих в имениях дворян или в принадлежащих им местечках. Сигизмунд I постановил, что «аристократы, имеющие евреев в своих городах и деревнях, могут пользоваться всеми преимуществами, которые они могут извлечь из них, но также должны рассматривать их дела. Ибо мы [король], не получая никаких преимуществ от таких евреев, не обязан добиваться для них справедливости» (1539). Точно так же Сигизмунд Август постановил теперь, что евреи, живущие в наследственных шлахтских поместьях, должны подчиняться юрисдикции «наследственного владельца», а не юрисдикции королевских представителей, воеводы и подвоеводы. Что же касается других королевских привилегий, то они распространялись на евреев этой категории только при условии уплаты ими специального еврейского подушного налога королю (1549 г.). Раскол между королевской властью и шляхтой, ставший заметным в царствование Сигизмунда Августа, уже начал подрывать систему королевского покровительства, все более и более ослаблявшуюся с течением времени.

Отношения между евреями и «третьим сословием», горожанами, не улучшились в царствование Сигизмунда Августа, но приняли более определенный вид. Два конкурирующих ведомства, магистраты и кагалы, регулировали свои взаимоотношения с помощью договоров и соглашений. В некоторых городах, таких как Краков и Познань, эти соглашения были призваны защитить границы гетто, за пределами которых евреи не имели права жить; в Познани евреям даже запрещалось увеличивать количество еврейских домов сверх установленной нормы, в результате чего они были вынуждены строить высокие дома, в несколько этажей. В других городах, в число которых входил и город Варшава^[23], магистратам удалось получить так называемую привилегию de non tolerandis , т. е. право либо не допускать евреев на новое поселение, а уже поселенных заключать в особые части города, вдали от главных улиц, либо вообще держать евреев подальше от города, разрешая приезжать по делам и оставаться только купцам там на несколько дней. Однако в большинстве польских городов покровительство короля обеспечило евреям равные права с другими горожанами. Ибо, как говорится в одном из царских указов, «поскольку евреи несут все тяготы так же, как и горожане, их положение должно быть одинаковым во всем, кроме религии и юрисдикции». В некоторых местах король даже дошел до того, что запретил проведение еженедельного базарного дня в субботу, чтобы защитить коммерческие интересы евреев, которые отказывались заниматься бизнесом в свой выходной день.

Со всеми поместьями Польши евреям удалось разумно договориться, за исключением только католического духовенства. Этот непримиримый враг иудаизма удвоил свои усилия, как только из Рима был дан сигнал начать реакцию против растущей ереси протестантизма и против всех других форм некатолической веры. Политика Павла IV, инквизитора престола св. Петра, нашла отклик в Польше. Папский нунций Липпомано, прибывший из Рима, задумал разжечь религиозное рвение католиков одним из тех кровавых зрелищ, которые инквизиционная церковь время от времени устраивала ad maiorem Dei gloriam. Был пущен слух, что бедная женщина в Сохачеве, по имени Дороти Лаженцка, продала евреям города святую облатку, полученную ею во время причастия, и что облатка была заколота «неверными» до тех пор, пока она не начала кровоточить. По приказу епископа Хелмского три еврея, обвиненных в этом святотатстве, и их сообщница Дороти Лаженцка были брошены в тюрьму, преданы пыткам и, наконец, приговорены к смертной казни. Узнав об этих событиях, царь послал повеление старосте Сохачеву прекратить исполнение смертного приговора, но духовенство поспешило привести приговор в исполнение, и мнимые богохульники были сожжены на костре (1556 г.). Перед смертью замученные евреи сделали следующее заявление:

Мы никогда не закалывали хозяина, потому что не верим, что хозяин — это Божественное тело (), зная, что у Бога нет ни тела, ни крови. Мы верим, как и наши предки, что Мессия — не Бог, а Его посланник. Мы также знаем из опыта, что в муке не может быть крови.

Эти протесты монотеистической веры были подавлены палачом, затыкавшим «рта преступников горящими факелами».

Сигизмунд Август был потрясен этими отвратительными действиями, устроенными нунцием Липпомано. Он быстро сообразил, что в основе нелепых слухов о «израненном» войске лежит «благочестивое мошенничество», желание продемонстрировать истинность евхаристического догмата в его католической формулировке (хлеб причащения как действительное тело Христос), который был отвергнут кальвинистами и крайним крылом Реформации. «Я потрясен этой отвратительной подлостью, — воскликнул король в приступе религиозного скептицизма, — и я не настолько лишен здравого смысла, чтобы поверить, что в хозяине может быть хоть какая-то кровь». Поведение Липпомано вызвало особое негодование польских протестантов, которые по догматическим соображениям не могли поверить средневековой басне о чудотворных воинствах. Все это не помешало врагам евреев использовать дело Сохачева в интересах антиеврейской агитации. По всей вероятности, благодаря этой агитации антиеврейская «конституция», принятая сеймом 1538 г., была по настоянию многочисленных депутатов утверждена сеймами 1562 и 1565 гг.

Статьи этой антисемитской «конституции» нашли свое воплощение и в «Литовском статуте», обнародованном в 1566 г. держать домашних христиан веры и занимать должности среди христиан, причем последние два ограничения распространялись на татар и других «неверных». Средневековые наветы нашли благоприятную почву даже в Литве. В 1564 году в Бельске был казнен еврей по обвинению в убийстве христианской девушки, хотя несчастная жертва громко заявляла о своей невиновности со ступенек эшафота. Не было и попыток провести подобные испытания в других населенных пунктах Литвы. Чтобы положить конец агитации фанатиков и мракобесов, король издал два указа, в 1564 и 1566 годах, в которых местным властям строго предписывалось не возбуждать дела против евреев по обвинению в ритуальных убийствах или осквернении воинств. Сигизмунд Август заявляет, что опыт и заявления папы доказали беспочвенность таких обвинений; что, в соответствии с древними еврейскими привилегиями, все такие обвинения должны быть подтверждены показаниями четырех христианских и трех еврейских свидетелей, и что, наконец, юрисдикция во всех таких случаях принадлежит самому королю и его Совету на Генеральном сейме.

Вскоре после этого, в 1569 году, между Литвой и Короной, или собственно Польшей, было заключено соглашение, известное как «Люблинская уния», предусматривающее более тесное административное и законодательное сотрудничество между двумя странами. Это привело к согласованию конституционного законодательства обеих частей «республики»^[24], что, в свою очередь, пагубно сказалось на положении евреев Литвы. Последняя страна постепенно втягивалась в общее течение польской политики и, следовательно, отошла от патриархального порядка вещей, создававшего благополучие евреев во времена Витовта. Сигизмунд Август умер в 1572 году, через три года после заключения Люблинской унии. У иудеев были веские причины оплакивать потерю этого Царя, который был их главным защитником. Его смерть знаменует собой угасание династии Ягелло, и в истории Польши начинается новая глава, «выборный период», когда короли избираются голосованием. После затяжного междуцарствия шляхта избрала французского принца Генриха Валуа (1574 г.), одного из зачинщиков Варфоломеевской расправы. Эти выборы сильно встревожили евреев и либерально настроенных поляков, которые предчувствовали возрождение клерикализма; но их опасения вскоре рассеялись. После нескольких месяцев пребывания в Польше Генрих бежал на родину, чтобы принять французскую корону после смерти своего брата Карла IX. Трон Польши по всенародному голосованию перешел к Стефану Баторию (1576-1586), доблестному и просвещенному венгерскому герцогу. Его краткое правление, знаменующее конец «золотого века» польской истории, ознаменовалось несколькими актами правосудия по отношению к евреям. В 1576 г. Стефан Баторий издал два указа, строго запрещавших привлекать к ответственности евреев по обвинению в ритуальном убийстве или святотатстве, ввиду признанной ложности этих обвинений^[25] и сопутствующих им народных волнений.

Стефан Баторий пошел еще дальше, выдвинув принцип, согласно которому евреи в силу своей полезности для страны благодаря своей коммерческой деятельности имели право на такое же обращение, как и соответствующие христианские поместья. Ратифицируя старые хартии, он добавил ряд привилегий, касающихся, в частности, свободы торговли. Король поручил воеводам охранять законные интересы евреев от посягательств магистратов и профсоюзов, которые всячески препятствовали им в занятиях ремеслами и ремеслами.

Стефан Баторий вмешался от имени евреев Познани, которые долгое время находились под притеснением враждебной магистратуры. Оставив в стороне драконовские постановления отцов города, торговых соперников евреев, он разрешил последним арендовать торговые помещения во всех частях города и заниматься своей торговлей даже в дни христианских праздников. Предвидя возможность ответных мер со стороны горожан, король возложил на магистратуру обязанность охранять неприкосновенность жизни и имущества в городе, рискуя подвергнуться в случае небрежности строжайшим наказаниям (1577 г.). Однако все эти предупреждения были бессильны предотвратить катастрофу. Через три месяца после обнародования королевского указа еврейский квартал в Позене подвергся нападению толпы, которая разграбила еврейское имущество и убила несколько евреев. Якобы бунт был начат из-за отказа иудеев позволить одному из их единоверцев, готовившемуся принять крещение, встретиться с женой. На самом деле это было не чем иным, как предлогом. Нападение было подготовлено купцами-христианами, которые не могли смириться с расширением торговых прав своих конкурентов. Баторий наложил на познанскую магистратуру большой штраф за то, что она не прекратила беспорядков. Только когда члены магистрата заявили под присягой, что они совершенно не знали о заговоре, штраф был отменен.

Что касается евреев, то Стефан Баторий остался верен традициям более либеральной эпохи, в то время, когда польское население уже было привито идеями «католической реакции», импортированными из Западной Европы — идеями, которые в других отношениях сам король не смог сопротивляться. Именно во время его правления иезуиты, Петр Скарга и другие выступили как активное организованное тело. Баторий распространил на них свое покровительство и поручил им управление созданной им академией в Вильно. Мог ли король предвидеть все зло, тьму и нетерпимость, которые эти иезуитские школы распространят по всей Польше? Могло ли ему прийти в голову, что в этих учебных заведениях, которые вскоре монополизировали образование как правящего, так и среднего класса, одним из главных предметов обучения будет систематический курс травли евреев?

4. Шлахта и королевская власть в царствование Сигизмунда III. и Владислав IV.

Результаты потрясений, сопровождавших угасание династии Ягелло, приняли определенные формы при первых двух королях шведской династии Васа, Сигизмунде III. (1588-1632) и Владислав IV. (1632-1648). Выборный характер царской власти ставил последнюю в зависимость от шляхты, которая практически управляла страной, подчиняя парламентское законодательство аристократическим и земледельческим интересам своего сословия и почти монополизируя должности воевод, старост и других важных чиновников. В то же время деятельность иезуитов усилила влияние клерикализма во всех сферах жизни. Искоренить протестантизм, притеснить греко-православную «крестьянскую церковь», низвести евреев до уровня изгоя касты преступников — такова была программа католической реакции в Польше.

Для достижения этих целей были приняты драконовские меры против евангелистов и ариан.^[26] Членов Элладской православной церкви против их воли принуждали к союзу с католиками, а права «диссидентов» или нонконформистов постоянно урезались. Иезуиты, которым удалось получить контроль над воспитанием подрастающего поколения, привили польскому народу вирус клерикализма. Чем меньше у ревнителей Церкви было оснований ожидать обращения евреев, тем больше они презирали и унижали их. И если им не удалось полностью восстановить средневековый порядок вещей, то, несомненно, это было связано с тем, что устройство польского государства с его непреодолимым конфликтом классовых интересов не позволяло прочно укорениться никакому строю. «Польша живет за счет беспорядков», — хвастались политические лидеры того времени. «Золотая свобода» шляхты все более и более вырождалась. Он стал орудием в руках высших классов для подавления средних и низших классов. Оно привело к анархии, подорвало авторитет сейма, в котором один член мог наложить свое вето на решение всего собрания (так называемое liberum veto), и привело к бесконечным распрям между сословиями. С другой стороны, нельзя забывать, что если это разделение власти было гибельным для Польши, то абсолютная концентрация власти по западноевропейскому образцу при существовавших тогда обстоятельствах могла оказаться еще более гибельной. При системе монархического абсолютизма Польша могла бы стать в период католической реакции другой Испанией Филиппа II. Разброд и классовая борьба спасли польский народ от «порядка» инквизиции и последовательности самодержавных палачей.

Защита еврейских интересов постепенно переходила из рук королевской семьи в руки богатого парламентского шляхты. Хотя дворянство все более и более проникалось клерикальными тенденциями, плодом иезуитского обучения, оно в большинстве случаев держало покровительственную руку над евреями, с которыми оно было связано общностью экономических интересов. Еврей-сборщик налогов в городах и местечках, находившихся в частной собственности дворян, еврей арендар^[27] в деревне, доставлявший доход на кастрюлю молочным делом, помолом, винокурением, продажей спиртных напитков и другие предприятия — они были необходимы легкомысленному магнату, который имел обыкновение пускать свои имения на самотек и проводить время в столице, при дворе, в веселых увеселениях или на шумных заседаниях народного собрания. и провинциальные собрания, где политика рассматривалась как форма развлечения, а не серьезное занятие. Эта польская аристократия сдерживала антисемитские устремления духовенства и ограничивала угнетение евреев определенными рамками. Даже благочестивый Сигизмунд III, находившийся под влиянием иезуитов, продолжал традиционную роль еврейского защитника. В 1588 году, вскоре после своего восшествия на престол, он подтвердил по просьбе евреев их право торговать в городах, хотя и не без некоторых ограничений, которые наложили на него требования христианских купцов.

Тем не менее экономическая борьба в городах продолжается со все возрастающим ожесточением, все более и более проявляясь в виде злобного религиозного фанатизма. Во многих городах муниципалитеты присваивают себе судебную власть над евреями — власть волков над овцами — вопреки основному польскому закону, который относит все тяжбы между евреями и христианами к юрисдикции королевских чиновников, воевод и старост. Король, к которому обращаются пострадавшие, имеет частый случай напомнить магистратам, что евреи должны быть судимы не по магдебургскому праву, а по обычному польскому праву, в дополнение к их собственным раввинским судам для внутренних споров. Заявление такого рода было издано, в частности, королем Сигизмундом III, когда брестские евреи обратились к нему против местного муниципалитета (1592 г.). Их обращение поддержал глава еврейской общины Саул Юдич (сын Иуды), сборщик таможенных и других государственных доходов в Литве, имевший значительное влияние при польском дворе. Он носил титул «слуги короля» и часто имел возможность оказывать важные услуги своим единоверцам.^[28] Но там, где еврейским массам не посчастливилось иметь таких могущественных защитников в лице крупных откупщиков и «слуг царя», их законные интересы часто попирались. Горожане Вильно, стремясь вытеснить из города своих конкурентов-евреев, не остановились на открытом насилии. Они разрушили синагогу и разграбили еврейские резиденции в домах, принадлежавших шляхте (1592 г.). В Киеве, где в древнерусский период поселились евреи,^[29] мещане добивались от царя привилегии de non tolerandis. Иудеи (1619 г.).

Враждебность мещанского сословия, состоявшего в значительной степени из немцев, с особенной силой проявлялась в старом очаге антисемитизма, в Познани. Нападения на еврейский квартал со стороны уличной толпы и «законные» гонения со стороны магистратуры и профсоюзов были обычным явлением в жизни этого города. В случае нескольких ремесел, как, например, в торговле иглами, еврейские ремесленники были ограничены еврейскими покупателями. В 1618 г. художник, нанятый для росписи стен позенской ратуши, нарисовал всевозможные фигуры, крайне оскорбительные дляевреев, и подверг их насмешкам праздной уличной толпы. Через два года местное духовенство распространило слух, что стол, на котором в 1399 году евреи проткнули знаменитые три гостии, был случайно обнаружен в доме одного еврея. Фиктивную реликвию перенесли в церковь кармелитов торжественной процессией во главе с епископом и всем местным духовенством. Эта демонстрация помогла настроить население против евреев. Толпа, питавшаяся такими зрелищами, потеряла последние искры человечности. Ученые иезуитских коллегий часто вторгались в еврейский квартал, насмехаясь над евреями и совершая всевозможные бесчинства, в странном противоречии с евангельским наставлением любить своих врагов, которому их учили в их школах.

Суды по делам о ритуальных убийствах, основанные на злонамеренных измышлениях, приобретают в этот период эндемический характер и приобретают зловещий, инквизиционный характер. Делам такого рода уделяется большое внимание, и они рассматриваются высшим польским судом, Коронным трибуналом, без каких-либо гарантий беспристрастности, которые были предусмотрены для таких дел древними хартиями польских королей. и совсем недавно была подтверждена Стефаном Баторием. В 1598 году Люблинский трибунал приговорил трех евреев к смертной казни по обвинению в убийстве христианского мальчика, тело которого было найдено в болоте в соседней деревне. Для принуждения обвиняемых к даче показаний был приведен в действие весь инквизиторский пыточный аппарат, и в Люблине с особой торжественностью была проведена казнь через четвертование. Тело юноши, невольной причины гибели невинных жертв, было перенесено иезуитами в одну из местных церквей, где стало предметом суеверного почитания. Подобные судебные процессы, с периодической сменой обстановки, происходили во многих других местностях Польши и Литвы.

Одновременно клерикальная партия развернула литературную агитацию против евреев. Отец Мойецки издал в 1598 году в Кракове свою яростно антиеврейскую книгу под названием «Еврейское скотоложство» (Ocrucieństwo Żydowskie), перечисляя все суды по ритуальным убийствам, когда-либо имевшие место в Европе и особенно в Польше, и добавляя другие, придуманные для этой цели автором.

Польский врач по имени Шлешковский обвинил еврейских врачей, своих профессиональных соперников, в систематическом отравлении и умерщвлении добрых католиков и объявил свирепствовавшую в то время заразу символом неудовольствия Божия покровительством, дарованным евреям. Евреи в Польше (Ясны довод о докторах żydowskich, «Ясный аргумент относительно еврейских врачей», 1623 г.).

Но пальма первенства, несомненно, принадлежит Себастьяну Мичинскому из Кракова, неистовому автору «Зеркала польской короны» (Zwierciadlo , 1618). Как послушный ученик иезуитов, Мичинский собрал все, что суеверие и злоба когда-либо изобрели против евреев. Он обвинил евреев во всех смертных грехах: в политической измене, грабеже, мошенничестве, колдовстве, убийстве, святотатстве. В этой непристойной брошюре он призывает депутатов польского сейма поступить с евреями так же, как с ними поступили в Испании, Франции, Англии и других странах, — изгнать их. В частности, книга полна клеветы на богатых евреев Кракова, в результате чего настроения против еврейского населения этого города быстро сместились в сторону бунта. Чтобы предотвратить возможность эксцессов, король приказал конфисковать книгу. Подстрекательские нападки Мичинского также привели к бурным дебатам на сейме 1618 года. В то время как одни депутаты превозносили его как борца за правду, другие осуждали его как демагога и угрозу общественному благополучию. Сейм проявил достаточно здравого смысла, чтобы отказаться следовать примеру писателя, обезумевшего от ненависти к евреям; тем не менее мнения, высказанные им, постепенно овладели польским народом и подготовили почву для зловещих конфликтов.

Преемник Сигизмунда III, Владислав IV, не был столь ревностным в своем католицизме и преданности иезуитам, как его отец. Он проявлял известную терпимость к проповедникам других вероисповеданий, старался поддерживать древние иудейские привилегии и вообще делал своим делом примирение враждующих сословий друг с другом. Однако распри между религиозными и социальными группами уже настолько глубоко въелись в жизненные силы Польши, что даже гораздо более энергичный король, чем Владислав IV, вряд ли бы смог положить этому конец. Вместо того чтобы согласовать конфликтующие интересы, король вставал то на одну, то на другую сторону. В 1633 году Владислав IV. подтвердил на коронационном сейме основные привилегии евреев, предоставив им полную свободу в их экспортной торговле, установив пределы их судебной автономии и поручив муниципалитетам принять меры для защиты их от народных вспышек. Но в то же время он запретил еврейским общинам возводить новые синагоги или устраивать новые кладбища, не получая в каждом случае королевской лицензии. Это ограничение, кстати, можно считать привилегией, поскольку попытка была предпринята Сигизмундом III. поставить право возведения синагог в зависимость от согласия духовенства.

Желая в целом уважать права евреев, тем не менее в отдельных случаях король благосклонно относился к петициям различных городов об ограничении этих прав и иногда отменял свои собственные указы. Так, в июне 1642 г. он разрешил краковским евреям свободно заниматься экспортной торговлей, но через два месяца отозвал свое разрешение, так как краковские купцы-христиане пожаловались ему на эффективность еврейской конкуренции. Выполняя прошение могилевских мещан на Днепре,^[30] он подтвердил в 1633 г. распоряжения отца о переселении евреев из центра города на его окраины, а впоследствии, в 1646 г., санкционировал решение магистрата, запрещающего сдавать им дома в христианском районе. Закон, запрещавший евреям заниматься мелкой торговлей на базаре, произвел в некоторых городах значительное повышение цен на предметы первой необходимости, и шляхта ходатайствовала перед королем об отмене этого запрета для города Вильно. Владислав удовлетворил прошение, но, в угоду Виленскому муниципалитету, наложил одновременно ряд суровых ограничений на местных евреев, сделав их ответственными перед городскими судами в денежных тяжбах с христианами, ограничив их район проживания границ «еврейской улицы» и запретить им заниматься теми ремеслами, которыми занимались христианские профсоюзы (1633 г.). Та же политика была ответственна за антиеврейские беспорядки, происходившие примерно в то же время в Вильно, Бресте и других городах.

Ничто так не обостряло эти конфликты, как нелепая экономическая политика польского правительства. Варшавский сейм 1643 г., стремясь определить цены на различные товары, издал закон, обязывающий всех купцов публичной клятвой ограничиться определенной нормой прибыли, которая была установлена в размере семи процентов в случае коренной христианин (incola), пять процентов в случае иностранца (advena) и только три процента в случае еврея (infidelis). Очевидно, что, находясь под принуждением продавать свои товары по более низкой цене, еврей, с одной стороны, был вынужден снижать качество своего товара, а с другой стороны, должен был подрывать христианскую торговлю и тем самым привлекать сам гнев своих конкурентов.

Что касается польского духовенства, то оно, верное своей старой политике, взращивало в своей пастве вульгарные религиозные предрассудки против евреев. Это относится, в частности, к иезуитам, хотя в меньшей степени относится и к другим католическим орденам Польши. Частой уловкой для поднятия престижа церкви было проведение впечатляющих демонстраций. Весной 1636 года, когда в Люблине случайно пропал христианский ребенок, на евреев было брошено подозрение, что они замучили ребенка до смерти. Королевский трибунал, который рассматривал дело и не нашел никаких доказательств, оправдал невиновных евреев. Тогда местное духовенство, недовольное приговором суда, сфабриковало новое дело, на этот раз с необходимыми «доказательствами». Монах-кармелит по имени Петр утверждал, что евреи, заманив его в дом, велели немецкому хирургу пустить ему кровь, и что его кровь выдавливали и переливали в сосуд, а евреи бормотали над ней таинственные заклинания. Трибунал отдал должное этому отвратительному обвинению и, пройдя через обычные судебные разбирательства, включая средневековые «перекрёстные допросы» и дыбу, приговорил одного еврея по имени Марк (Мардохей) к смертной казни. Монахи-кармелиты поспешили разрекламировать это дело, чтобы еще сильнее посеять ужасные предрассудки в сердцах людей.

Еще один судебный процесс аналогичного характера имел место в 1639 году. Два старейшины еврейской общины Ленчицы были приговорены Королевским трибуналом к смертной казни по обвинению в убийстве христианского мальчика из соседней деревни. Ни протест Ленчицкого старосты о том, что дело не подсудно его суду, ни то, что обвиняемый, хотя и был подвергнут пытке, но отказался дать признательные показания, не могли отвратить смертного приговора. Тела расстрелянных евреев разрезали на части и подвешивали на шестах на перекрестках дорог. Монахи-бернардинцы из Ленчицы обратили внимание на инцидент, поместив останки предположительно замученного мальчика в своей церкви и повесив картину, изображающую все подробности убийства. Суеверные католические массы стекались в церковь, чтобы поклониться усыпальнице юного святого, увеличивая доходы бернардинской церкви, чего и добивались набожные монахи.

В то время как церковь устраивала судебные процессы над ритуальными убийствами ради «бизнеса», муниципальные учреждения, представляющие класс христианского купечества, действовали аналогичным образом с целью избавиться от евреев и поставить торговлю под свой абсолютный контроль. Эта политика ярко иллюстрируется трагическим происшествием, которое в 1635–1637 годах потрясло Краков до глубины души. Поляка Петра Юркевича осудили за кражу церковной утвари. На перекрестном допросе, будучи посаженным на дыбу, он показал, что портной-еврей по имени Яков Гжеслик уговорил его украсть хосту. Поскольку еврей исчез и его нигде не могли найти, Юркевич был единственным, кто был приговорен к смертной казни. Но перед казнью, исповедуясь священнику, он заявил — и повторил это заявление впоследствии перед официальной следственной комиссией — следующие факты:

Я не украл таинств ни у одной церкви и никогда не делал моего Бога предметом обмена. Я только украл несколько серебра и другую церковную посуду. Мои прежние показания были даны по совету джентльменов из магистрата. В первый раз, когда меня ввели в зал суда, судья Бэлза сказал мне следующее: «Заявите, что вы украли таинства и продали их евреям. евреев из Кракова». Я надеялся, что это низложение принесет мне свободу, и я сделал, как мне было велено.

Но заявление Юркевича не возымело действия. Он был осужден на основании своих первоначальных показаний под присягой, хотя они были выдавлены из него обманом и пытками, и сожжен на костре. Что касается евреев Кракова, то они должны были понести наказание в виде бунта, когда толпа напала на еврейское гетто и схватила сорок евреев, которых унесли, чтобы бросить в реку. Семь человек утонули, а остальные спаслись, пообещав принять христианство (май 1637 г.).

ГЛАВА IV ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ ПОЛЬСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ЭТОМ ЗЕНИТЕ

1. Кахальская автономия и еврейские сеймы

Особое положение, занимаемое евреями в Польше, делало их социальную автономию необходимой и возможной. Составляя историческую нацию со своей внутренней жизнью, евреи были обособлены правительством как отдельное сословие, самостоятельный общественный организм. Составляя неотъемлемую часть городского населения, евреи официально не входили ни в одно из общих городских сословий, делами которых управляли магистраты или профсоюзы. Они также не подпадали под юрисдикцию христианских судов в том, что касается их внутренних дел. Они составляли совершенно независимый класс граждан и как таковые нуждались в независимых органах самоуправления и юрисдикции. Еврейская община представляла собой не только национальное и культурное, но и гражданское образование. Он образовал еврейский город в городе христианском, со своими обособленными формами жизни, своими религиозными, административными, судебными и благотворительными учреждениями. Правительство страны с резко разделенными поместьями не могло не узаконить автономию еврейского кагала, узаконив Магдебургское право христианских городских поместий, в котором немцы составляли преобладающий элемент. Что касается королей, то в качестве официальных «опекунов» евреев они особенно заботились о правильной организации кагалов, поскольку таким образом обеспечивалась регулярная уплата еврейских налогов. Более того, правительству было удобнее иметь дело с четко определенным органом представителей, чем с неорганизованными массами.

Уже в период королевского «патернализма», при Сигизмунде I, король стремился распространить свое отеческое покровительство на еврейскую систему общинного самоуправления. Назначение Михаила Йосефовича «старшим» литовских евреев с раввином в качестве советника-эксперта было призвано охранять интересы казначейства путем концентрации власти в руках федерации кагалов в Литве. Неоднократно Сигизмунд I подтверждал существование «духовных судей» или раввинов (judices Spirituales, Doctores legis), избираемых евреями в разных частях Польши на свои должности. В 1518 году он ратифицировал, по просьбе евреев Познани, избрание ими двух ведущих раввинов, Моисея и Менделя, на должности провинциальных судей для всех общин Великой Польши, даровав новоизбранным чиновникам право наставлять и судить своих единоверцев в соответствии с еврейским законом. В Кракове, где евреи были разделены на две отдельные общины — коренные польские евреи и выходцы из Богемии, — король уполномочил каждую из них избирать собственного раввина. Выбор пал на рабби Ашера для первого и на рабби Переца для второго, общины, и когда между двумя общинами возник спор относительно права собственности на старую синагогу, король снова вмешался и решил дело в пользу туземная община (1519 г.). В 1531 году Мендель Франк, брестский раввин, пожаловался королю на то, что евреи не всегда уважают его решения, и обратился со своими делами к королевским старостам. Соответственно Сигизмунд I счел необходимым предостеречь евреев от подчинения юрисдикции своих собственных «врачей», или раввинов, которые вершили правосудие по «еврейскому закону» и имели право приносить «клятву» (herem, отлучение от церкви) и всевозможные другие наказания непокорных. В следующем году король назначил «старшим» или главным раввином Кракова известного ученого Моисея Фишеля, который, можно добавить в скобках, получил степень доктора медицины в Падуе, чтобы сменить раввина Ашера. упоминалось ранее. Проводя ту же политику централизации, король через несколько лет, в 1541 году, утвердил в должности главных раввинов (сеньоров) всей провинции Малой Польши двух человек, «сведущих в еврейском законе», того же раввина Моисея Фишеля. из Кракова и знаменитый родоначальник польского талмудизма раввин Шалом Шахна из Люблина.

Однако по мере того, как укреплялась общинная организация евреев и четче определялись функции раввинов и старейшин кагалов, правительство постепенно отступало от своей позиции отеческого вмешательства. Можно сказать, что великая хартия еврейской автономии представлена хартией Сигизмунда Августа, изданной 13 августа 1551 года, которая воплощает в себе основные принципы самоуправления еврейских общин Великой Польши.

Согласно этой хартии, евреи имеют право избирать по общему согласию своих собственных раввинов и «законных судей» для ведения своих духовных и общественных дел. Избранные таким образом раввины и судьи уполномочены разъяснять все вопросы религиозного обряда, заключать браки и разрешать разводы, осуществлять передачу имущества и другие действия гражданского характера, а также разрешать споры между евреями в соответствии с с «Моисеевым законом» ( Mosaicae) и дополнительное еврейское законодательство. Вместе со старейшинами кагалов они имеют право подвергать нарушителей закона отлучению от церкви и другим наказаниям, которые могут предписываться еврейскими обычаями. В случае, если лицо, наказанное таким образом, не отречется в течение месяца, дело должно быть доведено до сведения короля, который может приговорить неисправимого преступника к смерти и конфисковать его имущество. Местным чиновникам короля предписано оказывать помощь в выполнении приказов раввинов и старейшин.

Это постановление вместе с рядом подобных хартий, которые впоследствии были обнародованы для различных воеводств Польши, предоставило выборным представителям еврейских общин широкую автономию в экономических, административных, а также судебных делах, в то же время обеспечив его практическую реализацию. предоставив в его распоряжение власть королевской администрации.

К этому периоду относится прочное закрепление режима самоуправляющейся общины — кагала. В этом наименовании слились два понятия: «община», совокупность местных евреев, с одной стороны, и, с другой, «общественное управление», представляющее собой совокупность всех еврейских учреждений данной местности, включая раввинат. Особенно большие размеры деятельность кагалов приняла со второй половины XVI века.

Все города и поселки с еврейским населением имели свои отдельные кагальные правления. Их размер примерно соответствовал размеру данного сообщества. В крупных центрах число членов правления кагалов составляло сорок человек; в небольших городах он был ограничен десятью. Члены кагала избирались ежегодно в промежуточные дни Песаха. Как правило, выборы проходили по двухбалльной системе. Из числа членов всех синагог по жребию назначались несколько выборщиков (борерим), число которых колебалось от девяти до пяти, и эти выборщики после принесения торжественной присяги избирали кагалских старейшин. Старейшины разделились на группы. Двое из них, рашим и тубим («главы» и «оптиматы»), стояли во главе администрации и ведали общими делами общины. За ними последовали даяны, или судьи, и габаи, или директора, которые управляли синагогами, а также образовательными и благотворительными учреждениями. Рашим и тубим составляли ядро Кахала, семь из них составляли кворум; в более мелких общинах они были практически идентичны кагалскому правлению.

Сфера деятельности кагала была очень обширна. На отведенной ему территории кагал собирал и сдавал в казну государственные налоги, устраивал начисление податей, как общего, так и особого характера, ведал синагогами, талмудическими академиями, кладбищами и другими общественными делами. учреждения. Кахал оформлял правоустанавливающие документы на недвижимое имущество, регулировал обучение молодежи, организовывал дела, касающиеся благотворительности, торговли и ремесел, и с помощью даян и раввинов разрешал споры между членами общины. Что же касается раввина, то, пользуясь неограниченной властью в религиозных делах, он во всем остальном зависел от правления кагала, которое пригласило его на свой пост на определенный срок. Только великие авторитеты, прославившиеся своей талмудической эрудицией, могли утвердить свое влияние во всех областях общественной жизни.

Кагал каждого города распространял свою власть на соседние села и села, не имевшие собственных автономных организаций. Кроме того, кагалы крупных центров держали в своей юрисдикции меньшие кагалы, или прикахалки, как они официально назывались, городов и поселков своего округа, что касается распределения налогов и судебной власти. Это дало начало «районам кахалов» или гелилот (единственное число, галил). Нередко между кагалскими городками возникали споры о границах их округов, спорные малые общины подчинялись то тому, то другому, «воюющему». Однако в целом умеренная централизация самоуправления пошла на пользу еврейскому населению, так как внесла порядок и дисциплину в кагалскую иерархию, дала возможность более эффективно защищать гражданские и национальные интересы иудаизма.

Краеугольным камнем этой организации кагалов были так называемые ваады, конференции или собрания раввинов и лидеров кагалов. Эти конференции получили свой первоначальный импульс от раввинов и судей. Раввинские суды, официально наделённые широкими полномочиями, руководствовались в своих решениях закреплённым в Библии и Талмуде законодательством, которое полностью предусматривало все вопросы религиозной, гражданской и бытовой жизни, а также всевозможные правонарушения. закон. Тем не менее было вполне естественно, что даже в этой разветвленной системе права возникали спорные вопросы, для решения которых недостаточно компетенции одного раввина. Более того, были случаи, когда стороны обжаловали решение одного раввинского суда в другом, более авторитетном, суде. Наконец, время от времени возникали судебные тяжбы между группами населения, между одной общиной и другой или между частным лицом и правлением кагалов. В таких чрезвычайных ситуациях время от времени созывались конференции раввинов и старейшин в качестве высшей апелляционной инстанции.

Начиная с середины шестнадцатого века эти конференции собирались во время больших ярмарок, когда собиралось большое количество людей из разных мест и прибывали тяжущиеся по своим делам дела. Главным местом встречи была Люблинская ярмарка, поскольку Люблин был резиденцией отца польского раввинизма, вышеупомянутого раввина Шалома Шахна, официально признанного «старшим раввином» Малой Польши. Еще в царствование Сигизмунда I здесь собирались «еврейские врачи», или раввины, для решения гражданских споров «по своему закону». В конце шестнадцатого века эти конференции раввинов и общинных лидеров, собиравшиеся в связи с люблинскими ярмарками, стали более частыми и вскоре привели к организации регулярных периодических съездов, на которых присутствовали представители основные еврейские общины всей Польши.

Деятельность этих конференций, или конвентов, постепенно перешла от судебной сферы к административной и законодательной. На этих съездах были приняты законы, определяющие порядок выборов кагалов, закрепляющие компетенцию раввинов и судей, дающие разрешения на издание книг и т. д. Иногда эти собрания еврейской знати своим авторитетом подтверждали постановления польского правительства. Так, в 1580 г. представители польско-еврейских общин, собравшиеся в Люблине, торжественно санкционировали известный польский закон, запрещавший евреям короны, собственно Польши, отбирать государственные налоги и другие общественные доходы, ввиду того, что «некоторые люди, жаждущие наживы и богатства, которые можно было бы получить от обширной аренды, могли бы тем самым подвергнуть общество большой опасности».

К концу шестнадцатого века ярмарочные конференции получили более прочную организацию. В них приняли участие раввины и представители кагалов следующих провинций: Великой Польши (ведущей общиной была Познань), Малой Польши (Краков и Люблин), Красной России (Лемберг), Волыни (Острог и Кременец) и Литвы (Брест и Гродно). Первоначально название собрания менялось в зависимости от числа представленных в нем провинций, и оно обозначалось как Совет Трех, или Четырех, или Пяти Земель. Впоследствии, когда Литва вышла из организации польского кагала, учредив собственную федерацию, и четыре провинции Короны стали регулярно посылать своих делегатов на эти конференции, название собрания окончательно закрепилось как «Совет Четырех Земель» (Ваад Арба Арацот).

«Совет» состоял из нескольких ведущих раввинов Польши^[31] и по одному делегату от каждого главного кагала, избранного из числа их старейшин, — общее число участников совещания составило около тридцати. Они встречались периодически, один-два раза в год, в Люблине и Ярославе (Галичина) попеременно. Как правило, Собор собирался в Люблине ранней весной, между Пуримом и Пасхой, а в Ярославе — в конце лета, перед большими праздниками.

Представители Четырех Земель, — говорит известный летописец первой половины XVII века, — напоминали Синедриона, который в древности собирался в Зале Тесаных Камней (лишкат ха-Газит) храм. Они отправляли правосудие всем евреям Польского королевства, издавали меры пресечения и обязательные постановления (такканот) и налагали наказания по своему усмотрению. Все сложные дела были переданы в их суд. Для облегчения дела делегаты Четырех Земель назначили [специальную комиссию] так называемых «провинциальных судей» (dayyane ) разрешать споры об имуществе, а сами [на пленарном заседании] рассматривали уголовные дела, вопросы, касающиеся хазака (приоритета владения) и другие сложные вопросы права.

Совет Четырех Земель был защитником еврейских гражданских интересов в Польше. Она направила своих штатланов^[32] в жилой город Варшаву^[33] и другие места собраний польских сеймов с целью добиться от короля и его сановников ратификации древних еврейских привилегий, которые были нарушены местными властями, или предотвращения предполагаемых ограничительных законов и увеличения налогового бремени для еврейского населения.

Но основная энергия Ваада была направлена на регулирование внутренней жизни евреев. Статут 1607 года, составленный по настоянию Ваада Джошуа Фальком Коэном, люблинским раввином, типичен для этой заботы. В целях воспитания благочестия и коммерческой честности среди еврейского народа предписаны следующие правила: обращать особое внимание на соблюдение диетических законов, воздерживаться от принятия христианской формы одежды; не пить вина с христианами в кабаках, чтобы не причислить себя к бесчестным членам общества; следить за целомудрием еврейских женщин, особенно в деревнях, где еврейские арендары со своими семьями были изолированы среди христианского населения. В том же статуте изложены правила, направленные на ограничение деятельности еврейских ростовщиков и регулирование денежного кредита в целом.

В 1623 г. кагалы Литвы вышли из федерации Четырех земель и учредили собственную провинциальную организацию, которая была централизована на съезде делегатов от трех главных кагалов Бреста, Гродно и Пинска. Впоследствии, в 1652 и 1691 годах, к ним присоединились кагалы Виленский и Слуцкий. Литовское собрание обычно обозначалось как «Совет основных общин литовской провинции» (Waad ). Органический устав, разработанный первым Собором, включает в себя многие стороны общественной и духовной жизни евреев. Он устанавливает правила, касающиеся взаимоотношений общин, методов распределения налогов между ними, отношений с внешним миром (например, польскими сеймами, местными властями, помещичьей знатью и городскими поместьями), выборов. кагалов и вопрос о народном образовании. Литовский Ваад собирался каждые три года в разных городах Литвы, но в экстренных случаях созывались чрезвычайные съезды. В первые годы своего существования Литовский собор явно подчинялся совету Польши, но позднее эта зависимость прекратилась.

Таким образом, и Корона, или собственно Польша, и Литва имели свои общинные федерации с центральными административными органами. Как указывалось ранее, Польская федерация состояла из четырех воеводств. Отдельные кагалы, которые были составными частями каждой из этих четырех провинций, держали свои собственные провинциальные ассамблеи, которые находились в таком же отношении к Вааду, как «диеты», или провинциальные сеймы Польши, к национальному сейму Речи Посполитой. Таким образом, общины Великой Польши имели своего великопольского «Дейтина», общины Волыни — своего собственного волынского «Дейтина» и так далее. Провинциальные съезды кагалов собирались с целью распределения налогов между отдельными общинами данной провинции пропорционально численности ее населения или избрания делегатов в Совет федерации. Эти еврейские дейтины действовали как промежуточные органы самоуправления, стоя на полпути между отдельными кагалами, с одной стороны, и общими ваадами короны и Литвы, с другой.

Эта сплоченная организация общинного самоуправления не могла не воспитать среди евреев Польши дух дисциплины и законопослушания. Это оказало воспитательное воздействие на еврейское население, которое правительство предоставило самому себе и не принимало участия в общей жизни страны. Он давал безгосударственной нации замену национальному и политическому самовыражению, сохраняя в ней общественный дух и гражданскую добродетель, поддерживая и развивая ее подлинную культуру.

2. Наставление молодежи

Одной из опор этой подлинной культуры была автономная школа. Обучение подрастающего поколения было предметом постоянной заботы со стороны кагалов и раввинов, а также съездов и советов. Начальное и среднее образование было сосредоточено в хедерах, а высшее образование — в ешибах. Посещение хедера было обязательным для всех детей школьного возраста, примерно от шести до тринадцати лет. Предметами обучения в этих школах были Библия в оригинале, сопровождаемая переводом на еврейско-немецкий народный язык,^[34] и более легкие трактаты Талмуда с комментариями. В некоторых хедерах в учебную программу также входило изучение грамматики иврита и четырех основных арифметических действий. Учреждение этих хедеров было оставлено на частную инициативу, каждому меламмеду, или еврейскому учителю начальных классов, разрешалось открывать хедер для мальчиков и получать вознаграждение за свои труды от родителей. Только хедеры для бедных детей или для сирот, так называемые Талмуд Торы, содержались общиной из общественных средств. Однако надзор кагала распространялся не только на общественные, но и на частные, начальные школы. Кагал предписывал учебную программу хедеров, устраивал экзамены для ученых, устанавливал вознаграждение учителям, определял часы обучения (обычно от восьми до двенадцати в день) и в некоторых случаях брал на себя всю школьную работу. местами даже назначает своего рода школьный совет (Хевра Талмуд Тора) из числа своих членов.

Высшая талмудическая школа или колледж, ешиба, полностью находилась под опекой кагала и раввинов. Эта школа, которая давала полное религиозное и юридическое образование на основе Талмуда и раввинских сводов законов, получила санкцию польского правительства. Король Сигизмунд Август предоставил еврейской общине Люблина разрешение на открытие ешибы, или «гимназиума» (gymnazium объявление институты приятели иллюрум религия), с пристроенной к ней синагогой, даровавшей ее президенту, ученому раввину, не только титул «ректора», но и широкие полномочия в делах общины (1567). Четыре года спустя тот же король предоставил еще большую лицензию «ученому Соломону из Лемберга, которого еврейская община Лемберга и вся земля российская [77] избрали своим «старшим врачом» (аббетдином, или рош-йешиба)», даруя ему право открывать школы в разных городах, «обучать учеников наукам», держать их под своим контролем и приучать к строгой дисциплине.

Со временем талмудические ешибы возникли во всех городах Польши и Литвы. Функции ректора, или рош-ешибы, выполнял либо местный раввин, либо человек, специально избранный на эту должность по причине его учености. Представляется, что совмещение двух должностей раввина и президента колледжа в одном лице ограничивалось теми общинами, в которых обязанности духовного наставника общины не были сложными и допускали одновременное выполнение педагогических функций. Однако в крупных центрах, где общественные обязанности регулярно распределялись, рош-ешиба был независимым сановником, наделенным значительной властью. Подобно современным ректорам иезуитских колледжей, рош-ешиба была абсолютным хозяином в школьных стенах; он осуществлял неограниченный контроль над своими учениками, подчиняя их устоявшейся дисциплине и верша среди них правосудие.

Процитированный выше современный летописец, раввин Натан Ганновер из Заслава на Волыни, описывает в ярких красках еврейскую школьную жизнь Польши и Литвы в первой половине XVII века.

Ни в одной стране, — сказал рабби Натан, — изучение Торы не было так широко распространено среди евреев, как в Королевстве Польском. Каждая еврейская община содержала иешибу, выплачивая ее президенту большую зарплату, чтобы он мог беззаботно руководить учреждением и полностью посвятить себя обучению... Более того, каждая еврейская община поддерживала студентов колледжа (бахуров), давая им определенную сумму денег в неделю, чтобы они могли учиться под руководством президента. Каждый из этих бахуров должен был наставлять по крайней мере двух мальчиков с целью углубления своих собственных исследований и приобретения некоторого опыта в дискуссиях по Талмуду. [Бедные] мальчики получали еду либо из благотворительного фонда, либо из общественной кухни. Община из пятидесяти еврейских семей содержала бы не менее тридцати таких юношей и мальчиков, одна семья обеспечивала бы питание для одного студента колледжа и двух его учеников, причем первый сидел бы за семейным столом, как один из сыновей... едва ли найдется дом во всем Королевстве Польском, где бы не изучали Тору и где либо глава семьи, либо его сын, либо его зять, либо проживающий с ним студент ешибы не были знатоками еврейского образования.; часто все это можно было найти под одной крышей. По этой причине в каждом сообществе было много ученых, в сообществе из пятидесяти семей было до двадцати ученых мужчин, которых называли морену или хабер.^[35] Все они были превосходны рош-ешибой^[36], все ученые подчинялись его авторитету и учились у него в ешибе.

Программа обучения в Польше была следующей: Учебный семестр, в течение которого юноши и мальчики были обязаны учиться в рош-ешибе, длился с начала месяца ийяр до середины месяца аб [примерно с апреля по июль ] летом и с первого числа месяца хешван до пятнадцатого числа шебат [октябрь-июнь] зимой. Вне этих сроков юноши и мальчики могли свободно выбирать место учебы. С начала летнего семестра до Шавуота и с начала зимнего семестра до Хануки все ученики ешибы с большим усердием изучали Гемару [Вавилонский Талмуд] и комментарии Раши^[37] и тосафистов.^[38]

Ученые и молодые студенты общины, а также все, кто интересовался изучением Закона, ежедневно собирались в ешибе, где один президент занимал кресло, а ученые и студенты колледжей стояли вокруг него. Перед появлением рош-ешиба они обсуждали вопросы еврейского закона, а когда он приходил, каждый излагал перед ним свои трудности и получал разъяснения. После этого была восстановлена тишина, и рош-иешиба прочитал свою лекцию, представив новые результаты своего исследования. В заключение лекции он устроил научную аргументацию (хиллук), действовавшую следующим образом: указывались различные противоречия в Талмуде и комментариях и предлагались решения. Эти решения, в свою очередь, оказались противоречивыми, и были предложены другие решения, причем этот процесс продолжался до полного выяснения предмета обсуждения. Эти учения продолжались летом по крайней мере до полудня. С середины двух схоластических семестров и до их завершения рош-ешиба уделяла меньше внимания этим аргументам и вместо этого читала религиозные своды, изучая со зрелыми учеными Турим с комментариями, а с [младшими] учениками — компендиум Альфаси.... За несколько недель до окончания семестра рош-ешиба оказывал честь членам своего колледжа, как ученым, так и студентам, приглашая их вести научные диспуты от его имени, хотя он сам участвовал в обсуждении, чтобы упражнять умственные способности всех, кто посещал йешибу.

При президенте ешибы был прикреплен инспектор, в обязанности которого входило ежедневно посещать начальные школы, или хедеры, и следить за тем, чтобы все мальчики, будь то бедные или богатые, прилежно учились и не слонялись по улицам. По четвергам ученики должны были предстать перед попечителем (габбай) Талмуд-Торы, который исследовал их в том, что они изучили в течение недели. Мальчик, ничего не знавший или не отвечавший должным образом, был по приказу опекуна передан инспектору, который подверг его в присутствии одноклассников суровым телесным наказаниям и другим мучительным унижениям, чтобы он твердо решил улучшить свои знания в течение следующей недели. По пятницам ученики хедера являлись всем телом перед самой рош-ешибой, чтобы пройти аналогичный экзамен. Это оказало сильное сдерживающее воздействие на мальчиков, и они энергично посвятили себя учебе... Ученые, видя это [почести, которыми осыпались рош-ешиба ], возжелали того же отличия — стать рош-ешибой. в каком-то сообществе. В результате они усердно учились. Первоначально движимые корыстью, они постепенно пришли к тому, чтобы посвятить себя Торе из чистых, бескорыстных побуждений.

В противовес этому панегирику польско-еврейской школьной жизни справедливо будет процитировать другого современника, резко критикующего методы обучения, модные в то время в ешибах.

Все обучение в ешибе, — пишет известный проповедник Соломон Эфраим из Ленчицы (ум. 1619), — сводится к умственному эквилибристике и пустым рассуждениям, называемым хиллук. Ужасно представить себе, что какой-нибудь почтенный раввин, председательствующий в ешибе, в своем стремлении обнаружить и сообщить другим какое-то новое толкование предлагает извращенное объяснение Талмуда, хотя он сам и все остальные полностью осознают, что истинная смысл разный. Может ли быть воля Божия, чтобы мы обостряли свой ум заблуждениями и софизмами, тратя свое время напрасно и уча слушателей поступать так же? И все это ради одного лишь честолюбия прослыть великим ученым!.. Сам я не раз спорил с талмудическими знаменитостями нашего времени, доказывая необходимость отмены метода пилпул и хиллук, не будучи в состоянии их убедить. Такое отношение можно объяснить только стремлением этих ученых к почестям и постам в рош-ешиба. Эти пустые придирки особенно пагубно действуют на наших бахуров, по той причине, что на бахура, не блещущего в дискуссии, смотрят свысока, как на неспособного, и его практически принуждают оставить учебу, хотя бы он и оказался одним из лучше всего, если Библия, Мишна, Талмуд и Кодексы изучаются регулярно. Я сам знавал способных молодых людей, которые, не отличившись в пилпуле, теряли уважение однокурсников, а после женитьбы вообще прекращали заниматься.

Светские занятия не входили в учебную программу ешиб. Сочиненные в этот период религиозные своды допускают изучение «других наук» лишь «по случаю» и только тем, кто вполне освоил талмудическую и раввинистическую литературу. Излишне говорить, что ни один ученик ешибы не мог претендовать на такое мастерство до завершения курса колледжа. Более того, светские науки должны были быть исключены из ешибы по той внешней причине, что последняя обычно располагалась в священном месте, около синагоги, где само наличие светской книги считалось осквернением. Однако время от времени случалось, что молодые люди отклонялись от пути Талмуда и тайно предавались изучению светских наук и аристотелевской философии. Этот факт засвидетельствован великим раввинским авторитетом шестнадцатого века, раввином Соломоном Лурией. «Я сам, — пишет он с негодованием, — видел молитву Аристотеля, переписанную в молитвенниках бахуров». Это несколько завуалированное выражение указывает, по всей вероятности, что среди книг ешибы время от времени обнаруживалась студенческая «контрабанда» в виде рукописей философского содержания. К сожалению, мы не слышим ничего более определенного о том, каким образом еврейская молодежь того периода увлеклась преданной анафеме философией. У нас есть основания предполагать, однако, что такие отклонения от строгой дисциплины раввинистической науки были немногочисленны и редки.

Ешибы, обеспечивавшие академическую подготовку, были рассадниками той интеллектуальной аристократии, которая впоследствии стала таким могущественным фактором в жизни польско-литовского еврейства. Этот многочисленный класс ученых смотрел свысока на необразованное множество. Между тем уровень грамотности даже среди последних был сравнительно высок. Все мальчики без исключения посещали хедер, где изучали еврейский язык и Библию, при этом многие посвятили себя Талмуду. Иное отношение наблюдается к женскому образованию. Девочки оставались вне школы, их обучение не считалось обязательным по еврейскому закону. О хедерах для девушек ни в одном из документов того времени не упоминается. Ни одна женщина не достигла литературной славы среди евреев Польши и Литвы. Девочек учили дома читать молитвы, но редко обучали еврейскому языку, так что большинство женщин имели очень несовершенное представление о значении молитв в оригинале. Как следствие, в то время женщины начали использовать переводы молитв на еврейский язык, так называемый еврейско-немецкий язык.

3. Вершина раввинистического обучения

Высокий интеллектуальный уровень польских евреев был результатом их относительного экономического благополучия. Что же касается характера их умственной продуктивности, то он был прямым следствием их социальной автономии. Обширная система кагалского самоуправления повышала авторитет не только раввина, но и ученого талмудиста и каждого мирянина, знакомого с еврейским законом. Раввин выполнял в пределах своей общины функции духовного наставника, главы ешибы и инспектора начальных школ, а также законодателя и судьи. Знакомство с обширным и сложным талмудическим законом было в известной мере необходимо даже для мирянина, занимавшего должность старейшины (парнас, или рош-ха-кагал), или каким-то образом связанного со схемой еврейского самоуправления. правительство. Ибо постановления Талмуда регулировали внутреннюю жизнь польских евреев так же, как они это делали прежде в Вавилонии, во времена автономных экзилархов и гаонов. Но следует помнить, что со времен Гаонов еврейский закон был значительно расширен, раввинистическийиудаизм наложился на талмудический иудаизм. Эта масса религиозных знаний, которая накапливалась веками, теперь монополизировала умы всех образованных евреев в Польской империи, которая, таким образом, стала второй Вавилонией. Он господствовал в синагогах, ешибах и начальных школах. Это задавало тон общественной и бытовой жизни. Оно говорило устами судьи, администратора и вождя общины. Наконец, это определило содержание еврейской литературной деятельности. Польско-еврейская литература была почти исключительно посвящена раввинскому праву.

Начало изучения Талмуда в Польше восходит к первой половине шестнадцатого века. Оно было занесено сюда из соседней Богемии, прежде всего из школы основоположника метода пилпул Якоба Поллака. Ученик последнего, рабби Шалом Шахна (род. 1500–1558), считается одним из пионеров польского талмудизма. Все, что мы знаем о его судьбе, это то, что он жил и умер в Люблине, что в 1541 г. указом короля Сигизмунда I он был утвержден в должности главного раввина Малой Польши и что он стоял во главе ешибы, которая послал знаменитых раввинов следующего поколения. Вполне вероятно, что раввинские конференции в Люблине, которые впоследствии привели к образованию «Совета четырех земель», обязаны своим началом инициативе раввина Шахны. После его смерти его сын Израиль унаследовал пост главного раввина в Люблине. Но именно ученик Шахны, Моисей Иссерлес, известный в литературе под сокращенным именем РеМО (1520-1572), прославился на весь еврейский мир.

Моисей Иссерлес, сын состоятельного старейшины кагалов в Кракове, рано стал известен в раввинском мире. Занимал должность члена еврейского общинного суда в родном городе, стоял во главе ешибы. Это сочетание научной и практической деятельности побудило его углубиться в существующие раввинские кодексы, и в результате своего исследования он обнаружил, что они не были исчерпывающими и нуждались в дополнении.

Иссерлеса не удовлетворила даже тщательная разработка еврейского закона, предпринятая его палестинским современником Жозефом Каро. Когда в середине шестнадцатого века появился всеобъемлющий комментарий Каро к Кодексу Турим, озаглавленный «Бет-Йосеф» («Дом Иосифа»), Иссерлес составил комментарий к тому же кодексу под названием «Дархе Моше» («Дархе Моше» («Дом Иосифа»). Пути Моисея»), в которой он значительно расширил собранный там юридический материал, опираясь на источники, которые Каро оставил без внимания.

Когда несколько лет спустя последний опубликовал свой кодекс под названием «Шулхан Арух» («Одетый стол»), Иссерлес обратил внимание на тот факт, что его автор, будучи сефардским евреем, во многих случаях не использовал исследования раввинских авторитетов среди ашкеназов и не учитывал местные религиозные обычаи, или минхагим, которые были распространены среди различных групп немецко-польского еврейства. Эти упущения были тщательно отмечены и восполнены Иссерлесом. Он дополнил текст Шулхан Арух большим количеством новых законов, составленных им на основе упомянутых выше народных обычаев или религиозно-правовой практики ашкеназских раввинов. Кодекс Каро был назван автором «Накрытый стол», Иссерлес дал своим дополнениям к нему название «Скатерть» (Mappa). В этой дополненной форме Шулхан Арух был введен как кодекс еврейского раввинского права в религиозную и повседневную жизнь польских евреев. Первое издание этого объединенного кодекса Каро и Иссерлеса появилось в Кракове в 1578 г., после чего последовали многочисленные переиздания, свидетельствующие о необычайной популярности произведения.

Шульхан Арух стал основой для дальнейшего развития польского раввинизма. Лишь очень немногие авторитетные ученые осмелились бросить вызов авторитету этого общепризнанного свода законов. Одним из таких мужественных людей был современник и корреспондент Иссерлеса Соломон Лурия, известный под сокращенным именем Решал (род. 1510-1573). Соломон Лурия был уроженцем Познани, куда его дед иммигрировал из Германии. Наделенный тонким аналитическим умом, Лурия был решительным противником новой школьной диалектики (пилпул), взяв за образец старый казуистический метод тосафистов, заключавшийся в подробной критике и остроумном анализе талмудической тексты. В этом духе он начал составлять свой замечательный комментарий к Талмуду (Ям шель Шеломо, «Море Соломона»), но удалось толковать лишь несколько трактатов.

Во всех своих расследованиях Лурия проявлял смелость мысли и независимость суждений, не щадя авторитетов, когда считал их неправыми. О Шульхан Арухе и ее авторе Лурия говорил пренебрежительно, утверждая, что Жозеф Каро использовал свои источники без необходимой разборчивости и произвольно решил многие спорные вопросы права. Вследствие этой независимости суждений у Соломона Лурии было много врагов в ученом мире, но, с другой стороны, у него было много восторженных поклонников и преданных учеников. В середине XVI века он занимал должность раввина в городе Остроге на Волыни. Своими талмудическими лекциями, на которые съезжались студенты со всей области, он сделал этот город интеллектуальным центром волынского и литовского еврейства. Последние годы своей жизни он провел в Люблине, где и по сей день существует синагога, носящая его имя.

Лурия и Иссерлес считались столпами польского раввинизма. Вопросы еврейского обряда и права представлялись им на решение не только из разных уголков их страны, но и из Западной Европы, из Италии, Германии, Богемии. Их ответы на эти вопросы, или «респонсы» (Шаалот у-Тешубот), собраны в специальные сборники. Эти два раввина также вели друг с другом научную переписку. Вследствие их разного характера и склада ума между ними часто происходили жаркие споры. Так, Лурия, несмотря на всю свою трезвость ума, тяготел к каббале, а Иссерлес, при всем своем раввинистическом консерватизме, посвящал часть своего досуга философии. Двое ученых упрекали друг друга в соответствующих «слабостях». Лурия утверждал, что мудрость «необрезанного Аристотеля» не может принести никакой пользы, а Иссерлес пытался доказать, что многие взгляды каббалы не согласуются с идеями Талмуда и что мистицизм более опасен для веры, чем умеренность. философия.

Иссерлес был прав. Философия, которой он занимался, едва ли могла быть разрушительной для Православия. Об этом свидетельствует его большой труд «Торат ха-Олах» («Закон о всесожжении», 1570 г.), который представляет собой причудливую смесь религиозных и философских рассуждений на темы, заимствованные из «Путеводителя растерянных» Маймонида.», перемежающиеся рассуждениями о различных классах ангелов или об архитектуре Иерусалимского храма, его сосудах и порядке жертвоприношений. Автор усматривает во всех деталях храмового богослужения глубокий символизм. Несмотря на странный план книги, в ней есть много глав, свидетельствующих о близком знакомстве Иссерлеса с философской литературой сефардов, что является замечательным свидетельством для ашкеназского раввина шестнадцатого века.

Тесная связь между раввинистическим образованием и еврейской жизнью отчетливо проявилась с того момента, как «Совет четырех земель» начал выполнять свои обычные функции. Совету часто приходилось решать в практических целях сложные вопросы, относящиеся к национальному, гражданскому и уголовному праву или относящиеся к судопроизводству и религиозной практике, и раввины, участвовавшие в этих конференциях в качестве юристов, были вынуждены выполнять большую работу. объем конкретной, ощутимой работы для себя и своих коллег. Вопросы закона и обряда повсюду усердно исследовались и разрабатывались с тем тонким анализом, который свойственен еврейскому уму, который доводит каждую идею до ее самых отдаленных следствий и мельчайших подробностей.

Предмет, как и метод исследования, зависели, как правило, от социального положения исследователя. Особое внимание практическому применению талмудического права уделяли раввины более высокого ранга, принимавшие активное участие в управлении кагалами и участвовавшие в заседаниях соборов, как коронных, так и литовских. Одним из старейших ученых этой категории в рассматриваемый период был Мордехай Яффе (умер в 1612 г.), уроженец Богемии, занимавший пост раввина последовательно в Гродно, Люблине, Кременце, Праге и Познани. К концу шестнадцатого века он несколько раз председательствовал на конференциях «Совета четырех земель». Хотя Яффе был учеником Моисея Иссерлеса, он не считал Шулхан Арух, дополненную его учителем, последним словом в кодификации. Он возражал против того, что его юридические выводы сформулированы догматически, без достаточной мотивации.

По этой причине он взялся за составление нового и более сложного свода законов, составленного в принятом порядке четырех книг Турима, который известен как Лебушим, или «Одежды». Метод Мордехая Яффе отличается от метода Жозефа Каро и Иссерлеса обилием научных дискуссий, сопровождающих каждую юридическую статью. Сначала кодекс Яффе вызвал раскол в раввинистическом мире и угрожал ослабить авторитет Шулхан Арух. В конце концов, однако, последний возобладал и был признан единственным авторитетным руководством для религиозной и юридической практики иудаизма. Помимо своего кодекса, Мордехай Яффе написал под тем же общим названием «Лебушим» еще пять томов, содержащих библейские комментарии, синагогальные проповеди и примечания к «Путеводителю» Маймонида, а также каббалистические рассуждения.

Преемником Яффе на посту ведущего раввина и президента «Совета четырех земель», по всей вероятности, был Джошуа Фальк Коэн (умер в 1616 г.), раввин Люблина и впоследствии ректор талмудической ешибы в Лемберге. Он прославился благодаря своему комментарию к «Хошен Мишпат», части кодекса Каро, посвященной гражданскому праву, которую он назвал «Сефер Мейрат ` Энаим», «Книга просветления глаз» (сокращенно SeM). `А). Он также сформулировал, по настоянию Ваада, большую часть вышеупомянутых постановлений 1607 года, которые были изданы с целью более прочного утверждения благочестия и добрых нравов среди евреев Польши.

Более схоластическая и менее практическая тенденция заметна в трудах современника Джошуа Фалька, Меира Люблинского (1554-1616), известного под сокращенным именем Махарам. Он был активным раввином в Кракове, Лемберге и Люблине, выступал с талмудическими речами перед большой аудиторией, писал остроумные, казуистические комментарии к наиболее важным трактатам Талмуда (под названием «Меир Эне Хахамим», «Просвещая очи мудрецов»), и был занят ответами на многочисленные вопросы, адресованные ему учеными со всех сторон (Шаалот у-Тешубот Махарам). Придавая особое значение тонкому анализу, рабби Меир из Люблина смотрел свысока на кодификаторов и систематических писателей того класса, к которому принадлежали Иссерлес и Яффе. О ничтожной скрупулезности его исследований свидетельствует тот факт, что он считал нужным написать особое «заключение» по вопросу о том, виновна ли женщина в супружеской неверности, уличена ли она в сношениях с чертом, последним посетив ее сначала в образе мужа, а затем в образе польского дворянина.

В области диалектики рабби Меир нашел успешного соперника в лице Самуэля Эдельса, известного под сокращенным именем Махаршо (умер в 1631 г.), занимавшего пост раввина в Позене, Люблине и Остроге. В своих исчерпывающих изложениях всех разделов Талмудической Галахи (Хиддуше Галахот, «Новые толкования Галахи») он главным образом старался упражнять мыслительные способности и память своих учеников путем искусного сравнения текстов и других схоластических хитростей. Диалектический комментарий Эдельса стал одним из самых важных руководств по изучению Талмуда в хедерах и ешибах и часто используется там в наши дни. Его комментарий к талмудической Агаде изобилует каббалистическими и религиозно-философскими идеями консервативных еврейских мыслителей средневековья.

В середине семнадцатого века авторитет Шулхан Арух под редакцией Иссерлеса настолько утвердился в Польше, что этот кодекс изучался и разъяснялся даже с большим усердием, чем Талмуд. Джоэл Сиркис (умер в 1640 г.) читал лекции по еврейскому праву на основе Турима и Шулхан Арух. Он написал комментарий к первому под именем Бет Хадаш («Новый дом», сокращенно БаХ) и опубликовал большое количество мнений по вопросам религиозного права. Он высоко ценил каббалу, но яростно осуждал философию. Его младшие современники посвятили себя исключительно изложению Шулхан Арух, особенно разделу под названием Йоре Деа, посвященному еврейским ритуалам, таким как религиозные обычаи дома, законы о питании и т. д. Два тщательно разработанных комментарии к Йоре Деа появились в 1646 году, один составлен Давидом Галеви, раввином в Лемберге и Остроге, под названием Туре Захаб, а другой написан известным виленским ученым Саббатаем Коэном, под именем Сифте Коэн. («Губы священника»). Эти два комментария, известные под сокращенными названиями Таз и Шак, с тех пор публикуются вместе с текстом Шулхан Арух.

Эта литературная продуктивность во многом стимулировалась быстрым ростом еврейской типографики в Польше. Первой еврейской книгой, напечатанной в этой стране, является Пятикнижие (Краков, 1530 г.). Во второй половине шестнадцатого века две крупные типографии, Краковская и Люблинская, активно печатали огромное количество старых и новых книг из области талмудической, раввинистической и народно-дидактической литературы. В 1566 году король Сигизмунд Август предоставил Бенедикту Левите из Кракова монополию на ввоз в Польшу еврейских книг из-за границы. Опять же, в 1578 году Стефан Баторий даровал некоему Кальману право печатать еврейские книги в Люблине из-за трудности ввоза их из-за границы. Одной из причин такой усиленной типографской деятельности в Польше была папская цензура Талмуда, которая была установлена в Италии в 1564 году. С этого времени типографии Кракова и Люблина успешно конкурировали с технически совершенными типографиями Венеции и В результате в Праге и на польском книжном рынке все больше и больше доминировали местные издания.

4. Светские науки, философия, каббала и апологетика.

Талмудическая и раввинистическая юриспруденция, вобравшая в себя лучшие умственные способности польского еврейства, оставляла мало места для других направлений литературной деятельности. Среди отважных «пловцов в талмудическом океане», претендующих на мастерство в эрудиции и диалектическом мастерстве, лишь немногие с более глубокими духовными устремлениями проявляли интерес к вопросам философии и естествознания. Исключение составляли только врачи, которые в силу своей профессии получали светское образование в университетах того периода.

Первоначально еврейские врачи Польши были выходцами либо из Испании, откуда они были изгнаны в 1492 г., либо из Италии, будучи в последнем случае выпускниками Католического университета Падуи. Некоторые из этих иностранных медиков стали врачами тела польских королей, таких как Исаак Испанский при Яне Альбрехте и Александре; Соломон Ашкенази (который впоследствии был врачом и дипломатом при дворе турецкого султана Селима II) при короле Сигизмунде Августе; Соломон Калахора при Стефане Батории и другие. Но уже в первой половине шестнадцатого века с этими иностранцами соперничали местные еврейские врачи, которые путешествовали из Польши в Падую специально для получения медицинского образования. Так было, например, в 1530 году с Моисеем Фишелем из Кракова, который был одновременно раввином и врачом. Эти поездки в Италию стали очень частыми во второй половине шестнадцатого века, и число польских еврейских студентов в Падуе росло вплоть до восемнадцатого века. Характерно, что поляки-христиане, обучавшиеся в Падуе, отказывались вносить своих соотечественников-евреев в свой «национальный реестр», чтобы, как сказано в их уставе, «не омрачать память столь многих знаменитых людей именем неверных». «(1654). В университетских списках еврейские студенты значились как Hebraei Poloni.

Что же касается религиозной философии, которая в то время находилась в упадке в Западной Европе, то в Польше она стала лишь объектом дилетантских упражнений некоторых представителей раввинистической учености. Моисей Иссерлес и Мордехай Яффе отзывались, как было указано выше, о «Путеводителе» Маймонида поверхностно, уклоняясь от его неудобных рационалистических выводов. Любимой книгой теологов того периода был Иккарим («Принципы»), система догматического иудаизма, сформулированная консервативным сефардским мыслителем Джозефом Альбо. Комментарии к этой книге написали Яков Коппельман из Бреста-Куявска (Охель Якоб, «Шатер Иакова», Краков, 1599 г.) и Гедалия Лифшиц из Люблина (Эц Шатул, «Посаженное дерево», 1618). Первый, любитель математики, нагрузил свой комментарий геометрическими и астрономическими аргументами, считая, что таким путем можно научно доказать существование Бога и взаимосвязь всех явлений. Последний был более склонен к метафизике и морали. Насколько далек был этот комментатор от понимания истинного смысла оригинала, видно из его примечаний к вступительным тезисам книги. Комментируя отрывок, в котором Альбо утверждает, что «счастье человека зависит от совершенства его мысли и поведения», Лифшиц делает следующее замечание: «Под человеческим счастьем понимается загробная жизнь, ибо цель человека в этом мир состоит лишь в достижении вечного блаженства после смерти».

Таким образом, польские раввины вылепили философию по своему образцу и тем самым сделали ее «безвредной». Свободные исследования были невозможны и, возможно, не обошлись без опасностей в среде, где господствовали традиции. Главный раввин Кракова, упомянутый выше Иоэль Сиркис, выразил мнение, что философия была матерью всех ересей и что это та «блудница», о которой мудрый король сказал: «Ни одна из тех, кто идет к ней, не возвращается обратно». (Притчи II, 19). Тот, кто увлекается философией и пренебрегает тайной мудростью каббалы, подлежит, по мнению Сиркиса, отлучению от церкви и не имеет места среди верующих. Известный математик и философ Йозеф Соломон Дельмедиго (называемый сокращенно «Яшар из Кандии»), проживший почти четыре года в Польше и Литве (1620–1624), обвиняет польских евреев в оппозиции светскому строю. науки:

Вот, — говорит он в библейской фразеологии, — тьма покрывает землю, и много невежественных. Ибо широта земли твоей полна йешибов и домов изучения Талмуда... [Евреи Польши] выступают против наук... говоря: «Господь не любит отточенных стрел грамматиков, поэтов». и логиков, ни в измерениях математиков, ни в расчетах астрономов.

Каббала, которую можно было бы назвать ортодоксальной контрфилософией, постоянно развивалась в Польше. Основателем польской каббалы был Маттафия Делакрута, уроженец Италии, живший в Кракове. В 1594 году он опубликовал в этом городе систему теоретической каббалы, озаглавленную «Врата света» (Шааре Ора), написанную сефардским писателем четырнадцатого века Джозефом Гикатиллой, сопроводив ее подробным собственным комментарием. Делакрута был, что касается предмета «скрытой науки», учителем разностороннего раввина Мордехая Яффе, который, в свою очередь, написал сверхкомментарий к мистическому комментарию Библии итальянца Менахема Реканати.

Начиная с семнадцатого века старая Теоретическая Каббала постепенно вытесняется в Польше Практической Каббалой, преподаваемой новой школой АРИ и Виталя. Кабалист Исайя Горовиц, автор известного труда об аскетической морали под названием SHELOH, обучался в ешибах Кракова и Лемберга и в течение нескольких лет (1600-1606) занимал должность раввина на Волыни. Его сын, Шефтель Горовиц, который был раввином в Позене (1641-1658), опубликовал мистический труд своего отца, дополнив его собственным пером моралистическим трактатом под названием «Ваве ха-Амудим». Натан Спира, проповедник и ректор талмудической академии в Кракове (1585-1633), специализировался на практической каббале. Его более остроумная, чем вдумчивая книга «Открытие глубоких вещей» (Megalle Amukoth, Cracow, 1637) содержит изложение в двухстах пятидесяти двух различных формах мольбы Моисея перед Богом о разрешении войти в Землю Обетованную. (Второзаконие III. 23). Он состоит из бесконечной цепочки каббалистических словосочетаний и неясных символических аллюзий, ведущих к некоторым непостижимым выводам, таким как то, что Моисей молился Богу о появлении двух Мессий из дома Иосифа и Давида или что Моисей пытался устранить силу зла и заранее искупить все грехи, которые когда-либо были совершены еврейским народом. Натан Спира применил к каббале метод раввинистического пилпула и создал новую разновидность диалектического мистицизма, столь же далекую от здравого богословия, как схоластические рассуждения пилпулистов от научного мышления.

Более здравым и более близким к жизни было направление еврейской апологетической литературы, возникшее в Польше в последней четверти XVI века. Религиозные волнения, порожденные Реформацией, породили несколько рационалистических сект с радикальными, антицерковными тенденциями. Ближе всех к догматам иудаизма была секта антитринитаристов (называемых унитариями, арианами или социнианами), которые отрицали догмат Троицы и божественную природу Иисуса, но признавали религиозно-нравственные учения из Евангелий. Среди антитринитарных лидеров были богослов Симон Будный из Вильно и Мартин Чехович из Люблина. Уязвленные тем, что католическое духовенство применило к ним презрительное наименование «жидовствующие» или полуевреи, сектанты стремились продемонстрировать миру, что их учение не имеет ничего общего с иудаизмом. С этой целью они вели устные диспуты с раввинами и пытались разоблачать в своих произведениях «еврейскую ложь».

Мартин Чехович особенно усердствовал в проведении богословских диспутов, как в Люблине, так и в других городах, «как с настоящими, так и с псевдоевреями». Результаты этих диспутов нашли отражение в нескольких главах его книг «Христианские диалоги» (1575 г.) и «Катехизис» (1580 г.). Один из его противников-евреев, Яков (Нахман) из Бельжица, счел необходимым публично ответить ему в небольшой книжке, написанной на польском языке (Одпис нет диалоги Чеховича, «Реторта к диалогам Чеховича», 1581). Яков Бельжицкий защищает простые догмы иудаизма и обвиняет своих противников в желании возбудить вражду к еврейскому народу. Следующее наблюдение Иакова интересно тем, что показывает модные тогда методы диспута:

Часто бывает, что христианин задает мне вопрос из Священного Писания, на который я отвечаю также из Священного Писания, и стараюсь как следует его аргументировать. Но вдруг выберет другой отрывок [из Библии], сказав: «Как ты это понимаешь?» и таким образом он не заканчивает первого вопроса, на котором следовало бы остановиться дольше. Именно это и происходит, когда охотничьи собаки травят кролика, который убегает с дороги в проселочную дорогу и, пока собаки пытаются его поймать, ускользает в кусты. По этой причине и иудей должен прерывать христианина посреди его речи, чтобы последний не убежал, как кролик, как только он закончит говорить.

Чехович ответил на брошюру Якова в печати в том же году. Защищая свои «Диалоги», он критиковал ошибки Талмуда и высмеивал некоторые еврейские обычаи, такие как использование тфилина, мезузы и цицит.

Серьезный возражение христианским богословам дал Исаак Троки, образованный караим,^[39] умерший в 1594 г. Он спорил с католиками, лютеранами и арианами в Польше не как дилетант, а как глубокий исследователь Евангелий и христианского богословия. Около 1593 г. он написал свой замечательный апологетический трактат под названием «Хиззук Эмуна» («Укрепление веры»). В первой части своей книги автор защищает иудаизм от нападок христианских богословов, а во второй переходит в наступление и критикует учение Церкви. Он обнаруживает целый ряд противоречий в текстах синоптических Евангелий, указывая на коренные отклонения Нового Завета от Ветхого и отход позднейшего догматизма Церкви от самого Нового Завета. Спокойно и уверенно он доказывает логическую и историческую невозможность истолкования известных библейских пророчеств, служащих основой христианского догмата.

Долгое время никто не осмелился напечатать этот «ужасный трактат», и он был распространен в рукописи как в еврейском оригинале, так и в испанском и немецком вариантах. Оригинал на иврите, сопровождаемый латинским переводом, был впервые напечатан с бракованной копии немецким ученым Вагензайлем, профессором права в Баварии. Вагензайль опубликовал трактат «Хиззук Эмуна» в своем сборнике антихристианских сочинений, которому дал внушающее благоговение название «Огненные стрелы сатаны» (Tela Ignea Satanae, 1681), и которые были изданы в миссионерских целях, «чтобы христиане могли опровергнуть эту книгу, которая в противном случае могла бы укрепить евреев в их заблуждениях». Благочестивый немецкий профессор не мог предвидеть, что его издание впоследствии будет использовано людьми типа Вольтера и французскими энциклопедистами восемнадцатого века в качестве оружия для нападок на учение церкви. Вольтер прокомментировал книгу Исаака Троки такими словами: «Даже самые решительные противники религии не выдвинули никаких доводов, которых нельзя было бы найти в «Укреплении веры» раввина Исаака». В наше время Хиззук Эмуна была переиздана с более точных копий и переведена на несколько европейских языков.

ГЛАВА V АВТОНОМНЫЙ ЦЕНТР В ПОЛЬШЕ В ПЕРИОД ЕЕ ЗАКАТА (1648-1772)

1. Экономический и национальный антагонизм на Украине.

Еврейский центр в Польше, отмеченный компактностью и широкой автономной организацией, до конца XVII века казался единственным безопасным гнездом еврейского народа и законным местом его национальной гегемонии, которая ускользала. из рук немецкого еврейства. Но в 1648 году это сравнительно мирное гнездо посетила буря, которая заставила евреев Восточной Европы быстро осознать, что им предстоит пройти тот же скорбный путь, усыпанный телами мучеников, который был пройден их западноевропейскими собратьями. в средние века. В основе этого кризиса лежали три фактора: острая экономическая классовая борьба, расовый и религиозный антагонизм и появление на горизонте еврейской истории новой силы тьмы — полуварварских масс юга России.

В центральных губерниях Польши положение евреев, как указывалось ранее, определялось взаимодействием классовых и экономических сил, с одной стороны, и религиозных и политических интересов, с другой, изменяясь в соответствии с различными сочетаниями противостоящие фракции. В то время как короли и вельможи, движимые фискальными и аграрными соображениями, в большинстве случаев поощряли коммерческую деятельность евреев, городские сословия, торговые и купеческие гильдии из соображений конкуренции старались им воспрепятствовать. Что же касается католического духовенства, то оно, по общим принципам, всегда было начеку, чтобы притеснять «неверных».

Что же касается экономического соперничества и социального гнета, то евреи могли противостоять им, либо воздействуя на польские правящие круги, либо объединяя свои силы и объединяя их в прочно организованную схему самоуправления, которая была уступал им в столь значительной мере. Во всяком случае, это была культурная борьба между двумя элементами: польским и еврейским населением, христианским и еврейским сословиями или церковью и синагогой. Эта борьба была чрезвычайно осложнена в юго-восточных окраинных губерниях Польши, так называемой Украине,^[40] наличием третьего элемента, чуждого полякам не менее, чем евреям, — местного туземного населения, которое было русским. по расе и православный по религии и занимался в основном сельским хозяйством.

Обширная область вокруг южного бассейна Днепра, вся территория, включавшая Киевскую, Полтавскую и Черниговскую губернии, включая части Подолии и Волыни, находилась под политической властью польских королей и под экономическим владычеством польского магнаты. Огромные поместья, включавшие в себя большое количество деревень, населенных русскими крестьянами, находились здесь в руках богатых польских помещиков, пользовавшихся всеми правами феодальных собственников. Порабощенные крестьяне, или хлопцы, как их презрительно прозвали польские дворяне, были чужды своим господам в отношении религии и национальности. В глазах католиков, особенно в глазах духовенства, греческая православная вера была «религией хлопов», и они стремились искоренить ее, навязывая ей обязательные церковные союзы^[41] или преследуя «инакомыслящих». Поляки смотрели на русское население как на низшую расу, принадлежавшую больше к Азии, чем к Европе. В этих условиях экономическая борьба между крепостником-помещиком и его крепостными, не смягчаемая чувством общности и религии, должна была принять острые формы. Кроме тяжкого земледельческого труда, который крестьяне должны были регулярно и безвозмездно отдавать помещику, они были обременены множеством мелких податей и налогов, взимаемых с пастбищ, мельниц, ульев и т. д. Польские магнаты жили, как правило,, подальше от своих украинских владений, оставив управление последними в руках стольников и арендаторов.

Среди этих сельских арендаторов было много евреев, которые в основном брали в аренду у кастрюль право «пропинации», или продажи спиртных напитков. Эти договоры привели к передаче евреям части власти над русскими крепостными, которой владели дворяне-землевладельцы. Еврейский арендодатель стремился извлечь из поместья дворянина столько прибыли, сколько получил бы сам владелец, живи он в нем. Но при господствующих условиях крепостничества эти прибыли можно было извлечь только путем беспощадной эксплуатации крестьян. Более того, презрительное отношение шляхты и католического духовенства к «религии хлопов» и их стремление принудить к католичеству православных крепостных, навязывая им церковную унию, придавали резкую религиозную окраску этому экономическому антагонизму. Угнетенное крестьянство реагировало на такое обращение зловещим ропотом и аграрными волнениями в ряде мест. Порабощенный южнорусский мужик ненавидел польского пана в качестве помещика, католика и лакха.^[42] Не менее сильно он ненавидел еврея-арендара, с которым он вступал в ежедневный контакт и которого он считал одновременно и управителем кастрюли, и «неверным», совершенно чуждым ему из-за его религиозных обычаев и привычек. жизни. Так украинский еврей оказался между молотом и наковальней: между кастрюлей и хлопком, между католиком и греко-православным, между поляком и русским. Три класса, три религии и три национальности столкнулись на почве, содержащей в своих недрах страшные вулканические силы, — и должна была последовать катастрофа.

Южнорусское население, хотя и политически и сельскохозяйственно зависимое от поляков, было далеко не тем терпеливым «вьючным животным», в которое пыталось превратить его господство крепостного права. Сочетание многих обстоятельств способствовало укреплению воинственного духа этого населения. Близость Новорусских степей и Крымского ханства, откуда часто вырывались полчища татар, чтобы налететь, как хищные птицы, на восточные области Польши, заставляло жителей Украины объединяться в воинственные отряды, или казаки^[43], для борьбы с захватчиками. Польское правительство, действуя через своих местных губернаторов или старост, поощряло формирование этих компаний для защиты границ Империи. Так возникло украинское казачество, полувоенная, полуземледельческая каста, с автономной организацией и своим гетманом во главе.

Кроме украинских казаков, подчинявшихся польскому правительству, существовали и так называемые запорожские казаки, вполне самостоятельная военная организация, жившая за Днепровским водопадом, в степях так называемой Новороссии. нынешних правительств Екатеринослава и Херсона и предавались частым набегам на турок и постоянным войнам с крымскими татарами. Этот военный лагерь, или сечь,^[44] за водопадом Днепра привлекал многих хлопцев с Украины, которые предпочитали вольную, ничем не ограниченную военную жизнь унылому существованию рабов-работников. Сечь представляла собой примитивную военную республику, где превыше всего ценились удаль, отвага и рыцарские подвиги. Это была полуварварская татарская орда, только исповедовавшая греко-православную веру, и по происхождению русская, правда, впрочем, с немалой примесью монгольской крови. Украинские и запорожские казаки находились в постоянных отношениях друг с другом. Крестьяне Украины с гордостью и надеждой смотрели на эту свою национальную гвардию, которая рано или поздно должна была освободить их от власти поляков и евреев. Польское правительство не заметило, что на восточных границах империи постоянно скапливалась масса взрывчатых веществ, грозившая разрушить всю Польскую республику.

Не могли евреи предвидеть и того, что эта страшная сила будет направлена против них и запятнает кровью многие страницы их истории, послужив страшным предзнаменованием на будущее. Первое предупреждение прозвучало в 1637 году, когда из-за Водопада в Полтавской губернии внезапно появился казачий предводитель Павлюк, подстрекавший крестьян к восстанию против панов и евреев. Восставшие разрушили несколько синагог в городе Лубнах и близлежащих населенных пунктах, убили около двухсот евреев. Однако настоящая катастрофа произошла десятью годами позже. Восстание казаков и украинских крестьян в 1648 году открывает в истории евреев Восточной Европы эпоху погромов, которые Южная Россия завещала будущим поколениям вплоть до начала ХХ века.

2. Погромы и резня 1648-1649 гг.

Весной 1648 г. при короле Владиславе IV. еще восседавший на польском престоле, один из популярных казацких предводителей Богдан Хмельницкий из города Чигирина Киевской губернии развернул знамя восстания на Украине и в районе за Днепровскими водопадами. Взбешенный поведением польских властей на родине,^[45] Хмельницкий стал подстрекать украинских казаков к вооруженному сопротивлению. Они избрали его тайно своим гетманом и уполномочили вести переговоры с запорожцами. Прибыв в область за Днепровским водопадом, он организовал военные компании и заключил союз с крымским ханом, который заключил договор о посылке на помощь мятежникам больших отрядов татар.

В апреле 1648 г. объединенные казацко-татарские войска двинулись из-за водопада Днепра к границам Украины. В районе Желтых Вод и Корсуни они нанесли тяжелое поражение польской армии под командованием Потоцкого и Калиновского (6-15 мая), и это поражение послужило сигналом для всей области на восточных берегах Днепра. поднять восстание. Русские крестьяне и горожане покинули свои дома и, объединившись в банды, разорили имения панов, убивая их владельцев, а также приказчиков и арендаторов-евреев. В городах Переяславе, Пирятине, Лохвице, Лубнах и окрестностях тысячи евреев были варварски убиты, а их имущество либо уничтожено, либо разграблено. Повстанцы позволили выжить только тем, кто принял греческую православную веру. Евреи нескольких городов Киевщины, чтобы спастись от рук казаков, бежали в стан татар и добровольно сдались в плен. Они знали, что татары, как правило, воздерживались от их убийства, а вместо этого переправляли их в Турцию, где они были проданы в рабство и имели шанс быть выкупленными своими турецкими единоверцами.

В это время, в мае месяце, король Владислав IV. умер, и последовало междуцарствие, отмеченное политическими волнениями, длившееся шесть месяцев. Пламя восстания охватило всю Украину, а также Волынь и Подолье. Банды казаков и русских крестьян во главе с сообщниками Хмельницкого, дикими запорожскими казаками, рассеялись во все стороны и начали истреблять поляков и евреев. Цитирую российского историка:

Убийство сопровождалось варварскими пытками; с жертв содрали кожу заживо, разделили на части, забили до смерти дубинками, поджарили на углях или ошпарили кипятком. Не щадили даже младенцев у груди. Самая страшная жестокость, однако, была проявлена по отношению к евреям. Они были обречены на полное уничтожение, и малейшая жалость к ним рассматривалась как измена. Свитки Закона выносили из синагог казаки, которые плясали на них, распивая виски. После этого на них клали иудеев и безжалостно убивали. Тысячи еврейских младенцев были брошены в колодцы или закопаны заживо.

Современные еврейские летописцы добавляют, что эти человеческие звери нарочно воздерживались от расправы над своими жертвами, чтобы иметь возможность дольше мучить их. Они отрезали им руки и ноги, разделывали детей пополам, «как рыб», или жарили их на огне. Вскрывали кишечник женщин, вставляли живых кошек, а затем зашивали раны. В этих страшных пытках, на которые не были способны даже татары, нашло выражение разнузданное скотство пьяных дикарей.

Особенно трагична судьба тех евреев, которые в надежде на большую безопасность бежали из деревень и местечек в города-крепости. Узнав, что несколько тысяч евреев укрылись в городе Немирове на Подолии, Хмельницкий отправил туда отряд казаков под командованием запорожца Гани. Затруднившись взять город штурмом, казаки прибегли к хитрости. Они подошли к Немирову, подняв польские знамена и прося разрешения войти в город. Евреи, обманутые, веря, что это польская армия пришла им на помощь, открыли ворота (20 сивана = 10 июня 1648 г.). Казаки вместе с местными русскими жителями напали на евреев и вырезали их; женщины и девушки были изнасилованы. Раввин и рош-ешиба Немирова, Иехиэль Михаэль бен Элиэзер, спрятался на кладбище со своей матерью, надеясь таким образом хотя бы быть погребенным после смерти. Там его схватил один из бунтовщиков, сапожник, и начал бить его дубинками. Его престарелая мать умоляла убийцу убить ее вместо сына, но бесчеловечный сапожник убил сначала раввина, а затем старуху.

Молодых еврейских женщин часто оставляли жить, казаки и крестьяне заставляли их креститься и брали в жены. Одна красивая еврейская девушка, похищенная для этой цели казаком, сумела убедить его в том, что она способна заколдовать пули. Она попросила его выстрелить в нее, чтобы доказать ему, что пуля соскользнет, не причинив ей никакого вреда. Казак разрядил ружье, и девушка упала, смертельно раненная, но счастливая сознанием того, что спасена от худшей участи. Другая еврейская девушка, на которой казак собирался жениться, бросилась с моста в воду, когда свадебная процессия шла к церкви. Всего в городе Немирове погибло около шести тысяч евреев.

Те, кто избежал смерти, бежали в укрепленный подольский город Тульчин. Здесь разыгралась еще более страшная трагедия. Большая орда казаков и крестьян осадила крепость, в которой было несколько сотен поляков и полторы тысячи евреев. Поляки и евреи поклялись не предавать друг друга и защищать город до последнего вздоха. Евреи, стоявшие на стенах крепости, стреляли по осаждавшим, не пуская их в город. После долгой и безуспешной осады казаки задумали коварный план. Они сообщили полякам Тульчина, что целятся исключительно в евреев и, как только последние будут переданы в их руки, оставят поляков в покое. Польские паны во главе с графом Четвертинским забыли свою клятву и решили пожертвовать своими союзниками-евреями ради собственной безопасности. Когда евреи узнали об этом предательском намерении, они тотчас же решили избавиться от поляков, которых они превосходили числом. Но рош-ешиба Тульчина, раввин Аарон, умолял их не прикасаться к кастрюлям на том основании, что такие действия могут вызвать ненависть польского населения к евреям по всей империи. «Погибнем лучше, — воскликнул он, — как братья наши в Немирове, и не будем подвергать опасности жизни братьев наших во всех местах их рассеяния». Евреи уступили. Все свое имущество они передали Четвертинскому, прося его предложить его казакам в качестве выкупа за их жизнь.

Войдя в город, казаки сначала овладели имуществом евреев, а потом согнали их вместе в огород, где поставили знамя и заявили: «Пусть желающие принять крещение станут под этим знаменем, и мы пощадим их жизни». Раввины призывали людей принять мученичество ради своей религии и своего народа. Ни один еврей не захотел стать предателем, и полторы тысячи жертв были убиты самым варварским образом. Не избежали своей участи и вероломные поляки. Другой отряд казаков, вошедший позже в Тульчин, перебил всех католиков, в том числе и графа Четвертинского. Предательство отомстило за предательство.

Из Подолья повстанческие отряды проникли на Волынь. Здесь резня продолжалась в течение всего лета и осени 1648 года. В городе Полонном десять тысяч евреев встретили свою смерть от рук казаков или были взяты в плен к татарам. Среди жертв был Кабалист Самсон из Острополя, которого очень почитал народ. Этот каббалист и триста благочестивых собратьев-евреев, последовавших за ним, надели свои погребальные одежды, саваны и молитвенные шали и вознесли горячие молитвы в синагоге, ожидая смерти в священном месте, где убийцы впоследствии убили их одного за другим. один. Подобные массовые убийства произошли в Заславе, Остроге, Константинове, Нароле, Кременце, Баре и многих других городах. Украина, а также Волынь и Подолье были превращены в одну большую скотобойню.

Польским войскам, особенно под храбрым командованием графа Иеремии Вишневецкого, удалось в нескольких местах покорить казаков и крестьян, уничтожив некоторые из их отрядов с той же жестокостью, с какой казаки проявили себя по отношению к полякам и евреям. Евреи бежали в эти войска для своей безопасности, и их встретил Вишневецкий, который допустил несчастных в обоз и, по выражению еврейского летописца, заботился о них «как отец своих детей». После катастрофы Немирова он вошел со своим войском в город и казнил местных бунтовщиков, участвовавших в убийстве еврейских жителей. Однако, стоя в полном одиночестве, он не смог потушить пламя казачьего мятежа. Ибо главнокомандующие польской армией не проявили должной энергии в этот критический момент, и Хмельницкий был прав, назвав их презрительно «перинами», «молодняками» и «латинянами» («книжными червями»).

Из Украины банды восставших крестьян, или гайдамаков, проникли в ближайшие города Белой Руси и Литвы. ИзЧернигова и Стародуба, где было уничтожено еврейское население, убийцы двинулись в сторону города Гомель (июль или август). Современник дает следующее описание гомельской резни:

Мятежникам удалось подкупить городского головы, который передал евреев в их руки. Греки [Йеваним, т. е. греко-православные русские] окружили их с обнаженными мечами, и с кинжалами и копьями, восклицая: «Почему вы верите в Бога вашего, Который не жалеет Своего страждущего народа и не спасает его от рук наших? Отвергайте Бога вашего, и вы будете господами! А если вы прилепитесь к вере отцов ваших, то все погибнете так же, как погибли ваши братья на Украине, в Покутье^[46], и Литве от рук наших». Тогда рабби Элиэзер, наш учитель, председатель [раввинского] суда, воскликнул: «Братья, помните о смерти наших собратьев-евреев, которые погибли, чтобы освятить имя нашего Бога!; посмотри на меня и поступай, как я!» Сразу тысячи евреев отреклись от своей жизни, презрели этот мир и прославили имя Божие. Рош-Ешиба была первой, кто принес его тело во всесожжение. Молодые и старые, юноши и девушки видели муки, страдания и раны учителя, который не переставал увещевать их принять мученичество во имя Того, Кто вызвал к жизни поколения смертных. Все как один воскликнули: «Простим друг другу взаимные обиды. Предложим души наши Богу и тела наши диким волнам, нашим врагам, потомству греков!» Когда наши враги услышали эти слова, они устроили страшную бойню, убивая своих жертв копьями, чтобы они могли медленно умирать. Мужья, жены и дети упали в кучу. Они даже не дошли до погребения, собаки и свиньи ели их мертвые тела.

В сентябре 1648 г. сам Хмельницкий во главе казачьего войска и в сопровождении своих татарских союзников подошел к стенам Лемберга и начал осаду столицы Красной Руси, или Галиции. Казакам удалось взять штурмом и разграбить предместья, но прорваться к укрепленному центру города им не удалось. Хмельницкий предложил магистрату Лемберга, чтобы он передал всех евреев и их имущество в руки казаков, обещая в этом случае снять осаду. Магистрат ответил, что евреи находятся в ведении короля, и городские власти не имеют права распоряжаться ими. После этого Хмельницкий согласился уйти, получив от города огромный выкуп, большая часть которого была внесена евреями.

Из Лемберга Хмельницкий двинулся со своими войсками в сторону Варшавы, где в это время происходили выборы нового короля. Выбор пал на Иоанна Казимира, брата Владислава IV, бывшего примасом Гнесенского и кардиналом (1648-1668). Новый король вступил в мирные переговоры с предводителем повстанцев гетманом Хмельницким. Но из-за чрезмерных требований казаков переговоры были сорваны, и в результате весной 1649 г. вновь вспыхнуло пламя гражданской войны, сопровождавшееся уничтожением еще многих еврейских общин. После череды сражений, в которых поляки потерпели поражение, между Иоанном Казимиром и Хмельницким в городе Зборов был заключен мирный договор. В этот договор, выгодный для казаков, был включен пункт, запрещающий проживание евреев в части Украины, населенной казаками, в областях Черниговской, Полтавской, Киевской и отчасти Подольской (август 1649 г.).

Наконец евреи, после полутора лет страданий и пыток, вздохнули с облегчением. Тем из них, кто перед смертью принял греческую православную веру, король Иоанн Казимир разрешил вернуться к своей старой вере. Насильно крещеные еврейки в большом количестве бежали от своих мужей-казаков и вернулись в свои семьи. Совет Четырех Земель, собравшийся в Люблине зимой 1650 г., разработал ряд постановлений, направленных на восстановление нормальных условий в домашней и общественной жизни евреев. День Немировской резни (20 сивана), совпавший со старинным постом в память мучеников крестовых походов, был назначен днем траура, в память о жертвах казачьего мятежа. Ведущие раввины того времени составили ряд волнующих душу панихид и молитв, которые читались в синагогах в роковую годовщину двадцатого Сивана.

Но передышка, предоставленная евреям после этих страшных событий, длилась недолго. Зборовский договор, не удовлетворивший польское правительство, им не был выполнен. Взаимная неприязнь вызвала новые столкновения, и в 1651 г. вновь вспыхнула гражданская война. Польское правительство созвало народное ополчение, в состав которого входил тысячный еврейский отряд. На этот раз народное войско одержало верх над войсками Хмельницкого, в результате чего был заключен выгодный полякам мирный договор. По Беловскому договору Церкви, заключенному в сентябре 1651 г., многие притязания казаков были отклонены, а право евреев жить в греко-православной части Украины было восстановлено.^[47]

В результате вновь восстали казаки и греко-православные украинцы. Богдан Хмельницкий вступил в переговоры с русским царем Алексеем Михайловичем о включении на правах автономной провинции греко-православной части Украины под названием Малороссии в состав Московской империи. В 1654 году произошло это присоединение, и в том же году русское войско двинулось на Белоруссию и Литву для войны с Польшей. Теперь пришла очередь евреев северо-западного региона терпеть свою долю страданий.

3. Русское и шведское нашествия (1654-1658 гг.)

Союз их врагов, казаков, с правителями Московии, страны, которая всегда испытывала суеверный страх перед людьми других земель и религий, был чреват неисчислимыми бедствиями для евреев. Теперь настала очередь жителей Белой Руси и Литвы столкнуться с полчищами южных и северных скифов, которые вторглись в доселе щадящие их области, опустошая их непрерывно в течение двух лет (1654-1656). Захват основных польских городов объединенными войсками москвичей и казаков сопровождался истреблением или изгнанием евреев. Когда Могилев на Днепре сдался русскому оружию, царь Алексей Михайлович удовлетворил просьбу местных русских жителей и отдал приказ изгнать евреев и разделить их дома между магистратом и русскими властями (1654 г.). Однако евреи, надеявшиеся на скорейшее прекращение боевых действий, не смогли покинуть город сразу, за что пришлось жестоко поплатиться. В конце лета 1655 г. командующий русским гарнизоном в Могилеве полковник Поклонский узнал о приближении польской армии под командованием Радзивилла. Опасаясь, что еврейские жители могут присоединиться к приближающемуся врагу, Поклонский приказал евреям покинуть пределы города и, на основании того, что они являются польскими подданными, пообещал перевести их в стан Радзивиллов. Едва евреи в сопровождении своих жен и детей и с их имуществом покинули город, как русские воины по команде того же Поклонского напали на них и убили почти всех, разграбив их имущество. в то же время.

В Витебске евреи принимали активное участие в защите города от осаждавших его русских войск. Они рыли траншеи вокруг укрепленного замка, укрепляли стены, снабжали воинов оружием, порохом и лошадьми, действовали как разведчики. Когда город был окончательно взят русскими, евреи были полностью ограблены запорожскими казаками, а многие из них взяты в плен, насильственно крещены или сосланы в Псков, Новгород и Казань.

Евреи не менее сильно пострадали от бунта, который произошел в Вильно, столице Литвы, после ее занятия объединенной армией московитов и казаков в августе 1655 года. Большая часть виленской общины спасалась бегством. Те, кто остался, были либо убиты, либо сосланы из города по повелению царя Алексея Михайловича, желавшего выполнить просьбу местных русских горожан об избавлении их от конкурентов-евреев.

Вскоре после этого та же участь постигла центральные польские губернии на Висле и реке Сан, которые до сих пор были избавлены от ужасов казаков и московитов. Вторжение в Швецию, третьего врага Польши (1655-1658), принесло кровопролитие в самое сердце страны. Шведский король Карл Густав покорял один город за другим, как старую, так и новую столицу, Краков и Варшаву, быстро сдаваясь ему. Большая часть Великой и Малой Польши попала в руки шведов, и польский король Ян Казимир был вынужден бежать в Силезию.

Легкие победы шведов были результатом глубоко укоренившейся в Польше анархии и политической деморализации. Именно предательство бывшего польского субканцлера Радзиевского привело шведов в Польшу, а трусость шляхты поспешно сдала врагу города Познань, Калиш, Краков и Вильно. Кроме того, шведов приветствовали польские протестанты и кальвинисты, которые искали своего спасения в северной протестантской державе так же, как казаки ожидали своего спасения от православной России.

Евреи были единственными, кто не имел политической выгоды в предательстве своей страны, и их дружеское отношение к шведам не более чем соответствовало поведению шведов по отношению к ним. Во всяком случае, их патриотизм вызывал подозрения не больше, чем патриотизм самих поляков, присоединившихся к власти Швеции, чтобы избавиться от ига Московии. Тем не менее за это отсутствие патриотизма евреям пришлось заплатить ужасную цену. Они оказались, по словам современника-летописца, в положении человека, который «убегает от льва, а встречает медведя». Евреи, которых шведы пощадили, теперь были уничтожены патриотически настроенными поляками, обвинившими их в нелояльности. Банды польских иррегулярных войск, организованные в 1656 г. под командованием генерала Чарнецкого для спасения страны от захватчиков, обрушили свою ярость на евреев во всех местностях, которые они отвоевали у шведов.

Резня евреев началась в Великой и Малой Польше, не уступая по степени варварства бойням, которые восемью годами ранее были совершены на Украине. Польские войска Чернецкого научились у казаков искусству истребления евреев. Почти все еврейские общины в Позенской губернии, за исключением города Познани, а также в Калишской, Краковской и Петрковской губерниях, были уничтожены спасителями польского отечества. Жестокий и злой Чарнецкий, если использовать эпитеты, применяемые к нему еврейскими летописцами, или, вернее, шедшая за ним польская толпа, совершали зверства, поистине достойные казаков. Они пытали и убивали раввинов, насиловали женщин, убивали евреев сотнями, щадя только тех, кто хотел стать католиком. Эти зверства, как правило, совершались по следам отступающих шведов, которые вели себя по-человечески по отношению к еврейскому населению. Гуманность, проявленная шведами к евреям, была отмщена бесчеловечностью поляков.

В то время как банды Чернецкого нападали на евреев в Западной Польше, москвичи и казаки продолжали развлекаться в восточных районах и в Литве. Только в 1658 г. ужасы войны начали постепенно утихать, и только после ужасных потерь и унизительных уступок России и Швеции Польша смогла восстановить свой политический порядок, который был поколеблен до основания в предшествующие годы.

Потери, нанесенные евреям Польши в роковое десятилетие 1648-1658 гг., были ужасающими. В отчетах летописцев число еврейских жертв колеблется от ста тысяч до пятисот тысяч. Но даже если принять меньшую цифру, число жертв все равно остается колоссальным, превосходящим катастрофы Крестовых походов и Черной смерти в Западной Европе. Около семисот еврейских общин в Польше подверглись резне и грабежам. В украинских городах, расположенных на левобережье Днепра, в области, населенной казаками, в нынешних губерниях Черниговской, Полтавской и части Киевской еврейские общины исчезли почти полностью. В местностях правобережья Днепра или польской части Украины, а также Волыни и Подолии, везде, где появлялись казаки, уцелело лишь около одной десятой части еврейского населения. Остальные либо погибли во время восстания Хмельницкого, либо были уведены татарами в Турцию, либо эмигрировали в Литву, центральные губернии Польши или страны Западной Европы. По всей Европе и Азии можно было встретить еврейских беженцев или военнопленных, бежавших из Польши или похищенных татарами и выкупленных своими собратьями. Повсюду странники рассказывали страшную историю о горестях своих соотечественников и о мученической гибели сотен еврейских общин.

Эхо всех этих ужасов звучит в современных хрониках и скорбных синагогальных литургиях. Один из очевидцев резни на Украине, Натан Ганновер из Заслава, дает яркое описание ее в своей исторической хронике «Евен Метцула» (1653 г.). Саббатай Коэн, известный виленский ученый, обратил внимание еврейского мира на эту катастрофу циркулярным письмом под названием «Мегиллат Эфа», которое сопровождалось молитвами в память о польских мучениках. В душераздирающих литургиях участвовали многие современные раввины и писатели, такие как Липман Хеллер, краковский раввин, Шефтель Горовиц, раввин Позенский, ученые Меир из Щебрешина (Цок ха-Иттим, 1650) и Габриэль Шуссберг (Петах Тешуба, 1653), оплакивает уничтожение польского еврейства. Все эти писания пронизаны горьким сознанием того, что польское еврейство никогда не оправится от нанесенных ему ударов и что мирное гнездо, в котором нашел приют преследуемый народ, разрушено навсегда.

4. Реставрация (1658-1697)

К счастью, эти опасения оказались преувеличенными. Несмотря на уничтожение и обнищание, еврейское население Польши превышало численность еврейских поселений Западной Европы. Главный центр иудаизма по-прежнему оставался в Польше, хотя и стал центром более ограниченной и обособленной части еврейства. Чрезвычайная живучесть «вечного народа» еще раз была продемонстрирована тем фактом, что польские евреи смогли в сравнительно короткое время оправиться от своих ужасных потерь. Как только в Польше был восстановлен мир, они стали возвращаться в свои разоренные гнезда и восстанавливать свое экономическое положение и общинное самоуправление, которые были так сильно поколеблены. Король Иоанн Казимир, вновь приняв бразды правления, заявил, что его сокровенным желанием было возместить своим еврейским подданным, хотя бы частично, причиненные им страдания и помочь им оправиться от материального разорения. Это заявление король сделал в форме хартии, дающей право свободной торговли евреям Кракова (1661 г.). Различные привилегии, а также временные послабления в уплате налогов были дарованы им многочисленным другим еврейским общинам, наиболее пострадавшим от казачьих ужасов и нашествий русских и шведов.

Само собой разумеется, что все это могло лишь смягчить последствия страшного экономического кризиса, но не могло их предотвратить. Кризис оставил свой печальный отпечаток особенно на юге, который был ареной казачьего восстания. Что касается Украины, то мир долго не восстанавливался полностью. По Андрусовскому договору 1667 г. Польша и Московия разделили провинцию между собой: часть, расположенная на правом берегу Днепра (Волынь и Подолье), осталась за Польшей, а часть на левом берегу той же реки, называемая Малороссия (область Полтавщины, Чернигова и часть Киевского уезда, включая одноименный город) отошла к Московии. Однако вследствие партийных разногласий, разделивших ряды казаков и заставивших их различных гетманов тяготеть то к одной, то к другой державной власти, Украина еще долго оставалась яблоком раздора. между Польшей, Россией и Турцией. Эта агитация мешала как сельскохозяйственным занятиям крестьян, так и коммерческой деятельности евреев. В Малороссии евреи почти исчезли, а в Польской Украине они сильно обеднели. Юго-западный край, где когда-то так благополучно жили евреи, опускался в хозяйственном отношении все ниже и ниже и постепенно уступал свое господство северо-западу, Литве и Белой Руси, сравнительно мало пострадавшим в смутные годы. Перенос культурного центра иудаизма с юга на север составляет одну из характерных черт этого периода.

Михаил Вишневецкий (1669-1673), избранный королем после Иоанна Казимира, распространял свое покровительство на евреев в силу семейных традиций, будучи сыном героя Иеремии Вишневецкого, спасшего многие еврейские общины Украины во время зловещего годы казачьего мятежа. На коронационном сейме Вишневецкий ратифицировал основные привилегии польских и литовских евреев, «поскольку эти привилегии не противоречат общим законам и обычаям». Эта ратификация была получена по ходатайству «генерального синдика евреев» Моисея Марковича, который, очевидно, действовал как представитель всех кагалов древних провинций Польши. Благожелательным намерениям царя противодействовали сеймы, которые под контролем духовенства и шляхты издавали ограничительные законы против евреев. Варшавский сейм, состоявшийся в 1670 г., не только ограничил финансовые операции капиталистов-евреев, установив максимальную процентную ставку (20%)^[48] — это было бы совершенно законно, — но и счел необходимым восстановить старые канонические правила, запрещающие евреям содержать прислугу-христиан или покидать свои дома во время церковных служений. В этих постановлениях сейма, особенно в их тоне и мотивах («чтобы не взяли верх вероломство и своеволие евреев» и т. д.), нельзя не усмотреть яда католического духовенства, которое вновь занялся своим старым ремеслом клеветы на евреев, обвиняя их во враждебности к христианам и в осквернении церковных таинств.

Влияние этих церковных фанатиков на польские школы вкупе с общим падением нравов в результате затянувшихся войн стало причиной возобновления в этот период безобразных уличных нападений на евреев со стороны учеников христианской церкви. колледжи, так называемые Schülergeläuf. Эти школьные излишества теперь стали повседневным явлением в городах Польши. Буйные ученые не только вызывали публичные скандалы, оскорбляя еврейских прохожих на улице, но и часто вторгались в еврейские кварталы, где устраивали регулярные погромы. Большинство этих беспорядков было спровоцировано воспитанниками Краковской академии и иезуитских школ в Познани, Лемберге, Вильне и Бресте.

Местные власти были пассивными наблюдателями этих диких выходок будущих граждан Польши, которые иногда принимали очень опасные формы. Чтобы защитить себя от таких нападок, многие еврейские общины платили ежегодный налог ректорам местных католических школ, и этот налог, который назывался козубалес, был официально признан действовавшим тогда «общим правом». Однако даже условленный выкуп не смог спасти евреев Лемберга от кровавого погрома. Воспитанники Соборной школы и иезуитской академии этого города готовились к штурму еврейского квартала. Узнав о намерениях бунтовщиков, еврейская молодежь Лемберга организовала вооруженную самооборону и мужественно ждала врага. Но нападение студентов-христиан, которым помогала толпа, было настолько яростным, что еврейская гвардия не смогла устоять. Сопротивление евреев привело только к раздражению бунтовщиков, и беспорядки приняли форму резни. Около сотни убитых евреев, большое количество разрушенных домов, несколько оскверненных синагог были результатом варварских забав учеников воинствующей церкви (1664 г.).

Из средневековых процессов того периода особенно выделяются два дела, одно в Литве, а другое в Короне. Первое имело место в городке Ружаны Гродненской губернии в 1657 году. Местные христиане, положившие во время пасхального праздника во дворе еврея труп мертвого ребенка, после этого обвинили всю общину в совершении преступления. ритуальное убийство. Суд длился почти три года и закончился казнью двух представителей еврейской общины, раввина Исраэля и раввина Тобиаса. Панихида, посвященная этому событию, сочиненная сыном одного из мучеников, содержит душераздирающее описание трагедии.

Враги мои восстали против меня и раскинули сети свои в виде ложного обвинения, чтобы погубить имение мое. Они брали трупы, резали их и говорили с яростной хитростью: вот, злополучные иудеи пьют и сосут кровь убитых, и питаются детьми язычников. Три года длилась страшная клевета, и мы думали, что наше освобождение близко, но, увы, нас поглотила страшная тьма. Наши заклятые враги потащили нас перед своим враждебным судом. Злодеи собрались за неделю до Нового года и превратили правосудие в полынь. О лукавом и нечестивом язычнике судят только по взгляду его глаз, без свидетелей; он судил невинных и безгрешных людей, чтобы проливать чистую кровь. Полчище злодеев вынесло извращенный приговор, сказав: «Выберите [для казни] двух евреев, какие вам понравятся». В их сети попалась красивая пара: из среды общины были выделены рабби Исраэль и рабби Тобиас, святые.^[49] Эти люди видели блестящее лезвие меча, но страх не напал на них. Они пожали друг другу руки и поклялись разделить участь. «Ободримся и с легким сердцем приготовимся принести себя в жертву. Станем агнцами на заклание, обязательно найдем защиту под крыльями Божьими». На шестой день вывели этих святых мужей на казнь и воздвигли жертвенник. Гнев Господень разразился в год «Возмездия», в праздник Памяти [Новый год]. Горечь смерти ожидала [мучеников] посреди торжища. Они исповедовали свои грехи, говоря: «Мы согрешили перед Господом. Давайте освятим Его имя, как Ханания, Мисаил и Азария». Они обратились к палачу со словами: «Дай нам один час отсрочки, чтобы мы могли воздать хвалу Господу». Уста нечистых, лживые уста тех, кто гонится за ветром и поклоняется испорченным образам, пришли соблазнить их странными верованиями, но святые мужи воскликнули: «Прочь, нечистые! Отречемся ли мы от живого Бога, и бродить по деревьям?» Святой рабби Исраэль вытянул шею и закричал изо всех сил: «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь един». Тогда палач протянул руку, чтобы взять меч, и драгоценный сосуд разбился. Когда святой рабби Тобиас увидел эту потерю, он воскликнул: «Благословен ты, о рабби Исраэль, который первым прошел в Царство Света. Я следую за тобой». Он тоже воскликнул: «Слушай, Израиль, который охраняется [Богом], как зеница ока». И он вышел, чтобы умереть во имя Господа, и [палач] убил его, как он убил первого.

Еще одна трагедия произошла в Кракове в 1663 году. Образованный еврей-аптекарь Маттафия Калахора, уроженец Италии, поселившийся в Кракове, совершил грубую ошибку, поспорив с местным священником, членом доминиканского ордена, на религиозные темы. Священник пригласил Калахору на диспут в монастыре, но еврей отказался, пообещав письменно изложить свои взгляды. Через несколько дней священник нашел на своем стуле в церкви заявление, написанное на немецком языке и содержавшее резкое обвинение культа Непорочной Девы. Не исключено, что это заявление было составлено и помещено в церкви сторонником Реформации или арианской ереси, и то, и другое подвергалось гонениям в Польше. Однако доминиканец решил, что Калахора был автором, и предъявил ему обвинение в богохульстве.

Суд Королевского замка подверг подсудимого перекрестному допросу под пытками, но не смог добиться признания. Свидетели показали, что Калахора даже не умел писать по-немецки. Будучи уроженцем Италии, в разговорах с доминиканцем он использовал итальянский язык. Несмотря на все эти доказательства, несчастный Калахора был приговорен к сожжению на костре. Встревоженная еврейская община выразила протест, и дело было соответственно передано в высший суд в Петркове. Обвиняемый был отправлен в кандалах к Петркову вместе с истцом и свидетелями. Но архикатолический трибунал подтвердил приговор суда низшей инстанции, повелев исполнить приговор в следующей варварской последовательности: сначала отрезать губы «богохульника»; затем его рука, в которой было сожжено роковое заявление; затем язык, выступавший против христианской религии, должен быть отрезан; наконец, тело должно быть сожжено на костре, а прах жертвы загружен в пушку и выпущен в воздух. Этот людоедский церемониал был добросовестно проведен 13 декабря 1663 года на площади Петркова. В течение двух столетий евреи Кракова следовали обычаю читать четырнадцатого кислева в старой синагоге этого города поминальную молитву о душе мученика Калахоры.

Очевидно, существует какая-то связь между этим событием и посланием генерала доминиканского ордена в Риме Марини главе ордена в Кракове от 9 февраля 1664 года. Марини утверждает, что «несчастные евреи» Польши жаловался ему на «злые клеветы» и обвинения, «единственной целью» которых было повлиять на сейм, который вскоре должен был собраться в Варшаве, и продемонстрировать ему, что «польский народ безоговорочно ненавидит евреев». Он просит своих коллег в Кракове и подчиненных последнего «защитить несчастных людей от всякой придуманной против них клеветы». Последующая история показывает, что послание было отправлено напрасно.

Последним польским королем, который оказал действенную защиту евреям от враждебных им классов и партий, был Иоанн III Собеский (1674-1696), который своими военными подвигами сумел восстановить политический престиж Польши. Этому королю часто приходилось бороться с растущими антисемитскими настроениями шляхты, муниципалитетов и духовенства. Он предоставил охранные грамоты различным еврейским общинам, защитив их «свободы и привилегии», расширил сферу их самоуправления и освободил их от юрисдикции местных городских властей. В 1682 году он удовлетворил просьбу виленских евреев, просивших освободить их от городской переписи. Заявление было вызвано тем, что за год до этого они были принуждены виленским магистратом, гарантировавшим им полную безопасность, выехать за пределы города, где производилась перепись еврейских и христианских профсоюзов. Но как только евреи покинули пределы города, члены профсоюзов и другие христианские жители Вильно начали стрелять в них и отнимать у них одежду и ценности. Евреи были бы полностью уничтожены, если бы ученики местного иезуитского колледжа не сжалились над ними и не спасли их от ярости толпы. Пока бунт шел, Виленская магистратура не только не защищала евреев, но даже наблюдала за происходящим «с большим удовлетворением».

Надо отметить, что такое проявление человечности со стороны польской студенческой молодежи было действительно редким явлением. Как правило, сами студенты были инициаторами «бунтов» или беспорядков в еврейском квартале, а упомянутые ранее школьные бунты не прекращались даже при Яне Собеском. Ученики католической академии в Кракове напали на евреев из-за их отказа платить так называемый kozubales, школьный налог, установленный между евреями и христианскими коллегиями (1681-1682). В 1687 году к бунтующим ученым, на этот раз в Позене, присоединилась уличная толпа, и три дня подряд евреи должны были защищаться от бунтовщиков с оружием в руках. Национальные польские сеймы осуждали эти формы насилия и в своих «конституциях» гарантировали евреям неприкосновенность личности и собственности, особенно когда они находили необходимым поднять подушный налог или обложить евреев особыми налогами.

На самом деле единственным защитником евреев был король. При его дворе появились «генеральные синдики», или представители еврейских общин, и представили различные заявления, которые Джон Собески был готов удовлетворить, насколько это было в его силах. Это гуманное отношение к «неверным» неоднократно выдвигалось против него на заседаниях Сената и сеймов. На сейме, состоявшемся в Гродно в 1693 г., враги двора предъявили обвинение еврею Бецалелю, царскому фавориту и царскому откупщику, в осквернении христианской религии, казнокрадстве и других преступлениях. После страстных дебатов Иоанн Собески настоял на том, чтобы Бецалелю было разрешено снять с себя присягой обвинение в богохульстве, в то время как другие обвинения были сняты канцлером казначейства.

В царствование Яна Собеского польское еврейство полностью оправилось от ужасных разрушений предыдущей эпохи. При его преемниках ее положение становилось все более неблагоприятным.

5. Социальный и политический распад

Процесс распада, охвативший феодально-клерикальную структуру польского государства, принял ужасающие масштабы при королях саксонской династии Августе II и Августе III (1697-1763). Политическая анархия, которая вместе с неудачами в шведской войне в начале XVIII века отдала Польшу в руки возродившейся при Петре Великом России, была лишь внешним проявлением внутреннего разложения страны, проистекавшего из его общественный строй, основанный на произволе высших и рабстве низших сословий.^[50] В стране, где каждый класс заботился только о своих корыстных интересах, где сеймы могли быть распущены по прихоти одного депутата (так называемое liberum veto), правительство не заботилось о общественное благо, а преследовала свои узкие бюрократические интересы. В этих условиях евреи, угнетаемые всеми польскими сословиями, постепенно лишались своей главной опоры, авторитета короля, который прежде сдерживал антагонизм классов. Правда, на коронационных сеймах Августа II. и Август III. старые еврейские привилегии были официально ратифицированы, но, вследствие господствовавшего хаоса и беспорядка, права, подтвержденные таким образом, остались клочком бумаги. Как бы ни были ограничены эти права, их осуществление зависело от постоянной бдительности высших властей государства и их готовности защищать эти права от посягательств враждебных элементов. Собственно говоря, у беспечных «саксонских королей», пренебрегающих общими интересами страны, не было особых причин обращать внимание на интересы евреев. Единственной заботой правительства был регулярный сбор подушного налога с кагалов. Этот вопрос о налогообложении с большим усердием обсуждался на «мирном» сейме 1717 г., созванном в Варшаве с целью восстановления законности и порядка в стране, сильно потрясенной затяжной войной со шведским королем Карлом XII. и сопровождающая его внутренняя анархия. Несмотря на то, что евреи в тот период волнений были практически разорены, сумма подушного налога была значительно увеличена.

Местные представители правительства, воеводы и старосты, чьей задачей была защита евреев, часто становились самыми безжалостными угнетателями подвластных им людей. Эти провинциальные сатрапы смотрели на еврейское население просто как на объект беспринципного вымогательства. Всякий раз, когда нуждались в деньгах, старосты прибегали к простой уловке, чтобы набить свои карманы: они требовали фиксированную сумму от местного кагала, а в случае отказа угрожали тюремным заключением и другими формами насилия. Им достаточно было отправить в тюрьму кого-нибудь из членов еврейской общины, желательно старейшину кагала или влиятельного представителя, и кагал обязательно выплатит требуемую сумму. Иногда эта хорошо рассчитанная эксплуатация смягчалась бесцельным издевательством этих деспотов, не умевших сдерживать свои дикие инстинкты. Так, каниевский староста на польской Украине, желая вознаградить соседнего помещика за убийство его еврея-арендодателя, приказал погрузить на телегу несколько евреев, которых затем отвезли к воротам раненого соседа и бросили. там, внизу, как много мешков с картошкой. Тот же староста позволял себе следующее «развлечение»: приказывал еврейкам лезть на яблоню и кричать, как кукушки. Затем он стрелял в них из мелкой пули и смотрел, как несчастные женщины, раненые, падают с дерева, после чего, весело смеясь, бросал среди них золотые монеты.

Самое могущественное сословие страны, свободолюбивая, или, вернее, любвеобильная шляхта, покровительствовала евреям только тогда, когда нуждалась в их услугах. Претендуя на себя, в качестве рабовладельца, на труд своих крестьян, пан в равной степени претендовал на труд еврейского торговца и арендатора, который перерабатывал сельские продукты своего хозяина, и на право «пропинации», или спиртного. продажи, в источники дохода для последнего. Одно время польские помещики даже пытались в судебном порядке поработить евреев в своих поместьях. На сейме 1740 г. депутаты дворянства внесли постановление о признании евреев, проживающих в шляхтинских имениях, «потомственными подданными» владельцев этих имений. Эта чудовищная попытка превратить сельских евреев в крепостных была отвергнута только потому, что правительство отказалось отказаться от доходов от еврейского налогообложения, которые в этом случае стекали бы в карманы помещиков.

Тем не менее сельский еврей был во всех отношениях крепостным своей кастрюли. Последний имел полную юрисдикцию над своим еврейским арендодателем и «фактором», а также над жителями его поместий вообще. Во время жестоких набегов, частых в этот период, одного кастрюли на владения другого, больше всех страдали еврейские арендаторы. Собрания местных сеймов (или сеймов) и конференции шляхты или заседания судебных трибуналов становились постоянным поводом для нападений на местных евреев, для вторжений в их синагоги и дома и для развлечения во всевозможных «излишеств». Сейм 1717 г., состоявшийся в Варшаве, выразил протест против этих диких оргий и пригрозил бунтовщикам и нарушителям общественного порядка суровыми штрафами. Тем не менее «обычай» остался в моде.

Что касается городов, то евреи были вовлечены в бесконечные тяжбы с христианскими купеческими гильдиями и профсоюзами, которые держали в своих руках самое мощное оружие, контролируя городское правительство или магистрат. Конкуренция в бизнесе и торговле намеренно прикрывалась религиозной мантией с целью возбудить страсти толпы против евреев. Христианские купцы и торговцы нашли активного союзника в лице католического духовенства. Семя, посеянное иезуитами, принесло богатый урожай. Религиозная нетерпимость, лицемерие и суеверие глубоко укоренились в польском народе. Религиозные преследования, направленные против всех «неверных», будь то христианские диссиденты или евреи, «упорно цепляющиеся за безбожие», были одним из главных двигателей внутренней политики Польши в период ее упадка.

Постановления католических синодов проникнуты злобной ненавистью к евреям, смакуют дух средневековья. Состоявшийся в 1720 г. Синод в Ловиче принял постановление, «чтобы евреи нигде не смели строить новые синагоги или ремонтировать старые», чтобы еврейские молитвенные дома могли исчезнуть с течением времени либо от ветхости, либо от огня. Синод 1733 года, состоявшийся в Плоцке, повторяет средневековое изречение о том, что единственной причиной терпимости к евреям в христианской стране является то, что они могут служить «напоминанием о мучениях Христа и своим порабощенным и жалким положением примером о справедливом наказании, которое Бог наложил на неверных».

6. Безумие кровавых обвинений

Конец семнадцатого века отмечен учащением религиозных процессов, обвинений евреев в ритуальных убийствах и осквернении церковных таинств. Эти обвинения были коренным продуктом суеверия и невежества католических масс, но они также использовались в пропагандистских целях клерикальной партией, которая иногда даже принимала непосредственное участие в организации места преступления, бросая мертвые тела в дворы евреев и другие подобные приспособления. Такая пропаганда часто приводила к принятию властями или толпой насильственных мер против предполагаемых виновных, что приводило к разрушению синагог и кладбищ и иногда заканчивалось изгнанием евреев.

Дела о ритуальных убийствах рассматривались высшим судом, Люблинским трибуналом, и, благодаря усердию проницательных защитников церкви, часто заканчивались казнью ни в чем не повинных людей. Важнейшие процессы такого рода — Сандомирский (1698—1710), Позенский (1736) и Заславский (1747) — проводились в инквизиционной форме.

Сандомирское дело было вызвано действиями христианки, которая бросила мертвое тело своего внебрачного ребенка во двор кагального старейшины по имени Берек[152], что дало духовенству возможность спровоцировать ритуальное убийство. пробный. Дело прошло через все судебные инстанции. Оно было сильно осложнено фанатичной агитацией священника Стефана Жуховского, который предъявил сандомирским евреям два дополнительных обвинения в ритуальных убийствах и издал по этому поводу книгу, полную гнусных клевет. Дело, закончившееся в нижестоящих судах благоприятно для евреев, Жуховскому удалось добиться нового суда с применением пыток и всего аппарата инквизиции. Наконец он достиг своей цели. Люблинский трибунал приговорил невиновного еврейского старейшину к смертной казни; Король Август II. приказал в 1712 г. изгнать всех евреев из Сандомира и превратить синагогу в католическую часовню, а католическое духовенство поместило в местной церкви отвратительную картину, изображающую место ритуального убийства.

Чтобы оправдать судебную ошибку, отец Жуховский и его сообщники склонили обращенного еврея по имени Серафинович, который выдавал себя за бывшего брестского раввина и свидетельствовал на Сандомирском процессе против евреев, написать книгу под названием «Разоблачение еврейских обрядов перед Богом и миром» (1716). Книга, представляющая собой смесь бреда сумасшедшего и безудержной лживости авантюриста, сосредоточена вокруг аргумента о том, что евреи используют христианскую кровь при выполнении большого количества религиозных и бытовых функций. Евреи якобы мажут такой кровью дверь христианина, чтобы расположить последнего в пользу иудеев. Ту же самую кровь, помещенную в яйцо, дают молодоженам во время церемонии бракосочетания; его добавляют в мацу, которую едят на Песах. Он также используется для замачивания формулы заклинания, написанной раввином, которую затем кладут под порог дома, чтобы обеспечить успех в бизнесе заключенному-еврею. Одним словом, христианская кровь используется евреями для всех возможных форм магии и колдовства. Чтобы публично уличить Серафиновича во лжи, евреи вызвали его на диспут в Варшаве в присутствии епископов и раввинов. Диспут был устроен в доме вдовы высокого чиновника, и прибыли и еврейские, и христианские участники, но Серафинович не явился на собрание, где были бы разоблачены его хитрость и невежество. Отказ информатора присутствовать на диспуте был засвидетельствован в официальном письме под присягой. Это не помешало лембергскому монаху-антисемиту по имени Пикольский дважды (1758 и 1760) переиздать книгу Серафиновича и использовать ее как орудие для ведения самой безобразной агитации против евреев.

В большой еврейской общине Позена клеветнические обвинения против евреев были отражением закоренелой враждебности местного христианского населения. К концу семнадцатого века орден кармелитов в Позене затеял любопытный судебный процесс против евреев, утверждая, что после осквернения воинств в 1399 году [154] евреи в качестве покаяния за свое святотатство обязались сопровождать христианские шествия. Евреи отрицали это обвинение, и дело несколько лет тянулось в различных судах, в результате чего в 1724 году евреи были вынуждены обязаться ежегодно снабжать кармелитов двумя ведрами масла для снабжения лампы. сожжение перед тремя воинствами в церкви.

Но фанатизм церкви искал новых жертв, и он проявился в 1736 году в очередном процессе по делу о ритуальном убийстве, длившемся четыре года. Все было заранее устроено в соответствии с «обрядами» церковных фанатиков. В окрестностях города было найдено мертвое тело христианского ребенка. Там же была найдена польская нищенка, которая под пытками призналась, что продала ребенка старейшинам позенской общины. Последовали аресты. Первыми жертвами стали проповедник, или даршан, Арие-Лейб Калахора, потомок мученика Маттафия Калахора, старейшина (парнас, или синдик) еврейской общины, по имени Яков Пинкасевич (сын Финееса) и несколько других членов администрации Кахала. Дальнейшие массовые аресты были неизбежны, но многие евреи бежали из Познани, спасаясь от ярости инквизиторов.

Накануне своего ареста Калахора выбрал для текста своей субботней речи библейский стих: «Кто может сосчитать прах Иакова и число четвертой части (или четверти) Израиля? Дай мне умереть смертью праведника!» (Числа XXIII. 10). Словно предчувствуя свой конец, проповедник разъяснял текст так: «Кто может сосчитать прах и пепел сожженных и четвертованных за веру Израиля?» Когда его вели в тюрьму, он обратился к окружившей его толпе евреев со следующими словами: «В час моей смерти не будет у меня вокруг меня десяти евреев для молитвы (миньяна). Поэтому прочтите со мной в последний раз молитву Борху («Хвала Господу хвалы!»). Предчувствия проповедника оправдались. Ни он, ни старец не выдержали дьявольских мук перекрестного допроса. Пока проповедника пытали, кости его ломали, а тело поджаривали на огне, старец был вынужден держать в руке лампаду, чтобы осветить палача. Покрытые ранами и кровью, в стадии смертельной агонии, они были разнесены по домам, где и умерли осенью 1736 года.

Депутаты еврейской общины Познани обратились к королю Августу III. против жестокости и пристрастности городского суда и добился передачи дела в специальную судебную комиссию, состоящую из королевских чиновников. Хотя комиссия в равной степени прибегала к пыткам во время перекрестного допроса, она не смогла добиться признания от невиновных заключенных-евреев. Тем не менее, заранее убедившись в правоте ритуального навета, судьи приговорили их к сожжению на костре вместе с телами проповедника и старца, которые надлежало для этого выкопать (1737 г.).

Приговор должен был сначала быть ратифицирован королем, и еврейские представители в Варшаве и Дрездене, последний город был второй столицей короля и резиденцией папского нунция, использовали все возможные средства, чтобы добиться отмены приговора. Трудно было повлиять на Августа III, тупоумного монарха, который, кроме того, был проникнут изрядной дозой антисемитизма. Но шум, вызванный процессом в Позене, и давление на короля со стороны еврейских банкиров Вены, особенно банкирского дома Вертгеймера, побудили его уступить. После длительного перерыва и повторного пересмотра дела королевской комиссией король отдал приказ освободить евреев, томившихся в заточении четыре года (август 1740 г.). По этому поводу он изо всех сил предписывал магистрату Познани не прибегать к пыткам в подобных процессах, но в то же время не мог удержаться от предписания евреям «правил поведения» по средневековому образцу: не слишком часто выходят за пределы своего гетто (сохранившегося в Познани), не общаются с христианами, не ласкают детей-христиан, не содержат прислугу-христианину, не посещают больных-христиан и т. д.

Благоприятный исход Позенского процесса был обусловлен тем, что он происходил в большой еврейской общине, представители которой смогли возбудить общественное мнение Западной Европы идобиться вмешательства влиятельных лиц. Но в отдаленных уголках Польши, в малоизвестных еврейских общинах страны процессы над ритуальными убийствами были похожи на кошмары. Таков был процесс над Заславом, городом на Волыни, возникший в 1747 году в результате рокового стечения обстоятельств. Весной, когда таял снег, в соседнем селе нашли труп христианина, долгое время пролежавший под снегом. Случилось так, что примерно в то же время служители Заславской синагоги собрались в соседней еврейской корчме, чтобы отпраздновать обрезание новорожденного сына трактирщика. Крестьянин, случайно проходивший мимо гостиницы, сообщил властям, что евреи всю ночь молились, ели и развлекались, и это навело монахов-бернардинцев Заслава на то, что празднование имело некоторую связь с ритуальным убийством, жертвой из которых был обнаружен труп. Обвинения были предъявлены еврейскому трактирщику, кагалскому старосте, хазану (кантору), моэлю (хирургу) и привратнику Заславской синагоги. Обвиняемые, несмотря на ужасные пытки, повторяли, что собрались, чтобы отпраздновать обрезание. Только юный бидл Мойше, обезумевший от пыток, стал что-то бормотать, повторяя слова, которые ему диктовали обвинители, хотя потом и отказался от вынужденного от него признания. Все обвиняемые были приговорены к чудовищной смерти, возможной только среди дикарей. Некоторых обвиняемых помещали на железный шест, который медленно врезался в их тела и приводил к медленной мучительной смерти. К остальным относились с таким же каннибализмом; с них содрали кожу полосами, вырезали сердца, ампутировали руки и ноги и пригвоздили к виселице. Поминальная молитва об этих мучениках завершается библейскими словами: «Земля, не покрой крови их, и да не будет вопля их, доколе не призрит Господь с неба!»

Однако вопль заславских мучеников заглушался криками новых жертв ритуального мифа об убийстве, превратившего христиан, сознательно или бессознательно позволивших заразиться его яду, в каннибалов.

За судом над Заславом последовала непрерывная череда обвинений в ритуальных убийствах, которые в течение пятнадцати лет возникали почти ежегодно. Наиболее возмутительными среди них, с точки зрения окружающих обстоятельств, были процессы над Дунайгродом (1748 г.), Паволочами и Житомиром (1753 г.), Ямполем (1756 г.), Ступницей, близ Пшемышля. (1759 г.) и Войславица (1760 г.). По Житомирскому делу двадцать четыре еврея обвинялись в причастности к убийству крестьянского мальчика Студзенского. Измученные пытками и движимые желанием ускорить их конец, они сознались в преступлении, которого не совершали, и были приговорены к смертной казни. С одиннадцати содрали кожу заживо, а остальные спаслись от смерти, приняв крещение. Изображение мнимого мученика Студзенского в виде фигуры, утыканной булавками, распространялось духовенством по всей округе, чтобы усилить ненависть к евреям. В Войславице, под Люблином, весь кагал был обвинен в убийстве христианского мальчика с целью выдавливания его крови и смешивания ее с опресноками. Духовные лидеры и старейшины еврейской общины предстали перед судом. Один из обвиняемых, раввин, покончил жизнь самоубийством, находясь в тюрьме. Остальных четверых приговорили к четвертованию. Перед казнью священник, обещая снисхождение, склонял обезумевших от пыток несчастных иудеев принять христианство. Снисхождение заключалось в том, что их обезглавили, а не четвертовали.

Напуганные этими инквизиционными процессами, еврейские общины Польши решили в 1758 г. послать Якова Зелига (или Селек) в Рим в качестве своего представителя, чтобы добиться от папы Бенедикта XIV. обнародование буллы, запрещающей эти ложные обвинения против евреев. В заявлении, поданном Зелигом, указывается, что жизнь евреев Польши стала невыносимой, ибо «как только где-нибудь найдется труп, тотчас евреи окрестных местностей предстанут перед судом по обвинению в убийства в суеверных целях». Заявление было передано кардиналу Ганганелли, впоследствии папе Клименту XIV, который очень серьезно отнесся к делу и предложил поручить папскому нунцию в Варшаве Висконти представить отчет о недавних судебных процессах по ритуальным убийствам в Польше. Когда пришло сообщение, Ганганелли составил подробный меморандум, в котором, в результате исследования всей истории вопроса, он продемонстрировал ложность обвинений в ритуальных убийствах, выдвинутых против евреев, которые были осуждены папами в Средневековье, особенно булла Иннокентия IV 1247 года.^[51] По приговору Ганганелли все недавние польские процессы были лишены какой-либо фактической основы, а приговоры, вынесенные судами, представляли собой отвратительные судебные ошибки.

Ганганелли был рассмотрен и одобрен римским трибуналом «Святой инквизиции» и представлен новому папе Клименту XIII. Папа поручил своему нунцию в Варшаве распространить свою защиту на Зелига, представителя евреев, по его возвращении в Польшу. Впоследствии нунций сообщил польскому премьер-министру Брюлю, что «Святой Престол, исследовав все основания этого заблуждения, согласно которому евреям нужна человеческая кровь для приготовления их опресноков», пришел к заключению, что «есть не было никаких доказательств, свидетельствующих о правильности этого предубеждения» (1763). Король Август III. ратифицировал в том же году древние хартии своих предшественников, обещая евреям защиту закона во всех случаях ритуальных убийств. Однако искоренить предрассудки, укоренившиеся в сознании людей, было нелегко. Даже образованные классы не избежали их заражения. Современный писатель Китович, описывая польскую жизнь в царствование Августа III, позволяет себе такое замечание: «Как свобода шляхты невозможна без liberum veto, так невозможна еврейская маца без христианской крови».

7. Уманская резня и первый раздел Польши

Подорванная социальной и конфессиональной рознью, некогда цветущая страна спешила к своему разорению. С момента избрания Станислава Августа Понятовского на польский престол в 1764 году Польша фактически находилась под протекторатом России. Определенные элементы польского общества начали понимать, что только радикальные реформы могут спасти страну от надвигающейся гибели. Но казалось, что режим социального и религиозного фанатизма слишком одряхлел, чтобы вынести себе смертный приговор, и ждал своей участи из другой руки.

В первые годы правления Станислава Августа польская политика шла своим привычным ритмом. Вместо того, чтобы стремиться к радикальному улучшению положения польского еврейства как одного из наиболее важных элементов городского населения, новое польское правительство думало только о том, чтобы как можно больше эксплуатировать его на благо казны. Сейм 1764 г., состоявшийся в Варшаве перед избранием короля и обсудивший вопрос о внутренних реформах, не счел нужным внести какие-либо изменения в положение евреев, кроме изменения системы еврейского налогообложения. Прежде подушный налог взимался со всех польских и литовских евреев ежегодно в виде круглой суммы, которую центральные еврейские учреждения, ваады, или еврейские советы, распределяли между отдельными кагалами, а последние, в свою очередь, распределяли между отдельными кагалами. членов общин. Однако, согласно новой «конституции», подушный налог в размере двух гульденов должен был взиматься с каждой еврейской души, и каждый кагал должен был нести ответственность за точный сбор со своих членов. Единственным следствием этой реформы было увеличение общей суммы подушного налога, который тяжело ложился на евреев, поскольку в то же время многие источники средств к существованию были для них закрыты.

Шлахта, в свою очередь, ревностно следила за своими сословными интересами и, избирая царя, возлагала на него обязанность не допускать евреев к управлению коронными владениями, государственным налогам и другим финансовым доходам. В угоду наследственным конкурентам евреев — христианским бюргерам и купцам — сейм 1768 г. восстановил пункт древней парламентской конституции 1538 г.,[163] в силу которого евреи тех городов, где они не получили особых привилегий, разрешалось заниматься торговлей только с согласия магистратов, а магистраты составлялись из тех самых христианских купцов и горожан.

Между тем среди русского населения той части Украины, которая располагалась на правом берегу Днепра и находилась еще под суверенитетом Польши, возникло народное движение, направленное одновременно против поляков и евреев. Оно исходило от низших элементов населения, порабощенных деревенских хлопов, еще не забывших времена Богдана Хмельницкого. Память о тех днях, когда презираемые хлопцы пробирались в крови гордых польских панов и евреев, была еще свежа в сознании украинцев и давала о себе знать в моменты политических волнений, нередких в распадающемся политическом организме Польши. Беглые греческие православные крестьяне из числа крепостных панов, бродячих запорожцев, и казаков из русской части Украины, часто организовывались в самостоятельные отряды гайдамаков, и предавались разграблению имений дворян или грабить еврейские города. Эти вторжения принимали характер регулярных восстаний в период междуцарствия и в других случаях политических волнений. Так, в 1734 и 1750 годах отряды гайдамаков, вполне организованные и руководимые казачьими командирами, опустошили многие города и села в Киевской, Волынской и Подольской губерниях, убив и ограбив многих сковородов и евреев.

Гайдамацкое движение 1768 г. было особенно яростным. Русское правительство, которое, начиная с царствования Станислава Понятовского, практически распоряжалось делами Польши, требовало, чтобы «диссидентам», греческим православным подданным страны, была предоставлена не только полная религиозная свобода, но и политическая свобода. равенство. Значительная часть польского шляхты и духовенства возражала против этих требований и, отделившись от пророссийского правительства Польши, образовала знаменитую Барскую конфедерацию для защиты древнего религиозного и политического порядка от посягательства иностранцев. Пока объединенные царские и русские войска сражались против конфедератов, среди греческих православных крестьян Польской Украины назревало недовольство. Агитаторы из числа православного духовенства и запорожцев подстрекали крестьян к восстанию за свою веру против поляков, образовавших Барскую конфедерацию для уничтожения греческого православия. В народе из рук в руки ходил фиктивный указ российской императрицы Екатерины II, известный как «золотая грамота», повелевавший «истребить поляков и евреев, осквернителей нашей святой религии», на Украине.

Новое гайдамацкое движение возглавил запорожский казак Железняк. Начиная с апреля месяца 1768 года мятежные полчища Железняка свирепствовали в пределах нынешней Киевской губернии, убивая панов и евреев, опустошая города и имения. Гайдамаки имели обыкновение вешать поляка, еврея и собаку на одном дереве и ставить на дереве надпись: «Лях, Жидь, и гончая — все одной веры связаны». Страшная резня евреев была учинена гайдамаками в городах Лысянке и Тетьеве Киевской губернии.

Оттуда полчища Железняка двинулись к Умани, важному укрепленному городу, куда при первых же слухах о восстании бежали, спасая свою жизнь, десятки тысяч поляков и евреев. Место было переполнено беженцами до такой степени, что вновь прибывшие не могли найти места в самом городе и вынуждены были разбивать лагерь в палатках снаружи. Умань принадлежала вотчине киевского воеводы, члена знаменитого рода Потоцких, и находилась под командованием воеводы Младановича. В распоряжении Младановича был казачий отряд придворной охраны под командованием полковника Гонты. Несмотря на то, что Гонту давно подозревали в сочувствии гайдамакам, Младанович счел нужным отправить его с полком этих придворных казаков против приближавшегося к городу Железняка. Как и следовало ожидать, Гонта перешел к Железняку, и 18 июня 1768 г. оба полководца развернулись и во главе своих армий двинулись на Умань.

В первый день город обороняли польские паны и евреи, которые плечом к плечу работали на городской стене, отбиваясь от осаждающих пушками и ружьями. Но не все поляки были искренне настроены защищать город. Многие из них просто думали о спасении своей жизни. Сам воевода Младанович вел мирные переговоры с гайдамаками и примирялся их заверениями, что на кастрюли руки не наложат, а довольствуются тем, что расправятся с евреями. Когда гайдамаки во главе с Гонтой и Железняком проникли в город, они, согласно своему обещанию, бросились на евреев, которые, обезумев от ужаса, бегали взад и вперед по улицам. Их убивали по-звериному, топтали копытами лошадей или сбрасывали с крыш домов, при этом детей насаживали на штыки, а женщин насиловали. Толпа евреев численностью около трех тысяч человек укрылась за стенами большой синагоги. Когда гайдамаки приблизились к священному зданию, несколько евреев, обезумев от ярости, бросились с кинжалами и ножами на передние ряды врага и убили нескольких человек. Остальные евреи только и делали, что молились Господу о спасении. Чтобы быстрее покончить с евреями, гайдамаки поставили пушку у входа в синагогу и взорвали двери, после чего убийцы ворвались внутрь, превратив молитвенный дом в бойню. Сотни трупов вскоре плавали в лужах крови.

Расправившись с евреями, гайдамаки теперь занялись поляками. Многие из них были убиты в своей церкви. Та же участь постигла Младановича и всех остальных сковородок. Улицы города были усеяны трупами или изуродованными, полуживыми телами. Около двадцати тысяч поляков и евреев погибли во время этой памятной «уманской бойни».

Одновременно более мелкие отряды гайдамаков и восставших крестьян были заняты истреблением шляхты и евреев в других частях Киевской и Подольской губерний. Там, где некогда свирепствовали полчища Богдана Хмельницкого, снова хлынула еврейская кровь, и снова раздались вопли еврейских мучеников. Но на этот раз катастрофа не приняла таких гигантских размеров, как в 1648 г. В подавлении гайдамацкого восстания сотрудничали и польские, и русские войска. Вскоре после резни под Уманью Железняк и Гонта были захвачены по приказу русского генерала Кречетникова. Гонта со своим отрядом был передан польскому правительству и приговорен к живому содранию кожи и четвертованию. Остальные гайдамацкие отряды были либо уничтожены, либо взяты в плен польскими командирами.

Таким образом, евреи Украины во второй раз стали жертвами типичных русских погромов, порождения национального и кастового антагонизма, разрывавшего Польшу надвое. 1768 год был миниатюрной копией 1648 года. Содружество, в котором на протяжении многих столетий отношения между различными группами граждан определялись взаимной ненавистью, не могло рассчитывать на выживание как самостоятельный политический организм. Страна, в которой дворянство презирало дворянство, и с презрением смотрели на призвание купца и горожанина, и порабощала крестьянина, в которой католическое духовенство проникалось ненавистью к проповедникам всех других вероисповеданий, в которой городское население преследовало евреев как деловых соперников, а крестьяне были полны озлобления как на высшие, так и на низшие порядки — такая страна обречена на гибель. И Польша действительно погибла.

Первый раздел Польши произошел в 1772 году, когда польские пограничные провинции перешли в руки трех соседних стран: России, Австрии и Пруссии. Россия получила юго-западные пограничные губернии: большую часть Белой Руси, нынешние губернии Витебскую и Могилевскую. Австрия заняла юго-западную область: часть современной Галиции с полосой Подолии. Пруссия захватила Померанию и часть Великой Польши, составив нынешнюю провинцию Познань. Присоединенные провинции составляли почти треть польской территории с населением в три миллиона человек, включая четверть миллиона евреев.^[52] Большой еврейский центр в Польше вступает в хаотический «раздельный период» (1772-1815). Из этого хаоса постепенно возникает новый еврейский центр диаспоры — Россия.

ГЛАВА VI ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ ПОЛЬСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД ЗАКАТА

1. Еврейское самоуправление

Тот факт, что польские евреи, несмотря на общий распад страны, где право было вытеснено привилегией, а свобода — вседозволенностью, все же были в состоянии удержаться как организованная социальная единица, главным образом объясняется этой обширной схемой общинного самоуправления, — правительство, которое в предшествующий период стало неотъемлемой частью польско-еврейской жизни. Окруженное врагами, изгнанное всеми другими сословиями и социальными группами, польское еврейство, руководствуясь инстинктом самосохранения, стремилось сплотить свои ряды и накопить достаточно внутренней силы, чтобы оказать эффективное сопротивление враждебному нееврейскому миру. Одно из воззваний, изданных в 1676 г. центральным органом польского еврейства, «Советом четырех земель», начинается такими характерными словами:

Тяжко согрешили мы перед Господом. Волнения растут день ото дня. Жить становится все труднее. Наш народ не имеет никакого положения среди народов. Действительно, чудо, что, несмотря на все несчастья, мы все еще живы. Нам остается только соединиться в один союз, скрепленный духом строгого послушания заповедям Божиим и наставлениям наших благочестивых учителей и вождей.

За этими предложениями следует ряд абзацев, призывающих евреев Польши беспрекословно подчиняться наказам своих кагалов, воздерживаться от уплаты государственных налогов, от принятия управления шляхтскими поместьями и вступления в деловое партнерство с неевреями без с разрешения кагалов, по той причине, что такие предприятия неизбежно повлекут за собой конфликты с христианским населением и жалобы с их стороны на евреев. Совет также запрещает «передавать еврейское имущество в чужие руки», прибегать к вмешательству польских властей в целях, наносящих ущерб интересам общества, порождать расколы и партийную рознь среди евреев и тому подобные действия.

Администрация раввинского кагала стремилась навязать свою волю каждому отдельному члену общины, регулируя его экономическую и духовную жизнь и предотвращая, насколько это было возможно, его контакты с внешним миром. Наибольшую помощь в этом начинании оказало польское правительство. Придавая большое значение кагалу как удобному инструменту сбора еврейских налогов, правительство наделило его обширными административными и судебными полномочиями. Правительство сочло, что в его интересах иметь дело с еврейскими общинами, а не с отдельными евреями. Правительство возлагало на Кагал ответственность за действия каждого из его членов или за любую неточность последних в уплате налогов. Кагал расширил свое влияние пропорционально своей ответственности. Эта опека кагала привела к укреплению социальной организации евреев, но в то же время сдерживала личную свободу его членов в большей степени, чем того требовала даже строжайшая общественная дисциплина.

Что касается польского правительства, то Кагал особенно ценился среди евреев как ответственное агентство по сбору средств от имени казначейства. На заседаниях Ваада периодически устанавливалась и распределялась между кагалами оптовая сумма еврейского подушного налога (обозначаемого в еврейских источниках как гульголет). В пределах этих кагалских округов, а также в отдельных общинах распределение налогов входило в функции местных кагалских старейшин, которые ведали сбором налогов и несли ответственность за их точное перечисление в казну. В 1672 г. король даровал литовским старейшинам кагалов право исключать из общины или наказывать иными мерами тех непокорных членов своих кагалов, которые своими действиями могли возбудить негодование христианского населения против евреев. Десять лет спустя Брестский староста издал рескрипт, запрещавший панам давать взаймы деньги частным лицам из числа евреев без ведома кагалских старост. Это было сделано по просьбе самих старейшин, поскольку они были привлечены к ответственности за неплатежеспособных должников своих округов. Ранее, на конференции представителей литовских общин, состоявшейся в 1670 г., было решено преследовать каждого еврея, занимавшего деньги у панов или священников без ведома своего кагала. Лембергский воевода в 1692 г. запретил взимать различные государственные пошлины, как, например, акциз с винокуренных заводов и розничную продажу спиртных напитков, евреям, если они не предъявят свидетельство кагалских старейшин, свидетельствующее о их добропорядочном поведении. Право владения недвижимым имуществом или эксплуатации доходных статей (аренды и земельной ренты) предоставлялось частным лицам только с разрешения кагала (хазака). Без этой лицензии и уплаты специального налога (хезкат ишуб) ни одному еврею не разрешалось селиться в данной местности или вписывать свое имя в общину.

Пределы еврейской общинной автономии не были точно установлены законом государства. Они расширялись или сужались в соответствии с волей губернской администрации, воевод и старост и договорами между этими чиновниками и кагалами относительно их соответствующих сфер влияния. Образец свободной общинной конституции можно найти в статуте, пожалованном воеводой Красной России (Галиции) в 1692 г. центральному кагалу Лемберга. Этот устав уполномочивает еврейскую общину проводить периодические выборы, избирать своих старейшин «в соответствии со своими обычаями и правами» без малейшего вмешательства со стороны местной администрации. Избранные старейшины признаются законными чиновниками и судьями своих единоверцев в данной местности. Споры и тяжбы между евреем и евреем должны в первой инстанции разрешаться исключительно кагальным судом (бет-дин), состоящим из раввинов и старейшин, причем последние действуют как присяжные. Дела между евреями и неевреями, а также апелляции на постановления Бет-Дина должны быть рассмотрены воеводским судом и приписанным к нему особым «еврейским судьей», причем последним является христианский чиновник, специально назначенный для таких дел. Этот судья должен быть избран воеводой из двух кандидатов, выдвинутых еврейскими старейшинами. Его функция — разрешать споры и жалобы «в определенном месте у синагоги» («в палате кагалов»), в присутствии старейшин кагалов. В своих приговорах «еврейский судья» должен руководствоваться не только общими законами государства, но и еврейским обычным правом. Очередные заседания суда будут проходить два раза в неделю. В особых случаях могут быть назначены дополнительные сеансы в любой день, кроме еврейских праздников. Повестки в суд выдаются через пристава синагоги или шамаша. Протоколы суда должны храниться в палате Кагала возле синагоги. Жалобы на решения этого суда подаются самому воеводе.

Выборы различных степеней кагалских старейшин проводились, как и в прежние годы, ежегодно в промежуточные дни Песаха. Этот обычай имел юридическую санкцию и соблюдался местными властями. Когда в 1719 г. старейшины брестского кагала, движимые личными соображениями, несмотря на приближение пасхи, оттягивали проведение новых выборов, литовский гетман [ 174 ] прислал из Вильно приказ, клеймящий акт брестский кагал как незаконный на том основании, что, «хотя они и обязаны по закону и обычаю проводить новые выборы старейшин каждую Песах, они не сделали этого, откладывая выборы для своей личной выгоды».

Выборы были непрямыми, проходили через ограниченное число избирателей, и только лица с достаточно высоким материальным положением, такие как домовладельцы или крупные налогоплательщики, могли быть кандидатами. На самом деле интеллектуальная квалификация ценилась не меньше материального положения, ученые занимали почетное место в общинном совете.

Таким образом, администрация Кагала носила олигархический характер. Низшие и беднейшие классы не имели в нем представительства, и в результате часто страдали их интересы. В XVIII веке постоянно раздаются жалобы, исходящие от рядовых евреев, на притеснения кагалских «хозяев», на несправедливое распределение налогов и тому подобные злоупотребления.

В тот же период между отдельными кагалами часто возникали тяжбы по поводу границ их соответствующих округов. Этот судебный процесс был связан с тем, что еврейские жители местечек и деревень подчинялись юрисдикции ближайшего кагала, доходы которого они помогали раздувать. Однако, поскольку районы кагалов никогда не были официально разграничены, несколько кагалов время от времени претендовали на контроль над соседними городами и поселениями (называемыми на иврите себибот и йишубим, а на официальном языке — прикахалками). Дела такого рода рассматривались либо на конференциях окружных кагалов, либо на двух центральных парламентских учреждениях польского еврейства, «Совете четырех земель» и «Совете главных общин Литвы».

Централизация еврейского самоуправления в этих двух Советах — Коронном и Литовском — была одним из главных факторов стабилизации еврейской автономии в тот период нестабильности и распада. Заседания или сеймы этих советов, на которых присутствовали представители кагалов и раввината, давали регулярную возможность для обсуждения вопросов, касающихся общего благосостояния польских евреев, и для установления четко определенных отношений с правительством и сеймами. страны. К ваадам были прикреплены специальные адвокаты (штадланы, обозначаемые в польских документах как «генеральные синдики»), которые выезжали в Варшаву во время заседаний Польской палаты с целью подачи необходимых ходатайств в защиту еврейских прав или представления налоговые списки еврейских общин. Ваад Короны продолжал периодически собираться в Люблине и Ярославе (в Галиции), а иногда и в других местах, в то время как Литовский собор собирался в разных городах Литвы.

Деятельность этих центральных органов самоуправления особенно усилилась во второй половине XVII в., когда необходимо было восстановить положение общин, сильно пошатнувшееся в предшествующий период волнений. Правительство поддерживало авторитет Ваадов в глазах еврейского населения, считая более удобным поддерживать отношения с одной или двумя центральными организациями, чем иметь дело с большим количеством местных агентств. В 1687 г. «еврейские старейшины короны» (собственно Польши), действовавшие от имени Ярославского собора, подали жалобу королю Собескому, объявив себя неспособными взять на себя ответственность за сбор еврейского подушного налога в казну. сумму, установленную предыдущим польским сеймом, в связи с тем, что многие евреи в городах и деревнях, пользуясь покровительством панов и даже королевских чиновников, отказывались признать юрисдикцию «старейшин короны» и уклонялись от их долг в качестве налогоплательщиков. Ввиду этого король издал декрет, решительно осуждающий «такое вмешательство и беспорядок» и предписывающий отдельным кагалам подчиняться распределению налогов старейшинами короны и в целом признать их юрисдикцию в общееврейских отношениях. дел, под страхом суровых штрафов за непослушание.

Постепенное ухудшение социальных и экономических условий в Польше усложняло деятельность Ваадов. Ваады теперь были призваны регулировать также внутренние дела общин, а также их отношения с правительством и городскими сословиями, магистратами и гильдиями. Нельзя сказать, что ваады во всех случаях демонстрировали адекватное понимание политической ситуации или что они полностью соответствовали далеко идущим требованиям подлинно народного представительства. Они были слишком малодемократичны по своему составу, чтобы выполнить такую большую задачу. Делегаты в ваады не избирались общинами с этой целью, а набирались из числа раввинов и старейшин основных общин, знатных и «влиятельных людей». Однако, несмотря на свою неадекватную олигархическую организацию, Ваады в значительной степени способствовали объединению общинной еврейской жизни и укреплению дисциплины в польско-литовском еврействе.

Одной из самых важных обязанностей ваадов было содержание еврейских государственных школ, талмуд-тор и йешиб, которые за счет общины давали религиозное образование в первую очередь бедным детям и молодежи. Из дошедших до нас протоколов Литовского Ваада мы узнаем о том, что каждая его конференция ставила во главе своих постановлений ряд статей, предусматривающих обязательное обучение молодежи в ешибах по всей стране, для содержание студентов различными сообществами в денежной и натуральной форме, а также для разработки учебных программ и уставов всех этих учебных заведений. Неудивительно, что усилия Ваада увенчались успехом, а интеллектуальный уровень литовских евреев был очень высок. Однако следует признать, что их умственный кругозор был невелик, поскольку весь курс обучения, даже в высших школах, ограничивался Талмудом и раввинистической литературой.

Кроме того, Совет Четырех Земель установил контроль над книгами, издаваемыми типографиями Кракова и Люблина или ввозимыми из-за границы. К обращению допускались только те книги, которые были снабжены печатным одобрением, или хаскамой, Ваада или некоторых авторитетных раввинов. Очень часто Ваад также вмешивался в борьбу партий и сект, которые, как мы увидим позже, последовали за подъемом саббатианского движения.

Многие общественные функции, лежавшие вне сферы деятельности центральных ваадов, выполнялись местными окружными съездами, или «дейтинами», последние выполняли функции органов кагалских федераций данного региона. На официальном языке эти окружные федерации часто назывались «синагогами». Особенно заметными в этот период были «Волынские синагоги», т. е. федерация кагалов Волыни и «белая русская синагога», состоящая из федеративных общин нынешнего могилевского правительства. Первый направил своих представителей в Совет Четырех Земель, а второй присоединился к Вааду Литвы. Периодические съезды этих двух «синагог» не только решали распределение налогов в пределах кагалов, но и решали вопросы общего характера, как, например, направление адвокатов в общий польский сейм, инструкции, которые надлежит давать депутаты центральных ваад, проблема еврейского образования, раввинат и т. д. Менее заметной была деятельность кагалских федераций трех «коронных провинций»: Малой Польши с центральной общиной Кракова, Великой Польши с Познанью и Красная Россия с Лембергом. Мы знаем, однако, что и они периодически собирались либо по инициативе самих кагалов, либо по распоряжению воеводы данной губернии. У этих съездов или «диетов» были свои «лидеры этажей» или «маршалы» по образцу провинциальных польских сеймов. По крайней мере, таково было настойчивое требование воевод, которые предпочитали вести свои служебные дела с ответственными руководителями конференций. Вмешательство администрации в дела еврейской автономной организации стало особенно частым в первой половине XVIII века, когда политическая анархия в Польше достигла своего апогея.

В 1764 г. вся организация Кахала получила сильный удар от польского правительства. Всеобщая конфедерация, предшествовавшая избранию короля Станислава Августа, составив новую «конституцию», решила коренным образом изменить систему еврейского налогообложения. Вместо прежнего порядка установления размера подушного налога в целом и предоставления его распределения по округам и отдельным общинам на усмотрение совещаний старейшин и кагалов сейм принял постановление о введении единого налога в два гульдена с каждого зарегистрирована еврейская душа любого пола, начиная с первого года после рождения. Это изменение было оправдано тем, что, по мнению правительства, прежняя оптовая система налогообложения позволяла кагалам взимать с налогоплательщиков гораздо большую сумму, чем предполагалось первоначально. Кроме того, одновременно с подушным налогом кагалы взимали и другие подати. Это привело к обременению еврейского населения и сокрытию от правительства его истинной платежеспособности, в то время как согласно новой системе казна, вероятно, получала гораздо больший доход.

Чтобы обеспечить точный сбор подушного налога, был дан приказ о всеобщей регистрации еврейского населения по всей стране. Налоги каждой общины должны были перечисляться старейшинами ее кагалов в ближайшую государственную казну. Вследствие этого функции кагалов по распределению налогов были официально прекращены, а старейшины кагалов стали лишь посредниками, которые передавали налоговые поступления в казну. Правительство перестало признавать роль кагала как фискального агента, которую оно прежде так высоко ценило, и не считало более необходимым поддерживать авторитет этой автономной организации. Вся машина еврейского самоуправления, все эти сеймы и сеймы, ваады и районные конференции вдруг стали излишними, если не вредными, в глазах правительства. Неудивительно поэтому, что тот же сейм 1764 г. принял постановление, запрещающее впредь проводить съезды уездных старейшин для установления или распределения каких-либо налоговых сборов или для какой-либо другой цели.

Это ограничение деятельности кагалов и полное упразднение центральных органов еврейской автономии произошло накануне упразднения политической независимости в самой Польше, за восемь лет до ее первого раздела. Далее мы увидим, что последующий период волнений, отмеченный переходом большей части польских земель под власть России, внес еще больший беспорядок в некогда столь прочно сплоченную автономную организацию евреев и лишил еврейский народ одной из опор национального бытия.

2. Раввинская и мистическая литература

Социально-экономический упадок польских евреев, начавшийся после 1648 г., не способствовал расширению еврейского ментального кругозора, резко очерченного в предшествующую эпоху. Даже в то время, когда польско-еврейская культура переживала свой зенит, раввинизм безраздельно господствовал в школе и литературе. Излишне говорить, что у каких-либо более широких интеллектуальных течений не было шансов оспорить это превосходство в последующий период упадка. Единственным соперником раввинизма, отношение которого было то мирным, то воинственным, был мистицизм, взращенный скорбным нравом измученного жизнью народа и взрослевший в нездоровой атмосфере польского упадка.

Интенсивная талмудическая культура, взращенная многими поколениями раввинов и рош-ешибов, не была распределена равномерно. В тех частях страны, которые более всего пострадали от ужасов «страшного десятилетия» (1648-1658 гг.), на польской Украине, Подолии и Волыни, интеллектуальный уровень еврейских масс опускался все ниже и ниже. Талмудическое знание, ранее широко распространенное среди евреев этих провинций, теперь стало достоянием узкого круга ученых, а низшие классы погрязли в невежестве и суеверии. Еще более прочную позицию занимало раввинство в Литве и в первоначальных польских губерниях. Но и здесь умственная деятельность стала мельче и беднее не столько количественно, сколько качественно. Еще можно перечислить большое количество имен великих талмудистов и раввинов, которые пользовались уважением и восхищением не только евреев Польши, но и за ее пределами. Но в области литературной продуктивности эти ученые не оставили столь глубокого следа в потомстве, как их предшественники Соломон Лурия, Моисей Иссерлес, Мордехай Яффе и Меир Люблинский.

К сожалению, даже в узкой сфере раввинистической литературной продукции оригинальности не хватало. «Звезды» раввинизма, ведущие научную переписку (шаалот у-тешубот) друг с другом, как правило, были погружены в бесплодные споры о сложных и мелких случаях религиозно-правовой практики, часто вырождавшиеся в обсуждение вопросов, не возникают в реальной жизни. Другие писали разрозненные комментарии и новеллы (хиддушим) на различные трактаты Талмуда, в том числе и на те, которые уже давно потеряли всякое юридическое значение. Так, Аарон Самуэль Кайдановер, краковский раввин, едва избежавший резни 1648 г., прокомментировал раздел, посвященный жертвоприношениям и древнему ритуалу иерусалимского храма (Birkhath ha-Zebah). Третьи писали аннотации и дополнения к Шулхан Арух. Литва, в частности, выделялась числом своих знаменитостей в области раввинистической схоластики, всех людей, которые отказывались признавать какую-либо отрасль светского и даже религиозного знания вне области талмудической диалектики.

Редким исключением среди этих ученых был Иехиэль Гальперин (род. 1670–1746), раввин из Минска, написавший обширную историческую хронику под названием «Седер ха-Дорот» («Порядок поколений»). Работа Гальперина, разделенная на три части, повествует в первой о событиях еврейской истории с библейских времен до 1696 года^[53] приводит мнения и высказывания, приписываемые каждому из них в Талмуде. Третья часть содержит список авторов и книг послеталмудического периода. Первоначальный вклад Гальперина состоит в том, что он систематизировал чрезвычайно сложный материал и сделал его доступным для характеристики талмудических раввинов. Во всем остальном он просто копировал более ранних летописцев, особенно Давида Ганса, без какой-либо попытки критического анализа. Он даже не дает отчета о таких важных событиях своего времени, как мессианское движение Саббатая Цви. Сущность истории для него тождественна генеалогиям ученых, святых и раввинов; единственная причина существования, на которую, по его мнению, может претендовать историография, состоит в том, чтобы служить служанкой раввинизма. Даже этот взгляд на историю, хотя и узкий, был совершенно чужд современникам Гальперина.

Рядом со схоластической литературой раввинизма процветала народно-этическая литература (мусар^[54]). Его основоположниками были проповедники (даршаним), одни из которых занимали постоянные посты при синагогах, а другие кочевали из города в город. Синагогальные проповеди того периода, дошедшие до нас в различных сборниках, состоят из длинного ряда агадических и каббалистических цитат, посредством которых библейским текстам придается совершенно извращенный смысл. Проповедники явно стремились не столько наставлять свою аудиторию, сколько демонстрировать свою огромную эрудицию в богословской литературе. Некоторые из этих проповедников пытались, в частности, навязать людям понятия «практической каббалы». «Тайные» сочинения Ари и его школы были распространены в Польше в рукописных копиях, переходивших из рук в руки. Идеи, воплощенные в каббалистическом учении Ари, были популяризированы в виде «ужасных историй» о загробной жизни, муках грешников в аду, переселении душ и подвигах демонов.

Книги, пытавшиеся с помощью этих рассказов внушить массам благочестие, быстро стали популярными. К концу семнадцатого века каббалист Иосиф Дубно написал работу в этом духе под названием Йесод Йосеф, «Основание Иосифа». До публикации работа Дубно использовалась Хиршем Кайдановером, сыном вышеупомянутого краковского раввина Аарона Самуэля Кайдановера, и издана им в улучшенной и дополненной версии во Франкфурте-на-Майне, в 1705 году под именем Каб ха-Яшар, «Справедливая мера». Несколько лет спустя книга была издана и на языке идиш и стала очень любима как среди низших классов, так и среди женщин.

Каб ха-Яшар дышит духом мрачного аскетизма и выражает похоронное настроение. «О человек, — восклицает автор, — если бы ты знал, сколько демонов жаждет твоей крови, ты бы отдал себя целиком, сердцем и душой Всемогущему Богу!» Воздух, согласно учению, проповедуемому в этой книге, наполнен невидимыми духами умерших, которые не могут найти покоя в потустороннем мире, и кишит блуждающими тенями грешников и бесов, которые часто проскальзывают в живых существ и силой их бесить, как сумасшедших. Приводятся десятки «достоверных» историй, рассказывающих о конфликтах между людьми и демонами и о подвигах чудотворцев, изгонявших злых духов с помощью заклинаний.

Среди этих историй видное место занимает рассказ об изгнании дьяволов из дома в Позене, который произвел в то время большую сенсацию. Злые духи постоянно преследовали обитателей дома. Сначала они обратились за советом к местным священникам-иезуитам. Когда средство, примененное последним, не помогло, жители пригласили из Замоща известного волхва и чудотворца Иоиля Баал-Шема. Чудотворец подверг бесов очередному допросу, потребовав объяснений, почему они отказались покинуть злополучный дом. На допросе демоны утверждали, что дом принадлежит им по наследству, поскольку они законные дети прежнего хозяина дома, еврея-ремесленника, имевшего связь с дьяволицей. В результате состоялось совещание раввинов Позена в присутствии вышеупомянутого чудотворца, и их вердикт состоял в том, что демоны не имеют права на недвижимое имущество в местах, населенных людьми, но ограничены в своих правах. право проживания в лесах и пустынях.

Такова была духовная пища, которой кормили еврейские массы их лидеры. Писатель начала XVIII века делает замечание, что «нет страны, где евреи так предались бы мистическим фантазиям, охоте на дьявола, талисманам и изгнанию злых духов, как в Польше». Спрос порождал предложение, и даже знаменитые раввины часто посвящали себя каббалистическим упражнениям. Одним из них был раввин Острога и Позена Нафтали Коэн (1640–1719), о котором рассказывают следующий любопытный случай. Поселившись во Франкфурте-на-Майне, он заставил людей поверить, что открыл магическую формулу против огня. Как назло, в его собственном доме вспыхнул пожар, уничтоживший значительную часть еврейского квартала. Злополучный каббалист был отправлен в тюрьму по обвинению в неосторожном обращении с огнем во время пиротехнических опытов (1711 г.). После освобождения из тюрьмы Нафтали Коэн вел жизнь скитальца, вступая в подозрительные отношения с Хайюном, печально известным посланником саббатианской секты, хотя впоследствии, когда ересь Хайюна была разоблачена в Амстердаме, отрекся от всякой связи с еретиком. Во время состязания, которое на протяжении многих лет вел Эмден против Эйбешюца и его таинственных талисманов, большинство польских раввинов встало на сторону Эйбешютца. Очевидно, они не находили ничего предосудительного в попытке излечить болезни с помощьюталисманов с каббалистическими письменами.

3. Саббатианское движение

Мистические и сектантские тенденции, бывшие в моде в массах польского еврейства, были результатом мессианского движения, которое, зародившись в 1648 году Саббатаем Цви, распространилось со скоростью лесного пожара по всему еврейскому миру. Особенно глубокое впечатление это движение произвело в Польше, где мистическое настроение польско-еврейских масс давало ему благоприятную почву. Более чем простое совпадение, что один и тот же 1648 год ознаменовался массовым убийством евреев Украины. и первое публичное выступление Саббатая Цви в Смирне. Тысячи еврейских пленников, которые летом того страшного года были увезены в Турцию татарскими союзниками Хмельницкого и выкуплены там их единоверцами, произвели на восточных евреев ужасающее впечатление об уничтожении великого еврейского государства. центр в Польше. Не может быть сомнения, что описания этой катастрофы глубоко подействовали на впечатлительный ум Саббатая и подготовили почву для успеха пропаганды, которую он вел во время своих странствий по Турции, Палестине и Египту.

Когда в 1666 году весь еврейский мир прогремел славой Саббатая Цви как мессианского освободителя еврейского народа, польские евреи отреагировали с особенно острой, почти болезненной чувствительностью.

Евреи, — говорит современный украинский писатель Галатовский, — победили. Некоторые бросили свои дома и имущество, отказываясь выполнять какую-либо работу и утверждая, что скоро прибудет Мессия и унесет их на облаке в Иерусалим. Другие постились целыми днями, отказывая в пище даже своим малышам, и в ту суровую зиму купались в прорубях, читая при этом недавно составленную молитву. Малодушные и обездоленные христиане, слыша рассказы о чудесах, творимых лжемессией, и видя беспредельное высокомерие иудеев, стали сомневаться во Христе.

С юга саббатианская агитация проникала на север, в далекую Белоруссию. Нам сообщает современный монастырский летописец, что на стенах церквей в Могилеве на Днепре появились таинственные надписи, возвещающие о еврейском Мессии «Сапсае».

В течение богатого событиями года, когда весь еврейский мир бредил приходом Мессии, а делегации со всего еврейского мира прибыли в «Замок Великолепия», резиденцию Саббатая в Абидосе, недалеко от Константинополя, также была отправлена делегация. евреями Польши. В эту делегацию входили Исайя, сын Давида Галеви, известного лембергского раввина, автора Таза и внук другой знаменитости, Джоэла Сиркиса. Польские делегаты были отправлены как бы в разведывательную экспедицию, получив указание проверить на месте правильность слухов о мессианских притязаниях Саббатая.

Когда летом 1666 года они были представлены Саббатаю в Абидосе, они были глубоко поражены видом тысяч восторженных поклонников, прибывших из всех возможных стран, чтобы отдать ему дань уважения. Саббатай вручил польским делегатам загадочное письмо, адресованное раввину Лемберга:

На шестой день после воскрешения моего духа и света, на двадцать второй таммуза... Настоящим посылаю подарок мужу веры, почтенному старцу, рабби Давиду из дома Левия, автору Туре Захаба — да расцветет он в старости силой и свежестью! Скоро Я отомщу за тебя и утешу тебя, как мать утешает сына, и воздам тебе сторицей [за страдания, перенесенные тобой]. День мести в моем сердце, и год искупления настал. Таким образом говорит Давид, сын Иессеев, глава всех царей земных... Мессия Бога Иакова, Лев горных глубин, Саббатай Цви.

Подарок, о котором говорится в письме, состоял из рубашки, которую Саббатай передал сыну рабби Давида с указанием надеть ее на своего престарелого и немощного отца и одновременно произнести слова: «Да обновится юность твоя, как юность Орел!»

Узнав от делегатов, что в Польше появился каббалистический пропагандист по имени Неемия Коэн, предсказавший пришествие Мессии, Саббатай прибавил к своему письму постскриптум, в котором просил, чтобы этот «пророк», будучи предтечей Мессии, поскорее пошли к нему. Всеведущий Мессия не смог предвидеть, что это приглашение обернется для него гибелью. Принято считать, что беседа между Неемией, каббалистическим фанатиком, и Саббатаем была одной из причин, ускоривших падение Мессии. После каббалистического спора с Саббатаем, продолжавшегося три дня, Неемия отказался признать его ожидаемым Мессией. Находясь в Адрианополе, он раскрыл планы Саббатая турецким властям, что привело к аресту псевдомессии и его притворному обращению в ислам.

Известие об ужасном отступлении от иудаизма Искупителем еврейского народа медленно достигало евреев Польши, а когда оно дошло до них, только часть его сторонников сочла своим долгом покинуть его. Наиболее доверчивые рядовые оставались непоколебимыми в своей лояльности, надеясь на новые чудеса, которые совершит таинственный спаситель иудаизма, временно «надевший тюрбан», чтобы завоевать доверие султана, а затем свергнуть его с престола. Когда Саббатай умер, в Польше произошло такое же превращение политического в мистическое мессианство, которое происходило в то время в Западной Европе.

Близость к Турции и к городу Салоникам, штаб-квартире секты саббатиан, придавала особую интенсивность сектантскому движению в Польше, вызывая духовное волнение в еврейских массах с конца XVII до конца XVIII века. Главным центром движения оказалась Подолье, часть которой была аннексирована Турцией после польско-турецкой войны 1672 г. и возвращена Польше только в 1699 г. по Карловицкому мирному договору.

Агитаторы и создатели этих сект были набраны частью из темных масс, частью из затуманенных умов каббалистов. В конце XVII века литовский еврей по имени Садок, простой, невежественный человек, бывший трактирщиком, стал пророчествовать о явлении Мессии в 1695 году. Примерно в то же время более серьезный пропагандист Мессианская идея появилась в лице каббалиста Хайима Малаха. Поселившись в Турции, где он был в контакте с саббатианским кружком в Салониках, Малах вернулся в Польшу и начал морочить головы евреям. Он тайно проповедовал, что Саббатай Цви был Мессией и что, подобно Моисею, который сорок лет держал израильтян в пустыне, прежде чем привести их к границам Земли Обетованной, он воскреснет из мертвых и искупит еврейский народ в 1706 г., через сорок лет после его обращения.

Малаха имела успех, особенно среди невежественных масс Подолии и Галиции. Вскоре к Малаху присоединился другой агитатор, Иуда Хасид, из Шидловица или Шедлеца.^[55] Изучив практическую каббалу в Италии, Иуда Хасид вернулся на родину и начал посвящать в эту скрытую мудрость прилежных польских юношей. Круг его учеников и сторонников все расширялся и объединялся в особую секту, называвшую себя «Благочестивыми», или хасидами. Члены этой секты занимались аскетическими упражнениями; в ожидании Мессии они публично исповедовались в своих грехах и включали в свою литургию мистические молитвы. Хайим Малах присоединился к кругу Иуды Хасида и привел в него своих саббатианских последователей. Число «Благочестивых» стало настолько большим, что ортодоксальные раввины встревожились и начали преследовать их. Под влиянием этих преследований лидеры секты начали пропаганду массовой эмиграции в Палестину, чтобы с триумфом приветствовать грядущего Мессию.

Эта пропаганда увлекла многих евреев. В начале 1700 года отряд из ста двадцати паломников двинулся в путь под совместным руководством Иуды Хасида и Хайима Малаха. Эмигранты путешествовали группами через Германию, Австрию и Италию, останавливаясь в разных городах, где их вожди, одетые, по обычаю кающихся грешников, в белые саваны, произносили пламенные увещевания, в которых возвещали о скором прибытии Мессия. Особое впечатление на низшие классы и женщин произвели речи строгого аскета Иуды Хасида. По дороге к польским странникам присоединились другие группы евреев, желающих посетить Святую Землю, так что число путешественников достигло 1300 душ. Одна партия эмигрантов во главе с Хайимом Малахом была отправлена с помощью благотворительных евреев Вены из этого города в Константинополь. Другая группа, возглавляемая Иудой Хасидом, отправилась в Палестину через Венецию.

После долгих страданий и потерь в пути, во время которого погибло или осталось несколько сотен человек, тысяча достигла Иерусалима. Прибыв в пункт назначения, вновь прибывшие испытали сильное разочарование. Один из лидеров, Иуда Хасид, умер вскоре после их прибытия в Священный город. Его сторонники запирались в каком-то дворе и зависели от даров благотворительных евреев. Бедные жители Иерусалима, сами жившие на милостыню своих европейских собратьев, были не в состоянии содержать паломников, которые вскоре оказались без средств к существованию. Разочарованные и обескураженные, сектанты быстро разошлись во все стороны. Некоторые присоединились к рядам турецких саббатианцев, выдававших себя за мусульман. Другие вернулись в Западную Европу и Польшу, озадачивая доверчивых людей всевозможными дикими байками. Третьи в своем отчаянии позволили немецким миссионерам убедить себя принять христианство. Хайим Малах, второй лидер паломников, некоторое время оставался в Иерусалиме с горсткой своих сторонников. В этом кругу тайно совершались символические службы по образцу обряда саббатиан, и, по слухам, сектанты исполняли танцы перед деревянным изображением Саббатая Цви. Вынужденный покинуть Иерусалим, опасный еретик путешествовал по Турции, где поддерживал связи с сектантскими кругами. После изгнания из Константинополя раввинами Хайим Малах вернулся на родину и возобновил свою пропаганду в Подолии и Галиции. Он умер около 1720 года.

Неудачный успех «хасидов» не смог остановить распространение сектантства в Польше. В Галиции и Подолии продолжали по-прежнему собираться «тайные саббатиане», прозванные в народе «шабситвинниками» (от имени Саббатая Цеви), или, сокращенно, «шебсенами». Эти саббатиане пренебрегали многими церемониями, в том числе постом девятого месяца аба, который из-за того, что он был днем рождения Саббатая, был ими превращен из дня траура в праздник. Их культ содержал элементы как аскетизма, так и распутства. Пока одни предавались покаянию, самоистязанию и оплакиванию Сиона, другие предавались разврату и разврату всякого рода. Встревоженные этой опасной ересью, раввины в конце концов прибегли к энергичным мерам. Летом 1722 года несколько раввинов из разных общин собрались в Лемберге и с торжественными церемониями провозгласили херем (отлучение от церкви) всех саббатиан, которые не откажутся от своих заблуждений и не вернутся на путь Православия в течение заданное время.

Мера частично увенчалась успехом. Многие сектанты публично исповедовали свои грехи и подвергались суровым епитимиям. Однако в большинстве случаев «шебсены» упорно держались за свою ересь, и в 1725 г. раввины были вынуждены учредить против них второй херем. Новым актом об отлучении от церкви каждый ортодоксальный еврей был призван сообщать раввинским властям обо всех известных ему тайных сектантах. Акт об отлучении был разослан во многие общины и публично прочитан в синагогах. Но даже эти гонения не смогли уничтожить ересь. Тайное саббатианство продолжало бродить по закоулкам Подолии и Галиции и, наконец, выродилось в опасное движение, известное как франкизм.

4. Секта франкистов

Яков Франк родился около 1726 года в городке Подолии. Его отец Иуда Лейб принадлежал к низшему иудейскому духовенству, среди которого были особенно популярны всевозможные извращенные мистические представления. Иуда Лейб попал под подозрение как приверженец саббатианства и был изгнан из общины, в которой служил раввином или проповедником. Он поселился в Валахии, где маленький Иаков рос в атмосфере, наполненной мистическими и мессианскими фантазиями и отмеченной суевериями и моральной распущенностью. Он с ранней юности проявлял отвращение к учебе и оставался, как он сам потом называл себя, невеждой. Живя со своими родителями в Валахии, он сначала служил клерком в магазине, а затем стал коммивояжером, торгуя драгоценностями и товарами по городам и деревням. Время от времени юный Иаков путешествовал со своими товарами в соседнюю Турцию, где некоторое время жил в Салониках и Смирне, центрах саббатианской секты. Здесь, кажется, Яков получил свое прозвище Франк, или Френк, — прозвище, применяемое на Востоке ко всем европейцам. Между 1752 и 1755 годами он жил попеременно в Смирне и Салониках и вступил в контакт с саббатианами, участвуя в их символическом полумусульманском культе. Именно тогда Якобу Франку пришла в голову идея вернуться в Польшу и сыграть роль пророка и лидера среди местных тайных саббатианцев, которые были угнетены и дезорганизованы. Эгоистичные амбиции и дух приключений, а не мистический энтузиазм, толкали его в этом направлении.

В 1755 г. Франк появился на Подолии и, объединившись с руководителями местного «Шебсена», начал посвящать их в учения, привезенные им из Турции. Сектанты устраивали тайные собрания, на которых провозглашались религиозные таинства вокруг саббатианской «Троицы» (Бога, Мессии и женской ипостаси Бога, Шехины). Франк, очевидно, рассматривался как второе лицо Троицы и как реинкарнация Саббатая Цви, обозначенного как СС, т. е. Санто-старший, «Святой Господь». Одно из таких собраний закончилось скандалом и обратило внимание раввинов на эту новую агитацию.

Во время ярмарки, проводившейся в Ланцкроне,^[56] Франк и два десятка его последователей, состоявших из мужчин и женщин, собрались в гостинице, чтобы провести свои мистические службы. Они пели свои гимны, возбуждая себя до экстаза весельем и танцами. Любознательные посторонние успели мельком увидеть собрание и впоследствии рассказали, что сектанты плясали вокруг обнаженной женщины, которая, возможно, представляла Шехину, или Матронифу, третье лицо Троицы. Ортодоксальные евреи на базаре, не привыкшие к таким оргиям, были глубоко возмущены поведением сектантов. Они сообщили местным польским властям, что турецкая тема волнует людей и пропагандирует новую религию. Веселая компания была арестована, Франк, как иностранец, сослан в Турцию, а его последователи отданы в руки раввинов и кагалских властей (1756 г.).

В городе Сатанове состоялась конференция раввинов, и десятки мужчин и женщин, ранее принадлежавших к саббатианской секте, явились, чтобы исповедаться в своих грехах и покаяться. Сектанты признали, что совершали действия, подрывающие не только еврейскую религию, но и фундаментальные принципы нравственности и целомудрия. Женщины признавались, что нарушили супружескую верность, и рассказывали о сексуальных излишествах, бывших в моде среди сектантов, которые оправдывались мистическими домыслами. На основании всех этих свидетельств конференция раввинов в Бродах, собравшаяся во время заседаний Совета Четырех Земель, провозгласила строгий херем против всех еретиков, не покаявшихся, и запретила всякое общение с ними. Они также запретили изучение Зохара до тридцатилетнего возраста и Каббалистических сочинений Ари,^[57] которые были распространены в тот период в рукописной форме, до сорокалетнего возраста, чтобы избежать ловушек мистической инакомыслия.

Именно тогда отлученные и преследуемые подольские сектанты, подстрекаемые своими лидерами, прибегли к совету отчаяния. Их представители предстали в городе Каменец-Подольске перед католическим епископом Дембовским и заявили, что иудейская секта, членами которой они были, отвергла Талмуд как ложное и вредное произведение, что они признают только Зоар, священную книгу каббалы, и верил, что Бог был одним в трех лицах, одним из которых был Мессианский Искупитель. Это заявление возбудило в епископе Дембовском надежду на обращение сектантов в христианство, несмотря на то, что под «мессианским Искупителем» они понимали Саббатая Цви, или его реинкарнацию, Якоба Франка. Епископ приказал опубликовать двусмысленное исповедание веры «контраталмудистов» или «зохаристов», как называли себя сектанты, и решил устроить религиозный диспут между франкистами и раввинами. Подольские раввины получили от епископа строгое указание прислать делегатов из своей среды для участия в предполагаемом диспуте. Их неявка должна была наказываться штрафами и сожжением Талмуда.

Дембовского и представителей католического духовенства состоялся диспут между лидерами контрталмудистов и рядом раввинов. Конкурс длился семь дней. Дискуссии сосредоточились вокруг некоторых специфических высказываний в талмудической Агаде, которые франкисты приводили как свидетельство «богохульного» характера Талмуда. Раввины вяло возражали, им мешало недостаточное владение польским языком; более того, когда спор зашел об основных догматах иудаизма, они отказались обсуждать их в присутствии католических священников. У епископа сложилось впечатление, что талмудисты потерпели поражение. Осенью 1757 года он издал рескрипт, налагавший на талмудистов штраф, подлежащий выплате их противникам, за оскорбление их на ярмарке в Ланцкороне, и приказывал изымать все экземпляры Талмуда, найденные в Подольской епархии. их владельцев и преданы огню.

Отвратительные сцены времен Людовика IX, французского и папы Павла IV. были разыграны заново. Тысячи экземпляров Талмуда были отобраны у евреев и отвезены в Каменец, где они были публично сожжены на рыночной площади. Сектанты стали свидетелями мести своим преследователям и торжествовали. Трудно сказать, чем бы закончился этот триумф, если бы в ноябре 1757 г. внезапно не умер епископ Дембовский. Сектанты лишились своей опоры и снова стали мишенью кагалских властей. В 1758 г. им наконец удалось получить охранную грамоту от короля Августа III, но и это не могло спасти их от неудобного положения, свойственного тем, кто, лишившись собственных симпатий, еще не смог завоевать доверие незнакомцев.

В этот критический момент сектанты решили отозвать из Турции своего лидера Якоба Франка. Последний тут же появился на Подолии с новым планом, который, как он надеялся, разом избавит его и его сторонников от всех противников. В речах, произнесенных перед своими последователями, Франк много говорил о своей возвышенной миссии и о божественных откровениях, которые повелели ему следовать по стопам Саббатая Цви. Точно так же, как Саббатай был вынужден временно принять магометанскую веру, так ему и его сторонникам было предопределено свыше принять христианскую религию как простую маскировку и как ступеньку к «вере истинного Мессии». Исполненные жажды мести, сектанты пришли к дьявольской мысли придать весомость своих показаний обвинению в отвратительном ритуальном убийстве, взволновавшем тогда всю Польшу и унесшем много жертв в еврейских рядах.

В 1759 году франкисты активно вели переговоры с высшими представителями польской церкви относительно их предполагаемого обращения в христианство. В то же время они просили, чтобы им разрешили провести публичный диспут с раввинами, которых они надеялись разоблачить перед неевреями. Примас Польской церкви Любинский и папский нунций Серра восприняли ухаживания франкистов с большим скептицизмом. Но временный управляющий Лембергской епархией каноник Микольский настоял на выполнении их просьбы. Второй религиозный диспут между талмудистами и франкистами под председательством Микольского состоялся в Лемберге и состоял из одиннадцати заседаний (июль-август 1759 г.). На этом диспуте ортодоксальные евреи были представлены рядом талмудистов во главе с раввином Лемберга Хайимом Рапопортом, в то время как дело сектантов защищали Соломон Шорр и Лейб Крыса, главные соратники Франка, а также несколько ученых католические богословы.

В основу дискуссии сектанты выдвинули семь тезисов. Шесть касались мессианской веры и догмата о Троице, причем последний был ими практически принят в христианской формулировке. Седьмой утверждал, что «Талмуд считает обязательным использование христианской крови». Дискуссия о первых шести пунктах была довольно скромной и условной, во многом из-за того, что раввины, опасавшиеся оскорбить религиозные чувства христиан, во многих случаях отказывались излагать свои взгляды. Только когда дело дошло до последнего пункта, злонамеренного обвинения в ритуальном убийстве, раввины энергично опровергли его, яростно протестуя против франкистов, которые открыто выступали врагами своего народа.

По окончании диспута сектантов призвали немедленными действиями доказать свою приверженность христианству. Началось обращение франкистов. Церемония крещения прошла с большой торжественностью в церквях Лемберга, спонсорами выступили представители польского дворянства. Неофиты принимали фамилии и титулы своих крестных отцов и таким образом получали доступ в ряды польского дворянства. В одном только Лемберге 514 мужчин и женщин, в том числе Лейб Крыса, Соломон Шорр и другие сотрудники Франка, были обращены в христианство в течение 1759 и 1760 годов. и окружен большим телохранителем. Здесь он подвергся предварительному крещению, желая завершить церемонию с большей торжественностью в Варшаве. Прибыв в польскую столицу, Франк подал прошение королю Августу III. выступать в роли его крестного отца. Король дал согласие, и обращение сектантского вождя в католицизм произошло в ноябре 1759 года с необыкновенной пышностью в присутствии королевской семьи и придворных сановников. При крещении Якоб Франк принял имя Иосиф.

Однако отношение польского духовенства к новообращенным сектантам оставалось столь же скептическим, как и прежде. Темное прошлое Франка, его странный образ жизни, почитание, оказываемое ему его последователями, называвшими его «святым господом», — все это не могло не вызвать подозрений у церковных властей. Неосмотрительность некоторых франкистов, а может быть, тайный донос укрепили подозрения духовенства. Они узнали, что обращение сектантов было актом лицемерия, что Франк продолжал изображать среди них Мессию и «Святого Господа» и что исповедуемая ими Троица имеет очень мало общего с соответствующим христианским догматом. Они решили расследовать дело и, в случае, если их подозрения подтвердятся, предъявить лидерам секты обвинение перед церковными судами.

В январе 1760 года Франк был арестован в Варшаве по приказу высших церковных властей и подвергнут обыску перекрестному допросу. При всей своей проницательности глава франкистов не смог убедить судей в своем христианском православии. Многие показания, сделанные его учениками или им самим, только усилили дело против него. Церковный суд, предварительно выяснив отношение Рима через папского нунция, приговорил Франка к заточению в цитадели Ченстохова и к заключению в местном монастыре, дабы исключить всякую связь с его последователями.

Тринадцать лет (1760-1772) Франк оставался в цитадели, но католическое духовенство не справилось со своей задачей. Франкисты продолжали свои отношения со «Святым Господом», который как страдающий Мессия теперь был окружен в их глазах новым ореолом. Им удалось проникнуть даже в самый Ченстохов и в большом количестве поселиться на окраинах города, которые, по старым мессианским представлениям, они обозначали как «ворота Рима». Они видели в судьбе Франка повторение судьбы Саббатая Цви, который также содержался в плену в замке Абидос, недалеко от столицы Турции. Они были вдохновлены мистическими речами и посланиями Франка, суть которых заключалась в том, что их единственное спасение заключалось в «святой религии Эдома» — термине, под которым он понимал странную смесь христианских и саббатианских идей. Новая религия была лишена какого-либо истинно религиозного или морального элемента, и то же самое относится и к жизни Франка, который цинично выражался своим последователям: «Я пришел избавить мир от всех законов и статутов, существовавших до сих пор». до сих пор». В поведении «Святого Господа», основанном на мистификации и стремлении приспособиться к окружающей среде, не было ничего апостольского.

Первый раздел Польши положил конец заточению Франка в монастыре. Он был освобожден командующим русскими войсками, занявшими Ченстохов в конце 1772 года. После непродолжительного пребывания в Варшаве, где ему удалось восстановить непосредственные отношения с сектантами, Франк в сопровождении своей семьи и большой свиты, покинул пределы Польши и поселился в Брюнне, в Моравии (1773).

Дальнейшие подвиги этого авантюриста совершались на новом поприще, в Западной Европе. В католической Австрии Франк взял на себя роль христианского миссионера среди евреев и даже сумел добиться благосклонности двора в Вене. Однако вскоре стало известно о его прошлом, и ему пришлось покинуть Австрию. Франк поселился в Германии, в Оффенбахе, недалеко от Франкфурта-на-Майне, где присвоил себе титул «барон Оффенбахский». На новом месте жительства Франк с помощью своей дочери Евы, или «Святой Дамы», встал во главе тайного кружка сектантов и, поддерживаемый своими польскими и моравскими сторонниками, вел жизнь в довольстве и роскоши.

После смерти Франка, наступившей в 1791 году, его секта стала распадаться, и поток даров в пользу Оффенбахского общества постепенно прекратился. После безуспешных попыток привлечь сектантов наследница Франка, Ева, оказалась запутанной в долгах и, преследуемая кредиторами, умерла в 1816 году в Оффенбахе. Франкисты, оставшиеся в Польше, хотя внешне были католиками, оставались верными «Святому Господу» до дня его смерти. Долгое время они породнились между собой и были известны в Польше под именем «неофитов». Но мало-помалу они слились с католическим населением, постепенно теряя характер секты, и, наконец, были полностью поглощены своей польской средой.

5. Возникновение хасидизма и Израиль Баал-Шем-Тоб

Франкизм оказался могилой саббатианства, превратив его мечтательный мистицизм в мистификацию, а его возвышенный мессианизм в эгоистичное желание избежать еврейских страданий через нелояльность к иудаизму. Это было крайне негативное, материалистическое движение, которое игнорировало самые благородные стремления и самые искренние стремления еврейской души. Потребность в углубленном религиозном сознании, которую не смогли удовлетворить формальности раввинизма, как никогда оставалась жива среди еврейских масс. Эта потребность должна была породить позитивное религиозное движение, которое находилось в гармонии с традиционными представлениями еврейского народа.

В духовной жизни польского еврейства все более и более обострялось различие между двумя его этнографическими группами — северо-западной, литовско-белорусской, и юго-западной, польско-украинской. На северо-западе безраздельно господствовала раввинистическая схоластика, а каста ученых, окаменевших в идеях талмудической Вавилонии, была определяющим фактором в общественной жизни.

Талмудическая наука, — замечает современный литовский еврей, впоследствии знаменитый философ Соломон Маймон, — составляет у нас главную цель образования. Богатство, физическая привлекательность или дарования любого рода, хотя и ценятся людьми, по их оценке не идут ни в какое сравнение с достоинством хорошего талмудиста. Талмудист имеет первое право на все должности и почетные посты в обществе. Всякий раз, когда он появляется на собрании, все встают перед ним и ведут его на первое место. Он доверенное лицо, советник, законодатель и судья простого человека.

Иначе обстояло дело на Подолии, Галиции, Волыни и вообще во всем юго-западном крае. Здесь еврейские массы были гораздо дальше оторваны от источников раввинистического учения, освободившись от влияния талмудистов. Если в Литве сухая книжность была неотделима от богобоязненной жизни, то на Подолии и Волыни она не удовлетворяла религиозные влечения простого человека. Последний нуждался в верованиях, более простых для понимания и обращенных скорее к сердцу, чем к уму. Он нашел эти верования в каббале, в мистических и мессианских учениях, в саббатианстве. Он даже позволил себе увлечься учениями, которые в конечном счете оказались неортодоксальными и ниспровергающими дух иудаизма. С крушением тайного саббатианства, которое было полностью скомпрометировано франкистами, исчез последний блуждающий огонек мессианства, манивший наощупь еврейские массы. Необходимо было заполнить созданную таким образом душевную пустоту и дать новую пищу неудовлетворенным религиозным стремлениям. Эту задачу взял на себя новый хасидизм («Учение о благочестии»), созданный Бештом, продуктом малоизвестного подольского еврейства.

Исраэль Баал-Шем-Тоб (сокращенно БеШТ) родился около 1700 г. на границе Подолии и Валахии в небогатой еврейской семье. Потеряв родителей в раннем возрасте, о нем заботились некоторые его благотворительные горожане, которые отправили его в еврейскую школу, или хедер, для изучения Талмуда. Учение хедер не привлекало мальчика, наделенного впечатлительным и мечтательным нравом. Исраэль часто прогуливал занятия, и его не раз обнаруживали в соседнем лесу, заблудившимся в долах. В конце концов на мальчика поставили диагноз «плохой случай» и исключили из школы. В возрасте двенадцати лет Исраэль, столкнувшись с необходимостью зарабатывать на жизнь, стал помощником учителя, а чуть позже получил должность синагогального привратника. В своем новом достоинстве Бешт вел себя довольно странно. Днем он спал или притворялся спящим, а ночью, оставшись один в синагоге, усердно молился или читал душеспасительные книги. Окружающие смотрели на него как на чудака или маньяка. Тем не менее он упорствовал в своем курсе. Он все глубже и глубже погружался в тайны Практической Каббалы, изучал «манускрипты Ари», которые переходили из рук в руки, и знакомился с искусством творить чудеса с помощью каббалистических заклинаний.

Когда ему было около двадцати лет, Исраэль поселился в Бродах, одном из главных городов Галиции, и женился на сестре известного местного раввина и каббалиста Гершона Кутовера. Кутовер сначала пытался заинтересовать своего зятя изучением Талмуда, но, найдя его совершенно равнодушным к такого рода умственным занятиям, гордый раввин, смущаясь его связи с таким невеждой, посоветовал Израилю покинуть Броды. Бешт последовал совету и переехал с женой в деревню между городами Куты и Косово. Он часто удалялся в соседние Карпаты, где в строгом уединении постился, молился и предавался религиозным размышлениям. Он зарабатывал на жизнь себе и своей жене тем, что копал в горах глину, которую жена возила в город на продажу. Согласно хасидской легенде, Исраэль Бешт вел такую жизнь семь лет. Это был период подготовки к его последующему призванию. По окончании своих мистических подвигов в Карпатах Бешт жил в галицийском городке Тлуста, где занимал второстепенные церковные должности, исполняя обязанности меламмеда, шохета и кантора синагоги. Его повсеместно считали невеждой, никто не знал о его сокровенных страстях.

Наконец, достигнув тридцатишестилетнего возраста, Бешт решил — по внушению свыше, как верят хасиды, — что пришло время «явить себя миру». Он начал практиковать как Баал-Шем, я. е. как маг и каббалист и лечить болезни с помощью тайных заклинаний, амулетов (камеот) и лекарственных трав. Фигура странствующего Баал-Шема не была необычной среди польских евреев того времени, и Бешт выбрал эту карьеру, поскольку впоследствии она оказалась удобным средством для его религиозной пропаганды. Он путешествовал по городам и селам Волыни и Подолии, исцеляя своими травами и заклинаниями не только евреев, но и крестьян и даже сковородок, очень веривших в волшебные средства. Он снискал славу чудотворца и получил прозвище «добрый Баал-Шем» (на иврите Баал-Шем-Тоб). Еврейские массы считали, что он не обычный фокусник, а человек праведности и святости. Бешта часто призывали предсказывать будущее, и, открывая перед ним наугад Зоар, он делал предсказания, как подсказывает священная книга. При лечении больных он прибегал не только к травам и заклинаниям, но и к молитве. Во время молитвы он часто впадал в экстаз и яростно жестикулировал.

Бешт стал любимцем масс. Сердечный и простой по характеру, он сумел сблизиться с людьми и узнать их духовные потребности. Первоначально целитель тела, он незаметно вырос до учителя религии. Он учил, что истинное спасение заключается не в талмудическом знании, а в беззаветной преданности Богу, в бесхитростной вере и горячей молитве. Встречаясь с учеными людьми, Бешт старался убедить их в правильности своих взглядов аргументами Каббалы. Но он не признавал той аскетической формы каббалы, которая предписывала еврею питать скорбное настроение, убивать плоть и стремиться к искуплению грехов, чтобы ускорить пришествие Мессии. Скорее он имел в виду ту каббалу, которая стремится установить интимное общение между человеком и Богом, ободряя человеческую душу верой в благость Бога, ободряя и утешая бедных, гонимых и страждущих. Бешт проповедовал, что простой человек, проникнутый наивной верой, способный горячо и от всего сердца молиться, дороже и ближе к Богу, чем ученый формалист, всю жизнь проводящий за изучением Талмуда. Не спекулировать религиозными вопросами, а слепо и преданно верить — таков был девиз Бешта. Эта упрощенная формула иудаизма нравилась еврейским массам и тем демократически настроенным ученым, которых не удовлетворяли ни раввинистическая схоластика, ни аскетическая каббала школы Ари.

Около 1740 г. Бешт избрал для своего постоянного проживания небольшой подольский городок Меджибож. Роль колдуна и чудотворца постепенно отошла на второй план, и Бешт выступил полноправным учителем религии. Он поставил себя во главе своего большого круга учеников и последователей, которые были посвящены им в тайны нового учения не путем систематического изложения, а скорее в форме изречений и притч. Эти изречения сохранились у его ближайших учеников, а сам Бешт ничего не оставил в письменном виде.

В основе «Учения о благочестии», или хасидизма, Бешта лежат две идеи: идея пантеизма, вездесущности Бога и идея взаимодействия нижнего и верхнего миров. Первое может быть приблизительно определено следующими высказываниями Бешта:

Человеку необходимо постоянно иметь в виду, что Бог всегда и везде с ним; что Он есть, так сказать, тончайшая материя, изливающаяся повсюду; что Он — господин всего, что происходит во Вселенной... Пусть человек осознает, что, когда он смотрит на материальные вещи, он в действительности созерцает Божественный Лик, присутствующий повсюду. Помня об этом, человек найдет возможным служить Господу всегда, даже в мелочах.

Вторая основная идея заимствована из каббалы и означает, что существует постоянное взаимодействие между миром Божества и человеческим миром, так что не только Божество влияет на человеческие действия, но и последние оказывают аналогичное влияние на волю. и характер Божества.

Дальнейшие элементы учения Бешта логически вытекают из этих посылок. Общение с Богом есть и должно быть главным стремлением каждого истинно религиозного человека. Это общение может быть достигнуто сосредоточением мыслей на Боге и приписыванием Ему всех событий в жизни. Суть веры заключается в эмоциях, а не в интеллекте; чем глубже эмоции, тем ближе человек к Богу. Молитва является самым важным средством, через которое человек может достичь общения с Богом. Чтобы сделать это общение совершенным, молитва должна быть восторженной и горячей, чтобы молящийся мог как бы сбросить свою вещественную пленку. Чтобы достичь этого экстатического состояния, можно прибегнуть к механическим приспособлениям, таким как резкие движения тела, крики, тряска и т. д. Изучение еврейского религиозного законодательства имеет второстепенное значение и полезно только тогда, когда ему удается пробудить возвышенное религиозное настроение. С этой точки зрения чтение этических книг предпочтительнее изучения талмудической казуистики и раввинских фолиантов.

Вопреки основному предписанию Практической каббалы, Бешт настаивает на том, что чрезмерное голодание, умерщвление плоти и вообще аскетические упражнения вредны и греховны, а живой и веселый нрав более угоден Богу. В религии важнее всего умонастроение, а не внешние обряды: чрезмерная скрупулезность религиозных обрядов вредна. Благочестивый, или хасид, должен служить Богу не только соблюдением установленных обрядов, но и в своих повседневных делах и даже в своих мыслях. Путем постоянного духовного общения с Богом человек может обрести дар ясновидения, пророчества и чудотворения. Праведник, или цадик, — это тот, кто живет согласно заповедям хасидизма в высшей степени достижимой и благодаря этому ближе и дороже к Богу, чем кто-либо другой. Функция цадика состоит в том, чтобы служить посредником между Богом и простыми людьми. Цадик позволяет человеку достичь совершенной чистоты души и всех земных и небесных благ. Цаддика следует почитать и смотреть на него как на посланника и любимца Бога.

Таким образом, проповедуемое Бештом учение подрывало не только схоластический и церемониальный раввинизм, но и аскетические каббалы, подчеркивая вместо них принцип слепой веры в Провидение, горячей и вдохновляющей молитвы и, наконец, что не менее важно, догмат обретение спасения через чудотворного цадика. Последний пункт веры имел огромное значение для дальнейшего развития хасидизма и впоследствии затмил основные принципы нового движения.

На самом деле личность Бешта как первого цадика впечатляла людей гораздо больше, чем его учение, которое могли полностью понять только его ближайшие сподвижники и ученики. Среди них особенно выделялись следующие: Якоб Йозеф Коэн, занимавший пост раввина последовательно в Шаргороде, Немирове и Полонном; Бэр из Межерича, волынский проповедник и каббалист; Нахман Городенский, Нахман Косовский, Финеес Корец, все они часто бывали в Беште в Меджибоже. Даже бывший раввин Брод Гершон Кутовер, который когда-то смотрел на своего зятя свысока как на Ам ха-Арец, признал его религиозную миссию.

Около 1750 года Бешт отправил своему зятю Кутоверу, поселившемуся тем временем в Святой Земле, своего рода пророческий манифест, повествующий о его чудесном видении, или откровении. В нем Бешт утверждал, что в день еврейского Нового года его душа была вознесена на небеса, где он увидел Мессию и множество душ умерших. В ответ на прошение Бешта: «Дай мне знать, мой Владыка, когда ты явишься на землю», Мессия сказал:

Это будет знамением для тебя: когда твое учение станет известно, и источники твоей мудрости будут изливаться, когда все другие люди будут иметь силу совершать те же самые тайны, что и ты, тогда исчезнут все полчища нечистоты, и придет время великой благодати и спасения.

Откровения такого рода были в то время в большой моде и оказали глубокое влияние на склонные к мистике умы. Распространено мнение, что Бешт общался с пророком Илией, а его «учителем» был библейский провидец Ахия из Сило. Что же касается простых людей, то они верили в Бешта как в чудотворца и любили его как религиозного учителя, не делавшего различия между образованным и простым евреем. Ученые и каббалисты были очарованы его мудрыми рассуждениями и притчами, в которых наиболее абстрактные принципы каббалы были конкретно проиллюстрированы, переведены на популярный язык и применены к опыту повседневной жизни. Круг Бешта в Меджибоже постоянно рос. Незадолго до смерти Бешт стал свидетелем агитации франкистов на Подолии и последующего их массового крещения. Польские раввины радовались обращению сектантов в католицизм, поскольку это избавляло еврейский народ от опасных еретиков. Но когда Бешт узнал об этом, он воскликнул: «Я слышал, как Господь кричал и говорил: пока больная конечность соединена с телом, есть надежда, что она со временем будет излечена;, он потерян навсегда». Есть основания полагать, что Бешт был одним из раввинов, приглашенных для участия в франкистском диспуте в Лемберге в 1759 году. Весной следующего года Бешт испустил последний вздох в окружении своих учеников.

6. Хасидская пропаганда и рост цадкизма

Ко времени смерти Бешта его учение приобрело значительное число сторонников на Подолии, Галиции и Волыни, принявших имя хасидов. Но систематическая пропаганда хасидизма началась только после смерти Бешта и была продолжена его преемниками и апостолами. Его первым преемником был упомянутый выше проповедник Бэр из Межерича, при котором городок Межерич стал штаб-квартирой хасидизма на Волыни, подобно тому, как Меджибож был на Подолии. По оригинальности и глубине чувств Бэр значительно уступал своему учителю, но превосходил его по эрудиции. Его ученость обеспечила успех хасидской пропаганды среди ученого класса, а также позволила ему стать одним из главных представителей теории хасидизма. В течение двенадцати лет (1760-1772) Бэру удалось окружить себя большим числом выдающихся талмудистов, которые с энтузиазмом обратились в хасидизм; некоторые из них были выходцами из архираввинской Литвы и Белой Руси. Бэр развил учение о Беште, уделяя особое внимание принципу цадкизма. Он обучил группу апостолов, которые со временем стали основателями династий цадиков в различных частях Польши и Литвы. Цадикизм служил приманкой для простых людей, которые вместо рациональной веры в некоторые религиозные истины предпочитали слепо верить человеческим выразителям этих истин — цадикам.

Та же тенденция характеризовала деятельность другого апостола Бешта, Якоба Джозефа Коэна, который заплатил за свою преданность хасидизму тем, что ему пришлось терпеть преследования со стороны своих коллег-раввинов. Потеряв должность раввина в Шаргороде, Коэн с помощью Бешта принял должность проповедника в Немирове, а после смерти своего хозяина стал проповедником в Полонном. Повсюду он усердно распространял хасидское учение посредством устного и письменного слова. Джейкоб Джозеф Коэн был первым, кто попытался литературно изложить основные принципы хасидизма. В 1780 году он опубликовал сборник проповедей под названием «Толдот». Яков Йосеф, воспроизводящий многочисленные высказывания, которые он слышал из уст Бешта. Превознося значение цадиков, заботившихся о спасении простых людей, Яков Иосиф яростно нападает на высокомерных талмудистов, или «псевдоученых», вся религия которых сводится к книжному обучению и чье отношение к массы — это презрение. Книга ЯковаИосифа положила начало хасидской литературе, которая по содержанию и форме отличается не только от раввинистической, но и от более ранней каббалистической литературы.

В последние десятилетия восемнадцатого века хасидизм распространился с невероятной скоростью среди еврейских масс Польши и отчасти даже Литвы. Во многих общинах возникали хасидские общины и создавались отдельные молитвенные дома, в которых богослужения, отличавшиеся безграничным экстазом, бурными криками и жестами, проводились в соответствии с предписаниями Бешта. Хасиды приняли каббалистический молитвенник Ари, который отличался от принятой литургии многочисленными текстуальными изменениями и перестановками. Они пренебрегли традиционным сроком утренней молитвы, изменили ритуал забоя животных, а некоторые из них имели привычку одеваться в субботу в белое. Они любили коротать время в шумных сборищах и часто предавались веселым попойкам, чтобы воспитать, по завету Бешта, «веселый нрав».

Однако наиболее характерной чертой хасидов было их безграничное почитание «святых» цадиков. Хотя логически это был результат хасидизма, на практике цадкизм во многих случаях был его предшественником. Появление какого-нибудь чудотворного цадика в определенном районе часто приводило к массовому обращению в хасидизм. Дом цадика был наводнен толпами мужчин и женщин, которые в своей доверчивости надеялись получить лекарство от болезней или средство от бесплодия своих женщин, или просили благословения, предсказания будущего, или искали совета в практическом плане. имеет значение. Если в одном случае из многих цаддику удавалось помочь одному из своих клиентов или если одно из его догадываний или предсказаний оказывалось верным, за ним прочно закреплялась слава чудотворца, а население округи обязательно склонится к хасидизму.

Количество хасидских сторонников росло пропорционально количеству цадиков, которых было очень много в последние два десятилетия восемнадцатого века. Наиболее авторитетные цадики вышли из круга Бэра Межериха. Каждый из них либо накладывал свой индивидуальный отпечаток на проповедуемое им учение, либо старался приспособиться к привычкам населения своей местности. В результате хасидское учение быстро разветвлялось, распадаясь на разные разновидности. Главных ветвей хасидизма было две: польско-украинская и литовско-белорусская.

Первую представляли Элимелех Лизненский в Галиции, Левий Ицхок Бердичевский, Нохум Чернобыльский и Борух Тульчинский, внук Бешта. Элимелех Лизненский, умерший в 1786 году, довел учение практического цаддика до его радикальных выводов. Он проповедовал, что первая обязанность хасида состоит в почитании цадика. Цадик является «посредником между Израилем и Богом». По его заступничеству Бог дарует верующим все земные блага — «жизнь, детей и пропитание»; если цаддик желает иного, поток благословений останавливается. Поэтому хасид обязан слепо верить цадику, смотреть на него как на своего благодетеля и отдавать ему из своих средств. Цадик должен поддерживаться пожертвованиями наличными и натурой, чтобы он мог полностью посвятить себя служению Богу и тем самым стать благословением для человечества.

Эта коммерческая теория обмена услугами достигла своей цели. Народ приносил цадику свои последние гроши, а цадик, в свою очередь, неустанно даровал благословения, изливал на землю божественные милости, исцелял калек, исцелял женщин от бесплодия и т.д. Доходное призвание цадика стало наследственным, переходя от отца к сыну и внуку. Повсюду возникали мелкие «династии» цадиков, которые быстро множились и стремились вырвать главенство друг у друга. Такова была судьба проповедуемого Бештом культа Праведников, принявшего теперь грубо-материалистические формы.

Справедливо, однако, добавить, что не везде цаддики опускались до такой глубины. Были цадики, которые были идеалистами, человеколюбцами и святыми людьми, какими бы странными ни были формы, в которых часто проявлялись эти добродетели. Одним из таких людей, если привести один пример, был Леви Ицхок из Бердичева, который в юности подвергался жестоким преследованиям со стороны литовских раввинов за свою приверженность хасидизму. К концу восемнадцатого века он поселился в Бердичеве как цадик и стал чрезвычайно популярен в своем новом призвании благодаря своей святой жизни и отеческой любви к простому народу. Однако, если говорить вообще, украинских, подольских и галицких цадиков объединяла одна общая тенденция — прививать своим последователям слепую веру в истины хасидизма и избегать всяких «спекуляций», как оскорбляющих религиозные чувства.

Развитие хасидизма в Литве и Белой России было совершенно иным. В то время как на юге хасидизм одним махом захватывал целые общины, встречая слабое сопротивление сухих, как прах, представителей раввинизма, на севере он был вынужден вести ожесточенную борьбу за существование с могущественным раввинизмом в лице организации «Кахал». При этом она получила там особую окраску. Хасидизм Бешта, перенесенный на север учениками Бэра из Межериха, Аарона из Карлина, Менделя из Витебска и Залмана из Лади, не мог не вобрать в себя многие элементы господствовавшего учения раввинизма. Главный представитель этого нового учения на Севере Залман Шнеорсон (умер в 1813 г.), Лозненский, а позднее Лади, оба в Могилевском правительстве, сумели создать замечательную систему мысли, которую вполне можно обозначить как «рациональный хасидизм». Он резюмировал свою теорию словами: «Мудрость, понимание и знание».^[58]

Приняв в основном учение Бешта, Залман привнес в него метод религиозно-философского исследования. «Спекуляция» на вопросах веры — в известных пределах, конечно, — была, по его мнению, не только допустима, но даже обязательна. Он требовал, чтобы цадик был не чудотворцем, а религиозным учителем. Он очистил хасидизм от многочисленных вульгарных суеверий, лишив его в то же время детской наивности, которая характеризовала первоначальную доктрину Бешта. Собственная теория Залмана была адаптирована к сравнительно высокому интеллектуальному уровню еврейского населения Северо-Запада. На Юге она так и не смогла обрести сторонников.

7. Раввинизм, хасидизм и предшественники Просвещения

Раввинство уже давно учуяло в хасидизме опасного врага. Принцип, провозглашенный Бештом, что человек спасается верой, а не религиозным знанием, находился в резком противоречии с фундаментальной догмой раввинизма, которая измеряла религиозную ценность человека степенью его талмудических знаний. Раввин смотрел на цадика как на опасного соперника, как на новый тип популярного священника, который, питаясь суевериями масс, быстро завоевал их доверие. Низшие еврейские классы отказались от скучного талмудиста, тонкостей которого они не могли понять, и устремились к чудотворному цадику, который предлагал им не только свой практический совет, но и свое благословение, тем самым спасая душу и тело одновременно. время. Однако, полностью побежденный хасидизмом на юге, раввинизм по-прежнему безраздельно господствовал на севере и в конце концов объявил войну на истребление своему сопернику.

В рассматриваемый период, во второй половине XVIII века, лидером литовских раввинов был Илия Виленский (1720-1797), получивший древний, звучный титул Гаона. Он был воплощением той силы интеллекта, которая была продуктом тонкого талмудического рассуждения. В раннем детстве Элайджа проявлял феноменальные способности. В возрасте шести лет ему удалось прочитать текст Талмуда без помощи учителя. В десятилетнем возрасте он участвовал в трудных талмудических дискуссиях, поражая своей эрудицией старых раввинов. Его разум быстро поглощал все, что попадало в его поле зрения. Элайджа был знаком с каббалой и, между прочим, хорошо разбирался в математике, астрономии и физике, чтобы быть в состоянии следить за некоторыми дискуссиями в Талмуде. Он жил в Вильно отшельником, ведя жизнь аскета и целиком погружаясь в свои книги. Он мало ел, спал два часа в день, редко разговаривал о светских делах, его общение с внешним миром практически сводилось к талмудическим лекциям, которые он читал перед своими учениками.

Илия избегал метода пилпул, который предназначался для упражнения ума путем изобретения искусственных противоречий в тексте Талмуда и последующего их устранения. Зная наизусть почти всю талмудическую и раввинистическую литературу, он без труда разрешал сложнейшие вопросы еврейского права и, руководствуясь тонкими критическими наблюдениями, позволял себе изредка исправлять текст Талмуда. Элайджа Гаон писал комментарии и всевозможные «примечания» к библейским, талмудическим и каббалистическим книгам, но стиль его был, как правило, небрежным, состоящим из намеков, отсылок и сокращений, понятных только ученому читателю. В свободное время он иногда писал о грамматике иврита и математических науках. Раввинская ученость была его родной стихией, воплощавшей для него весь смысл религии. В вопросах религиозного обряда он был ригористом, добавляя то тут, то там новые ограничения к многообразным предписаниям Шулхан Арух. Он был кумиром всех ученых раввинов Литвы и других стран, но массы понимали его так же мало, как и он их. Духовный аристократ, он был обязан сурово осудить «плебейское» учение хасидизма. Последний в равной степени оскорблял в нем и ученого талмудиста, и строгого аскета, и строгого блюстителя церемониального иудаизма, некоторые мелочи которого были изменены хасидами на свой лад.

Еще в 1772 году, когда в Литве были тайно организованы первые хасидские общества и несколько их руководителей были обнаружены в Вильно, раввинский кагальный суд этого города объявил с разрешения Илии Гаона ерем против сектантов. Из Вильно были разосланы циркуляры раввинам других общин, призывавшие их вести войну против «безбожной секты». Во многих городах Литвы хасиды стали объектом преследований. Раввины Галиции, предупрежденные из Вильно, последовали их примеру и на собрании в Бродах, во время местной ярмарки, издали самый строгий херем против каждого еврея, следующего за хасидской литургией, одевающегося в белое по субботам и праздникам, и вообще участие в собраниях хасидов.

Мы уже имели случай сослаться на работу хасидского апостола Якоба Джозефа Коэна (Толдот Яков Йосеф), который впервые воспроизвел изречения Бешта и в качестве комментария позволил себе нападки на схоластическую «псевдомудрость» раввинов. Работа Коэна, появившаяся в 1780 году, еще раз взбудоражила раввинский мир. Из Вильны был дан сигнал к новому походу против хасидов. Раввины Литвы, собравшиеся в 1781 г. на ярмарке в Зельве, в Гродненской губернии, выступили с воззваниями ко всем еврейским общинам, требуя строжайших наказаний для «бесчестных последователей Бешта, разрушителя Израиля». Все ортодоксальные евреи были призваны подвергать хасидов социальному остракизму, считать их неверными, избегать любых контактов и избегать смешанных браков с ними, а также воздерживаться от захоронения их умерших. Противники хасидов называли себя митнагдим, «протестантами», и повсюду преследовали их как опасных раскольников.

Формирование важных хасидских обществ в Белой России под руководством Залмана. Шнеорсон усилил волнение митнагдим. На раввинских конференциях, проходивших в Могилеве и Шклове, против хасидов были приняты суровые меры, а их лидер был объявлен еретиком. Напрасно Залман защищался и в своих посланиях к раввинам демонстрировал свое православие. Напрасно он ездил в Вильно, чтобы получить личную беседу с Илией Гаоном и смыть с себя и своих последователей пятно ереси. Суровый Гаон отказывался даже видеть представителя инакомыслия. В самом конце XVIII века борьба партий в русском еврействе все более и более обострялась и, наконец, привела, как мы увидим далее, к вмешательству русского правительства.

Воюя друг с другом, раввинизм и хасидизм нашли точку соприкосновения в общей ненависти к новому Просвещению, которая исходила из мендельсоновского кружка в Берлине. Если раввинизм противился светскому знанию активно, рассматривая его как конкурента, оспаривающего собственную духовную монополию, то хасидизм противился ему пассивно, всем своим существом, движимым непреодолимой склонностью к умственной сонливости и «благочестивому обману». Хасидизм и его неразлучный спутник цадикизм, продукты мистического взгляда на жизнь, были бессильны против холодного логического рассуждения. Само собой разумеется, что цадики относились к светскому учению еще более враждебно, чем раввины. Правда, раввинизм погрузил еврейский ум в стоячие воды схоластики, но хасидизм в своем дальнейшем развитии стремился вообще усыпить рациональное мышление и в чрезмерной степени культивировать религиозное воображение за его счет. Новое культурное движение, возникшее среди евреев Германии, не имело шансов проникнуть в это темное царство, охраняемое, с одной стороны, схоластикой, а с другой — мистицизмом. Те немногие отдельные личности в польском еврействе, которые проявляли склонность к светской культуре, были вынуждены уехать за границу, прежде всего в Берлин.

Одним из таких редких беглецов из царства тьмы был Соломон Маймон (1754-1800). Родился он в семье сельчанина в Литве, близ Несвижа, в Минской губернии, где получил талмудическое образование и где, едва достигнув двенадцати лет, был женат своими старомодными родителями. Однако, в отличие от тысяч других еврейских юношей, ему удалось избежать духовной гибели в тине повседневности. Наделенный пытливым умом, Соломон Маймон постоянно продвигался вперед в своем умственном развитии. От Талмуда он перешел к Каббале, которой в свое время был полностью поглощен. От каббалы он совершил внезапный скачок к религиозной философии Маймонида и других средневековых еврейских рационалистов. Его юношеский ум жаждал новых впечатлений, а их ближайшее окружение не давало ему. В 1777 году Маймон оставил дом и семью и отправился в Германию, чтобы овладеть светской культурой. Он очутился сначала в Кенигсберге, а затем проследовал в Берлин, Познань, Гамбург и Бреслау, претерпевая всевозможные страдания и в полной мере вкушая горечь жизни странника в чужой стране. В Берлине он познакомился с Мендельсоном и его окружением, быстро познакомился с немецкой литературой и наукой, глубоко изучил философию, особенно систему Канта.

Внезапный переход от раввинистической схоластики к «критической философии» Германии и от примитивного существования литовского еврея к свободной жизни образованного европейца нарушил душевное равновесие Маймона. Он стал жертвой скептицизма и неверия, отрицая основы всякой религии и морали, и вел беспорядочную жизнь, из-за чего от него отвернулись его лучшие друзья. В своей философской критике Маймон пошел гораздо дальше Канта. В 1790 году он опубликовал на немецком языке «Предварительное исследование трансцендентальной философии», и за этой книгой последовал ряд работ, посвященных метафизике и логике. Кант, читая свою первую книгу, сделал замечание: «Никто из моих противников не постиг суть моей системы так глубоко, как Маймон, и не так уж много людей, наделенных таким утонченным и проницательным умом в столь абстрактных и сложных вопросах».» В 1792 году Соломон Маймон опубликовал свою «Автобиографию» (Lebensgeschichte), замечательную книгу, в которой он ярко описывает условия жизни и идеи, распространенные среди польско-литовских евреев, а также свою собственную печальную Одиссею. «Автобиография» произвела глубокое впечатление на образованных христиан, в том числе на Гёте и Шиллера. Последние годы жизни Маймон провел в Силезии, в поместье своего друга графа Калькройта, где продолжил свои философские занятия. Он умер в 1800 году и был похоронен в Глогау. В последние годы своей жизни Маймон полностью отошел от иудаизма. Он почти ничего не сделал для просвещения своих собратьев-евреев, единственной работой, написанной им на иврите, был незаконченный комментарий к «Путеводителю недоумевающих» Маймонида. Вырвавшись из царства тьмы, он больше туда не возвращался. И, возможно, он не мог сделать это, не рискуя той же судьбой, что и Уриэль Акоста.

Время культурного омоложения для евреев Польши и Литвы еще не пришло. Меньше всего такое омоложение могло быть вызвано изменением их внешнего, политического положения: переходом основной массы еврейского населения из-под власти разлагающейся Польши под власть России, страны еще менее цивилизованной и построенной на фундаменте самодержавия и крепостничества.

ГЛАВА VII РОССИЙСКИЙ КАРАНТИН ПРОТИВ ЕВРЕЕВ (ДО 1772 ГОДА)

1. Антиеврейское отношение Московии в шестнадцатом и семнадцатом веках.

Московская империя, отгороженная от Западной Европы китайской, или, вернее, византийской, стеной, сохраняла в течение XVI века крайне предвзятое отношение к евреям и отказывалась допустить их в свои пределы. Это предубеждение было частью общей неприязни, с которой русский народ того периода, пропитанный традициями татарско-византийской культуры, относился к чужеземцам или «неверным». Но предубеждение против евреев питалось, кроме того, из определенного источника. Еще не угасло воспоминание о «жидовской ереси», наводившей ужас на благочестивых москвичей в конце XV и начале XVI века. Евреев считали опасными магами и обольстителями, суеверные слухи приписывали им все возможные преступления. Посол московского великого князя Василия III в Риме заметил в 1526 г. итальянскому ученому Паоло Джовио: «Московский народ никого не боится больше, чем евреев, и не допускает их в свои пределы».

Еврейские купцы из Польши и Литвы время от времени посещали по своим делам приграничный город Смоленск, но не имели там постоянного места жительства. Время от времени они возили свой товар даже в столицу Москву, хотя такая удаль не всегда оставалась безнаказанной. Около 1545 г. там были сожжены товары, ввозимые еврейскими купцами из Брест-Литовска в Москву, по этому случаю московский посол обратил внимание польского правительства на то, что евреи ввозили в Россию запрещенные товары, хотя у них не было даже право проезда туда. В 1550 году польский король Сигизмунд Август направил царю Ивану Грозному (Ивану IV) «грамоту», требуя допустить литовских евреев в Россию для деловых целей в силу прежних торговых договоров между двумя странами. Иван IV. решительно отклонил это требование:

Неудобно пускать евреев со своими товарами в Россию, так как от них проистекает много бед. Ибо травы ядовитые [лекарства] ввозят в наше царство и от христианства русских отвращают. Поэтому он, [польский] король, не должен больше писать об этих евреях.

Иван Грозный вскоре имел случай конкретно продемонстрировать, что он не склонен терпеть евреев в своих владениях. Когда в 1563 году русские войска заняли польский пограничный город Полоцк,^[59] царь приказал всех местных евреев обратить в греческую православную веру, а отказавшихся от крещения утопить в Двине. Его отношение к полякам было более снисходительным. В их случае он ограничился тем, что взял их в плен и разрушил их церкви. К счастью, несколько лет спустя, в 1579 году, благодаря храбрости Стефана Батория, защитника евреев, Полоцк был возвращен Польше.

Эти примитивные формы конфессиональной политики еще долго господствовали в Московии. Евреи Польши и Литвы сумели, хотя и нелегально, посетить столицу в интересах своего бизнеса. С наплывом поляков в Москву в так называемый «период волнений», междуцарствием, предшествовавшим установлению династии Романовых в 1613 г., в Россию проникло немало евреев. Москвичи встревожились, и их опасения выразились в 1610 г., когда московские дворяне вели переговоры с Польшей об избрании на русский престол польского цесаревича Владислава. Был заключен договор, состоящий из двадцати пунктов, излагавших условия, на которых дворяне были готовы голосовать за Владислава. Четвертый пункт этого соглашения звучит следующим образом:

Никаких церквей и храмов латинской или иной веры не допускать в России. Никого не склонять к принятию римской или иной религии, и иудеев не допускать в Московскую империю ни по делам, ни в связи с иными делами.

В этих условиях евреи были лишены всякой возможности развивать коммерческую жизнь в реакционной империи. Сорок лет спустя эта же империя вторглась на территории Польши и Литвы, населенные евреями, и политике Московии суждено было проявить свой творческий гений в области еврейского вопроса.

Михайловичем была присоединена Малороссийская губерния. Когда русские войска в союзе с казаками захватили Белоруссию, Литву и Украину, они пораженные невообразимым зрелищем городов, в которых целые кварталы были заселены евреями, странным народом, о котором непросвещенные москвичи ничего не знали, кроме того, что они когда-то распяли Христа, и по этой причине не были допущены к благочестивым, Греческая православная Россия. Алексей Михайлович и его военачальники стали по-своему хозяйничать во временно оккупированных польских губерниях. В Вильно и Могилеве евреев убивали, а выживших изгоняли. В Витебске евреи были взяты в плен, а в других городах подверглись нападениям и грабежам.

В результате Московская империя вскоре обнаружила в своих пределах странно составленное еврейское население, состоящее из военнопленных, вывезенных главным образом из пограничных городов Могилевской губернии и депортированных в центральные губернии России. а в некоторых случаях даже до Сибири. По Андрусовскому миру, заключенному в 1667 году между Россией и Польшей, военнопленным обеих стран была предоставлена свобода, но пленным евреям было разрешено остаться в Московии. Эти евреи составили ядро небольшой еврейской колонии в Москве, которая постепенно росла и в которой иногда попадались даже новообращенные. Похоже, с помощью этих «легальных» еврейских жителей проникли в Москву и другие «нелегальные» евреи из соседних областей Литвы и Белой России. Некоторым еврейским купцам, особенно торговцам тканью, удалось получить официальное разрешение, так называемый «красный билет», на посещение столицы. Однако в 1676 г. запрет на въезд евреев в Москву был возобновлен. Только на присоединенной к России части Украины, в Черниговской и Полтавской губерниях и части Киевской губернии, еще можно было найти небольшие группы евреев, переживших казацкую резню 1648 года. кроме того, из польской части Украины евреи время от времени приезжали по делам в эти казачьи округа, несмотря на то, что по русским законам евреям запрещалось проживать в пределах Малороссии.

2. Евреи при Петре I и его преемниках

Такое обращение с евреями не улучшилось даже в новой России, в которой Петр Великий, царь-реформатор, «пробил окно в Европу». Правда, петровские реформы изменили к лучшему отношение изолированной, непросвещенной империи к иностранцам, но на евреев эта перемена не распространялась. Мы не знаем никаких законов, принятых во время его правления, которые могли бы иллюстрировать взгляды нового правительства на еврейский вопрос. Есть основания полагать, что царь, оставляя в силе прежние постановления против допуска евреев в Россию, учитывал первобытные привычки и предрассудки своего народа. Свидетель-современник рассказывает, что в 1698 году, во время пребывания Петра в Голландии, амстердамские евреи просили бургомистра Витсена ходатайствовать перед царем о допуске их единоверцев в Россию. Выслушав убедительные доводы Витсена, с которым он был в очень дружеских отношениях, Петр ответил:

Мой дорогой Витсен, вы знаете евреев, знаете их характер и привычки; Вы также знаете русских. Я знаю обоих, и поверьте, время для объединения двух национальностей еще не пришло. Скажи евреям, что я обязан им за их предложение и что я понимаю, как выгодны были бы мне их услуги, но что я должен был бы пожалеть их, если бы они жили среди русских.

Отбрасывая элемент анекдота в этом рассказе, мы можем с полным основанием предположить, что Петр не считал вполне безобидным, чтобы еврейские эмигранты поселились среди невежественной русской массы, привыкшей смотреть на еврея как на какое-то морское чудовище, и как неверный и христоубийца. Возможно, подобными соображениями руководствовался и Петр, когда отказывался допустить евреев в центральные губернии России.

Однако из другого источника мы узнаем, что «реформатор» России не был свободен от антиеврейских предрассудков, хотя они и не всегда носили религиозный характер.

Приглашая отовсюду искусных иностранцев, — говорит русский историк Соловьев, — Петр сделал постоянное исключение, но для одного народа — евреев. «Я предпочитаю, — говаривал он, — видеть среди нас народы, исповедующие магометанство и язычество, а не иудеев. либо жить, либо торговать в России, какие бы усилия они ни предпринимали и как бы ни старались подкупить близких мне».

Конечно, только изрядная доза антисемитского предубеждения могла вызвать взгляд, рассматривающий в этом свете экономическую деятельность евреев среди русских купцов, тех самых купцов, которые некогда выражали свои торговые принципы в известных Русское изречение: «Если не обманешь, не продашь».

Возможно, Петру были знакомы и антиеврейские предрассудки более неприятного толка. В 1702 г. в Москву поступили из Малороссии известия, что в местечке Городне, близ Чернигова, «евреи замучили христианина до смерти, а его кровь послали ряду евреев в малороссийских городах». Потомкам Хмельницкого, очевидно, удалось привнести в Россию то, что в то время было модным в Польше, обвинение в ритуальном убийстве, и эти неясные слухи, возможно, пагубно повлияли на отношение русского царя к евреям.

С другой стороны, нам сообщают, что во время русско-шведской войны, когда русская армия действовала на пограничной польской территории, населенной евреями, Петр Великий воздержался от повторения погромных опытов своего отца, Алексея Михайловича. В августе 1708 года, незадолго до знаменитого сражения под Лесной, в Белоруссии, он остановил начавшийся во Мстиславле военный мятеж против евреев. Краткая запись на иврите в местном журнале Kahal, или Pinkes, выглядит следующим образом:

Двадцать восьмого элула, в 5468 году, явился Цезарь, называемый Царем Московии, по имени Петр, сын Алексея, со всей своей свитой, огромным, бесчисленным войском. Грабители и убийцы из его народа напали на нас без его ведома, и дело чуть не дошло до кровопролития. И если бы Господь Вседержитель не вложил в сердце царя войти в нашу синагогу от своего лица, то непременно пролилась бы кровь. Только с помощью Божией царь спас нас и отомстил за нас, повелев немедленно повесить тринадцать человек из них [бунтовщиков], и земля успокоилась.

В последние годы своего царствования Петр начал допускать еврейских финансовых агентов в свою новую столицу, Санкт-Петербург. Одним из самых энергичных финансовых агентов того времени был «придворный еврей» Липман Леви, банкир из Курляндии, достигший особой известности при преемниках Петра.

При ближайших преемниках Петра Великого «оборонительная» политика по отношению к евреям постепенно превратилась в «наступательную». Магнаты при русском дворе, господствовавшие в России под названием «Верховный тайный совет», обращали внимание на ненужную близость еврейской колонии в Смоленске к центру империи. В Смоленском уезде, граничащем с Польшей, проживала группа белогвардейских евреев, которые зарабатывали на жизнь выгодным в то время промыслом, сдачей в аренду акцизных и таможенных пошлин. Один из этих крупных откупщиков, некто Борух Лейбов (сын Лейба) даже имел смелость построить синагогу для немногочисленных евреев села Зверовичей. Это вызвало гнев местного греческого православного священника, который по своей наивности был убежден, что создание синагоги приведет к отвлечению его паствы от Церкви и обращению ее в иудаизм. Жители стали бомбардировать Петербург своими протестами, старейшины Священного Синода встревожились, призрак «жидовствующей ереси» вновь промелькнул перед их взором, и в результате императрица Екатерина I в марте, 1727 г., указом через Верховный Тайный Совет отстранить Боруха и его сподвижников от должностей в связи с акцизными и таможенными пошлинами и «немедленно выслать из России за границу».

Через месяц императрицей через Верховный тайный совет был издан еще более строгий указ, касавшийся всех евреев окраинных губерний, в особенности проживающих в Малороссии. Указ постановил, что «евреи, как мужского, так и женского пола, поселившиеся на Украине и в других городах русских, немедленно высылаются из России за границу и ни в коем случае не допускаются в Россию, о чем они должны быть во всех местах строго предупреждены». Ссыльным запрещалось вывозить золотые и серебряные монеты за границу, в польские владения. Им было приказано обменять их на медные деньги до изгнания. Этот указ был грубым нарушением не только древних прав евреев, оставшихся в Малороссии после присоединения ее к Московии, но и автономии губернии и ее выборных властей, гетманов, которым принадлежало право инициативы. относился к таким случаям.

Произвол центрального правительства вызвал протест малороссийского казачества, которое в остальном было далеко не дружелюбно к евреям. От имени «войска запорожского по обе стороны Днепра» гетман Даниил Апостол обратился с челобитной в Петербург, моля о допуске на малороссийские ярмарки разъездных торговцев-евреев, ввиду их коммерческой полезности. Ответ на это прошение можно найти в указе, изданном Верховным Тайным Советом в 1728 г. на имя императора Петра II, еще несовершеннолетнего. Один из его пунктов звучит так:

Евреям разрешается временно посещать малороссийские ярмарки для торговых целей, но им разрешается продавать свои товары только оптом, а не в розницу, по локтям и по фунтам. Деньги, полученные от продажи этих товаров, должны быть использованы для покупки других товаров. Ни в коем случае им не дозволено вывозить из Малороссии за границу золотые и серебряные деньги... [Постоянное] проживание евреев в Малороссии запрещено в силу указа предыдущего, 1727 года.

Таким образом, незаконно депортированные евреи теперь «милостиво» получали право временного посещения ярмарок. Более того, даже это право было ограждено суровыми ограничениями, вроде запрещения розничной торговли и принуждения к оставлению в стране денег, вырученных за свои товары, с целью уравновешивания ввоза и вывоза.

В 1731 году этот акт «милости» был распространен на Смоленскую губернию, а через три года у властей была вырвана еще одна концессия. Представители «Пограничной Слободской губернии», нынешнего харьковского правительства, ходатайствовали перед русским правителем о разрешении приезжавшим на ярмарки евреям продавать свои товары не только оптом, но и в розницу, «локтями и фунтами», в ввиду того, что «в слободских полках дельцов мало, а торговля их неудовлетворительна». Императрица Анна удовлетворила просьбу в 1774 г. В том же году привилегия относительно розничной торговли евреев на ярмарках была распространена на всю Малороссию по ходатайству ее христианских жителей.

Но эта лавина «милостей» и «привилегий» — частичное восстановление грубо попранных прав — вдруг прекратилась, и за ней последовал ряд жестоких репрессий. Это изменение было вызвано боязнью москвичей перед евреями, традиционным страхом русского народа перед призраком «еврейского обольщения». Произошло событие, достаточное, чтобы вселить ужас в сердца людей со старомосковскими представлениями. Вышеупомянутый откупщик Смоленска Борух Лейбов, который и после изгнания продолжал пересекать запретную польско-русскую границу, имел случай, во время своего пребывания в Москве, вступить в тесный контакт с отставным капитаном флота Александром Возницыным и «соблазнить его». Возницын, имевший обыкновение рассуждать на религиозные темы, изучал Библию под руководством своего друга-еврея, и у него открылись глаза. Он понял, что библейское учение о едином Боге несовместимо с догматами греческой церкви и с культом икон, в котором он был воспитан. Возницын убедился в истинности иудаизма и, приняв решение принять иудейскую религию, решил бросить вызов трудностям и опасностям, связанным с таким шагом. Он отправился в городок Дубровну, в Могилевскую губернию, под Смоленск, где родился сын Боруха. Лейбов, чтобы пройти там церемонию обрезания и принять принципы и обычаи иудаизма. Стало известно об обращении Возницына, и капитан вместе со своим учителем Борухом предстали перед судом. Они были перевезены в Петербург и переданы благоговейной «Канцелярии тайно-инквизиторских дел».

Обвиняемых предали суду и сознались в своих «преступлениях». Возницын признал, что принял «еврейский закон» и произносил «хульные слова против Святой Церкви», а Борух Лейбов признался, что он «совратил» Возницына с пути греческого православия. Кроме того, Боруха обвинили в том, что он «вместе с другими евреями» настраивал простонародье Смоленска в пользу иудейской религии, а также в оскорблении словом и делом местного русского папы Авраамия, в связи с установлением еврейской синагоги в селе Зверовичи. Последние преступления, однако, в дальнейшем не расследовались ввиду того, что обращения Возницына было достаточно для вынесения Боруху смертного приговора. Инквизиционный суд поспешил огласить свой приговор, опираясь на «статут» царя Алексея Михайловича. Доклад Сената вызвал в 1738 г. Высочайшее постановление, постановляющее, что «их обоих [ Возницына и Боруха ] казнить и сжечь, дабы иные невежественные и безбожные люди, видя сие, не отвратились от Христианский закон, и такие обольстители, как вышеупомянутый еврей Борух, не посмеют увести их от христианского закона и обратить в свои законы». Аутодафе состоялось в Петербурге, на площади, в присутствии большого скопления зрителей, 15 июля 1738 года.

Одного этого единичного случая было достаточно, чтобы возродить в правительственных кругах Петербурга закоренелую московскую ненависть к «некрещеным евреям» и оправдать дальнейшее насилие над ними. Властям стало известно, что, вопреки указу 1727 г., в Малороссии по-прежнему проживает множество евреев, нанятых в имениях русских помещиков арендаторами и трактирщиками. Установлено также, что евреи, приезжавшие из польской части Украины на ярмарки, во многих случаях навсегда осели в Малороссии. Правительство нашло такое положение вещей невыносимым. В 1739 г. Сенат постановил об изгнании евреев из Малороссии, куда они в последние годы проникли «с другой стороны Днепра». В ответ на этот сенаторский рескрипт Малороссийская Военная канцелярия сообщила, что немедленное изгнание евреев чревато опасностью, в связи с идущей в то время войной с Турцией, «так как нынешнее изгнание их может сопровождаться путем шпионажа». Кабинет министров, действуя по представлению Сената, принял резолюцию, что «изгнание евреев должно быть отложено до окончания настоящей турецкой войны». Когда война закончилась, в 1740 году императрица Анна издала указ о приведении в исполнение отложенного изгнания. Число евреев, подлежащих изгнанию, составило 292 человека мужского пола и 281 человека женского пола, проживавших в 130 поместьях, всего горстка из 573 еврейских душ, получивших приют на окраинах России.

3. Елизавета Петровна и первые годы Екатерины II.

Политика религиозной нетерпимости усердно проводилась в царствование Елизаветы Петровны (1741-1761). В царствование этой императрицы, делившей свое время между церковными службами и придворными балами, усилились гонения на иноверцев. По повелению Святейшего Синода и Сената греческое православие стало распространяться среди языческих народностей Востока, а те из них, которые под влиянием татар приняли магометанство, подвергались штрафам, если не приняли религию. государства. В надежде подавить магометанскую пропаганду был отдан приказ о сносе мечетей во многих селах Казанской и Астраханской губерний. Разрушение мечетей было остановлено только страхом перед турецкой репрессией, «для того, чтобы этот слух не достиг тех стран, в которых среди магометан живут приверженцы греко-православного толка, и чтобы существующие там церкви не пострадали». угнетение».

Такому же обращению подверглись и евреи, жившие в окраинных губерниях: одной рукой их выгоняли, а другой вталкивали в двери церкви. В конце 1741 года Елизавета Петровна издала замечательный указ. Ссылаясь на указ 1727 г. об изгнании евреев, императрица сообщает, что «теперь стало нам известно, что некоторые евреи в нашей империи, и особенно в Малороссии, продолжают жить там под всякими предлогами, занимаясь делами или в содержании постоялых дворов и кабаков, от которых никакой пользы нет, но, исходя из таких ненавистников имени нашего Спасителя Христа, только крайний вред может достаться нашим верным подданным». Поэтому императрица «милостивейше» повелевает, чтобы

со всей нашей Империи, как из городов, сел и деревень великороссийских, так и из малороссийских, все евреи мужского и женского пола, какого бы звания и достоинства они ни были, по издании сего указа нашего, немедленно депортированы со всем их имуществом за границу и впредь ни под каким предлогом не допускаются в нашу Империю ни для каких целей; если они не захотят принять христианскую религию греческого толка. Таким [евреям], приняв крещение, будет позволено жить в нашей Империи, но им не будет позволено выезжать за пределы страны.

Указ должен был быть напечатан и обнародован по всей Империи, чтобы получить широкое распространение в народе и внушить русским массам подобающее отношение к «ненавистникам имени Спасителя нашего Христа».

Однако императрица и ее высокопоставленные суфлеры просчитались неверно. Жестокий указ об изгнании не привлек ни одного еврея в лоно Элладской православной церкви, а указанная в указе причина изгнания, «крайняя обида», нанесенная врагами Христа «верным подданным нашим», не нести убеждение к последнему. Указ был разработан, в частности, для «выгоды» жителям двух пограничных губерний Малороссии и Ливонии путем устранения евреев из их среды. Эти жители, однако, через своих местных представителей заявили, что такая «благотворительность» приведет их только к их разорению. Из Малороссии греческие сборщики таможенных пошлин жаловались Сенату, что репрессии против евреев, препятствовавшие их торговым визитам в Польшу, нанесли большой ущерб государственным доходам за счет снижения доходов от ввозимых товаров, что внезапная высылка Евреи, связанные с купцами-христианами деловыми интересами и денежными обязательствами, разорят обе стороны, и что поэтому необходимо оставить за евреями их прежнее право свободного въезда в Малороссию для торговых целей.

Еще более энергичные представления были отправлены в Сенат из прибалтийской провинции Ливония. Губернаторское управление губернии и магистрат города Риги заявили, что в соответствии с изданным указом евреям, проживающим в предместье Риги и окрестных уездах, приказано в шестинедельный срок выехать, но что это изгнание должен был нанести большой ущерб казне и погубить весь торговый класс. Ибо польские кастрюли и купцы, имевшие своих еврейских маклеров в Риге, перестанут покупать там свои товары и предпочтут ввозить их с помощью изгнанных еврейских посредников из Германии, чтобы «торговля в Риге упала», и торговля может быть полностью разрушена», русские купцы оказались не в состоянии найти покупателей для «товаров, ввозимых морем». Поэтому ливонцы просили предоставить евреям свободный вход в Ригу для ведения бизнеса, но только в качестве временных жителей.

Под впечатлением этих представлений Сенат представил императрице доклад, в котором пытался убедить ее, что ради «содействия торговле», увеличения доходов казны и охраны интересов христианского населения в «пограничных местностях», необходимо было удовлетворить просьбы украинцев и ливов и предоставить евреям свободный доступ в обе провинции и в другие места на границе, чтобы они могли вести временные дела во время ярмарок, эта привилегия действовавшая ими в Малороссии с 1728 г. в силу прежних имперских указов. Елизавета Петровна читала эти убедительные доводы Сената, но, ослепленная религиозным фанатизмом, отказывалась обращать на них внимание. По докладам, представленным сенатом, она в декабре 1743 г. поставила следующую лаконичную резолюцию: «От врагов Христовых я не желаю ни выгоды, ни выгоды».

Сенату ничего не оставалось, как подчиниться деспотической воле императрицы. Через месяц, в январе 1744 г., был издан указ, требующий принять немедленные меры к выявлению евреев в Малороссии, Ливонии и других местах и изгнанию всех, кроме желающих креститься.

Впредь, — гласит указ сенатора, — названные евреи никоим образом, ни при каких условиях и ни для какой цели не допускаются в Россию, хотя бы для ярмарок или только на короткое время; никакие представления об их приеме не должны быть далее направлены в Сенат, и Сенат должен быть должным образом проинформирован, когда все вышеупомянутые [евреи] будут изгнаны.

Таким образом, Елизавета Петровна очистила эти губернии от их еврейского населения, где оно, к добру или к худу, жило задолго до присоединения их к России. Современный историк подсчитал, что до него (1753 г.) из России было изгнано около 35000 евреев.

Фанатичная императрица с бдительностью инквизитора искала малейшие следы иудаизма в своей империи. С 1731 г. в Петербурге жил ученый врач по имени Антонио Санчес, по-видимому, сефард-марано, тайно исповедовавший иудаизм. Первоначально приглашенный из Голландии, Санчес занимал в Петербурге должность лейб-медика при дворах Анны Иоанновны и ее преемников, а также заведовал в то же время медицинским ведомством армии. Впоследствии он стал членом Академии наук и написал ряд медицинских работ, которые привлекли к нему внимание ученого мира. В 1749 г. Санчес был внезапно уволен из Академии наук и вынужден перенести свою обитель в Париж. Похоже, что императрица Елизавета раскрыла тайное «преступление» своего телесного врача, заключавшееся не что иное, как в его верности иудаизму. «Насколько мне известно, — писал президент Академии Разумовский Санчесу, — вы не виновны ни в каком преступлении против ее императорского величества или против каких-либо ее интересов. совести терпеть в Академии человека, который оставил знамя Христово и примкнул кряду сражающихся под знаменем Моисея и ветхозаветных пророков». Когда известный математик Эйлер услышал об исключении Санчеса, он написал: «Я сомневаюсь, что удивительные действия такого рода поспособствуют репутации Российской академии наук».

Пожалуй, в тогдашних правительственных кругах России не было никого, кто был бы так готов осудить эту злонамеренную политику, вдохновленную византийским клерикализмом, как культурная «западница» императрица Екатерина II. (1762-1796). Тем не менее в первые годы своего царствования она оказалась не в силах изменить политику, уже освященную традицией и считавшуюся «национальной» и истинно русской. Екатерина II, стремясь оправдать низложение своего мужа, пруссофила Петра III, была вынуждена в первые годы своего царствования действовать вопреки собственным убеждениям и изображать из себя национальную правительницу, стремящуюся пойти по стопам ее православных предшественников. Мы черпаем информацию об этом факте из ее собственных воспоминаний, в которых, говоря о себе в третьем лице, она делает следующее признание:

На пятый или шестой день после своего восшествия на престол Екатерина II. прибыл в Сенат. Случилось так, что на повестке дня той сессии стоял вопрос о допуске евреев в Россию. Сенаторы единодушно заявили, что их допущение полезно, но Екатерина, ввиду тогдашних обстоятельств, затруднилась дать свое согласие. На помощь ей пришел сенатор граф Одоевский. Он встал и сказал: «Прежде чем принять решение, может быть, Ваше Императорское Величество согласится увидеть автограф решения, который по подобному случаю был дан императрицей Елизаветой». Екатерина велела принести документы и обнаружила, что императрица Елизавета, движимая благочестием, написала на полях: «От врагов Христовых не желаю ни выгоды, ни выгоды». Необходимо заметить, что со времени восшествия Екатерины на престол прошло меньше недели. Она была поставлена на него для защиты греческой православной веры; ей приходилось иметь дело с благочестивым народом и с духовенством, которому еще не были возвращены его имения и которым вследствие этой неподходящей меры не на что было жить. Умы, как это всегда бывает после такого великого потрясения (насильственной смерти Петра III), были в состоянии сильного возбуждения. Начать ее правление с приема евреев вовсе не помогло бы успокоить их умы; объявить его вредным также было невозможно. Екатерина поступила просто: когда генерал-прокурор собрал голоса и обратился к ней за решением, она сказала ему: «Желаю, чтобы это дело было отложено на другое время». Так часто бывает, что недостаточно быть просвещенным, иметь благие намерения и даже силу их осуществить.

Таким образом, вопреки единодушному мнению Сената, что прием евреев выгоден России, и вопреки собственному либеральному настроению Екатерины II. оставил еврейский вопрос в прежнем виде, боясь возбудить против него негодование реакционной части русского народа. В том же году, 4 декабря 1762 г., императрица, издавая манифест, разрешающий всем иностранцам путешествовать и селиться в России, добавила роковую формулу: кроме Жидов («кроме евреев»).

Через два года, в 1764 г., Екатерина II. получил прошение от малороссийских дворян и старост, которые вместе с гетманом ходатайствовали о восстановлении автономных «древних прав» Малороссии, грубо нарушенных русским правительством. Из двадцати пунктов документа один относится к евреям. Представители малороссийского народа заявляют, что закон о запрете въезда евреев в их губернию нанес большой ущерб местной торговле, так как евреи, «будучи жителями соседнего государства, принимают очень большое участие в малороссийской торговле, покупая товары Малороссии по гораздо большей цене, а иностранные товары по меньшей цене, по сравнению с той, которая сейчас господствует». Петиция заканчивается такими словами:

Пожаловать упомянутым евреям поселение в Малороссии, с тем не смеем беспокоить ваше императорское величество. Все, что мы делаем, это смиренно молим о том, чтобы ради развития малороссийской торговли разрешить евреям посещать Малороссию для свободных торговых сделок.

Прошение не было удовлетворено даже Екатериной II. " не смел " отменить инквизиторское постановление Елизаветы Петровны против «врагов Христовых».

Именно в таких условиях произошло событие, знаменующее собой критический момент в истории еврейского народа. Начиная с 1772 года Россия стала приобретать в наследство разваливающуюся Польшу. Страна, которая боялась нескольких тысяч евреев, теперь была вынуждена принять их сразу десятками тысяч, а вскоре после этого и сотнями тысяч. Дальнейшая история покажет, каким образом Россия пыталась разрешить этот конфликт между своими антиеврейскими традициями и необходимостью укрывать в своих владениях крупнейший центр еврейской диаспоры.

ГЛАВА VIII ПОЛЬСКОЕ ЕВРЕЙСТВО В ПЕРИОД РАЗДЕЛОВ

1. Евреи Польши после первого раздела

Накануне великого кризиса, охватившего евреев Западной Европы после Французской революции, огромный еврейский центр в Восточной Европе находился в состоянии политического и социального распада. Мы имеем в виду положение польского еврейства в промежутке между первым разделом Польши и вторым (1772-1793 гг.).

Только что была проведена первая вивисекция больного организма Польской Республики. Россия отрубила один фланг — губернию Белой Руси^[60]; Австрия захватила Галицию, а Пруссия присвоила себе Померанию и часть провинции Позен. Соответственно компактный организм польского еврейства был разделен между тремя державами. Одна часть этой огромной массы, жившая замкнутой и совершенно самобытной жизнью, вдруг стала объектом «реформаторских» экспериментов в лаборатории Иосифа II. Другая часть оказалась в роли «терпимого» населения в королевских казармах Фридриха II, который был бы рад получить польские провинции без их еврейского населения. Третья часть попала под власть России, страны, еще не примирившейся с присутствием горстки евреев на границе своей империи, в Малороссийской губернии.

То, что осталось от польского еврейства после хирургической операции 1772 г., испытало на свой лад все предсмертные муки обреченной Речи Посполитой, которой суждено было пережить еще два раздела. Умирающая Польша беспокойно металась, пытаясь продлить свое существование постановлениями Постоянного совета или реформами Четырехлетнего сейма (1788-1791).^[61]В связи с общими реформами в стране ощущалась необходимость излечения старой специфической болезни Польши — еврейского вопроса. Финансовый комитет Четырехлетнего сейма собрал всю доступную информацию о количестве евреев в сокращенном королевстве и их экономическом и культурном статусе.

Ниже приводятся результаты этого официального расследования, воплощённые в отчёте одного из членов комиссии, известного историка Фаддея Хацкого, специально изучившего еврейскую проблему.

Официально число евреев, проживавших в Польше и Литве около 1788 года, составляло 617 032 человека. Чацкий, подкрепленный целым рядом дополнительных данных, справедливо указывает, что, благодаря тому, что фискальные соображения заставляли народ уклоняться от официальной переписи, фактическое число евреев достигло по меньшей мере 900 000 душ обоего пола. Этот расчет в основном согласуется с авторитетным заявлением Бутрымовича, члена «еврейской комиссии», назначенной Четырехлетним сеймом. Ибо, согласно этому заявлению, евреи Польши составляли восьмую часть всего населения, последнее насчитывало 8 790 000 душ. Еврейское население, составлявшее, таким образом, почти миллион человек, быстро росло благодаря бывшему в то время обычаю ранних браков. Этот же обычай, с другой стороны, был причиной увеличения смертности среди еврейских детей и постоянно растущего физического ухудшения подросткового поколения. Школьная подготовка еврейских детей ограничивалась изучением религиозной литературы иудаизма, особенно Талмуда.

Что касается торговли, то евреи фигурировали в ней в следующих пропорциях: в их руках находилось 75% всего вывоза Польши и 10% ввоза. Расходы на жизнь еврейского бизнесмена были в два раза меньше, чем у его товарища-купца-христианина, что позволяло еврею продавать свои товары по гораздо более низкой цене. Банкротство было более частым среди еврейских бизнесменов, чем среди христиан. В провинциях за пределами Великой Польши половину всех ремесленников составляли евреи. Среди них было особенно много сапожников, портных, меховщиков, ювелиров, плотников, резчиков по камню и парикмахеров. Во всей стране только четырнадцать еврейских семей занимались сельским хозяйством. Богатство среди евреев очень редко сохранялось в течение нескольких последовательных поколений в одной и той же семье из-за частых банкротств и склонности к рискованным спекуляциям. Двенадцатую часть еврейского населения составляли «бездельники», то есть люди без определенного занятия. Шестидесятая часть состояла из нищих.

К этим выводам, основанным на официальных данных, а также на наблюдениях со стороны, необходимо добавить важный факт, что одним из главных занятий евреев в то время была торговля спиртным, т. е. содержание кабаков в городах и деревни. Что касается помещичьих имений, то продажа спиртных напитков была тесно связана с арендой земли и ведением хозяйства. Сдавая в аренду у знатного землевладельца различные предметы аграрного богатства, как-то молокозаводы, пастбища, лес и т. д., еврей в то же время обрабатывал «пропинацию», право перегонки и продажи спирта в кабаках и постоялых дворах. Эти занятия часто выливались в столкновение между евреем и крестьянином, тем холопом-изгоем, которого гнало в трактир не богатство, а крайняя нищета и страдания, навязанные ему тяжелой рукой помещика-аристократа. Последняя стадия экономического упадка крестьянина наступала у дверей таверны, и, следовательно, еврейский торговец спиртными напитками считался грабителем крестьян. Это обвинение против евреев было выдвинуто рабовладельческими магнатами, которые были настоящей причиной обнищания своих крепостных крестьян и прикарманивали доходы от «пропинации», которую они отдавали евреям.

Что касается самих евреев, то нет сомнения, что торговля спиртным действовала на них деморализующе. Положение еврейского арендара, зажатого между расточительным и чудаковатым паном, с одной стороны, и забитым хлопом, с другой, было далеко не завидным. Арендар в глазах помещика был не более чем слугой, с которым обращались в его руках не лучше, чем с хлопом. Если случайно дороги или мосты в поместье оказывались в плохом состоянии, арендатор иногда подвергался за это телесным наказаниям. Когда пан участвовал в одной из своих частых оргий, первыми жертвами его безрассудства стали арендар и его семья. Хорошую иллюстрацию дает запись в дневнике волынского помещика от 1774 года:

Аренда Гершко^[62] остался недополученным с прошлого срока девяносто один талер. Я был вынужден присоединить свой товар. По пункту договора я имею право, в случае неуплаты, держать его с женой и детьми в тюрьме сколько захочу, пока он не заплатит. Я приказал заковать его в цепи и запереть в свинарнике вместе со свиньями; жену и бахуров [младших сыновей] я оставил на постоялом дворе, кроме младшего сына Лайзе [Лазаря]. Последнего я взял в поместье и обучил [католическому] катехизису и молитвам.

Упомянутого мальчика заставляли креститься и есть свинину. Только приезд евреев из Бердичева, отпустивших долг арендатора, спас отца от заточения, а сына от насильственного обращения.

Интересно исследовать причины, побудившие еврейское население к незавидным занятиям арендой земли и торговлей спиртными напитками в сельской местности. Составляя лишь одну восьмую часть населения Польши, евреи давали 50 % всего числа ремесленников в королевстве и 75 % тех, кто занимался экспортной торговлей — экспортом, заметим, сельскохозяйственных продуктов, таких как лес, лен, шкуры и все виды сырья. Всех этих занятий было явно недостаточно для их содержания. В Польше не меньше, чем в Западной Европе, ни торговые гильдии, ни профсоюзы, состоявшие в значительной степени из немцев, не допускали в свои корпорации еврейских ремесленников и купцов, в результате чего сфера деятельности евреев была крайне ограничена.

Те же горожане и торговцы также составляли преобладающую часть в составе магистратов, и в большинстве городов в их власти было выдавать или отказывать своим конкурентам-евреям в разрешении на занятие торговлей или ремеслами. Пункт польской парламентской конституции 1768 г., который ставил экономическую деятельность евреев в городах под контроль магистратов, мог быть буквально продиктован последними. Это работало следующим образом:

В то время как евреи наносят невыносимый ущерб городам и горожанам и отнимают у них средства к существованию..., пусть будет решено, что во всех городах и местечках, в которых евреи не имеют особых, конституционно гарантированных привилегий, они вынуждены вести себя в соответствии с соглашениями, заключенными с муниципалитетами, и им запрещается под страхом серьезных штрафов присваивать себе какие-либо дальнейшие права.

Само собой разумеется, что эти «соглашения» с христианскими дельцами заключались, как правило, не в чем ином, как в запрещении или ограничении местной еврейской конкуренции. Таким образом, творцами парламентской конституции, помещиками и горожанами, были те, кто выгнал евреев из городов и загнал их в аренду земли и винную торговлю.

Парламентская конституция 1775 года, которая была обнародована после первого раздела Польши и учредила высший административный орган, Постоянный совет, увеличила еврейский налог на душу населения с двух гульденов до трех, взимаемый как с мужчин, так и с женщин, включая новорожденный. Она также предприняла попытку, хотя и не по жестокому образцу Западной Европы, наложить определенные ограничения на еврейские браки. Раввинам запрещалось совершать брачные обряды для евреев, которые не занимались одним из законных занятий, таких как ремесло, торговля, сельское хозяйство или физический труд, или которые не могли указать свои источники средств к существованию. В скобках можно отметить, что этот закон никогда не применялся на практике.

В древней Польше никогда не было «черты оседлости», евреям просто запрещалось проживать в нескольких так называемых «привилегированных» городах. Одним из таких запретных мест была столица Варшава. Евреи долгое время были лишены права постоянного поселения в этом городе. Им разрешалось пребывать там лишь временно во время заседаний различных сеймов, одновременно с которыми, как правило, приурочивались торговые ярмарки.

Парламентская конституция 1768 г., санкционировав этот «древний обычай» временно допускать евреев в Варшаву, приводила в качестве причины «общее благо и необходимость снижения высокой стоимости товаров», причем эта высокая стоимость неизменно проистекала из отсутствия Еврейский конкурс. В столице вошла в обычай следующая процедура: за две недели до открытия сейма кронмаршал извещал жителей Варшавы трубными звуками о том, что приезжим евреям разрешается заниматься торговлей и ремеслами, а через две недели после окончания заседания трубные звуки сейма снова возвестили о том, что евреям пора бежать. Тех, кто медлил с выездом из города, выгоняла полиция. Однако, как правило, ссыльным удавалось под всевозможными предлогами вернуться на следующий день после высылки в качестве вновь прибывших, и они продолжали проживать в городе еще несколько недель, «уговорив» инспекторов маршал. В результате кронмаршал Любомирский установил систему билетов для посещения евреев, каждый билет стоил серебряный грош, что давало право на пятидневное пребывание в столице. Без такого билета ни один еврей не осмеливался показаться на улице. Сбор с этих билетов приносил маршальской казне около 200 000 гульденов в год.

Когда некоторые из высокопоставленных польских сановников, владевших целыми районами в Варшаве, открыли, что еврейское бесправие можно обменять на деньги, они стали за определенную плату давать евреям разрешение поселиться в их поместьях, что лежал за городскими валами. Так постепенно возникло поселение, известное под названием Новый Иерусалим. Христианские бюргеры Варшавы подняли ужасный протест, требуя буквального применения закона, запрещающего евреям постоянно селиться в столице. После этого Любомирский принял строгие меры против евреев, несмотря на протесты высокопоставленных домовладельцев и несмотря даже на вмешательство короля. 22 января 1775 г. евреи были изгнаны из Варшавы; их дома в Новом Иерусалиме были снесены, а все их имущество передано в арсенал или в казармы, где оно было продано с публичных торгов.

Это был тяжелый удар по торговому еврейскому населению, которое теперь было отрезано от политического и промышленного центра страны. Евреи снова были вынуждены довольствоваться временными визитами в течение короткого срока парламентских сессий. С течением времени прежнее уклонение от закона снова вошло в моду. В 1784 г. администрация по призыву магистрата вновь взялась за очистку столицы от евреев. Ситуация несколько изменилась к концу 1788 г., когда начал свои заседания Четырехлетний сейм. Евреи были склонны полагать, что, поскольку сейм заседал постоянно, их право на проживание в столице уже не ограничивалось сроком. Соответственно, евреи стали стекаться в Варшаву, и вскоре несколько тысяч из них собрались в центре города. Это, конечно, вызвало гнев горожан и магистрата против вновь прибывших, что впоследствии привело к кровавому конфликту.

Таким образом, закон и жизнь постоянно противоречили друг другу, жизнь превращала закон в фикцию всякий раз, когда он противоречил ее требованиям, а закон наносил ответные удары, время от времени нанося жизни.

Миллион евреев вдавливался в восемь миллионов туземного населения, как клин, который, войдя однажды, уже не мог сдвинуться с места. Ибо, заняв первоначально пустующее место торгового сословия, евреи на протяжении многих веков служили, так сказать, связующим звеном между двураздельной нацией дворян и крепостных. Теперь новый клин, христианский средний класс, пытался вытеснить еврейский элемент, но потерпел неудачу в своих усилиях. Ибо еврейское население неразрывно сплелось с экономическим организмом Польши, оставаясь при этом чуждым ее национальным и духовным устремлениям. Такова была трагическая сторона еврейского вопроса в Польше периода разделов.

Глубоко потрясенная катастрофой 1772 г., Польша принялась за реформы как за средство спасения. Она стремилась искупить свои старые грехи и начать новую жизнь. Здесь она оказалась лицом к лицу с еврейской проблемой: огромное и компактное население разного происхождения и вероисповедания, с автономной общинной жизнью, с отдельным языком, со своими обычаями и нравами, было рассеяно по всему королевству. и переплетается со всеми отраслями экономической деятельности. Это обособленное население, которое польское законодательство не меньше, чем надменность дворянства и нетерпимость церкви отчуждали от политической и гражданской жизни, сохранилось как пережиток старого порядка, который теперь шатался к своему падению. Правящий класс, вызвавший такое положение вещей, естественно, не хотел признавать своей ответственности за разложение Польши, и поэтому вина была возложена на плечи евреев, несмотря на то, что их положение было лишь продукт общей кастовой структуры нации. И когда в порыве раскаяния Польша начала копаться в своем прошлом, она обнаружила, что одним из ее «грехов» был еврейский вопрос, и она стремилась его решить.

В этот момент представились два решения. Одна была репрессивного характера, пронизанная старым духом дворянства и духовенства. Другая имела сравнительно либеральный характер и несла на себе отпечаток политики «принудительного просвещения», проводимой австрийским императором Иосифом II. Первая нашла свое выражение в парламентском проекте Замойского (1778—1780); последнее было представлено предложениями Бутримовича и Чацкого, которые внесли их на либерально настроенный Четырехлетний сейм в 1789 году.

Один из польских историков справедливо замечает, что «знаменитый экс-канцлер [Андреас Замойский ] разработал этот закон скорее с целью избавиться от евреев, чем добиться их слияния с национальным организмом [Польши]». Проект Замойского носит полуканцелярский и полубюрократический характер. Евреям предоставить право проживания в тех городах, в которые они были допущены по прежним соглашениям с муниципалитетами, а другие места открыть им только для временных посещений, для посещения базаров и ярмарок. В городах евреи должны селиться на отдельных улицах, вдали от христиан. Каждый взрослый еврей должен явиться в местную администрацию и предъявить удостоверение о том, что он является либо торговцем, владеющим имуществом минимальной стоимостью в тысячу гульденов, либо ремесленником, арендатором или земледельцем. Те, кто не может доказать свою принадлежность к одной из этих четырех категорий, обязаны покинуть страну в течение года. В случае отказа от выезда добровольно они подлежат аресту и отправке в исправительное учреждение. Более того, автор проекта, повторяя старые церковные предписания, предлагает лишить евреев тех финансово-экономических функций, таких как сдача в аренду коронных земель, государственные контракты и сбор доходов, в которых они могли бы осуществлять некоторую форму контроль над христианами. По той же причине евреям запрещается иметь христианскую помощь и т.д. Принудительное обращение евреев должно быть отвергнуто; тем не менее, уже обращенные должны быть удалены из их старой среды, и им не разрешается даже видеть своих бывших единоверцев, кроме как в присутствии христиан.

Католическое духовенство так понравилось проекту Замойского, что архиепископ Плоцкий подписал его. Подкрепившись церковной и полицейской охраной, Замойский был волен отдать скудную дань духу времени, включив в свой проект принцип неприкосновенности личности и имущества еврея. После связывания еврея по рукам и ногам этими драконовскими правилами действительно не было необходимости оскорблять его дальше.

Совершенно иную позицию занимает анонимный автор польского памфлета, появившегося в Варшаве в 1782 г. под названием «О необходимости еврейских реформ в землях польской короны». Писатель, маскирующийся под псевдонимом «Безымянный гражданин», выступает против регрессивных мер, за законодательство утилитарно-просвещенческого характера. Что касается еврейской религии, то он готов оставить евреям свои догмы, но считает необходимым бороться с их «вредными религиозными обычаями», такими как большое количество праздников, диетические законы и т. д. По его мнению, важно ограничить их общинную автономию, ограничив ее религиозными вопросами, чтобы евреи не образовали государство в государстве. Чтобы стимулировать слияние евреев с польской нацией, их следует заставить использовать польский язык в своих деловых отношениях, отказаться от идишского языка и запретить печатать книги на иврите или ввозить их из-за границы. Что касается экономической стороны, то евреям следует запретить содержать постоялые дворы и продавать в них спиртные напитки, оставив им открытыми только ремесла, честный бизнес и земледелие. Таким образом, проект «Безымянного гражданина» стремится сделать евреев «безобидными» путем принудительного объединения, точно так же, как предыдущий проект Замойского пытался достичь той же цели путем принудительной изоляции. После «безобидного» еврея можно признать достойным получения равных прав со своими христианскими согражданами.

Нетрудно разглядеть в этом проекте влияние политики Иосифа II, который аналогичным образом стремился произвести «улучшение» еврея посредством принудительного просвещения и его слияния с местным населением в качестве предварительного условия для достижения им равноправия. права. Создается впечатление, что проект был встречен дружелюбно в прогрессивных кругах польского общества, воодушевленных идеями восемнадцатого века. Анонимный памфлет появился во втором издании в 1785 г., а третье издание было опубликовано в 1789 г. Бутримовичем, депутатом Четырехгодичного сейма, добавившим свои комментарии. Через год Бутримович извлек из своего издания проект еврейской реформы и представил его комитету сейма, который тогда заседал в разгаре Великой французской революции.

Что касается внутренней жизни этой еврейской массы в миллион душ, то она являет то же печальное зрелище распада. Социальная гниль среды, яд разлагающегося тела Польши, проникли в еврейскую жизнь и стали подтачивать ее некогда столь прочно укоренившиеся устои. Общинная автономия, которая была опорой общественной еврейской жизни, безошибочно разваливалась. В юго-западной области, в Подолии, Волыни и Галиции, — последняя была аннексирована Австрией, — она была разрушена великим религиозным расколом, произведенным хасидизмом. Кахальская организация шаталась к своему падению либо из-за разделения общины на две враждебные фракции, хасидов и миснагдим, либо из-за инертности хасидского большинства, которое, слепо подчиняясь велениям цадиков, было неспособно социальная организация. На северо-западе, в Литве и Белоруссии, ставшей русской провинцией, партия раввинов, шедшая рука об руку с кагалскими властями, превосходила силы хасидизма. Тем не менее организация «Кагал» была заражена общим процессом вырождения, охватившим всю страну в период разделов. Еврейская плутократия последовала примеру польских сковородок в эксплуатации бедных рабочих масс. Раввинат, как и польское духовенство, обслуживал богатых. Светская и церковная олигархия, контролировавшая кагал, подвергала общину возмутительно несоразмерному начислению государственных и общинных налогов, возлагая основное бремя на бедные классы и тем самым ставя их на грань разорения. Парнасимов, или надзирателей общины, а также раввинов иногда признавали виновными в растратах, ростовщичестве и шантаже.

Угнетение кагалской олигархии доходило до таких масштабов, что страдающие массы, не помня о традиционном запрете обращаться в «суды язычников», часто стремились добиться возмещения ущерба от христианской администрации против этих еврейских сатрапов. В 1782 г. представители низших сословий, в основном ремесленники, еврейского населения Минска подали в Литовский финансовый трибунал жалобу на местную кагалскую администрацию, которая «совершенно разоряла минскую общину». Они утверждали, что вожди кагалов присваивали поступления от налогов, а излишки присваивали в свою пользу, что посредством херема (отлучения от церкви) они выжимали из бедняков всевозможные доходы и присваивали их кровные гроши. Заявители добавляют, что за попытку разоблачить проступки кагала перед администрацией они были арестованы, заключены в тюрьму и выставлены в синагоге по приказу надзирателей кагала.

В Вильно, столице Литвы, прославленной как за аристократичность ума, так и за аристократичность происхождения, произошел раскол в рядах самой кагалской олигархии. Почти двадцать лет шел конфликт между раввином, неким Самуилом Вигдоровичем (сыном Авигдора), и кагалом, или, вернее, между раввинской партией и кагаловской партией. Раввин был осужден за коррупцию, пьянство, необъективные судебные решения, лжесвидетельство и так далее. Тяжба между раввином и кагалом ранее была передана в арбитражный суд, а также на конференцию литовских раввинов. Поскольку волнения и волнения в городе не утихали, обе стороны обратились в 1785 г. к Радзивиллу, виленскому воеводе, который принял решение в пользу кагала и уволил раввина с должности.

Простой народ, стоявший между двумя воюющими сторонами, был особенно ожесточен по отношению к кагалу, злоупотребления и злодеяния которого превышали всякую меру. Несколько позже, между 1786 и 1788 годами, появился поборник народного дела в лице Симеона Вольфовича (сына Вольфа), который, выступая в качестве выразителя еврейских масс Вильно, должен был бороться и страдать от их имени. Чтобы отвратить преследования со стороны кагала, Вольфовичу удалось добиться от короля Станислава Августа «железной грамоты», гарантирующей неприкосновенность личности и имущества ему и всему еврейскому сообществу, «которую тирания кагала довела до грани разорения». Это не помешало кагалским властям подвергнуть Симеона ерему и занести его имя в «черную книгу», а воевода, перешедший на сторону кагалских тиранов, отправил мятежного поборника народа в тюрьму Несвижа (1788 г.). Оттуда заключенный направил свой меморандум Четырехлетнему сейму, подчеркивая необходимость коренного изменения общинной организации евреев и призывая к упразднению кагалской власти, так тягостно давившей на народ. Эта борьба между кагалом, раввинатом и простым народом потрясла до основания социальную организацию евреев Литвы незадолго до присоединения этой страны к Российской империи.

Мрачную картину поведения общинной олигархии дает один из немногих широко мыслящих раввинов того периода:

Вожди [раввины и старейшины] потребляют приношения народа и пьют вино за наложенные ими штрафы. Имея полный контроль над налогами, они оценивают и отлучают [своих противников]; они вознаграждают себя за свою общественную деятельность всеми имеющимися в их распоряжении средствами, как открыто, так и тайно. Они ни шагу не делают без взятки, а бедняки несут бремя... Ученые угождают богатым, а что касается раввинов, то они имеют только презрение друг к другу. Изучающие Талмуд презирают тех, кто занимается мистикой и каббалой, в то время как простой народ принимает свидетельство того и другого и делает вывод, что все ученые позорят свое призвание... Богатые ценят благосклонность польских кастрюль выше добра. мнение о лучших и знатнейших среди евреев. Богатый еврей не ценит честь, оказанную ему ученым, но хвастается тем, что ему разрешили войти в особняк польского дворянина и посмотреть его сокровища.

Раввин жалуется, в частности, на то, что состоятельные классы одержимы любовью к зрелищам; что женщины носят жемчужные нити на шее и одеваются в разноцветные ткани.

Воспитание молодого поколения в хедерах и иешибах опускалось все ниже и ниже. Об обучении элементам светской культуры не могло быть и речи. Еврейская школа носила чисто раввинистический характер. Правда, талмудическая схоластика обостряла интеллект, но, не давая конкретных сведений, часто смущала ум. Хасидизм оторвал огромный кусок территории от господства раввинизма, но что касается образования, то он был бессилен создать что-либо новое. Религиозные и национальные чувства польского еврейства претерпели глубокую трансформацию в руках хасидизма, но эта трансформация заманила евреев назад, в дебри мистического созерцания и слепой веры, подрывающей как рациональное мышление, так и любые попытки социальных реформ.

В последние два десятилетия восемнадцатого века, когда знамя воинствующего просвещения развевалось над немецким еврейством, ожесточенная война между хасидами и мифнагдами бушевала по всей линии в Польше и Литве, в результате чего сознание политического Кризис, через который тогда проходило польское еврейство, затуманился, а призыв Запада к просвещению и прогрессу замолк. Призрак немецкого рационализма, промелькнувший на горизонте польского еврейства, вызвал ужас и ужас в обоих лагерях. Быть «берлинцем» было синонимом отступничества. Некий Соломон Маймон был вынужден бежать в Германию, чтобы получить доступ к миру новых идей, на которые в Польше было табу.

2. Период четырехлетнего сейма (1788-1791 гг.)

Первый год Французской революции совпал с первым годом польской реформы. В Париже Женеро были преобразованы под давлением революционного движения из классового парламента в национальное собрание, представляющее нацию в целом. В Варшаве новореформаторский сейм, именовавшийся Четырехлетием, или Великим, хотя по существу представлял собой шляхетский парламент и оставался строго в рамках старой классовой организации, тем не менее отражал влияние французских идей в их дореволюционном аспекте. Третье сословие, бюргерское, стучалось в двери Польской палаты, требуя равных прав, и одна из главных парламентских реформ состояла в том, чтобы уравнять бюргеров с шляхтой в их гражданских, хотя и не в политических, прерогативах.

Два других вопроса внутренней жизни Польши привлекли внимание законодателей, тронутых духом реформ: аграрный и еврейский вопрос. Первое обсуждалось и приводилось к решению, которое не могло не отвечать интересам рабовладельцев-помещиков. Что касается еврейского вопроса, то он всплыл на мгновение на бурных заседаниях Четырехлетнего сейма и, как нечисть, был сослан в самый дальний угол Польской палаты, в особую «депутацию» или комиссию, где и застрял. навсегда, не найдя решения.

Было бы несправедливо полностью приписывать эту неудачу консервативному умонастроению польских омолаживающих. На пути радикальных реформ стоял еще один фактор. Над головой Польши висел обнаженный меч России, а Россия была против внутреннего возрождения страны, которая, претерпев один раздел, должна была подать второе и третье блюдо к столу великих держав. Четырехлетний сейм был протестом против гнетущего покровительства России, олицетворяемого ее Резидентом в Варшаве, и имел своей главной целью подготовку страны к неизбежной борьбе с ее могущественным соседом. «Собравшиеся в парламенте сословия» должны были думать о реорганизации армии и пополнении военного бюджета, а не о проведении внутренних реформ.

Но за стенами палаты бурлил и пенился поток общественного мнения. Наряду с законодательным собранием заседал литературный парламент, знаменитый памфлет «Литература четырехлетнего сейма», отражавший либеральные течения восемнадцатого века. Одна только «Колонтайская кузница», бывшая, так сказать, издательством реформаторов, наводнила страну памфлетами и листовками, затрагивающими все вопросы, связанные с социальным переустройством польского государства. Десятки брошюр частично или полностью касались еврейского вопроса. Обсуждение проектов «еврейской реформы» велось с напряженным азартом, заменяя собой парламентские дебаты.

Толчком к литературному обсуждению еврейского вопроса послужила упомянутая ранее брошюра, опубликованная Бутримовичем, представителем города Пинска в сейме, выступавшим главным поборником возрождения польского еврейства. Издание состояло из перепечатки известной брошюры «Безымянный гражданин», которая была распространена в двух изданиях. Бутрымович дал брошюре новое название («Способ превращения польских евреев в полезных граждан страны») и украсил ее собственными комментариями. Таким образом, популярный член сейма скрепил печатью своего одобрения проект реформы, основанный на предположении, что евреи в их нынешнем состоянии наносят ущерб стране не из-за своего внутреннего устройства, а из-за из-за их воспитания и образа жизни, а также из-за того, что их политическое и духовное возрождение должно было предшествовать их связи с гражданской жизнью. Предлагаемые реформы сводились к следующим мерам: поощрять полезные занятия среди евреев, такие как земледелие и ремесла, и удалять их из отвратительной торговли спиртными напитками; бороться с их обособленностью, ограничивая их кагалскую автономию; заменить диалект идиш польским языком в школе и в бизнесе; запретить ношение отличительных костюмов и ввоз книг на иврите из-за границы. Этот проект реформы был дополнен Бутримовичем в одной особенности: евреев нельзя было принимать на военную службу лично, пока просвещение не превратило их в патриотов, готовых служить отечеству.

Но даже этот проект, хотя и проникнутый духом меценатства и принудительной ассимиляции, многие представители передового польского общества сочли слишком уж либеральным. В одном из прогрессивных польских журналов были опубликованы «Размышления о еврейской реформе, предложенной Бутримовичем» (декабрь 1798 г.). Автор «Размышлений» признает в проекте известную долю «политического здравого смысла», но критикует его автора за то, что «в своем великом рвении к охране прав человека он проявляет слишком много снисходительности к недостаткам евреев». Анонимный журналист, в свою очередь, требует полного уничтожения кагала и ограничивает действия еврейских общин осуществлением чисто общинной автономии. Он также считает необходимым ограничить розничную торговлю между евреями в городах, чтобы они, вытесненные из торговли, были склонны к занятиям ремеслами и земледелием.

Некоторые авторы журналов отзывались о евреях гораздо резче и использовали тон, граничащий с антисемитизмом. Знаменитый святитель Сташиц, автор «Предостережения Польше» (Варшава, 1790 г.), имевший репутацию демократа, именует евреев «летней и зимней саранчой для страны» и высказывает убеждение, что только в в среде, в которой поощряется праздность, могло бы найти пристанище это «сонм паразитов», совершенно забывая, что эти «паразиты» создали торговлю страны, расколотую между дворянами и крепостными.

Большинство этих хулителей соглашались в одном, что недостатки евреев могут быть излечены только «преобразованием» их жизни сверху. Древняя историческая нация, веками ведавшая своими делами, представлялась неким сбродом, чью жизнь можно было легко перекроить по новому образцу. Для достижения этой цели все, что было необходимо, — это позволить польскому языку заменить идиш, заменить традиционную еврейскую школу официальной польской школой, кагал — магистратурой, торговлю — ремеслами и сельским хозяйством. Авторы различных схем расходились лишь в том, в какой мере следует проводить радикальный и принудительный характер этих реформ. Одни предлагали вообще отменить общинную автономию евреев (Коллонтай); другие лишь ограничили бы его определенными функциями и поставили бы кагал под надзор правительства (Бутрымович и др.). Третьи предлагали сбрить евреям бороды и пряди ушей, сжечь Талмуд и сократить количество еврейских религиозных праздников. Другие снова довольствовались запретом традиционной еврейской одежды и закрытием еврейских типографий, предлагая в то же время «поощрять перевод еврейской религиозной литературы на польский язык». План ограничения числа еврейских браков по австро-прусскому образцу путем требования специального разрешения полиции и справки, свидетельствующей о способности кандидата обеспечивать свою семью и о его соответствии определенным стандартам общего образования, обратился ко всем реформаторам. Несколько писателей внесли в обсуждение еврейского вопроса специфическую проблему неохристиан, обращенных из франкистской секты, которые, слившись с польским дворянством и бюргерством, тем не менее рассматривались ими как чужаки и стояли в равной степени в стороне от христианского и еврейского общества. Большинство польских писателей одобряло пренебрежительное отношение польского общества к этим новообращенным, которые на самом деле поддерживали свои старые сектантские наклонности, ездили за границу, чтобы воздать должное Франку, и снабжали его деньгами.

В валуне голосов, осуждающих все еврейское население страны и обрекающих его на коренное «переоборудование» с помощью полицейских мер, прозвучал лишь один-единственный еврейский голос. Хелмский раввин Гирш Йозефович (сын Иосифа) издал на польском языке брошюру под названием «Размышления о плане превращения польских евреев в полезных граждан страны». Отдавая должное Бутримовичу как просвещенному благожелателю евреев, раввин выражает свое удивление по поводу того, что даже образованные люди предаются огульному осуждению еврейского народа и возлагают проступки некоторых из них на счет всего народа, которая наделена столькими достоинствами и во многих отношениях приносит пользу стране. Автор категорически протестует против предложенной ликвидации кагалов и против вмешательства извне в религиозные дела евреев, словом, против проектов ассимиляции евреев с поляками, ассимиляция которых «должна была привести к полному уничтожению иудаизма». Как ортодоксальный раввин, он ни на дюйм не сдвинется с места даже в вопросе смены одежды, лукаво заметив, что, раз евреи помещены в категорию злодеев, представляется предпочтительным позволить им сохранить свою традиционную одежду, чтобы отделить их от христиан.

В то время в Варшаве, очевидно, еще не было того типа образованных мендельсоновцев — они появились в этом городе вскоре после этого, при прусском режиме, — которые могли бы вступить в литературную дискуссию о предлагаемых реформах с еврейской точки зрения. вид. «Просвещение» было тогда исключительной привилегией небольшого числа евреев, которые в качестве агентов или поставщиков Короны вступали в контакт с двором или правительством. В архивах сохранился проект одного из таких «продвинутых» евреев, царского маклера Авраама Хиршовича (сына Хирша). В этом проекте, который был представлен королю Станиславу Августу на заседаниях Великого сейма, автор предлагает некоторые из патентованных средств польских реформаторов: побудить евреев заниматься ремеслами и земледелием «в безлюдных степях Украины». «и запретить ранние браки. Что касается смены одежды, то он советует начать с запрета на роскошные предметы одежды, такие как шелк, атлас, бархат, жемчуг и бриллианты, поскольку погоня за нарядами губительна для людей со средним достатком. Раввины, по мнению Гиршовича, должны назначаться только в больших городах, а не в малых городах, по той причине, что в этих городах, которыми обычно владеют помещики, раввины покупают свои должности у последних, а затем разоряют их общины всевозможными оценками. Кагалов следует пощадить, за исключением того, что правительству надлежит поддерживать в них порядок, так как сами евреи, в силу своих разногласий, «не могут установить для себя разумных правил поведения». Весь план отражает дух лакейства, всегда подобострастно уступающего власть имущим в деле «искоренения предрассудков и заблуждений заблудшего народа».

В течение 1789 года и первой половины 1790 года еврейский вопрос не поднимался на заседаниях Четырехлетнего сейма. В разгар страстных дебатов,бушевавших вокруг чрезвычайно важных законопроектов, затрагивающих все будущее государства, сейм остался глух к неоднократным напоминаниям Бутримовича, который требовал такой же безотлагательности для предложенной еврейской реформы. Горячие литературные дискуссии вокруг еврейского вопроса также не побудили народных представителей к более быстрому его рассмотрению. Но в этот момент зловещие крики с улицы стали проникать в палату депутатов, и сейму пришлось шевелиться.

Столичная толпа решила решить еврейский вопрос по-своему. Для христианских торговцев и ремесленников Варшавы еврейский вопрос был прежде всего вопросом профессиональной конкуренции. В течение первых двух лет Великого сейма старый закон, который ограничивал право евреев на проживание в Варшаве временными визитами во время коротких заседаний сеймов, автоматически вышел из употребления. Сейм продлил свои полномочия на ряд лет, евреи думали, что и они имеют право продлить срок своего пребывания. Соответственно постоянно растущая волна еврейских торговцев и ремесленников в поисках средств к существованию начала стекаться из провинций в оживленные торговые центры, и этот новый приток не мог не затронуть христианский средний класс, поскольку вновь прибывшие отвлекли покупателей. и клиенты от местных торговцев и ремесленников, которые были связаны с гильдиями и профсоюзами.

Привилегированные горожане, которые к тому времени были на грани того, чтобы сравняться в правах с шляхтой, подняли крик возмущения. В марте 1790 г. толпа объединенных ремесленников, среди которых особенно много портных и меховщиков, окружила ратушу и поклялась убить всех евреев, если магистрат откажется выслать их из Варшавы. Джон Декерт, известный поборник горожан, бывший в то время мэром, немедленно довел эту демонстрацию до сведения сейма, и последний направил двух своих членов для усмирения толпы. На вопрос депутатов о мотивах схода ремесленники заявили, что приезжие евреи делают жизнь невыносимой, вырывая последние заработки у христианских портных и скорняков. Депутаты пообещали разобраться. Соответственно, на следующий день еврейским ремесленникам и уличным торговцам было приказано покинуть город, и только торговцам, у которых были магазины или склады, было разрешено остаться.

Без гроша в кармане и без крова сосланные евреи не могли ничего сделать, кроме как тайно вернуться в Варшаву вскоре после этого. Возбуждение среди христианского населения началось вновь и 16 мая 1790 г. вылилось в бунт. Некий Фокс, член союза портных, случайно встретил в тот день на улице портного-еврея, который нес в руке какую-то работу. Он внезапно набросился на него и стал вырывать сверток у него из рук. Еврей вырвался и сумел убежать. На крики Фокса собралась толпа ремесленников-христиан. Кто-то распространил слух, что евреи убили портного-христианина. Сразу же поднялся крик о мести, и начался бунт. Толпа ворвалась на Тломацкую улицу, но была отбита евреями, укрывшимися за забором. На соседних улицах, однако, «победа» примостилась под знаменем толпы. Они грабили частные дома, а также магазины и склады, принадлежавшие евреям, унося все ценное, а остальное бросая в колодцы. Примчавшаяся городская стража была встречена градом камней и кирпичей. Только когда появился отряд пеших и конных солдат, толпа рассеялась и порядок был восстановлен.

Взбудораженный этими событиями, сейм приказал расследовать дело и привлечь виновных к ответственности. Справедливость в деле христианских злоумышленников сводилась к аресту Фокса и тюремному заключению некоторых его сообщников. По отношению к евреям были приняты суровые административные меры: всякого торговца или ремесленника, обнаруженного на улице с товаром или заказом, следовало препроводить в предводительскую караулку, наказать розгами и выслать. Так поступили с евреями-ремесленниками в то время, когда проекты реформ пестрели красноречивыми фразами о необходимости привлечения евреев к ремеслам в частности и производительным видам труда вообще.

Агитация в Варшаве привела, кроме того, к последствиям более серьезного характера. Сейм понял, что дальнейшая отсрочка рассмотрения еврейского вопроса невозможна теперь, когда улица начала решать его своими упрощенными методами. 22 июня 1790 года сейм назначил «Комиссию по еврейской реформе», в состав которой вошли депутаты Бутримович, Езерский, кастелян Луков и другие. Езерский, который вскоре стал председателем Комиссии, был сторонником радикальных реформ и в этом качестве ближе всех своих коллег подошел к справедливой оценке экономической стороны еврейского вопроса. В противовес действующей формуле «превращения евреев в полезных граждан» он заявил в сейме, что, по его мнению, евреи в их нынешнем виде полезны, потому что долгое время они составляли единственный торговый элемент в Польше и оказал ценные услуги, экспортируя за границу продукцию страны и тем самым обогащая ее. Следовательно, благоприятное финансовое положение евреев было бы равносильно более сильному положению государственных финансов и многомиллионному увеличению денежного обращения. Комиссия под руководством Езерского и Бутримовича усердно работала. Он рассмотрел ряд проектов реформ, представленных Бутримовичем, Чацким и другими. Проект Бутримовича был выдержкой из его же публикации, о которой говорилось выше. Похожим по сути был проект известного историка и публициста Фадеуша Хацкого, руководившего финансовым комитетом Четырехлетнего сейма.

В начале 1791 года комиссия сейма закончила работу над проектом еврейской реформы и представила его на рассмотрение сейму. Проект Комиссии, текст которого до нас не дошел, был, несомненно, основан на предложениях Бутримовича и Чацкого. Сейм, полностью поглощенный подготовкой к промульгации конституции от третьего мая, был не в состоянии заниматься еврейским вопросом. Только после того, как Конституция была промульгирована на заседании 24 мая, проект еврейской реформы вновь был поднят Бутримовичем, заявившим о его срочности. Но тут же встал другой член Еврейской комиссии, по имени Холоневский, депутат из Брацлава на Подолии, и объявил, что считает проект Комиссии с расширением торговых прав евреев вредным для интересов Маленькой Польши, и поэтому решил рекомендовать свои предложения вниманию Палаты. Сейм обрадовался предлогу для отсрочки рассмотрения этого досадного вопроса. Вскоре после этого, в июне, сейм был закрыт и не собирался вновь до сентября 1791 года.

Таким образом, великая хартия польской свободы — Конституция от 3 мая 1791 года — была обнародована, ни в малейшей степени не изменив положения евреев. Правда, новая конституция никоим образом не изменила прежнего кастового строя самой Польской республики — феодализм дворянства, крепостное право крестьянства и привилегии дворянства. Тем не менее он даровал классу бюргеров гражданское равенство и ставил представительные институты на несколько более демократическую основу. Только еврей, золушка королевства, был полностью отрезан в этой последней воле умирающей Польши.

Заседания сейма, возобновившиеся осенью 1791 г., были окружены особенно тревожной политической атмосферой. Противники новой Конституции подняли ажиотаж в стране. Гражданская война и война с Россией были неизбежны. Тем не менее неутомимый Бутрымович имел мужество еще раз напомнить сейму о необходимости распространить покровительство правительства на «несчастную народность, которая не в состоянии осуществить свое спасение и даже не знает направления, в котором может быть найдено улучшение его доли». Он потребовал, чтобы Комиссия пересмотрела ранее разработанный ею проект с целью представить его заново в Палату с такими поправками, которые «вызваны теперешними обстоятельствами». Бутримовича горячо поддержал Езерский, который на том же заседании (30 декабря) высказал упомянутую выше «радикальную» мысль, что, по его мнению, евреи и теперь являются «полезными гражданами», а не только могут быть «полезными» в будущее. Сейм принял это предложение, и комиссия снова возобновила свою работу.

Результаты этих трудов были минимальными. После продолжительных обсуждений Комиссия пришла к следующему выводу:

Для улучшения положения еврейского населения необходимо упорядочить его образ жизни. Такое регулирование невозможно до тех пор, пока это население не будет освобождено от долгов Кагала, а это облегчение не может быть осуществлено до тех пор, пока финансовый комитет не рассмотрит вопрос о ликвидации.^[63]

Соответственно, Комиссия сочла, что, прежде чем приступать к намеченным реформам, правительство должно сначала указать пути и средства погашения долгов Кахала. Резолюция Комиссии была радостно принята на пленарном заседании Сейма. Бремя было снято с его плеч. Больше не нужно было заботиться о «еврейской реформе» и «равенстве». Достаточно было поручить местным судам определить размеры долгов кагала и уполномочить финансовый комитет списать их деньгами, взятыми из имеющихся у кагала фондов или других специальных источников. Так получилось, что под предлогом ликвидации еврейских долгов была ликвидирована и сама «еврейская реформа».

Обойденные Конституцией 3 мая, евреи, если верить рассказам некоторых современников, предприняли попытку повлиять на правительство и сейм через посредство короля Станислава Августа, приблизившись к последнему с помощью их связи в суде. Говорят, что еврейские общественные лидеры тайно собрались и избрали трех делегатов, которые должны были вступить в переговоры с королем, стремясь улучшить положение евреев. Три делегата выполняли свой мандат в конце 1791 и начале 1792 года с помощью королевского секретаря Пиатоли в качестве посредника. Вскоре после этого они были приняты королем на особой аудиенции с большой торжественностью, причем король, как гласит легенда, сидел на своем троне во время приема. Евреи выступали за гражданские права, а также за право приобретения земель и домов в городах, за сохранение своей общинной автономии и за освобождение от юрисдикции магистратов. История гласит, что еврейские делегаты пообещали подарок в размере двадцати миллионов гульденов для оплаты королевских долгов. Несколько руководителей сейма, в том числе радикал Коллонтай, были посвящены в тайну. Король, согласно этому отчету, пытался протолкнуть проект еврейской реформы через Еврейскую комиссию и сейм, но потерпел неудачу в своих усилиях. Проблема веков не могла быть разрешена в этот тревожный час, когда над Польшей витал ангел смерти, а несчастная земля истощала свои силы в последнем рывке к внутреннему возрождению и внешней независимости.

3. Два последних раздела и Берек Йоселович

Приближалась смертельная борьба Польши. Противники майской конституции из числа консервативных элементов страны объединились с русским правительством, которое в своей собственной сфере влияния всегда было губительным камнем преткновения на пути прогресса. Результатом стало образование Тарговицкой конфедерации^[64] и начало гражданской войны (лето 1792 г.). Хотя евреи были оторваны от политической жизни, они тем не менее время от времени проявляли сочувствие к людям, боровшимся за новую Конституцию. Еврейские портные Вильно обязались бесплатно поставить двести обмундирования для армии свободы. Общины Сохачева и Пулавы внесли свою лепту в патриотические фонды. Евреи Бердичева участвовали в депутации местных купцов, которая отправилась встречать главнокомандующего польской армией Иосифа Понятовского и подарила ему новые инструменты для полкового оркестра. Во многих случаях еврейские общины Волыни и Подолии становились жертвами насильственных реквизиций со стороны обеих воюющих армий. Общине Острог пришлось подвергнуться бомбардировке города русской армией в июле 1792 года.

В 1793 году произошел второй раздел Польши между Россией и Пруссией. Россия присоединила к себе Волынь с частью Киевской губернии, Подолии и Минской области. Пруссия, в свою очередь, приобрела другую часть Великой Польши (Калиш, Плоцк, и т. д.), с Данцичем и Торном. В очередной раз огромная территория с сотнями тысяч евреев была отрезана от Польши. Несчастный народ, охваченный приступом боли от этой новой ампутации, вырвался на своих мучителей. Революция 1794 года шла своим чередом.

Во главе восстания стоял Костюшко.^[65] Воспитанный в атмосфере двух великих революций — американской и французской, — он имел более возвышенное представление о гражданской и политической свободе, чем либеральное войско польской шляхты. Он понимал, что никакая свободная страна не может существовать без предварительной отмены крепостного права крестьян и неравенства граждан. Даже в пылу борьбы за спасение отечества польский вождь время от времени проявлял свои демократические наклонности, и угнетенные классы не могли не чувствовать, что эта революция была не только делом шляхты.

Энтузиазм свободы передался нескольким слоям польского еврейства. Он проявился во время длительной русско-прусской осады Варшавы летом и осенью 1794 г., когда все население было призвано с оружием в руках на защиту столицы. Те самые евреи, которые еще недавно подверглись нападению на улицах Варшавы со стороны мещан и ремесленников и были беспощадно изгнаны из города по приказу администрации, теперь, в момент опасности, сражались в окопах плечом к плечу. плечом к плечу со своими преследователями, копающими рвы и насыпающими земляные валы. Часто по сигналу тревоги добровольцы выбегали, чтобы дать отпор осаждающим. Под свист пуль и разрывов снарядов они плечом к плечу с другими варшавянами отбивали атаки врагов, доставляя свою норму ранеными и убитыми, но сохраняя при этом мужество. Среди евреев, защищавших Варшаву, был задуман план формирования отдельного еврейского легиона для борьбы за страну. Во главе этой патриотической группы стоял Берек Йоселович.

родился около 1765 года в маленьком городке Кретингене^[66]. Он прошел тернистый путь, который привел бедного еврейского мальчика из еврейской религиозной школы (хедер) к должности агента пана. Он поступил на службу к высокопоставленному дворянину, епископу Виленскому по имени Масальский, и таким образом началась его замечательная карьера. Масальский часто ездил за границу, особенно в Париж, и всегда брал с собой своего агента-еврея. Во время этих путешествий юный Берек рано овладел французским языком и наблюдал за жизнью парижских салонов, в которых обитал мастер. Простой польский еврей воспринимал новый мир, и он не мог не учуять новые тенденции, витающие в воздухе мировой столицы накануне великой революции.

В годы Четырехлетнего сейма Берек, который отказался от своего положения с Масальским и тем временем женился, жил в Праге, пригороде Варшавы. В атмосфере патриотического возбуждения созрели те смутные впечатления, которые оставили в его уме общение с польской знатью и заграничные путешествия. Героическая фигура Костюшко и осада Варшавы придали этим смутным ощущениям конкретную форму. Он понял, что его непосредственная обязанность — бороться за свободу страны, за спасение столицы, где поляки и евреи были одинаково отрезаны и заперты рукой врага. Настало время доказать, что даже приемные дети нации умеют сражаться в рядах ее сыновей и что они заслуживают лучшей участи.

Соответственно, в сентябре 1794 года, в самый разгар осады, Берек Йоселович вместе с Иосифом Ароновичем (сыном Аарона), единомышленником-евреем, обратился к главнокомандующему Костюшко за разрешением сформировать специальный полк легкой кавалерии, состоящий из добровольцев-евреев. Костюшко немедленно выполнил их просьбу и радостно объявил об этом в специальном армейском приказе от 17 сентября, превознося патриотическое рвение составителей плана, «которые помнят землю, на которой они родились, и знают, что ее освобождение принесет на них [евреях] те же преимущества, что и на других». Берек был назначен командиром еврейского полка. Было выпущено обращение с призывом к новобранцам и пожертвованиям на их оборудование. Обращение Берека к своим единоверцам было опубликовано в официальном «Вестнике» Варшавы 1 октября. Оно было написано по-польски, но изложено в торжественной библейской фразеологии:

Слушайте, сыны колен Израилевых, все вы, в чье сердце вселился образ Бога Всемогущего, все, желающие помочь в борьбе за отечество... Знайте, что ныне пришло время посвятить себя в этом вся наша сила... Воистину, есть много могущественных вельмож, детей шлахтов, и много великих умов, готовых жизнь свою положить!.. Почему же нам, преследуемым, не взяться за оружие, видя что мы самый угнетенный народ в мире!.. Почему бы нам не потрудиться, чтобы добиться нашей свободы, обещанной нам так же твердо и искренне, как и другим? Но прежде надо показать, что мы этого достойны... Я имел счастье быть поставленным моим начальством во главе полка. Проснись тогда и помоги спасти угнетенную Польшу. Верные братья, будем сражаться за нашу страну, пока в нас осталась хоть капля крови! Хотя сами мы, может быть, и не доживем до этого [нашей свободы], но зато наши дети будут жить в спокойствии и свободе, а не будут бродить, как дикие звери. Пробудитесь, как львы и леопарды!

Язык Берека груб и наивен, как и его политические рассуждения. Призывая евреев присоединиться к «могущественным дворянам» в борьбе за свободу, он, очевидно, упускал из виду тот факт, что свобода евреев была далеко не обеспечена свободой дворян, среди которых были люди с гуманистическими наклонностями Костюшко. были немногочисленны и далеко друг от друга.^[67] Берек, однако, находил утешение в надежде, что участие евреев в борьбе за независимость Польши приведет к переменам. Он жил в то время, когда евреи Западной Европы стремились проявить свои патриотические чувства и гражданские достоинства. Перед его мысленным взором, вероятно, проплыли фигуры евреев, которые с 1789 года служили в гарнизоне. национал Парижа.

Энтузиазм Берека привлек множество добровольцев. В короткий срок был сформирован полк из пятисот человек. Еврейский легион, наспех оснащенный скудными средствами, предоставленными революционным правительством и за счет добровольных пожертвований, имел пестрый вид милиции. И все же в этих людях было обострено сознание воинского долга, многие из которых впервые в жизни взяли в руки оружие. Еврейский полк проявил свой бесстрашный и самоотверженный дух в то роковое 4 ноября, в день страшного штурма Праги русскими войсками под командованием Суварова. Среди пятнадцати тысяч поляков, погибших в окопах Праги, на улицах Варшавы или в волнах Вислы, был и полк Берека Йоселовича. Основная часть полка встретила свою судьбу на укреплениях, будучи убитой русскими снарядами или штыками. Сам Берек выжил и бежал за границу с генералом Зайончеком, товарищем Костюшко по оружию, сам Костюшко несколько раньше попал в русский плен. Берека сначала арестовали в Австрии, но ему удалось бежать и добраться до Франции, где он оказался среди польских революционных беженцев.

Третий раздел Польши, произошедший в 1795 г., передал России костяк бывшего еврейства Польши, дремучие массы Литвы, Виленскую и Гродненскую губернии. Пруссия поглотила оставшуюся часть Великой Польши, включая Варшаву и Мазовию,, а также район Белостока. Австрия увеличила свои владения в Маленькой Польше, добавив Краковскую и Люблинскую губернии. Отныне судьба польских евреев идентична судьбе их собратьев в этих трех странах и демонстрирует «трехцветный» вид — австро-прусско-российский.

Однако и третий раздел Польши не был окончательным с точки зрения политического раздела территории. Некоторое время призрак полунезависимой Польши судорожно танцует вокруг. Через двенадцать лет после третьего раздела Наполеон I, жонглируя политической картой Европы и вызывая к жизни государства-грибы, вырвал провинцию Великая Польша из тисков Пруссии и превратил ее в Варшавское герцогство, небольшое польское Речи Посполитой под властью саксонского короля Фридриха Августа III, внука Августа II, последнего польского короля саксонской династии. Это произошло в 1807 г., после сокрушительного удара, нанесенного Пруссии от рук Наполеона, и после заключения Тильзитского мира. Два года спустя, в 1809 году, когда Наполеон раздробил Австрию, он оторвал часть ее польских владений и присоединил их к Варшавскому герцогству.

4. Варшавское герцогство и реакция при Наполеоне

Варшава, очищенная от пруссаков, через двенадцать лет снова стала столицей отдельного польского государства, возрожденного под покровительством Наполеона. Варшавское герцогство, состоявшее из десяти «департаментов», или округов, Великой и Малой Польши, получило от своего французского хозяина довольно либеральную Конституцию, две законодательные палаты (сейм и сенат) и «Кодекс Наполеона», который только что был введен во Франции. Основные законы провозгласили равенство всех граждан; было отменено крепостное право и отменены все сословные привилегии.

Евреи тоже лелеяли надежды на лучшее будущее. Нимб Наполеона как создателя «еврейского парламента» и парижского синедриона еще не померк в сознании евреев, и они лелеяли надежду, что император распространит свое покровительство и на польских евреев, но они были жестоко разочарованы.

Первый год Варшавского герцогства (1807-1808) совпал с критическим поворотом в собственной политике Наполеона по отношению к евреям Франции. «Великий Синедрион» был распущен, а за его роспуском последовал унизительный Высочайший указ от 17 марта 1808 г., на десятилетие остановивший почти во всей Французской империи действие закона, предусматривавшего еврейскую эмансипацию. Этот реакционный шаг льет воду на мельницу тех зловещих сил в Польше, которые ничему не научились из насильственных потрясений, пережитых их страной, и даже теперь не могли примириться с мыслью о предоставлении равноправия нелюбимому племени.

Весной 1808 г. правительство герцогства было вынуждено обратить внимание на еврейский вопрос вследствие ходатайства о гражданских правах, представленного евреями, и в связи с предстоящими выборами в сейм. Совет министров, уже проинформированный об указе Наполеона, ухватился за него, как за якорь спасения. Герцогу Фридриху Августу был представлен отчет, в котором указывалось, что «мрачное будущее уготовано герцогству, если израильскому народу, которого можно найти здесь в огромном количестве, внезапно будет позволено пользоваться гражданскими правами». права», по той причине, что этот народ «лелеет чуждый стране национальный дух» и занимается малопроизводительными занятиями. Совет министров указал на декрет Наполеона, приостанавливающий на время еврейский вопрос, как на удобное средство обойти положение конституции, предоставляющее равные права всем гражданам.

Чтобы убедиться в одобрении Наполеона в этом вопросе, варшавское правительство провело переговоры со своими агентами во Франции и с французским министром Шампаньи, который был ненавистником евреев. Выяснив сочувственное отношение Наполеона к этой антиеврейской политике, герцог издал 17 октября 1808 г. указ следующего содержания:

Жителям нашего Варшавского княжества, исповедующим Моисееву религию, запрещается на десять лет пользоваться политическими правами, которые они должны были получить, в надежде, что в течение этого промежутка они смогут искоренить свои отличительные черты, которые так сильно отличают их от остальных. населения. Предыдущее решение, однако, не помешает нам разрешить отдельным представителям этого толка пользоваться политическими правами даже до истечения указанного срока, если они окажутся достойными нашей высокой милости и будут соблюдать условия, которые будут установлены. изложено нами в особом указе о исповедующих Моисееву религию.

Таким образом, варшавскому правительству в вежливо сформулированных выражениях, сформулированных по современному французскому образцу, удалось лишить всех «исповедников религии Моисея» прав гражданства, которые им даровала Конституция. Правда, в декрете употребляются слова «политические права», но на самом деле евреи были лишены им элементарных гражданских прав. В ноябре 1808 года им было запрещено приобретать вотчины, принадлежавшие шляхтам. Унизительные ограничения, связанные с правом проживания в Варшаве, были восстановлены и нашли свое воплощение в изданном в 1809 г. декрете, который предписывал евреям в течение шести месяцев убрать с главных улиц столицы, за исключением нескольких лиц, вроде банкиров, крупных купцов, врачей и художников. Наметилась общая тенденция возврата к антиеврейским традициям старопольского и прусского законодательства.

Еврейская община встревожилась. К тому времени в Варшаве уже было немало «передовых» евреев, усвоивших новую берлинскую культуру и лишившихся тех отличительных черт в одежде и внешнем виде, за которые евреи наказывались лишением прав. Ссылаясь на второй пункт герцогского декрета, который предусматривал исключительное обращение с теми, кто должен «искоренить свои отличительные признаки», группа из семнадцати евреев этого типа обратилась в январе 1809 г. к министру юстиции с представлением о в результате, «долгое время стремившиеся своим нравственным поведением и современной одеждой приблизиться к остальному населению, теперь они уверены, что перестали быть недостойными гражданских прав». На это лакейское ходатайство министр юстиции Лубенский — один из «конституционных» министров, сумевших под прикрытием либерализма продвигать интересы деспотизма, — возразил с грубой софистикой, что конституционное равенство перед законом еще не делает человека гражданином, ибо только те могли претендовать на звание граждан, которые были верны суверену и смотрели на эту страну как на свое единственное отечество. «Могут ли те, — прибавил Лубенский, — которые исповедуют законы Моисея, смотреть на эту страну как на свое отечество? Разве они не хотят вернуться в землю отцов своих?... Разве они не считают себя отдельным народом?».. Одной смены одежды еще недостаточно». Польский министр, похоже, тщательно изучил катехизис Наполеона о евреях.

Помимо представителей этой портновской культуры, заботившихся о своей личной выгоде, среди евреев Варшавы были сторонники берлинского «просвещения», считавшие своим долгом отстаивать права своего народа. 17 марта 1809 г. пятеро представителей еврейской общины Варшавы представили в герцогский сенат меморандум, в котором можно было различить не только ноту умоления, но и оттенок возмущения.

Тысячи представителей польской нации Моисеева толка, которые, в силу многовекового проживания в этой стране, приобрели такое же право считать ее своим отечеством, как и другие жители, до сих пор без всякой вины своей, во вред обществу и как оскорбление человечества, по никому не известным причинам обречены на унижение и стонут под тяжестью ежедневных притеснений.

Вопреки просвещенному духу времени и «мудрости законов Наполеона Великого», — продолжают жаловаться просители, — евреи лишены гражданских прав, не имеют никого, чтобы защитить их в сейме или сенате, и с горечью ожидают что даже «их дети и потомки не доживут до более счастливых времен».

Мы несем более тяжелое налоговое бремя, чем другие граждане. У нас отнимают радостную возможность приобрести участок земли, построить домик, завести хозяйство, возвести фабрику, беспрепятственно заниматься торговлей, словом, делать то, что Бог и природа предлагают человеку. В Варшаве нас даже велят убрать с главных улиц. А что сказать о тех благословенных свободах, которые горожане ценят больше всего, — о праве избирать начальство и быть избранным соотечественником, чтобы не быть мертвым телом в гражданской жизни нации? Неужели земля, в которой наши отцы, дорого заплатившие за эту привилегию, увидели свет миру, навсегда останется для нас чужой? Джентльмены Сената, мы возлагаем перед вами слезы отцов и детей и грядущих поколений. Мы просим вас приблизить счастливый день, когда мы сможем начать пользоваться правами и свободами, которыми Наполеон Великий наделил жителей этой страны и которые наша любимая страна признает за своими детьми.

На это ходатайство евреев, причислявших себя к «членам польской нации» и готовых отказаться от своих национальных особенностей, сенат ответил, представив герцогу бессердечный доклад, в котором указывалось, что евреи навлекли на себя «ущемление своих прав» своими «нечестными занятиями» и «своим образом жизни, подрывающим благополучие общества». Необходимо было сначала реформировать жизнь евреев и назначить комитет для разработки планов реформ. Заметим в скобках, что комитет такого рода существовал с конца 1808 г. и выработал «план реформ», родственный по духу проектам Четырехлетнего сейма и Парижского синедриона. Но все эти комитеты были на самом деле не чем иным, как достойным способом похоронить еврейский вопрос.

В то самое время, когда правительство Варшавского княжества отвергло еврейский призыв к равноправию, под предлогом отсутствия у евреев патриотизма, жил и работал в Варшаве яркий пример польского патриотизма Берек Йоселович, герой революции 1794 года. Поскитавшись двенадцать лет по Западной Европе, где, записавшись в ряды «польских легионов» Домвровского, он принял участие во многих наполеоновских войнах, Берек вернулся домой, как только было основано герцогство, и получил назначение. командиром отряда регулярной польской армии. Мечта старого бойца не сбылась. Напрасно его «еврейский полк» заполнил окопы Праги их трупами. Через двенадцать лет братьям тех, кто отдал жизнь за отечество, пришлось выпрашивать права гражданства. Но Берек, похоже, забыл о своих прежних амбициях в пользу своих собратьев-евреев, став тем временем профессиональным солдатом. Только польский патриотизм и личная храбрость побудили его к последним военным подвигам в его жизни. Когда весной 1809 года между Герцогством и австрийцами началась война, Берек Йоселович во главе своего полка бросился на неприятельскую конницу у города Коцка. Он пал 5 мая, после ряда подвигов.

Газеты оплакивали потерю героя. Представитель польской аристократии гордый Станислав Потоцкий посвятил его памяти особую речь на собрании «Общества друзей науки» в Варшаве.

Ты опечалил, — так говорил оратор, — страну героев, храбрый полковник Берек, когда безмерная смелость погнала тебя в гущу врага... Хорошо помнит отечество и старые раны твои и прежние подвиги, помни навеки что ты первый дал своему народу пример, пример омоложенного героизма, и что ты воскресил образ тех мужей доблести, над которыми в былые дни плакали дочери Сиона.

Польский народ помнил, да и то ненадолго, одного Берека; но тысячи его угнетенных братьев были забыты. Единственно, в чем проявилась благодарность «отечества», был особый приказ герцога о разрешении вдове Берека, которой было трудно жить и воспитывать детей на свою мизерную пенсию, проживать на улицах Варшавы. куда евреи были запрещены, и «заниматься там продажей спиртных напитков». Других гражданских привилегий евреи не могли надеяться даже в порядке исключения.

Такое положение дел не могло внушить еврейскому населению большой любви к военной службе, хотя евреям было милостиво разрешено проходить ее лично. За немногими исключениями, евреи предпочитали платить дополнительный налог, чем проливать свою кровь за страну, которая предлагала им обязательства без прав. Указ от 29 января 1812 г. узаконил эту замену личной воинской повинности денежным выкупом, общая сумма которого составляла 700 000 гульденов в год.

Находясь на грани уничтожения, во время военной бури 1812 года Варшавское герцогство все же нашло время нанести экономический удар по евреям. По предложению министра Лубенского 30 сентября был издан герцогский указ, запрещавший евреям по прошествии двух лет продавать спиртное и содержать трактиры, что означало, другими словами, что десятки тысяч еврейских семей должны были быть лишены средств к существованию. Втайне правительство оправдывало эту меру предстоящим увеличением территории герцогства и восстановлением Старой Польши, где требовались строгие экономические меры, чтобы удержать в границах возвращающееся еврейское население. Но уверенность в силе Наполеона не оправдалась. Идол был свергнут. Варшавское герцогство, бледный призрак независимой Польши, растворилось в воздухе, и судьба страны снова оказалась в руках трех разделивших ее держав, в особенности России. Миллионы евреев в русской Польше прекрасно знали, чего им ждать от рук своих новых правителей.

ГЛАВА IX НАЧАЛО РУССКОГО РЕЖИМА

1. Еврейская политика Екатерины II. (1772-1796)

Карантин, который Россия еще до Екатерины II установила для «врагов Христовых», был прорван в 1772 г. первым разделом Польши. Одним махом число русских подданных пополнилось огромными еврейскими массами Белой России. Российская империя пополнилась новой губернией, примыкавшей к ее центральным владениям, и вместе с новой областью и ее пестрым населением она приобрела сотни тысяч подданных, каких она до сих пор безжалостно изгоняла за свои пределы.

Что делать с нежеланным наследием, завещанным Польшей? Примитивная политика Елизаветы Петровны могла продиктовать какую-нибудь варварскую меру, вроде полного изгнания евреев с новоприобретенной территории. Но государственный ум Екатерины не мог при составлении либеральной «Инструкции»^[68] допустить такое варварство, которое к тому же было бы несовместимо с новыми обязательствами, которые русское правительство сочло нужным дать разнородному населению. Белой Руси во время аннексии. В «Афише», изданной по этому поводу графом Чернышевым, первым генерал-губернатором Белой Руси, все жители, «какого бы происхождения и звания» они ни были «торжественно заверены святым именем и словом Государыни», что их религиозная свобода, а также их личные права и привилегии, связанные с собственностью и поместьем, останутся неприкосновенными.

Это «заверение» включало и иудеев, хотя и не без оговорок, как показывает этот отрывок:

Из вышеприведенного торжественного заверения в свободном исповедании религии и неприкосновенности собственности для всех и каждого само собой следует, что и еврейские общины, проживающие в городах и территориях, ныне вошедших в состав Российской империи, будут оставлены во всеобщем пользовании. те свободы, которыми они обладают в настоящее время, по [российскому] закону и [собственному] имуществу. Ибо гуманность Ее Императорского Величества не позволит Ей исключить одних евреев из дарованной всем благодати и из будущего благоденствия под ее благодетельным правлением, доколе они со своей стороны будут жить в должном повиновении, как верные подданные, и будут ограничивать себя стремлением к подлинной торговле и коммерции в соответствии со своим призванием.

Правда, евреям, в отличие от остального населения, обещают высокую имперскую милость при условии «должного повиновения». Тем не менее неприкосновенность их прежних прав была торжественно гарантирована, и российская политика отныне должна была руководствоваться ими.

Сразу после присоединения новой провинции была назначена всеобщая перепись. По свидетельству современника, число евреев в Белой России оказалось свыше сорока тысяч семей, около двухсот тысяч душ. Указом 1772 г. на них был наложен подушный налог в один рубль (50 центов). Присоединенная территория была разделена на две губернии, Могилевскую и Полоцкую, или, как ее теперь называют, Витебскую. В интересах регулярного сбора налогов администрация с самого начала давала указание «всех евреев примкнуть к кагалам и учредить такие [кагалы], какие могут предложить губернаторы или когда в них может возникнуть необходимость».

Проблемы, связанные с внутренней организацией евреев, носили более сложный характер. В это время происходили далеко идущие изменения в губернском и общественном устройстве Российской империи. В 1775 г. было обнародовано «Положение о правительствах».^[69] В 1785 г. был издан «Акт о городском управлении»^[70], и перед властями встала альтернатива: либо подчинить евреев общим законам, по сословию, к которому они принадлежали (в городах торговому классу, бюргерству и профсоюзам), или, ввиду их особых условий жизни и унаследованной от Польши кагалской автономии, позволить им сохранить свои собственные учреждения как часть их общинного и духовного самоуправления. Это была сложная проблема, и российское законодательство сначала колебалось между этими двумя способами ее решения, в результате чего дело запуталось. Вмешательство местной администрации и старое соперничество между различными сословиями усугубляли неразбериху.

Указ Сената 1776 г. санкционировал существование кагала, рассматривая его прежде всего как фискальное и законодательное учреждение, которое русская администрация нашла удобным для своих целей. По настоянию генерал-губернатора Чернышева евреи Белой Руси были выделены в отдельную налоговую единицу и как собственное сословие. Они должны были быть внесены в специальные реестры в городах, местечках, деревнях и деревнях, где производилась перепись. В инструкции написано что

для того, чтобы их налоги более регулярно поступали в казну, должны быть учреждены кагалы, в которых они [евреи] все должны быть зачислены, так что каждый из «жидов», [237] всякий раз, когда он пожелает отправиться куда-либо по делам, или жить и поселиться в том или ином месте, или брать что-нибудь напрокат, должен получить от кагала паспорт. Тот же кагал платит подушный налог и передает его в провинциальное казначейство.

Таким образом, в отношении уплаты налогов и прав не только транзита, но и бизнеса каждый еврей был поставлен в такое же положение зависимости от своего кагала, как и при старом польском режиме. В то же время кагал наделялся некоторыми судебными функциями. Окружные и правительственные кагалы, последние задуманные как апелляционные суды, учреждались для дел между евреями, причем каждому из этих кагалов назначалось определенное число выборных судей. Только иски между евреями и неевреями подлежали рассмотрению в общих мировых судах.

Но через несколько лет правительство пошатнулось в своей решимости полностью поддержать бывшую организацию «Кахал». В 1782 г. сенат обратился с запросом к новому генерал-губернатору Белой Руси Пассеку о законности учреждения особых еврейских судов. Через год правительство сделало решительный шаг в противоположном направлении. За евреями, зарегистрированными в купеческом сословии, признавались права на участие в общем городском управлении, избирать и быть избранными наравне с христианами членами магистратов, городских управ и городских судов. Осуществлению этой реформы сильно мешало противодействие христианских купцов и горожан, ненавидевших евреев и не примирившихся с муниципальным равноправием своих конкурентов. Привыкнув смотреть на евреев свысока, как на граждан низшего сорта, христианские городские чиновники стали враждебно относиться к своим коллегам-евреям, избранным на государственные должности, и методами предвыборной агитации сумели сократить их численность в городских корпорациях до минимум. Интересы евреев должны были пострадать, особенно в том, что касается отправления правосудия.

С другой стороны, сама администрация стала их притеснять. На смену либеральному Чернышеву пришел антиеврейский Пассек, который делал все возможное, чтобы ограничить евреев в их хозяйственной деятельности, к очевидной выгоде их конкурентов в рядах шляхты и купцов-христиан.

Евреи, — сообщает нам современник, который сам пострадал от этих мер, — были изгнаны из своих пивоваренных и винокуренных заводов, мытарств, постоялых дворов и т. д., которые составляли их основные средства к существованию. Тысячи семей были доведены до нищеты. Кроме того, были введены новые ограничения, касающиеся торговли, ремесел и т. д.

Об остроте экономического и социального кризиса среди евреев Белой России в этот переходный период свидетельствует петиция, которую их делегаты подали в 1784 г. Екатерине II.

Петиция, состоящая из шести пунктов, проникнута глубоким чувством отчаяния. Евреи жалуются, что администрация полностью лишила их основных источников дохода: винокурения, пивоварения и продажи спиртных напитков в городах. Кроме того, они указывают, что генерал-губернатор Пассек запретил землевладельцам сдавать в аренду постоялые дворы в своих поместьях евреям, и что вследствие этого большое число семей, средства к существованию которых зависели от той или иной формы продажи спиртных напитков и содержания постоялых дворов, был доведен до грани разорения. Они также утверждают, что евреи не получили ожидаемых выгод от предоставленных им равных муниципальных прав, поскольку там, где евреи составляют меньшинство, ни один кандидат-еврей не допускается на муниципальные или судебные должности, «так что всякий раз, когда еврей идет суду над христианином, то он подлежит частичному приговору, потому что нет единоверца, который мог бы ходатайствовать за него в судах, и он не владеет русским языком». Дальнейшие их недовольства касаются произвола землевладельцев, которые «по чистой прихоти, вопреки уговору», облагают евреев, построивших дома на их имениях, чрезмерной земельной рентой, так что они вынуждены покидать свои дома. Иногда дома реквизируются для государственных целей или сносятся «для перестройки по планам [новой официальной улицы]» без малейшей компенсации их владельцам. Магистраты, с другой стороны, часто принуждают евреев, проживающих в городках и деревнях, но причисленных к купцам или горожанам какого-либо города, строить дома в этом городе, «в результате чего евреи могут быть низведены до крайняя нищета, поскольку, тратя свой капитал на строительство, у них нет капитала, на который можно было бы вести свои дела».

Прошение было получено императрицей, которая, передавая его в 1785 г. в Сенат для рассмотрения, сочла нужным указать свое общее отношение в следующей «резолюции»:

Ее Величество желает, чтобы было указано, что, поскольку вышеупомянутые лица иудейской религии поставлены постановлениями Ее Величества втакое же положение, как и другие, необходимо во всех случаях соблюдать правило, согласно которому каждый имеет право на преимущества и права, относящиеся к его призванию или состоянию, без различия религии или национальности.

Сенат должен был подчиниться всестороннему и либеральному предписанию императрицы в стремлении решить острые проблемы, влияющие на еврейскую жизнь. Принятое в конце концов решение было слабым компромиссом между противоречащими друг другу экономическими, национальными и классовыми интересами. В своем указе от 7 мая 1786 г. Сенат частью удовлетворил, а частью отклонил требования белогвардейцев. В праве свободно заниматься винной торговлей в городах было отказано ввиду того, что, по новому закону, винная торговля составляла монополию городской администрации. С другой стороны, евреям было предоставлено право участвовать наравне с неевреями в публичных торгах по аренде питейных заведений. Рескрипт Пассека, запрещавший помещикам сдавать винокурни и постоялые дворы евреям, был объявлен незаконным ущемлением прав помещиков и потому приказано отменить.

Компромиссным путем также решался сложный вопрос о совместимости городского самоуправления с автономией еврейского кагала. Что касается магистратур, городских советов, советов олдерменов и судов, евреям было предоставлено пропорциональное представительство в соответствии с общими положениями нового городского правительства. Общие муниципальные суды, в которых евреи должны были быть представлены собственными выборными присяжными, должны были рассматривать как гражданские, так и уголовные дела не только между лицами разных вероисповеданий, но также между евреем и евреем. Окружные и правительственные кагалы должны были заниматься только духовными делами. На них также возлагались обязанности по распределению государственных и общинных налогов в различных еврейских общинах.

Что же касается жалоб евреев на притеснение администрации, а также магистратов и землевладельцев, то все, что сделал сенат, — это указал на принцип, согласно которому все члены данного сословия равным образом наделены принадлежащими ему правами. Сенат дошел даже до того, что запретил всякие ссылки на прежние польские законы с их дискриминацией евреев, «поскольку они [евреи] причисляются к купечеству и горожанам на одинаковых условиях и платят равные налоги с казначейства, они должны при любых обстоятельствах пользоваться такой же защитой и удовлетворением, как и другие подданные». Однако в том же указе Сенат отказывает в удовлетворении прошения нескольких белорусских евреев, просивших о зачислении их в Рижское купеческое общество, мотивируя свой отказ отсутствием специального Высочайшего разрешения, позволяющего евреям регистрироваться в качестве купцов за пределами Риги. Белая русская территория.

Здесь мы имеем первое применение позорного принципа последующего русского законодательства, что евреям запрещено все, кроме того, что разрешено особым законом. Указ 1786 г. со всеми его либеральными фразами о равенстве представителей всех сословий, независимо от вероисповедания, незаметно учредил черту оседлости, прикрепив евреев к определенным местностям, отторгнутым от Польши, и лишив их права проживания в других регионах России. Подразумеваемая критика Сената, направленная против «прежних польских законов с их дискриминацией по отношению к евреям», могла бы с гораздо большей справедливостью быть направлена в гораздо более резкой форме против российского законодательства, которое впоследствии урезало еврейское право транзита и торговли до такой степени, невообразимое даже для самых яростных антиеврейских ограничителей Польши.

Если в первые два десятилетия после оккупации Белой Руси русское правительство наблюдало относительно либеральное, по крайней мере благонамеренное, отношение к еврейскому вопросу, то в последующие годы оно открыто стало проводить политику исключительных законов и ограничений. Общая реакционная тенденция, явившаяся отчасти результатом «зловещих» успехов великой французской революции и возобладавшая в России к концу екатерининского царствования, отражалась и в положении евреев. В это время были произведены второй и третий разделы Польши (1793, 1795), и к числу русских подданных добавились сотни тысяч евреев из Литвы, Волыни и Подолья. Страна, которая всего поколение назад не терпела ни одного еврея в своих границах, теперь включала в себя территорию, населенную евреями более плотно, чем какая-либо другая. Необходимо было найти какие-то средства примирения между этими историческими противоположностями, традиционной антиеврейской политикой России, с одной стороны, и присутствием миллионов евреев в ее владениях, с другой, и такие средства были найдены в этой системе. еврейского бесправия, ставшего с тех пор одной из главных характеристик политического гения русского самодержавия. Древнемосковская политика все резче выглядывала из-под европейской маски Петербурга.

Накануне второго раздела Польши, когда русское правительство только предвидело наплыв евреев, оно приготовило для них роковой подарок: закон о черте оседлости, который должен был создать в крепостной крестьянской монархии особый класс территориально ограниченных городских крепостных. Следует добавить, что импульс к созданию этой инвалидности шел не сверху, а снизу, от влиятельного христианского среднего класса, который, опасаясь свободной конкуренции, стал кричать о защите.

Первый шаг к лишению евреев России свободы передвижения был сделан через несколько лет после оккупации Белой России. Еврейские купцы Белорусских губерний Могилевской и Полоцкой (или, как последняя называется ныне, Витебской), граничащих с великорусскими губерниями Смоленской и Московской, стали посещать два одноименных города и вести торговлю. оптом и в розницу, в импортной галантерее. У них был хороший бизнес, так как еврейские купцы продавали товары более высокого качества по более низкой цене, чем их христианские конкуренты. Это взволновало московское купечество, и в феврале 1790 года оно подало жалобу московскому главнокомандующему на евреев, которые продают «заграничные товары, снизив текущие цены, и тем причиняют очень значительный ущерб местному торговля.» Жалобы указывают на древнюю традицию Московской империи исключать евреев из своих границ и уверяют власти, что еврейское соперничество приведет торговлю Москвы в полный «расстрой» и поставит русских купцов на грань разорения.

Петиция, направленная в основе своей не только против евреев, но и против интересов русского потребителя, эксплуатируемого «настоящими русскими» торговыми монополистами, нашла сочувственный отклик в правительственных кругах. Соответственно, осенью того же года Государственный совет, рассмотрев встречное ходатайство евреев о приеме в смоленские и московские купеческие общества, вынес решение, что не считает целесообразным предоставлять евреям право на свободную торговлю во внутренних русских губерниях, ибо «допуск их к ней не находит пользы». Через год этот приговор был подтвержден Высочайшим указом от 23 декабря 1791 г. о том, что «евреи не имеют права записываться в купеческие общества во внутренних русских городах или портах въезда, а пользуются только права посадских и мещан Белой Руси». Для смягчения строгости этой меры указ «почел правильным распространить означенную привилегию за пределы Белорусского правительства, на наместничество Екатеринославское и Таврическую область», т. е. недавно аннексированная территория Новороссии, где Правительство стремилось заселить пустынные степи.

Таким образом, первое территориальное гетто, гетто Белой Руси, было создано законом с целью укрытия еврейского населения, переселенного из Польши. Когда снова, через два года, произошел второй раздел Польши, северо-западное гетто было увеличено за счет соседней Минской губернии и юго-западной области — Волыни с большей частью Киевской губернии и Подолии. Указ от 23 июня 1794 г. придал этой расширенной черте оседлости санкцию закона. Евреям было предоставлено право «заниматься промыслами купцов и мещан в губерниях Минской, Изяславской (впоследствии Волынской), Брацлавской (Подольской), Полоцкой (ныне Витебской), Могилевской, Киевской, Черниговской, Новгород-Северской, Екатеринославской, а также в районе Тавриды». Таким образом, указ расширяет прежнюю черту еврейского оседлости, включая Малороссию или часть Украины, отторгнутую еще в 1654 г. «за границей» в царствование трех предшествующих Екатерине императриц. Органическая связь Малороссии с только что отторгнутой от Польши частью Правобережной Украины на Днепре не оставляла русскому правительству иного выбора, кроме как позволить евреям, с незапамятных времен жившим в этих краях, остаться. там. Даже святой город Киев открыл свои ворота евреям. Таким образом, Днепр стал центральной рекой еврейской черты оседлости.

Третий раздел Польши в 1795 году добавил к системе Днепра систему Немана, территорию Литвы, состоящую из Гродненской и Виленской губерний. Это завершило процесс формирования черты оседлости в конце восемнадцатого века. Что касается Восточной Руси, то она так же зорко остерегалась проникновения еврейского элемента, как и во времена древней Московской империи.

В том же указе 1794 г., ограничивавшем область еврейского права на жительство, была установлена еще одна принципиальная дискриминация — налоговая. Евреи, желавшие записаться в купеческий или бюргерский класс в городах, должны были платить установленные налоги «в двойном размере по сравнению с теми, которые взимались с бюргеров и купцов христианской религии». Те евреи, которые отказывались оставаться в городах на этих условиях, должны были покинуть Российскую империю, уплатив штраф в виде двойного налога в течение трех лет. Таким образом, правительство взимало с евреев за привилегию оставаться на своих прежних местах без права свободного проезда в Империи налоги, в два раза превышающие налоги с горожан-христиан, пользующихся свободой передвижения. Этот карательный налог не освобождал евреев от особого воинского обложения, которое они по указам 1794 и 1796 годов должны были платить, как и вообще русский купеческий класс, в обмен на личное освобождение от воинской повинности.

Интересно отметить, что по ходатайству генерал-губернатора Новороссии графа Зубова караимы Таврической губернии были освобождены от двойного налога. Им также было предоставлено разрешение на владение поместьями, и вообще уравнены права с христианским населением, «при том понимании, однако, что в общину караимов не должны входить евреи, известные под именем равинов (равбанитов), о ком должны строго соблюдаться изданные нами законы» (указ от 8 июня 1795 г.). Здесь безошибочно проступает национально-религиозный мотив антиеврейского законодательства. Горстка караимов, веками жившая в отрыве от еврейского народа и его духовных достояний, объявлялась более желанными гражданами монархии, чем настоящие евреи, которых, напротив, запугивали репрессивными мерами.

Решительный уклон в пользу таких мер проявляется в указе 1795 г., который предписывает, чтобы евреи, живущие в деревнях, были записаны в города, и что «постараться переселить их в уездные города, чтобы эти люди не могли скитаются, но могут скорее заниматься торговлей и способствовать развитию мануфактур и ремесел, тем самым способствуя своим собственным интересам, а также интересам общества». Следствием этого указа было законодательное санкционирование давно установившегося произвола местных властей, которые часто изгоняли евреев из сел и отправляли их в города под тем предлогом, что евреи могут быть зачислены только в горожане. Изгнанные семьи, лишенные всех средств к существованию, были, конечно, совершенно разорены, так как одного лишь указания властей было недостаточно для того, чтобы они могли «заниматься торговлей и способствовать развитию мануфактур и ремесел» в городах, в которых даже оседлые купцы а ремесленники не могли зарабатывать на жизнь. Система официальной опеки сковывала, а не развивала хозяйственную деятельность евреев.

Теперь были предприняты эксперименты, чтобы распространить эту опеку на общинное самоуправление евреев. В 1795 г. был повторен указ, по которому правительство и уездные кагалы, ввиду предоставленного евреям права участия в общем городском управлении, в магистратах и городских управах, должны были быть лишены своих общественных и судебных функций, и не позволять «заниматься какими-либо делами, кроме религиозных церемоний и богослужения».^[71] На самом деле активное участие евреев в муниципалитетах из-за враждебного отношения христианских бюргеров было крайне слабым. Тем не менее, в интересах казначейства, кагалы были сохранены для фискальных целей, и из-за их финансовой полезности они продолжали функционировать как органы еврейской общинной автономии, какой бы урезанной и дезорганизованной последняя теперь ни стала.

В этом смысле ограничительное законодательство против евреев, по-видимому, утвердилось к концу царствования Екатерины II. Между западом и востоком России была воздвигнута «московская» стена, и даже в пределах очерченной территории еврейского расселения прослеживалась тенденция отгородить еще меньшую территорию и, вытеснив евреев из деревень, сжать Еврейские массы в городах. На долю преемников Екатерины выпало закрепить эту тенденцию в законе.

В заключение историк не может обойти молчанием одинокую «реформу» этого периода. В законодательных актах последнего десятилетия екатерининского царствования бытовавшее прежде презрительное наименование «жид» уступило место названию «еврей» (еврей). Российское правительство сочло невозможным пойти дальше этой словесной реформы.

2. Еврейские законодательные схемы в царствование Павла I.

Кратковременное царствование Павла I (1796-1801) не прибавило значения российскому законодательству о евреях. Утвержден закон о введении двойного налога, а также оставлены в силе другие ограничения. Площадь еврейского поселения была увеличена недавно приобретенным правительством Курляндии на окраине Империи. В этом герцогстве, которое было аннексировано в 1795 г., проживало несколько тысяч еврейских жителей, которых «терпели» как иностранцев по немецкому образцу и которым лишь частично удалось сформировать общинную организацию. Теперь встал вопрос о том, как лучше собирать подати с бродячих купцов, составлявших основную массу еврейского населения, не причислявшихся ни к сельским, ни к городским сословиям и даже не состоявших в еврейских общинах. Российское правительство решило этот вопрос в 1799 г., поставив курляндских евреев в такое же положение, как и их единоверцы в других западных правительствах, и предоставив им право записываться в торговые или бюргерские сословия, а также учреждая свои собственные Кагалы. В данном случае за организацию еврейских масс во владениях немецких баронов отвечали фискальные соображения.

Ограничив еврейское население пределами западной черты оседлости, правительство не могло сильно препятствовать его свободе передвижения в пределах этой черты, по крайней мере, в том, что касается перемещения из города в город. К этому элементарному праву свободного проезда прибегали многие евреи обедневшей Белой Руси, которые стали эмигрировать в малороссийские губернии, в частности в Новгород-Северскую губернию, позднее в Полтавскую губернию, более зажиточные и менее многолюдные. с евреями. Правительство узнало об этом внутреннем переселении и не могло не взять его под свою отцовскую защиту. Купцам было разрешено беспрепятственно переезжать из Белой России в Малороссию. Однако мещанам разрешалось выезжать только на условиях, распространявшихся на всех лиц податных сословий, — они должны были получить грамоты об увольнении (декабрь 1796 г.).

Каким бы бедным ни было царствование Павла в области конкретного законодательства об иудеях, оно было богатым на предшествовавшие ему предварительные усилия. Его правление изобилует всевозможными проектами, направленными на регулирование статуса евреев на основе официальных «расследований». В уходящие годы восемнадцатого века (1797-1800) правительственные учреждения были лихорадочно заняты в этом направлении. Правительство стремилось ознакомиться с состоянием бывших польских губерний и особенно с положением еврейского населения. Первым шагом в этой погоне за знаниями была рассылка циркулярного запроса дворянам и высшим чиновникам рассматриваемой области. Толчок к этому расследованию дал в 1797 г. отчет, представленный по поводу голода, свирепствовавшего в Минской губернии. Минский губернатор Карнеев получил из Петербурга указание собрать мнения местных предводителей или предводителей дворянства и на их основании дать «выяснение причин бедственного положения крестьян» с планами, направленными на их устранение. улучшение.

Хитрый прием расспроса помещиков-аристократов о причинах обнищания их крепостных крестьян принес достойные плоды. Нечего и говорить, что польские магнаты, собравшиеся в Минске по приглашению правительства, ни на минуту не подумали упрекнуть себя и свое рабовладельческое сословие в нищете порабощенного ими народа. Вместо этого они предпочитали возлагать вину отчасти на внешние обстоятельства («перемены и мятежи в провинции», неурожаи, плохие пути сообщения и т. д.), а отчасти на евреев, «которых владельцы [сел] как арендаторы и трактирщики, вопреки распоряжению властей, ограничивающих их местожительство городами». Еврейские трактирщики в деревне, как утверждают дворяне, «заманивают крестьян в пьянство», продавая им спирт на доверительное управление, и тем самым «делают их неспособными управлять своими делами». Чтобы спасти крестьян, правительство должно настоять, «чтобы право винокурения было открыто исключительно для помещиков, а евреям, равно как и прочим арендаторам и трактирщикам, было отказано», а в сельских трактирах «разрешение продавать горячее вино [виски] можно только помещикам». Другими словами, крестьяне будут процветать и будут «способны управлять своими делами», если они вместо еврейского спирта будут пить дворянский алкоголь помещиков.

Не нужно быть государственным деятелем, чтобы обнаружить основной мотив этого «мнения» дворян, которые заботились только о сохранении древней алкогольной монополии, которой они пользовались при польском режиме («право пропинации»). Это, однако, не помешало минскому губернатору представить отчет дворянства царю, который 28 июля 1797 г. вынес следующую «резолюцию»: предложения предводителей дворянства об ограничении прав евреев, разоряющих крестьян». В то же время Сенат обратил внимание губернатора на указ Екатерины о переводе евреев в уездные города, «чтобы эти люди не кочевали туда-сюда во вред обществу». Это было равносильно предоставлению властям карт-бланш на изгнание евреев из деревень.

В 1798 г. настала очередь шляхты Юго-Запада, Волыни и Подолии изложить свои пожелания на благо отечества. Маршалы Подолии, собравшиеся в Каменце, разработали гораздо более всеобъемлющую схему реформ, чем их коллеги в Минске. После выражения благодарности царю «за его императорское благоволение, предоставившее нам право торговать спиртными напитками», дворяне просят, чтобы «ни право винокурения, ни право продажи спиртных напитков не было предоставлено ни евреям, ни даже христианам» и что самим дворянам предоставляется «вольность» нанимать людей в свои «общественные дома по своему усмотрению». Закрепив за собой монополию опьянения народа через собственных барменов, дворяне предлагают превратить основную массу евреев в агентов по вывозу, найти для агрария внешние рынки, т. е. поместные, продукты, «откуда коммерческие прибыли достанутся и земледельцам (?!), и дворянам». Что же касается остальных евреев, то часть из них помещики должны были содержать в своих питейных домах, а остальных «заставлять заниматься земледелием и ремеслами».

Эта блестящая перспектива стать орудием знати для распоряжения сельскими продуктами и продажи крепостного алкоголя, очевидно, мало привлекала самих евреев. Встревоженные этими аристократическими замыслами, они устроили совещание и даже созвали конференцию делегатов. Конференция собралась в Остроге (Волынь) летом 1798 года и решила собрать фонд и послать депутацию в Санкт-Петербург, чтобы изложить перед царем нужды и пожелания евреев Юго-Запада, которых правительство полностью забыли спросить, как они сами хотели бы устроить свои дела. К сожалению, генерал-губернатор Юго-Запада граф Гудович «пронюхал» об этих приготовлениях. Будучи дальновидным государственным деятелем, он сразу же заподозрил, «что этот сбор [денег для депутации] может просто послужить прикрытием для какого-то злого еврейского замысла». Соответственно, он конфисковал уже обеспеченные средства, запретил все дальнейшие сборы и поспешил сообщить о своем достижении в Петербург. К своему удивлению, чрезмерно рьяный генерал-губернатор получил леденящий душу ответ, что царь не видит ничего преступного в желании евреев послать к нему депутацию. При этом ему предписывалось вернуть конфискованные деньги и не препятствовать отправке депутации (сентябрь 1798 г.). Проследовала ли депутация в столицу и чего добилась, неизвестно. Но само по себе это событие свидетельствует о том, что даже в ту непросвещенную эпоху и в замкнутой хасидской среде Волыни и Подолии евреи не были совершенно нечувствительны к политическим и социальным потрясениям, происходившим в России.

Последним на правительственный запрос откликнулось дворянство Литвы. Маршалы девятнадцати литовских округов, собравшиеся в 1800 г., представили свое «мнение», принятое лишь тремя голосами против, Фризелю, виленскому губернатору. Трое противоборствующих маршалов предложили оставить евреев в том положении, в котором они существовали при польском режиме. Все остальные составили план еврейской «реформы», еще более радикальный, чем план минско-подольской знати. Евреям запрещалось не только заниматься винокурением и содержать собственные трактиры, но и продавать спиртное в помещичьих трактирах. Еврейское сельское население, которое таким образом было бы лишено всех средств к существованию, должно было быть переведено частью в города, частью «рассеяно по короне и помещичьим поселениям, где им можно было бы позволить выращивать хлеб и закладывать и обрабатывать землю». поместья». Экономическая реформа должна была быть дополнена реформой, касающейся внутренней жизни евреев. Необходимо было «упразднить еврейский костюм и ввести среди евреев форму одежды, принятую среди других жителей». В целом обособленность евреев должна была быть разрушена, ибо «они сами по себе составляют народ и как таковые имеют свою собственную администрацию… в виде синагог и кагалов, которые не только присваивают себе духовную власть, но и вмешиваться во все гражданские дела и в дела, относящиеся к полиции». Эти меры привели бы к слиянию евреев с окружающим населением.

«реформаторский» пыл литовских дворян, считавших нужным заключить проблему кагалской автономии в скобки продажи спирта. Фризель, виленский губернатор, который был культурным немцем и как таковой был знаком с состоянием еврейского вопроса в Германии, счел необходимым дважды обратиться к литовским маршалам, причем первое их заявление было признано «неудовлетворительным». Только повторный пересмотр взглядов дворян, в том числе план внутренних реформ, удовлетворил Фризеля. В апреле 1800 г. Фризель направил эти рекомендации в сенат, сопроводив их своим обширным меморандумом, который, очевидно, в значительной степени основывался на проектах Чацкого и Бутримовича, внесенных десятью годами ранее в «еврейскую комиссию» четырехлетнего сейма.

Фризель настаивает на необходимости «всеобщей реформы» и заявляет, что берет за образец Западную Европу, но все, что он оттуда перенял, — это наиболее нежелательная тактика «просвещенного абсолютизма». По его мнению, «образование еврейского народа должно начинаться с его религии». Необходимо «истребить все еврейские секты с их суевериями и строго запретить введение всяких нововведений, которыми самозванцы могли бы соблазнить массы и ввергнуть их во все большее невежество», завуалированный намек на хасидов и в особенности на их цадиков, чья борьба с антихасидскими раввинами привлекала в то время внимание российского правительства. Он также рекомендует заставить евреев отправлять своих детей в государственные школы, вести все свои дела на польском языке, носить обычную нееврейскую форму одежды и не вступать в брак до двадцати лет. Наконец, евреев следует разделить на три категории: купцов, ремесленников и земледельцев, причем эти три сословия составляют часть общего классового расслоения империи. Таким образом можно было бы обойтись без фискальных услуг кагалов, а сами кагалы автоматически прекратили бы свое существование.

Предложения предводителей дворянства, а также предложения губернаторов были переданы весной 1800 г. Сенату, задачей которого было их рассмотрение и использование для нового законодательного акта или «статута». Здесь они случайно попали в руки одного из сенаторов, Гавриила Дьержавина, знаменитого русского поэта, который по прихоти судьбы вскоре расцвел в «специалиста» по иудейским ребусам.

3. «Мнение» Державина по еврейскому вопросу.

Державин родился в одной из отдаленных восточных губерний России и большую часть жизни провел в петербургских канцеляриях. Он никогда не вступал в контакт с еврейским населением, пока в 1799 году его не отправили в городок Шклов в Белой России для расследования дела владельца города, отставного генерала по имени Зорич. Последний был одним из фаворитов Екатерины и вел разгульную и экстравагантную жизнь русского помещика в городе, бывшем его частной собственностью. Его типично русское наплевательское поведение не было рассчитано на то, чтобы пощадить многочисленное еврейское население города. Зорич, видимо, воображал, что живущие на его земле евреи такие же его крепостные, как и крестьяне, и обращался с ними так, как обращались в те времена с крепостными. Некоторых из них он изгнал из города и захватил их дома. Иных он бил собственноручно, а третьих заставлял бесплатно поить. Евреи обратились к правительству против этой попытки превратить их в крепостных, и именно в ответ на их обращение император Павел послал сенатора Дьержавина с указанием обуздать буйство буйного помещика. Державин, проникнутый крепостническим духом, не мог не отнестись снисходительно к своевольным приемам Зорича и пришел к заключению, что евреи отчасти виноваты в происшедших беспорядках. Смерть Зорича в 1800 г. положила конец делу, но теоретически Сенат постановил, что, по русским законам, евреи, в силу принадлежности к купеческому и мещанскому сословию, не могут считаться крепостными даже в города и слободы, принадлежавшие помещикам.

Через год Державин снова был отправлен в Белоруссию, на этот раз наделенный очень большими полномочиями. В губернии свирепствовал страшный голод, вызванный не только неурожаями, но и бесчинствами помещиков. Эти господа вместо того, чтобы снабжать своих крестьян продовольствием, предпочитали посылать в больших количествах хлеб либо за границу на продажу, либо в свои винокурни для производства водки, которая вместо того, чтобы кормить крестьян, отравляла их. Отправляя Державина в Белоруссию, император Павел дал ему полную власть положить конец этим злоупотреблениям и подвергнуть суровым наказаниям помещиков, которые, «движимые беспримерной жадностью, оставляют своих крестьян без помощи». Они должны были быть раскулачены, а их поместья переданы под контроль государства (16 июня 1800 г.). В дополнительной инструкции, приложенной генерал-прокурором Сената Оболаниным, был добавлен следующий пункт: «И так как, по полученным сведениям, истощение белых русских крестьян в довольно значительной степени вызвано жидами, то оно есть желание его величества, чтобы ваше превосходительство обратили особое внимание на их участие в этом и представили мнение, как отвратить общий ущерб, причиняемый ими». Эта явно антисемитская приписка, к которой, по всей вероятности, был причастен и Державин, которую он во всяком случае одобрял, была рассчитана на то, чтобы смягчить удар, направленный по помещикам, и обратить его против евреев. Заговор этих двух бюрократов, веривших в крепостное право и стоявших на стороне помещиков, придавал миссии Дьержавина совершенно иной оттенок.

Умиротворение Белой Руси было осуществлено быстро. Державин передал под контроль государства имение одного польского магната и лично закрыл еврейский винокуренный завод в городе Лозно, резиденции знаменитого хасидского цадика, раввина Залмана. Шнеорсон. Он действовал с такой энергией, что одна еврейка пожаловалась на то, что ее ударили руками. «Установив порядок», Державин приступил к тому, что он считал своей главной задачей, — к подготовке обстоятельного меморандума о евреях под характерным заглавием «Мнение сенатора Державина об устранении голода в Белой России». обузданием жадных занятий евреев, а также в отношении их перевоспитания и других вопросов».

Само название выдает основной мотив писателя: сделать евреев козлами отпущения за экономическую разруху провинции, в которой помещики всегда были хозяевами положения. Но Державин не ограничился оценкой хозяйственной деятельности евреев. Он не менее стремился изобразить их внутреннюю жизнь, их верования, их обучение и воспитание, их общинные учреждения, их «нравственное положение». Для всех этих целей он привлек множество источников. Составляя свой меморандум в Витебске, осенью 1800 г., он собирал сведения о евреях от местных антиеврейских купцов и бюргеров, а также от «ученых» инструкторов иезуитского коллегиума в том же городе, в зданиях суда, и — от «самих казаков ".

Надо добавить, что у Державина были и два проекта, вышедшие из-под пера «просвещенных евреев». Автор одного из них, Нота Шкловер, богатый купец, служивший поставщиком армии Потемкина и, живший в то время в Петербурге, знавший ход мнений в правительственных кругах, предлагал привлечь евреев к мануфактуре, которая должна быть введена в связи с земледелием и скотоводством в выделенных для этой цели колониях «по соседству с черноморскими портами». Автор второго проекта, врач из Креславки Витебской губернии по фамилии Франк, по-видимому, немецкий еврей мендельсоновского типа, предложил правительству через Дьержавина сосредоточить внимание на реформе еврейской религии, который «в своей первоначальной чистоте покоился на чистом деизме и постулатах чистой морали», но с течением времени был искажен «нелепостями Талмуда». Поэтому Франк предлагает последовать примеру Мендельсона в Германии, открыть русские народные школы для евреев и учить их детей русскому, немецкому и ивриту, подразумевая, конечно, что образованный таким образом еврей не преминет проявить себя. несомненная польза для страны.

Кроме этих проектов, у Державина были перед собой образцы нескольких прусских юден-реглементов, а также упомянутые выше рекомендации предводителей и губернаторов Западной России и тому подобные документы. Этого материала было достаточно для русского чиновника, который лишь мельком увидел евреев, проезжая через Белоруссию, чтобы разработать наиболее полное «Мнение», требующее полного преобразования еврейской жизни.

Мрачная картина жизни евреев, которую рисует Державин, достаточна для того, чтобы показать, как поверхностно было его знакомство с описываемыми им условиями. Поразительна наивность, с которой он судит и полностью искажает многие аспекты еврейской жизни. Экономические занятия евреев, такие как торговля, сдача земли в аренду, содержание гостиниц, маклерство, представляют собой не что иное, как «тонкие уловки, чтобы выжать богатство из своих соседей под видом предложения им выгод и услуг». Еврейская школа — «рассадник суеверий». Моральные чувства совершенно отсутствуют у евреев: «они не имеют понятия о человеколюбии, бескорыстии и других добродетелях». Все, что они делают, это «собирают богатства, чтобы воздвигнуть новый храм Соломона или [удовлетворить] свои плотские желания».

Эта любопытная характеристика образует преамбулу к обширной схеме, состоящей не менее чем из восьмидесяти восьми пунктов и посвященной «преобразованию евреев». Евреи должны быть поставлены под «высочайшее [ т. проведет эту работу по «преобразованию», проведет перепись всех евреев и снабдит их фамилиями. Вслед за этим евреи должны быть разделены на четыре категории: купцы, городские мещане, сельские мещане и земледельцы-поселенцы, и каждый еврей должен быть принужден записаться в одну из этих категорий. Всю эту массу евреев равномерно распределить по разным частям Белой России, а излишки передать другим правительствам.

Когда эта реформа будет завершена, кагалы будут устранены. Для обеспечения управления духовными делами евреев в различных правительствах должны быть организованы «синагоги» с раввинами и «школьниками». В Санкт-Петербурге должен быть учреждён высший церковный трибунал под названием «Сендарин», в котором будет председательствовать главный раввин, или «патриарх», по образцу магометанского муфтия татар.

Эти положительные предложения дополняются предложениями о различных репрессивных и принудительных мерах. Евреям запрещается содержать домашнюю прислугу-христиан; они должны быть лишены права участвовать в городских магистратах; они должны быть вынуждены отказаться от своей отличительной формы одежды и оформлять все дела и деловые документы на русском, польском или немецком языке. Детям разрешается ходить в еврейские религиозные школы только до двенадцати лет, а затем они должны быть переведены в светские школы государства. Наконец, автор предлагает правительству открыть собственную типографию для издания еврейских религиозных книг «с философскими примечаниями». Таким образом, утверждает Державин, «исправится должным образом упрямое и хитрое племя евреев», а император Павел, осуществив эту реформу, снискает себе великую славу за исполнение евангельской заповеди: «Любите врагов ваших». благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас».

Таков проект Державина, любопытная смесь диких фантазий старомодного москвича о незнакомой исторической культуре, с одной стороны, и представлений о реформе, зачатых в современном прусском казарменном духе, и различных «философских» течений, с другой стороны, смесь наследственной ненависти к евреям, смутного понимания исторической трагедии иудаизма и желания «сделать евреев полезными для государства»^[72]. И над всем этим витает дух официальной протекции и бюрократизма, любопытное представление о том, что народ с древней культурой может по одному лишь приказу посторонней силы менять свое положение, как фигуры на шахматной доске. та странная вера в спасительную силу механических реформ, которая господствовала, хотя и в менее наивных проявлениях, и в Западной Европе.

Дьержавина было представлено Сенату в декабре 1800 г. и вместе с представленными ранее рекомендациями западнорусских предводителей и губернаторов должно было дать материал для органического законодательного акта о евреях.

Но исполнению этого плана не суждено было состояться в царствование Павла. В марте 1801 г. царь встретил свою трагическую судьбу, и дело «еврейской реформы» вступило в новую фазу, характеризующуюся борьбой между либеральными тенденциями, господствовавшими в начале царствования Александра I, и ретроградными. взглядов, которых придерживались защитники Старой Польши и Старой России.

ГЛАВА X «ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ» АЛЕКСАНДРА I.

1. «Комитет улучшения положения евреев».

Либеральный ветерок, зашевелившийся в первые годы царствования Александра I, пронес освежающую струйку воздуха через душную атмосферу петербургских канцелярий, в которых русские бюрократы, невозмущенные своим полным невежеством в иудаизме, выдумывали способы и средства перевернуть еврейскую жизнь с ног на голову. Однако прошло некоторое время, прежде чем еврейский вопрос был вновь поднят. В 1801 и 1802 годах правительство было занято реорганизацией всей административной машины. С образованием министерств и Государственного совета Сенат утратил свою прежнюю исполнительную власть, и в результате имевшиеся в его распоряжении материалы по еврейскому вопросу должны были быть переданы в новое официальное учреждение.

Такое учреждение было создано в ноябре 1802 года. По приказу царя был организован особый «Комитет для улучшения положения евреев», в состав которого были назначены: Кочубай, министр внутренних дел, Дьержавин, специалист» по иудаизму, в то время министр юстиции граф Зубов, и два высоких чиновника польского происхождения, Адам Чарториский, помощник министра иностранных дел, близкий друг Александра I, и Северин Потоцкий, член Сената. Комитету было поручено исследование всех вопросов, затронутых в «Мнениях» Державина, об обуздании корыстолюбивых исканий евреев в Белой России, с целью «распространить улучшение евреев и на другие приобретенные правительства». из Польши.»

Слухи о том, что в Петербурге учреждается специальный Комитет по еврейским делам и что его работа должна вестись по линии, изложенной в проекте Дьержавина, вызвали значительную тревогу среди евреев Северо-Запада, которые слишком хорошо знали хорошо антисемитские наклонности бывшего сенатора и инспектора. В декабре 1802 г. Минский кагал провел особое совещание, на котором было принято следующее постановление:

Поскольку из столицы до нас дошли тревожные слухи о том, что дела, касающиеся евреев в целом, теперь переданы в руки пяти сановников, имеющих право распоряжаться ими по своему усмотрению, если будет решено, что это необходимо проследовать в Петербург и просить государя нашего не допускать им [сановникам] никаких нововведений между нами.

Был сделан публичный призыв о средствах для покрытия расходов делегатов. Кроме того, на всех членов общины был наложен трехдневный пост, во время которого в синагогах должны были возноситься молитвы об отвращении бедствия, которым правительство угрожало навлечь на евреев.

Когда министр внутренних дел Кочубай узнал о волнениях, царивших среди евреев, он в январе 1803 г. послал циркуляр губернаторам, предписывая им развеять опасения евреев. Кагалы должны были быть проинформированы о том, что «при назначении Комитета по расследованию еврейских дел» не было «никакого намерения ухудшить их статус или ограничить какие-либо существенные преимущества, которыми они пользовались», а, напротив, предлагалось «предложить им лучшие условия и большую безопасность».

Это словесное заверение не так эффективно успокаивало евреев, как действия, предпринятые в то же время правительством. В начале 1803 г. «Еврейский комитет» постановил пригласить депутатов от всех губернских кагалов в Петербург для выяснения их взглядов на нужды еврейского народа, который правительство планировало «преобразовать» без собственное знание. Это был первый отход от бюрократической рутины Петербурга. К концу января 1803 г. кагалы развернули активную подготовку к приезду таких депутатов. Зимой и весной в российскую столицу приезжали депутаты-евреи от Минской, Подольской, Могилевской и Киевской губерний, о других правительствах сведений нет. Депутаты вскоре имели повод порадоваться выходу Державина из состава Еврейского комитета вслед за его отставкой с поста министра юстиции. Будучи консерватором «настоящего русского», Державин был неуместен в либеральном правительстве, которое вершило судьбы России в первые годы царствования Александра. С уходом его на пенсию его «Мнение» перестало быть обязательным правилом поведения членов Комитета.

Приехав в Петербург, депутаты от губерний застали там небольшую группу евреев, преимущественно выходцев из Белой России, временно проживающих в столице в связи со своими деловыми делами. Несмотря на отказ в праве на постоянное проживание в столице Империи, эта горстка евреев, которых с трудом терпели, сумела добиться права умирать там и хоронить своих мертвецов на собственном кладбище. Открытие кладбища в 1802 году символически знаменует начало еврейской общины в Петербурге. В таком же знамении смерти губернские депутаты встретили своих митрополичьих собратьев на довольно странном «торжестве» летом 1803 г.: по предложению депутатов и в их присутствии останки трех евреев, погребенных на христианском кладбище были перенесены на новоприобретенное еврейское кладбище.

Среди петербургских евреев в то время было несколько человек, которые благодаря своим связям с высшими чиновниками и по знакомству с бюрократическими приемами могли оказать существенную услугу депутатам от провинции. Один из этих евреев, Нота Шкловер, получивший около того же времени фамилию Ноткин, тот самый общественный купец, который в 1800 г. депутатов, приглашенных некоторое время назад для участия в работе Еврейского комитета. Находясь в комитете, он постоянно настаивал на своем плане продвижения сельского хозяйства и мануфактур среди евреев, но не дожил до торжества своих идей. Он умер незадолго до принятия закона 1804 года, в котором его излюбленная теория нашла должное признание. Другой петербургский еврей, богатый подрядчик и торговый советник Авраам Перец, не принимал непосредственного участия в еврейских делах. Но и он оказал некоторую услугу депутатам благодаря своим деловым связям с официальным миром.

Тем временем Комитет по улучшению положения евреев, тщательно изучив представленные ему различные проекты, выработал общий план реформы и сообщил его депутатам-евреям. После «длительного нерешительности» депутаты-евреи объявили, что они не в состоянии представить свои заключения без предварительной консультации с кагалами, которыми они были избраны. Соответственно, они просили полугодовую отсрочку «с целью консультации». Официальный Еврейский комитет, с другой стороны, не мог согласиться на столь длительную задержку своих работ и решил через правительство представить основные положения проектакагалам, при том понимании, что последние, «без внесения каких-либо изменений в вышеуказанные пункты», должны ограничиться предложениями о наилучших путях и средствах проведения в жизнь намечаемых реформ.

Эпистолярное расследование не произвело «желаемого эффекта». Заранее ограниченные в свободном выражении мнений и не имевшие права высказываться по существу проекта, кагалы в ответе ограничились просьбой отложить «исправительные мероприятия» на двадцать лет, особенно в части речь шла о предложенном запрете на продажу спиртных напитков и владение землей, что подорвало бы всю экономическую структуру еврейской жизни. Комитет не внял доводу кагалов, что было равносильно осуждению основных принципов проекта, и продолжил работу в первоначально намеченном направлении.

Не было полного единодушия и внутри самого Комитета. Две тенденции, кажется, боролись за господство: утилитаризм, представленный поборниками «исправительных мер» и принудительного «преобразования еврейской жизни», и гуманизм, отстаиваемый глашатаями безусловного освобождения. К последнему классу принадлежал Сперанский, блестящий и просвещенный государственный деятель, которому сто лет назад удалось бы освободить царскую империю, если бы он не пал жертвой роковых условий русской жизни. В то время, о котором мы говорим, он служил в Министерстве внутренних дел у Кочубая и занимался разработкой планов реформы различных ведомств государственной службы.

Сперанский проявлял активный интерес к Комитету по улучшению положения евреев и часто замещал Кочубая. Было время, когда его влияние в Комитете было преобладающим. Очевидно, под его влиянием были написаны замечательные фразы, вошедшие в протокол заседания Комитета от 20 сентября 1803 г.:

Реформы, проводимые властью государства, как правило, неустойчивы и особенно несостоятельны в тех случаях, когда этой власти приходится бороться с вековыми привычками. Поэтому кажется и лучше и безопаснее вести евреев к совершенству, открывая им пути, ведущие к их собственному счастью, наблюдая издалека за их движениями и удаляя все, что могло бы отвратить их от этого пути, не пользуясь никакими средствами. способом силы, не учреждая для них специальных органов, не пытаясь действовать вместо них, а лишь открывая дорогу их собственной деятельности. Как можно меньше ограничений, как можно больше свобод — вот простые элементы любого общественного строя.

С тех пор, как правительство начало заниматься еврейским вопросом, это было первое разумное высказывание из рядов русской бюрократии. Он подразумевал решительное осуждение системы государственного патронажа и «исправительных мер», посредством которых русское чиновничество тогда и впоследствии стремилось «преобразовать» целую нацию. Здесь впервые прозвучала высокая заповедь гуманизма: предоставьте евреям неограниченные возможности развития, дайте полный простор их энергии, и сами евреи в конце концов изберут тот путь, который ведет к «совершенству» и прогрессу... Но даже либерализовавшиеся государственные деятели того периода не могли удержаться на этом высоком уровне политической мысли. Концепция Сперанского была слишком нежным цветком для сурового климата России даже в весенний период. Цветок должен был увянуть. Что касается Комитета по улучшению положения евреев, то на первый план вновь вышла избитая политическая мудрость того времени, система меценатства и принудительные реформы. В отчете, представленном Еврейским комитетом Александру I в октябре 1804 г., нет и следа того радикального либерализма, который год назад обнаружился в протоколах Комитета.

Отчет начинается с определения приблизительной численности еврейского населения, подсчитывая количество зарегистрированных, облагаемых налогом мужчин, которое составляет 174 385 человек — «цифра, которая составляет менее пятой части всего еврейского населения». Другими словами, общее число евреев, по оценке Комитета, приближалось к одному миллиону. Далее в отчете указывается, что вся эта масса сгрудилась в присоединенных польских и литовских провинциях, в Малороссии и Курляндии и недоступна для внутренних правительств, — заявление, за которым следует исторический экскурс, стремящийся показать, что Евреям никогда не разрешалось селиться в России». Царю сообщают далее, что евреи обязаны платить двойные налоги, что, несмотря на то, что они подотчетны общим судам и муниципалитетам и что их кагалы подчиняются губернаторской полиции, евреи все же держатся в стороне от учреждений. земли и управлять своими делами через кагалов. Наконец указывается, что продажа спиртных напитков, самое распространенное среди евреев занятие, является источником злоупотреблений, вызывающих жалобы окружающего населения. Основываясь на этих предпосылках, комитет составил закон, который в своих основных чертах воплотился в «Уставе об организации евреев», изданном с санкции царя вскоре после этого, 9 декабря 1804 года.

2. «Еврейская конституция» 1804 г.

Новая хартия, смесь свобод и лишений, была продиктована, как сказано в преамбуле, «заботой об истинном благополучии евреев», а также о «пользе туземного населения тех правительств, в которых эти людям позволено жить». Заключительная часть предложения предвосхищает способ решения вопроса о еврейском ареале расселения. Оно по-прежнему ограничивалось тринадцатью правительствами: двумя в Литве, двумя в Белой России, двумя в Малороссии, Минской, Волынской, Киевской и Подольской и, наконец, тремя в Новороссии. Несколько большая площадь предоставляется новым статутом будущему классу еврейских земледельцев, предусмотренному в том же статуте. Им позволено поселиться дополнительно в двух внутренних губерниях, Астраханской и Кавказской.

В экономическом отношении новый устав устанавливает два противоположных полюса: отрицательный полюс, поскольку речь идет о сельских занятиях трактирщиков и землевладельцев, подлежащих беспощадному искоренению, и положительный полюс, поскольку речь идет о земледелии, которое, наоборот, следует поощрять и продвигать среди евреев всеми возможными способами. Статья 34, самая суровая статья всего закона, направлена не только против содержания гостиниц, но и против сельских занятий вообще. Он гласит:

С 1 января 1807 года в Астраханских и Кавказских губерниях, также в малороссийских и новороссийских, а с 1 января 1808 года и в прочих губерниях никому из евреев ни в какой деревне и хуторе не быть разрешается брать землю в аренду, держать кабаки, салуны или постоялые дворы, как под своим именем, так и под чужим именем, или продавать в них вино, или даже жить в них под каким бы то ни было предлогом, кроме как при переходе через.

Этот пункт одним ударом исключил из экономической жизни евреев занятие, которое, хотя и не отличалось особой известностью, все же давало средства к существованию почти половине всего еврейского населения России. Более того, не слишком обширную территорию еврейской черты оседлости еще больше сузили, исключив из нее огромную площадь деревень и деревень.

Экономический и юридический удар, нанесенный евреям Статутом 1804 г., должен был компенсироваться привилегиями, предоставленными тем, кто хотел заниматься сельским хозяйством. Таким евреям было предоставлено право покупать незанятые земли во всех западных и двух восточных правительствах или обосновываться на коронных землях. В последнем случае переселенцам должны были быть выделены определенные земельные наделы и на первые годы освобождены от государственных налогов. Однако вскоре стало очевидно, что предложенное средство несоразмерно серьезности нанесенной раны. В то время как сотни тысяч евреев были изгнаны из сельской местности, с которой веками была связана их экономическая жизнь, новая отрасль труда, открытая для евреев, занятие сельским хозяйством, могла на какое-то время привлечь внимание ограничивались лишь несколькими незначительными группами еврейского населения.

Среди привилегированных профессий, стоящих ниже земледелия, новый закон включает промышленность и ремесла. Фабриканты и ремесленники объявляются освобожденными от двойного налога, взимаемого с евреев, а учредителям «самых нужных фабрик» обещается, кроме того, казенный заем. Еврейские купцы и бюргеры поставлены в последнюю очередь, их просто «терпимо». Фабрикантам, ремесленникам и купцам разрешается временно пребывать с деловыми целями во «внутренних правительствах, не исключая столиц, но не иначе, как с губернаторскими паспортами», какие даются для выезда за границу.

В главе «О гражданской организации евреев» новая хартия устанавливает, с одной стороны, ответственность евреев перед властью муниципалитетов, общей полиции и судов общей юрисдикции и предоставляет евреям с другой стороны, право избирать раввинов и «кагалменов», которые сменяются каждые три года и утверждаются губернаторской администрацией. Особые пункты предусматривают, что раввины обязаны «присматривать за всеми церемониями иудейской веры и разрешать все споры, касающиеся религии», но им строго воспрещается прибегать к «анафемам» и отлучениям (так называемый херем). Кагалы, в свою очередь, несут ответственность за регулярную уплату государственных налогов. Таким образом, общинная автономия евреев была рассчитана на то, чтобы служить двум господам, религии и казначейству, Богу и мамоне, и должна была приспособить свои многочисленные проблемы к обоим.

«Еврейская конституция» 1804 года снабжена как бы европейским ярлыком. Его первая глава носит заголовок «О Просветлении». Еврейским детям предоставляется свободный доступ во все государственные школы, гимназии и университеты Российской империи. Евреям также предоставляется право открывать свои школы светской культуры, обязательно на одном из трех языков: русском, польском или немецком. Один из этих языков должен также в течение двух-шести лет после обнародования закона стать обязательным для всех государственных документов, векселей, торговых книг и т. д. Евреи избирались членами муниципалитетов или избирались раввинами и кагалами. члены обязаны в течение определенного срока (1808-1812 гг.) знать один из этих трех языков в той мере, в какой они могут писать и говорить на нем. Кроме того, предполагается, что евреи-члены муниципалитетов будут носить одежду польского, русского или немецкого образца.

Эта «просвещенная» программа представляет собой дань, которую русское правительство чувствовало себя обязанным отдать духу времени, духу просвещенного прусского абсолютизма, а не духу французской эмансипации. Это был типичный образец прусско-австрийского режима, воплощавший в себе ту самую систему «реформ, проводимых силой государства», против которой тщетно предостерегал Сперанский. В конкретной действительности эта система не привела ни к чему иному, как к насильственной ломке построенной веками конструкции, беспощадному принуждению, с одной стороны, и страданию опекаемых масс, с другой.

3. Планируемое изгнание из деревень

Законодательство 1804 г. было оценено русскими евреями по достоинству: сомнительные блага в будущем и несомненные тяготы в настоящем. Перспектива будущих благ, достижение которых обусловливалось ослаблением вековых основ крепкой еврейской культурной жизни, выражавшейся в языке, школе, общинном самоуправлении, не прельщала русских евреев, еще не были затронуты влияниями Западной Европы. Но что чувствовали русские евреи, и чувствовали с тошнотворной болью, так это близость страшной экономической катастрофы, изгнание сотен тысяч евреев из деревень. Вскоре стало очевидно, что изгнание затронет 60 000 еврейских семей, или около полумиллиона евреев. Нечего и говорить, что в течение двух-трех лет передышки, оставшихся до катастрофы, эта огромная масса никак не могла получить доступ к новым полям труда и обосноваться в новых жилищах, а потому ей грозила голодная смерть. Вследствие этого Санкт-Петербург был завален петициями с просьбами к властям отсрочить высылку на время. Эти петиции исходили не только от кагалов, но и от помещиков, для которых выселение еврейских арендаторов и трактирщиков из их имений влекло за собой значительные финансовые потери. С приближением 1808 года, срока, установленного для изгнания, крики отчаяния из провинции становились все громче и громче. Трудно сказать, откликнулось бы русское правительство на страшный протест, если бы не событие, взволновавшее все политические круги Петербурга.

Это было осенью 1806 года. «Еврейский парламент» в Париже, созванный Наполеоном, заканчивал свои заседания и рассылал во все страны Европы воззвания о предстоящем созыве «Великого Синедриона». Эта новая причуда Наполеона встревожила все европейские правительства, находившиеся в состоянии вражды с французским императором и имевшие основания опасаться недовольства своих еврейских подданных. Австрийское правительство дошло до того, что запретило евреям вступать в какие-либо отношения с «опасным» Парижем. Всполошился и Петербург. Наполеон, только что разгромивший Пруссию и уже вошедший в ее польские провинции, постепенно приближался к границам враждебной России. Благоговение перед государственным гением французского императора заставило русское правительство заподозрить, что созыв всемирного еврейского синедриона в Париже был просто наполеоновской уловкой, направленной на то, чтобы расположить еврейские массы Пруссии, Австрии и России в его пользу. В этих условиях казалось вероятным, что возмущение русских евреев предстоящим изгнанием их из деревень даст благоприятную почву для коварной агитации Наполеона и создаст очаг антирусских настроений в тех самых областях, которые вскоре станут театр войны. Во избежание подобных рисков казалось необходимым погасить пламя недовольства и прекратить изгнание.

Так получилось, что в начале февраля 1807 г., в тот самый момент, когда в Париже открылись заседания Синедриона, министр внутренних дел Кочубай представил Александру I доклад, в котором указывал на необходимость «отсрочить переселение евреев из деревень в города и местечки, чтобы оградить эту нацию вообще от намерений французского правительства». Царь согласился с этим мнением, в результате чего была немедленно образована особая комиссия для рассмотрения вопроса о практическом применении Статута 1804 года. участвует в вопросе. 15 февраля сенатору Алексееву было поручено осмотреть западные губернии и выяснить, в какой мере «военное положение и теперешнее состояние окраинных губерний, равно как и хозяйственное разорение евреев, неизбежное при принудительном изгнании их, «сделать это изгнание трудным или даже невозможным для исполнения.

В то же время министр внутренних дел поручил администраторам западных правительств не допускать ни малейших контактов между евреями России и парижским Синедрионом, которые французское правительство использовало как орудие, чтобы выслужиться перед евреями в политических целях. В том же циркулярном письме губернаторам рекомендуется еще одно довольно любопытное устройство. Это говорит о том, что евреи были впечатлены идеей, что Синедрион в Париже стремился изменить еврейскую религию и по этой причине не заслужил сочувствия русских евреев.

В то же время Священный Синод рассылал циркуляры, предписывающие греческому православному духовенству информировать русский народ о том, что Наполеон является врагом Церкви и другом евреев.

Чтобы лучше посрамить Церковь Христову, — так провозгласил Священный Синод, — Наполеон собрал иудейские синагоги во Франции… распятия на Господе и Спасителе нашем Иисусе Христе, и теперь он планирует объединить евреев, которых гнев Всевышнего рассеял по лицу всей земли, чтобы побудить их ниспровергнуть христианскую Церковь и провозгласить псевдо-Мессия в лице Наполеона.

Этими ухищрениями правительство, оказавшись в отчаянии перед лицом большой войны, ловко пыталось запугать еврейский народ призраком антиеврейского Наполеона, а православных русских склонностью Наполеона к иудаизму. Первых заставили поверить, что Синедрион направлен против иудейской религии, а вторым внушили, что он был учрежден еврейским «псевдо-мессией» для ниспровержения христианства.

В этой опасной ситуации правительство решило еще раз выяснить, посредством циркулярного опроса, мнения представителей еврейских общин о наилучших путях проведения «реформы» в жизнь. Указ от 19 февраля, изданный царем по этому поводу, сформулирован на удивление мягко:

Побуждаемые желанием дать нашим подданным еврейской национальности еще одно доказательство нашей заботы об их благополучии, мы сочли правильным допустить все еврейские общины в губернии... Виленской, Гродно, Киевской, Минской, Подольской, Волынской, Витебск и Могилев, избрать депутатов и предложить через них губернским администраторам те средства, которые они сами считают наиболее подходящими для успешнейшего проведения мероприятий, изложенных в Статуте 1804 года.

Депутаты были вызваны на этот раз не в Петербург, а в губернские столицы, чтобы представить свои мнения губернаторам.

Выражение мнения со стороны депутатов-евреев, или, как их официально именовали, «адвокатов еврейских общин», не ограничивалось роковым тридцать четвертым пунктом, отмену которого желали все депутаты. или хотя бы отложить на неопределенный срок. Серьезные возражения вызывали и другие положения «еврейской конституции». Депутаты выступали за отмену двойного налогообложения для всех классов еврейского населения; они просили расширить полномочия раввинских трибуналов и смягчить положения, запрещающие использование иврита в юридических документах, векселях и торговых книгах. Некоторые из них ратовали за отсрочку принятия закона о иврите как неудобном для бизнеса, а другие предлагали разрешить использование древнееврейского языка для векселей на сумму до ста рублей.^[73]

Депутаты также обратили внимание на трудности со стороны раввинов и еврейских членов магистратуры в овладении русским языком в столь короткий срок. Они были готовы дать согласие на переодевание магистратов и временно проживающих вне черты оседлости. Но они указывали в то же время, что предписанная немецкая одежда не идет евреям, которые по религиозным соображениям отказываются брить бороды, и что в отношении магистратов и посетителей русских внутренних дел они предпочли бы принять Русская форма одежды. Что касается законов об образовании, то депутаты заметили, что еврейским детям бесполезно ходить в обычные русские школы, пока они не понимают русского языка, и что по этой причине представляется целесообразнее сначала они усваивают русский язык в еврейских школах, где их учат еврейскому языку и «догматам веры».

К тому времени, когда мнения депутатов были переданы губернаторами в Петербург, политические настроения там претерпели перемену. В июле 1807 г. был заключен Тильзитский мир. Между Наполеоном и Александром I установилось сердечное согласие, и Россия уже не трепетала перед «происками» Бонапарта. Не было больше причин опасаться тайной договоренности между русскими евреями и парижским Синедрионом, которая незадолго до этого была прервана, и бюрократическое сострадание к несчастным евреям растворилось в воздухе. Приближался последний срок изгнания из деревень, 1 января 1808 г., и за два месяца до этого срока, 19 октября 1807 г., царь направил указ, отмеченный чрезвычайной суровостью, генерал-губернатору Западный регион:

Обстоятельства, связанные с войной, — в частности говорится в указе, — имели характер осложнить и приостановить переселение евреев... Эти осложнения могут теперь, после прекращения войны, быть предотвращены в будущем посредством постепенное и наиболее удобное устройство работы по переселению... По этим причинам мы считаем правильным установить порядок, посредством которого переселение евреев, начиная с даты, указанной выше, может быть осуществлено, без малейших задержек и смягчений.

Упомянутая «договоренность» заключалась в распределении изгнания из деревень на три года: одна треть евреев должна была быть изгнана в 1808 году, другая треть в 1809 году и последняя треть в 1810 году. В помощь губернаторам были назначены комитеты. при исполнении постановления о высылке. Этим комитетам было поручено возложить на кагалов обязанность оказывать финансовую помощь изгнанным, безжалостно разоряемым правительством.

Начались ужасы изгнания.

Тех, кто не шел добровольно, заставляли уходить силой. Многие были безжалостно изгнаны в сопровождении крестьян и солдат. Их гнали, как скот, в поселки и города и оставляли там на площадях под открытым небом. Особенно свирепо производилось изгнание из деревень в Витебской губернии.

Десятки ссыльных евреев ходатайствовали перед властями о переводе их в Новороссию, в сельскохозяйственные колонии, в которых нашли какое-то пристанище несколько сотен еврейских семей. Но запас пахотной земли и средства, предназначенные для передачи, оказались исчерпанными; поэтому призывы остались без внимания. Бедствие еврейских масс достигло таких колоссальных размеров, что сами губернаторы в своих отчетах центральному правительству заявляли о невозможности проведения декрета об изгнании, не подвергнув евреев полному разорению. Соответственно, в последних числах декабря 1808 г. был издан новый указ о том, что евреи должны быть оставлены в своих прежних жилищах в ожидании особого императорского распоряжения.

В начале января 1809 г. в Петербурге была назначена новая Комиссия (хронологически третья) для рассмотрения всех сторон вопроса об отвлечении евреев от сельского винного дела к другим отраслям труда. На этот раз комитет состоял из сенатора Алексеева, совершившего инспекционную поездку по западным губерниям, тайного советника Попова, помощника министра внутренних дел Козодавлева и других. В своих наставлениях Попову, бывшему председателем Комитета, царь признает, что невозможность выселения евреев из деревень проистекает из того, что «самые евреи, по их бедственному положению, не имеют средств, которые позволили бы им, покинув свои нынешние места жительства, поселиться и найти дом в своих новых условиях, в то время как правительство в равной степени не может взять на себя обязательство разместить их всех в новых жилищах». Поэтому было сочтено необходимым «искать пути и средства, с помощью которых евреи, отстраненные от их исключительного занятия продажей вина в деревнях, деревнях, постоялых дворах и трактирах, могли бы зарабатывать себе на жизнь трудом». В то же время Комитету было поручено принять во внимание «мнения», представленные ранее депутатами-евреями. Предаваясь жестоким вивисекторским экспериментам над людьми, правительство наконец осознало, что простые бумажные распоряжения бессильны переделать экономический порядок, созданный столетиями развития, и что насильственные изгнания и ограничения могут привести к разорению людей, но не к их осуществлению. «улучшение».

Комитет работал три года. Итоги его трудов нашли свое воплощение в замечательном отчете, представленном в марте 1812 г. Александру I. После воспроизведенного выше заявления Сперанского 1803 г. этот официальный документ был первым, в котором было сказано слово правды по еврейскому вопросу.

Предлагается, — говорится в отчете, — исключить евреев из сельского оборота спиртных напитков, так как последний считается вредным для населения. Но очевидно, что корень пьянства кроется не в владельцах салунов, а в праве перегонки, или «пропинации», которое составляет прерогативу помещиков и их главный источник дохода. Предположим, что шестьдесят тысяч еврейских владельцев питейных заведений будут изгнаны из деревень. Результатом будет то, что их место займут шестьдесят тысяч русских крестьян, десятки тысяч деловитых батраков будут потеряны в земле, а евреев нельзя ожидать, чтобы они мгновенно превратились в способных земледельцев, тем более, что у правительства нет средств, чтобы осуществить это внезапное превращение владельцев салунов в хлеборобов. Неправда, что деревенский еврей обогащается за счет крестьянина. Наоборот, он вообще беден и влачит скудное существование продажей спиртного и снабжением крестьян нужными им товарами. Более того, покупая хлеб на месте, еврей избавляет крестьянина от траты времени на поездку в город. Вообще в сельской экономической жизни еврей играет роль посредника, которого не может пощадить ни помещик, ни крестьянин. Переселить всех деревенских евреев в города и превратить их в фабрикантов, купцов и ремесленников — дело невозможное, ибо даже еврейское население, уже поселившееся в городах, едва способно зарабатывать на жизнь, а создавать фабрики и мельницы искусственно. было бы выбрасыванием денег в воду, тем более что в распоряжении казначейства нет свободных миллионов, которые позволили бы ему предоставлять субсидии производителям. Недавние эксперименты правительства не возымели действия. Напротив, еврейский народ «не только остался в том же состоянии бедности, но даже доведен до еще большей нищеты в результате того, что он был вынужден отказаться от занятия, которое давало ему средства к существованию в течение нескольких столетий. " Следовательно, «Комитет, сознавая такое положение всего народа и опасаясь, что продолжение принудительных мер, при нынешних политических условиях, может только разозлить этот и без того стесненный до предела народ, считает необходимым... решительное прекращение господствующих в настоящее время методов вмешательства, позволив евреям оставаться в их прежних местах жительства и освободив преследование, приостановленное статьей 34».

Правительство представило. При подаче его подвигли не столько ясные и неопровержимые доводы Комитета, сводившиеся к беспощадной критике нынешней системы государственного покровительства, сколько «политические обстоятельства», на которые намекают в заключительных предложениях доклада. Армия Наполеона шла к границам России. Началась война, которая должна была охватить всю Россию, а затем и всю Европу. В такой момент, когда французская армия наводняла всю Западную Россию, казалось гораздо опаснее создавать отряды гонимых и озлобленных изгоев, чем это было в 1807 году, когда французское вторжение было только опасением. В этих условиях вопрос о том, следует ли оставить евреев в деревнях и хуторах, нашел благоприятное решение сам собой, без особого указа. Взволнованная до глубины души Россия в момент национальной опасности должна была полагаться для своего спасения на напряженные усилия всех ее жителей, в том числе и евреев.

4. Патриотическая позиция русского еврейства во время войны 1812 г.

Роль, которую сыграли евреи в войне 1812 года, была не так уж незначительна, как обычно склонны предполагать историки, введенные в заблуждение тем фактом, что евреи России еще не были призваны в армию. Надо иметь в виду, что великая война разыгралась на западе России, в особенности на северо-западе России, на территории, населенной компактным еврейским населением, рассеянным по городам, местечкам и селам. Симпатии этого населения к тому или иному из воюющих часто решали успех или неудачу отряда, находившегося в этой местности. Общеизвестно, что поляки западного региона были большей частью на стороне Наполеона, от которого ждали восстановления Польского королевства.

Что касается русских евреев, то их отношение к воюющим сторонам носило более сложный характер. Недавние преследования сельских евреев могли, с одной стороны, настроить их сердца против русского правительства, и, если бы эти преследования продолжались, угнетенные евреи приветствовали бы французов как своих спасителей. Но изгнание из деревень было прекращено за три года до войны, и евреи ожидали полной отмены жестокого закона, столь сурово осужденного в официальном отчете Комитета, представленном царю в начале 1812 года. Кроме того, депутаты кагалов, дважды вызывавшиеся для участия в работе правительства (в 1803 и 1807 гг.), имели возможность убедиться, что правительство Александра I в целом благосклонно относится к евреям, а его ошибки были просто следствием неправильной системы государственного покровительства, желания правительства осчастливить евреев по-своему, применяя принудительные и «исправительные» меры.

С другой стороны, ореол Наполеона значительно потускнел даже в глазах евреев Западной Европы теперь, когда стали известны результаты его «еврейских парламентов». Евреи России, которые все были православными, считали планы реформ Наполеона чреватыми опасностью и считали замену кагалской автономии консисториальной организацией подрывной для иудаизма. Партия хасидов, которая была наиболее консервативной, опять-таки чувствовала себя в долгу перед Александром I, который в статье Статута 1804 г., касающейся еврейских сект, даровал хасидам право отделяться в отдельных синагогах в пределах еврейских сект. сообщества. Лидер белых русских хасидов рабби Шнеор Залман, сначала страдавший от подозрительности русского правительства, но впоследствии объявленный политически «благонадежным», выразил настроения влиятельных еврейских кругов по отношению к двум воюющим государям в следующее предсказание:

Если Бонапарт победит, богатство евреев увеличится, и их [гражданское] положение повысится. В то же время их сердца будут отчуждены от нашего Небесного Отца. Если же победит наш царь Александр, еврейские сердца приблизятся к нашему Небесному Отцу, хотя бедность Израиля может стать больше, а его положение — ниже.

Это было равносильно утверждению, что гражданское бесправие предпочтительнее гражданского равноправия, поскольку первое призывало справедливость гарантировать неприкосновенность религиозной жизни, а второе грозило ее распадом.

Все эти обстоятельства вкупе с неосознанной ненавистью масс к вторгшемуся врагу привели к тому, что евреи Северо-Запада повсеместно давали знаки своей преданности интересам России и нередко оказывали существенные услуги русской армии в его комиссариатское и разведывательное отделения. Известный русский партизан Давыдов рассказывает, что

настроение польских жителей Гродно было к нам очень неблагоприятно. С другой стороны, евреи, жившие в Польше, были настолько преданы нам, что отказывались служить врагу в качестве разведчиков и часто давали нам самые ценные сведения о нем.

Поскольку на польских чиновников нельзя было положиться, пришлось доверить еврейскому кагалу все полицейское управление Гродно. Виленский губернатор свидетельствовал, что «еврейский народ проявлял особую преданность русскому правительству во время присутствия врага».

Поляков раздражало такое пророссийское отношение евреев. Ходили слухи, что поляки приготовились вырезать всех евреев и русских в Виленской и Минской губерниях и в Белостокской губернии. Было много случаев самопожертвования. Не раз случалось, что евреи, приютившие русских курьеров с депешами в своих домах, или конвоировавшие их в русские ставки, или доставлявшие русским командирам сведения о положении неприятельской армии, попадали в плен к французам, и расстрелян или повешен. Александр I знал об этих делах. Находясь в Калише, он дал аудиенцию членам Кахала и вступил с ними в продолжительную беседу. Среди евреев уезда были распространены написанные на еврейском просторечии воззвания, в которых евреев призывали возносить молитвы за успех Александра I, который освободит еврейский народ из рабства. В целом волна патриотизма, прокатившаяся по России, в значительной степени охватила еврейские массы.

В штабе русской армии, шедшей теперь на запад, в 1812-1813 годах находились два депутата-еврея, Зундель Зонненберг из Гродно и Лейзер (Элиэзер) Диллон из Несвижа. С одной стороны, они поддерживали связи с ведущими государственными деятелями и доносили до них пожелания еврейских общин. С другой стороны, они поддерживали отношения с кагалами, которых регулярно информировали о намерениях правительства. По-видимому, эти два общественных деятеля играли в штабе двоякую роль: роль крупных поставщиков, получавших заказы непосредственно от русского комиссариата и пересылавших их своим местным агентам, и роль представителей кагалов, потребности которых они доносили до Царь и высшие сановники короны. В те непростые времена правительство сочло выгодным держать в своей штаб-квартире представителей еврейского населения, которые могли влиять на умы своих единоверцев в соответствии с характером издаваемых им политических инструкций. В июне 1814 г., во время пребывания за границей в Брухзале (Германия), Александр обратился к этим депутатам с просьбой заверить «еврейских кагалов в его милостивой благосклонности» и пообещал в скором времени издать «ордонанс относительно их пожеланий и просьб о немедленном улучшении их нынешнее состояние». Похоже, что Александр I, все еще находившийся под влиянием рассказов о еврейском патриотизме, был склонен в тот момент улучшить их судьбу. Но общая реакция, обрушившаяся после Венского конгресса 1815 года, как язва на Европу и Россию, оказалась роковой и для русских евреев.

5. Экономические и сельскохозяйственные эксперименты.

Политические потрясения переходного периода (1789-1815 гг.) не могли не сказаться бурно на экономическом положении русско-польского еврейства. Огромное еврейское население Западной России делилось в то время на две части: большая часть проживала в городах и местечках, меньшая — в деревнях. Предпринимаемые в этот период русским правительством усилия втиснуть все еврейское население в городские поместья и выделить из его среды новый класс земледельцев не дали должного эффекта. Вместо этого ему удалось нарушить прежнее равновесие между городскими и сельскими занятиями евреев.

Городской еврей был либо бизнесменом, либо ремесленником, либо владельцем салуна. Во многих городах еврейский торговый элемент численно превосходил христианский. Особенно заметна возросшая еврейская активность в экспортной торговле. Еврейские купцы ежегодно в большом количестве ездили на заграничные ярмарки, особенно в Лейпциг, чтобы купить товары, главным образом галантерейные товары, в то же время вывозя товары из Польши и России, такие как меха, шкуры и т. д. Постепенное поглощение Польская территория России открыла новый, огромный рынок сбыта среднерусских губерний для товаров, ввозимых из-за границы. Вполне естественно, что евреи стали стекаться в эти провинции. Но путь им тотчас преградили местные русские купцы, которые стали возмущаться против еврейской конкуренции и вынуждали правительство признать монополию туземных «интересов» в ущерб потребителю.

Правда, полностью закрыть русские внутренние районы для иностранных дешевых товаров и украшений, которые еврейское купечество еще продолжало ввозить, монополистам не удалось, правда, по пункту Статута 1804 г., предоставлявшему евреям право посещать внутренние правительства по особым губернаторским приказам. паспорта. Однако беспрепятственное развитие еврейской торговли было невозможно из-за этой искусственной преграды между Западной и Восточной Россией.

Вторая городская профессия, ремесла, считалась более низкой по рангу, чем торговля. Его преследовали беднейшие слои населения. Ремесленный труд стоил очень дешево. Чисто еврейские профсоюзы были редкостью, и когда еврей-ремесленник набирался смелости, чтобы покинуть родной городок и искать работу в большом городе, он обязательно сталкивался с враждебностью организованных христианских гильдий. Мы видели, что перед вторым разделом Польши такая «встреча» приняла форму погрома в польской столице.

Рядом с магазином и мастерской стоял трактир или салон, который обычно был связан с гостиницей или гостиницей. Продажа спиртного в городах зависела прежде всего от крестьян, прибывавших из деревень в праздничные и базарные дни. В целом торговля спиртными напитками занимала в городах подчиненное место. Его опора находилась в деревнях.

Все серьезные наблюдатели за экономическим положением евреев того времени свидетельствуют о том, что в большинстве городов еврейский труд составлял краеугольный камень цивилизованной экономической жизни, что без еврея нельзя было ни купить, ни купить. продать или сделать какой-либо предмет. Еврей, довольствовавшийся малой заработной платой и прибылью, благодаря этому мог снизить как себестоимость производства, так и цену товаров. Он довольствовался гроши, его физические потребности были чрезвычайно ограничены. Благодаря посредничеству вездесущего бизнесмена-еврея крестьянин имел возможность распоряжаться на месте своими продуктами, даже такими, которые из-за их малой стоимости не стоило бы везти в город. Несмотря на все свои неутомимые, лихорадочные труды, еврей в среднем был так же беден, как и крестьянин, за исключением того, что он был свободен от порока пьянства, одного из источников экономической нищеты крестьянина. Бедность евреев была искусственным следствием того, что города и местечки были перенаселены мелкими торговцами и ремесленниками, и эта скученность усугублялась систематическим отстранением евреев от их вековых сельских занятий и, как следствие, притоком деревенских евреев в города.

Необходимо отметить, что, когда в официальных документах говорится о «торговле спиртными напитками» в деревнях как об единственном занятии евреев, они не учитывают многогранности сельских занятий евреев, связанных с виноторговлей. движение, конечно, но ни в коем случае не тождественны с ним. Арендуя у помещика или короны право винокурения, еврей в то же время обрабатывал другие предметы сельского хозяйства, как-то молочные заводы, мельницы и рыбные пруды. Кроме того, он занимался скупкой хлеба у крестьян и продажей им в то же время таких необходимых предметов, как соль, утварь, сельскохозяйственные орудия и т. д., привозимых им из города. Он часто совмещал в себе занятия виноторговца, лавочника и торговца продуктами. Дорога, ведущая из деревни в город, была усеяна еврейскими гостиницами или трактирами, которые до появления железных дорог служили привалами для путешественников. Всю эту экономическую структуру, которая создавалась постепенно в течение столетий, русское правительство взялось разрушить. Еще в царствование Екатерины II. губернаторы часто сгоняли еврейских крестьян в города, действуя в соответствии с «органическим законом», который обязывает евреев «записываться среди купцов или бюргеров». Двусмысленный указ 1795 г. о том, чтобы «постараться переселить евреев в уездные города, чтобы эти люди не бродили во вред обществу», развязал руки ретивым бюрократам. Когда Закон 1804 г. предписывал изгнать всех евреев из деревень по истечении трех лет, многие помещики, не дожидаясь истечения срока, отказали своим еврейским арендаторам в праве проживания и торговли в своих деревнях. Евреи стали устремляться в города, где даже давно осевшие жители не могли зарабатывать на жизнь.

Правда, правительство привлекало преследуемых евреев к двум новым занятиям: созданию фабрик и сельскохозяйственных колоний. Но у бедного деревенского еврея не было ни капитала, ни возможности открывать фабрики. Кроме того, было немыслимо искусственно создавать отрасли промышленности, не обеспечив предварительно рынок для выпускаемой продукции. Несколько шерстяных фабрик было основано евреями в Литве и на Волыни, но все, что они могли сделать, это обеспечить работой несколько тысяч человек. Таким образом, было естественно, что все взоры обратились к сельскохозяйственной колонизации.

Статут 1804 г. обещал предоставить бедным евреям, желающим заниматься сельским хозяйством, бесплатную землю в нескольких правительствах, предоставить им ссуды для их оборудования и освободить их от налогов на ряд лет. Ссыльные деревенские евреи ухватились за это обетование как за якорь спасения. В 1806 г. несколько еврейских групп в Могилевской губернии обратились к губернатору с просьбой перевести их в Новороссию, чтобы там заняться хлебопашеством. Делегат одной из этих групп, Наум Финкельштейн, ездил даже в Петербург, чтобы изложить дело министру Кочубаю, и был послан последним в Херсонскую губернию для осмотра и отбора земли. Министр, действуя по согласованию с херсонским губернатором герцогом Ришелье, решил выделить отдельные участки земли в степях этого края и поселить на них евреев под покровительством Новорусского «переселенческого бюро». Едва две могилевские группы завершили подготовку к своей эмиграции, как десятки подобных заявлений стали поступать от еврейских групп в других правительствах черты оседлости. К концу 1806 г. количество просителей возросло до полутора тысяч семей, насчитывавших около семи тысяч душ. Российские власти оказались в неловком положении. Их поймали неподготовленными к передаче такого количества людей за счет государства. В 1807 году в Херсонской губернии были основаны четыре колонии евреев-земледельцев, первые среди еврейских колоний юга России. Число поселенцев составило около трехсот семей, состоящих из двух тысяч душ.

Число претендентов, желающих поселиться на этой земле, продолжало увеличиваться. В течение 1808 г., когда изгнание из деревень шло полным ходом, белорусские воеводы засыпали министра внутренних дел ходатайствами о разрешении как можно большему числу еврейских семей отправиться в Новороссию. Губернатор Витебска сообщил, что сельские евреи

были несвоевременно изгнаны, разорены и доведены до нищенства. Большая часть их остается без хлеба насущного и без крова, и они в значительном количестве эмигрируют в Новороссию. Многие евреи в ожидании переселения в Новороссию продали все свое имущество и настойчиво просят разрешения переехать туда, хотя бы только на жительство.

В то же время в Петербург постоянно поступали донесения от Новорусского иммиграционного бюро и от герцога Ришелье. Они подчеркивали необходимость остановить поток эмигрантов, ввиду того, что даже первые партии колонистов с трудом обустроились, а новые не могли рассчитывать ни на хижины, ни на какие-либо другие приспособления. К началу 1808 г. в ведении Иммиграционного бюро находилось около тысячи семей колонистов, и, кроме того, несколько тысяч переселенцев, прибывших «добровольно», ждали своей очереди на заселение. Из-за непривычных климатических условий и отсутствия жилья и продовольствиясреди приезжих стали распространяться болезни. Все эти обстоятельства побудили правительство временно приостановить расселение евреев в новорусских колониях (указ от 6 апреля 1810 г.).

Попытка превратить часть еврейского населения в земледельцев, несомненно, увенчалась бы огромным успехом, если бы правительство было достаточно подготовлено к такому важному экономическому преобразованию. Десять тысяч эмигрантов уже ушли в Новороссию, и за ними устремились компактные голодающие массы. Но правительство было подавлено трудностями задачи и остановило все движение. Одновременно было прекращено изгнание из деревень западных правительств, грозившее привести к беспримерной экономической катастрофе. Таким образом, после многих колебаний и потрясений экономический уклад еврейской жизни был восстановлен на прежних основах — торговле, ремеслах и сельских занятиях.

ГЛАВА XI ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД «ПРОСВЕЩЕННОГО АБСОЛЮТИЗМА»

1. Кагальская автономия и городское самоуправление

Система государственного патронажа раскинула крылья и над самоуправлением еврейских общин. К концу царствования Екатерины II правительство ясно обнаружило свою тенденцию урезать обширную общинную автономию, которая была гарантирована евреям ранее, в 1776 г., когда обещание императрицы разрешить евреям присоединенной Белой России сохранять свои прежние свободы», — еще свежо было в памяти чиновников. Но русское правительство, не имевшее привычки терпеть такую «разнузданность» среди своих подданных, косо смотрело на большие хозяйственные, духовные и судебные функции, предоставленные кагалам, помимо их фискальных обязанностей как органов по сбору государственных налогов. В результате такого отношения указы 1786 и 1795 гг. ограничили сферу деятельности кагалов делами духовными и фискальными. «Еврейская конституция» 1804 г. пошла еще дальше, разделив эти две функции между раввинатом и кагалами, которые прежде составляли одно целое. Раввинам было разрешено «следить за всеми церемониями еврейской веры и разрешать все споры, касающиеся религии», а кагалам было приказано «следить за регулярной уплатой государственных налогов». Это было все, что осталось от древней автономии еврейских общин в Польше с ее обширной сетью учреждений и центральных собраний, или ваадов.

Очевидно, что в реальной жизни власть сообществ была больше, чем на бумаге. Евреи продолжали передавать большинство своих дел, даже связанных с денежными спорами, в свои собственные раввинские трибуналы. Запрещение подвергать херему (отлучению) непокорных членов общины иногда игнорировалось, поскольку «духовные» трибуналы не имели в своем распоряжении других средств принуждения. С другой стороны, само правительство, нуждавшееся не только в фискальных службах кагалов, но и в ответственной организации, с которой можно было бы консультироваться по еврейским делам, не могло не допустить расширения деятельности кагалов далеко за пределы фискальных служб. интересы. Когда правительство пожелало узнать мнение еврейских общин о некоторых запланированных им мероприятиях, оно обратилось, как это было в 1802, 1803 и 1807 годах, [255] к кагалам и уполномочило их послать делегатов в Петербург или губернские столицы.

Это расширение еврейской автономии было уступкой, вырванной у правительства силою обстоятельств, силой компактного населения, живущего своей собственной жизнью и отказывающегося стираться до слияния с окружающим населением и сплавления всей своей общественной жизни. интересов с делами общего городского управления. Между тем именно к такой «муниципализации» еврейских общин давно стремилось российское правительство. Со времен Екатерины II. оно лелеяло мысль «разрушить еврейскую обособленность», загнав евреев в рамки русской классовой организации, особенно в купеческие и мещанские поместья.

Когда вскоре после 1780 г. евреям была предоставлена неслыханная доселе привилегия участия в городском управлении с правом активного и пассивного избирательного права в магистраты и городские суды, петербургские законодатели были уверены, что русское еврейство, в порыв восторга, выбросит за борт свою прежнюю кагалскую автономию и охотно соединится с христианскими городскими поместьями, чтобы сформировать общую муниципальную организацию. Но ни иудеи, ни христиане не оправдали этих уверенных ожиданий. Первые, по-прежнему цепляясь за свою освященную веками общинную организацию, были рады участвовать в выборах в магистраты, в которых до тех пор господствовали их традиционные враги, христианские купцы и горожане, и в которых они откровенно предлагали защищать свои интересы, представляя при этом значительную часть городского населения.

Но здесь они столкнулись с яростным сопротивлением со стороны своих сограждан-христиан. В двух белорусских правительствах Витебска и Могилева несколько евреев были избраны в магистраты в качестве олдерменов и членов судебных органов. Но в большинстве случаев христианам удавалось получить искусственное большинство и не допустить евреев к муниципальной администрации. Жалобы, подаваемые центральным властям в Петербурге, не давали результата, ибо русские, а тем более польские мещане рассматривали дарование евреям муниципальных прав как нарушение их собственных уставных привилегий. Уступая этому настроению христианского населения, администраторы юго-западных правительств установили под свою ответственность ограничительный процент участия евреев в магистратах, ограничив даже в местах с преобладающим еврейским населением число членов-евреев доизбираться в магистраты на одну треть. Таким образом, представители еврейского большинства населения в городской администрации неизменно сводились к меньшинству и были не в состоянии защищать интересы своих единоверцев ни при исчислении муниципальных налогов, ни в делах, представляемых в суд. муниципальные суды. И здесь протест, адресованный Петербургу делегатом, выступавшим от имени подольских евреев, не исправил положения.

В двух литовских правительствах, перешедших в руки России после третьего раздела Польши в 1795 г., христианская оппозиция добилась еще больших успехов. Ибо здесь пришлось вообще приостановить действие закона о предоставлении евреям представительства в магистратах. Когда в Вильно стал известен сенаторский указ 1802 г., дающий евреям право занимать государственные должности, местное христианское население подняло крик возмущения. Мещанское высокомерие старых «отцов города», соединенное с низкими мотивами религиозной и классовой ненависти, проявилось в челобитной, адресованной в феврале 1803 г. христианскими мещанами Вильно Александру I.

В этой петиции жители Вильно протестуют против нарушения их древней привилегии, во исполнение которой «евреям и представителям других конфессий запрещается занимать должности» в Литве. Допуск евреев в магистратуры — это беда и позор для столицы Литвы, для

они [евреи] не имеют ни малейшего понятия о нравственности, а их форма образования не годится для звания судьи, и вообще этот народ может поддерживать себя только всякими ухищрениями... Христиане проиграют все заинтересованы в том, чтобы занять государственные должности, как только евреям будет предоставлено право господствовать над ними.

, что господство евреев, т. е. их участие в магистратах, хотя и ограниченное одной третью числа олдерменов, подорвет доверие людей к муниципальной администрации и судебной системе. «Ибо покорность толпы превратится в клевету, когда христианин, вошедший в священное место [справедливости], увидит еврея как своего начальника и судью, подчинение которому противоестественно по причине класса и религии».

Христианское население Ковно при подаче аналогичного прошения прибегло к другому неопровержимому доводу против допуска евреев на муниципальные должности. Ссылаясь на крест со «священной фигурой» распятия, который ставится на судебный стол для принесения присяги, просители утверждают, что еврейские члены суда «откажутся смотреть на него, но по причине своей веры, будут думать о ней неуважительно, так что вместо судебной нелицеприятности будет насмешка над христианским законом». Правительство нашло эти доводы убедительными и в 1805 г. отменило указ Сената об избрании евреев в магистраты Литвы.

Таким образом, флегматичная злопамятность «привилегированных» бюргеров в одних местах сковывала активность евреев в управлении городом, а в других совсем подавляла ее. Еврейские общины, какими бы отсталыми они ни были, проявили достаточное гражданское мужество, чтобы послать своих представителей в стан врага для совместной с ним работы на благо всего городского населения. Но недалекие бюргеры, насквозь пропитанные средневековыми предрассудками, не признавали евреев своими земляками. Евреи должны были считаться с этим грубым консерватизмом окружающего населения. Они еще могли прибегнуть к своему общинному самоуправлению, и, если бы их общественная энергия была направлена на эту цель, старая кагалская автономия, несмотря на все правительственные ограничения, могла бы до известной степени снова стать самостоятельной. Но этому возрождению помешал другой фактор — глубокий раскол в русской еврейской общине, начавшийся с подъемом хасидизма во второй половине XVIII века и ставший свершившимся фактом в начале XIX века.

2. Хасидский раскол и вмешательство правительства

Период разделов Польши был также периодом раскола внутри польского еврейства. Внешнее разделение сопровождалось внутренним расколом; политический раздел, духовным расколом. Тело польского еврейства было разделено между Россией, Австрией и Пруссией, а его душа — между раввинизмом и хасидизмом. Было даже значительное совпадение дат: первая декларация против хасидизма Виленского раввината, положившая начало религиозному расколу, была издана в 1772 г., в год первого раздела Польши, а вторая решительная декларация того же раввината, который завершил раскол, последовавший за третьим разделом Польши в 1796 году.

Интервал между этими двумя датами представляет собой один непрерывный отрезок хасидских триумфов. Юго-Запад России, Волынь, Киевская губерния и Подолье к концу периода были почти полностью завоеваны хасидами. За исключением нескольких городов, теперь они составляли преобладающий элемент в общинах; их ритуал был принят в синагогальном богослужении, а их духовные правители, цадики, осуществляли контроль над официальным раввинатом. Что касается Северо-Запада, то хасидизму удалось за это время закрепиться в Белоруссии, единственной польской провинции, которая более двадцати лет находилась под властью России и, таким образом, была политически отделена от остальной урезанной Польши. Под руководством цадика Шнеора Залмана из Лозно в этой части Северо-Запада был создан сильный хасидский центр, но компактных хасидских общин в этом районе еще не было. В большинстве городов общины состояли из обоих элементов, хасидов и их противников, раввинистов, которых прозвали митнагдим («протестантами»), причем перевес был то на одной, то на другой стороне, такое положение вещей, которое давало поднимаются до бесконечных распрей в кагалах и синагогах.

Только в Литве, оплоте раввинизма, хасидизму не удалось прижиться. Здесь в ряде городов обосновались несколько небольших групп хасидов. Службы они проводили в скромных комнатах в особняках (миньянах), которые часто вынуждены были прятать от взоров враждебных кагалских властей. В Вильно, резиденции великого ревнителя раввинизма Илии Гаона, хасиды образовали «нелегальную» тайную организацию. Лишь в пригороде Пинска, в Карлине, хасиды сумели прочно обосноваться и могли похвастаться наличием собственных синагог и цадиков. Карлин стал центром хасидской пропаганды, распространившейся по всей Литве, где хасидов соответственно прозвали «карлинерами».

Второй и третий разделы Польши, которые объединили Литву и Белоруссию под суверенитетом России, имели тенденцию поддерживать угнетенных литовских хасидов, которые теперь могли объединить силы против общего врага со своими братьями по всему северо-западному региону. Хасидская пропаганда обрела новое мужество. Чтобы усилить успех своей миссионерской деятельности, хасиды распространили слух, что бывший антихасидский громовержец, ветеран рабби Илия Гаон сожалеет обо всех враждебных действиях, совершенных им против сектантов, и что вследствие этого было отлучено от церкви. брошенное им против них уже недействительно. Когда эта хитрая уловка стала известна в Вильно, возмущенные поборники раввинизма побудили престарелого Гаона опубликовать послание, в котором он вновь подтвердил свое прежнее отношение к «еретикам» и заявил, что все ранее изданные против них еремы остаются в силе (май, 1796). Послание было поручено двум посланникам, посланным из Вильно в ряд городов для возбуждения антихасидской агитации. Когда послы прибыли в Минск и приступили к выполнению их указаний, хасиды пустили слух о том, что подпись Гаона под посланием ненастоящая. Минский кагал отправил запрос в Вильно и в ответ получил в сентябре 1796 г. новое энергичное обращение гаона, адресованное всем воеводским кагалам Литвы, Белоруссии, Волыни и Подолии.

О, горы Израилевы, — воскликнул великий ревнитель, — вы, духовные пастыри и миряне, вожди всякого правительства, также и вы, главы кагалов Могилева, Полоцка, Житомира, Винницы и Каменец-Подольского, держите в руках своих молот, которым ты можешь сокрушить заговорщиков зла, врагов света, врагов [еврейского] народа. Горе этому поколению! Они [хасиды] нарушают Закон, искажают наши учения и заключают новый завет; они расставляют сети в доме Господнем и извращают принципы нашей веры. Нам надлежит отомстить за Закон Господень, надлежит нам наказать этих безумцев перед всем миром, для их же улучшения. Пусть никто не пожалеет их и дарует им убежище!... Опоясывайтесь ревностью во имя Господа!

Призывая к оружию против хасидов в таких молниеносных выражениях, почтенный рыцарь раввинизма был движим глубоким убеждением, что «новая секта», которая к тому времени насчитывала сотни тысяч своих сторонников, руководила еврейской религией и нацию к гибели, потому что она разрывала еврейский лагерь внутри, в то время как политические потрясения разрывали его снаружи. Кроме того, он был встревожен бурным ростом культа цадиков, или чудотворцев, который представлял угрозу чистоте еврейского учения.

Гнев Гаона был особенно вызван трудом, опубликованным в том же году, что и его послание (1796), раввином Шнеором Залманом, главой белых русских хасидов. Работа называлась «Таньо» и содержала смелое изложение пантеистической доктрины хасидизма, которую поборники установленной догмы были склонны считать богохульством и ересью.^[74] Воззвание Гаона намекало на эту работу, и ее автор чувствовал себя болезненно уязвленным нападением. Шнеор Залман ответил контрпосланием, в котором пытался доказать, что патриарх раввинизма был дезинформирован об истинной сущности хасидизма, и пригласил своего оппонента на литературный диспут с целью выяснения истины и «восстановления мира». в Израиле». Но Гаон отказался вступать в полемику с «еретиком». Между тем Виленское послание продолжало циркулировать во многих общинах и порождало острые конфликты между мифнагдимами и хасидами, причем первые, как правило, переходили в наступление.

Разъяренная до безумия этими преследованиями, хасидская ассоциация Вильно была ужалена до совершения акта вопиющей бестактности. Когда осенью 1797 года, примерно через год после издания своего последнего циркуляра, престарелый Гаон закрыл глаза и вся виленская община погрузилась в траур, местное хасидское общество собралось в частном доме и предавалось веселая попойка, чтобы отпраздновать избавление секты от ее главного врага. Эта уродливая демонстрация, устроенная в день похорон, вызвала бурю негодования в обществе. Перед тем, как покинуть кладбище, вожди общины, стоя у могилы гаона, торжественно поклялись отомстить хасидам. На следующий день старейшины Кахала были созваны на специальное совещание, на котором был принят ряд репрессивных мер против хасидов. Помимо мер, которые должны быть обнародованы, таких как новая булла об отлучении сектантов, собрание приняло несколько резолюций, которые должны были оставаться конфиденциальными. Для борьбы с «ересью» был назначен специальный комитет из пяти членов «Кагала», наделенный большими полномочиями. Последующие события показали, что среди обдумываемых средств ведения войны был план доноса на лидеров секты российскому правительству.

Позорная схема не заставила себя долго ждать. Вскоре Генеральному прокурору Санкт-Петербурга Лопухину был получен донос, в котором его внимание обращалось «на политические злодеяния, совершенные главой карлинерской [ хасидской] секты Залманом Борухович [сын Боруха ]» и его товарищи по работе в Литве. Под влиянием этого доноса Лопухин, действуя от имени царя, приказал местной губернской администрации в начале осени 1798 года арестовать Залмана, глава секты в местечке Лозно вместе с двадцатью двумя его сообщниками, найденными в Литве Залман был задержан и спешно отправлен в Петербург в сопровождении «сильного конвоя»; оставался под арестом в Вильно.

Залман предстал перед так называемой «Секретной экспедицией» — отделом, занимавшимся преступлениями политического характера. Ему зачитали длинный список обвинительных заключений. Его обвинили в том, что он является основателем вредоносной религиозной секты, изменившей порядок богослужения среди евреев, в распространении пагубных идей и сборе средств на таинственные цели в Палестине. Перекрестный допрос явно подразумевал обвинение в политической нелояльности. На все поставленные перед ним вопросы обвиняемый давал развернутые письменные ответы на иврите. Защита Залмана, переведенная с иврита на русский язык, произвела благоприятное впечатление в правительственных кругах. Царь Павел I на основании представленного ему Генеральным прокурором доклада о «всех обстоятельствах, выявленных следствием», отдал приказ освободить Залмана и других сектантских вождей, арестованных, но оставить «в строго следить за ними в отношении того, существуют ли или могут ли возникнуть тайные отношения или переписка между ними и теми, кто придерживается извращенных представлений о власти и форме правления». К концу 1798 г. Залману было разрешено вернуться домой, и другие заключенные также были отпущены на свободу.

Теперь настала очередь хасидов отомстить своим преследователям. Ввиду того, что гонения на них были начаты кагалскими старейшинами Вильно, составившими «Комитет пяти», хасиды решили сместить этих старейшин и поставить на их место своих сторонников. С помощью бахшиша виленским хасидам удалось заручиться благосклонностью губернаторской администрации. В начале 1799 г. они подали в местные органы жалобу на кагалских старост, обвиняя их во всевозможных злоупотреблениях, в том числе в казнокрадстве. Эта акция привела к смещению и тюремному заключению нескольких старейшин. Под официальным давлением их места заняли новые старейшины, которые либо сами были хасидами, либо были ими рекомендованы. Виленская община распалась надвое. Одна часть осталась верна уволенным старейшинам, другая вступилась за новоизбранных. Воюющие стороны были заняты отправкой жалоб и доносов друг на друга в правительство в Петербурге. Язва «доноса», которая, может быть, не случайно развилась в первые годы русского владычества в Литве, выдвинула на передний план одну отвратительную личность, раввина-доносчика по имени Авигдор Хаймович (сын Хаима), из Пинск.

Авигдор, бывший раввин Пинска и окрестностей, был отстранен от должности из-за интриг хасидских членов общины, которые были его противниками. Больше всего Авигдор сетовал на потерю доходов. Долгое время свергнутый с престола пастырь таскал свою паству по магистратам и судам. Потерпев неудачу в своих усилиях, он решил отомстить лидеру секты, ответственному за его разорение. В начале 1800 г. Авигдор обратился к царю Павлу I с развернутой петицией, в которой охарактеризовал секту хасидов как «вредную и опасную организацию», продолжавшую дело бывших мессианских саббатиан. Массивом искаженных цитат из хасидской литературы доносчик пытался доказать, что учителя секты призывали своих последователей бояться только Бога, а не людей, т. е. не считаться с властями, в том числе и с царем.

Разоблачению дали идти своим чередом. В начале ноября того же года цадик Залман Борухович был повторно арестован в Лозно и отправлен в Петербург в сопровождении двух сенаторских курьеров. По прибытии в столицу цадик был заключен в крепость и после перекрестного допроса предстал перед своим обвинителем Авигдором. Залман снова письменно ответил на обвинения против него, которые теперь увеличились до девятнадцати пунктов. Он категорически отверг обвинения в непризнании власти правительства, безнравственности, сборе денег и устройстве тайных собраний. К концу ноября Залман был отпущен на свободу, но ему было приказано оставаться в Петербурге до рассмотрения его дела Сенатом, которому оно было передано теперь из Тайной экспедиции. Пока Сенат готовился рассмотреть дело, дворцовый переворот в марте 1801 г. оборвал царствование Павла и посадил на престол Александра I. Политический ветер переменился, и 29 марта 1801 года новый царь разрешил Залману покинуть Петербург.

Убедившись, что религиозный раскол в иудаизме совершенно безвреден с политической точки зрения, правительство было готово дать ему свою санкцию. Один из пунктов Статута 1804 г. разрешает сектантам учреждать свои синагоги в каждой общине и избирать своих раввинов, с единственным условием, что кагалская администрация в каждом городе остается одной и той же для всех частей общины. На самом деле закон лишь признал то, что уже стало живой практикой. Религиозный раскол уже давно стал свершившимся фактом, и междоусобица 1796-1801 гг. была лишь его завершающим актом. Что касается общинной организации евреев, уже подорванной политическими переменами, то раскол оказался не чем иным, как катастрофой. Кагалы, ослабленные внутренней борьбой и деморализованные доносами и бюрократическим вмешательством, не смогли выступить единым фронтом в первые годы царствования Александра, когда правительство осуществляло свой «план реформ», и пригласили кагалов к участию в его труды. Общины Юго-Запада, полностью находившиеся под запретом хасидского мистицизма, слабо реагировали на постигший их социальный и экономический кризис. Еврейские делегаты, излагавшие свои взгляды в ответ на официальные запросы 1803 и 1807 годов, набирались главным образом из Белорусского и Литовского правительств, где политическое чутье евреев еще не было совершенно притуплено.

3. Раввинизм, хасидизм и просвещенный «берлинский мир»

В то время как в Западной Европе разрушались старые формы еврейской жизни, культурное развитие еврейских масс Восточной Европы оставалось на месте. Две доминирующие силы в их духовной жизни, раввинизм и хасидизм, с одинаковым усердием следили за сохранением старого порядка вещей. Традиционная форма обучения осталась неизменной. Старая школа, хедер и ешиба, с ее исключительной талмудической подготовкой, снабжала своих учеников огромным количеством умственной энергии, но не могла подготовить их к практической жизни, и девушки и женщины оставались совершенно вне влияния школы. Столь же прочно утвердилась и старомодная схема семейной жизни, с ее ранними браками, между тринадцатью и шестнадцатью годами, с длительным содержанием таких женатых детей в отцовском доме, с ее чрезмерной плодовитостью среди привычной жизни. бедность с ее сокращением физических потребностей до истощения и вырождения. Эта патриархальная еврейская масса сторонилась всех культурных «новинок» и осуждала малейшие попытки расширить свой ментальный и социальный кругозор. Религиозная культура еще не успела скрестить шпаги со светской культурой. Война между хасидизмом и раввинизмом велась на чисто религиозной почве. Ее единственной проблемой был тип верующего: старая дисциплина с ее упором на схоластическую и церемониальную сторону иудаизма боролась с натиском экстатического мистицизма и слепого «культа святых».

Нельзя сказать, что оцепеневший раввинизм возродился под влиянием этой яростной борьбы. В то время, когда мы говорим о каких-либо отчетливых следах такого возрождения, не видно, и можно различить только признаки чисто схоластического возрождения. Метод текстуального анализа, введенный Элайджей Гаоном в талмудические исследования и заменивший некогда модную казуистику, получил все более широкое распространение и все более прочную опору в литовских иешибах.

В новом центре изучения Талмуда, ешибе литовского городка Воложин, основанной в 1803 г., этому новому методу уделялось особое внимание со стороны его основателя, раввина Хайима Воложинера, ученика Гаона. Ешиба Воложина воспитала целое поколение ученых и раввинов «в духе Гаона». В этих кругах можно было обнаружить даже известную терпимость к анафематствованным «светским наукам», хотя эта терпимость ограничивалась областью математики и отчасти естествознания. Гаон, который в свободное время занимался математическими упражнениями, разрешил своему ученику Боруху Шкловером опубликовать еврейский перевод «Геометрии» Евклида (1780 г.). Однако страх перед философией был так же велик, как и прежде, и несовместимость свободных исследований с иудаизмом считалась нерушимой догмой. Еврейское сознание продолжало двигаться в узком диапазоне «четырех локтей Галахи» и было обречено на бесплодие. В течение всего этого бурного периода, растянувшегося более чем на четверть века, раввинизм, кроме Гаона, не выдвинул ни одного сколько-нибудь крупного литературного деятеля, ни одного писателя с широким кругозором. Казалось, что дух оригинальности покинул его.

Среди хасидов того периода можно было обнаружить большую продуктивность, хотя в отношении оригинальности они значительно уступали предшествующей эпохе Бешта и его первых апостолов. Наряду с торжествующим практическим цадкизмом, торгующим чудесами и процветающим на доверчивости масс, мы наблюдаем в известной степени продолжающееся развитие хасидского учения по линии, заложенной Бештом. На Севере распространялась новая хасидская теория, стремившаяся приспособить эмоциональный пиетизм Бешта к «интеллектуализму» литовских схоластов. Создатель этой доктрины, рабби Шнеор Залман, герой религиозной борьбы, описанной в предыдущих главах, пытался рационализировать хасидизм, который проявлял решительную склонность к принципу credo quia absurdum сидеть. В руках автора Tanyo экстаз чувств трансформируется в экстаз мышления. Иногда он говорит о познании Бога словами, достойными Маймонида. Излишне говорить, что рабби Залман отвергает культ цадиков в вульгарной форме чудотворства, которую он принял на Юге.

На юге, точнее говоря, на Украине, хасидизм упорствовал в проторенной колеи. Два его столпа, Леви Ицхок (Исаак) из Бердичева (умер в 1809 г.) и Нохум (Наум) из Чернобыля (умер в 1799 г.), продолжали поддерживать традиции Бешта. Бывший, автор Кедушат Леви (1798 г.), проявляет в своих работах подлинный пыл хасидской веры, без ее болезненного экстаза. В личной жизни этот вождь волынского хасидизма был воплощением милосердия, распространявшегося как на еврея, так и на нееврея. Многие популярные легенды рассказывают о его исключительной привязанности к смиренным и страждущим. Цадик Нохум из Чернобыля, который был странствующим проповедником в Киевской губернии, делал в своих проповедях особый акцент на элемент Каббалы. К концу своей жизни он был прежде всего цадиком типа «практик» и «чудотворец» и основал «чернобыльскую династию цадиков», которая до сих пор широко разветвлена на Украине.

Совершенно особняком стоит фигура подольского цадика и мечтателя Нахмана Брацлавского (1772-1810), правнука Бешта. Одаренный глубоко поэтическим складом ума, он отверг проторенные тропы профессиональных «Праведников» и пошел своей дорогой. Целью, к которой он стремился, было возвращение к детской простоте учения Бешта. В 1798-1799 годах Нахман совершил паломничество в Палестину, как раз в то время, когда армия Бонапарта шла по Святой земле, а по дремлющему Востоку пронесся порыв ветра из бушующей Европы. Но подольская молодежь прислушивалась только к шепоту из гробниц великих учителей-каббалистов, рабби Шимона бен Йохая и Ари, и к речам живых цадиков, поселившихся в Тивериаде. По возвращении в Европу Нахман поселился в Брацлаве и стал главой группы подольских хасидов. В своем близком кругу он имел обыкновение проповедовать или, вернее, размышлять вслух о царстве духа, об общении цадика со своей паствой в религиозном экстазе. Он говорил эпиграммами, иногда облекая свои мысли в форму народных сказок. Он написал ряд книг, в которых постоянно подчеркивал необходимость слепой, бесхитростной веры. Философию он считал разрушительной для души; Ему были ненавистны Маймонид и рационалисты. Незнакомое берлинское «просвещение» наполняло его сердце таинственным трепетом. Жизнь Нахмана оборвалась преждевременно. В окружении поклонников он умер от чахотки в Умани в возрасте тридцати восьми лет. До сих пор его могила служит местом паломничества «брацлавских хасидов».

Однако средний цадик того типа, который в тот период принял определенную форму, был в равной степени далек от сложности рабби Залмана и простоты рабби Нахмана. В целом цадики все дальше и дальше отходили от своей миссии религиозных учителей и становились все более и более «практикующими». Окруженные сонмом восторженных поклонников, эти «посредники между Богом и человечеством» умели обращать слепую веру масс во благо. Они разбогатели на дарах и подношениях своих поклонников, жили во дворцах, во многом подобно польским магнатам и церковным сановникам. «Суд» внука Бешта в Меджибоже, Борух Тульчинского (1780-1810), отличался особой пышностью. У Боруха даже был свой придворный шут Гершель Острополер, известный герой народных анекдотов.

В первоначальных польских провинциях, впоследствии включенных в состав Варшавского герцогства, главнокомандующими хасидской армии были два цадика, раввин Исраэль из Коженица и раввин Якоб Ицхок (Исаак) из Люблина. Эти два ученика «апостола» Бэра Межерича стали пионерами хасидизма на берегах Вислы к концу восемнадцатого века. В конце своей карьеры — оба умерли в 1815 году — над всей Польшей развевалось знамя хасидизма.

Ветры западной культуры едва ли имели возможность проникнуть в это царство, защищенное двойной стеной раввинизма и хасидизма. И все же кое-где на поверхности общественной жизни можно разглядеть пену волны с далекого Запада. Из Германии свободомыслящие «берлинцы», как называли этих «новых людей», двигались к границам России. Он облачился в короткое немецкое пальто, отрезал пряди ушей, сбрил бороду, пренебрегал религиозными обрядами, говорил по-немецки, или «на языке земли», и клялся именем Моисея Мендельсона. Культура, знаменосцем которой он был, была довольно поверхностным просвещением, затрагивавшим скорее внешность и форму, чем ум и сердце. Это был «Берлинердом», предвестник более сложной Хаскалы следующего периода, который был импортирован в Варшаву в течение десятилетия прусского владычества (1796-1806). Контакты между столицами Польши и Пруссии дали свои плоды. На улицах Варшавы появлялся еврейский «денди» Берлина, и нередко длинный халат польского хасида робко уступал место немецкому пальто, символу «просвещения».

Наряду с этой внешней ассимиляцией предпринимались также попытки копирования литературных моделей прусского еврейства. В 1796 году еврей-мендельсонец по имени Жак Кальмансон опубликовал в Варшаве французскую брошюру под названием Essai sur l'état. Actuel des Juifs de Pologne et leur perfectibilité, посвящая прусскому министру Хойма, проводившего еврейские реформы в польских провинциях Пруссии. Брошюра содержит описание положения польского еврейства того времени и план его улучшения. Рассказ довольно поверхностный, состряпан по проверенному западному рецепту. По мнению автора, беда евреев заключается в их отделении от окружающих народов, а счастье — в слиянии с ними. Схема реформы, предложенная евреем Калмансоном, мало чем отличается от польских проектов Бутримовича и Чацкого. Он в равной степени выступает за ослабление раввинистической и кагаловской власти, за искоренение хасидизма и цадкизма, за введение немецкой одежды, за бритье бород, за учреждение немецких школ и вообще за культивирование «гражданственности».

Образ берлинской моды был покрыт парижским лоском, когда вскоре после этого (1807-1812 гг.) по приказу Наполеона возникло Варшавское герцогство. Теперь прозвучала новая нота. Группа парижских «денди» претендует на равные права в качестве компенсации за то, что они изменили свою одежду и свое «нравственное поведение». Даже респектабельные представители варшавской еврейской общины именуют себя в своем ходатайстве в Сенат «членами польского народа Моисеева толка», копируя последнюю парижскую моду, ходившую во времена наполеоновского Синедриона. Это была первая, хотя еще наивная и бесхитростная попытка обеспечить «переход» от еврейской нации к польской, зародышу будущих «поляков ветхозаветного толка».

Факелоносцы берлинской культуры из числа последователей Давида Фридлендера всячески поощряли такое настроение и в своем органе постоянно обращались в этом духе к своим польским собратьям.

Как долго вы будете продолжать, — гласит одно из этих обращений, — говорить на коррумпированном немецком диалекте [идиш] вместо языка вашей страны, польского? Сколько несчастий могли бы быть предотвращены вашими предками, если бы они умели адекватно изъясняться на польском языке перед вельможами и королями! Возьмите группу из ста евреев в Германии, и вы обнаружите, что либо все, либо большинство из них могут говорить с магнатами и правителями, но в Польше едва ли пять или десять из ста способны на это.

Некоторые залетные семена западного «просвещения» были занесены на далекий русский Север. Во время инспекционной поездки Державина по Белой России перед его глазами промелькнула фигура врача Франка в Креславке, открытого последователя Мендельсона, призывающего к религиозным и просветительским реформам. В Петербурге, в доме мецената Авраама Переца, жил его учитель Иуда Лейб Неевахович, родом из Подолии. В 1803 году, в том самом году, когда еврейские депутаты пребывали в Петербурге, Неевахович издал на русском языке брошюру под заглавием «Плач дочери Иуды» с посвящением Кочубаю, министру внутренних дел и Председатель «Еврейского комитета». Посвящение задевает лейтмотив «Плача»: преклонение колен перед величием России и смирение перед судьбой единоверцев, лишенных доли в «благах» страны.

«Как сильно, — восклицает автор, — ликует душа моя об этих вещах [победах и могуществе Российской империи]; как глубоко скорбит она о моих единоверцах, удаленных от сердец своих соотечественников». И на протяжении всей брошюры «Дочь Иуды» оплакивает то, что ни восемнадцатый век, «век человеколюбия, терпимости и кротости», ни «улыбающаяся весна нынешнего века, начало которого увенчанный... воцарением Александра Милостивого, устранил глубоко укоренившуюся еврейскую ненависть в России». «Многие умы обрекают колено Иуды на презрение. Имя «Иудей» стало предметом насмешек, презрения и презрения для детей и слабоумных». Обращаясь к Мендельсону и Лессингу, автор восклицает: «Вы ищете еврея в человеке. Ищите человека в еврее, и вы, несомненно, найдете его».

Неваховича кончается горестным стоном:

В то время как сердца всех европейских народов сблизились друг с другом, еврейский народ все еще находится в презрении. Я чувствую всю тяжесть этого мучения. Я обращаюсь ко всем, у кого есть сочувствие и сострадание. Почему ты приговариваешь весь мой народ к презрению? Таким образом печально плачет дочь Иуды, вытирая слезы, вздыхая и все же не утешаясь.

Сам автор, кстати, впоследствии сумел получить утешение. Через несколько лет после публикации «Плача», все еще находя себя «удаленным от сердец своих соотечественников», он нашел волшебный ключ к этим непокорным сердцам. Он принял христианство и, превратившись во Льва Александровича Нееваховича, стал писать нравоучительные русские пьесы, которые пришлись по вкусу неискушенной тогдашней русской публике. Таким образом, Невахович довел свое «берлинское общество» до той драматической развязки, которая была в моде в самом Берлине, где свирепствовала эпидемия крещения. Его примеру последовал его покровитель Авраам Перец, разоренный в войне 1812 года военными контрактами. Потомки обоих новообращенных занимали важные посты на российской государственной службе. Один из семьи Перец был членом Государственного совета при Александре II.

Слабое отражение западной просветительской литературы видно в этот период на мрачном горизонте России. Мендель Левин из Сатанов (1741-1819), имевший честь видеть во плоти Отца Просвещения в Берлине, посеял новые семена в своей родной стране. Он перевел на иврит популярное руководство по медицине Тиссо, моральную философию Франклина и книги о путешествиях Кампе. Он также предпринял попытку перевести Книгу Притчей и Екклесиаста на местный язык идиш.

Последнее начинание навлекло на Левина гнев другого «просвещенного» писателя, Тобиаса Федера из Петркова и Бердычева (умер в 1817 г.), который яростно нападал на него за «осквернение» Священного Писания, превратив его в «язык улицы». Сам Федер публиковал исследования по грамматике иврита и библейской экзегезе, нравоучительные трактаты, безобидные сатиры и поэтические оды. Нельзя сказать, что эти публикации знаменуют собой эпоху в области литературы, но они, несомненно, символизируют новый поворот в культурной жизни. Светская книга, одно появление которой могло вызвать ропот недовольства среди встревоженных православных, занимает свое место рядом с религиозной литературой раввинизма и хасидизма. Эти литературные попытки были предвестниками последующей секуляризации литературы на иврите.

ГЛАВА XII ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ АЛЕКСАНДРА I.

1. «Депутация еврейского народа»

Великая реакция 1815—1848 годов, державшая в своих муках всю Европу, приняла в России своеобразные формы. Царь Александр I, один из триумвиров Священного союза, породивший эту реакцию, стремился искупить либеральные «грехи» своей юности и культивировал в России принципы «отеческого управления» и христианское правительство». Последнее десятилетие его царствования проложило путь железному абсолютизму Николая I, который на тридцать лет сковывал политическую и общественную жизнь России и стоял зловещим призраком средневековья перед глазами Западной Европы.

Судьбы великой монархии Востока определили судьбы крупнейшего еврейского центра диаспоры. Венский конгресс 1815 г. расширил границы Европейской России, включив в нее почти всю территорию бывшего Варшавского княжества, которое было переименовано в «Королевство Польское». Около двух миллионов евреев ютились на западной полосе Российской монархии в период 1815-1848 гг.,^[75] и это огромное, резко обозначившееся население служило предметом всевозможных экспериментов, принимавших окраску общероссийская политика того времени. Последние годы правления Александра I знаменуют собой период покровительства и гнета, достигший кульминации в следующее царствование.

Отношение российского правительства к евреям в этот период отражает три последовательные тенденции: во-первых, в последние годы царствования Александра I (1815-1825 гг.) — смешанную тенденцию «благожелательного патернализма» и строгих ограничений; во-вторых, в первой половине царствования Николая I (1826-1840 гг.) — военная тенденция «исправления» евреев путем подчинения их юношества, начиная с детского возраста, суровой дисциплине воинской повинности и казарменного обучения, сопровождающееся принудительной религиозной ассимиляцией и беспрецедентным рецидивом бесправия и угнетения; и в-третьих, во второй половине царствования Николая (1840-1855 гг.) «просвещенная» тенденция улучшения евреев путем учреждения «коронных школ» и разрушения автономной структуры еврейской жизни при сохранении в силе прежних жестоких ограничений (1840-1855). Эти бесконечные «исправительные» и «воспитательные» эксперименты над целым народом, усугубляемые реанимацией процессов ритуальных убийств и массовых изгнаний в апробированном средневековом стиле, превращают историю российских евреев того периода в непрерывную трагедию.

Начало периода, казалось, не предвещало зла. Император Александр вернулся с Венского конгресса, не вынашивая агрессивных планов против евреев. Напротив, он помнил патриотические заслуги евреев в 1812 году и данное им в Брухзале обещание «улучшить их положение». На самом деле было предпринято несколько шагов, которые, казалось, указывали в направлении улучшения.

Первыми проявлениями этой тенденции были некоторые административные изменения в управлении еврейскими делами. Указ от 18 января 1817 г. предписывал Сенату все дела, касавшиеся еврейских общин, за исключением судебных дел, передавать генеральному управляющему духовными делами иностранных конфессий, должность которого занимал Голицын, сподвижник царя в христианской пиетизм и мистическое увлечение. Позднее в том же году было организовано объединенное Министерство церковных дел и народного просвещения под руководством Голицына, символизировавшее как бы установление народного просвещения на началах «христианского благочестия». Устав новой организации четко предусматривает, что все «еврейские дела, находящиеся в ведении Сената и министров», должны быть переданы главе нового министерства. Таким образом, еврейский вопрос был официально связан с отделом церковных дел, занимавшим в то время центральное место в управлении.

За ведомственными изменениями последовала более существенная реформа. Правительство признавало необходимость создания при Министерстве по делам духовенства постоянно действующего совещательного совета, состоящего извыборных еврейских представителей или «депутатов еврейских общин». Проект был навеян эфемерными и случайными попытками народного еврейского представительства со стороны двух поставщиков, Зонненберга и Диллона, прикомандированных к штабу русской армии во время кампании 1812 года. На аудиенции, на которой Александр I дал этим депутатам заверения, что положение их единоверцев улучшится, им также было велено явиться в столицу после окончания войны для ознакомления кагалов с планами правительства. Соответственно, депутаты явились в Петербург и приступили к своим обязанностям еврейских представителей, которые они выполняли в течение 1816 и 1817 годов. Однако они понимали, что не имеют права считать себя уполномоченными представителями еврейских общин России, и поэтому обратился к правительству — Зонненберг был особенно активен в этом направлении — поручить всем кагалам избрать в установленном порядке полную группу депутатов. Правительство согласилось с этим предложением, в инструкции вновь созданному Министерству по делам церковных дел был включен пункт о том, что «[имена] депутатов еврейских общин после их избрания представляются министром Его Величеству для ратификации».

Осенью 1815 г. все крупные кагалы получили приказ от губернаторов избрать коллегию выборщиков, по два выборщика от каждого правительства. В августе 1818 г. двадцать два выборщика, выбранные из одиннадцати правительств, собрались в Вильне, чтобы избрать из своей среды трех депутатов и такое же число заместителей. Выбор пал, помимо бывших депутатов Зонненберга и Диллона, на Майкла Эйзенштадта, Бениша Лапковски и Маркуса Вейтельсона, все от правительства Витебска, и Сэмюэля Эпштейна от правительства Вильно. Для обеспечения расходов депутатов, которые должны были жить в Петербурге, Виленская конференция выпустила обращение ко всем еврейским общинам с призывом составить «вышивальную коллекцию», т. е. отрезать и обменять на деньги вышитые воротники, которые зажиточные евреи прикрепляли к своим «киттелям» (саванам, надетым под молитвенные шали в День Искупления), хотя альтернатива в виде пожертвования их стоимости в деньгах была разрешена. Евреи, разоренные во время войны, очевидно, не могли напрямую облагаться налогом.

Вскоре после этого было учреждено специальное отделение, поставленное на службу «депутации еврейского народа» — так часто называли эту коллегию депутатов под председательством энергичного Зонненберга. «Коллегия» либо в целом, либо в составе отдельных ее членов работала семь лет (1818-1825), но ее деятельность была слишком ограничена, чтобы оправдать ожидания русского еврейства. Надежда депутатов на то, что с ними проконсультируются по общим вопросам, касающимся предлагаемого улучшения положения евреев, не оправдалась. Наоборот, правительство тем временем оставило всякую мысль о реформах законодательства, а несколько позже даже начало изобретать пути и средства для проведения в жизнь ограничительных статей статута 1804 г., действие которого было приостановлено Война 1812 года.

Депутатам, проживавшим в Петербурге и занимавшимся лоббистской деятельностью, нередко удавалось в сношениях с чиновниками разузнать эти «замыслы» властей и тайно сообщить о своих выводах кагалам в провинции. В то же время они стремились по собственной инициативе предотвратить опасность путем личных переговоров с высшими должностными лицами. Докладывая, с одной стороны, кагалам, депутаты, с другой стороны, передавали Голицыну, министру духовных дел, челобитные кагалов и их жалобы на местную администрацию. Таким образом, депутаты в силу обстоятельств превратились в простых посредников в еврейских делах. При выполнении этой функции некоторые из них, в частности Зонненберг, были неутомимы. Они испытывали терпение высоких чиновников своими ходатайствами и представлениями, а однажды Зонненберга даже лишили депутатского поста за «дерзкое поведение по отношению к властям». Бюрократия Петербурга стала возмущаться этими бесконечными домогательствами и этим постоянным вмешательством в их планы.

Постепенно упали духом и сами депутаты, осознав свое бессилие в борьбе с поднявшейся волной реакции. Некоторые из них вообще уехали из Санкт-Петербурга. Падение голицынского министерства по делам духовенства, подорванного ультрареакционной аракчеевской партией, повлекло за собой, как естественное следствие, падение связанного с ним любопытного еврейского представительства. Преемник Голицына на посту министра народного просвещения, мракобес Шишков, делал представления царю о необходимости упразднения института еврейских депутатов, «многочисленными примерами показавшими, что их пребывание здесь не только ненужно и бесполезно, но даже очень вредно, так как, под предлогом работы на благо общества, они без цели собирают деньги с евреев и преждевременно рекламируют решения и даже намерения правительства». В 1825 году «Депутация еврейского народа» была упразднена. Так закончилась прекрасно задуманная, но изуродованная в исполнении организация, которая вполне могла бы заменить еврейское общинное представительство и смягчить режим капризов и пагубного покровительства, все глубже и глубже въедавшихся в жизненные силы российской политики.

2. Христианизация усилий

Вполне соответствовало духу новой эпохи, что забота русского правительства о евреях должна была проявиться в попытке спасти их души. Христианское благочестие было в моде того времени, и Александр I и Голицын, министр по церковным делам, оба склонные к мистицизму, задумали стать орудиями Промысла Божия в обращении евреев в христианство. Голицын, который был президентом Русского библейского общества и стремился сделать его точной копией своего английского образца, Лондонского миссионерского библейского общества, подошел к миссионерской проблеме по-своему. 25 марта 1817 года царь издал указ, призывающий к созданию «Общества израильских христиан» с целью оказания помощи евреям, уже обращенным или готовящимся к обращению.

Мы узнали, — говорится в указе, — о тяжелом положении тех иудеев, которые, Божественной благодатью восприняв свет христианской истины, приняли ее или готовятся присоединиться к стаду Доброго Пастыря и Спасителя душ. Эти евреи, которых христианская религия отделила от своих братьев во плоти, теряют с ними все средства связи и не только лишаются всякого права на их помощь, но и подвергаются всякого рода гонениям и притеснениям с их стороны. Не легко они находят убежище среди христиан, своих новых собратьев по вере, которым они еще неизвестны... Голос Блаженства, призывающий рассеянных овец Израиля присоединиться к вере Христовой, сочли правильным принять меры для их благополучия.

«Благосостояние», предоставляемое новообращенным, имело довольно существенный характер. Каждой из их групп должны были быть выделены бесплатные коронные земли в южных и северных провинциях с правом основания всевозможных поселений, поселков и городов. Им должны были быть предоставлены полное гражданское равноправие, широкое общинное самоуправление и особые льготы по уплате налогов. Эти группы или колонии евреев после обращения в греческую православную, католическую или лютеранскую веру должны были стать частью «Общества израильских христиан», которым должен был управлять специальный комитет, назначенный в Санкт-Петербург под покровительством императора. Торжественная фразеология Высочайшего указа недвусмысленно показывает, что Правительство не удовлетворялось скромной задачей оказания помощи случайным неофитам. Оно было готово приступить к масштабному делу по поощрению крещения среди еврейского населения и организации обращенных масс в отдельные привилегированные общины, чтобы служить приманкой для евреев, все еще томящихся в своих старых верованиях. Воображение русских законодателей рисовало им завораживающее зрелище огромных масс иудеев, идущих «к вере Христовой», влекомых к ней не только небесным, но и земным «блаженством».

Миссионерским настроением глав российского правительства быстро воспользовался Льюис Уэй, представитель Лондонского библейского общества. Уэй был насквозь проникнут апокалиптической верой в приближающееся искупление Израиля под эгидой христианства. Это, однако, не мешало ему смотреть на современный необращенный Израиль с чувством глубокого уважения, как на знаменосца великой Божественной миссии в истории человечества, и он был глубоко взволнован гражданской инвалидностью, которой они подвергались. в различных странах Европы. Когда монархи, заключившие Священный союз, собрались осенью 1818 г. со своими министрами и дипломатами на Конгрессе в Экс-ла-Шапель, Уэй воспользовался случаем представить Александру I «Меморандум о состоянии евреи», в которой он обращался к русскому царю с призывом освободить евреев из своих владений и убедить прусских и австрийских правителей сделать то же самое.

В ходе моих затяжных путешествий по землям Польши с целью сбора сведений о евреях я пришел, — говорит Вей, — к выводу, что Провидение не напрасно поставило столько тысяч евреев под покровительство трех христианских государи. Скорее это произошло во исполнение обещаний, данных патриархам.

Если евреи должны присоединиться к стаду Христову, с ними следует обращаться как с детьми и считать их равными членами человеческого общества. Плененный Израиль должен быть освобожден материально, прежде чем он сможет быть освобожден духовно. Поэтому Уэй умоляет русского царя подать пример, «который произведет эффект на весь мир».

Царь получил меморандум Вея и передал его министру иностранных дел Нессельроде с указанием представить его на рассмотрение Конгресса. На совещании полномочных министров, представляющих Россию, Австрию, Пруссию, Англию и Францию, состоявшемся 21 ноября 1818 г., меморандум Вэя вместе с его тщательно разработанным печатным проектом общеевропейской «реформы гражданского и политического законодательства затрагивающих евреев, вынесенных на обсуждение. Дипломаты, меньше всего заботившиеся о еврейском вопросе и не желавшие делать это «домашнее дело» каждого правительства предметом международных переговоров, согласились со следующей резолюцией:

Не вдаваясь в суть точки зрения автора проекта, конференция признает справедливость его общей тенденции и принимает к сведению тот факт, что полномочные представители Австрии и Пруссии [Меттерних и Гарденберг] заявили о своей готовности предоставить всю возможную информацию о положении евреев в этих двух монархиях, чтобы прояснить проблему, которая должна привлечь внимание в равной степени как государственного деятеля, так и гуманитария.

Посредством этой пустой, либерально звучащей фразы, не влекущей за собой ни малейшего обязательства, дипломаты сумели избавиться от этой досадной проблемы, даже поверхностное внимание, уделенное ей на съезде, было вызвано не чем иным мотивом, как соображением российский император. В остальном каждое из трех союзных правительств, разделивших между собой Польшу, продолжало обращаться с «своими» евреями в соответствии с требованиями своей внутренней политики, которая была откровенно реакционной и даже не прикрывалась фиктивным ярлыком гуманизма.

Та же внутренняя политика продолжалась и в России. Царь, который за границей благосклонно выслушал призыв Вэя к гражданскому освобождению евреев, не считаясь с будущим спасением их душ, решил, вернувшись домой, оставить все нетронутым, ища частичное решение еврейского вопроса для фантастические усилия Общества израильских христиан. Невзирая на то, что торжественное воззвание, изданное царем в 1817 году, за три года после его обнародования не привлекло ни одной группы новообращенных по той простой причине, что таких групп не существовало, а были лишь редкие изолированные случаев крещения, вызванных в большинстве случаев сомнительными мотивами, правительство выделило в 1820 году большой участок земли в Екатеринославской губернии для будущего поселения «христиан-израильтян». Он даже назначил специального чиновника с титулом куратора для его ведения.

Но проходил год за годом, и пустынная земля тщетно ждала поселенцев, а праздный Куратор так же тщетно искал, о ком бы позаботиться. Наконец, в 1823 году на сцену вышла малоизвестная группа «израильских христиан». Он состоял из тридцати семи семей из Одессы, выразивших готовность принять свободные земли со всеми связанными с ними многообразными правами и привилегиями. Последующие запросы из канцелярии генерал-губернатора Новороссии выявили, однако, тот факт, что претенденты на народный пирог, хотя и исповедовали греческую православную веру, не имели свидетельств о крещении и даже не могли предъявить паспортов с В результате заявка авантюристов была отклонена.

Наконец, поняв неосуществимость всей миссионерской затеи, граф Голицын посоветовал Александру I в 1824 г. распустить мифическое Общество израильских христиан с его Попечительским советом, имевшее к тому времени на своем бюджете целый штат правительственных чиновников. Царь отказался официально ликвидировать предприятие, столь торжественно провозглашенное, и общество без членства, управляемое попечителями без треста, продолжало фигурировать в списках государственных учреждений до 1833 г., когда Николай I издал краткий указ. Указ, положивший конец этому бюрократическому фантому. Новый правитель тем временем открыл совсем иные и отнюдь не фантастические ухищрения для привлечения евреев в лоно Православной Церкви. Этими приспособлениями были военные казармы и институт кантонистов.

3. «Жидовствующие» секты в России

В то время как русские власти мечтали о массовом обращении евреев в христианство, их внимание было отвлечено зловещим зрелищем огромного числа христиан, принявших учение, близкое к иудаизму. Российские официальные лица разоблачили существование секты «субботников» и «жидовствующих» в Воронежской, Саратовской и Тульской губерниях, причем все они без еврейского населения, которых в противном случае можно было бы заподозрить в миссионерской пропаганде среди греков-православных. Новая «жидовствующая» ересь впервые привлекла внимание центрального правительства в 1817 г., когда группа крестьян Воронежской области обратилась к царю с челобитной, в которой они наивно жаловались на «притеснения, которым им пришлось подвергнуться при руки местных властей, как церковных, так и гражданских, по причине исповедания ими закона Моисеева». Действуя по Высочайшему указанию, Голицын повелел «самым строгим образом исследовать» происхождение «секты» с целью предотвращения ее дальнейшего распространения и возвращения ренегатов в лоно Православия.

Греческий православный архиепископ Воронежский сообщил, по существу, следующее:

Секта возникла около 1796 г. «через естественных евреев». Впоследствии он распространился на несколько населенных пунктов Бобровского и Павловского районов. Сущность секты, не будучи непосредственно ветхозаветной формой еврейского богослужения, состоит из нескольких [еврейских] церемоний, таких как соблюдение субботы и обрезание, произвольный способ заключения и расторжения брака, способ погребения мертвых и молитвенные собрания. Число явных сектантов составляет тысячу пятьсот душ обоего пола, но тайных, по всей вероятности, больше.

Для искоренения секты архиепископ Воронежский предлагает различные меры, которые должны быть осуществлены частью церковными властями, частью полицией, в том числе высылку солдата Антона Рогова, пропагандиста ереси.

Аналогичные донесения от духовных властей Тулы, Орлова, Саратова и других великорусских церковных округов вскоре поступили в Синод. «Жидовствующая ересь» быстро распространилась по селам и городам, нравясь как крестьянам, так и купцам. Всякий раз, когда сектанты подвергались критике, они заявляли, что они жаждут вернуться к Ветхому Завету и «сохранить веру своих отцов, иудеев».

Центральные власти были встревожены и прибегали к чрезвычайным мерам, чтобы остановить распространение раскола. Комитет министров утвердил следующий драконовский проект, представленный графом Кочубаем в 1823 году:

Главы и учителя жидовствующих сект должны быть призваны на военную службу, а непригодные к службе сосланы в Сибирь. Все евреи должны быть изгнаны из районов, в которых появилась секта субботников или «иудеев». Сношения между православными жителями и сектантами всячески пресекать. Всякое внешнее проявление секты, как, например, проведение молитвенных собраний и соблюдение церемоний, не имеющих ничего общего с христианскими, должно быть запрещено. Наконец, чтобы сделать сектантов предметом презрения, надлежит дать указание объявить субботников еврейской^[76] сектой и широко и широко опубликовать, что они на самом деле жиды, поскольку их нынешнее обозначение субботниками, или приверженцами Моисеева закона, не дает народу должного представления об этой секте и не возбуждает в нем того чувства отвращения, которое должно производиться сознанием того, что на самом деле цель состоит в том, чтобы превратить их в жидов.

Все эти полицейские уставы, кроме схемы дисциплинарных церковных мер, предложенной Синодом в целях «искоренения иудейской секты», были санкционированы Александром I (февраль и сентябрь 1825 г.). Трагические последствия этих репрессий выявились лишь в следующее царствование. Целые поселения были разорены, тысячи сектантов сосланы в Сибирь и на Кавказ. Многие из них, не выдержав гонений, вернулись к православной вере, но во многих случаях внешне, продолжая втайне держаться своих сектантских догматов.

4. Возрождение антиеврейского законодательства

Что касается евреев, то непосредственный результат этих мер был незначительным. Число евреев, участвовавших в декрете об изгнании из затронутых великороссийских правительств, было ничтожно мало, так как из-за ограничения еврейского права на жительство единственными евреями, которых иногда можно было встретить там, были несколько коммивояжеров или винокуров. И все же косвенно жидовствующее движение пагубно сказалось на положении русского еврейства. Религиозно настроенные правительственные круги Петербурга раздражались тем, что так много выходцев из православной паствы переходили в стан тех самых людей, среди которых правительство тщетно искало прозелитов, а колонии так гостеприимно приготовленные для израильтян христиане требовали жителей, многие великорусские деревни должны были быть лишены жителей, сосланных в Сибирь за их еврейские наклонности. В сознании министра по церковным делам Голицына утвердилось мнение, что «евреям предписано своими догматами обращать всех в свою религию». Эти обстоятельства создали в российских официальных кругах настроение, благоприятствующее репрессивным мерам, и способствовали их моральному оправданию. Соответственно, последние годы царствования Александра I были отмечены обострением религиозного гнета, доходившего временами до массовых гонений.

Чувства такого рода были причиной средневекового запрета на содержание прислуги-христианина. Запрет был предложен Голицыным, человеком, в остальном далеким от антисемитских предрассудков, и был официально оправдан в Сенатском указе от 22 апреля 1820 г. мнимым прозелитизмом евреев. В качестве примеров последнего Сенат приводит иудейское движение в Воронежской губернии, сообщение херсонского губернатора о некоторых христианских прислугах в еврейских домах, принявших еврейские обычаи и обряды, и т. д.

Те же мотивы, усиленные давно проводимой правительством тенденцией удаления евреев из деревень, предполагали более жесткие ограничения в сдаче евреям помещичьих имений с прикрепленными к ним крестьянскими «душами». Указы, изданные в 1819 г. и в последующие годы, обязывают местную администрацию преследовать в судебном порядке все так называемые «крестенские» договоры, сделки, по которым помещик сдавал урожай данного года в аренду еврею, дающему ему право нанимать крестьян для сбора хлеба и сена. и для других сельскохозяйственных работ. Такие сделки рассматривались как преступное посягательство евреев на право владения рабами, которое было прерогативой знати. Поэтому был отдан приказ отобрать у евреев всю такую аренду ферм, несмотря на полное разорение еврейских арендаторов, которым оставалось расплачиваться с помещиками.

В то же время правительство вновь взялось за осуществление своего благочестивого завершения — изгнания евреев из сел и деревень, уже предусмотренного Статутом 1804 г., хотя и отложенного на время, когда жестокость меры, означавшей разорение на десятки появились тысячи еврейских семей. Доводы, с помощью которых Еврейский комитет пытался в 1812 году убедить и наконец убедил правительство в невозможности такого переселения народов, были вычеркнуты из памяти. Местные и центральные власти вновь встали на тропу войны против евреев. Для возобновления похода против деревенских евреев вновь прибегли к методам, с успехом испробованным во времена Дьержавина. Когда в 1821 году незадачливую Белоруссию вновь поразил голод, затронувший в значительной степени евреев, местное дворянство вновь насторожилось, возложив всю ответственность за разорение крестьянства на еврейских арендаторов и шинкарей. Помещики предложили правительству изгнать всех евреев из губернии или, по крайней мере, запретить им торговать спиртом в сельских поселениях, так как евреи «ведут крестьян в разорение». Местные власти в ответ на запрос сенатора Баранова, командированного из Петербурга в Белоруссию, высказали такое же мнение.

Вопрос был впервые поставлен перед Комитетом, которому было поручено оказать помощь правительствам Белой России и в который входили несколько министров, в том числе всесильный Аракчеев. Комитет помощи одобрил ограничительный проект дворянства, а также, немного позже, Комитет министров. Результатом стал строгий указ царя, адресованный 11 апреля 1823 г. губернаторам Белой России, следующего содержания:

1) Запретить евреям во всех слободах Могилевской и Витебской губерний арендовать землю, иметь трактиры, трактиры, трактиры, посты и даже жить в них [в деревнях], по которому все земские подряды такого рода должны стать недействительными к 1 января 1824 года. (2) Переселить всех евреев в этих двух правительствах из поселений в города к 1 января 1825 года.

Подписывая этот указ, навлекший горе и бедствие на тысячи семей, Александр I дал устное указание Комитету министров указать белорусскому генерал-губернатору Хованскому «пути и средства получения занятий и указания источников пропитания». для местных евреев в их новых местах жительства». Но никакие «пути и средства» не могли смягчить нищету людей, обреченных на изгнание из своих старых гнезд и доведенных до нищенства и бродяжничества.

Немедленно по получении указа местные власти приступили к выполнению своей задачи с беспощадной жестокостью. К январю 1824 года более двадцати тысяч евреев обоих полов были изгнаны из деревень обоих правительств. Полчища несчастных беженцев с женами и детьми стали стекаться в переполненные города и поселки. Там их можно было видеть, раздетых почти до рубашек, бесцельно бродящих по улицам. Они жили в страшной тесноте, до десяти из них были втиснуты в одну комнату. Они сгрудились в синагогах, а многие из них, не найдя крова, остались на улицах со своими семьями, переживая зимнюю стужу. Среди них стали распространяться болезни и повышенная смертность, особенно в городе Невель. Даже настроенный против евреев генерал-губернатор Хованский, совершавший инспекционную поездку по пострадавшему району, был взволнован зрелищем и посоветовал комитету министров прекратить пагубные высылки. Но удар был нанесен. К началу 1825 г. большинство сельских евреев были эмигрированы и оказались на свободе.

Естественно возникает вопрос, был ли этот человеческий холокост необходим в интересах страны. Само правительство дало ответ двенадцать лет спустя, когда было уже слишком поздно.

Что же касается до Белой России, — говорил Государственный совет в 1835 г., — то опыт не оправдал наших ожиданий полезности указанной меры (изгнания из деревень). Прошло двенадцать лет с тех пор, как он был введен в действие, но из данных, собранных в юридическом департаменте, совершенно очевидно, что, хотя он и разорил евреев, он, по-видимому, ни в малейшей степени не улучшил положение крестьян.

Белорусская оргия уничтожения была лишь прелюдией к новой законодательной кампании против евреев. Почти одновременно с указом об изгнании евреев из деревень был издан еще один указ от 1 мая 1823 г., призывавший к созданию нового «Комитета по улучшению положения евреев». Комитету, в состав которого входили министры внутренних дел, финансов, юстиции, церковных дел и народного просвещения, была возложена очень обширная работа:

изучить принятые в настоящее время постановления о евреях и указать, каким образом их пребывание в стране может быть сделано более удобным и полезным, а также какие обязательства они должны взять на себя по отношению к правительству; словом, указать все, что может способствовать улучшению гражданского состояния этого народа.

В этих мягких выражениях выражалась общественная функция Комитета. Но его тайная функция, обнаружившая себя впоследствии в действии, правильно определена в откровенном признании Комитета министров в его отчете 1829 г.: «При самом учреждении Еврейского комитета одной из обязанностей, возложенных на него, и означает общее стремление к сокращению числа евреев в монархии». В этом, очевидно, и состояло «улучшение гражданского состояния» евреев. Новому Комитету было поручено закончить свою работу к началу 1824 г., но его реакционная деятельность не развернулась полностью до следующего царствования.

Между тем судебная машина не бездействовала. Процесс территориального сжатия евреев шел по-прежнему. Для охраны западной границы монархии от контрабанды было решено по предложению Администратора Царства Польского великого князя Константина Павловича изгнать евреев из пограничной зоны. В 1825 г. были изданы два указа о выселении всех евреев, проживающих вне городов в пределах пятидесяти верст от границы, за исключением тех, кто имел недвижимое имущество. В очередной раз люди были изгнаны из своих пожизненных жилищ, тогда как рациональная политика удовлетворилась бы установлением более пристального наблюдения. Во избежание нежелательного «размножения евреев» в пограничных правительствах еврейским эмигрантам из соседних стран, в частности из Австрии, запрещалось селиться в России (1824 г.).

Нечего и говорить, что правительства внутренних дел, где евреи могли пребывать лишь временно и где они должны были предъявлять губернаторские паспорта, как иностранцы, тщательно охранялись от вторжения жителей черты оседлости. Во время своего последнего путешествия из Петербурга в южную Россию в сентябре 1825 г. Александр I заприметил в маленьком селе под Лугой еврейскую семью, занимавшуюся изготовлением белой жести, и тотчас осведомился: на какой земле» он там жил. Губернатор Санкт-Петербурга испугался и приказал немедленно выслать семью из уезда, порицать местный исправник и предупредить губернаторские власти, «что правила о евреях должны соблюдаться со всей возможной строгость».

5. Русские революционеры и евреи

Таково было отношение русского правительства к евреям. Но каково было отношение русских людей? При характере эпохи, когда общественное мнение не могло выразить себя даже в политической литературе, ответ на этот вопрос был бы совершенно невозможен, если бы революционное движение декабристов не раскрыло настроения самая прогрессивная часть русского общества в своем отношении к еврейскому вопросу. В целом это было недружественное отношение. Оно отражает полнейшее отчуждение в языке, в нравах и в культуре между евреями и русскими того времени, отчуждение, порождающее подозрительность и враждебность. Русский знал о жизни уединенного еврейского населения не больше, чем о жизни китайцев. Образованный русский с подозрением смотрел на исключительность патриархальной еврейской жизни, на окружавшие ее непонятные религиозные обряды, на ригоризм раввинов, экстаз цадиков, на странную эмоциональность хасидских масс. Если бы он обратился за объяснением этих странных явлений к книгам, то нашел бы его в ходячей брошюрной литературе Германии или Польши с ее избитыми фразами о фанатизме «избранного народа», о «государстве в государстве» и т. д.

Отношение декабристов к еврейскому вопросу отражает общепринятые представления эпохи реакции. В «Русской правде» Пестеля есть глава «О племенах, населяющих Россию», в которой еврейский вопрос описывается как почти неразрешимый политический клубок. Пестель перечисляет специфические еврейские черты, которые, по его мнению, делают евреев совершенно непригодными для членства в общественном строе. Евреи «устанавливают между собой невероятно тесные связи»; у них есть «собственная религия, которая вселяет в них веру в то, что им суждено завоевать все нации», и «делает невозможным их смешение с какой-либо другой нацией». Раввины обладают неограниченной властью над массами; они держат людей в духовном рабстве, «запрещая чтение всех книг, кроме Талмуда» и других религиозных писаний. Евреи «ожидают пришествия Мессии, Который должен утвердить их в своем царстве», и поэтому «считают себя временными жителями земли, на которой они живут». Отсюда их страсть к торговле и пренебрежение земледелием и ремеслами. Так как одна только торговля не в состоянии обеспечить средства к существованию огромных масс евреев, мошенничество и плутовство считаются дозволенными во вред христианам. Пестель не обращает внимания на тяжелое бремя еврейской инвалидности и даже считает евреев привилегированным классом населения, поскольку они не снабжают рекрутов, имеют свои собственные раввинские трибуналы, обладают «правом воспитывать своих детей на любых принципах, которые им как», и «притом пользоваться всеми правами христианских народов» (!).

В таком духе писал русский революционный вождь, не зная, а может быть, и не желая знать о железных тисках черты оседлости, о безжалостных изгнаниях, происходивших как раз в это время, совершенно не зная всего сплетение правовых ограничений, которые ставили евреев на низшую ступень российского бесправия.

Представив эту картину еврейской жизни, Пестель предлагает будущему революционному правительству («Верховному временному управлению») два пути решения еврейского вопроса. Один состоит в том, чтобы разрушить «влияние близких отношений между евреями, столь пагубное для христиан», потому что оно отделяет их от других граждан. Для этой цели он советует созвать «самых ученых раввинов и самых умных евреев» — Пестель, очевидно, слышал о наполеоновском Синедрионе, — «выслушать их представления» и вслед за этим принять меры к искоренению еврейской исключительности, ибо, «поскольку Россия не изгнать евреев, они должны быть более осторожными, чтобы не занять недружественное отношение к христианам».

Второй путь состоит в почетном изгнании евреев или, по его словам, «в содействии евреям образовать отдельное собственное государство в какой-нибудь части Малой Азии». С этой целью Пестель предлагает выбрать пункт сбора еврейского народа и снабдить его войсками для усиления. Ибо, продолжает Пестель, если бы все русские и польские евреи собрались в одном месте, их было бы более двух миллионов. Такой массе людей, ищущих отечества, нетрудно было бы преодолеть все препятствия, которые турки могли бы воздвигнуть на их пути, и, пройдя всю Европейскую Турцию, перейти в Турцию Азиатскую и, заняли достаточную территорию, образовали отдельное еврейское государство.

Самого Пестеля больше привлекал последний вариант решения еврейского вопроса,^[77] но, вполне сознавая, что «это гигантское предприятие зависит от частных обстоятельств», он не формулировал его как «особую обязанность Верховного Управления».

Соответственно, если бы первый план Пестеля осуществился, то евреи России получили бы от Верховного Временного Управления не гражданское равноправие, а суровый Регламент австрийского или старопрусского типа, составленный из длинного ряда «исправительных мер», направленных при принудительной ассимиляции или русификации, при сломе всей культурной автономии русского еврейства, не исключая «права воспитывать своих детей на каких угодно принципах», и завершаясь, наконец, экономическим «обузданием еврейства», может быть, в духе того самого правительства, против которого боролись декабристы.

Взгляды Пестеля на иудаизм разделялись многими декабристами, но не всеми. Конституция, составленная лидером «Северного общества» Никитой Муравьевым, изначально предлагала предоставить политические права евреям только в пределах их черты оседлости, но во втором проекте это ограничение было заменено принципом полного равенства.

ГЛАВА XIII ВОЕННЫЙ ДЕСПОТИЗМ НИКОЛАЯ I.

1. ВОЕННАЯ СЛУЖБА КАК СРЕДСТВО ДЕЮДИЗАЦИИ

Эпоха Николая I была типично открыта кровавым подавлением декабристов и их конституционных требований, доказав, как и впоследствии, непрерывный триумф военного деспотизма над либеральными движениями эпохи. Что касается эмансипации евреев, то она была совершенно немыслима в империи, ставшей оплотом Европы против нашествий революционных или даже умеренно либеральных тенденций. Новый деспотический режим, переполненный агрессивной энергией, должен был создать по своему подобию новый метод решения еврейского вопроса. Такой способ был придуман железной волей русского самодержца.

Николай I, изначально предназначенный для военной карьеры, по прихоти судьбы был поставлен на российский престол. До своего воцарения Николай не проявлял никакого интереса к еврейской проблеме. Еврейские массы мелькали перед его взором лишь однажды — в 1816 году, — когда он, еще молодой человек, путешествовал по России для получения образования. Впечатление, произведенное на него этим странным народом, запечатлено тогдашним великим князем в его дневнике в манере, полностью совпадающей с официальными взглядами правительства. После смерти Александра I русская корона перешла к его старшему брат Константин, военачальник Польши.

Соответственно, Константин был провозглашен императором и признан таковым Николаем. Однако Константин, тайно отрекшийся некоторое время назад, настоял на отставке, и Николай стал царем.

Разорением крестьян этих губерний^[78] являются жиды.

Как собственники они здесь второстепенны после дворян-землевладельцев. Своими торговыми занятиями они высасывают силы из несчастного белого русского народа... Они здесь все: купцы, подрядчики, трактирщики, фабриканты, паромщики, ремесленники... Они настоящие пиявки и сосать эти несчастные правительства до изнеможения. Удивительно, что в 1812 году они проявили к нам примерную верность и помогали нам везде, где могли, с риском для жизни.

Характеристика купцов, ремесленников, фабрикантов и перевозчиков как «пиявок» могла проистекать только из концепции, согласно которой евреи рассматривались как временные иностранцы, которые, занимаясь какой-либо деятельностью, могли делать это только за счет туземцев и, таким образом, злоупотребляли оказанное им гостеприимство. Неудивительно поэтому, что будущий царь был озадачен проявлением патриотических настроений со стороны еврейского населения в роковой момент в истории России.

Этот враждебный взгляд на еврейский народ сохранил Николай, когда стал хозяином русско-еврейских судеб. Он считал евреев «вредным элементом», которому не было места в славянской греко-православной монархии, и с которым, следовательно, следует бороться. Евреев нужно обезвредить, их нужно «исправить» и обуздать такими энергичными военными методами, которые соответствуют форме правления, основанной на принципах суровой опеки и дисциплины. В результате этих соображений в уме царя постепенно вызревал необычный план: оторвать евреев от иудаизма, заставив их отправиться на военную службу совершенно исключительного характера.

План введения личной воинской повинности взамен прежней льготной подати привлек внимание русского правительства к концу царствования Александра I и вызвал большую тревогу среди еврейских общин. Николай I решил претворить этот план в жизнь. Не довольствуясь возложением гражданской повинности на бесправный народ, царь пожелал использовать русскую военную службу, службу, отмеченную самыми необычными чертами, в качестве воспитательного и дисциплинарного учреждения для своих еврейских подданных: казарма должна была служить школа, вернее, как фабрика по выпуску нового поколения деиудаизированных евреев, полностью обрусевших, а по возможности и христианизированных.

Продление срока военной службы, отмеченное свирепой дисциплиной того возраста, до двадцати пяти лет, зачисление незрелых парней или практически мальчиков, их длительное отделение от еврейской среды и, наконец, использование таких методы, которые могли произвести немедленное воздействие на рекрутов в желаемом направлении, — все это считалось безошибочным средством растворения русского еврейства в господствующей нации, более того, в господствующей церкви. Это была прямая и упрощенная схема, которая, казалось, по прямой линии вела к цели. Но если бы правящие круги Петербурга знали историю еврейского народа, они могли бы понять, что уничтожение иудаизма в прошлые века не раз предпринималось другими, не менее насильственными средствами и что эта попытка всегда оказывалась неудачной. отказ.

В первый же год нового царствования план преобразования евреев «военными» методами прочно утвердился в сознании императора.

В 1826 г. Николай поручил своим министрам разработать особый устав о воинской повинности для евреев, отступающий в некоторых отношениях от общего закона. Ввиду того, что новая военная реформа предполагала охватить Западную область^[79], находившуюся под военным командованием брата царя. великого князя Константина^[80], проект был послан ему в Варшаву для дальнейших предложений и одобрения, а в свою очередь передан великим князем сенатору Николаю Новосильцеву, своему соправителю, для исследования и доклада. Как опытный государственный деятель, познакомившийся за время своей административной деятельности с положением евреев в Западном регионе, Новосильцев осознавал серьезные риски, связанные с имперской схемой. В докладной записке, представленной им великому князю, он убедительно доказывал, что внезапное наложение воинской повинности на евреев должно вызвать среди них нежелательное волнение и что их следует, напротив, медленно «готовить к такому радикальное преобразование».

Новосильцев, очевидно, был хорошо осведомлен о настроении еврейских масс. Как только молва о предлагаемом указе достигла черты оседлости, евреи охватило огромное волнение.

Следует иметь в виду, что еврейское население Западной России совсем недавно было включено в состав Российской империи. С патриархальной преданностью цепляясь за свою религию, отчужденные от русского народа и к тому же содержащиеся в состоянии гражданского бесправия, нельзя было разумно ожидать, что евреи этого края будут злорадствовать перед перспективой двадцатипятилетней военной службы. длительности, которая должна была оттолкнуть их сыновей от их родовой веры, оторвать их от родного языка, их привычек и обычаев жизни и бросить их в чуждую и часто враждебную среду. Конечная цель проекта, заложенная в сознании его инициаторов и казавшаяся надежно скрытой от глаз гласности, быстро учуялась тонким народным чутьем, и душа народа взволновалась до глубины души. Общественно настроенные евреи напрягали все силы, чтобы предотвратить бедствие. Еврейские представители отправились в Санкт-Петербург и Варшаву, чтобы отстаивать интересы своих братьев. Велись переговоры с сановниками высокого ранга и с влиятельными людьми в официальном мире. Ходили слухи, что Новосильцеву и нескольким высокопоставленным чиновникам в Петербурге были предложены огромные взятки за их сотрудничество. Но даже заступничество высших сановников не могло изменить волю царя. Его раздражали бюрократические формальности, препятствовавшие реализации его любимого плана. Не дожидаясь передачи меморандума Новосильцева, царь поручил министру внутренних дел и начальнику Генерального штаба представить ему на подпись указ о повиновении евреев в воинскую повинность. Роковое постановление было подписано 26 августа 1827 года.

2. Рекрутский указ 1827 г. и призыв несовершеннолетних.

Указ объявляет о желании правительства «уравнять военную повинность для всех сословий», не уравнивая, заметим, их в правах. Далее в нем выражается убеждение, что «обучение и достижения, приобретенные евреями во время военной службы, будут сообщены по возвращении их домой по истечении установленного законом числа лет (целых четверть века!). их семьям и сделать их более полезными и более эффективными в их экономической жизни и в управлении своими делами».

Однако «Положение о воинской обязанности и военной службе», приложенное к указу, явилось яркой иллюстрацией тенденции, в корне расходившейся со стремлением «уравнять воинскую повинность». Если бы русское правительство действительно желало сделать воинскую повинность униформой для всех сословий, то не было бы надобности издавать отдельно для евреев громадный указ из девяноста пяти статей с дополнительными «инструкциями», состоящими из шестидесяти двух статей, для руководства гражданскими и военными властями. Все, что нужно было, это объявить, что общий военный устав распространяется и на евреев. Вместо этого делается обратная оговорка: «Общие законы и учреждения недействительны в отношении евреев», когда они противоречат специальному закону (статья 3).

Дискриминационный характер еврейской воинской повинности особенно ярко проявляется в центральной части статута. Еврейские семьи были охвачены ужасом, прочитав восьмой пункт устава,предписывающий, что «еврейские призывники, представленные общинами, должны быть в возрасте от двенадцати до двадцати пяти лет». Это положение было дополнено статьей 74: «Несовершеннолетние евреи, т. е. моложе восемнадцати лет, помещаются в подготовительные заведения для военного обучения».

Правда, институт младших рекрутов, называемых кантонистами^[81], существовал и для христиан. Но в их случае речь шла только о детях солдат, находящихся на действительной службе, в силу изложенного Аракчеевым принципа, согласно которому дети, рожденные солдатами, являются собственностью Военного ведомства, тогда как призыв несовершеннолетних евреев должен быть абсолютным и распространяться на все еврейские семьи без какой-либо дискриминации.

Что еще хуже, закон требовал, чтобы годы подготовительного обучения не включались в срок действительной службы, а начинались только с восемнадцатилетнего возраста (статья 90); другими словами, еврейские кантонисты были вынуждены отбыть дополнительный срок в шесть лет сверх обязательных двадцати пяти лет.

Более того, при экзамене евреев-призывников требовалось лишь, чтобы их зачисляли на военную службу, «чтобы они были свободны от какой-либо болезни или дефекта, несовместимого с военной службой, но другие качества, требуемые общими правилами, не учитывались».

Обязанность вербовки рекрутов возлагалась на еврейские общины, или кагалы, которые должны были избирать для этой цели от трех до шести должностных лиц, или «попечителей», в каждом городе. Община как таковая несла ответственность за поставку определенного количества новобранцев из своей среды. Было разрешено призывать на военную службу любого еврея, виновного «в несоблюдении правил уплаты налогов, бродяжничестве и других проступках». В случае, если необходимое количество рекрутов не поступало в установленный срок, власти имели право получить их от заброшенной общины «в порядке расстрела».

Любое нарушение со стороны рекрутирующих «попечителей» должно было наказываться наложением штрафов или даже отправкой в армию.

Следующие категории евреев были освобождены от воинской повинности: купцы, состоящие в гильдиях, ремесленники, связанные с профсоюзами, механики на фабриках, земледельцы-колонисты, раввины и евреи, немногочисленные в то время, окончившие гимназию. Российское учебное заведение. Освобожденные от воинской повинности натурой были обязаны платить «рекрутские деньги» по тысяче рублей за каждого рекрута. Общий закон, предусматривавший, что обычный рекрут может предложить в качестве замены «добровольца», был распространен на евреев с оговоркой, что добровольцем также должен быть еврей.

«Инструкции» для гражданских властей, приложенные к статуту, определяют формальности, которые надлежит соблюдать как на призывных пунктах, так и при приведении призывников к присяге в синагогах. Последняя церемония должна была быть отмечена мрачной торжественностью.

Новобранец должен был быть облачен в свою молитвенную шаль (таллит) и саван (киттель). С его филактериями, обмотанными вокруг его руки, его следует поместить перед Ковчегом и среди горящих свечей и под аккомпанемент шофара заставить произнести длинную, внушающую благоговение клятву. «Инструкции» военным властям, сопровождающие статут, предписывают, чтобы каждая партия призывников-евреев «поручалась особому офицеру для надзора до их отправления в места назначения и содержалась отдельно от других». рекруты». Как в местах призыва, так и в пути новобранцы-евреи должны были размещаться исключительно в домах жителей-христиан.

Обнародованная «военная конституция» превзошла самые худшие опасения евреев. Все были поражены этим внезапным ударом, который сокрушительно обрушился на образ жизни, освященные веками традиции и религиозные идеалы еврейского народа. Еврейские семейные гнезда зашевелились, дрожа за своих птенцов. Не прошло и месяца после издания военного устава, как центральное правительство в Петербурге.

В Петербурге встревожили сообщение о том, что волынский городок Старо-Константин был ареной «бунта и беспорядков среди евреев» по случаю издания указа. Бенкендорф, начальник жандармерии^[82], передал эту информацию царю, который вслед за этим приказал, чтобы «во всех подобных случаях виновные предавались военно-полевому суду». По-видимому, петербургские власти предчувствовали целый ряд еврейских мятежей, вызванных страшным указом, и были готовы к чрезвычайным мерам.

Однако их опасения не оправдались. Кроме упомянутого инцидента, случаев открытого бунта против власти не было. Собственно говоря, даже в «Старом Константине» «мятеж» имел характер, мало рассчитанный на то, чтобы его рассматривал военный трибунал.

По местному преданию, еврейские жители, почти поголовно хасиды, были так глубоко взволнованы императорским указом, что собрались в синагогах, постились и молились и, наконец, решили принять «решительные» меры. Петиция с изложением их обид на царя была оформлена в установленном порядке и передана в руки только что умершему члену общины с просьбой представить ее Всевышнему, Богу Израилеву. Это детское обращение к Небесному Царю от действия земного государя и сопутствующие ему эмоциональные сцены были истолкованы русскими властями как «мятеж». В царивших в то время патриархальных условиях еврейской жизни политический протест был невозможен. Единственным средством, через которое евреи могли излить свою горячую национальную печаль, была религиозная демонстрация в стенах синагоги.

3. ВОИНСКОЕ МУЧЕНИЧЕСТВО

О путях и средствах, которыми в царствование Николая I осуществлялись положения воинского устава, мы не узнаем из официальных документов, которые как бы натягивали вуаль на эту мрачную полосу прошлого. Наша информация получена из источников, гораздо более коммуникативных и более близких к истине, — традиций, распространенных среди людей. В связи с тем, что каждая еврейская община под круговую ответственность всех ее членов была обязана по закону предоставить определенное число рекрутов и что никто не желал становиться солдатом по своей воле, администрация Кагала и вербовочные «попечители», которые должны были отвечать перед властями за нехватку рекрутов, были практически вынуждены стать чем-то вроде полицейских агентов, в функции которых входило «захват» необходимой квоты рекрутов.

Перед каждым призывом на военную службу отмеченные жертвы, юноши и мальчики из мещанского сословия, очень часто обращались в бегство, скрываясь в дальних городах, вне зоны своих кагалов, или в лесах и оврагах. В популярной песне на идиш эти состояния упоминаются в следующих словах;, выслеживали беглецов, повсюду выслеживая их и захватывая в целях восполнения недостачи. За неимением достаточного количества взрослых, маленьких детей, которых было легче «поймать», изымали, достаточно часто в нарушение положений закона. Даже мальчики моложе двенадцати лет, иногда не старше восьми лет, отлавливались и предлагались в качестве призывников на призывных пунктах, при этом их возраст неверно указывался.^[83] Агенты совершали невероятные жестокости. Ночью в дома совершали набеги, детей вырывали из рук матерей или заманивали и похищали.

После захвата призывников-евреев отправляли в призывную тюрьму, где они содержались под стражей до экзамена на призывном пункте. Призванных несовершеннолетних передавали особому офицеру для отправки в места назначения, в основном в восточные губернии, включая Сибирь. Ибо надо заметить, что кантонисты были размещены почти поголовно в окраинных русских губерниях, где их можно было воспитывать на безопасном расстоянии от всех еврейских влияний. Несчастных жертв, призванных в армию и депортированных в эти далекие края, родственники оплакивали как погибших. В осенний сезон, когда рекрутов призывали и депортировали, улицы еврейских городов оглашались стонами. Малолетних кантонистов запихнули в фургоны, как овец, и партиями увезли под военным конвоем. Когда они прощались со своими близкими, это было в течение четверти века; в случае детей это было на более длительный срок, слишком часто это было прощание на всю жизнь.

О том, как везли этих несчастных юношей к местам назначения, мы узнаем из описания Александра Герцена, случайно встретившего в своем вынужденном путешествии по Вятке в 1835 г. партию еврейских кантонистов. На одной из почтовых станций в какой-то В богом забытом селе Вятской губернии его встретил конвойный офицер. Между ними завязался следующий диалог:

«Кого вы несете и в какое место?»

— Ну-с, видите ли, собрали кучку этих проклятых еврейских мальчишек лет восьми-девяти. Наверное, они для флота, но откуда мне знать? Пермь. Теперь перемена. Нам велят гнать их в Казань. Они у меня были на руках верст сто или около того. Офицер,который мне их сдал, сказал мне, что они ужасно неприятны. Третья часть они остались в пути (при этом офицер указал пальцем на землю). Половина из них не доедет до места назначения», — добавил он.

— Эпидемии, что ли? — спросил я, взволнованный до глубины души.

— Нет, не то чтобы эпидемии, а просто мрут, как мухи. Ну, знаете, эти еврейские мальчики такие тщедушные и нежные. Они не могут десять часов мешать грязь, с сухарями на жизнь. Опять везде чужие люди, ни отца, ни матери, ни ласки. Ну что ж, только кашель слышишь, и мальчишка мертв. Здравствуй, капрал, вылезай, мелюзга!

Малышей собрали и выстроили в военный строй. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я когда-либо видел.

Бедные, бедные дети! Мальчишки лет двенадцати-тринадцати умудрялись как-то встать, а малыши восьми и десяти лет... Никакая кисть, какой бы черной она ни была, не могла передать на холсте ужас этой сцены.

Бледные, измученные, с испуганными взглядами, так стояли они в своих неудобных, грубых солдатских мундирах, с накрахмаленными, поднятыми воротничками, устремляя невыразимо беспомощный и жалостливый взор на гарнизонных солдат, грубо обращавшихся с ними. Белые губы, синие морщинки под глазами предвещали лихорадку или простуду. И эти бедные дети, без заботы, без ласки, под ветром, который беспрепятственно дует с Северного Ледовитого океана, шли на смерть. Я схватил офицера за руку и со словами: «Береги их!» бросился в свою карету. Мне хотелось всхлипнуть, и я знал, что не могу совладать с собой...

Великий русский писатель видел еврейских кантонистов на дороге, но ничего не знал о том, что случилось с ними потом, в нишах бараков, куда их загнали. Эта страшная тайна была раскрыта миру позднее немногими выжившими среди этих замученных еврейских детей.

Прибыв к месту назначения, малолетних призывников поместили в кантонистские батальоны. «Подготовка к военной службе» началась с их религиозного перевоспитания в руках сержантов и унтер-офицеров. Ни о каких средствах не забывали до тех пор, пока считалось справедливым привести детей к купели для крещения. Власти воздерживались от дачи формальных указаний, предоставив все усердию офицеров, знавших пожелания начальства. Сначала детей отправляли для духовного наставления к местным греко-православным священникам, чьи усилия, однако, почти во всех случаях оказывались безрезультатными. Затем их взяли в свои руки сержанты и капралы, принявшие военные методы убеждения.

Эти жестокие солдаты изобрели всевозможные пытки. Излюбленным приемом было заставить кантонистов опуститься на колени вечером, после того как все легли спать, и держать в таком положении сонных детей часами. Согласившихся крестить отправляли в постель, отказавшихся продержали всю ночь, пока они не падали от изнеможения. Продолжавших держаться детей пороли и под видом гимнастических упражнений подвергли всевозможным пыткам. Тех, кто отказывался есть свинину или обычные щи, приготовленные на сале, избивали и оставляли голодать.

Других кормили соленой рыбой, а потом запрещали пить, пока малыши, мучимые жаждой, не согласились принять христианство.

Большинство этих детей, не выдержав причиняемых им мук, спасались крещением. Но многие кантонисты, особенно в более зрелом возрасте (от пятнадцати до восемнадцати лет), переносили свою мученическую смерть с героическим терпением. Избитые почти до беспамятства, с исполосованными плетями телами, измученные до изнеможения голодом, жаждой и бессонницей, отроки снова и снова заявляли, что не изменят вере своих отцов. Большинство этих строптивых юношей были вывезены из казарм в военные госпитали, чтобы их освободила добрая смерть. Лишь немногие остались живы.

Наряду с этим пассивным героизмом были случаи показательного мученичества. Один такой случай сохранился в народной памяти. Рассказывают, что во время военного парада в городе Казани начальник батальона выстроил всех еврейских кантонистов на берегу реки, где стояли греко-православные священники в своих облачениях, и все было готово к бою. обряд крещения. На команду прыгнуть в воду мальчишки отвечали по-военному: «Есть, есть!» После чего они нырнули и исчезли. Когда их вытащили, они были мертвы. Однако в большинстве случаев эти маленькие мученики страдали и умирали бесшумно, во мраке гауптвахт, казарм и военных госпиталей. Они усыпали своими крохотными телами дороги, ведущие в окраины Империи, а те, кому удалось туда добраться, медленно угасали в казармах, превращенных в инквизиционные подземелья. Это мученичество детей, происходящее в военной среде, представляет собой уникальное явление даже в обширных анналах еврейского мартирологии.

Таков был удел малолетних кантонистов. Что же касается взрослых рекрутов, призванных в армию в обычном призывном возрасте (18-25 лет), то их обращение в христианство не проводилось такими же прямыми методами, но судьба их была ничуть не менее трагичной с момента призыва. их пленение до конца их тяжкой двадцатипятилетней службы. Юношей, не знавших русского языка, отрывали от хедер или ешибы, часто от жены и детей.

Из-за модных тогда ранних браков большинство молодых людей в возрасте восемнадцати лет женились. Грядущая разлука на четверть века, к которой добавлялась опасность солдатского отступничества или гибели в дальних краях, часто нарушали родственные связи. Многие рекруты, прежде чем начать военную карьеру, разводились с женами, чтобы не обрекать их на вечное вдовство.

В конце 1834 г. среди еврейских масс стали распространяться слухи о готовящемся к изданию законе, запрещающем ранние браки, но освобождающем от воинской повинности тех, кто вступил в брак до обнародования закона. Возникла паника. Повсюду проявлялась лихорадочная поспешность при женитьбе мальчиков от десяти до пятнадцати лет на девочках столь же нежного возраста. В течение нескольких месяцев в каждом городе появились сотни и тысячи таких пар, брачные отношения которых часто сводились к игре с орехами или костями. Недоразумение, вызвавшее эту бессмысленную матримониальную панику или бехолох^[84], как ее потом называли в народе, было устранено изданием 13 апреля 1835 г. нового «Положения о евреях». Правда, в новом законе содержался пункт, запрещавший браки до восемнадцатилетнего возраста, но он не давал никаких привилегий тем, кто уже вступал в брак, так что единственным результатом «бехолох» было увеличение числа семей, ограбленных путем призыва на военную службу. Их головы и сторонники.

Годы военной службы прошли среди необыкновенных лишений взрослых солдат-евреев. Их били и высмеивали за неумение изъясняться по-русски, за отказ есть трефу, за общую неприспособленность к чужой среде и к военному быту. И даже когда этот процесс адаптации был, наконец, завершен, еврейский солдат никогда не продвигался дальше должности унтер-офицера, поскольку крещение было неизбежным шагом к более высокому званию. Правда, Положение о военной службе обещало солдатам-евреям, отслужившим свой срок в армии, с отличием поступить на гражданскую службу, но это обещание оставалось на бумаге до тех пор, пока кандидаты были верны иудаизму. Напротив, евреям, отслужившим военную службу и ставшим в большинстве случаев инвалидами, не разрешалось даже провести остаток жизни в местностях вне черты оседлости, в которых они находились в качестве солдат. Лишь в более поздний период, при Александре II, это право было предоставлено «николаевским солдатам» и их потомкам.

Вся тяжесть призыва легла на беднейшие классы еврейского населения, так называемое бюргерское сословие, состоявшее из мелких ремесленников и тех обедневших торговцев, которые не могли позволить себе записаться в торговые гильдии, хотя известны случаи где бедные евреи просили от двери к двери собрать достаточную сумму денег для цехового аттестата, чтобы спасти своих детей от военной службы.

Более или менее обеспеченные люди освобождались от призыва либо в силу их торгового статуса, либо из-за их связей с лидерами кагалов, которые имели право выбирать жертв.

4. ПОЛИТИКА ВЫСЫЛКИ

Во всех странах Западной Европы введение личной воинской повинности для евреев либо сопровождалось, либо предшествовало их эмансипации. Во всяком случае, за этим последовало некоторое смягчение их инвалидности, послужившее, так сказать, залогом предоставления равноправия. Даже в клерикальной Австрии возложению на евреев воинской повинности предшествовал «Патент толерантности», этот предполагаемый Акт об освобождении.^[85]

В России произошло как раз обратное. За введением воинской повинности самого отягчающего рода и невыразимыми жестокостями, сопровождавшими ее практическое исполнение, в случае с евреями последовало беспрецедентное обострение законодательной дискриминации и чудовищный рост их инвалидности. Евреев стегали двойным кнутом, военным и гражданским. В тот самый злосчастный год, когда был издан закон о воинской повинности, всего через три месяца после того, как он получил императорскую санкцию, когда еще раздавались стоны евреев, постящихся и молящих Бога избавить их от бедствия. в синагогах были изданы два новых указа, оба подписанные 2 декабря 1827 г.: один предписывал перевод евреев из всех деревень и деревенских постоялых дворов Гродненской губернии в города и местечки, другой предписывал изгнание все еврейские жители города Киева.

Изгнание из гродненских деревень было продолжением политики сельской ликвидации еврейства, начатой в 1823 г. в Белой России. Гродненская губерния должна была служить лишь отправной точкой. Великому князю Константину, поднявшему этот вопрос, было приказано «сначала произвести изгнание в одном гродненском правительстве» и отложить на потом применение той же меры к другим «правительствам». доверено его командованию».

В то же время была проявлена большая предусмотрительность, поручившая великому князю подождать с изгнанием евреев «до окончания действующей в настоящее время воинской повинности». Видимо, был некоторый страх перед расстройствами и осложнениями. Было сочтено более разумным сначала забрать детей для армии, а затем выгнать родителей, завладеть молодыми птицами, а затем разорить гнездо.

Изгнание из Киева было другого порядка. Это положило начало новой системе, сужению городской территории, отведенной евреям в черте оседлости. С 1794 года евреям было разрешено свободно селиться в Киеве. Они образовали там с официального разрешения важную общину и широко развили торговлю и промышленность. Внезапно, однако, правительство обнаружило, что «их присутствие вредно для промышленности этого города и для казны вообще и, кроме того, противоречит правам и привилегиям, дарованным в разные периоды городу Киеву». За открытием последовал мрачный рескрипт из Петербурга, запрещавший не только дальнейшее поселение евреев в Киеве, но и предписывавший, чтобы даже поселившиеся там давно покинули город в течение одного года, а владеющие недвижимым имуществом — в течение двух лет.

Отныне должно было разрешаться только временное пребывание евреев, на срок не более шести месяцев, и ограничиваться, кроме того, купцами первых двух гильдий, прибывающими «в связи с договорами и ярмарками» или для присутствия на публичных торгах. и доставки.

В 1829 г. бич изгнания хлестнул по спинам евреев, живших на берегах Балтийского и Черного морей. В Курляндии и Ливонии были приняты меры «для уменьшения числа евреев», значительно пополнившегося за счет притока «пришельцев» — евреев, не родившихся в этих провинциях и потому не имевших права там селиться. Царь одобрил предложение «Еврейского комитета» переселить из Курляндии всех евреев, не родившихся там, в города, в которых зарегистрировано их рождение. Тем, кто еще не зарегистрирован в муниципалитете за пределами провинции, для этой цели предоставляется полугодовая отсрочка. Если в установленный срок они не явились на учет, то подлежали отправке в армию, а в случае непригодности к военной службе — высылке в Сибирь.

В том же году Высочайшим указом объявлено, что «проживание мирных евреев в городах Севастополе и Николаеве неудобно и вредно», ввиду военного и морского значения этих мест, и поэтому постановлено изгнание их еврейских жителей: те, кто владеет недвижимостью, в течение двух лет, остальные в течение одного года. По новому указу 1830 г. евреи были изгнаны из сел и хуторов Киевской губернии.

Таким образом, людей перебрасывали из деревни в город, из города в город, из провинции в провинцию с не большим беспокойством, чем при перевозке скота.

Этот процесс «мобилизации» достиг своего апогея, когда вспыхнуло польское восстание 1830–1831 гг., охватившее весь Западный регион. Опасаясь, что преследуемые евреи могут быть загнаны в объятия поляков, правительство приняло решение о стратегическом отступлении. В феврале 1831 г., вследствие представлений местного военачальника, призывавшего правительство «принять во внимание нынешние политические обстоятельства, в которых они (евреи) могут иногда оказаться полезными», окончательное изгнание евреев из Киев отложили на три года. По истечении трех лет киевский воевода делал аналогичные представления в Петербург, подчеркивая желательность разрешения евреям оставаться в городе, хотя может возникнуть необходимость выделения их в особый квартал, «этот (т. е. их пребывание в городе) оказывается полезным еще и в том отношении, что, благодаря их умеренному и простому образу жизни, они в состоянии продавать свои товары значительно дешевле, тогда как в случае их изгнания многие предметы и продукция подорожает». Николай I отклонил эту просьбу и согласился отсрочить изгнание только до февраля 1835 г. по той причине, что ожидалось готовившееся в то время новое «Положение о евреях», которое должно было определить общий правовой статус русского еврейства. быть готовым к тому времени. Такие же короткие отсрочки давались евреям, которых собирались выслать из Николаева, из сел Киевской губернии и из других мест.

5. КОДИФИКАЦИЯ ЕВРЕЙСКИХ ИНВАЛИДОВ

Едва только был издан указ о воинской повинности, как петербургские бюрократы начали в тайных уголках своих канцелярий заниматься новым гражданским кодексом для евреев, который должен был заменить устаревший Устав 1804 года. количество отделов. Проект постановления был разработан «Еврейским комитетом», который был создан в 1823 году с целью добиться «сокращения числа евреев в монархии» и состоял из министров кабинета и глав департаментов.

Первоначально начальники отделов разработали проект, включающий 1230 статей, гигантский кодекс инвалидности; основано, очевидно, на том принципе, что в отношении евреев запрещено все, что не разрешено специальным законодательством. Размеры проекта были таковы, что даже правительство было потрясено и решило передать его министерским членам Комитета.

Измененный по форме и уменьшенный в размерах кодекс был представлен в 1834 г. в Юридический департамент, входивший в состав Государственного совета, и после тщательного обсуждения Юридическим департаментом был вынесен на пленарные заседания Совета. «Министерский» проект, хотя и меньший по объему, отличался такой строгостью, что Юридический департамент счел необходимым смягчить его. Министры, за исключением министра финансов, предложили в течение трех лет перевести всех евреев из деревень в города и местечки. Юридическое ведомство считало эту меру слишком рискованной, указывая на изгнание белорусских 1823 г., которое не дало ожидаемых результатов, и, «если оно разорило евреев, то, по-видимому, нисколько не улучшило положение жителей деревни». Пленум Собора согласился с Законодательным департаментом, что «предлагаемое изгнание евреев (из деревень), чрезвычайно трудное в исполнении и сомнительное для пользы, должно быть исключено из Статута и должно быть прекращено даже там, где это было издано, но не приведено в действие».

Отчет был представлен царю, который приложил к нему следующую «резолюцию»: «Где сия мера (изгнания) начата, то отменять ее неудобно, но отложить на время в правительства, в которых еще не было сделано никаких шагов к этому». В течение ряда лет эта «резолюция» висела, как дамоклов меч, над головами сельского еврейства.

Менее уступчивой была позиция царя в вопросе о частичном расширении черты оседлости. Департамент законов предлагал предоставить купцам первой гильдии право проживания во внутренних районах России в интересах казны и крупного бизнеса. На общем собрании Государственного совета только меньшинство (тринадцать) проголосовало за предложение. Большинство (двадцать два) утверждали, что не имеют права нарушать освященную веками традицию, «восходящую еще с петровских времен», запрещающую евреям проникать внутрь России; что допущение их «произведет очень неприятное впечатление на наш народ, который из-за своих религиозных представлений и общей оценки нравственных особенностей евреев привык держаться от них в стороне и презирать их»; что страны Западной Европы, предоставившие евреям осеннее подданство, «не могут служить примером для России, отчасти из-за несравненно большего числа живущих здесь евреев, отчасти потому, что наше правительство и народ, со всеми их известными терпимости, все же далеки от того безразличия, с которым некоторые другие народы относятся к религиозным вопросам». Обозначив свое одобрение последних слов восклицанием на полях «Слава Богу!», Государь разрешил все дело в следующей краткой резолюции: «Этот вопрос определен Петром Великим. разделяют мнение двадцати двух членов».

Хотя в этом случае царь поддерживал мнение Совета, представленное его большинством, в тех случаях, когда оно оказывалось благоприятным для евреев, он без колебаний отклонял его. Таким образом, Юридический департамент в составе Государственного совета, а вслед за ним и сам Совет робко предложили Николаю частично удовлетворить просьбу евреев о смягчении суровости воинской повинности^[86], но императорский приговор гласил: «Оставить, как прежде». Столь же тверд был Николай и в вопросе об изгнании из Киева.

Департамент законов, руководствуясь ранее упомянутыми представлениями местного губернатора, высказался за отсрочку высылки, а четырнадцать членов пленума Совета согласились с предложением Департамента и постановили рекомендовать его на «благожелательное рассмотрение Его Величество», то есть просить Государя отменить губительный указ. Но пятнадцать членов отвергли все подобные предложения на том основании, что в том, что касалось этого вопроса, царская воля была безошибочной, так как царь решил дело в неблагоприятном для евреев смысле. Подобным же образом и многие другие решения Государственного совета были продиктованы не столько внутренним убеждением, сколько страхом перед ясно проявившейся имперской волей, переступить которую никто не решался.

В этих условиях весь проект статута прошел через Государственный совет. На заседании 28 марта 1835 г. Совет проголосовал за представление его на подпись императору. По этому поводу раздался одинокий и запоздалый голос в защиту евреев, не вызвавший отклика. Член Совета, адмирал Грейг, имевший смелость плыть против течения, представил «особое мнение» по предложенному статуту, в котором отстаивал ряд послаблений в невыносимом правовом положении евреев. Грейг сформулировал весь вопрос в двух словах: «Должны ли евреи страдать в стране или нет?»

Если да, то мы должны отказаться от системы «препятствования им в их действиях и в их религиозных обычаях» и предоставить им, по крайней мере, «равную свободу торговли с другими», ибо в этом случае «мы можем ожидать большего добра от их благодарности, чем от их ненависти».

Если, однако, сделать вывод, что евреев нельзя терпеть в России, то остается только «изгнать их всех без исключения из страны в чужие земли». Это может быть «полезнее, чем позволить этому сословию остаться в стране и удерживать его в положении, которое неизбежно будет вызывать у них постоянное недовольство и обиду». Едва ли нужно добавлять, что голос «странного» адмирала не был услышан.

Еврейскому народу также не удалось добиться того, чтобы его услышали. Ошеломленное непрерывной чередой ударов и движимое духом мученичества, русское еврейство сохраняло спокойствие в те мрачные годы. Тем не менее, когда стали просачиваться новости о готовящемся всеобщем регулировании правового статуса евреев, часть российского еврейства заволновалась. Ибо предвидеть удар мучительнее, чем принять его, и вполне естественно было попытаться остановить руку, поднявшуюся для удара. В конце 1833 г. Государственный совет получил в составе материалов по еврейскому вопросу две записки: одну от виленского кагала, подписанную шестью старейшинами, и другую от литмана Фейгина из Чернигова, известного в административных кругах. в качестве коммерсанта и государственного подрядчика.

Виленский кагал заявил, что репрессивная политика, проводимая в последние годы «Еврейским комитетом», привела большую часть еврейского народа «в крайний беспорядок» и заставила евреев «содрогаться и содрогаться при мысли о что общий еврейский статут был составлен тем же комитетом и теперь представлен в Государственный совет для пересмотра». Далее заявители говорят, что под тяжестью череды жестоких дискриминаций, затрагивающих не только их права, но и способ несения военной службы, евреи впали бы в полное отчаяние, если бы они не возлагали свои надежды на благосклонность правительства. Царь, который во время своего недавнего путешествия по западным провинциям выразил депутатам еврейских общин свое имперское удовлетворение верностью престолу, проявленной евреями во время польского восстания 1831 года. Поэтому виленский кагал умолял Государственный совет «обратить внимание на этот несчастный и оклеветанный народ» и прекратить все дальнейшие преследования.

Более решительная нота протеста звучит в меморандуме Фейгина.

Цепочкой ссылок на последние меры правительства он демонстрирует тот факт, что «еврейский народ преследуется не из-за его моральных качеств, а из-за его веры».

Евреи, столкнувшись с новым статутом, потеряли всякую надежду на лучшую долю, поскольку правительство приступило к этой мере, не спросив объяснений или оправданий этого народа, тогда как, согласно обычной правовой процедуре, даже отдельный человек может не быть осужденным, не будучи призванным оправдаться.

Упрек не подействовал. Правительство предпочло вынести свой приговор заочно, не прислушиваясь к мнению защиты и без каких-либо гарантий честной игры. В соответствии с этой позицией оно также отклонило ходатайство Виленского кагала о разрешении «направить в столицу не менее четырех депутатов в качестве представителей всего еврейского народа с целью представить правительству свои разъяснения и предложения относительно реорганизации». иудеев, после того как им представили проект статута». Окончательный приговор был вынесен весной 1835 г., а в апреле новый «Положение о евреях» получил подпись царя.

Этот «Устав инвалидов», которому суждено было действовать многие десятилетия, представляет собой соединение русских «земельных законов» о евреях и ограничительных подзаконных актов, изданных после 1804 года.

Черта оседлости теперь была точно определена: в нее входили Литва и Юго-Западные губернии, без каких-либо территориальных ограничений, Белая Русь без Деревень, Малороссия без удельных хуторов, Новороссия без Николаева и Севастополя, киевская губерния без города Киева, прибалтийские губернии только для старожилов, а сельские поселения на всей пятидесятиверстной полосе вдоль западной границы должны были быть закрыты для приезжих. Что касается внутренних губерний, то только временные «отпуска», ограниченные шестью неделями и удостоверяемые губернаторскими паспортами, должны были быть предоставлены для исполнения судебных и торговых дел с условием, что проезжающие должны носить русскую одежду вместо еврейской. Купцам первой и второй гильдии разрешалось, кроме того, посещать две столицы, морские порты, а также ярмарки Нижегородской, Харьковской и другие крупные ярмарки для оптовой купли-продажи.^[87]

Кроме того, евреям было запрещено нанимать прислугу-христиан на постоянную работу. Они могли нанимать христиан только для разовых служб, при условии, что последние живут в отдельных помещениях.

Браки в возрасте до восемнадцати лет для жениха и шестнадцати лет для невесты были запрещены под страхом тюремного заключения — запрет, который несовершенная регистрация рождений и браков в то время в моде позволяла легко обойти. Языком, который евреи должны были использовать в своих официальных документах, должен был быть русский или любой другой местный диалект, но «ни при каких обстоятельствах не еврейский язык».

Функция кагала, согласно Уставу, состоит в том, чтобы следить за точным исполнением «указания властей» и за «правильным перечислением» государственных налогов и коммунальных сборов.

Кагальские старейшины избираются общиной каждые три года из числа лиц, умеющих читать и писать по-русски, при условии их утверждения администрацией губернатора. В то же время евреи имеют право на участие в муниципальных выборах; те, кто может читать и писать по-русски, имеют право быть членами городских советов и магистратов — дополнительный закон 1836 г. установил долю в одну треть, за исключением города Вильно, где евреи были полностью исключены из муниципального самоуправления. правительство.

Синагоги нельзя строить вблизи церквей. Русские школы всех ступеней должны быть открыты для еврейских детей, которые «не принуждаются к перемене вероисповедания» (ст. 106) — желательное положение, ввиду вошедших тогда в привычку принудительных методов. Принудительное крещение еврейских детей было предусмотрено в отдельном акте, Положении о воинской повинности, которое объявлено «остающимся в силе». Таким образом, Статут 1835 г. сводится к кодификации всего предшествующего антиеврейского законодательства. Единственная ее положительная черта заключалась в том, что она остановила изгнание из деревень, разорявшее еврейское население в 1804-1830 годах.

6. РОССИЙСКАЯ ЦЕНЗУРА И КОНВЕРСИОНИСТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Обнародование этого общего статута, при всех его различиях, далеко не остановило лихорадочную деятельность правительства. С неутомимым усердием его руки продолжали крутить законодательный руль и все крепче сжимать и без того невыносимые тиски еврейской жизни.

Малейшая попытка вырваться из-под его давления жестоко каралась.

В 1838 г. петербургская полиция обнаружила в столице группу евреев «с просроченными паспортами», причем эти евреи продлили свое пребывание там несколько сверх срока, установленного для еврейских путников, и царь коротко постановил: «отправить в служить в штрафных ротах Кронштадта». В 1840 г. на землевладельцев в великороссийских правительствах были наложены большие штрафы за «удержание» евреев в своих поместьях.

Большое внимание правительство уделяло постановке духовной жизни евреев под полицейский надзор. В 1836 г. была начата кампания цензуры литературы на иврите. Книги на иврите, носившие в то время почти исключительно религиозный характер, такие как молитвенники, издания Библии и Талмуда, раввинистические, каббалистические и хасидские сочинения, выходили тогда из типографий Вильно, Славуты и других мест, и подвергались строгой цензуре со стороны христиан или новообращенных евреев. Практически каждая еврейская домашняя библиотека состояла из религиозных произведений этого типа. Подозрения правительства вызвали некоторые новообращенные евреи, намекавшие на то, что иностранные издания этих произведений и те, что появились в самой России до введения цензуры, носили «вредный» характер. В результате обыску подверглись все еврейские домашние библиотеки. Было дано указание сдать в руки местной полиции в течение этого года все иностранные издания на иврите, а также неподцензурные издания, когда-либо изданные в России, и поручить их редактирование «надежным» раввинам.

Этим раввинам было приказано ставить свою печать на одобренных ими книгах и возвращать неутвержденные ими книги в полицию для передачи в Министерство внутренних дел. Постановление распространялось на всю древнееврейскую литературу, напечатанную в шестнадцатом, семнадцатом и восемнадцатом веках, до установления русской цензуры. Для «облегчения надзора» за новыми изданиями или перепечатками из старых изданий было приказано закрыть все еврейские типографии, существовавшие в то время в разных городах и местечках, и только те виленские и киевские, в которые входили специальные цензоры. были прикреплены, им разрешили остаться.

Поскольку еврейские авторы древности или средневековья не вполне предвидели требования русских цензоров, во многих классических произведениях были обнаружены отрывки, которые считались «несовместимыми с имперскими постановлениями». По указу 1836 года все книги такого рода, тиражируемые десятками тысяч экземпляров, должны были быть перевезены в Петербург под конвоем полиции, чтобы дождаться окончательного приговора. Процедура, однако, оказалась слишком громоздкой, и в 1837 г. император, уступая ходатайствам губернаторов, милостиво повелел, чтобы все эти книги были «сожжены на месте».

Исполнителями этого аутодафе должны были быть член губернаторской администрации и специальный «надежный» чиновник, посланный губернатором с единственной целью — докладывать центральному правительству о каждом литературном пожаре такого рода и препровождать Министерству внутренних дел по одному экземпляру каждой «уничтоженной» книги.

Но и этого было недостаточно, чтобы удовлетворить похоть российской цензуры. Теперь подозревали, что даже «надежные» раввины могут принять многие книги за «безобидные», хотя их содержание подрывает общественное благо. В результате в 1841 г. был издан новый указ, поставивший самих раввинских цензоров под контроль правительства. Все неподцензурные книги, в том числе и уже признанные «безобидными», было приказано изъять из частных библиотек и передать в цензурные комитеты в Вильно и Киеве. Последним предписывалось приложить свои печати к одобренным книгам и «предать костру» осужденные ими книги. Бесчисленные вагоны этих конфискованных книг двигались в сторону Вильно и Киева, и много лет спустя литература «Народа Книги», охватывающая период в три тысячелетия, все еще томилась в цензурной тюрьме, ожидая своей очереди. спасен или приговорен к огненной смерти русским чиновником.

Почти нет необходимости добавлять, что примитивный метод решения еврейской проблемы путем обращения в другую веру по-прежнему оставался руководящим принципом правительства. Российское законодательство того периода изобилует положениями о вероотступничестве. Сдача синагоги церкви казалась просто вопросом времени. В действительности, однако, само правительство лишь половинчато верило в искренность обращенных евреев. В 1827 г. царь собственноручно начертал следующее постановление: «Обязательно соблюдать строго, чтобы крещение совершалось безоговорочно в воскресенье и со всей возможной оглаской, чтобы отвести всякое подозрение в мнимом усыновлении». Христианство.» Впоследствии эту бдительность пришлось ослабить в отношении тех, «кто избегает огласки при принятии христианства», особенно в отношении кантонистов, «заявивших о своей готовности принять православную веру»; можно добавить, о пытках в казарме. Об искренности при таких обстоятельствах не могло быть и речи, и в 1831 году батальонным капелланам было разрешено крестить этих беспомощных созданий, даже «не испрашивая разрешения у церковных властей».

Казарменные миссионеры часто добивались успеха среди этих несчастных военнопленных. В имперских рескриптах того периода характерное выражение «рядовые из числа евреев остающиеся в вышеуказанной вере» фигурирует как устойчивое обозначение той группы строптивых и неисправимых воинов, которые нарушали официально установленную гармонию эпидемических обращений, оставаясь верными иудаизм. Но среди «гражданских» евреев, не оторвавшихся от своего еврейского окружения, отступничество было необычайно редким явлением, и напрасно издавался закон за законом, предлагая привилегии новообращенным или снисходительность преступникам, готовым принять ортодоксальное вероучение.^[88]

ГЛАВА XIV ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ И УВЕЛИЧЕНИЕ ГНЕТ

1. ПРОСВЕЩЕНИЕ КАК СРЕДСТВО АССИМИЛЯЦИИ

Был краткий миг передышки, когда, по выражению русского поэта, «устала рука бойца убивать». Русское правительство вдруг почувствовало необходимость перейти от средневековых форм меценатства к более просвещенным и совершенным методам. Среди видных государственных деятелей России были такие люди, как министр народного просвещения Сергий Уваров, которые были хорошо знакомы с западноевропейскими обычаями и полностью осознавали тот факт, что реакционные правительства Австрии и Пруссии изобрели несколько ухищрений для обращения с еврейским населением. проблемы, которые могли бы быть с пользой применены в их собственной стране. Стремясь избежать всякого контакта с «гнилым Западом» и постоянно опасаясь европейскихполитических движений, русское правительство тем не менее было готово ухватиться за пережитки «просвещенного абсолютизма», которые еще бродили, особенно в Австрии, в первые десятилетия девятнадцатого века. Что касается Пруссии, то обилие ассимилированных и обращенных евреев в этой стране и их попытки религиозной реформы, которые в воображении миссионера были тождественны смене фронта в пользу христианства, имели собственное очарование для русского народа. высокопоставленные лица. Неудивительно поэтому, что правительство поддалось искушению воспользоваться некоторыми ухищрениями западноевропейской реакции, оставив при этом в запасе полицейский кнут подлинно русского производства.

В 1840 году Государственный совет снова был занят обсуждением еврейского вопроса, на этот раз с теоретической точки зрения. Донесения губернских управителей, в частности Бибикова, киевского генерал-губернатора, останавливались на том, что даже «Устав» 1835 г. не сумел «исправить» евреев. Корень зла лежал, скорее, в их «религиозном фанатизме и сепаратизме», избавиться от которых можно было только изменением их внутренней жизни. Министры народного просвещения и внутренних дел Уваров и Строганов воспользовались случаем, чтобы изложить принципы своей новой системы исправления перед Государственным советом. Кульминацией прений стала замечательная записка, представленная Советом Николаю I.

В этом документе правительство признается в своем бессилии бороться с «недостатками» еврейских масс, такими, как «отсутствие полезного труда, их вредное занятие мелкой торговлей, бродяжничество и упорное отчуждение от общей общественной жизни». Его неудачу правительство приписывает тому факту, что зло еврейской исключительности до сих пор не подверглось нападкам в самом его корне, которое укоренилось в религиозной и общинной организации евреев. Источником всех несчастий является Талмуд, который «воспитывает в евреях крайнее презрение к иноверным народам» и вселяет в них желание «господствовать над остальным миром». В результате отвратительного учения Талмуда «евреи не могут не рассматривать свое присутствие в любой другой стране, кроме Палестины, как пребывание в плену» и «они вынуждены подчиняться своим собственным властям, а не чужому правительству». Этим объясняется «всемогущество кагалов», которые, вопреки государственному закону, тайными средствами поддерживают свою автономную власть как в общинных, так и в судебных делах, употребляя для этой цели бесконтрольные суммы особых еврейских доходов, мясных налог. Воспитание еврейской молодежи поручено меламедам, «классу домашних учителей, погруженных в глубочайшее невежество и суеверие», и «под влиянием этих фанатиков дети впитывают пагубные представления о нетерпимости к другим народам». Наконец, особая одежда, которую носят евреи, помогает отделить их от окружающего христианского населения.

Российское правительство «приняло ряд защитных мер против евреев», не дав заметного эффекта. Даже Устав о воинской повинности «успех лишь в ограниченной степени изменить привычки евреев». Одного лишь поощрения сельского хозяйства и русского школьного образования оказалось недостаточно. Столь же бесплодными оказались изгнания из деревень; «евреи, правда, разорены, но положение крестьян не улучшилось».

Поэтому очевидно, — заявляет Совет, — что ограничения, которые идут только наполовину или налагаются извне полицией, недостаточны для того, чтобы направить эту огромную массу людей к полезным занятиям. С мученическим терпением евреи Западной Европы переносили самые жестокие гонения и все же сумели сохранить в неприкосновенности свой национальный тип, пока правительства не потрудились более глубоко исследовать причины, отделяющие евреев от общей гражданской жизни, чтобы иметь возможность атаковать сами причины.

Выболтав правду о том, что конечной целью правительства было уничтожение еврейской индивидуальности, и скромно уступив пальму первенства в «самых зверских гонениях» на евреев Западной Европе, где они все-таки уходили в прошлое, а в В России они все еще были на повестке дня, Государственный совет переходит к рассмотрению «примера, поданного иностранными странами» и с особой любовью останавливается на прусском регламенте 1797 года, изданном этой страной для ее недавно оккупированных польских провинций: Прусский эмансипационный эдикт 1812 г. меморандум очень благоразумно обходит молчанием — и систему обязательного школьного образования, принятую в Австрии.

Взяв пример с Запада, Собор намечает три пути «радикального преобразования этого народа»:

1. Культурные реформы, такие как учреждение специальных светских школ для еврейской молодежи, борьба со старомодными хедерами. и меламмеды, преобразование раввината и запрет еврейской одежды.

2. Отмена еврейской автономии, состоящая в роспуске кагалов и модификации системы специального еврейского налогообложения.

3. Увеличение еврейской инвалидности путем выделения из их среды всех тех, кто не имеет постоянного места жительства и не имеет определенного финансового положения, с целью подвергнуть их дисциплинарному исправлению путем изгнания, юридических ограничений, усиленного призыва и подобных полицейских мер.

Таким образом, — заключает меморандум, — можно надеяться, что, согласовав все детали этого предложения с основной идеей реформирования еврейского народа и приняв принудительные меры в помощь, цель правительства будет достигнута. достигнуто.

В результате этого разоблачения Государственного совета 27 декабря 1840 г. был издан имперский рескрипт, призывавший к созданию «Комитета для определения мер, направленных на радикальное преобразование евреев России». Председателем был назначен министр коронных владений граф Киселев. Среди других членов были министры народного просвещения и внутренних дел, помощник министра финансов, директор второго отдела имперской канцелярии и начальник политической полиции, или страшного «третьего отдела». На последнего была возложена особая задача «бдительно следить за интригами и действиями, к которым могут прибегнуть евреи во время исполнения этого дела».

Кроме того, «разоблачение» Государственного совета, которое должно было служить программой нового Комитета, было разослано генерал-губернаторам Западной области «конфиденциально», для личного сведения и рассмотрения. Таким образом, реформаторская кампания против евреев была начата без формального объявления войны, под видом секретности и в окружении полицейских мер предосторожности. Процедура, которой должен был следовать Комитет, заключалась в рассмотрении проекта в порядке, указанном в меморандуме: сначала «просвещение», затем отмена автономии и, наконец, инвалидность.

2. УВАРОВ И ЛИЛИЕНТАЛЬ

Подробное изложение по вопросу о просвещении было составлено и представлено Комитету министром народного просвещения Сергием Уваровым. Завоевав светский тон Западной Европы, Уваров предваряет свое заявление замечанием о том, что европейские правительства отказались от метода «гонения и принуждения» в решении еврейского вопроса и что «этот период наступил и для нас». «Народы, — замечает Уваров, — не истребляются, менее всего тот народ, который стоял у подножия Голгофы». Из того, что следует, кажется очевидным, что министр все еще надеется, что мягкие меры просвещения могут привлечь евреев к религии, которая ведет свое происхождение от Голгофы.

Лучшие из евреев, — утверждает он, — осознают тот факт, что одна из основных причин их унижения заключается в извращенном толковании их религиозных традиций, что… Талмуд деморализовал и продолжает деморализовать их единоверцев. Но нигде влияние Талмуда не так сильно, как у нас (в России) и в Царстве Польском.

Противодействовать этому влиянию может только просвещение, и правительство не может сделать ничего лучше, чем действовать в том духе, который воодушевляет горстку лучших из них... Перевоспитание ученой части евреев включает в себя в то же время время очищения своих религиозных представлений.

Какое «очищение» имеет в виду автор меморандума, можно понять из его случайного замечания, что евреи, сохраняющие свой сепаратизм, справедливо боятся реформ: «ибо не является ли религия Креста чистейшим символом всеобщего гражданства? «Это, однако, осторожно добавляет Уваров, не должно предаваться гласности, ибо «это не имело бы иного результата, кроме того, что с самого начала возбудило бы сопротивление большинства евреев против (предполагаемых) школ».

Официально реформа должна ограничиться открытием во всех городах черты оседлости начальных и средних школ, в которых еврейские дети должны обучаться русскому языку, светским наукам, ивриту и «вероисповеданию по Священному Писанию». Обучение должно вестись на русском языке, однако из-за нехватки учителей, владеющих этим языком, временно допускается использование немецкого языка. Учителя в малокомплектных школах временно набираются из числа меламмедов, на которых «можно положиться»; в гимназии выбирать из числа модернизированных евреев России и Германии.

Комитет одобрил план Уварова в основных чертах и настоятельно рекомендовал для подготовки еврейских масс к предстоящей реформе послать в черту оседлости специального пропагандиста с целью ознакомления этого непокорного народа с «благими намерениями правительства». Такой пропагандист вскоре нашелся в лице молодого немецкого еврея доктора Макса Лилиенталя, жителя Риги.

Лилиенталь; уроженец Баварии (он родился в Мюнхене в 1815 г.) и выпускник немецкого университета, был типичным представителем немецкой еврейской интеллигенции того периода, поборником ассимиляции и умеренных религиозных реформ. Едва Лилиенталь закончил университетский курс, как группа образованных евреев в Риге предложила ему должность проповедника и директора новой местной еврейской школы, одной из трех современных еврейских школ, существовавших в то время в России.

За короткое время Лилиенталю удалось поднять преподавание светских и еврейских предметов до такого высокого уровня современности, что он получил восторженные отзывы от Уварова. Министра поразила мысль, что рижская школа может служить образцом для сети школ, которыми он собирался охватить всю черту оседлости, и Лилиенталь казался логичным человеком для проведения намеченных реформ.

В феврале 1841 года Лилиенталя вызвали в Петербург, где у него состоялся продолжительный разговор с Уваровым. По свидетельству официальных русских источников, он пытался убедить министра упразднить все «частные школы» — хедеры и запретить всем частным учителям — меламмедам даже временно преподавать в проектируемых новых школах, а также ввозить, вместо этого весь преподавательский состав из Германии.

Сам Лилиенталь сообщает нам в своих мемуарах, что осмелился напомнить министру, что все препятствия на пути желаемого перевоспитания русских евреев исчезнут, если царь дарует им полную эмансипацию. На это министр возразил, что инициатива должна исходить от самих евреев, которые сначала должны постараться «заслужить благосклонность Государя». Во всяком случае, Лилиенталь принял предложенное задание. Ему было поручено объехать черту оседлости, организовать там немногочисленных изолированных прогрессивных евреев, «любителей просвещения», или маскилим, как они себя называли, и пропагандировать идею школьной реформы среди ортодоксальных еврейских масс.

Отправляясь в путь, Лилиенталь и сам не вполне осознавал трудности взятой на себя задачи. Он должен был вселить веру в «благожелательные намерения правительства» в сердца людей, которые непрерывной чередой гонений и жестоких ограничений были низведены до уровня изгоев. Он должен был заставить их поверить, что правительство благожелательно относилось к еврейским детям, тем самым детям, за которыми в то самое время, как за дикими зверями, гонялись «похитители» на улицах черты оседлости, которых обращали тысячами в солдаты, депортированные в отдаленные провинции и подвергшиеся жестокому обращению таким образом, что едва ли половина из них осталась в живых и едва ли десятая часть осталась в пределах еврейского стада. Руководствуясь безошибочным чутьем, простой еврейский народ сформулировал собственную упрощенную теорию для объяснения шага, предпринятого правительством: до сих пор их детей крестили в казармах, в будущем они будут креститься через дополнительное посредство школа.

Лилиенталь прибыл в Вильно в начале 1842 г. и, созвав собрание еврейской общины, изложил план, задуманный правительством и Уваровым, «другом евреев». Его слушали с нескрываемым недоверием.

Старейшины, — рассказывает Лилиенталь в своих «Воспоминаниях», — сидели там, погруженные в глубокие размышления. Некоторые из них, опираясь на свои украшенные серебром посохи или приглаживая длинные бороды, как будто были взволнованы серьезными мыслями и законными подозрениями; другие вели оживленную, но тихую дискуссию о задействованных принципах; такие задавали мне зловещий вопрос: «Доктор, хорошо ли вы знакомы с основными принципами нашего правительства? Вы чужой; знаете ли вы, что вы предпринимаете? намеревается иметь только одну Церковь во всей Империи, что она имеет в виду только свою будущую силу и величие, а не наше собственное будущее процветание. Мы с сожалением заявляем, что не доверяем новым мерам, предложенным советом служителей, и что мы с мрачным предчувствием смотрим в будущее».

В своем ответе Лилиенталь привел впечатляющий набор аргументов: что вы выиграете, сопротивляясь новым мерам? Это будет только раздражать правительство и заставит его продолжать свою систему репрессий, тогда как в настоящее время вам предоставляется возможность доказать, что евреи не враги культуры и заслуживают лучшей участи.

На вопрос, есть ли у еврейской общины какие-либо гарантии того, что план правительства не является завуалированной попыткой подорвать еврейскую религию, Лилиенталь в ответ торжественно пообещал свернуть свою миссию, как только обнаружит, что правительство связанные с ним тайные намерения против иудаизма. Кружок «просвещенных» евреев в Вильно пообещал Лилиенталю свою поддержку, и он уехал, полный веры в успех своего предприятия.

В Минске его ждало жестокое разочарование. Здесь аргументы, выдвинутые оппонентами в страстных дебатах на публичном собрании, носили скорее утилитарный, чем идеалистический характер.

Пока правительство не предоставит равных прав евреям, всеобщая культура будет только его несчастьем. Простой необразованный еврей не останавливается перед низкой профессией фактора или коробейника, ибо, черпая утешение и радость от своей религии, он примиряется со своей жалкой участью. Но еврей, образованный и просвещенный, но не имеющий возможности занять почетное положение в стране, будет движим чувством недовольства к отказу от своей религии, и ни один честный отец не подумает дать своим детям образование, которое может привести к такой проблеме.

Противники официального просвещения в Минске не удовлетворились выдвижением доводов, апеллирующих к разуму. И на собрании, и на улице Лилиенталь был объектом оскорбительных замечаний толпы.

По возвращении в Петербург Лилиенталь представил Уварову отчет, который убедил министра в том, что проведение школьной реформы является трудной, но не безнадежной задачей.

22 июня 1842 года был издан имперский рескрипт, согласно которому все еврейские школы, в том числе хедеры и ешибы, были переданы в ведение Министерства народного просвещения. Одновременно было объявлено, что правительство созвало комиссию из четырех раввинов для встречи в Санкт-Петербурге.

в Петербурге с целью «поддержки усилий правительства» в проведении школьной реформы. Этот комитет должен был служить российскому еврейству гарантией того, что школьные реформы не будут направлены против еврейской религии.

В то же время Лилиенталю было приказано снова перейти к черте оседлости. Ему было приказано совершить поездку главным образом через юго-западное и новороссийское правительства и оказывать влияние на еврейские массы в соответствии с инструкциями, полученными от министерства. Перед тем, как отправиться в путь, Лилиенталь опубликовал брошюру на иврите под названием «Маггид Йешуа «(«Вестник спасения»), в которой призывал еврейские общины с готовностью выполнять пожелания правительства. В своих частных письмах, адресованных видным евреям, Лилиенталь выражал уверенность, что школьный указ был лишь предвестником ряда мер по улучшению гражданского положения евреев.

На этот раз Лилиенталь добился большего успеха, чем в свое первое путешествие. В нескольких крупных центрах, таких как Бердичев, Одесса, Кишинев, ему оказали дружеский прием и заверили в сотрудничестве общин в обеспечении успеха новой школьной системы. Полный новых надежд, Лилиенталь вернулся в 1843 году в Санкт-Петербург.

Санкт-Петербург для участия в работе «раввинской комиссии», которая была созвана правительством и теперь проводила свои заседания в столице с мая по август.

Состав Раввинской комиссии не вполне оправдывал ее название. На ней было всего два «духовных деятеля», президент Талмудической академии Воложина рабби Ицхок (Исаак) Ицхаки, и лидер белых русских хасидов рабби Мендель Шнеорсон, в то время как Юго-Западный регион и Новороссия прислала двух мирян: банкира Гальперина из Бердичева и директора еврейской школы в Одессе Бецалеля Штерна. Два представителя «духовенства» горячо защищали традиционную еврейскую школу, хедер, пытаясь спасти ее от министерского «надзора», направленного на ее уничтожение. В конце концов был достигнут компромисс: традиционный хедер нужно было пока оставить нетронутым, но предлагаемой школе Короны было предоставлено полное право конкурировать с ним. Комиссия дошла даже до того, что разработала программу еврейских исследований для школы нового типа.

Труды Раввинской комиссии были представлены Еврейскому комитету под председательством Киселева и обсуждены им в связи с общим планом русской школьной реформы. Необходимо было найти равнодействующую между двумя противоборствующими силами: между желанием правительства заменить старомодную еврейскую школу русской коронной школой и решимостью русского еврейства сохранить свою собственную школу как оплот против навязанных официальных институтов. на него. Правительство стремилось проводить свою политику и вынуждено было прибегать к дипломатическим ухищрениям.

13 ноября 1844 г. Николай подписал два постановления, одно из которых — публичный указ о «воспитании еврейской молодежи». другой — конфиденциальный рескрипт, адресованный министру народного просвещения.

Государственный акт предусматривал учреждение еврейских двухступенчатых школ, соответствующих курсам обучения в приходских и уездных школах, и предписывал открытие двух раввинских институтов для подготовки раввинов и учителей. Преподавательский состав в школах еврейской короны должен был состоять как из евреев, так и из христиан. Выпускникам этих школ было предоставлено сокращение срока военной службы. Осуществление школьной реформы в соответствующих местах было поручено «Школьным советам», состоящим из евреев и христиан, которые должны были быть назначены для этой цели временно.

В секретном рескрипте тон был совсем другим. Там было заявлено, что «цель, преследуемая при обучении евреев, состоит в том, чтобы приблизить их к христианскому населению и искоренить предрассудки, взращенные в них изучением Талмуда»; что с открытием новых школ старые должны были постепенно закрываться или реорганизовываться, и что, как только королевские школы будут созданы в достаточном количестве, посещение их станет обязательным; что начальники новых школ должны избираться только из числа христиан; что следует приложить все возможные усилия, чтобы «препятствовать выдаче лицензий на преподавание» меламмедам, не имевшим светского образования; что по прошествии двадцати лет никто не должен занимать должность учителя или раввина, не получив степени в одной из официальных раввинских школ.

Однако вскоре тайна раскрылась. Русские евреи были охвачены ужасом при мысли о том, что их лишают их древней школьной автономии, и решили применить проверенную тактику пассивного сопротивления всем мерам правительства. Школьная реформа продвигалась медленно. Открытие начальных школ и двух раввинских институтов в Вильно и Житомире началось лишь в 1847 г., и первые годы они влачили жалкое существование.

Сам Лилиенталь исчез со сцены, не дождавшись завершения плана реформ. В 1845 году он внезапно оставил свой пост в Министерстве народного просвещения и навсегда покинул Россию. Более близкое знакомство с намерениями руководящих правительственных кругов заставило Лилиенталя понять, что опасения, высказанные в его присутствии стариками виленской общины, были вполне обоснованы, и он считал своим долгом выполнить данное им публично обещание. Из страны крепостного права, где, по словам самого Лилиенталя, единственным способом для еврея примириться с правительством было «преклонение перед греческим крестом», он отправился в страну свободы, в Соединенные Штаты Америки. Там он занимал важные кафедры в Нью-Йорке и Цинциннати, где и умер в 1882 году.

3. ОТМЕНА ЕВРЕЙСКОЙ АВТОНОМИИ И ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЙ

Не успело публично провозгласить школьную реформу, которая была равносильна отмене еврейской школьной автономии, как правительство предприняло шаги для реализации второго пункта своей программы — уничтожения остатков еврейской общинной автономии. Указом, изданным 19 декабря 1844 г., предписывалось «поместить евреев в городах и странах в ведение общего (т. е. русского) управления с упразднением кагалов». Этим указом все административные функции кагалов были переданы полицейским управлениям, а хозяйственные и фискальные — муниципалитетам и городским управам; старая выборная администрация Кагала должна была прекратить свое существование.

Доведенная до своих логических выводов, эта «реформа» обязательно привела бы, как она действительно привела в Западной Европе, к упразднению еврейской общины вне узких рамок синагогального прихода, если бы евреи России были поставлены в в то же время на основе равенства в отношении taxation. Но такая европейская последовательность была за пределами ментального диапазона русского самодержавия. Оно не желало ни отказаться от особого и вдвойне обременительного для евреев способа воинской повинности, ни отказаться от дополнительных повинностей, взимаемых с евреев сверх общегосударственных налогов, на нужды, которые, собственно говоря, должны были быть удовлетворены. казначейством. Таким образом, получилось, что ради сохранения еврейской инвалидности в вопросах воинской повинности и налогообложения правительство само было вынуждено смягчить удар по еврейской автономии, разрешив институты еврейских «призывных попечителей» и сборщиков налогов, избираемых Еврейские коммуны «из числа самых надежных людей» остаются в силе. Кроме того, правительство сочло необходимым создать в каждом муниципалитете и городском совете специальный отдел по еврейским делам. Таким образом, закону удалось разрушить самоуправление кагала и, тем не менее, сохранить его рудиментарную функцию автономного налогового органа, которая должна была продолжаться под эгидой муниципалитета. В самом деле, кагал, который через своих «опекунов» и «похитителей» играл роль правительственного орудия при проведении страшной воинской повинности, давно уже окончательно деморализован и утратил свой прежний авторитет как великого Еврейское заведение. Его превращение в чисто фискальное агентство было лишь формальным подтверждением печального факта.

Избавившись от кагала как орудия еврейского «сепаратизма», правительство затем напало на особую еврейскую «систему налогообложения», конечно не для того, чтобы ее отменить, а для того, чтобы поставить ее под более строгий контроль с целью недопущения от того, чтобы он служил в руках евреев инструментом для достижения определенных еврейских целей.

Показательно, что в тот же день, когда был обнародован указ Кагала, было издано и новое «Положение о налоге на корзину».^[89]

Доходы от этого налога, которым долгое время облагалось кошерное мясо, первоначально были переданы в свободное распоряжение кагалов, хотя с 1839 г. они находились под совместным контролем администрации и муниципалитета. Согласно новому постановлению, доходы от налога на мясо, которые должны были быть переданы тому, кто больше заплатит, должны были полностью оставаться в руках губернаторской администрации. Последнему было поручено позаботиться о том, чтобы доход от налога сначала направлялся на покрытие фискальной задолженности евреев, затем на содержание королевских школ и официальное поощрение сельского хозяйства среди евреев, и только как средство последний пункт, который будет потрачен на местные благотворительные организации.

В дополнение к общему налогу на корзину, взимаемому со всех евреев, употребляющих кошерное мясо, был учрежден «дополнительный налог на корзину», взимаемый с недвижимого имущества, а также с коммерческой деятельности и наследства.

Более того, следуя австрийскому образцу, правительство ввело или, вернее, восстановило «налог на свечи», налог на субботние свечи. Доходы от этого налога на религиозную церемонию должны были пойти конкретно на организацию школ еврейской короны и были полностью переданы в распоряжение Министерства народного просвещения.

Таким образом, в точной пропорции к сокращению общинной автономии добровольное самообложение постепенно вытеснялось обязательным государственным налогом, обстоятельство, которое не только увеличивало финансовое бремя еврейских масс, но и имело тенденцию усугублять его с моральной точки зрения. «Налог», как для краткости называли налог на мясо, стал с течением времени одним из бичей еврейской общинной жизни, той самой жизни, которую «меры» правительства лишь сумели дезорганизовать.

Как бы правительство ни стремилось действовать дипломатично и из опасения усилить недоверие русского еврейства к новой схеме, остановить поток ограничений во время проведения школьной реформы, оно не могло долго сдерживаться. Третья планка на платформе Еврейского комитета, рост еврейской инвалидности, который до сих пор держался в резерве, теперь продвигался вперед и вышел из ниш канцелярии несколько раньше, чем могли бы продиктовать тактические соображения. 20 апреля 1843 г., в разгар «просветительской» пропаганды, неожиданно появился в виде резолюции, собственноручно приложенной Государем к отчету Совета Министров, такой краткий указ: «Все живущие евреи в пределах пятидесятиверстной полосы вдоль прусской и австрийской границы передать в глубь (пограничных) правительств. Тем, кто владеет собственными домами, должен быть предоставлен срок в два года для их продажи. Для выполнения без каких-либо оправданий.

Получив это мрачное повеление, сенат сначала недоумевал, был ли императорский указ простым повторением прежнего закона об изгнании евреев из пограничных деревень и деревень или же он был принят новый закон, предполагавший изгнание всех евреев за границу без разбора, в том числе и в городах и местечках. Поколебленный резким и решительным тоном имперского постановления, Сенат решил истолковать новый порядок в смысле полного и безусловного изгнания. Это толкование получило одобрение царя, за исключением того, что срок изгнания владельцев недвижимости был продлен еще на два года, а разорившимся изгнанникам было обещано временное освобождение от налогов.

Ковенской губернии, вызвала крик ужаса не только во всем приграничье, но и за границей. Когда обреченным на изгнание евреям полиция приказала указать места, куда они намеревались переселиться, девятнадцать общин отказались подчиниться этому требованию и заявили, что не оставят своих очагов и могил предков и уступят только сила. Общественное мнение в Западной Европе было возмущено. Французские, немецкие и английские газеты недвусмысленно осудили политику «Новой Испании». Многие еврейские общины в Германии обратились к российскому правительству с ходатайством об отмене ужасного указа о высылке. Была даже попытка дипломатического вмешательства. Во время его пребывания в Англии к Николаю I обратились от имени евреев высокопоставленные лица.

Однако правительство вряд ли поддалось бы общественным протестам, если бы не стало очевидным, что невозможно провести декрет, не опустошая целые города и не затрагивая тем самым интересы казначейства. Официально роковой указ не был отменен, но Правительство не настаивало на его исполнении.

Тем временем «Еврейский комитет» вел переписку с генерал-губернаторами по поводу путей и средств проведения в жизнь третьего пункта своей программы — «сортировки» или «классификации» евреев. План предусматривал разделение всех русских евреев на две категории, на полезных и бесполезных. Первая категория должна была состоять из купцов, связанных с гильдиями, ремесленников, входивших в профсоюзы, земледельцев и бюргеров, владевших недвижимой собственностью с определенным доходом.

Все остальные бюргеры, которые не могли претендовать на такое финансовое положение и не имели определенного дохода, т. е. большая масса мелких торговцев и нищих, должны были быть заклеймены как «бесполезные» или «вредные» и подвергнуты повышенной инвалидности.

Запрос МВД о целесообразности такого «ассортимента» встретил резкий отпор генерал-губернатора Новороссии Воронцова. Находясь в отпуске в Лондоне, этот русский сановник, очевидно под влиянием английских идей, подготовил меморандум и отправил его в октябре 1843 г. в Петербург с просьбой представить его царю.

осмелюсь подумать... Воронцова в отношении намечавшейся сегрегации «ненужных» евреев, — что применение термина «ненужные» к нескольким сотням тысяч людей, по воле Всевышнего живших в этой Империи с древних времен, само по себе и жестоко, и несправедливый. Проект называет «бесполезными» всех тех многочисленных евреев, которые занимаются либо розничной закупкой товаров у их первоначальных производителей для доставки оптовым торговцам, либо полезным распределением среди потребителей товаров, полученных от оптовиков. Судя беспристрастно, нельзя не удивляться, как можно считать этих многочисленных торговцев бесполезными и, следовательно, вредными, если иметь в виду, что своими мелкими и часто оклеветанными занятиями они содействуют не только деревенской, но и торговой жизни.

Зверская схема «рассортировки» евреев расценивается Воронцовым как «кровавая операция над целым классом людей», которому грозит «не только лишениями, но и уничтожением через бедность».

Смею думать, — этими словами Воронцов заключает свой меморандум, — что эта мера и вредна, и жестока. С одной стороны, сотни тысяч рабочих рук, помогающих мелкой промышленности в провинции, будут отброшены в сторону, когда нет и еще долго не будет возможности заменить их. С другой стороны, крики и стоны такого огромного числа несчастных послужат упреком нашему правительству не только в нашей стране, но и за пределами России.

Со времен Сперанского и единомышленников «Еврейского комитета» 1803 и 1812 годов руководящим кругам Петербурга не приходилось слышать таких мужественных и правдивых слов. Возражения Воронцова заключались в сокрушительной критике всей ошибочной экономической политики правительства, клеймящего мелких торговцев и посредников как вредный элемент и строящего на этом целую систему антиеврейских гонений и жестокостей. Но Петербург не поддавался рассудку. Единственная уступка, вырванная у «еврейского комитета», состояла в замене термина «бесполезный» применительно к мелким торговцам обозначением «не занятый производительным трудом».

Жестокий проект еще долго продолжал привлекать внимание «Еврейского комитета». В апреле 1815 г. председатель Комитета Киселев обратился с циркуляром к генерал-губернаторам, в котором указывал, что после издания законов об учреждении Коронных училищ и об упразднении кагалов — законов, которые были направлены на «ослабление влияния Талмуда» и уничтожение всех учреждений, «воспитывающих обособленную индивидуальность евреев», — настала очередь проводить в жизнь посредством предложенной классификации меры, направленные на «перевод евреев на полезный труд». Из постановлений, имеющих тенденцию влиять на евреев «культурно», циркуляр подчеркивает, что запрет на еврейскую одежду вступает в силу по прошествии пяти лет.

Все упомянутые постановления, — пишет Киселев, — изданы и будут изданы отдельно, «чтобы скрыть их взаимосвязь и общую цель от фанатизма евреев». По этой причине его императорскому величеству было милостиво приказано приказать мне сообщить обо всех упомянутых планах генерал-губернаторам конфиденциально.

Однако, похоже, русские власти сильно недооценили политическое чутье евреев. Они не знали о том, что петербургский заговор против жидовства уже давно разоблачен в черте оседлости, хотя бы по той причине, что заговорщики не были достаточно умны, чтобы спрятать хотя бы на время карающий кнут под плащом «культурные реформы.

4. ЗАМЕСТИТЕЛЬСТВО ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО ЕВРЕЯ

Маска русского правительства вскоре была сорвана и перед «да» Западной Европы. На начальном этапе кампании Лилиенталя общественно настроенные евреи Западной Европы были склонны полагать, что для их единоверцев в России наступает счастливая эра. По настоянию Уварова Лилиенталь вступил в переписку с Филиппсоном, Гейгером, Кремье, Монтефиоре и другими вождями западноевропейского еврейства, заявляя об их моральной поддержке школьной реформы и дойдя до того, что приглашал их к участию. в работе Раввинской комиссии, созванной в Петербурге.

Ответы этих видных евреев были полны лестных отзывов об усилиях Уварова. «Allgemeine Zeitung des Judentums» в начале сороковых годов выразила общее мнение, что эпоха гонений в России подошла к концу.

Высылка за границу 1843 г. подействовала на этих энтузиастов как холодный душ. Они понимали, что безжалостное изгнание тысяч семей из дома и очага не совсем совместимо с «благими намерениями». Сенсационная новость облетела всю Германию: известный живописец Оппенгейм из Франкфурта-на-Майне отказался от работы над большой картиной, заказанной лидерами нескольких еврейских общин для представления царю. Картина была задумана как аллегория, изображающая восход солнца в темном царстве, но счастливые ожидания оказались блуждающими, и от плана пришлось отказаться. Вместо этого Западная Европа оглашалась стонами из России, предвещающими новые гонения и еще более жестокие схемы ограничений. Страдания русских евреев наводили на мысль, что долгом влиятельных евреев Запада было ходатайствовать за своих гонимых собратьев перед императором России.

Выбор пал на известного в Лондоне еврейского мецената сэра Мозеса Монтефиоре, состоявшего в близких отношениях со двором королевы Виктории.

Завоевав себе известность, отстаивая еврейское дело в Турции во время судебного процесса по делу о ритуальном убийстве в Дамаске в 1840 году, Монтефиоре решил предпринять аналогичную попытку в царской стране. В начале 1846 г. он отправился в Россию якобы в качестве путешественника, желающего ознакомиться с положением своих единоверцев. Монтефиоре, носитель личной рекомендации королевы Виктории российскому императору, был принят в Петербурге с большими почестями. Во время аудиенции, предоставленной Монтефиоре в марте 1846 г., царь выразил готовность получить от него через «Еврейский комитет» предложения, касающиеся положения русских евреев, основанные на информации, которую он собирал. в его путешествиях. Путешествие Монтефиоре по черте оседлости с посещением Вильно, Варшавы и других городов было отмечено большой торжественностью. Он был любезно принят высшими местными чиновниками, действовавшими по указанию из Петербурга, и повсюду встречал восторженный прием со стороны еврейских масс, ожидавших больших результатов от его заступничества перед царем.

Надо сказать, что эти ожидания не оправдались. По возвращении в Лондон Монтефиоре обращался с различными прошениями к Киселёву, председателю Еврейского комитета, к министру Уварову и к Паскевичу, тогдашнему наместнику Польши. Всюду он ратовал за смягчение суровых законов, давивших на его несчастных собратьев, за восстановление недавно упраздненной общинной автономии, за согласование школьной реформы с религиозными традициями еврейских масс. Царю доложили о содержании этих прошений, но все это было безрезультатно.

В том же году другой влиятельный иностранец предпринял неудачную попытку улучшить положение русских евреев за счет эмиграции. Богатый еврейский купец из Марселя по имени Исаак Альтарас приехал в Россию с предложением переселить некоторое количество евреев в Алжир, недавно перешедший под власть Франции. Подкрепленный рекомендательными письмами премьер-министра Гизо и других высокопоставленных лиц Франции, Альтарас вступил в переговоры с министрами Нессельроде и Перовским в Санкт-Петербурге и с вице-королем Паскевичем в Варшаве с целью получения разрешения на эмиграцию определенного числа евреев. из России. Он заверил, что французское правительство готово принять в Алжире в качестве полноправных граждан тысячи обездоленных русских евреев и что средства для их перевода будут предоставлены банкирским домом Ротшильдов в Париже. Сначала, находясь в Петербурге, Альтарасу сообщили, что разрешение на выезд из России будет дано только при условии уплаты установленного выкупа за каждого эмигранта.

Однако в Варшаве, которую он посетил позже, в октябре 1846 года, ему сообщили, что царь решил отказаться от выкупа. По какой-то необъяснимой причине Альтарас внезапно покинул Россию, и схема массовой еврейской эмиграции сорвалась.

5. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА И СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ

Попытка сократить еврейское население за счет эмиграции не удалась, перенаселенные еврейские массы продолжали хватать ртом воздух в своей черте оседлости. Малейшая попытка проникнуть за пределы черты оседлости во внутренние районы считалась уголовным преступлением. В декабре 1847 г. Государственный совет вел продолжительную и серьезную дискуссию о географическом пункте, до которого следует разрешить полоцким евреям-кучерам возить воспитанников местного юнкерского училища во время их ежегодных поездок в российскую столицу. Дискуссия возникла из-за того, что дорогу, ведущую из Полоцка в Петербург, пересекает черта, отделяющая черту от запретного интерьера. Было внесено предложение разрешить кучерам подвозить своих пассажиров до Пскова. Но когда доклад был представлен царю, он приложил следующую резолюцию: «Согласен, но не в Псков, а в Остров» — ближайший к черте город. Таковы тривиальные методы России по ограничению прав евреев за три месяца до великого переворота, который в соседних Германии и Австрии нанес смертельный удар абсолютизму и положил начало эре «Второй эмансипации».

Что касается экономической жизни евреев, то она была полностью подорвана системой безжалостной опеки, которую правительство применяло в течение четверти века в надежде «реконструировать» ее. Все эти барабанные приемы, как перебрасывание массы живых существ из деревень в города и из окраин вглубь страны, запрещение одних занятий и искусственное продвижение других, не могли не привести к экономическому разорению, а не к экономическому разорению. ведет к экономической реформе.

Не имела больших успехов и государственная система поощрения земледелия среди евреев. В результате изгнания десятков тысяч евреев из деревень Белого Бузьера в 1823 г. около двух тысяч беженцев перебрались в земледельческие колонии Новороссии, но все, что они сделали, это восполнили человеческие потери от возросшей смертности, которая, из-за изменения климата и непривычных условий сельской жизни истребили первоначальных поселенцев. Во время правления Николая снова были предприняты усилия по продвижению сельскохозяйственной колонизации, предлагая потенциальным иммигрантам субсидии и налоговые льготы. Еще более ценной была привилегия, освобождающая колонистов от военной службы на срок от двадцати пяти до пятидесяти лет с момента заселения. Однако лишь немногие пытались избежать призыва, укрывшись в колониях. Ибо военный режим постепенно проникал и в эти колонии. Еврейский колонист находился под суровой опекой русских «смотрителей» и «смотрителей», отставных армейцев, которые следили за каждым его шагом и наказывали за малейшую неосторожность призывом или изгнанием.

В 1836 году у правительства возникла идея расширить территорию еврейской сельскохозяйственной колонизации. Высочайшим рескриптом для этой цели были выделены некоторые земли в Сибири, находившиеся в Тобольской губернии и на территории Омска.

Евреи заявили о своей готовности заселиться на новых землях; многие фактически отправились в путь группами. Но в январе 1837 года царь совершенно неожиданно передумал. Прочитав отчет Совета Министров о первых результатах переселения, он проставил резолюцию: «Переселение евреев в Сибирь прекратить». Через несколько месяцев был отдан приказ перехватить тех евреев, которые направлялись в Сибирь, и перевести их в еврейские колонии Херсонской губернии. Несчастных эмигрантов хватали по дороге и перевозили, как преступников, под военным конвоем в места, которые их нисколько не интересовали. Законодательных капризов такого рода вкупе с неотёсанной системой опеки было вполне достаточно, чтобы подавить во многих евреях желание обратиться к земле.

Тем не менее колонизация продвигалась медленно, постепенно перекинувшись с Херсонской губернии на соседние Екатеринославскую и Бессарабскую губернии. Бродячие еврейские земледельческие поселения появились также в Литве и Белой Руси. Но сравнительная горстка из примерно десяти тысяч «еврейских крестьян» не могла повлиять на общий экономический состав миллионов евреев. Несмотря на все потрясения,экономическая структура российского еврейства осталась практически неизменной. По-прежнему центральное место в этой структуре занимала торговля спиртными напитками, хотя и видоизмененная в известной мере введением более разветвленной системы казенного найма. Над рядовыми трактирщиками, как сельскими, так и городскими, возник класс богатых откупщиков, которые сохраняли монополию на продажу спиртного или сбор акцизов в различных правительствах оседлости. Они функционировали как финансовые агенты казначейства, в то время как еврейские служащие на их фабриках, складах и конторах действовали как их субагенты, образуя собственный класс «чиновников». Следующее по значимости место после оборота спиртных напитков занимала розничная и оптовая торговля. Ремесла и духовные профессии были последними.

Пауперизм был неизбежным спутником этой экономической организации, и «люди без определенных занятий» насчитывались сотнями тысяч.

6. СУД О РИТУАЛЬНОМ УБИЙСТВЕ ВЕЛИЖА

«Обычные» гонения, от которых стонали евреи в России, сопровождались бедствиями необычайного рода. Самыми суровыми из них были процессы над ритуальными убийствами, которые стали частыми, усугубляя средневековый мрак того периода.

Правда, случаи ритуальных убийств имели место и при Александре I, но только при Николае они приняли пагубную и опасную форму. В 1816 году, незадолго до Пасхи, в окрестностях Гродно было найдено тело четырехлетней дочери гродненца Марии Адамович. Среди суеверного христианского населения распространились слухи о том, что девушка была убита в ритуальных целях, и полиция, поддавшись этим слухам, принялась искать виновного среди евреев. Подозрение пало на члена гродненского кагала Шалома Лапина, чей дом примыкал к дому семьи Адамовичей. Единственными «уликами» против него были молот и пика, найденные в его доме. Сержант по фамилии Савицкий, новообращенный еврей, явился в качестве важного свидетеля перед Комиссией по расследованию и сделал заявление, полное невежественной чепухи, которое должно было показать, что «христианская кровь — это именно то, что нужно, согласно еврейскому учению». религии» — здесь свидетель сослался на библейскую историю Исхода и на двух мифических авторитетов, «философа Россие и пророка Азарию». Далее он заявил, что «каждый раввин обязан удовлетворить весь кагал, находящийся под его юрисдикцией, вымазав им (христианской кровью) перемычки каждого дома в первый день праздника Пасхи». Побуждаемый жадностью и желанием отличиться, сержант заявил, что готов подтвердить свои показания еврейской литературой, «если главное правительство окажет ему необходимую помощь».

Результаты этого «тайного расследования» были изложены гродненскому губернатору и доложены им в Петербург. В ответ Александр I издал в феврале 1817 г. рескрипт, повелевающий «прекратить тайное следствие и разыскать убийцу», намекая тем самым на розыск преступника, а не догматов иудейской религии. Однако все попытки найти виновного не увенчались успехом, и дело было прекращено.

Этот благоприятный исход был в немалой степени обязан усилиям «депутатов еврейского народа», в частности Зонненберга, депутата от Гродно. Эти депутаты, присутствовавшие в с.

В это время в Петербурге обратились к Голицыну, министру по церковным делам, с протестом против клеветы на ритуальное убийство.

Суд в Гродно и обвинения в ритуальных убийствах, одновременно прозвучавшие в Королевстве Польском, заставили министра по церковным делам осознать, что в западном регионе существует опасная тенденция делать евреев козлами отпущения по каждому таинственному делу об убийстве и фабриковать судебные процессы. средневекового разнообразия, привнеся в игру популярные суеверия. Голицын, христианский пиетист, глубоко чуждый, однако, узкоцерковного фанатизма, решил подсечь корень этой суеверной легенды, позорившей Польшу в период ее упадка и грозившей темным пятном пасть на Россию. Это убеждение ему удалось внушить своему единомышленнику государю Александру I. В том же месяце, когда был издан указ об «Обществе израильских христиан»

Голицын разослал губернаторам следующий циркуляр от 6 марта 1817 года:

Ввиду того, что в некоторых провинциях, приобретенных у Польши, до сих пор имеют место случаи, когда евреев ложно обвиняют в убийстве христианских детей якобы с целью получения крови, Его Императорскому Величеству, принимая во внимание, что подобные обвинения имели место в прежние неоднократно опровергнутых беспристрастными расследованиями и царскими грамотами, милостиво изволил донести до глав правительств свою Государеву волю: чтобы впредь евреи не обвинялись в убийстве христианских детей, без всяких доказательств и чисто вследствие суеверной веры в то, что они нуждаются в христианской крови.

Можно было подумать, что этого категорического рескрипта будет достаточно, чтобы положить конец усилиям невежественных авантюристов реанимировать кровавый миф. И действительно, несколько лет зловещее волнение затихало.

Но к концу царствования Александра оно вновь ожило и породило чудовищное Велижское дело.

Велиже, в Витебской губернии, пропал мальчик трех лет Феодор Емельянов, сын русского солдата. Через десять дней тело ребенка было найдено в болоте за городом, все изрезанное и покрытое ранами. На медицинское освидетельствование и предварительное следствие повлияло распространенное мнение, что ребенок был замучен до смерти евреями. Эту веру поддерживали две христианские гадалки, проститутка-нищенка, по имени Мария Терентьева, и полоумная старая дева, по имени Еремеева, которые путем гадания заставили родителей ребенка поверить, что его смерть произошло благодаря евреям. На судебном следствии Терентьева обвинила двух виднейших евреев Велижа, купца Шмерку Берлина и Евзика Цетлина, члена местной городской управы.

Длительные следственные действия не подтвердили измышлений Терентьевой, и осенью 1884 г. Верховный суд Витебской губернии вынес следующий приговор: Случайную смерть солдатского мальчика оставить на волю Божию; объявить всех евреев, против которых было выдвинуто обвинение в убийстве на основании простых предположений, свободными от всякого подозрения; Солдатку Терентьеву за распутство предать священнику для покаяния.

Однако, учитывая исключительную тяжесть преступления, суд рекомендовал администрации губернатора продолжить расследование.

Несмотря на вердикт суда, темные силы среди местного населения, движимые ненавистью к евреям, направили все свои усилия на то, чтобы сбить следствие с верного пути. Низкая, корыстная Терентьева стала их готовым орудием. Когда в сентябре 1825 г. Александр I проезжал через Велиж, она подала ему челобитную, жалуясь на то, что власти не разыскали убийцу маленького Феодора, которого она, не стыдясь, обозначила как собственного ребенка и объявила замученным на смерть от евреев. Царь, совершенно забывший о своем указе 1817 года, поручил белорусскому генерал-губернатору Хованскому начать новое тщательное расследование.

Императорский указ дал генерал-губернатору, который был ненавистником евреев и верил в гнусную клевету, неограниченный простор для своих антисемитских инстинктов. Он поручил ведение нового следствия унтер-офицеру по имени Страхов, такому же роду, наделив его самыми широкими полномочиями. По прибытии в Велиж Страхов прежде всего арестовал Терентьеву и подверг ее ряду допросов, во время которых старался поставить ее на желательный, по его мнению, путь. Подстрекаемая прокурором проститутка сумела закрутить очередной криминальный роман. Она показала, что сама участвовала в преступлении, заманив маленького Теодора в дома Цетлина и Берлина. В доме Берлина, а затем и в синагоге толпа евреев обоего пола подвергла ребенка самым ужасным пыткам. Мальчик был зарезан, зарезан и катался в бочке. Выдавленная из него кровь была тут же роздана присутствующим, которые после этого стали пропитывать ею куски белья и разливать по бутылкам. Все эти пытки производились в ее присутствии и при активном участии как ее самой, так и служанок-христианок двух семей.

Можно добавить, что эти заявления Терентьева делала не в одно время, а в разные промежутки времени, придумывая новые подробности при каждом новом осмотре и часто путаясь в своем рассказе. Обвиняемые служанки сначала отрицали свою причастность к преступлению, но, поддавшись давлению извне, — как и Терентьева, — были посланы на частые «вразумления» к местному священнику Тарашкевичу, свирепому антисемиту. — их постепенно подтолкнули к тому, чтобы подтвердить показания главного важного свидетеля.

На основании этих обвинений Страхов поместил под арест причастных евреев, сначала двух уважаемых дам, Славу Берлин и Ханну Цетлин, позже их мужей и родственников и, наконец, ряд других еврейских жителей Велижа. Всего было схвачено, заковано в цепи и брошено в тюрьму сорок два человека. Заключенных обследовали «с удвоенной силой»; они подвергались старомодной судебной процедуре, близкой к методам средневековых пыток.

Заключенные с негодованием отрицали свою вину, а при очной ставке с Терентьевой яростно заклеймили ее лжецом. Мучительные перекрестные допросы довели некоторых заключенных до безумия. Но что касается Страхова, то в его глазах служили истерические припадки женщин, гневные речи мужчин, реплики некоторых обвиняемых, вроде: «Я все расскажу, но только царю». как доказательство вины евреев. В своих донесениях он уверял своего начальника Хованского, что вышел на след чудовищного преступления, совершенного целым кагалом при содействии нескольких женщин-христианок, сбитых с толку евреями.

Сообщая о своих выводах в Петербург, белорусский генерал-губернатор представил дело как преступление, совершенное на религиозной почве. В ответ он получил роковую резолюцию императора Николая от 16 августа 1828 года следующего содержания: «Поскольку вышеприведенное происшествие свидетельствует о том, что жиды нечестиво пользуются предоставленной им религиозной терпимостью, следовательно, как предостережение и в пример другим да будут опечатаны иудейские школы (синагоги) Велижа до дальнейшего повеления, и да запрещены службы ни в них, ни около них.

Резолюция императора была выражена яростным языком нового царствования, начавшегося тем временем. Оно поднялось в кровавом тумане Велижского дела. Роковые последствия этого синхронизма не ограничивались велижскими евреями. Судя по содержанию и резким формулировкам постановления, Николай I был убежден в то время в истинности навета на ритуальное убийство. Таинственное и нелюбимое племя предстало перед видением нового царя бандой каннибалов и злодеев.

Эту зловещую мысль можно проследить в уставе о воинской повинности, который тогда находился в процессе подготовки в Петербурге и вскоре после этого должен был взбудоражить русское еврейство до глубины души, обрекая их малолетних на мученичество.

В то время как наказание должно было понести все еврейское население России, судьба велижской общины оказалась особенно трагичной. Он подвергся ужасам уникального осадного положения. Под подозрение попало все общество. Все синагоги были заперты, как разбойничьи притоны, и несчастные евреи не могли даже собраться в молитве, чтобы излить свое сердце перед Богом. Все дела остановились; магазины были закрыты, и мрачные лица робко порхали по улицам обреченного города.

Суровый приказ из Петербурга, предписывавший «положительно докопаться до сути дела» и арестовать виновных, радовал только сердце Страхова, председателя следственной комиссии, который теперь был волен делать все, что ему заблагорассудится. Он раскинул сеть исследований во все более широких кругах. Терентьева и другие свидетельницы, хорошо питавшиеся в тюрьме и ожидавшие не только амнистии, но и вознаграждения за свои услуги, все больше и больше давали волю своему воображению. Они «вспомнили» и раскрыли перед следственной комиссией десятки религиозных преступлений, которые, как они утверждали, были совершены евреями до Велижского дела, такие как убийство детей в пригородных постоялых дворах, осквернение церковной утвари и тому подобные злодеяния.

Комиссия не замедлила сообщить новые разоблачения царю, который зорко следил за развитием дела. Но Комиссия явно перестаралась. Царь начал подозревать, что в этом бесконечно растущем клубке преступлений есть что-то неладное. В октябре 1827 г. он приложил к отчету комиссии следующую резолюцию: «Абсолютно необходимо выяснить, кто были эти несчастные дети; это должно быть легко, если все дело не является жалкой ложью». Его вера в виновность евреев явно пошатнулась.

В стремлении восполнить недостаток вещественных доказательств комиссия в лице Хованского связалась с губернаторами черты оседлости, поручив им получить сведения обо всех местных ритуальных убийствах прошлых лет. Следствием этих расследований стало возрождение гродненского дела 1818 г., которое было «оставлено в забвении». Некий новообращенный по имени Градинский из местечка Бобовня Минской губернии заявил перед следственной комиссией, что готов указать на описание ритуального обряда убийства в «секретном» еврейском сочинении. Когда книга была выпущена и инкриминируемый отрывок переведен, выяснилось, что он относится к еврейскому обряду забоя животных. Отступник, пойманный таким образом с поличным, признался, что стал доносчиком в надежде нажить деньги и был по императорскому повелению отправлен в армию. Доверие Петербурга к деятельности Велижской следственной комиссии все больше и больше пропадало. Хованский был уведомлен, что «его величество император, заметив, что Комиссия основывает свои выводы большей частью на догадках, придавая значение припадкам и жестам обвиняемых во время допросов, преисполнен опасения, как бы комиссия, увлеченная усердием и антиеврейские предубеждения, действовать с определенной долей предвзятости и бесцельно затягивать дело».

Вскоре после этого, в 1830 году, дело было взято из рук комиссии, запутавшейся в сети лжи — Страхов тем временем умер, — и передано в Сенат.

Отягощенные кошмарными масштабами материала, который успела накопить Велижская комиссия, члены Пятого департамента Сената, которому было поручено дело, склонялись к тому, чтобы объявить обвинительный приговор и приговорить осужденных евреев к высылка в Сибирь, с применением кнута и нагайки (1831). В высшей судебной инстанции, пленарном заседании Сената, возникли разногласия, большинство проголосовало за виновных, а трое сенаторов, ссылаясь на указ 1817 г., высказались за то, чтобы отпустить узников на свободу, но при этом оставить их в живых. под наблюдением полиции.

В 1834 году дело дошло до высшего суда Империи, Государственного совета, и здесь впервые вскрылись подлинные факты.

Правда нашла своего защитника в лице престарелого государственного деятеля Мордвинова, владевшего имениями близ Велижа, и, будучи хорошо знаком с городскими евреями, возмущалась состряпанными против них ложными обвинениями. В качестве председателя Департамента по гражданским и церковным делам Государственного совета Мордвинов, тщательно проанализировав улики, сумел в ряде заседаний полностью разрушить воздвигнутую Страховым и Хованским Вавилонскую башню лжи и привести доказательства. что генерал-губернатор, ослепленный антиеврейскими предрассудками, своими сообщениями ввел правительство в заблуждение.

Департамент по гражданским и церковным делам, убедившись в доводах Мордвинова и других борцов за правду, вынес решение об освобождении обвиняемых евреев и вознаграждении за их невинные страдания, а христианских доносчиков, высланных им в Сибирь.

Пленум Государственного совета согласился с решением Департамента, отклонив только пункт, предусматривающий вознаграждение страдальцев. Вердикт Государственного совета был представлен царю и получил его одобрение 18 января 1835 г. Он гласил: Государственный совет, внимательно изучив все обстоятельства этого сложного и запутанного дела, находит, что материалы свидетелей Терентьева, Максимова и Козловская, содержащие многочисленные противоречия и нелепости и лишенные всех положительных доказательств и несомненных выводов, не могут быть приняты в качестве законных доказательств для осуждения евреев за вменяемые им тяжкие преступления, а потому, постановляет следующее: 1. Евреев, обвиняемых в убийстве солдатского мальчика Емельянова и в других подобных деяниях, о которых идет речь на Велижском процессе, при отсутствии против них какого бы то ни было обвинения освободить от дальнейшего суда и дознания.

2. Вещественные свидетели, крестьянка Терентьева, солдатка Максимова и Шиахта. женщина Козловста, уличенная в произнесении клеветы, которую они ничем не могли подтвердить, сослаться в Сибирь на постоянное жительство.

3. Крестьянскую девку Еремееву, представившуюся в простонародье прорицательницей, передать к попу для увещевания.

После прикрепления своей подписи к этому приговору. Николай I собственноручно прибавил следующую характерную резолюцию, которую не следовало оглашать:

Разделяя мнение Государственного совета о том, что в данном случае вследствие неясности юридических выводов не могло быть принято никакого иного решения, кроме того, которое воплощено в подтвержденном мною мнении, считаю, однако, необходимым добавить что у меня нет, да и не может быть внутреннего убеждения, что убийство совершено не евреями. Многочисленные примеры подобных убийств... показывают, что среди евреев, вероятно, есть фанатики или сектанты, считающие христианскую кровь необходимой для своих обрядов. Это представляется тем более вероятным, что, к сожалению, даже среди нас, христиан, существуют иногда не менее ужасные и непонятные секты. Словом, я ни на минуту не думаю, что этот обычай является общим для всех евреев, но я не отрицаю возможности, что среди них могут быть фанатики столь же ужасные, как и среди нас, христиан.

Приняв эту мысль в голову, Николай I отказался подписать второе постановление Государственного совета, тесно связанное с приговором: всем губернаторам предписать руководствоваться впредь указом 1817 г., запрещающим возбуждать дела о ритуальных убийствах «только из предубеждения». Отвергая этот предрассудок в его полном виде, царь признавал его отчасти, в несколько ослабленной форме.

К концу января 1835 г. в город Велиж прибыл Высочайший указ, предписывавший освобождению оправданных евреев, открытию синагог, опечатанных с 1826 г., и возврату евреям священных свитков, которые были были конфискованы полицией. Подземелье было теперь готово выдать своих обитателей, чьи силы были истощены долгим заключением, а некоторые из них умерли во время заточения. Синагоги, в которых раньше не звучали стоны мучеников, теперь были открыты для молитв освобожденных. Осадное положение, которое душило город в течение девяти долгих лет, наконец было снято; террору, преследовавшему изгнанную общину, пришел конец. В летопись еврейского мученичества добавлена новая страница, одна из самых мрачных, несмотря на ее «счастливый» финал.

7. МСТИСЛАВСКОЕ ДЕЛО

Процессы ритуальных убийств не исчерпывали «чрезвычайных» скорбей николаевского царствования. Были случаи массовых наказаний по более весомым основаниям, когда проступки нескольких лиц возвеличивались в общественные преступления и жестоко обрушивались на целые общины. Рекрутские ужасы того периода, когда кагалов переводили в полицейские органы за «поимку» новобранцев, породили среди еврейских общин болезнь «осведомления». Они произвели тип профессионального осведомителя, или мозер, который шантажировал кагалские власти своего города, угрожая раскрыть их «злоупотребления», побеги кандидатов в армию и различные нарушения в проведении призыва, и таким образом вымогали у них «деньги за молчание». Эти негодяи делали жизнь невыносимой, и бывали случаи, когда народ брал правосудие в свои руки и тайно расправлялся с самыми неугодными из них.

Случай такого рода обнаружился в Подольской губернии в 1836 году.

В городе Новая Ушица найдены мертвыми два мозера, по имени Оксман и Шварц, терроризировавшие евреев всей губернии. Ходили слухи, что одного убили в синагоге, а другого по дороге в город. Российские власти расценили это преступление как коллективное дело местной еврейской общины, а точнее нескольких соседних еврейских общин, «совершивших это злодеяние по приговору собственного трибунала».

Около восьмидесяти кагаловских старейшин и других видных евреев Ушицы и окрестных городов, в том числе два раввина, предстали перед судом. Дело было передано в военно-полевой суд, который постановил «присудить виновных к примерному наказанию». Двадцать евреев были приговорены к каторжным работам и к военной службе с предварительным «наказанием Spiessruten через пятьсот человек». Такое же число было приговорено к ссылке в Сибирь; остальные были либо оправданы, либо скрылись от правосудия. Многие из тех, кто прошел через перчатку, умерли от ударов, и еврейский народ в России помнит их как мучеников.

Бич стукачей был ответственен и за мстиславское дело.

В 1844 году еврейская толпа на базаре Мстиславля, города Могилевской губернии, вступила в конфликт с отрядом солдат, искавших контрабанду на еврейском складе. Результатом драки стали несколько евреев в синяках и несколько сломанных винтовок.

могилевскому губернатору и начальнику гарнизона, что евреи устроили «мятеж». Местный осведомитель, Арье Брискин, новообращенный еврей, нашел в этом происшествии не менее удобный повод отомстить своим бывшим единоверцам за презрение, с которым они относились к нему, и позволил официальным противникам евреев взять себя на буксир.

В январе 1844 г. тревожные сообщения о «еврейском мятеже» достигли Петербурга. Об этом доложили царю, и последовало быстрое и краткое решение: «Отдать под трибунал главных виновных в этом происшествии, а тем временем, в наказание за буйное поведение евреев этого города, возьмите у них по одному рекруту на каждые десять человек». Снова были применены принципы того периода: один за всех; сначала наказание, потом суд.

Указ прибыл в Мстиславль накануне Пурима и поверг евреев в ужас. Во время поста Есфири синагоги оглашались плачем. Город был в состоянии ужаса: самые видные лидеры общины были брошены в тюрьму и должны были подвергнуться обезображиванию, сбрив половину головы и бороды.

Рекрутов-штрафников преследовали без учета возраста, так как, по царскому постановлению, десятая часть населения должна была быть призвана на военную службу. До окончания суда ни одному еврею не разрешалось покидать город, а выходцев из Мстиславля в других местах брали в плен и переводили в родной город. Большой еврейской общине грозило полное уничтожение.

Евреи Мстиславля через своих представителей ходатайствовали перед св.

В Санкт-Петербурге отложить призыв на военную службу до окончания судебного процесса и пытался убедить центральное правительство в том, что местная администрация исказила характер происшествия.

в столицу отправился народный защитник интересов своего народа, купец Исаак Зеликин из Монастырчины, которого ласково называли рабби Итцеле. Ему удалось заговорить с начальником «Третьего отдела» и ознакомить его с ужасами, творимыми властями в Мстиславле.

В результате из Петербурга были быстро отправлены два комиссара. Расследовав дело на месте, они обнаружили происки чрезмерно ретивых чиновников и отступнических доносчиков, представлявших уличную ссору организованным восстанием. Новая следственная комиссия, в состав которой входил один из петербургских комиссаров граф Трубецкой, выявила тот факт, что еврейская община как таковая не имела к происшедшему никакого отношения. Выводы комиссии вылились в «императорский акт милости»: заключенные евреи были отпущены на свободу, призывники-штрафники возвращены со службы, несколько местных чиновников предстали перед судом, могилевскому губернатору было вынесено суровое порицание.

Произошло это в ноябре 1844 года, после того как мстиславская община в течение долгих девяти месяцев вкусила ужасы осадного положения. Синагоги были заполнены евреями, прославляющими Бога за дарованное им облегчение.

мстиславских евреев, днем поста и праздновать третий день месяца кислева, в который жестокий указ был отменен, как день радости. Если бы все бедствия той эпохи увековечивались таким же образом, еврейский календарь целиком состоял бы из этих воспоминаний о национальных несчастьях, будь то в форме «обычных» гонений или «чрезвычайных» бедствий.

ГЛАВА XV ЕВРЕИ В КОРОЛЕВСТВЕ ПОЛЬСКОМ

1. ПЛАНЫ ЕВРЕЙСКОЙ ЭМАНСИПАЦИИ

Особо следует отметить положение, занимаемое евреями в обширной провинции, образованной в 1815 г. на территории бывшего Варшавского княжества и присоединенной к России под названием «Королевство Польское». Эта провинция, которая с 1815 по 1830 год пользовалась полной автономией, с местным самоуправлением в Варшаве и парламентской конституцией, управляла делами своего многочисленного еврейского населения, насчитывавшего от трехсот до четырехсот тысяч душ, независимо и независимо от законодательства Российской империи. Даже после восстания 1830 г., когда покоренная Польша была более тесно связана с империей, евреи продолжали подчиняться отдельному провинциальному законодательству. Евреи Королевства оставались под опекой местных опекунов, которые в первую половину этого периода усердно занимались решением еврейского вопроса.

Первые годы автономной Польши были временем бури и стресса.

Пережив перипетии периода разделов и надежды и разочарования наполеоновской эпохи, польский народ жадно ухватился за клочья политической свободы, оставленные ему Александром I в виде «Конституционного регламента» 1815 г. Поляки приложили к строительству нового королевства весь пыл своей национальной души и весь свой энтузиазм к политическому возрождению. Лихорадочная организаторская деятельность между 1815 и 1820 годами сопровождалась бурным взрывом национальных чувств, а такие моменты энтузиазма всегда сопровождались в Польше нетерпимым и недружественным отношением к евреям.

За несколькими блестящими исключениями, польские государственные деятели были далеки от идеи еврейской эмансипации. Они отдавали предпочтение либо «исправительным», либо карательным методам, хотя и построенным по образцу западноевропейского, а не примитивного русского антисемитизма.

В 1815 году Временное правительство в Варшаве назначило особый комитет под председательством графа Адама Чарторыйского для рассмотрения аграрного и еврейского вопроса. Комитет разработал общий план еврейской реорганизации, отмеченный духом просвещенного покровительства. Теоретически Комитет был готов уступить евреям человеческие и гражданские права вплоть до рассмотрения необходимости их окончательного освобождения. Но «ввиду невежества, предрассудков и моральной испорченности низших классов еврейского и польского народа» — патрицианские члены Комитета по аграрно-еврейскому вопросу предоставили равную долю комплименты евреям и польским крестьянам, — немедленное освобождение, по их мнению, должно было оказаться вредным, так как оно давало бы евреям свободу действий в ущерб стране. Следовательно, необходимо было потребовать в качестве предпосылки еврейской эмансипации улучшения еврейских масс, которое должно было быть достигнуто путем отстранения от вредной торговли спиртными напитками и побуждения к занятиям земледелием, путем упразднения кагалов, т. е. их общинного автономии и путем изменения еврейской школьной системы в соответствии с гражданскими требованиями. Чтобы завоевать доверие евреев к предлагаемым реформам, Комитет предложил правительству пригласить «просвещенных» представителей еврейского народа для участия в обсуждении намечаемых реформ.

Обратив свои взоры на Запад, где ассимиляция евреев уже началась, Польский комитет решил обратиться к еврейскому реформатору Давиду Фрилендеру из Берлина, который был, так сказать, официальным философом еврейской эмансипации, и узнать его мнение. о путях и средствах реорганизации еврейской жизни в Польше. Епископ Куявии Мальчевский обратился от имени польского правительства к Фридлендеру, призывая его, как ученика Мендельсона, просветителя еврейства, изложить свои взгляды на предложенные еврейские реформы в Польше. Польщенный этим приглашением, Фридлендер поспешил составить подробное «Мнение об улучшении положения евреев в Королевстве Польском».

Согласно Фридлендеру, польские евреи в культурном отношении остались далеко позади своих западных единоверцев, потому что их прогрессу мешали их талмудическое образование, пагубная доктрина хасидизма и самоуправление их кагалов. Поэтому со всеми этими влияниями следует бороться. Еврейская школа должна быть приведена в более тесный контакт с польской школой, еврейский язык должен быть заменен языком страны, и в целом следует поощрять ассимиляцию и религиозную реформу. Продвигая религиозные и культурные реформы, правительство, по мнению Фридлендера, должно укреплять евреев в вере в то, что они «со временем получат гражданские права, если будут стараться совершенствоваться в духе изданных для них правил».»

Это лакейское представление о необходимости «заслужить» гражданских прав совпадало с мнением официального Польского комитета в Варшаве.

Вскоре после этого докладная записка, подготовленная комитетом, была передана через его председателя графа Чарторыйского польскому наместнику Зайончеку. Бывший товарищ Костюшко, Зайончек впоследствии превратился из революционера в реакционера, который стремился выслужиться перед верховным главнокомандующим губернии великим князем Константином Павловичем. Поэтому неудивительно, что план Комитета, каким бы консервативным он ни был, показался ему слишком либеральным. В своем рапорте императору Александру I от 8 марта 1816 г. он писал следующее:

Рост еврейского населения в вашем Королевстве Польском становится угрозой. В 1790 г. они составляли здесь тринадцатую часть всего населения; сегодня они составляют не менее одной восьмой. Трезвые и находчивые, они довольствуются малым; они зарабатывают себе на жизнь обманом и благодаря ранним бракам размножаются сверх всякой меры. Избегая каторжного труда, они сами ничего не производят и живут только за счет рабочего класса, который помогают разорять. Их своеобразные учреждения отделяют их внутри государства, отмечая их как иностранцев, и в результате они не могут в своем нынешнем состоянии снабдить государство ни хорошими гражданами, ни способными солдатами. Если не будут приняты меры для использования полезных качеств евреев для общего блага, они скоро истощат все источники национального богатства и будут угрожать превзойти и подавить христианское население.

В том же 1816 году план решения еврейского вопроса был предложен русским государственным деятелем Николаем Новосильцевым, имперским уполномоченным при губернском правительстве в Варшаве. Новосильцев, не симпатизировавший полякам, в своем проекте показал себя другом евреев. Вместо установленного официальным Комитетом принципа: «исправление прежде всего, а гражданские права — в последнюю очередь», он предлагает другую, более либеральную процедуру: немедленное наделение евреев гражданскими и отчасти даже политическими правами, сопровождаемое реорганизацией, еврейской жизни по линии европейского прогресса и модернизированной схемы автономии. Все общественные и культурные дела должны быть переданы в ведение «управлений», одного центрального управления в Варшаве и местных управлений в каждой провинции Королевства по образцу еврейских консисторий Франции.

Эти управления должны состоять из раввинов, старейшин общины и уполномоченного, представляющего правительство; в центральной дирекции этот уполномоченный заменяется «прокурором», назначаемым непосредственно королем.

Вся эта организация должна находиться в ведении министра народного просвещения, который также будет осуществлять право утверждения раввинов, назначенных управлениями. В функции управлений будет входить регистрация еврейского населения, управление общинными финансами, раздача милостыни и открытие светских школ для еврейских детей. Свидетельство об окончании такой школы требуется от каждого молодого человека, подающего заявление на получение свидетельства о заключении брака или на разрешение заниматься ремеслом или приобретать собственность. «Всем евреям, исполняющим обязанности, возлагаемые настоящим статутом, должно быть предоставлено полное гражданство», а те, кто отличился в науке и искусстве, могут даже быть признаны достойными политических прав, не исключая членства в польском сейме. На ближайшее время Новосильцев советует воздержаться от экономических ограничений, вроде запрещения торговли спиртными напитками, хотя и признает целесообразным сдерживание ее роста, и ратует за проведение системы экономических реформ путем поощрения ремесел и земледелия среди евреев. В начале 1817 г. проект Новосильцева был представлен Польскому Государственному совету.

Ему с большим упорством противостояли Чарторыйский, польский наместник Зайончек, Сташиц и другие польские сановники, чья враждебность была направлена не столько против проеврейского плана, сколько против его русского автора. Государственный совет назначил специальную комиссию, которая, рассмотрев проект Новосильцева, пришла к следующим выводам:

1. Невозможно провести реорганизацию еврейской жизни через самих евреев.

2. Создание отдельной культурной организации для евреев будет только стимулировать их национальную отчужденность.

3. Полная гражданская и политическая эмансипация евреев противоречит польской конституции, которая предоставляет особые привилегии исповедникам господствующей религии.

На пленуме Государственного совета Польши обсуждение проекта Новосильцева было чрезвычайно бурным. Польские члены Совета усмотрели в проекте «политические цели, противоречащие национальному элементу страны». Они подчеркивали опасность, которую повлечет за собой немедленная эмансипация евреев для Польши. «Пусть евреи сначала станут настоящими поляками, — воскликнул судья Кожмян, — тогда можно будет смотреть на них как на граждан». Когда тот же господин заявил, что нельзя принимать в гражданство полчища людей, которых надо сначала приучить к чистоте и вылечить от «проказы и подобных болезней», Зайончек расхохотался и закричал: «Слушай, слушай! так легко не избавиться от парши». После такой возвышенной «критики» проект Новосильцева был отклонен. Собор склонялся к мнению, что «психологический момент» для радикального переустройства внутренней жизни евреев еще не наступил, и поэтому решил ограничиться отдельными мерами, главным образом «исправительного» и репрессивного характера. характер.

2. ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ АНТИСЕМИТИЗМ

Такие «меры» не заставили себя ждать. Единственным ограничением, которое не удалось провести варшавскому правительству, было введение в действие закона 1812 года, запрещавшего евреям торговать спиртными напитками. На эту крайнюю меру Александр I наложил вето, благодаря представительству еврейских депутатов в Петербурге, и в 1816 г. сотен тысяч евреев.

С другой стороны, польскому правительству удалось в течение нескольких лет (1816-1823 гг.) ввести в действие ряд других ограничительных законов. Несколько городов, гордившихся древним правом de non tolerandis Евреи добились подтверждения этой позорной привилегии, в результате чего евреи, поселившиеся там во время существования Варшавского герцогства, были либо изгнаны, либо заключены в отдельные округа. В Варшаве ряд улиц был закрыт для еврейских жителей, и все евреи, приезжавшие в столицу, были вынуждены платить высокий налог за свое право на пребывание, так называемый «билетный сбор», составлявший пятнадцать копеек (7½ центов) в день. Наконец, евреям было запрещено селиться в пределах двадцати одной версты от австрийской и прусской границ.

В то же время польские законодатели были достаточно справедливы, чтобы воздержаться от принуждения евреев, этих бесправных изгоев, к военной службе. В 1817 году было объявлено, что, пока евреи лишены возможности пользоваться гражданскими правами, они будут освобождены от личной военной службы в Польше, вместо чего они должны будут платить фиксированный рекрутский налог. Примерно в то же время, в третьем десятилетии девятнадцатого века, была реализована и давняя политика свертывания еврейской кагальной автономии, хотя, как мы увидим позже, эта «реформа» исходила не из правительственных сфер, а был скорее продуктом современных социальных движений среди поляков и евреев.

Политическая литература Польши обнаружила в то время тенденцию, подобную той, которая господствовала во время четырехлетнего сейма.

В десятках брошюр и журнальных статей с полемическим пылом обсуждалась еврейская проблема, животрепещущий вопрос дня. Старый евреист Сташиц, член варшавского правительства, работавший в Комиссии по народному просвещению и религиозным конфессиям, возобновил свои нападки на иудаизм. В 1816 году он опубликовал статью под заголовком «О причинах отвратительности евреев», в которой утверждал, что евреи несут ответственность за упадок Польши. Они размножались с невероятной быстротой, составляя теперь не менее восьмой части населения. Если бы этот процесс продолжился, Королевство Польское превратилось бы в «еврейскую страну» и стало бы «посмешищем всей Европы». Еврейская религия антагонистична католицизму: мы называем их «ветхозаветными верующими», а они клеймят нас как «язычников». Евреев невозможно изгнать из Польши, их следует изолировать, как разносчиков болезней. Они должны быть сосредоточены в отдельных кварталах в городах, чтобы облегчить надзор за ними.

Только достойные купцы и ремесленники, честно отработавшие свое ремесло в течение пяти или десяти лет, должны быть допущены к проживанию вне гетто. Этой же категории евреев, кроме женатых на христианках, должно быть предоставлено также право приобретения земельной собственности. Гетто на одном конце линии, крещение на другом — эта средневековая политика ничуть не смущала патриотических реформаторов типа Сташица.

Сташица поддерживали одни публицисты и противились другие, но все соглашались с необходимостью системы исправления евреев. Дискуссия особенно разгорелась в 1818 г., после созыва и во время заседаний первой

Польский сейм в Варшаве. Утвердились три различные тенденции: умеренная, антиеврейская и проеврейская. Первую представлял генерал Винсент Красински, член Сейма. В своих «Замечаниях о евреях Польши» он исходит из следующей двоякой посылки: «Голос всего народа поднимается против евреев и требует их преобразования». Этот титулованный публицист объявляет себя противником евреев в их нынешнем виде. Он разделяет народный страх перед их умножением, страх перед «еврейской Польшей» и несколько скептически относится к их исправимости.

Тем не менее он предлагает либеральные методы исправления, такие как поощрение крупного еврейского капитала, поощрение земледелия и ремесел среди еврейских масс и дарование прав гражданства достойным этого.

Красинский подвергся нападкам со стороны анонимного писателя в антисемитской брошюре под названием «Средство против евреев». Исходя из убеждения, что никакие реформы, как бы хорошо они ни были задуманы, не могли оказать никакого действия на евреев, писатель ставит вопрос в упрощенной форме: «Должны ли мы пожертвовать благополучием трех миллионов поляков благополучию 300 000 евреев, или наоборот? «Его ответ так же прост: евреев надо заставить покинуть Польшу. Императору Александру I, «благодетелю Польши», следует ходатайствовать об избавлении страны от евреев путем переселения их в безлюдные степи на юге России или даже «в пределы Великой Татарии». 300 000 евреев можно разделить на 300 партий и поселить там в течение одного года.

Средства для изгнания и поселения евреев должны быть предоставлены самими евреями.

Этот варварский проект вызвал гнев благородного офицера польской армии Валериана Лукасинского, радикального политика, который впоследствии угодил в темницу Шлюссельбургской крепости. В своих «Размышлениях армейского офицера о необходимости организации евреев», опубликованных в 1818 году, Лукасинский выдвигает мысль, что только угнетение и бесправие евреев являются причиной их деморализованного состояния. Они были полезными гражданами в золотой век Казимира Великого и Сигизмунда Старого, когда к ним относились с добротой. Автор хлещет лицемерие шляхты, обвиняющей евреев в том, что они разоряют крестьян, продавая им спиртное в тех самых кабаках, которые им арендуют дворянские кастрюли.

Лукасинский утверждает, что евреи станут хорошими гражданами, как только им будет разрешено участвовать в гражданской жизни Польши, когда эта жизнь будет основана на демократических принципах.

Хор польских голосов был лишь слегка встревожен мнениями, высказанными евреями. В остальном никому не известный раввин, называющий себя Моисеем бен Авраамом, повторяет в своей брошюре «Голос народа Израиля» настроения еврейской ортодоксии. Он умоляет поляков не вмешиваться во внутренние дела иудаизма: «Вы отказываетесь признать нас братьями, тогда хотя бы уважайте нас как отцов! Посмотрите на свое генеалогическое древо с ветвями Нового Завета, и вы найдете корни в нас». Польская культура не может быть навязана евреям. Каким бы варварским ни казался план изгнания евреев из Польши, преследуемое племя скорее подчинится этой альтернативе, чем откажется от своей веры и своих исконных обычаев.

Взгляды прогрессивных евреев Польши озвучил молодой педагог в Варшаве, впоследствии известный поборник ассимиляции Якоб Тугенхольд. В трактате под названием «Иероваал, или Слово о евреях» Тугенхольд утверждает, что евреи уже начали ассимилироваться с польской культурой. Теперь во власти правительства было усилить это движение, допустив «выдающихся евреев на государственную службу».

Пока бушевала эта литературнаяполемика по проблеме иудаизма, среди отбросов польского населения началось нездоровое движение против евреев. В ряде местностей Королевства внезапно появились «жертвы ритуального убийства» в виде трупов детей, за обнаружением которых последовал ряд судебных процессов над евреями (1815-1816). Невиновных бросали в тюрьмы, где томили годами, подвергали перекрестным допросам, правда, без следственного аппарата древней Польши. Невозможно сказать, к чему могла бы привести эта вакханалия суеверий, если бы она не была остановлена приказом из Петербурга. В 1817 г. в результате энергичных представлений «депутатов еврейского народа»

Зонненберг и его сотрудники, министр церковных дел Голицын, распорядились строго соблюдать в Царстве Польском только что изданный им указ, запрещающий произвольное внесение обрядового элемента в уголовные дела. Эта акция спасла жизни десятков заключенных и положила конец темной агитации, пытавшейся возродить средневековый призрак.

Польский сейм 1818 г. отражал то же состояние ума, которое ранее нашло выражение в политической литературе: безошибочное преобладание антиеврейских элементов. Некоторые из депутатов обращались в своих речах к Александру I и открыто призывали его дать указание представить на ближайшую сессию сейма «проект еврейской реформы, с целью избавить Польшу от чрезмерного роста еврейского племени, который сейчас составляет седьмую часть всех жителей и через несколько лет превзойдет по численности христианское население страны». В ближайшее время депутаты рекомендуют ввести в действие приостановленный закон, запрещающий евреям торговать спиртными напитками и подвергать их воинской повинности.

Можно было подумать, что сейму не нужны дополнительные меры для «обуздания» евреев. Достаточно было того, что он молчаливо санкционировал продление десятилетнего срока еврейского бесправия, установленного правительством Варшавского княжества в 1808 году. заседал, но ни польский сейм, ни польский государственный совет серьезно не задумывались над вопросом, имеет ли право правительство провинции продлевать лишение евреев избирательных прав.

Это право было воспринято как должное польскими законодателями, которые планировали еще более жесткие ограничения для нелюбимого племени евреев.

3. АССИМИЛЯЦИОННЫЕ ТЕНДЕНЦИИ СРЕДИ ЕВРЕЕВ ПОЛЬШИ

В начале третьего десятилетия девятнадцатого века шум, вызванный еврейским вопросом, начал стихать как в польских политических кругах, так и в польской литературе. Вместо этого агитация в еврейских рядах усилилась. Та группа уже ассимилировавшихся или жаждущих ассимиляции евреев, которая ранее, во время существования Варшавского княжества, обособилась от остального еврейства, приняв на себя ярлык «ветхозаветных верующих», занимал очень влиятельное положение в еврейской общине польской столицы. Он состоял из богатых банкиров и торговцев и хвастался несколькими людьми с европейским образованием. Члены этой группы стремились к немецким образцам и стремились отказаться от национального сепаратизма евреев, который был постоянным упреком в устах их врагов. Этим «ветхозаветным верующим» упразднение кагала и ограничение общинного самоуправления узким кругом синагогальных интересов казалось самым надежным средством против антисемитизма. За отменой общинной автономии они видели улыбчивое видение еврейской школьной реформы, ведущей к полонизации еврейского образования, а в отдалении они могли различить обетованную землю равного гражданства.

Усилия еврейских реформаторов Варшавы теперь были систематически направлены на достижение этой цели. В 1820 г. появилась анонимная брошюра под названием «Ходатайство, или Самозащита членов ветхозаветного толка в Царстве Польском». Главная цель этого издания — показать, что корень зла лежит в организации кагалов, в старейшинах, раввинах и погребальных обществах, которые без всякого контроля, т. е. без контроля Польская община, угнетающая народ своими херемами (отлучениями) и вообще злоупотребляющая своей властью. Поэтому необходимо упразднить эту власть кагалов и передать ее польским муниципалитетам или даже полицейским властям; только тогда в еврейских общинах установится порядок, и евреи превратятся в «полезных граждан».

Эти высказывания «ветхозаветных верующих» Варшавы очень понравились правительственным кругам Польши. Они давно обдумывали урезание автономии кагалов, а теперь этого добивались «те самые евреи». Вследствие этого в 1821 г. появился ряд указов наместника и различных рескриптов Комиссии народного просвещения и религиозных конфессий, которые привели к разрушению древней общинной системы, при которой некоторые формы самоуправления, но отнюдь не лежащие в его основе основополагающие принципы устарели.

Эти меры были санкционированы Высочайшим указом от 20 декабря 1821 г. об упразднении кагалов и замене их «Соборными коллегиями», сфера деятельности которых была строго ограничена религиозными делами, а все гражданские и фискальные дела находились в ведении передано в ведение местной польской администрации. Советы конгрегаций должны были состоять из раввина, его помощника или заместителя и трех попечителей или надзирателей.

Поначалу большинство еврейских общин в Польше возмутились этим ограничением их автономии и враждебно отнеслись к новой общинной организации. «Надзиратели», избранные в советы конгрегаций, часто отказывались служить, и власти были вынуждены их назначать. Но со временем общины примирились с новой схемой конгрегаций, или гмин, круг деятельности которых постепенно расширялся. В 1830 году избирательное право польских евреев в пределах еврейских общин было ограничено новым законом для лиц, владеющих определенным количеством имущества. Результат был особенно заметен в Варшаве, где новое положение вещей способствовало укреплению влияния группы «ветхозаветных верующих» и позволило им получить контроль над делами митрополичьей общины. Лидерам варшавского еврейства вскоре удалось установить близкие отношения с польским правительством и сотрудничать с ним в проведении «культурных реформ» евреев Польши.

В 1825 г. польское правительство назначило специальный орган для рассмотрения еврейских дел. Он назывался «Комитет ветхозаветных верующих», хотя состоял в основном из польских чиновников. Он был дополнен консультативным советом, состоящим из пяти общественных евреев и их заместителей. Среди членов Комитета, в который входили несколько видных еврейских купцов Варшавы, такие как Якоб Бергсон, М. Кавский, Соломон Познер, Т. Теплиц, а также известный математик Авраам Штерн, один из немногих культурных евреев того периода, остававшихся стойкими сторонниками еврейской традиции. «Комитет ветхозаветных верующих» приступил к огромной работе по воспитанию евреев в Польше и очищению еврейской религии от ее суеверных наростов.

Первым шагом, предпринятым Комитетом, было создание в Варшаве раввинской семинарии для подготовки модернизированных раввинов, учителей и коммунальных работников. Программа школы была составлена с учетом полонизации ее учеников. Языком обучения был польский, преподавателями многих светских предметов были христиане. Неудивительно поэтому, что при открытии семинарии в 1826 г. Штерн отказался принять предложенный ему пост директора и уступил его Антону Эйзенбауму, радикальному ассимилятору.

Направленность школы можно судить по тому факту, что кафедра иврита и Библии была поручена Аврааму Бюхнеру, получившему известность благодаря немецкой брошюре, озаглавленной «Die Nicktigkeit des Talmuds «(«Бесполезность Талмуда»).

Довольно характерно, что Бюхнера рекомендовал свирепый евреист аббат Кьярини, член «Комитета ветхозаветных верующих», на который, как можно было почти подозревать, был возложен надзор за еврейским образованием ни по какой другой причине, кроме как по той причине, что назло евреям. Кьярини был профессором восточных языков в Варшавском университете. Таким образом, он считал себя знатоком литературы на иврите и лелеял план перевода Талмуда на французский язык, чтобы раскрыть секреты иудаизма перед христианским миром. В 1828 году Кьярини предложил «Комитету ветхозаветных верующих» организовать курс еврейской археологии в Варшавском университете с целью ознакомления студентов-христиан с раввинистической литературой и, таким образом, вооружить будущих польских чиновников знанием еврейского. План был одобрен правительством, и Кьярини начал читать курс лекций по иудаизму. Плодом этих лекций стало французское издание, вышедшее в 1829 г. под названием «Theorie du Judaïsme». Это была невежественная клевета на Талмуд и раввинизм, достойный аналог «Разоблачения иудаизма» Эйзенменгера. Кьярини даже не побоялся повторить гнусную ложь об использовании евреями христианской крови. Его привлекли к ответственности Якоб Тугенхольд в Варшаве и Йост и Цунц в Германии. Тем не менее, злое семя погрузилось в почву. Польское общество, издавна питавшее неприязненные настроения по отношению к евреям, все более и более проникалось антисемитскими настроениями, что нашло ощутимое выражение во время восстания 1830-1831 гг.

4. ЕВРЕИ И ПОЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ 1831 ГОДА

Когда под влиянием июльской революции в Париже вспыхнуло «ноябрьское восстание» 1830 года в Варшаве, оно подстегнуло ту часть польского еврейства, которая надеялась улучшить еврейскую судьбу своим патриотическим рвением. В декабре месяце один из «ветхозаветных верующих» Станислав Херниш обратился к польскому диктатору Хлопицкому от имени группы еврейских юношей, уверяя его в своем желании сформировать особый отряд добровольцев для помощи в общем деле освобождения своего Отечества. Диктатор ответил, что, поскольку евреи не имеют гражданских прав, их нельзя допустить к службе в армии. Военный министр Моравский произнес по этому поводу следующее характерное высказывание: «Мы не можем допустить, чтобы еврейская кровь смешалась с благородной кровью поляков. Что скажет Европа, когда узнает, что в борьбе за нашу свободу мы не в состоянии обойтись без еврейской помощи?»

Оскорбительный отказ не охладил пыл еврейских патриотов.

Иосиф Беркович, сын Берека Йоселовича, отдавшего свою жизнь за польское дело, решил повторить опыт своего отца и издал воззвание к евреям, призывая их вступить в ряды борцов за независимость Польши. «Национальное правительство» в Варшаве не могло противостоять этому патриотическому давлению. Оно обратилось к «Конгрегационалистскому совету» Варшавы с запросом об отношении еврейской общины к планируемому формированию отдельного полка еврейских добровольцев. Правление ответило, что община уже продемонстрировала свой патриотизм, пожертвовав 40 000 гульденов в революционные фонды и собрав дополнительные пожертвования на снаряжение добровольцев. Формирование специального

Еврейский полк Совет не счел целесообразным, так как такое действие не соответствовало задаче объединения всех граждан в защиту отечества. Вместо этого Правление одобрило распределение еврейских добровольцев по всей армии.

Отныне евреев допускали на военную службу, но больше в ополчение, чем в регулярную армию. Командующий Национальной гвардией в Варшаве Антон Островский, один из немногих лидеров повстанцев, не поддавшихся антисемитским предрассудкам польской знати, принял в свое ополчение многих еврейских добровольцев при условии, что они сбривают бороды. Из-за религиозных сомнений многих солдат-евреев от последнего условия пришлось отказаться, и был сформирован специальный «бородатый» отряд митрополичьей стражи в составе 850 евреев.

Еврейское ополчение достойно выполнило свой долг в серьезной задаче защиты города Варшавы от наступления русских войск. Сыновья богатых семей сражались плечом к плечу с детьми пролетариата. Вид этих приемных детей Польши, борющихся за свое отечество, взволновал сердце Островского, и он впоследствии писал: «Это зрелище не могло не вызвать у вас боли в сердце. Наша совесть велела нам позаботиться об улучшении этого самого низкого растоптали часть нашего населения в кратчайшие сроки».

Примечательно, что волна польско-еврейского патриотизма не распространилась за пределы Варшавы. В провинциальных городах обитатели гетто, как правило, не желали служить в армии на том основании, что еврейская религия запрещала пролитие человеческой крови. Это равнодушие вызвало гнев польского населения, которое грозило отомстить евреям, подозревая их в пророссийских симпатиях. Заслуживает цитирования замечание Островского по поводу этой ситуации: «Правда, — сказал он, — евреи провинции, может быть, и виновны в равнодушии к революционному делу, но разве можно ожидать другого отношения от тех, кого мы угнетаем?» Можно добавить, что вскоре после этого вопрос о воинской повинности, касающийся евреев, был решен сеймом. Законом от 30 мая 1831 г. евреи были освобождены от воинской повинности при уплате налога, в четыре раза превышающего тот, который они платили в прежние годы.

Когда «аристократическая революция», не заручившись поддержкой обездоленных масс, потерпела крах, революционные вожди, спасшиеся бегством за границу, предались угрызениям совести. Польский историк Лелевель, живший в Париже в качестве беженца, издал в 1832 году «Манифест к израильской нации», призывая евреев забыть обиды, нанесенные им современной Польшей, ради сладких воспоминаний о евреях. Польская Республика в минувшие дни и надежды на свободную Польшу в грядущие дни.

Он сравнивает процветание евреев в древнем польском содружестве с их нынешним положением на той же территории, под игом «венских фараонов» или на земле, «подвластной Северному Навуходоносору», где господствует террор воинской повинности, где «маленьких детей, вырванных из объятий своих матерей, бросают в ряды униженных солдат», «обреченных стать изменниками своей религии и нации».

Царство наций, — восклицает Лелевель, — приближается. Все народы сольются в один, признавая единого Бога Адонаи. Правители накормили евреев ложными обещаниями; народы дадут им свободу. Скоро Польша восстанет из праха. Пусть же евреи, живущие на ее земле, идут рука об руку со своими братьями-поляками. Тогда евреи обязательно получат свои права. Если они будут настаивать на возвращении в Палестину, поляки помогут им осуществить это завершение.

Подобные высказывания можно было услышать несколько позже в мистическом кружке Товянского и Мицкевича в Париже, где историческая судьба двух народов-мучеников, поляков и евреев, и их всемирное мессианское призвание были излюбленными темами для обсуждения. Но рядом с этими полетами «заточенной мысли» часто можно было уловить в том же кругу звуки старых антисемитских лозунгов. Парижский орган польских беженцев «Нова Польска» («Новая Польша») время от времени предавался антисемитским вылазкам, вызывая страстное опровержение со стороны Херниша, изгнанного журналиста, который напоминал своим коллегам-журналистам, что это подло. выслеживать людей, которые были «рабами рабов». Двое других польско-еврейских революционеров, Люблинер и Холландерский, разделяли все страдания беженцев и, находясь в ссылке, предавались размышлениям о судьбе своих собратьев на родине.

В умиротворенной Польше, которая, лишенная своей прежней автономной конституции, находилась теперь под властью железной руки русского наместника Паскевича, евреи поначалу не испытали ощутимых изменений. Их гражданский статус регулировался, как и прежде, прежним законодательством Польши, а не законодательством Империи. Только в 1843 году польские евреи в одном отношении уравнялись со своими русскими братьями.

Вместо старого рекрутского налога они теперь были вынуждены проходить военную службу лично. Однако императорский указ, распространявший действие Рекрутского устава 1827 г. на евреев Королевства, содержал ряд послаблений. Прежде всего, было отменено его самое жестокое положение — призыв на военную службу несовершеннолетних или кантонистов. Возраст призыва был установлен от двадцати до двадцати пяти лет, а мальчиков в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет призывали только тогда, когда сами родители желали предложить их в качестве замены своим старшим сыновьям призывного возраста. Тем не менее для польских евреев, никогда не знавших воинской повинности, военная служба продолжительностью в четверть века, демобилизовавшаяся в чужой русской среде, казалась ужасной жертвой. «Соборная коллегия» Варшавы, узнав об указе, направила в Петербург депутацию с прошением о предоставлении евреям Королевства равных прав с христианами, ссылаясь на закон 1817 г., в котором прямо говорилось, что евреи быть освобождены от личной военной службы, если они лишены равных гражданских прав. Ходатайство, конечно, оказалось бесполезным; сам термин «равноправие» еще отсутствовал в русском лексиконе.

Лишь в отношении инвалидности польские евреи постепенно уравнивались со своими русскими собратьями. В 1845 г. русский закон о взимании налога с традиционной еврейской одежды распространился в своем действии на польских евреев, обрушившись с силой настоящего бедствия на хасидские массы Польши. К счастью для евреев Польши, другие эксперименты, которыми упивался Петербург в тот период, не затронули их. Кризисы, связанные с проблемами еврейской автономии и еврейской школы, грозившие разрушить русское еврейство в сороковых годах, были преодолены польскими евреями примерно двадцатью годами раньше. Более того, польские евреи имели преимущество перед своими русскими собратьями в том, что упраздненный кагал все-таки был заменен другой общинной организацией, как бы урезанной она ни была, и что светская школа не навязывалась им так жестоко, как Школы Российской Короны были навязаны евреям Империи. В целом участь польских евреев, как ни печальна она была, все же можно было бы назвать завидной по сравнению с положением их собратьев в черте оседлости, где бесправие евреев в тот период часто граничило с мученичеством.

ГЛАВА XVI ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД ПЕРИОД ВОЕННОЙ ДЕСПОТИИ

1. БЕСКОМПРОМИССНАЯ ОТНОШЕНИЕ РАВБИНИЗМА

Российское правительство не оставило ничего несделанным, чтобы разрушить старый еврейский образ жизни. Деспотическое царство, чье невежество в отношении еврейской жизни равнялось лишь его враждебности к ней, подняло руку, чтобы нанести удар не только по устаревшим формам, но и по прочным историческим основам еврейства. Система воинской повинности, которая ежегодно вырывала тысячи юношей и парней из лона их семей, казармы, которые служили миссионерскими домами, метод стимулирования и даже принуждения рекрутов, создание Коронных школ для той же тайной цели, отмена общинной автономии, гражданское лишение избирательных прав, преследования и угнетение — все это было направлено против цитадели иудаизма. И древняя цитадель, продержавшаяся тысячи лет, снова устояла, а защитники в ее стенах, стремясь отразить удары врагов, успели не только замазать бреши, но и вход свежего воздуха извне. Если правда, что, проводя свою систему опеки и угнетения, русское правительство действительно руководствовалось желанием привить евреям толику европейской культуры, на которую Россия Николая I могла претендовать, то оно, безусловно, добился обратного тому, к чему стремился. Рука, наносящая удары, не могла распространять просветление; молот, поднятый для того, чтобы сокрушить еврейский сепаратизм, только ожесточил его.

Преследуемые евреи жадно держались за свой старый образ жизни, ставший объектом нападок их врагов; они цеплялись не только за его прочный фундамент, но и за его устаревшую надстройку. Деспотизм истребления извне уравновешивался деспотизмом сохранения изнутри, той жесткой дисциплиной поведения, которой массы подчинялись безропотно, хотя ее ярмо должно было тяготить немногих, заблудших предвестников нового порядка. вещи.

Правительству удалось разрушить еврейскую общинную организацию и лишить кагал всей его власти, низведя его до своего рода отряда для захвата новобранцев и вымогательства налогов. Но в то время как еврейские массы ненавидели старших кагалов, они сохраняли веру в своих духовных лидеров, раввинов и цадиков. Прислушиваясь к приказу этих лидеров, они сомкнули свои ряды и оказали упорное сопротивление опасным культурным влияниям, угрожавшим им извне.

В жизни господствовали жестко консервативные принципы. Старая схема семейной жизни со всеми ее патриархальными пережитками осталась в силе.

Несмотря на закон, закрепленный в Статуте 1835 г., устанавливавший минимальный возраст жениха в восемнадцать лет (а невесты в шестнадцать), практика ранних браков сохранялась по-прежнему.

Родители устраивали браки между детьми тринадцати и пятнадцати лет.

Мальчики школьного возраста часто становились мужьями и отцами и продолжали посещать хедер или ешибу после свадьбы, отягощенные тройной опекой отца, тестя и учителя. Подрастающее поколение не знало сладости молодости. Их молодость увядала под тяжестью семейных цепей, гнетом нужды или материальной зависимости. Дух протеста, стремление к омоложению, утвердившееся в некоторых юношеских душах, было задавлено в тисках проверенной веками дисциплины, продукт долгих веков. Малейшее отклонение от обычая, обряда или старых привычек мышления каралось сурово. Короткий пиджак или подстриженная борода считались признаком опасного вольнодумства. Чтение книг, написанных на иностранных языках или даже написанных на иврите, при рассмотрении светских предметов навлекало на виновного неисчислимые трудности. Школьное образование привело к тому, что мужчины были совершенно непригодны для борьбы за жизнь, так что во многих семьях энергичные женщины брали на себя управление бизнесом и становились наемными работниками, в то время как их мужья блуждали в лабиринтах спекуляций где-то в углубления раввинистического Betha-Midrash или хасидского Klaus.

В Литве вся умственная энергия еврейской молодежи была поглощена талмудизмом. Синагога служила «домом учебы» вне часов, установленных для молитв. Там местный раввин или частный ученый читал лекции по Талмуду, которые слушали хозяева ешибы. бахуры. Великие иешибы Воложина, Мира, и других городов выслали тысячи раввинов и талмудистов. Превыше всего здесь ценились ментальность, эрудиция, диалектическая тонкость. Но как только разум, подогретый талмудической диалектикой, направлял свой острие против существующего порядка вещей или поворачивался в сторону живого знания, «посторонних наук», его останавливали угрозами отлучения и преследование. Многие были жертвами этой окаменевшей среды, чьи протесты против старого порядка вещей и чьи стремления к новой жизни были пресечены в зародыше.

Поучительна в этом отношении судьба одного из самых замечательных талмудистов своего времени, раввина Менаше Ильера. Большую часть своей жизни Ильер провел в местечках Сморгони и Илья (отсюда его фамилия), в Виленской губернии, и умер от холеры в 1831 году. обладая огромной эрудицией и строгим благочестием, Менаше усердно стремился расширить их кругозор и сделать их более склонными к умеренной свободе исследований и более трезвому взгляду на жизнь. Но его путь был усеян терниями. Когда однажды он изложил перед своими учениками вывод, к которому пришел после глубокого научного исследования, о том, что текст Мишны во многих случаях был неверно истолкован Гемарой, он был подвергнут критике на конференции. литовских раввинов и едва избежал отлучения от церкви.

Пристрастившись к математике, астрономии и философии, Менаше решил отправиться в Берлин, чтобы посвятить себя этим занятиям, но по пути в немецкую столицу, временно пребывая в Кенигсберге, был остановлен соотечественниками, посетившими Пруссию. по делам, и всевозможными угрозами заставил его вернуться домой.

Настойчивым частным изучением этот уроженец русского захолустного местечка сумел приобрести изрядную долю общей культуры, которая, при всей ее ограниченности, дала богатый литературный урожай. В 1807 г. он дебютировал в трактате «Пешер дабар «(«Решение проблемы»), в котором выразил свою скорбь по поводу того, что духовные лидеры еврейского народа держались в стороне от конкретной действительности и живое знание. Пока книга проходила через типографию в Вильно, литовские фанатики угрожали автору жестокой расправой.

Их угрозы не запугали его. Когда книга появилась, многие раввины бросили ее в огонь и сделали все возможное, чтобы остановить ее распространение, в результате чего голос «еретика» был заглушен.

Десять лет спустя, временно проживая на Волыни, рассаднике хасидизма, Менаше начал печатать свой религиозно-философский трактат «Алфе Менасше «(«Учение Манассии»). Но первых корректур было достаточно, чтобы убедить печатника в «еретическом» характере книги, и он бросил их вместе со всей рукописью в огонь. Незадачливому автору с трудом удалось восстановить текст своего «расстрелянного» сочинения и издать его в Вильне в 1822 г. Здесь на него набросилась раввинская цензура. Книга еще не вышла из печати, когда виленский раввин Саул Каценелленбоген узнал, что в одном отрывке автор вывел из стиха Второзакония (17.9) право «судей» или духовных лидеров каждого поколения изменять многие религиозные законы и обычаи в соответствии с требованиями времени. Раввин честно предупредил нашего автора, что, если этот еретический аргумент не будет отозван, он прикажет публично сжечь книгу во дворе синагоги. Менаше был вынужден подчиниться и, вопреки своему убеждению, ослабил свой неортодоксальный аргумент рядом иносказания.

Эти гонения, однако, не потушили огня протеста в душе отлученного от церкви сельского философа. В последние годы своей жизни он издал две брошюры, в которых жестко хлестал недостатки еврейской жизни, ранние браки, односторонность школьного обучения, отвращение к живому знанию и физическому труду.

Однако поборники ортодоксии хорошо позаботились о том, чтобы эти книги не попали в массы. Измученный своей бесплодной борьбой, Менаше умер, неоцененный и почти незамеченный современниками.

2. ЗАСТОЙ ХАСИДИЗМА

Критическое отношение к существующему порядку вещей могло иногда утвердиться в среде раввинизма, где разум, хотя и втиснутый в форму схоластики, все же работал с высокой скоростью. Но такое «еретическое» мышление было совершенно немыслимо в господствующих кругах хасидизма, где интеллект усыплялся мистическими колыбельными и увлекательными рассказами о чудесных подвигах цадиков. Эпоха политического и гражданского бесправия была временем буйного роста хасидизма, но не в его творческой, а скорее в его стационарной, если не сказать застойной, фазе.

Старая борьба между хасидизмом и раввинизмом давно закончилась, и цадики почивали на лаврах как учителя и чудотворцы. Династии цадиков теперь прочно укрепились. В Белой Руси скипетр находился в руках династии Шнеорсонов, преемников «старого раввина» Шнеора Залмана, родоначальника северных хасидов. Сын «Старого раввина» Бэр, по прозвищу «Средний раввин» (1813–1828), и зять последнего Мендель Любавичер (1828–1866) следовали друг за другом в хасидской «престол» в этот период, с переменой места жительства. При раввине Залмане городки Лозно и Лади служили «столицами»; при его преемниках это были Лады и Любавичи. Все три местности расположены на границе Витебской и Могилевской губерний, в которых хасиды хабадского толка составляли либо большинство, как это было в прежней власти, либо значительное меньшинство, как это было в последнем случае.

Раввин Бэр, сын и преемник «Старого раввина», не унаследовал творческий гений своего отца. Он опубликовал много книг, состоящих в основном из его бесед о субботе, но им не хватает оригинальности. Его метод — метод талмудического пилпула, пересаженного на почву каббалы и хасидизма, или он состоит в расширении идей, содержащихся в Таньо. Последние годы раввина Бэра были омрачены белорусскими катастрофами, изгнанием из деревень в 1823 году и зловещим поворотом в процессе ритуального убийства Велижа. На смертном одре он говорил с окружающими о злободневной теме дня, о призывном указе 1827 года.

Его преемник раввин Мендель Любавичер оказался энергичным организатором хасидских масс. Он пользовался большим уважением не только как ученый талмудист — он писал раввинские повести и отклики — и как проповедник хасидизма, но и как человек большой практической мудрости, к которому за советом в семейных делах обращались тысячи людей. меньше, чем в коммунальных и торговых делах. Это не мешало ему быть решительным противником нового просвещения. В ходе просветительской пропаганды Лилиенталя в 1843 году раввин Мендель был вызван правительством для участия в обсуждениях Раввинского комитета в Санкт-Петербурге. Там он оказался в трагической ситуации. Он был вынужден санкционировать Коронные школы, хотя твердо верил, что они подрывают иудаизм, не только потому, что они были созданы русскими чиновниками, но и потому, что они предназначались для передачи светских знаний. Хасидская легенда повествует, что цаддик страстно и часто со слезами на глазах умолял Комитет не только сохранить в новых школах традиционные методы обучения Библии и Талмуду, но и освободить место в их учебной программе для преподавания Каббала.

Тем не менее, рабби Мендель был вынужден против своей воли одобрить «безбожный» план школьной реформы, а чуть позже прикрепить свое одобрение к русскому изданию немецкого перевода Библии Мендельсона. О его отношении к современным педагогическим методам можно судить по посланию, адресованному им в 1848 г. Леону Мандельштамму, преемнику Лилиенталя в деле организации школ еврейской короны. В этом послании рабби Мендель категорически отвергает все новшества в обучении молодежи. На вопрос об издании сокращенного текста Библии для детей он метко цитирует знаменитый средневековый афоризм:

Пятикнижие было написано Моисеем под диктовку Бога. Поэтому каждое слово в ней священно. Нет никакой разницы между стихом «И Фимна была наложницей» (Быт. 36:12) и «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един» (Втор. 6:4).

Вместе с тем вожди северных хасидов были, сравнительно говоря, «светскими людьми» и были готовы то тут, то там пойти на уступки требованиям времени. Совсем другими были цадики Юго-Запада. Они были в ужасе от одной только мысли о таких уступках. Они были окружены огромными толпами хасидов, непросвещенных, экстатических, поклонявшихся святым при жизни.

Самой почитаемой среди этих хасидских династий была Чернобыльская.

Он был основан на Украине в конце восемнадцатого века странствующим проповедником, или Маггидом, по имени Наум. Его сын Мардохей, известный под ласковым именем «раввин Мотель «(умер в 1837 г.), привлекал в Чернобыль огромное количество паломников, привозивших с собой выкупные деньги, или пидионы. «Империя» Мардохея распалась после его смерти. Его восемь сыновей разделили между собой всю территорию Киевской и Волынской губернии.

Помимо первоначального центра в Чернобыле, места цадиков были созданы в местечках Коростышев, Черкассы, Макаров, Туриск, Тально, Сквир и Рахмистровка. Это привело к постыдному соперничеству между братьями и, тем более, между их хасидскими приверженцами.

Каждый хасид был убежден, что благоговение должно быть только у его собственного «Ребе», и отмахивался от притязаний других цадиков.

Всякий раз, когда встречались приверженцы различных цадиков, они неизменно вступали в страстные «партийные» ссоры, которые иногда, особенно после обычных хасидских запоев, заканчивались физической расправой.

Вся чернобыльская династия нашла опасного соперника в лице цадика Исраэля Ружинера (Ружина), правнука раввина Бэра, апостола хасидизма, известного как «Межирихер Маггид», Рабби Исраэль поселился в Ружине, местечке Киевской губернии, около 1815 года и быстро приобрел известность как святой и чудотворец. Его пышный «двор» в Ружине всегда был переполнен толпами хасидов. Их натиск сдерживали специальные «ожидающие джентльмены», так называемые габбаим, которые были очень разборчивы в допуске людей к цаддику — в зависимости от размера предлагаемых даров. Израиль выехал в роскошной карете в окружении почетного караула. Киевское губернаторское управление, возглавляемое свирепым генерал-губернатором Бибиковым, получило из своих сторонников сведения о том, что «ружинский цадик обладал почти царской властью», которые не шевелились без его совета. Полиция стала следить за цадиком и наконец нашла повод для «подлога».

Когда в 1838 году кагал Ушицы в правительстве Подолии был замешан в убийстве доносчика, раввин Исраэль Ружинский был арестован по обвинению в подстрекательстве к убийству. Хасидский «царь» томился в тюрьме двадцать два месяца. В конце концов его освободили и поместили под надзор полиции. Но вскоре он бежал в Австрию и поселился в 1841 г. на Буковине, в местечке Садагора, близ Черновиц, где и основал свой новый «двор». Многие хасиды в России теперь совершили паломничество за границу к своему любимому цадику; кроме того, были завоеваны новые сторонники среди хасидских масс Галиции и Буковины. Рабби Исраэль умер в 1850 г., но «династия Садагор «быстро расширилась и оказалась серьезным препятствием для современного прогресса в бурную эпоху эмансипации, которая вскоре последовала в Австрии.

Еще одним очагом культа цадиков была Подолье, колыбель хасидизма.

В старой резиденции Бешта, в Меджибоже, скипетр держал раввин Джошуа Хешель Аптер, сменивший внука Бешта, раввина Боруха из Тульчина. В течение ряда лет, между 1810 и 1830 годами, престарелый Иисус Навин Хешель почитался как нестор цадкизма, надменный Исраэль из Ружина был единственным, кто отказался признать его главенство. Преемником Хешеля стал раввин Мойше. Савранский, создавший регулярный хасидский «суд» по образцу Чернобыля и Ружина.

Единственным цадиком, которому не дано было стать основателем династии, был несколько эксцентричный раввин Нахман из Брацлава, правнук Бешта. После его смерти брацлавские хасиды, последовавшие за его учеником раввином Натаном, подверглись жестоким преследованиям со стороны других хасидских группировок. Братцлаверы приняли обычай посещать раз в год, во время Великих праздников, могилу своего основателя в городе Умани, в Киевской губернии, и впоследствии воздвигли возле его могилы молитвенный дом. Во время этих паломничеств они часто становились мишенью местных хасидов, которые оскорбляли их и часто жестоко обращались с ними. «Братцлаверы «были Золушкой среди хасидов, лишенными могущественного покровительства живого цадика. Их небесный покровитель, рабби Нахман, не мог устоять перед своими живыми соперниками, земными цадиками, возможно, слишком земными, несмотря на их святость.

Культ цадиков был в равной степени распространен и в Царстве Польском. Место раввина Исраэля из Коженица и раввина Якоба-Исаака из Люблина, которые вместе руководили хасидскими силами во времена Варшавского княжества, заняли основатели и представители новых династий цадиков. Наиболее популярными среди них были династия Коцков, основанная раввином Менделем Коцкером (1827–1859), и династия Гура. Кальвария, или Гер,, основанная раввином Исааком Мейером Альтером (около 1830-1866 гг.). Первые безраздельно властвовали в провинциях, вторые — в столице Польши, в Варшаве, которая и по сей день остается верной династии Геров.

Польские «Ребе» напоминали по характеру своей деятельности тип северных, или хабадских, цадиков, а не украинских. Они не держали роскошных «дворов», не жаждали так жадно до пожертвований и уделяли больше внимания талмудической учености.

Хасидизм породил не только лидеров, но и мучеников, жертв российского полицейского режима. Примерно в то же время, когда ружинский цадик попал под подозрение, русское правительство стало следить за еврейской типографией в волынском местечке Славуте. Владельцами пресса были два брата, Самуил-Абба и Финеес Шапиро, внуки соратника Бешта, раввина Финееса из Кореца. На двух братьев донесли властям как на лиц, выпускающих опасные мистические книги из своей типографии без разрешения цензора. Этот донос был связан с уголовным делом об обнаружении в молитвенном доме, пристроенном к типографии, тела одного из наборщиков, который якобы намеревался разоблачить деятельность «криминальная» пресса перед правительством. После длительного заточения двух славутских печатников в Киеве дело о них было передано Николаю I, который приговорил их к Шписрутену и ссылке в Сибирь. Во время прохождения через строй солдат, проходивших через ряды бьющих солдат, с одного из братьев слетела фуражка. Не обращая внимания на град ударов плетью, от которых он истекал кровью, он остановился, чтобы подобрать шапку, чтобы не ходить с непокрытой головой, и затем возобновил свой марш между двумя рядами палачей. Несчастные братья были освобождены из сибирской ссылки при Александре II.

Хасидская жизнь, несомненно, продемонстрировала множество примеров высокого идеализма и нравственной чистоты. Но рука об руку с ним шли непроницаемый душевный мрак, безграничная легковерность, страсть к обожествлению людей посредственного и даже низшего типа и нездоровое гипнотизирующее влияние цадиков. Духовное самоопьянение сопровождалось физическим.

Рядовые хасиды, особенно на Юго-Западе, начали испытывать безобразную страсть к алкоголю. Первоначально терпимое как средство создания бодрости и религиозного экстаза, выпивка постепенно стала постоянной чертой каждого хасидского собрания. Он был в моде при дворе цадика во время наплыва паломников; им предавались после молитв в хасидских «Штиблах " или молитвенных домах, и они сопровождались танцами и восторженным повествованием о чудесных подвигах «Ребе». Многие хасиды полностью погрузились в это праздное веселье и пренебрегли своими делами и своими голодающими семьями, ожидая в своем слепом фатализме благословений, которые должны были излиться на них через заступничество цадика.

Было бы явно несправедливо рассматривать хасидское пьянство в одном свете с бессмысленным пьянством русского мужика, превращающим человека в зверя. Хасид пил, и притом в умеренных дозах, «для души», «чтобы изгнать печаль, притупляющую сердце», чтобы вызвать религиозное ликование и оживить общение с единоверцами. Но последствия были не менее печальны. Ибо эта привычка привела к сонливости мысли, праздности и экономической разрухе, нечувствительности к внешнему миру и социальным движениям эпохи, а также к бесстрастному противодействию культурному прогрессу вообще.

Надо иметь в виду, что в эпоху внешнего гнета и военной инквизиции реакционная сила хасидизма выступала единственным противоядием против реакционной силы извне. Хасидизм и цадкизм были, так сказать, снотворным, притуплявшим боль ударов, нанесенных несчастному еврейскому населению русским правительством. Но в конце концов этот мистический опиум пагубно подействовал на народный организм. Яд сделал своих потребителей нечувствительными ко всякому прогрессивному движению и прочно посадил их на крайний полюс мракобесия, в то время, когда русское гетто зазвучало первыми воззваниями, зовущими своих обитателей к свету, к возрождению и возвышению внутреннего еврейства. жизнь.

3. РУССКИЙ МЕНДЕЛЬСОН (ИСААК БЭЕР ЛЕВИНСОН)

Именно в рассаднике самых фанатичных разновидностей хасидизма первые цветы Хаскалы робко подняли свои головы. Исаак Бэр Левинсон из Кременца на Подолии (1788-1860) в молодости общался с поборниками просвещения в соседней Галиции, такими как Йозеф Перл, Нахман Крохмаль, и их последователи.

Когда он вернулся на родину, он был с твердой решимостью посвятить свою энергию задаче цивилизования замкнутых масс русского еврейства. В уединенном спокойствии, тщательно оберегая свои замыслы от внешнего мира, исключительно хасидского, он работал над своей книгой «Теуда бе-Исраэль» («Наставление в Израиле»), которую после многих трудностей ему удалось издать в Вильно в 1828. В этой книге наш автор попытался, не нарушая границ ортодоксальной религиозной традиции, продемонстрировать следующие элементарные истины, цитируя примеры из еврейской истории и высказывания великих еврейских авторитетов:

1. Еврей обязан изучать Библию, а также грамматику иврита и толковать библейский текст в соответствии с простым грамматическим смыслом.

2. Еврейская религия не осуждает знание иностранных языков и литературы, особенно языка страны, такое знание требуется как в личных интересах отдельного еврея, так и в общих интересах еврейского народа.

3. Изучение светских наук не несет никакой опасности для иудаизма, так как люди типа Маймонида остались верными евреям, несмотря на их обширную общую культуру.

4. Необходимо с экономической точки зрения укреплять производительный труд, как-то ремесло и земледелие, за счет торговли и маклерства, а также препятствовать ранним бракам между лицами необеспеченными и не имеющими определенного занятия.

Эти общие места звучали для того поколения как эпохальные откровения. Они были осуждены как откровенная ересь всемогущими мракобесами и превознесены как евангелие приближающегося Ренессанса той горсткой прогрессистов, которые мечтали о новой еврейской жизни и, запуганные страхом гонений, прятали эти мысли глубоко в своей груди.

Такой же страх заставлял Левинсона проявлять крайнюю сдержанность и осторожность в критике существующего порядка вещей. Это же соображение заставило его прикрыться псевдонимом при публикации своей антихасидской сатиры «Дибре цаддиким», «Слова цадиков " (Вена, 1830 г.), довольно слабой имитации «Мегалле», Темирин, еврейский аналог «Посланий неизвестных людей» Джозефа Перла. Его основной труд под названием «Бет Иегуда», «Дом Иуды», полуфилософский, полупублицистический обзор истории иудаизма, долгое время оставался в рукописи. Левинзон не мог издать ее по той причине, что даже типография Вильно, единственная, выпускавшая издания нерелигиозного характера, боялась выпускать книгу, не получившую одобрения местных раввинов. Спустя несколько лет, в 1839 г., том, наконец, вышел в свет, облеченный в форму ответа на запросы, адресованные автору высоким русским чиновником.

С точки зренияеврейской учености, «Бет-Йехуда» может претендовать лишь на скудные достоинства. В нем отсутствует та глубина философско-исторического прозрения, которая так блестяще отличает «Путеводитель недоумевающих нашего времени» галицкого мыслителя Крохмаля. Основная задача писателя состоит в том, чтобы доказать историей свое довольно банальное учение о том, что иудаизм никогда не избегал светской культуры и философии.

В остальном автор сторонится сложных проблем религиозной философии и всегда находится в поиске компромиссов.

Даже в отношении каббалы, к которой Левинзон питает мало сочувствия, он робко говорит: «Не нам судить об этих возвышенных вещах» (гл. 135). Страх перед ортодоксальной средой заставляет его соблюдать почти полное молчание в отношении хасидизма, хотя в личной переписке и в анонимных письмах он его сурово осуждает. Левинсон завершает свой исторический обзор иудаизма восхвалением русского правительства за его доброту к евреям и со следующим планом реформы, предложенным ему к исполнению (гл. 146):

Открыть начальные школы для обучения ивриту и принципам еврейской религии, а также русскому языку и арифметике, а также основать в крупных городах высшие раввинские учебные заведения; учредить должность главного раввина с высшим советом при нем, который должен был бы ведать еврейскими духовными и общинными делами в России; выделить трети русско-еврейского населения земельные участки сельскохозяйственного назначения; запретить роскошь в одежде и мебели, которой склонны предаваться даже небогатые классы.

Левинзон не удовлетворялся распространением своих идей чисто литературными средствами. Он предвидел скудные результаты литературной пропаганды среди широких еврейских масс, в которой простое чтение таких «развратных» книг считалось уголовным преступлением. Он больше верил в свою способность возродить еврейскую жизнь при мощной помощи правительства. На самом деле Левинзон задолго до этого начал стучать в двери кабинетов русского правительства.

Еще в 1823 году он представил наследнику Константину Павловичу меморандум о еврейских сектах и проект учреждения системы еврейских школ и семинарий.

Более того, перед изданием своего первого произведения «Теуда «он подал рукопись Шишкову, реакционному министру народного просвещения, прося о государственной субсидии на издание произведения, доказывающего полезность просвещения и земледелия, «внушающего любовь к царю, а также к людям, с которыми мы разделяем нашу жизнь, и перечисляет бесчисленные милости, которые они нам оказали».

Эти слова написаны 2 декабря 1827 года, через три месяца после издания губительного указа о призыве в армию несовершеннолетних кантонистов! Просьба была удовлетворена. Через год скромный волынский литератор получил по царскому повелению «премию» в 1000 рублей (500 долларов) «за труд, имеющий целью нравственное преобразование евреев». Эта «награда» пришла, когда том уже вышел в печать, в страшный 1828 год, ознаменовавшийся первым призывом евреев-рекрутов, зловещим поворотом в процессе ритуального убийства Велижа и постоянным затягиванием узла инвалидности.

Но эти события не смогли вылечить политическую наивность Левинсона.

В 1831 году он представил Ливену, новому министру народного просвещения, меморандум, в котором отстаивал необходимость изменений в еврейской религиозной жизни. В 1833 г. он снова выступил с опасным предложением закрыть все еврейские типографии, кроме тех, которые находились в городах, в которых существовала цензура. Проект сопровождался «списком древних и современных еврейских книг с указанием тех, которые можно считать полезными, и тех, которые вредны» — хасидские произведения были объявлены принадлежащими к последней категории. Проект Левинсона отчасти сыграл важную роль в принятии печального закона 1836 года, который вызвал крик отчаяния в черте оседлости и предписал русским цензорам пересмотреть всю литературу на иврите.

Поступок Левинсона был бы неблагороден, если бы не был наивен. Затворник из Кременца, страстно преданный своему народу, но лишенный политической дальновидности, призывал русское чиновничество на помощь в своей борьбе против фанатизма еврейских масс, в детской уверенности, что русские власти искренне заботятся о благополучии евреев, и что принудительные меры покончат с враждебностью еврейского населения к просвещению. Он не смог понять, как и некоторые из его единомышленников, что культура, которую российское правительство того времени пыталось навязать евреям, была способна только усилить их недоверие, что, пока они были мишенью гонений, евреи никак не могли принять дар просвещения из рук тех, кто заманивал их к купели крещения, толкал их детей на путь религиозной измены и безжалостно ломал и изуродовал весь их образ жизни.

В своих литературных произведениях Левинзон любил подчеркивать свои отношения с высшими государственными чиновниками. Это, вероятно, спасло его от многих неприятностей со стороны фанатичных хасидов, но также увеличило его непопулярность среди ортодоксов. Единственная заслуга, которую последние были готовы уступить Левинсону, была заслуга апологета, защищавшего иудаизм от нападок неевреев.

Во время эпидемии судебных процессов над ритуальными убийствами раввины Литвы и Волыни обратились к Левинзону с просьбой написать книгу против этого гнусного навета. По их предложению он опубликовал свою работу Эфес Дамим, «Без крови!» (Вильно, 1837), в виде диалога еврейского мудреца с греко-православным патриархом в Иерусалиме.

Несколько позже Левинсон написал другие апологетические трактаты, защищая Талмуд от нападок, содержащихся в книге «Нетибот Олам», опубликованной в 1839 году лондонским миссионером МакКоулом. Большой апологетический труд Левинсона «Зоровавель», появившийся через несколько лет после его смерти, в равной степени был посвящен защите Талмуда. Кроме того, она имеет значительную научную ценность, поскольку является одной из первых исследовательских работ в области талмудической теологии. Ряд других публикаций Левинсона посвящен филологии иврита и лексикографии. Все эти усилия поддерживают притязания Левинсона на звание основателя современной еврейской науки в России, хотя его научные достижения нельзя поставить в один ряд с достижениями его немецких и галисийских коллег-писателей, таких как Рапопорт, Цунц, Йост и Гейгер.

Левинзон стоял совершенно в стороне от пропаганды бюрократического просвещения, которую вел Лилиенталь от имени Уварова.

Волынского отшельника полностью затмил энергичный молодой немец. Даже когда Лилиенталь, поняв, что союз между еврейской культурой и русским чиновничеством совершенно противоестественен, исчез со сцены, Левинзон все еще продолжал развивать свои отношения с правительством. Но к тому времени бюрократы св.

Петербургу больше не нужны были еврейские друзья просвещения.

Сломленный здоровьем, на полжизни прикованный к постели, без средств к существованию, одинокий среди враждебной православной среды, Левинзон не раз обращался в Петербург с унизительными просьбами о денежной помощи, изредка получая мелкие гроши, которые числились под под заголовком «Помощь в беде», получал субсидии от различных еврейских меценатов и оставался нищим до конца своей жизни. Пионер современной культуры среди русских евреев, основоположник новоеврейской литературы провел свою жизнь среди царства тьмы, отверженный, как изгой, оцененный горсткой сочувствующих. Только после его смерти он был увенчан лаврами, когда интеллигенция русского еврейства начала продвигаться сомкнутым строем.

4. ВОЗНИКНОВЕНИЕ НЕО-ЕВРЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Волынская почва оказалась неблагоприятной для семян просвещения.

Пионеры Хаскалы считались опасными врагами в этом очаге цадкизма. Они были в опале и часто становились жертвами жестоких гонений, от которых некоторые спасались обращением. Более благоприятная почва для культурной деятельности находилась на крайнем юге черты оседлости, а также в ее северной части: Одесса, молодая столица Новороссии, и Вильно, старая столица Литвы, стали центрами Хаскалы. движение.

Что касается Одессы, то семена просвещения были занесены сюда из соседней Галиции евреями Брод, которые образовали в этом городе богатую купеческую колонию. Уже в 1826 году в Одессе открылась первая еврейская светская школа, которой руководил сначала Зиттенфельд, а затем известный общественный деятель Бецалель Штерн. Среди учителей новой школы был Симха Пинскер, впоследствии ставший историком караимизма. Эта школа, единственное в тот период учебное заведение такого рода, служила в Одессе центром «Друзей просвещения».

Будучи новым городом, раскрепощенным традициями, и в то же время крупным морским портом, с пестрым интернациональным населением, Одесса опередила в процессе модернизации другие еврейские центры, хотя, надо признать, никогда не выходила за пределы внешних цивилизация.

Что касается обсуждаемого периода, то еврейский центр Юга не может претендовать на участие в производстве новых еврейских ценностей.

Уступая Одессе по внешней цивилизованности, Вильно превосходила южную столицу по запасу умственной энергии. Кружок Виленских Маскилим, возникший в четвертом десятилетии XIX века, дал начало двум основоположникам новоеврейского литературного стиля: прозаику Мордехаю Аарону Гинзбургу (1796-1846) и поэту Аврааму Бэру. Лебензон (1794-1878).

Гинзбург, уроженец местечка Салант Жмудьского уезда, жил некоторое время в Курляндии и, наконец, поселился в Вильно. Ему удалось познакомиться с немецкой литературой, и он был настолько очарован ею, что начал свою литературную карьеру с перевода и адаптации немецких произведений на иврит. Его перевод «Открытия Америки» Кампе и «Всеобщей истории» Полица, а также его собственная история франко-русской войны 1812 года, составленная из разных источников, явились для России первыми образцами светской литературы. на чистом иврите, которые смело претендовали на место рядом с раввинистическими и хасидскими сочинениями. На том юношеском этапе еврейского возрождения, когда простое обращение с языком и стилем считалось достижением, даже появление таких элементарных книг было провозглашено эпохальным событием.

Глубочайшее влияние на формирование новоеврейского стиля следует приписать двум другим сочинениям того же автора — «Кириаи Сеферу», эпистолярному пособию, содержащему образцы личной, коммерческой и других форм переписки (Вильно, 1835 г.), и многие более поздние издания), и Debir, разношерстный сборник сочинений, состоящий по большей части из переводов и компиляций (Вильно, 1844).

Преждевременная смерть Гинзбурга в 1846 г. оплакивалась Виленскими Маскилим как потеря вождя в борьбе за новоеврейское возрождение и выражала эти чувства в стихах и прозе. Автобиография Гинзбурга («Абиэзер», 1863 г.) и его письма («Дебир», т. II, 1861 г.) изображают ту среду, в которой рос и развивался наш автор.

Авраам Бэр Лебензон, уроженец Вильно, пробудил дремлющую еврейскую лиру звонкими рифмами своих «Песен на священном языке».

(Шире Сефат Кодеш, Том I., Лейпциг, 1842 г.). В этом томе торжественные оды, воспевающие всевозможные события, чередуются с лирическими стихотворениями философского содержания. Непривычный слух еврея того времени был поражен этими мощными звуками рифмованной библейской речи, которая отличалась большим изяществом и гармонией, чем Мозаида Вессели, еврейский Клопшток. Его сочинения, отмеченные мыслью, а не чувством, в совершенстве соответствовали вкусу современного еврейского читателя, который всегда искал «интеллектуальности», даже когда речь шла о поэзии. Философская и нравоучительная лирика — характерная черта пера Лебенсона.

Общечеловеческая скорбь, общая для всех индивидуумов, волнует его глубже, чем национальная скорбь. Его единственное сочинение националистического характера, «Плач дочери Иуды», кажется странным образом не гармонирующим с сопровождающими его одами, воспевающими коронацию Николая I и тому подобные патриотические события, хотя «Плач» предваряется проницательным предисловием. примечание, видимо предназначенное для цензора, о том, что поэма относится к средневековью. Во всяком случае, главную заслугу «Песен на священном языке» следует искать не в их поэзии, а скорее в их стиле, ибо именно этот стиль стал основой новоеврейской поэтической речи, все более и более совершенствуемой. больше поэтами последующих поколений.

Гинзбург и Лебензон были центральными столпами круга Виленских Маскилим, в который также входили люди типа Самуэля Йозефа Фюнна, историка Маттафия Страшуна, талмудиста, цензора Тугендхольда, библиографа Беньякоба, Н. Розенталя, в Словом, «радикалы» той эпохи, ибо само стремление к восстановлению библейского иврита и к элементарному светскому образованию рассматривалось как дерзкий радикализм.

Этот же кружок предпринял попытку создать научное периодическое издание по образцу подобных изданий в Галиции и Германии. В 1841 и 1843 годах вышло два номера журнала Pirhe. Цафон, «Цветы Севера», вышел в Вильно под редакцией Фюнна. Тома содержали научные и публицистические статьи, а также стихи, написанные слабыми литературными талантами, активно участвовавшими в возрождении еврейской литературы и образования в России, — все усилия не очень высокого качества. Но даже этим бедным оранжерейным цветам суждено было увядать северным холодом. Беспощадная российская цензура учуяла в непритязательном журнале Виленских Маскилим преступную попытку издать журнал на иврите. Для такого предприятия требовалась официальная лицензия центрального правительства в Санкт-Петербурге, а последнее не имело обыкновения выдавать лицензии для таких целей.

В Вильно, как и в Одессе, кружок местных маскилим составлял опору апостола просвещения Лилиенталя в его борьбе с православными. В 1840 году, еще до приезда Лилиенталя, когда первое известие о планах Уварова дошло до города Вильно, местные маскилимы откликнулись на призыв правительства циркулярным письмом, в котором подчеркивались следующие четыре кардинальные реформы: 1. Преобразование раввината путем создания раввинских семинарий, назначения выпускников немецких университетов раввинами и формирования консисторий по западноевропейскому образцу.

2. Реформа школьного образования путем открытия светских школ по образцу Одессы и Риги и подготовки новых учителей из числа маскилимов.

3. Борьба с извергами мракобесия, которые душит всякое стремление к народному просвещению.

4. Улучшение экономической жизни евреев путем усиления сельскохозяйственной колонизации, создания технических и художественно-ремесленных школ и тому подобных мероприятий.

Спустя несколько лет авторы этого циркуляра имели основания разделять разочарование Лилиенталя «благожелательными намерениями» правительства. Однако этого было недостаточно, чтобы искоренить первородный грех Хаскалы: ее постоянную готовность опереться на «просвещенный абсолютизм». Деспотизм ортодоксов и нетерпимость непросвещенных масс заставили горстку маскалим отступить против тех, кто в глазах еврейского населения был источником его горя и слез. В этом несоответствии была глубокая трагедия.

Культурное движение в России второй четверти XIX века соответствует по своему составу ранней стадии мендельсоновского просвещения в Германии, периоду Меассефима. Но между ними были и существенные различия. Начало немецкого просвещения сопровождалось сильным уклоном в сторону ассимиляции, что привело к исключению национального языка из литературы. В России начальный период Хаскалы не был отмечен внезапными социальными и культурными потрясениями.

Наоборот, она заложила основы национального литературного возрождения, которому в последующий период суждено было стать важным социальным фактором.

5. ЕВРЕИ И РУССКИЙ НАРОД

Что касается русского народа, то по-прежнему непроницаемая стена отделяла его от еврейского населения. Жителям двух русских столиц и внутренних районов империи черта оседлости казалась такой же далекой, как Китай, а у русских, живущих в черте оседлости, — искры былых исторических пожаров, вековые предрассудки и непросвещенные представления о минувшие дни еще мерцали под пеплом. Невежество одних и порочные предрассудки других не могли очень хорошо проявиться в периодической литературе по той простой причине, что в дореформенной России, задушенной рукой цензуры, ее не было.

Только в русской художественной литературе можно было увидеть движущуюся тень еврея. В воображении великого русского поэта Пушкина эта тень колебалась между «презираемым евреем» улицы (в «Черной шали»,

1820) и фигура почтенного «старца, читающего Библию под покровом ночи» (в «Начале романа», 1832). С другой стороны, в гоголевском «Тарасе Бульбе «(1835-1842) еврей носит отчетливо выраженные черты бесчеловечного изверга. В начертании безобразной фигуры «Жида Янкеля», корыстной, бездушной, подлой твари, Гоголь, потомок гайдамаков, дал волю своей унаследованной ненависти к еврею, жертве Хмельницкого и гайдамаки. В этих мрачных исторических трагедиях, в образах еврейских мучеников старой Украины Гоголь различает только «жалких, охваченных ужасом существ». Таким образом, один из главных основоположников русской художественной литературы поставил в самом ее центре отталкивающее пугало еврея, мерзость запустения, которое влило яд ненависти в сердца русских читателей и определило до известной степени литературные типы романов. более поздние писатели.

На задворках русской литературы, которая тогда больше всего покровительствовала читающей публике, литературный клеветник Фаддей Булгарин в своем романе «Иван Выжигин «(1829) обрисовал тип литовского еврея по фамилии Мовша (Моисей), который предстает как воплощение всех смертных грехов. Произведение бездарного и испорченного пера, роман Булгарина вскоре был забыт. Тем не менее, она внесла свою лепту во внушение ненависти к евреям в умах русских людей.

ГЛАВА XVII ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ НИКОЛАЯ I.

1. «АССОРТИМЕНТ» ЕВРЕЕВ

Начало «Второй эмансипации» 1848 г. в Западной Европе совпало с последней фазой эпохи угнетения в России.

Эта фаза, представляющая собой последние семь лет дореформенной России, была темным пятном в жизни страны в целом, вдвойне темным в жизни евреев. Власть абсолютизма, изгнанная мартовской революцией с европейского Запада, с усилившейся яростью утвердилась в стране Севера, заслужившей к тому времени незавидную репутацию «жандарма Европы». Отброшенный к своему последнему оплоту, абсолютизм сосредоточил свою энергию на подавлении всякого рода революционных движений. За неимением такого движения в самой России эта энергия прорвала линию границы и нашла выход в карательной экспедиции, посланной для поддержки австрийцев в усмирении мятежной Венгрии. Торжественные пароли политической свободы, раздававшиеся по ту сторону западной границы, только усилили реакционную ярость по эту сторону.

Так как наказать действие было невозможно, ибо под бдительным оком грозного «Третьего отдела» революционные усилия были делом невозможным, — слово и мысль подлежали наказанию.

Цензура бунтовала в покоренной литературе России, вырывая с корнем все, что не укладывалось в рамки чиновничьего мышления. В тихие уголки русской интеллигенции, отважившейся, покидая свои дома, мечтать о лучшем политическом и общественном порядке, вторглись политические сыщики, похищавшие оттуда многочисленные жертвы для эшафота, галер и воинской повинности. Таковы были ухищрения последних лет дореформенной России, чтобы скрепить старый порядок вещей в стране чиновничества и крепостничества, в той России, которую поэт Хомяков, хотя и патриот и славянофил, заклеймил так:

Но вся тяжесть «рабского ига» и «черноты лжи», которыми была отмечена дореформенная Россия, легла на плечи самой несчастной части русских подданных — евреев.

Трагический мрак конца николаевского царствования находит в еврейских летописях единственную параллель в начале того же царствования. Мнимые «реформы», предложенные в промежутке, в начале 40-х годов, не обманули народного чутья. Евреи оседлости видели не только руку, протянувшую хартию просвещения, но и другую руку, спрятавшую камень в виде новых жестоких ограничений. Вскоре правительство сбросило маску просвещения и приступило к реализации своей резервной программы — «исправления» евреев полицейскими методами.

Следует помнить, что главным пунктом этой программы был «разбор евреев», т. е. выделение из их среды всех лиц без определенного имущественного положения или без определенных занятий с целью судебного преследования их как криминальные члены общества. Еще в 1846 году правительство предупреждало евреев о готовящейся «кровавой операции над целым классом», против которой напрасно протестовал генерал-губернатор Воронцов. Всем евреям было приказано в кратчайшие сроки зарегистрироваться среди закрепленных за ними гильдий и поместий, «с тем пониманием, что в случае неудачи этой меры правительство само произведет сортировку», а именно: «оно отделит евреев, не занятых производительным трудом, и подвергнет их, как обременительных для общества, различным ограничениям». Угроза не оправдалась, ибо было слишком много ожидать, что целая половина еврейского населения, обреченного гражданской инвалидностью и общими экономическими условиями на жизнь в нужде и нужде, сможет одним махом получить необходимое «имущественное положение» или «определенные занятия».

Соответственно, 23 ноября 1851 г. царь утвердил «Временные правила о расселении евреев». Все евреи делились на пять категорий: купцы, земледельцы, ремесленники, оседлые бюргеры и неоседлые бюргеры. Первые три категории должны были состоять из тех, кто состоял в соответствующих гильдиях и сословиях. «Оседлыми бюргерами» должны были стать те, кто занимался «бюргерской торговлей» с лицензиями на ведение бизнеса, а также духовенство и ученый класс. Оставшаяся огромная масса пролетариата была отнесена к разряду «неоседлых бюргеров», подлежавших усиленной воинской повинности и более жестким правовым ограничениям по сравнению с первыми четырьмя допускаемыми классами евреев. Этот несчастный пролетариат, либо без работы, либо лишь изредка на работе, должен был нести двойную меру угнетения и преследования и должен был быть заклеймен как презираемый изгой.

К 1 апреля 1852 г. евреи, принадлежащие к четырем допустимым категориям, должны были предъявить местным властям свои свидетельства о зачислении. Тех, кто этого не сделал, следовало отнести к пятой категории, к криминальному сословию «неустроенных бюргеров».

В отведенный им короткий срок евреи оказались не в состоянии получить необходимые документы, и, благодаря представлениям генерал-губернаторов западных правительств, срок был продлен до осени 1852 г., но и тогда «ассортимент «еще не было выполнено. Правительство было полностью готово к принятию ряда драконовских законов против «тунеядцев», включая полицейский надзор и принудительные работы. Но, занимаясь этими благотворительными проектами, законодатели были ошеломлены Крымской войной, которая с ее катастрофическими последствиями для России отвлекла их внимание от войны с евреями. Тем не менее в течение ряда лет закон о «сортировке», или «разрядке», как его популярно называли евреи, висел, как дамоклов меч, над головами сотен тысяч евреев, и тревога страдающие массы изливались в грустных народных частушках:

2. ОБЯЗАТЕЛЬНАЯ АССИМИЛЯЦИЯ

Что же касается мер принудительной ассимиляции, давно предвозвещенных правительством, таких как замена традиционной еврейской одежды русским или немецким фасоном, длинные пальто мужчин, то они не оказали никакого влияния на еврейскую жизнь, а лишь вызвало недоумение и недоумение. Краткий имперский указ, изданный 1 мая 1850 г., запрещал «по всей (Империи) использование особой еврейской формы одежды, начиная с 1 января 1851 г.», хотя генерал-губернаторам было дано право разрешать престарелым евреям. изнашивать свою старую одежду при уплате определенного налога. Запрет распространялся на ушные замки, или peies, мужчин.

Через год, в апреле 1851 г., правительство сделало еще один шаг вперед и приступило к вопросу о женской одежде. «Его Императорскому Величеству было милостиво повелеть запретить еврейским женщинам брить голову при вступлении в брак».^[90] В октябре 1852 г. этот указ был дополнен положением о том, что замужняя еврейка, виновная в бритье головы, подлежит штрафу в размере пяти рублей (2,50 доллара), а раввин, подстрекавший к этому преступлению, должен быть привлечен к ответственности. Так как ни евреи, ни иудейки не желали подчиняться имперским приказам, первые по привычке, вторые из религиозных соображений, то провинциальные власти начали регулярную войну против этих «бунтовщиков».

И генерал-губернаторы, и подчиненные им губернаторы проявляли в этом направлении необычайный энтузиазм. Чиновники с величайшим усердием выслеживали не только женщин-преступниц, но и их сообщников — раввинов, присутствовавших на свадебной церемонии, включая даже парикмахеров, призванных брить головы еврейским дамам. Еврейских женщин осматривали в полицейских участках, чтобы выяснить, носят ли они все еще собственные волосы под платками или париками. Часто борьба проявлялась в трагикомических и даже отталкивающих формах. В некоторых местах полиция приняла обычай насильно укорачивать плащи или укорачивать длинную одежду евреев.

Противостояние властям было особенно сильным в Царстве Польском, где рядовые хасиды были готовы принять мученическую смерть за любой еврейский обычай, каким бы устаревшим он ни был. Борьба затянулась надолго и дошла даже до следующего царствования, но победа осталась за бунтующими массами. Хотя в более поздний период, в результате общекультурных тенденций, традиционный еврейский костюм уступил место в некоторых слоях еврейства европейской форме одежды, это произошло не вопреки полицейским мерам, а вопреки им. Принудительная ассимиляция сейчас так же мало удавалась, как принудительная изоляция в Средние века. Средневековые правители навязали евреям особую форму одежды и «желтый значок», чтобы отделить их от христиан. Николай I применял насильственные средства, чтобы сделать евреев по стилю одежды похожими на христиан. Насилие, к которому прибегали в обоих случаях, хотя и различалось по форме, имело один и тот же мотив.

3. НОВЫЕ ПРИЗНАТЕЛЬНЫЕ УЖАСЫ

Была еще одна область, в которой сжимающая и давящая власть царизма могла в полной мере применить свою разрушительную энергию. Мы имеем в виду призыв в армию. Это подлинное создание имперского мозга становилось все более невыносимым, служив в еврейской жизни карательно-исправительным учреждением, с его «захватом» старых и молодых, его инквизиционным режимом кантонистов, его депортацией на четверть века и дольше. в дальние регионы. Даже русские крестьяне ужасались при мысли о николаевской воинской повинности, которая в воспоминаниях живописцев того времени изображается как пожизненная ссылка, и часто уклонялись от воинской повинности, убегая от помещиков и скрываясь. в лесах. Насколько страшнее должна была быть воинская повинность для еврея, чья семья лишилась и молодого отца, и нежного сына. Не оставалось неиспользованных средств, чтобы уклониться от этого чудовищного обязательства. В отчетах губернаторов говорится о «неизмеримых трудностях проведения воинской повинности среди евреев».

Если не считать бесчисленных случаев членовредительства, — цитируя слова одного из этих отчетов, составленного в 1850 г., — исчезновение всех без исключения трудоспособных евреев стало настолько повсеместным, что в некоторых общинах, кроме непригодных к призыв на военную службу по возрасту или физическим недостаткам, при призыве на военную службу не может быть найдено ни одного лица, которое могло бы быть призвано в армию. Некоторые бегут за границу, а другие прячутся в соседних правительствах.

На тех, кто скрывался, охотились, как на диких зверей. Их жизнь, как свидетельствует современник, была хуже, чем у галерных рабов, ибо малейшая неосмотрительность приводила к их гибели. Многие прибегали к членовредительству, чтобы сделать себя непригодными для военной службы. Они отрубали себе пальцы на руках или ногах, портили зрение и наносили всевозможные увечья, чтобы уклониться от военной службы, которая фактически была каторгой. «Самая мягкосердечная мать, — по выражению современника, — подставила бы палец своего любимого сына под кухонный нож доморощенного хирурга-шарлатана».

Это уклонение привело к огромному дефициту, который сильно ударил по еврейским общинам, поскольку последние несли коллективную ответственность за поставку полной квоты новобранцев. Сообщения о неудовлетворительных результатах призыва среди евреев привели в ярость петербургское правительство. Упорное нежелание людей разлучаться чуть ли не на всю жизнь с близкими и дорогими им людьми или видеть своих малышей уносимыми в раннюю могилу или в купель для крещения, расценивалось как проявление преступного своеволия. Соответственно, прежние меры «пресечения» и «обуздания» этого своеволия были усовершенствованы новыми. В декабре 1850 года царь приказал, чтобы за каждого пропавшего еврея-рекрута в данной общине трое мужчин не моложе двадцати лет из той же общины и еще один рекрут за каждые две тысячи рублей (1000 долларов) недоимки по налогам. услуга. Через год были изданы следующие зверские меры с целью «прекратить укрывательство евреев от военной службы»: беглецы должны были быть схвачены, высечены и призваны в армию сверх положенной нормы рекрутов. Общины, в которых они были спрятаны, должны были быть оштрафованы. Вместо него брали родственников рекрута, не явившегося вовремя, даже если эти родственники оказывались главами семейств. Официальные представители общин в равной степени подлежали отправке в армию, если их признавали виновными в какой-либо неточности при проведении призыва.

После обнародования этих законов в еврейских общинах начался террор. Кагальские старейшины — следует помнить, что они продолжали существовать после упразднения кагалов, выступая фискальными агентами правительства — теперь столкнулись с ужасной альтернативой: стать, по словам современника,, «либо убийцы мучеников», т. е. либо любого юношу и мальчика брать в плен и посылать в армию без разбора, либо самим надевать серую форму и зачисляться на военную службу в качестве «штрафных» рекрутов.

В результате в черте оседлости началась жестокая охота на людей. Взрослые были схвачены и, несмотря на то, что они были единственной опорой своих семей, были взяты в плен, а восьмилетние дети были схвачены и представлены вербовочным органам как достигшие обязательного двенадцатилетнего возраста. Но, несмотря на всю эту охоту, многие общины не могли обеспечить свою норму воинов, а количество «штрафных» рекрутов из числа кагалских старейшин было весьма значительным.

Плач и стоны раздавались в окрестностях призывных пунктов в еврейских городках, где родители и родственники прощались со своими близкими, обреченными на вечную казарменную жизнь. И все же ярость правительства не была удовлетворена. В 1853 г. были изданы новые «временные правила» «в порядке эксперимента», по которым не только общинам, но и отдельным евреям предоставлялось право предлагать в качестве замены любого собрата-еврея из другого города, чем его собственный, пойманного без регистрации. заграничный пасспорт. Любой еврей, случайно отлучившийся от своего места жительства без паспорта, мог быть схвачен и призван на службу вместо обычного рекрута из семьи похитителя. «Пленного» независимо от возраста делали солдатом, а похитителю давали расписку на одного рекрута.

Началась новая жестокая охота. Официальные «похитители», нанятые кагалами, больше не были единственными, кто охотился за живой добычей. Теперь в погоне принялись все частные лица, желавшие найти замену члену своей семьи или просто желавшие заработать копейки, продав свою вербовочную квитанцию. Появились полчища еврейских бандитов, которые заполонили дороги и постоялые дворы, хитростью или силой заставляли путешественников расставаться с паспортами, а затем волокли их на призывные пункты в качестве «пленников» для отправки в армию. Никогда прежде еврейские массы, поддавшись давлению сверху, не опускались до такой глубины деградации. Еврей стал добычей для своего собрата-еврея.

Евреи боялись отойти на дюйм от своих родных городов. Каждый прохожий подозревался в том, что он похититель или бандит. Рекрутская инквизиция Николая наложила на евреев крайнюю меру мученичества. Он натравливал еврея на еврея, призывал «войну всех против всех», сбрасывал истязаемых и мучителей в одну кучу и запятнал еврейскую душу.

Все это происходило во время Крымской войны. Русская армия, на алтарь которой в течение тридцати лет было принесено столько человеческих жертв, шла спасать «честь России», поистине, спасать старый режим. Эскадра за эскадрильей выходили из внутренних уголков России и шли к полям сражений Юга, шли на бойню, в жерла пушек англичан и французов, умевших побеждать без уголовных повинностей и без пыток. кантонисты нежного возраста. «Жандарм Европы», вооруженный до зубов и презрительно грозивший «добить врага солдатскими фуражками», не мог устоять против армии «гнилого Запада». Сотни тысяч русских воинов пали под стенами Севастополя, на Инкерманских высотах. Тысячи солдат-евреев были погребены среди них в «братских могилах». Евреи, порабощенные дореформенной Россией, умирали за отечество, обращавшееся с ними как с изгоями, свалившее на них чудовищную рекрутскую повинность, беспримерные институты кантонистов, рекрутов и «пленников». Однако вскоре выяснилось, что павшие под стенами Севастополя скрепили своей смертью не честь, а бесчестье старого режима крови и железа. Под гниющим трупом отжившей государственности, построенной на крепостном праве и поддерживаемой солдатами и полицией, зашевелился росток новой, лучшей России.

4. СУД САРАТОВСКОГО РИТУАЛЬНОГО УБИЙСТВА

Не хватало еще одной детали, чтобы завершить мрачную картину и выявить полную симметрию между концом николаевского царствования и его зловещим началом: средневекового суда над ритуальным убийством по образцу Велижского дела. И суд такого рода не преминул прийти. В декабре 1852 г. и в январе 1853 г. в городе Саратове, в центральной России, пропали два русских мальчика из низших сословий.

Их тела были найдены через два-три месяца в Волге, покрытые ранами и со следами обрезания. Последнее обстоятельство навело коронеров на мысль, что преступление было совершено евреями. В Саратове, городе, расположенном за чертой оседлости, находилось в то время небольшое еврейское поселение, состоявшее из примерно сорока солдат местного гарнизона и нескольких гражданских еврейских торговцев и ремесленников, живших милостью полиции в запретном волжском городке. Было также несколько новообращенных.

К этому населенному пункту были прикованы зоркие взоры коронеров. Чиновник по фамилии Дурново, присланный из Петербурга.

В Петербурге, чтобы взяться за дело, тотчас же стал направлять следствие в русло дела о ритуальном убийстве. Излишне говорить, что вскоре были найдены вещественные свидетели из среды невежественного или криминального сословия, находившиеся под гипнотическим влиянием мифа о ритуальном убийстве. Осужденный за бродяжничество рядовой Богданов и пьяный губернаторский чиновник по фамилии Крюгер показали, что они присутствовали в то время, когда евреи выдавливали кровь из тел убитых мальчиков. Они также поименно назвали главных виновных в убийстве: «специалиста по обрезанию» в местной еврейской слободе солдата Шлифермана и скорняка Янкеля Юшкевичера, набожного еврея. Инкриминируемые евреи были брошены в тюрьму, но, несмотря на мучительные перекрестные допросы, они и другие подсудимые с негодованием отрицали не только свое соучастие в убийстве, но и обвинение в ритуальном убийстве в целом.

Следствие становилось все более и более запутанным, вовлекая в свои сети постоянно растущее число лиц, пока в июле 1854 г. приказом Николая I не была назначена особая «Судебная комиссия» с целью раскрытия не только конкретного совершенного преступления в Саратове, но и «исследования догматов религиозного фанатизма евреев». Последняя задача, носившая теоретический характер, была возложена в 1855 г. на особую комиссию под эгидой Министерства внутренних дел. Среди теологов и гебраистов, входивших в состав этой Комиссии, был также крещеный профессор Даниэль Чволсон, научно опровергший ритуальную легенду. В 1856 г., после затяжного двухлетнего расследования, судебная комиссия, не найдя улик против обвиняемых, постановила отпустить их на свободу, но «оставить под сильным подозрением».

Тем временем Александр II. взошел на царский престол, и рассвет русского возрождения начал рассеивать кошмары минувшей эпохи. Однако так глубоко укоренились старые предрассудки во многих бюрократических умах, что, когда вывод, к которому пришла судебная комиссия, был представлен сенату, голоса разделились. Дело было передано в Государственный совет, и там высшие сановники сумели добиться компромисса между своими средневековыми предрассудками и невольными уступками духу времени. Они отказывались вступать в дискуссию о «нерешенном до сих пор вопросе об употреблении евреями христианской крови», но «без колебаний признавали наличие самого преступления», совершенного в Саратове, — и это несмотря на тот факт, что единственным основанием, на котором преступление было приписано предполагаемым фанатичным действиям и возложено на дверь евреев, были следы обрезания на мертвых телах.

Не обращая внимания на это внутреннее противоречие и отложив в сторону весомые возражения либерального министра юстиции Замятина, Государственный совет вынес обвинительный приговор в отношении подвергнутых импичменту евреев, солдата Шлифермана и двух Юшкевичей, старшего и младшего, приговорив их к каторжным работам.

Приговор был подтвержден Александром II. в мае 1860 г. Представители петербургской общины, барон Йозеф Гюнцбург и другие, ходатайствовали перед царем об отсрочке приговора до вынесения учеными экспертной комиссией решения о совместимости ритуального убийства с учением иудаизм. Но председатель Государственного совета граф Орлов представил дело царю в ином свете, утверждая, что все, чего евреи хотели в своей петиции, это «отсрочить на неопределенное время решение дела, в котором их участвуют единоверцы». Поэтому он настаивал на немедленном исполнении приговора, и царь уступил.

После восьми долгих лет лишения свободы, в течение которых двое евреев, подвергшихся импичменту, покончили жизнь самоубийством, главные «преступники» оказались физическими развалинами и больше не могли выполнять свою каторгу. Невинно страдалец, старый Юшкевичер, томился в тюрьме еще семь лет и был окончательно освобожден в 1867 г. по приказу Александра II, о котором ходатайствовал Адольф Кремье, президент Альянса израильских Universelle, чтобы простить несчастного человека. Так наследие темного прошлого выпирало во все возрастающей светлости новой России, переживавшей в начале 60-х годов эпоху «Великих реформ».

ГЛАВА XVIII ЭПОХА РЕФОРМ ПРИ АЛЕКСАНДРЕ II.

1. ОТМЕНА ПРИЗЫВА НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ

Когда после Крымской войны, обнажившей гнилость старых порядков, воздух России пронесся свежим потоком воздуха, когда осуществлялись освобождение крестьянства и другие великие реформы, еврейский вопрос тоже была поставлена в авангарде этих реформ. Ибо, покончив с институтом крепостного права, государство было последовательно обязано освободить свои три миллиона еврейских крепостных, которые были безжалостно угнетены и преследуемы при старом режиме.

К сожалению, еврейский вопрос, который был ничем иным, как вопросом о равном гражданстве евреев, не был поставлен в русло великих реформ, а был отодвинут на задний план и решен фрагментарно — в рассрочку, как были — и в узко ограниченных пределах. Как и все другие официально инспирированные реформы того периода, протекавшие до определенного момента и останавливавшиеся перед запретной зоной конституционных и политических свобод, так и решение еврейского вопроса не было допущено за пограничную черту. Ибо пересечение этой черты сделало бы весь вопрос недействительным из-за простого признания равенства всех граждан. Возрожденная Россия Александра II, упорно отказывавшаяся от политической свободы и гражданского равноправия, могла избрать только путь полумер. Тем не менее переход от дореформенного порядка вещей к новому означал коренной перелом как в жизни России вообще, так и в еврейской жизни в частности. Это произошло не потому, что новые условия были совершенны, а потому, что старые были так невыразимо уродливы и невыносимы, и одно только ослабление цепей рабства приветствовалось как залог полного освобождения.

Гораздо более острым, чем в политической жизни России, был кризис в ее общественной жизни. Пока еще дул леденящий ветер с зимних высот русского чиновничества, пока суровая цензура еще сковывала полет печатного слова, высвободившаяся социальная энергия вихрилась и вихрилась во всех слоях русского общества, подчас разрывая оковы сдержанность полиции. Порывы молодой России далеко опережали медленный ход инспирированных сверху реформ.

Он проложил путь к политической свободе, давно пройденный Западом Европы и оказавшийся в России извилистым и тернистым.

Фаза еврейской жизни, о которой прежде всего думало правительство Александра II, была воинская повинность. Перед окончанием Крымской войны Комитет по еврейским деламобратил внимание царя на необходимость изменения метода призыва евреев с его дьявольскими ухищрениями захвата несовершеннолетних кантонистов и вербовки «штрафных» и «пленных» новобранцев. Тем не менее устранение этого вопиющего зла было отложено на год, до обнародования Коронационного манифеста от 26 августа 1856 г., когда оно было даровано как акт благодати.

Руководствуясь желанием, — говорится в «Манифесте», — облегчить евреям исполнение воинской повинности и предотвратить связанные с этим неудобства, повелеваем следующее: как и из числа других сословий, прежде всего из числа неоседлых и не занятых производительным трудом. Только при отсутствии среди них трудоспособных мужчин недостача должна восполняться из числа евреев, которые по причине их занятия производительным трудом признаются полезными.

2. Отменить набор рекрутов из других сословий и несовершеннолетних.

3. В отношении восполнения недостатка рекрутов применить общие законы и отменить взыскание рекрутов с еврейских общин в качестве наказания за недоимки.

4. Временные правила, введенные в порядке эксперимента в 1853 году, предоставляющие еврейским общинам и отдельным евреям право представлять в качестве рекрутов вместо себя единоверцев, схваченных без паспортов, отменять.

Отмена ювенальной воинской повинности последовала автоматически за отменой, в силу того же коронационного манифеста, общероссийского института «кантонистов «и «солдатских детей», которых теперь предписывалось возвращать родителям и родственникам. Только в случае с евреями прилагалось указание о том, что еврейским детям, принявшим христианство во время военной службы, не разрешается возвращаться к своим родителям и родственникам, если последние остаются в своей старой вере, и должны размещаться исключительно в христианских семьях.

Коронационный манифест 1856 года знаменует собой окончание вербовочной инквизиции, которая длилась почти тридцать лет, добавляя уникальную страницу в анналы еврейского мученичества. По крайней мере, в вопросе воинской повинности евреям были в известной мере предоставлены равные права.

На них распространялось действие общего устава о воинской повинности с некоторыми ограничениями, оставшимися в наследство от прошлого. Старый план «сортировки евреев» нашел отражение в пункте «Манифеста», предусматривавшем усиление призыва из числа «неустроенных и не занятых производительным трудом», т. е. массы пролетариата, в отличие от более или менее обеспеченные классы. Не было исправлено и старое историческое преступление: еврейским кантонистам, насильно обращенным в греко-православную веру, не было позволено вернуться к своим соплеменникам. Как и прежде, крещение оставалось непременным условием продвижения еврейского солдата, и только в 1861 году было дано разрешение произвести рядового еврея в чин сержанта за общие заслуги без особых отличий на поле боя, которые были ранее требовалось. Выше этого ранга ни один еврей не мог надеяться подняться.

2. «ГОМЕОПАТИЧЕСКАЯ» ЭМАНСИПАЦИЯ И ПОЛИТИКА «СЛИЯНИЯ»

Вслед за снятием «черного пятна» воинской повинности встал вопрос об облегчении «ига рабства», того тяжелого бремени бесправия, которое так тяжело тяготило изгоев оседлости евреев. Уже в марте 1856 г. граф Киселев, полулиберальный чиновник, бывший председатель «Еврейского комитета», назначенного в 1840 г. и состоявшего из глав различных министерств, представил докладную записку Александру II. в котором он воспользовался случаем указать, что «достижению цели, указанной в Высочайшем указе 1840 г., цели слияния евреев с общим населением, мешают различные временно введенные ограничения, которые, взятые в совокупности с общими законами, содержат противоречия и порождают путаницу».

Результатом стал императорский указ от 31 марта 1856 г. «пересмотреть все существующие правила, касающиеся евреев, с тем, чтобы привести их в соответствие с общей политикой слияния этого народа с коренными жителями, что касается морального статуса евреев». Евреи могут сделать это возможным». Тем же министрам, которые принимали участие в работе Еврейского комитета, было поручено составить план изменения законов, касающихся евреев, и представить свои предложения царю.

Таким образом, начало нового царствования было отмечено характерным лозунгом: слияние евреев с русским народом, чему должно способствовать облегчение их правового положения. Путь, ведущий к этому «слиянию», был, по мнению российского чиновничества, прегражден историческим единством еврейской нации, единством, которое в правительственной фразеологии именовалось «еврейским сепаратизмом» и интерпретировалось как следствие неполноценного «морального статуса». «из евреев. В то же время подразумевалось, что евреям с более высокими «нравами», т. е. проявившим склонность к русификации, могут быть предоставлены особые юридические преимущества перед их ретроградными единоверцами.

С этого момента бюрократические круги Петербурга стали одержимы идеей выделения из еврейского населения особых групп, отличающихся материальным или образовательным цензом, с целью наделения их определенными правами и привилегиями. Это была старая монета — представление Николая о «ассортименте» евреев — с оттиском новой легенды. Прежде предполагалось наказать «бесполезных» или «неустроенных бюргеров», усилив их бесправие; теперь этот план сменился политикой вознаграждения «полезных» элементов за счет расширения их прав или уменьшения их бесправия. Неугодный принцип, на котором основывалась вся эта система, деление народа на категории избранных и отверженных, остался в полной силе. Разница была только в степени: угроза юридических ограничений для непокорных подменялась обещаниями юридических послаблений для послушных.

Небольшая группа влиятельных еврейских купцов в Санкт-Петербурге, состоявшая в близких отношениях с высшими официальными кругами, поставщик и банкир барон Йозель Йозель Гюнцбург и другие, жадно ухватилась за эту идею, которая предлагала честно осыпать привилегиями благополучные классы. В июне 1856 г. эта группа обратилась с прошением к Александру II, жалуясь на увечья, столь тяжело тяготевшие над всеми евреями, «от ремесленника до купца первой гильдии, от рядового до магистра художеств, и заставляла их до уровня деградировавшего, подозреваемого, нетерпимого племени». В то же время они заверили царя, что, если правительство будет оказывать известное поощрение евреям, то последние охотно пойдут ему навстречу и помогут в осуществлении его политики по сближению евреев с коренными жителями. и повернуть их в сторону производительного труда.

Были ли — заявляют просители — новое поколение, воспитанное в духе и под контролем правительства, были ли высшим торговым классом, который в течение многих лет распространял жизнь, деятельность и богатство в стране, были ли добросовестным ремесленникам, зарабатывающим свой хлеб в поте лица своего, получить от правительства, в знак отличия, большие права, чем те, которые ничего не сделали, чтобы засвидетельствовать свою благонамеренность, полезность и трудолюбие, то весь еврейский народ, видя, что эти немногие привилегированные являются объектом праведности и благосклонности правительства и образцом того, чем оно желает видеть евреев, с радостью поспешит к достижению цели, намеченной правительством. Наша нынешняя просьба, таким образом, состоит в том, чтобы наш милостивый государь мог одарить нас своей добротой и, отделив зерно от плевел, соблаговолил предоставить несколько умеренных привилегий наиболее образованным из нас, а именно:

1. «Равноправие с прочими (русскими) подданными или с евреями-караимами на образованных и достойных евреев, имеющих звание Почетных граждан, на купцов, состоявших в течение ряда лет при первом или втором цеховым и отличающимся деловой честностью, солдатам, безукоризненно прослужившим в армии».

2. Право проживания вне черты оседлости «лучшим из ремесленников», имеющим похвальные грамоты профсоюзов. Привилегии, даруемые таким образом «лучшим из нас», помогут осуществить достижение правительства, «чтобы нивелировать резко выраженные черты, отличающие евреев от коренных русских, и чтобы евреи в своем образе мышления и актерское мастерство становится родственным последнему». Оказавшись вне своей уединенной «черты оседлости», евреи «успеют перенять от настоящих русских похвальные качества, которыми они отличаются, и стремление к культуре и полезному труду станет всеобщим».

Петиция отражает унизительное отношение людей, стоявших на границе между рабством и свободой, склад ума которых сформировался под режимом гнета и произвола. Указывая на пример Запада, где дарование равных прав способствовало успеху еврейской ассимиляции, петербургские просители не осмелились даже потребовать равных прав в качестве платы за ассимиляцию и заявляли, быть может, из дипломатических соображений, довольствоваться жалкими крошками прав и привилегий для «лучших из нас». Они не поняли подлости своего предложения разделить нацию на лучшую и худшую, на достойную человеческого существования и недостойную его.

3. ПРОДЛЕНИЕ ПРАВА НА ПРОЖИВАНИЕ

После некоторых колебаний правительство решило принять метод «отбора» лучших. Намерение властей состояло в том, чтобы применить постепенное ослабление еврейского бесправия не к группам ограничений, а к группам лиц. Правительство приступило к схеме отмены или смягчения некоторых ограничений не для всего еврейского населения, а лишь для нескольких «полезных» его слоев. От остальных выделялись три таких секции: купцы первой гильдии, выпускники университетов и объединенные ремесленники.

Активную деятельность в этот период (1856-1863 гг.) проявлял возрожденный «Комитет по улучшению положения евреев». Целых два года (1857-1859) вопрос о предоставлении права постоянного проживания во внутренних правительствах купцам первой гильдии занимал внимание этого Комитета и Государственного совета.

Первоначально Комитет предлагал ограничить эту привилегию, наложив ряд чрезвычайно обременительных условий. Таким образом, от купцов, намеревавшихся поселиться в глубине России, требовалось, чтобы они принадлежали к первой гильдии в пределах черты оседлости за десять лет до этого, и им разрешалось покидать черту только после получения в каждом случае разрешения от Министры внутренних дел и финансов.

Но Государственный совет установил, что, ограниченная таким образом, эта привилегия будет приносить пользу лишь ничтожной части еврейского купеческого сословия — всего в черте оседлости было сто восемь еврейских купцов первой гильдии — и, следовательно, считалась необходимо снизить требования к заселению в интерьере.

Долгая череда заседаний этого августейшего органа была посвящена трудной проблеме, как привлечь крупные еврейские капиталы в центральные правительства и в то же время оградить последние от чрезмерного притока евреев, которые, ради того, чтобы там поселиться, записался бы в первую гильдию и под видом родственников привел бы с собой, как выразился один из членов Совета, «все колено Израилево». После продолжительных обсуждений была принята резолюция, суть которой заключалась в следующем:

Еврейским купцам, принадлежавшим к первой гильдии не менее чем за два года до издания настоящего закона, разрешается постоянно поселяться во внутренних уездах в сопровождении своих семей и ограниченного числа слуг и приказчиков. Этим купцам предоставляется право жить и торговать наравне с русскими купцами, с условием сохранения ими после заселения членства в первой гильдии, а также уплаты им соответствующих членских взносов не менее чем за десять лет, в противном случае они будут отправлены обратно в черту оседлости. Крупные еврейские купцы и банкиры из-за границы, «известные своим общественным положением», допускаются к торговле в России по особому разрешению, получаемому в каждом случае от министров внутренних дел и финансов.

Постановление Государственного совета было санкционировано царем 16 марта 1859 г. и таким образом стало законом.

Тем самым был открыт путь крупному еврейскому капиталу в две российские столицы и в табуированные внутренние районы. За появлением крупных капиталистов последовал приток их менее удачливых собратьев, которые, вытесненные материальной нуждой из черты оседлости, были вынуждены искать новые места жительства и в виде первого цехового налога в течение многих лет платили тяжелую дань их право на проживание и торговлю. Положение этих купцов предлагает множество точек соприкосновения со статусом «терпимых» еврейских купцов в Вене и Нижней Австрии до 1848 года.

Допустив терпимость к евреям с надлежащим финансовым положением, правительство продолжило распространять такое же обращение на лиц с образовательным цензом. Последний класс был предметом длительных дебатов в Еврейском комитете, а также в министерствах и в Государственном совете. Еще в 1857 г. министр народного просвещения Норов подал в Еврейский комитет докладную записку, в которой доказывал, что «религиозный фанатизм и предрассудки среди евреев» могут быть искоренены лишь путем побуждения еврейской молодежи к поступлению в общеобразовательные учреждения, «эта цель может быть достигнута только путем расширения их гражданских прав и предоставления им материальных преимуществ».

Соответственно, Норов предлагал предоставить право проживания на всей территории Российской империи выпускникам высших и средних учебных заведений. Те евреи, которые не должны были посещать школу, должны были быть ограничены в праве вступления в торговые гильдии. Еврейский комитет отказался ограничить права тех, кто не посещал общеобразовательные школы, и предложил вместо этого, в качестве приманки для евреев, избегающих светского образования, предоставлять особые привилегии при прохождении военной службы тем евреям, которые посещали гимназии или даже русским уездным училищам, или еврейским коронным училищам, точнее, предоставить им право откупиться от воинской повинности уплатой от ста до двухсот рублей (1859 г.). Но военное ведомство наложило вето на это предложение на том основании, что образование, таким образом, давало бы евреям привилегии, в которых было отказано даже христианам. Таким образом, от предложения, касающегося военных привилегий, отказались, а поощрение образования среди евреев свелось к расширению права на жительство.

В связи с этим в Еврейском комитете горячо обсуждался вопрос о том, следует ли предоставлять право проживания вне черты оседлости выпускникам высших и средних учебных заведений или только выпускникам высших учебных заведений. Министры внутренних дел и народного просвещения (Ланской и Ковалевский) выступали за прежнее, более либеральное толкование. Но большинство членов Комитета, действуя «в интересах поэтапной эмансипации», отвергло идею предоставления всеобщего права жительства выпускникам гимназий и лицеев и даже университетам и другим высшим учебным заведениям. обучения, за исключением тех, кто получил ученую степень, доктора, магистра или кандидата. С другой стороны, комитет был готов разрешить обладателям ученых степеней не только поселиться во внутренних районах, но и поступить на государственную службу. Таким образом, выпускник еврейского университета должен был представить научную работу или даже докторскую диссертацию для двух целей: для получения права проживания в какой-нибудь сибирской местности и для права служить государству. Особую «осмотрительность» Комитет рекомендовал в отношении врачей-евреев: врачу-еврею без степени доктора медицины запрещалось выходить за черту оседлости.

В таком виде вопрос был представлен в Государственный совет в 1861 г. Здесь мнения разделились поровну. Двадцать депутатов отстаивали необходимость «предоставления» права на жительство не только выпускникам университетов, но и гимназий, выдвигая аргумент, что даже в случае с евреем-гимназистом «по всей вероятности, можно предположить, что грубые суеверия и предрассудки, препятствующие объединению евреев с коренным населением Империи, будут если не полностью искоренены, то, по крайней мере, значительно ослаблены, и дальнейшее пребывание среди христиан будет способствовать окончательному истреблению этих зловещих предрассудки, стоящие на пути всякого нравственного совершенствования».

Таково было мнение «либеральной» половины Государственного совета.

Консервативная половина рассуждала иначе. Право на жительство заслуживают только те евреи, которые получили «образование, которое может служить залогом их отказа от заблуждений фанатизма». потеряют свою силу, «если бы всем евреям, посещавшим на короткое время гимназии в Западном и заниматься в более широких масштабах своей незаконной торговлей и другими вредными занятиями».

Следовательно, только евреи с «надежным образованием», т. е. выпускники высших учебных заведений, получившие ученую степень, должны быть допущены за границу черты оседлости.

Александр II. поддержал мнение консервативных членов Государственного совета. Закон, обнародованный 37 ноября 1861 г., гласит: евреи, имеющие удостоверения ученых степеней доктора медицины и хирургии, или доктора медицины, а также доктора, магистра или кандидата других университетских факультетов, принимаются в служить во всех государственных учреждениях, не ограничиваясь чертой, установленной для проживания евреев. Им также разрешено постоянно селиться во всех провинциях Империи для занятия торговлей и промышленностью.

Кроме того, в законе уточняется, что этим евреям, помимо членов их семей, разрешается иметь максимум «двух домашних слуг из числа единоверцев».

Промульгация этого закона привела к любопытному положению дел, явившемуся следствием подлинно русской гомеопатической системы эмансипации. Горстке евреев, получивших ученые степени в университетах, было позволено не только проживать в глубине империи, но и также допускались то здесь, то там на государственную службу в качестве гражданских и военных врачей. Тем не менее, в обоих этих правах было отказано всем другим лицам с таким же университетским образованием, «врачам и активным студентам», которые не получили ученых степеней. Однажды министр народного просвещения поставил перед Государственным советом следующую юридическую загадку: студент-еврей, обучаясь в университете российской столицы, пользуется там правом проживания.

Но когда он успешно окончит курс и получит обычный аттестат, без ученой степени, он лишается этого права и должен вернуться в черту оседлости.

Однако правительство в своем упорстве отказывалось идти на уступки, а когда оно было вынуждено идти на них, то делало это скорее в своих интересах, чем в интересах евреев. Из-за скудости врачебной помощи в армии и во внутренних делах указы 1865 и 1867 годов объявляли евреев-врачей, даже без звания доктора медицины, допущенными к медицинскому корпусу, а затем и к государственной службе во всех местах. империи, кроме столиц Санкт-Петербурга и Москвы.

Тем не менее, расширение простого права на жительство без приема на государственную службу долгое время оставалось зависимым от ученой степени. И только после двух десятков лет колебаний закон от 19 января 1879 г. предоставил право всеобщего проживания всем категориям лиц с высшим образованием, независимо от характера диплома, а также включая аптекарей, дантистов, фельдшеров, и акушерок.

Привилегии, дарованные крупным купцам и «титулованной» интеллигенции, касались лишь нескольких небольших групп еврейского населения.

Власти теперь обратили свое внимание на народную массу и, в соответствии со своими правилами политической гомеопатии, начали отбирать из нее горстку лиц для лучшего лечения. Вопрос о допуске еврейских ремесленников в глубь России давно занимал правительство. В 1856 г. министр внутренних дел Ланской вступил в официальную переписку по этому поводу с генерал-губернаторами и губернаторами западных губерний.

Большинство ответов были благосклонны к идее предоставления еврейским ремесленникам права универсального проживания. Из трех генерал-губернаторов, чье мнение было запрошено, виленский генерал-губернатор был единственным, кто считал, что теперешнее положение не нуждается в изменении. Его киевский коллега граф Васильчиков, напротив, считал разумной мерой передачу излишков евреев-ремесленников, запертых в пределах черты оседлости и доведенных до нищеты чрезмерной конкуренцией, во внутренние правительства, где ощущалась нехватка квалифицированной рабочей силы.

Удивительно либеральное заявление прозвучало от новороссийского генерал-губернатора графа Строганова. В мире русского чиновничества, исповедовавшего догму «градации» и «осторожности» в вопросе о еврейских правах, он был единственным, кто имел мужество возвысить голос за полную еврейскую эмансипацию. Он писал: «Существование в наше время ограничений в правах евреев по сравнению с христианским населением в какой бы то ни было форме не соответствует ни духу и тенденциям времени, ни политике правительства, направленной на объединение евреев с коренным населением Империи.

Поэтому граф пришел к выводу, что необходимо «разрешить евреям жить во всех местах Империи и заниматься без всяких ограничений и на равных условиях со всеми русскими подданными в таких ремеслах и промыслах, какие они сами изберут, сообразно с их привычки и способности». Едва ли нужно прибавлять, что дерзкий голос русского сановника, заговоривший в просветленном промежутке в манере, напоминающей цивилизованный Запад, не был услышан петербургскими бюрократами. Тем не менее, что касается конкретного вопроса о еврейских ремесленниках, положительные ответы должны были иметь решающее значение.

Однако бюрократическая нерасторопность сумела отсрочить решение на несколько лет. В 1863 году вопрос был возвращен в Еврейский комитет, незадолго до роспуска этого органа, который в течение четверти века производил все мыслимые эксперименты по «улучшению положения евреев». Оттуда дело было передано в Комитет министров и, наконец, в Государственный совет.

В министерском совете министр внутренних дел Валуев поддерживал идею предоставления права поселения за чертой оседлости еврейским ремесленникам и ремесленникам, в зависимости от определенных условий, «проявляя осторожность и стараясь предотвратить быстрое притока в среду население внутренних правительств элемента, до сих пор ему чуждого». В ответ барону Корфу, который выступал за допуск евреев-ремесленников за пределы черты оседлости не только с их семьями, но и с еврейской прислугой, Валуев утверждал, что эта привилегия «позволит еврейским бизнесменам всех мастей проживать во внутренних правительствах, под видом сотрудников своих единоверцев». «Евреи, — по словам Валуева, — постараются перевести свою деятельность в область, экономически более выгодную для них, и само собой разумеется, что они не преминут воспользоваться при первой удобной возможности эксплуатировать недоступные доселе места Империи. им.»

Государственный совет принял закон по формулировке Министерства внутренних дел, добавив необходимые меры предосторожности против вполне законных попыток еврейских бизнесменов «перенести свою деятельность в область, экономически более выгодную для них».

После девятилетней подготовки, 28 июня 1865 г., Александр II. наконец дал свое согласие на закон, разрешающий еврейским ремесленникам, механикам и винокурам, включая учеников, проживать по всей Империи.

Как в редакции закона, так и в его последующем применении привилегия была ограждена многочисленными гарантиями. Таким образом, ремесленник, желавший поселиться вне черты оседлости, должен был предъявить не только справку из своего профсоюза, свидетельствующую о его профессиональных способностях, но и справку из полиции о том, что он не находится под следствием. Через определенные промежутки времени он должен был получать паспорт в родном городе в черте оседлости, так как вне черты оседлости он имел статус временного жителя.

На новом месте жительства ему разрешалось торговать только изделиями собственного производства. Если он оказывался не у дел, его должны были отправить обратно в черту оседлости.

Открывая вентиль в удушающей оседлости, правительство позаботилось о том, чтобы искусственно сдерживаемая еврейская энергия не хлынула через него. Однако, так долго пролежав взаперти, евреи начали протискиваться через отверстие. Вслед за ремесленниками, которые в силу указанных ограничений закона или из-за отсутствия дорожных расходов эмигрировали в сравнительно небольшом количестве, они следовали за торговым пролетариатом, используя преступную маскировку ремесленников, чтобы перевести свои энергии в «область, экономически более благоприятную для них». Положение этих людей было трагическим. Фиктивные ремесленники становились данниками местной полиции, всецело завися от ее благосклонности или неблагосклонности. За обнаружением таких «преступников» за чертой оседлости следовало их изгнание и конфискация их товаров.

На самом деле российское правительство сделало все, что было в его силах, чтобы остановить приток евреев вглубь страны. Лишь с величайшей неохотой он расширил круг «привилегированных» еврейских групп.

Сам царь, страдавший старой московской традицией, часто накладывал вето на предложения расширить территорию еврейского проживания. Яркую иллюстрацию такого отношения можно найти в случае с отставными солдатами-евреями, которые после четвертьвековой службы в галерной армии были изгнаны из мест дислокации и отправлены обратно в Бледный.

К докладу, представленному в 1858 г. Еврейским комитетом, указывающему на необходимость предоставления права всеобщего жительства этим солдатам, царь приложил резолюцию: «Решительно отказываюсь предоставить его». Когда петиции в том же духе стали более настойчивыми, он лишь разрешил в 1860 г. «в порядке освобождения» группе отставных солдат, служивших в Петербурге в телохранителях, остаться в столице. В конце концов, однако, он был вынужден уступить и в 1867 году отменил закон, запрещавший отставным солдатам-евреям жить за пределами черты оседлости. Так, после долгих колебаний, так называемым «николаевским воинам» и их отпрыскам было наконец даровано право жительства — довольно скудная награда за служение отечеству в страшных тяготах старой формы воинской повинности.

4. ДАЛЬНЕЙШИЕ ОБЛЕГЧЕНИЯ И ПОПЫТКИ РУСИКАЦИИ

Тем не менее либеральный дух эпохи медленно, но верно делал свое дело, и частичные юридические послабления предоставлялись правительством или вырывались у него силою обстоятельств. Барьеры, воздвигнутые для евреев внутри самой черты оседлости, были ликвидированы.

Таким образом, право проживания было распространено на города Николаев и Севастополь, которые хотя и находились географически в черте оседлости, но юридически находились за ее пределами. Преграды на пути временных посещений святого града Киева были устранены. Была отменена позорная старинная привилегия некоторых городов, таких как Житомир и Вильно, позволявшая им исключать евреев с определенных улиц. Кроме того, по закону 1862 г. евреям было разрешено приобретать землю в сельской местности в тех помещичьих имениях, в которых после освобождения крестьян совершенно прекратилась кабальная связь крестьян с помещиками.

К сожалению, то, что евреи таким образом приобрели благодаря освобождению крестьян, они вскоре в значительной степени потеряли в результате польского восстания 1863 года, лишив права приобретать недвижимое имущество за пределами городов в большей части оседлости. Ибо в 1864 г., после подавления польского восстания, правительство взялось за русификацию западной области, и полякам и евреям было строго воспрещено приобретать имения в девяти губерниях, входивших в юрисдикцию виленского и киевского генерал-губернаторов.

Две другие великие реформы, реформы сельского самоуправления и судебной власти, не были запятнаны позорным ярлыком кромье. Евреев, «кроме евреев», столь характерный для российского законодательства. «Положение о земских организациях», изданное в 1864 г., не делает исключений для евреев, и тем из них, которые обладают необходимой аграрной или торговой квалификацией, предоставляется право активного и пассивного избирательного права в рамках провинциального самоуправления. Фактически, в южных правительствах евреи вскоре после этого стали участвовать в сельских собраниях и время от времени назначались на сельские должности. Точно так же либерально задуманный Судебный Регламент 1864 г.

содержат какие-либо существенные проявления дискриминации в отношении евреев. За короткое время еврейские адвокаты стали известны как члены русской коллегии адвокатов, хотя их допуск к коллегии ограничивался несколькими отдельными случаями.

Мало-помалу начал исчезать другой мрачный призрак прошлого — миссионерская деятельность правительства. В начале правления Александра обращение евреев все еще поощрялось предоставлением новообращенным денежной помощи. Закон 1859 г. распространил эти пособия на лиц, придерживающихся любых других христианских убеждений, кроме греческого православия. Но в 1864 г. правительство пришло к выводу, что не стоит вознаграждать дезертиров, и начало новую политику, отменив пособие новообращенным, служившим в армии. Чуть позже он отменил закон, предусматривавший смягчение наказания преступникам, принявшим христианство во время следствия или суда.

Поощряя «слияние евреев с коренным населением», правительство Александра II. имел в виду гражданское и культурное слияние, а не религиозную ассимиляцию, которую не смогли осуществить даже инквизиторские ухищрения Николая.

Но что касается культурного слияния или, короче, русификации евреев, то правительство и теперь иногда предавалось практикам, заимствованным из устаревшей системы просвещенного абсолютизма.

Официальное просвещение, введенное в 40-е годы, укоренялось медленно. 1848 год был первым учебным годом в двух просветительских яслях, раввинских школах Вильно и Житомира. Начиная с этого года в различных городах оседлости было открыто несколько начальных Коронных школ для еврейских детей.

Жестокие гонения уходящего режима двояко повлияли на развитие школ. С одной стороны, еврейское население не могло не с отвращением отвернуться от дара просвещения, который протягивали ему его гонители. С другой стороны, ужасы воинской повинности побудили многих еврейских юношей искать убежища в новых раввинских школах, которые избавили их обитателей от солдатской формы. Многие родители, которые рассматривали и казармы, и школы Короны как тренировочные площадки для новообращенных, предпочли отправить своих детей в последние, где они, по крайней мере, были избавлены от казарменной мученической смерти. Ученики раввинских школ происходили из беднейших классов, тех, кто нес на своих плечах всю тяжесть воинской повинности. Правда, недоверчивое отношение к официальным школам постепенно ослабевало по мере появления нового правительства Александра II. переходил от прежней политики угнетения к политике реформ.

Постепенно обязательное посещение этих школ стало добровольным, вызванным стремлением к общей культуре или специальной подготовке в качестве раввина или учителя. Тем не менее ожидания российского правительства при Николае I, что новые школы заменят проверенные веками образовательные еврейские учреждения, хедер и ешиба, остались нереализованными. Лишь незначительный процент еврейских детей ходил в школы Короны, и даже эти дети поступали туда только после того, как прошли обучение в хедере или ешибе.

Понимая это, правительство решило бороться с традиционной школой как с соперником новой. Сразу же по вступлении на престол Александр подтвердил следующее постановление, принятое Еврейским комитетом 3 мая 1855 года: «По истечении двадцати лет никто не может быть назначен раввином или учителем еврейских предметов, кроме выпускников раввинских школ или общеобразовательных учреждений высшей или средней ступени».

Назначив двадцатилетний срок для упразднения учреждения меламмедов и религиозных вождей, являвшегося продуктом тысячелетнего развития, правительство часто размахивало этим дамокловым мечом над их головами. В 1856 г. был установлен строгий надзор за хедерами и меламмедами. Через год еврейским общинам было предписано избирать впредь «официальными раввинами» только выпускников раввинских Коронных школ или светских учебных заведений, а в случае их отсутствия приглашать образованных евреев из Германии. Но все эти постановления не помогли, и в 1859 г. потребовался новый указ, который ослаблял официальную власть над хедерами, но в то же время обязывал детей еврейских купцов посещать общеобразовательные русские школы или еврейские еврейские школы. Коронные школы.

Принуждение к школьному обучению вряд ли произвело бы желаемый эффект — православные как-то умудрились ускользнуть от «русской учености», — если бы не тот факт, что под влиянием внутренней культурной трансформации русского еврейства общерусское школа становилась в этот период все более и более популярной среди передовых классов еврейского населения, а гимназия и университет занимали их место наряду с хедером и ешибой. И все же сотни учеников новых школ казались ничтожными по сравнению с сотнями тысяч, получавших образование исключительно в старых школах. Наступил роковой 1875 год, последний из двадцати лет передышки, предоставленной меламмедам для их самоуничтожения. Но огромная армия меламмедов не желала уйти из еврейской жизни, в которой они выполняли определенную функцию, без замены. Правительство было вынуждено уступить. После нескольких коротких отсрочек меламмеды были оставлены в покое, а указом 1879 г. от идеи упразднения хедеров отказались.

К концу этого периода правительство вообще оставило свои попытки реформировать еврейские школы и решило ликвидировать свою прежнюю деятельность в этом направлении. Указом 1873 г. были закрыты две раввинские школы и все еврейские коронные школы. На руинах обширной образовательной сети, первоначально предназначенной для преобразования иудаизма, правительством было создано всего около сотни «начальных школ» и два скромных «учительских института», которые должны были поставлять учителей для этих школ. Власти теперь были склонны смотреть на общерусские школы как на наиболее действенные органы «слияния» и больше всего доверяли стихийному процессу русификации, начавшему охватывать верхние слои еврейства.

5. ЕВРЕИ И ПОЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ 1863 ГОДА

В то время как официальный мир Санкт-Петербурга был одержим идеей русификации еврейства, в Варшаве тенденция к полонизации, применительно к евреям западного региона, возникла на волне революционного польского движения в начале шестидесятые. В начале царствования Александра русское правительство поставило задачу уравнять правовое положение евреев в Царстве Польском с положением в Империи и отменить сохранившиеся особые ограничения, как, например, запрет на проживание в определенных городах или в определенные части городов, затруднения в приобретении собственности и другие. Но высшая польская администрация в Варшаве всячески препятствовала либеральным попыткам русского правительства. До восстания 1863 г. отношение польского общества к евреям было привычно враждебным, и это несмотря на то, что к тому времени в Варшаве уже жила группа еврейской интеллигенции, стремившейся ассимилироваться с поляками и проникнутой польский патриотизм. Когда в 1859 году «Варшавский вестник» опубликовал антисемитскую статью, в которой евреев заклеймили иностранцами, польско-еврейские патриоты, в том числе новообращенный банкир Кроненберг, были уязвлены за живое и выступили с яростными протестами. Это привело к бурным дебатам в польской прессе, в целом недружественной к евреям. Радикальные польские органы, издаваемые за границей политическими эмигрантами, воспользовались случаем, чтобы резко осудить антисемитские настроения в польском обществе. Опытный историк Лелевель, еще не забывший исторической несправедливости Польши 1831 года, выпустил в Брюсселе памфлет, призывая поляков жить в гармонии с расой, с которой она существовала бок о бок восемьсот лет.

Лелевеля вряд ли урезонили бы антисемитов, если бы поляки в тот момент не предприняли предприятие, для успеха которого им крайне требовались сочувствие и сотрудничество их соседей-евреев. Революционное движение, охватившее русскую Польшу в 1860-1863 гг., потребовало величайшего напряжения сил всего населения, в котором немалую роль сыграли полумиллионные евреи. Внезапно польское общество раскрыло свои объятия тем, кого оно еще совсем недавно заклеймило как иностранцев, и из рядов варшавского еврейства последовал сердечный отклик, выразившийся не только в патриотических проявлениях, но и в жертвах и достижениях во имя общее отечество.

Во главе варшавской общины в этот бурный период стоял человек, сочетавший польский патриотизм с раввинской ортодоксальностью. Бывший краковский раввин Беруш Мейзелс еще в 1848 г. был послан депутатом парламента в Кремсере и стоял в первых рядах польских патриотов Галиции. В 1856 году он принял должность раввина в Варшаве. Когда вспыхнуло революционное движение, Мейзельс старался воспитывать свою паству в духе польского патриотизма.

Этот духовный лидер польского еврейства, почитаемый еврейскими массами за свою набожность, а интеллектуалами — за свой политический склад ума, играл в революционном польском движении роль, равную по важности роли ведущих церковных деятелей Польши. Гармоничное сотрудничество ортодоксального главного раввина Мейзелса, проповедника реформ Маркуса Ястрова и представителей мирской общины придало единство и организованность той роли, которую сыграли евреи в подготовке восстания.

Евреи Варшавы участвовали во всех уличных манифестациях и политических шествиях, проходивших в 1860-1861 гг.

Среди пронзенных казачьими пулями во время манифестации 27 февраля 1861 г. было несколько евреев. Возмущение, которое вызвал этот расстрел беззащитных людей в Варшаве, обычно рассматривается как непосредственная причина мятежа. Раввин Майзельс был в составе делегации, отправившейся к вице-королю Горчакову с требованием удовлетворения за пролитую кровь. В демонстративной траурной процессии, следовавшей за гробами жертв, еврейское духовенство во главе с Майзельсом шло рядом с католическим духовенством. Многие евреи присутствовали на панихидах в католических храмах, на которых произносились пламенные патриотические речи. Аналогичные траурные демонстрации прошли в синагогах. Обращение, разосланное кругом патриотически настроенных поляков-евреев, напоминало евреям об антиеврейской ненависти к русской бюрократии и призывало их «радостно пожать протянутую ими (поляками) братскую руку, подчиниться знамя нации, чьи служители религии во всех церквах говорили о нас словами любви и братства».

Весь 1861 год стоял, по крайней мере, для польской столицы, под знаком польско-еврейского «братства». На синагогальной службе памяти историка Лелевела Ястроу произнес патриотическую проповедь. В день еврейского Нового года в синагогах возносились молитвы за успех польского дела, сопровождаемые пением национального польского гимна Boze cos Polske. Когда в знак протеста против вторжения в церкви русской армии католическое духовенство закрыло все церкви в Варшаве, раввины и общинные старейшины последовали их примеру и приказали закрыть синагоги. Это действие вызвало гнев Лидерса, нового вице-короля.

Арестованы раввин Майзельс, проповедники Ястров и Крамштык, а также председатель «Конгрегационалистского совета». Заключенных продержали в цитадели Варшавы три месяца, но затем отпустили.

Тем временем маркиз Велепольский, выступая посредником между русским правительством и польским народом, подготовил свой план реформ, как средство предотвращения мятежа. Среди этих реформ, направленных на частичное восстановление польской автономии и улучшение положения крестьянства, был закон, предусматривающий «юридическое равенство евреев». Обладая значительным влиянием, сначала как директор Польской комиссии по церковным делам и народному просвещению, а затем как глава всей гражданской администрации Королевства, Велепольский смог добиться согласия Санкт-Петербурга на свой проект. 24 мая 1862 года Александр II. подписал указ об отмене отлагательного указа от 180 г. 1808 г., который повлек за собой многочисленные увечья для евреев, несовместимые с новыми тенденциями в политической и аграрной жизни Королевства. Этот указ наделял евреев следующими правами:

1. Приобрести недвижимую собственность на всех помещичьих имениях, в которых крестьяне перешли из крепостного состояния в арендаторское.

2. Свободно поселиться в ранее запрещенных городах и городских округах, не исключая находящихся в пределах 21-верстной полосы вдоль прусской и австрийской границы.

3. Выступать в качестве свидетелей в суде наравне с христианами во всех судебных процессах и приносить присягу в новой, менее унизительной форме.

Даруя эти привилегии польским евреям в надежде добиться их слияния с местным христианским населением, царь тем же указом запрещает дальнейшее использование иврита и идиша во всех гражданских делах и юридических документах, таких как договоры, завещания, обязательства, а также в коммерческих книгах и даже в деловой переписке. В заключение указ предписывает Административному совету Королевства Польского пересмотреть и в конечном итоге отменить все другие законы, которые мешают евреям заниматься ремеслами и ремеслами, облагая их особыми налогами.

Этот указ Александра II, хотя и отменявший лишь часть оскорбительных ограничений в элементарных гражданских правах евреев, получил громкое название «Акт об освобождении». Замкнутая хасидская масса Польши с радостью приняла предложенные ей юридические послабления, не помышляя ни о какой языковой или иной ассимиляции. С другой стороны, ассимилированная еврейская интеллигенция, влившаяся в ряды польских повстанцев, мечталао полной эмансипации и уверенно надеялась добиться ее при успешном завершении революционного предприятия.

Между тем революция принимала все большие размеры.

Наступил 1863 год. Демонстрации на улицах Варшавы сменились кровавыми стычками между польскими повстанцами и русскими войсками в лесах Польши и Литвы. Евреи не принимали активного участия в этой фазе восстания. Что касается собственно Польши, то их участие ограничивалось тайной революционной пропагандой. В Литве снова ни еврейские массы, ни вновь возникший класс интеллигенции не сочувствовали польскому делу. В этой части страны систематическая травля польских панов, или дворянских землевладельцев, евреями была еще свежа в памяти, и евреи, кроме того, возлагали всю свою веру на эмансипацию, дарованную св.

Петербург. Огонек русификации уже начал привлекать еврейский профессиональный класс. Во многих населенных пунктах Литвы евреи, не проявившие сочувствия к польским революционерам, рисковали подвергнуться суровой расправе. Кое-где, как это было в 1831 году, повстанцы сдержали свое слово и вешали или расстреливали евреев, подозреваемых в пророссийских симпатиях.

Сдержанное отношение литовских евреев на протяжении всего мятежа оказалось их спасением после подавления мятежа, когда свирепый Муравьев, виленский генерал-губернатор, взялся за свое кровавое дело возмездия. Что же касается Царства Польского, то ни революция, ни ее подавление не повлекли для них серьезных последствий. Правда, братание варшавских евреев с поляками в годы революции ослабило на некоторое время наследственную ненависть к евреям польского народа и способствовало усилению лихорадки полонизации, охватившей еврейские высшие классы. Но косвенно последствия польского восстания нанесли ущерб евреям остальной части Империи. Восстание вызвало не только общую волну политической реакции, но и дало сильный толчок политике русификации, которая с особой силой проводилась теперь в западных провинциях и наносила ущерб евреям как в гражданском, так и в культурном отношении. точка зрения.

ГЛАВА XIX РЕАКЦИЯ ПРИ АЛЕКСАНДРЕ II.

1. ИЗМЕНЕНИЕ ОТНОШЕНИЯ К ЕВРЕЙСКОЙ ПРОБЛЕМЕ

тщетно пытались решить гомеопатические реформы, призванные «улучшить» часть еврейского народа. Общая реакция выразилась в том, что после проведения первых крупных реформ, таких, как освобождение крестьянства, введение сельского самоуправления и реорганизация отправления правосудия, правительство считало задачей Русское возрождение должно было завершиться и упорно отказывалось, по бывшему в то время выражению, «увенчать здание» одной великой политической реформой, дарованием конституции и политической свободы. Этот отказ расширил разрыв между правительством и прогрессивной частью русского народа, надежды которой были прикованы к конечной цели политического переустройства. Стремление к свободе, загнанное в подполье полицией и цензурой, приняло среди русской молодежи характер революционного движения. И когда смертоносная рука «Третьего отдела» тяжело обрушилась на поборников свободы, юные революционеры ответили политическим террором, омрачившим последние дни Александра II. и привели к его убийству.

Полная эмансипация евреев была неуместна в этой атмосфере растущей официальной реакции. Та же самая бюрократия, которая остановила ход «великих реформ» для страны в целом, не была склонна допускать даже незначительные реформы, затрагивающие только евреев.

Исчезло даже прежнее стремление к «ступенчатому» и частичному улучшению положения евреев. Вместо этого центр сцены снова заняла старая волокита, дискуссии о еврейском вопросе, бесконечные, не менее чем бесплодные, в кулуарах чиновничьих комитетов и подкомитетов, оракулы враждебности губернаторов и генерал-губернаторы о поведении евреев и так далее. Теория реакционной разновидности снова была в большом почете.

Власти снова обсуждали вопрос о том, следует ли считать евреев полезными или вредными для государства, вместо того, чтобы поставить диаметрально противоположный вопрос простой справедливости: является ли государство, призванное служить евреям как часть гражданского организма, России полезна для них в той мере, в какой они могут на законных основаниях требовать.

При Николае I правительственные канцелярии были заняты изобретением новых средств против «сепаратизма» евреев и их «вредных занятий». В первые либеральные годы царствования Александра торговля перестала клеймиться как «вредное занятие». Но как только купцы-евреи, подстрекаемые частичным расширением их права проживания и занятия, проявили более широкую экономическую активность и стали успешными конкурентами «изначальных» русских дельцов, их встретили криками протеста с требованием отменить это еврейское «эксплуатация» может быть эффективно «обуздана».

В связи с этим надо указать, что экономическое развитие евреев было обусловлено не только привилегиями, дарованными им русским законодательством, но скорее следствием общих экономических условий. Большой прогресс в промышленной жизни в «эпоху реформ», особенно расширение железнодорожных предприятий в 60-е и 70-е годы, открыл широкое поле для энергии еврейских капиталистов. Кроме того, с отменой в 1861 году старой системы откупа от продажи спиртного часть крупного еврейского капитала перешла от торговли спиртными напитками к железнодорожному строительству. Еврейские «акцизные фермеры» были превращены в железнодорожников, акционеров, торговцев поставками или подрядчиков. Возникла новая еврейская плутократия, рост которой вызывал ревность и страх у русского торгового класса. Правительство, преисполненное энтузиазма в отношении развития крупной промышленности, еще не было готово дискриминировать евреев, когда дело касалось крупного капитала. Но он внимательно выслушивал «изначальных» русских купцов всякий раз, когда они жаловались на еврейскую конкуренцию в мелкой торговле, от которой зависели средства к существованию низших еврейских классов. Правительство, еще не освободившееся от привычки «сортировать» своих граждан и делить их на охраняемый и терпимый классы, приступило к разработке мер для «обуздания» евреев, принадлежащих к последней категории.

Следующий вопрос, который встал перед правительством, заключался в следующем: в какой мере надежды на слияние евреев с коренным населением оправдались событиями? И здесь ответ был неудовлетворительным. Наивное ожидание, что немногочисленные дары, предложенные евреям в виде привилегий, вызовут у них страстное желание «слиться» с русскими, не оправдались. Как ни сильна была тенденция к русификации в новой еврейской интеллигенции 60-х годов, широкие массы еврейства ничего не знали о такой тенденции.

Власти засомневались: а что, если эти лукавые евреи снова нас одурачат и откажутся платить за подаренные права, слившись с христианами? Российское чиновничество получило новую пищу для размышлений, которой хватило на годы, нет, даже на десятилетия.

2. Информатор Джейкоб Брафман

Несколько событий сыграли важную роль в том, что правительство решило начать новую политику, заключающуюся в усердном расследовании внутренней жизни евреев. В конце шестидесятых годов в Вильно появился человек, который предложил властям свои услуги в качестве сыщика и шпиона среди евреев. Якоб Брафман, уроженец Минской губернии, отказался от своей расы и религии в последние годы призыва Николая, надеясь таким образом избежать сетей бдительных кагаловских «похитителей», которые хотели призвать его в армию. Озлобленный на агентов кагала, которые стали простым полицейским орудием, Брафман хотел отомстить кагалу в целом, более того, самой идее еврейской общинной организации.

Когда «слияние» или ассимиляция евреев стало лозунгом высших официальных кругов, проницательный новообращенный обнаружил, что может добиться своего, разоблачив влияние, которое, по его мнению, сдерживало усилия правительства. Меморандум, поднесенный им Александру II, когда последний проезжал через Минск в 1858 г., открыл ему двери Святейшего Синода. Он был назначен преподавателем иврита в греко-православной семинарии, и ему было поручено найти способы устранить препятствия, чинимые евреями на пути их единоверцев, намеревающихся перейти в христианство. Его миссия по содействию отступничеству среди евреев потерпела неудачу, а его услуги в качестве сыщика еще не были оценены по достоинству в либеральные годы правления Александра.

Однако с реакционным поворотом в российской политике в середине 60-х годов эти услуги вновь стали востребованы. Брафман поспешил в очаг реакционного шовинизма, в город Вильно, прочно удерживаемый железной хваткой Муравьева, и там стал «разоблачать сепаратизм внутренней жизни евреев» перед высшим начальством. провинции. Он утверждал, что Кагал, хотя официально был упразднен в 1844 г., в действительности продолжал существовать и поддерживать широко разветвленную судебную систему (Бет Дин), что он представлял собой тайную, сверхъестественную организацию, которая обладала деспотической властью над общинами посредством используя такое оружие, как herem (отлучение от церкви) и hazakah (еврейская юридическая практика обеспечения прав собственности), что она настраивала еврейские массы против государства, правительства и христианской религии и взращивала в этих массах фанатизм и опасный национальный сепаратизм. По мнению Брафмана, единственным способом искоренить это «тайное еврейское правительство» было уничтожение последних остатков еврейской общинной автономии путем закрытия всех религиозных и благотворительных обществ и братств. Такую же судьбу должна постичь и сама еврейская община, а входящие в нее евреи должны быть включены в число христианских сословий в городах и селах. Одним словом, иудаизм как общинная организация должен вообще исчезнуть.

Главы русской администрации в Литве жадно выслушивали зловещие разоблачения нового Пфефферкорна. В 1866 г.

Генерал-губернатор Кауфман назначил комиссию, в которую также вошли несколько экспертов-евреев, для изучения материалов, собранных Брафманом.

Этот материал состоял из протоколов минского кагала первой половины девятнадцатого века, фиксирующих вполне законные постановления, принятые общинной администрацией в силу автономных прав, предоставленных ей правительством. Брафман опубликовал свой материал в серии статей в официальном органе провинции «Виленский». Вестник, «Виленский вестник»; статьи позже были переизданы отдельным томом под названием «Книга Кагала», «Книга Кагала». Данные, собранные Брафманом, были украшены обычными антисемитскими цитатами из талмудической и раввинистической литературы и представлены в таком свете, что правительство было поставлено перед дилеммой: либо уничтожить одним ударом всю еврейскую общинную организацию и все примыкающие к ней культурные учреждения, иначе рискнуть увидеть Россию захваченной «Всеобщим кагалом». Можно добавить, что Alliance Israélite Universelle, которая незадолго до этого была основана в Париже с целью оказания помощи евреям в различных странах, фигурировала в обвинительном акте Брафмана как составляющее общество универсальной организации еврейского кагала.

«Книга кагала» была напечатана за казенный счет и разослана во все правительственные учреждения, чтобы служить руководством для русских чиновников и помогать им бороться с «внутренним врагом». Напрасно еврейские писатели разоблачали в статьях и монографиях незнание Брафманом раввинистических знаний и полное искажение им той роли, которую играл кагал в былые дни; напрасно еврейские члены комиссии, назначенной виленским генерал-губернатором, протестовали против варварских предложений доносчика. Власти св.

В Петербурге ухватились за открытия Брафмана как за неопровержимое свидетельство существования еврейского сепаратизма и как за оправдание того метода «осторожности», который они сочли нужным применить к решению еврейского вопроса.

3. БОРЬБА С ЕВРЕЙСКИМ «СЕПАРАТИЗМОМ»

Другой случай, происшедший примерно в то же время, послужил в глазах руководящих правительственных кругов дополнительной иллюстрацией еврейского сепаратизма. В 1870 году Александр II. был с визитом в Королевстве Польском и увидел там плотные массы хасидов с их длинными прядями в ушах и развевающимися пальто. Царь, возмущенный этим зрелищем, приказал польским воеводам строго соблюдать в своих владениях старый русский закон, запрещавший еврейскую форму одежды. После этого администрация королевства с особым рвением взялась за важную задачу искоренения «уродливых костюмов и ушных замков «хасидов.

Вскоре после этого вопрос о еврейском сепаратизме стал предметом обсуждения в Государственном совете. Под безошибочным влиянием недавних разоблачений Брафмана Государственный совет пришел к заключению, что «запрещение внешних различий в одежде далеко еще не ведет к цели, преследуемой правительством, а именно к разрушению исключительности евреев и почти враждебное отношение еврейских общин к христианам, эти общины образуют на нашей земле замкнутую религиозно-гражданскую касту или, можно сказать, государство в государстве». Поэтому Собор предложил возложить на особую комиссию задачу «рассмотреть пути и средства к возможному ослаблению общинной сплоченности среди евреев» (декабрь 1870 г.). В результате в 1871 г. была учреждена комиссия, предложенная Советом, в составе представителей различных министерств под председательством помощника министра внутренних дел Лобанова-Ростовского. Комиссия получила название «Комиссия по улучшению положения евреев».

Пока правительство вновь предавалось одному из своих многочисленных экспериментов над проблемой еврейского сепаратизма, произошло событие, необычное для того времени: одесский погром 1871 года. В этой житнице Юга, обязанной своим расцветом торговли с евреями и греками, между этими двумя народностями, которые соперничали друг с другом в торговле хлебом и в бакалейном деле, возникли неприязненные чувства.

Эта конкуренция, хотя и приносившая большую пользу потребителям, была занозой в теле греческих купцов. Снова и снова греки пугали евреев во время христианской Пасхи своим варварским обычаем стрелять из пистолетов перед своей церковью, расположенной в самом сердце еврейского квартала. Но в 1871 году, с приближением христианской Пасхи, греки приступили к организации очередного погрома.

Для возбуждения толпы греки распространили слух, что евреи украли крест с церковной ограды и забросали камнями здание церкви. Погром начался в Вербное воскресенье (28 марта). С евреями жестоко обращались, их дома и магазины были разграблены и разграблены. Начавшись в непосредственной близости от церкви, беспорядки перекинулись на соседние улицы и, наконец, охватили весь город. В течение трех дней полчища греков и русских давали волю своим инстинктам толпы, разрушая, сжигая и грабя еврейское имущество, оскверняя синагоги и избивая евреев до бесчувствия во всех частях города, не беспокоясь о присутствии полиции и войск, которые ничего не делали. чтобы остановить зверства. Обращение представителей одесских евреев к генерал-губернатору Коцебу было встречено ответом, что виноваты сами евреи, «начавшие первыми» и что необходимые меры для наведения порядка приняты. Последнее утверждение оказалось ложным, ибо на следующий день погром возобновился с еще большей силой.

Только на четвертый день, когда уже были разрушены тысячи домов и магазинов, а опьяненные успехом погромщики грозили устроить очередную бойню, власти решили вмешаться и «усмирить» довольно странный метод. Солдаты были выставлены на рыночной площади с телегами, нагруженными розгами, а бунтовщиков, пойманных с поличным, публично пороли на месте.

Достаточно было «отцовской» расправы местных властей над «непослушными» детьми, чтобы положить конец погрому.

Что же касается центрального правительства в Петербурге, то оно хотело только знать, имеет ли погром какую-либо связь с тайной революционной пропагандой, которая, начав с евреев, могла затем настроить толпу против дворянства и русской буржуазии. Поскольку официальное расследование не выявило никаких политических мотивов одесских беспорядков, петербургские власти успокоились и были только рады поверить на слово сатрапам черты оседлости, сообщившим о начале антиеврейского движения. как «грубый протест масс против неспособности решить еврейский вопрос» — а именно, решить его в реакционном духе — и как проявление народного негодования против еврейской эксплуатации.

Старое обвинение евреев в сепаратизме нашло, таким образом, новое обвинение: их экономическая «эксплуатация» христианского населения оседлости. Комитету, назначенному по рекомендации Государственного совета, было предписано провести строгое расследование обоих этих «обвинений». Конкретно работа Комитета сводилась к рассмотрению двух вопросов, один касался кагала, или «улучшения духовной жизни евреев», а другой касался возможности прореживания черты оседлости с евреями. конец ввиду ослабления экономической конкуренции евреев.

Материалом по этим вопросам была, кроме «стандартной работы» Брафмана, «Меморандум о важнейших административных вопросах на Юго-Западе», представленный в 1871 г. киевским генерал-губернатором Дондюковым-Корсаковым. к царю.

Автор меморандума высказывает свое убеждение, что «главные усилия правительства должны быть сосредоточены на еврейском вопросе». Евреи становятся великой экономической силой в юго-западных провинциях. Они покупают или закладывают поместья и получают контроль над фабриками и мельницами, а также над торговлей зерном, лесом и спиртными напитками, вызывая тем самым ожесточенное негодование христианского населения, особенно в сельских районах. Более того, еврейские массы, отказываясь следовать примеру горстки обрусевших еврейских интеллектуалов, живут совершенно обособленно и остаются в муках талмудического фанатизма и хасидского мракобесия. Они «имеют полное самоуправление в своих кагалах, свою систему финансов в корзине налогов, свои отдельные благотворительные учреждения», свою традиционную школу в хедерах, которых на Юго-Западе не менее шести тысяч. Вдобавок евреи владеют международной организацией «Всемирный кагал», представленной израильским союзом «Вселенная «в Париже, президент которого Адольф Кремье имел наглость заявить протест российскому правительству против актов насилия, совершенных против евреев. По всем этим причинам генерал-губернатор считает, что «пересмотр всего законодательства, касающегося евреев, стал настоятельной необходимостью».

Такой же тон был принят и в других официальных документах, попавших в руки «Комитета по улучшению положения евреев». Сообщения губернаторов и отчеты членов Комитета были одухотворены тем же духом, который говорил через «Книгу о кагале» Брафмана. Это было естественно. Чиновники, которым эта книга была послана центральным правительством «для руководства», черпали из нее всю свою политическую мудрость в еврейских делах и в своих ответах старались следовать указаниям Государственного совета, переданным им. Комитетом, viz., «рассмотреть пути и средства ослабления общинной сплоченности среди евреев».

В Королевстве Польском наместники жаловались в своих отчетах на то, что евреи провинции, хотя и наделенные Велепольским равными правами, не выполнили условий, приложенных к этому акту, а именно: «отказаться от использования своих прав». собственный язык и письменность в обмен на дарованные им милости». За исключением горстки ассимилированных «поляков мозаичного толка», пропитанных польским шовинизмом, рядовые хасиды были проникнуты крайним сепаратизмом, поощряемым «Кагалом через его различные учреждения, Конгрегационалистские советы, раввинат, хедеры и множество специальных учреждений».

Эти и подобные им сообщения легли в основу докладов, или, вернее, обвинительных актов, в которых члены Комитета обвиняли евреев в ужасном преступлении образования «религиозно-политической касты», другими словами, национальности. Следуя примеру Брафмана, члены Комитета в своих отчетах особо подчеркивали отвратительность Талмуда и опасность еврейского сепаратизма. Излишне говорить, что предлагаемые ими выводы были того же рода, что предполагались в инструкциях Государственного совета: необходимость уничтожения последних остатков еврейского самоуправления, таких как еврейская община, школа, общества взаимопомощи. словом, все, что способствует «общественной сплоченности среди евреев».

Варварство этих предложений прикрывалось фиговым листком просвещения. Когда отсталые еврейские массы сольются с высококультурным населением России. Другими словами, когда евреи перестанут быть евреями, тогда еврейский вопрос найдет свое решение.

Тем временем, однако, евреи должны быть обузданы уздой инвалидности. Судья Комитета по вопросу о черте оседлости Григорьев прямо заявил: «В этом вопросе важно не то, будет ли лучше жить евреям, когда им будет предоставлено право проживания по всей Империи, а скорее влияние эта мера экономического благосостояния огромной части русского народа».

С этой точки зрения рефери находит, что было бы опасно выпускать евреев за черту оседлости, так как «чума, которая до сих пор была ограничена западными провинциями, затем распространится по всей империи».

Долгое время Комитет находился в тупике, скованный бюрократической реакцией. Лишь к концу его существования раздался в его среде голос из другого мира, посмертный голос умершего и похороненного либерализма. В 1880 году Комитету был представлен меморандум двух его членов, Нехлюдова и Карпова, в котором была сделана смелая попытка отстоять еретическую точку зрения о полной еврейской эмансипации. Язык меморандума был таким, которого русское правительство давно не слышало.

Во имя «морали и справедливости» авторы меморандума призывают правительство отказаться от своего грубо-утилитарного отношения к евреям, которые должны быть лишены гражданских прав до тех пор, пока они не окажутся полезными для «исконного» населения. Они разоблачают эгоистичный мотив, лежащий в основе тех кусочков эмансипации, которые раздавались евреям во время предыдущего заклинания либерализма: желание не помочь евреям, а воспользоваться их услугами. Купцов первой гильдии, врачей, юристов, ремесленников допустили во внутренние районы с единственной целью развития в этих местах дела и восполнения ощутимой нехватки в ремесленниках и профессионалах. «Как только та или иная категория евреев оказывалась полезной русскому народу, она освобождалась, и освобождалась лишь отчасти, от гнета исключительных законов и принималась в господствующее население Империи». Но миллионы простых евреев, покинутых высшими классами, продолжают томиться в удушающей оседлости. Еврейскому населению отказано в элементарных правах, гарантирующих свободу преследования, свободу передвижения и владение землей, каких может быть лишен только преступник по приговору суда. Как бы то ни было, среди этих лишенных наследства масс царит недовольство. «Подрастающее поколение евреев уже начало участвовать в революционном движении, которому они до сих пор были чужды». Система угнетения должна быть отброшена. Все еврейские пороки, их сепаратизм и односторонняя экономическая деятельность являются лишь плодами этого угнетения. Там, где закон не имеет доверия к населению, там неизбежно население не имеет доверия к закону и, естественно, становится врагом существующего порядка вещей. миллионов еврейского населения, наравне с преступниками». Первым шагом на пути к полной эмансипации должно быть немедленное предоставление права проживания по всей Империи.

Эти смелые слова, превратившие евреев из ответчиков в истцов, противоречили основной задаче Комитета, который, согласно полученным им первоначальным указаниям, должен был разрабатывать свои планы в духе реакции. Во всяком случае, эти слова были сказаны слишком поздно. Наступала новая эпоха, которая в решении еврейского вопроса прибегала к таким методам, которые привели бы в ужас даже консервативных государственных деятелей семидесятых: эпоха погромов и жестоких увечий.

4. СКЛОН К УГНЕТЕНИЮ

В течение последнего десятилетия правления Александра механизм еврейского законодательства работал медленно, ожидая полного «пересмотра» еврейских прав. Тем не менее шаги приближающейся реакции можно было хорошо различить. Так, в 1870 г. при обсуждении проекта нового Городского устава особой комиссией Министерства внутренних дел, в которую входили в качестве «экспертов» бургомистры важнейших городов России, встал вопрос, не было ли прежнее ограничение число еврейских олдерменов в муниципальных советах до одной трети от общего числа олдерменов должно быть оставлено в силе или нет.

Речь шла о городах оседлости, где евреи составляли большинство населения, и комитет искал пути и средства, чтобы ослабить «чрезмерное влияние» этого большинства на городское управление и подчинить его христианскому меньшинству.

Один-единственный член, Новосельский, бургомистр Одессы, выступал за отмену старого ограничения с той лишь оговоркой, что еврейские олдермены должны обладать определенными образовательными качествами, поскольку образованные евреи были «не так вредны», как необразованные.

Меньшинство членов Комитета выступало за ограничение числа еврейских олдерменов половиной, но большинство стойко защищало старую норму, которая составляла одну треть. Представители большинства, в частности граф Черкасский, бургомистр Москвы, доказывали, что евреи составляют не только религиозную, но и национальную общность, что они еще весьма далеки от ассимиляции или русификации, что образование, далекое от преобразования евреев в русских, делало их только более успешными в борьбе за существование, что нецелесообразно по этой причине «подвергать весь русский элемент (населения) риску попасть под господство иудаизма».

Возобладал курьезный принцип муниципальной юстиции, согласно которому большинством домовладельцев и налогоплательщиков должны были управлять представители меньшинства. Новый муниципальный статут санкционировал норму одной трети для «нехристиан» и подтверждал неприемлемость евреев для должности бургомистров.

Закон 1874 г., устанавливающий всеобщую воинскую повинность и отменяющий прежний порядок воинской повинности, явился первым законодательным актом, возложившим на евреев равные с согражданами обязанности до предоставления им равных прав. Правда, новое регулирование принесло евреям значительное облегчение, так как тяжкое бремя воинской повинности, которое раньше целиком ложилось на бедняков, теперь распределялось по всем сословиям, а само бремя облегчалось. за счет сокращения срока службы. Более того, прежняя коллективная ответственность общины за снабжение рекрутами, породившая институт «захватчиков» и многие другие пороки, сменилась личной ответственностью каждого отдельного призывника. Всего этого, однако, было недостаточно, чтобы резко изменить отношение еврейского населения к военной службе.

Бывший привилегированный купеческий класс не мог легко примириться с мыслью отправить своих детей в армию. Ужасы старой воинской повинности были еще свежи в их памяти, и даже в новых условиях воинская повинность все еще напоминала отвратительные ужасы прошлого. От тех, кого еще вчера, как преступников, тащили на призывные пункты, нельзя было ожидать, что они за ночь изменят свои настроения и явятся туда по своей воле. В результате значительное количество евреев призывного возраста (21 год) не подчинились призыву к первому призыву. Сразу же поднялся крик о том, что евреи уклоняются от воинской повинности и что христиане вынуждены восполнять недостаток. Официальные ручки в St.

В Петербурге и в губернских канцеляриях занялись писаниной.

Военное министерство потребовало принятия драконовских мер для пресечения этого «уклонения». В результате вся еврейская молодежь призывного возраста была поставлена на учет в 1875 г. На призывных пунктах возраст молодых евреев определялся по их внешнему виду, без учета их свидетельств о рождении. Наконец, в течение 1876-1878 гг. был принят ряд специальных положений, в порядке исключения из общевоинского устава, с целью «обеспечить правильное исполнение евреями воинской повинности».

Согласно новым законодательным положениям, евреи, признанные непригодными к военной службе, должны были быть заменены другими евреями и ни в коем случае не христианами. С этой целью еврейские призывники должны были быть отделены от христиан после жеребьевки, что было первым этапом процесса набора. Более того, в случае с евреями требовался более низкий рост и более узкая грудь, чем в случае с неевреями. В случае недостатка «непривилегированных» рекрутов разрешалось призывать не только евреев, пользующихся по своему семейному положению привилегиями третьего и второго класса, но и первого класса, т. е. лишать еврейских родителей их только сыновья.

Таким образом, правительство стремилось с безжалостной энергией «обеспечить» выполнение этой самой тягостной обязанности со стороны евреев, не предпринимая в то же время никаких попыток обеспечить права этого трехмиллионного населения, которое было вынуждено расплескаться. свою кровь за отечество. В русско-турецкой войне 1877 года многие солдаты-евреи сражались за Россию, и многие из них были убиты или ранены на поле боя. Однако в российском военном штабе — пост главнокомандующего занимал наследный принц, будущий царь Александр III, — не обращали внимания на тысячи еврейских жертв, а на то, что «Еврейская» фирма армейских поставщиков Greger, Horvitz & Выяснилось, что Кохан был причастен к скандалам в комиссариате. Когда на Берлинском конгрессе в 1878 г. была представлена резолюция, призывающая правительства Румынии, Сербии и Болгарии предоставить равные права евреям в их соответствующих владениях, которая была горячо поддержана всеми полномочными представителями, такими как Уоддингтон, Биконсфилд, Бисмарк, и др., единственный, кто принципиально выступал против эмансипации евреев, был русский канцлер Горчаков. антисемитский выпад, замечание во время дебатов, что «не следует смешивать евреев Берлина, Парижа, Лондона и Вены, которым нельзя отказать в гражданских и политических правах, с евреями Сербии, Румынии и некоторых русских провинций, где они являются обычным бичом для местного населения».

В целом рост антисемитизма в правительственных кругах и в некоторых слоях русского общества к концу 70-х годов стал отчетливым. Лавры Брафмана, чье «разоблачение» иудаизма принесло ему много личных выгод и выгодных связей в чиновничьем мире, могли стимулировать всякого рода авантюристов. В 1876 году на сцене появился новый «обличитель» иудаизма, человек с запятнанным прошлым Ипполит Лютостанский. Первоначально он был католическим священником в правительстве Ковно. Лишенный католической консисторией сана «за невероятные беззакония и аморальные поступки», в том числе клевету, растрату, изнасилование еврейки и тому подобные героические подвиги, он примкнул к греко-православной церкви, поступил в знаменитый Троицкий монастырь близ Москве в монахи и был принят учеником в Духовную академию того же города.

Темой для своей диссертации на соискание степени кандидата невежественный монах избрал нашумевшую тему: «Об употреблении иудеями христианской крови». Это была безграмотная и сквернословная брошюра, в которой автор, не указывая своих источников, включил содержание официальной записки о легенде ритуального убийства времен Николая I, дополнив ее искаженными цитатами из талмудической и раввинистической литературы, без малейшее знание этой литературы или еврейского языка.

Монашеский авантюрист, оказавшись в затруднительном финансовом положении, принес свою рукопись раввину Минору в Москву, заявив о своей готовности отказаться от публикации своей брошюры, которая, несомненно, нанесет большой вред евреям, за вознаграждение в 500 рублей (250 долларов). Его предложение шантажа было отвергнуто Лутостанским, после чего он опубликовал свою отвратительную книгу в 1876 году и поехал с ней в Петербург, где сумел представить ее цесаревичу, впоследствии Александру III, и добиться от него благодарного признания. Книга также нашла одобрение начальника жандармерии, который приобрел большое количество экземпляров и распространил их среди тайной полиции по всей России.

Ободренный своим успехом, Лютостанский издал через несколько лет, в 1879 г., другой клеветнический труд в двух томах под названием «Талмуд и евреи», в котором обнаруживается такая же грубость по стилю и содержанию, как и его предыдущее достижение, — типичное образец деградированной дворовой литературы. Редактор еврейского журнала «ха-Мелиц» Александр Цедербаум ясно продемонстрировал, что Лютостанский подделал свои цитаты, и вызвал его на публичный диспут, который был мудро отклонен.

Тем не менее агитация этого бессовестного самозванца оказала значительное влияние на высшие официальные сферы, в которых отчетливо заметен все более сильный уклон в сторону антисемитизма. В 1878 г. это антисемитское течение вызвало новый процесс по делу о ритуальном убийстве. Обнаружение в правительстве Кутаиса, на Кавказе, тела маленькой грузинской девочки по имени Сарра Модебадзе, пропавшей накануне Песаха, было сочтено судебными властями достаточным основанием для предъявления обвинения в убийстве против десяти местных евреев, хотя ритуальный характер убийства в обвинительном заключении открыто не выдвигался.

Дело рассматривалось в Окружном суде Кутаиса, и защитникам удалось своими блестящими речами не только полностью разрушить всю структуру компромата, но и нанести смертельный удар зловещей ритуальной легенде. Дело закончилось в 1879 году оправданием всех обвиняемых.

Вместе с тем «ритуальная» агитация оставила неприятный осадок в русской печати. Когда в 1879 году известный востоковед Даниил Хвольсон, обращенный в христианство и профессор Греко-православной духовной семинарии в Санкт-Петербурге, написавший ученый апологетический трактат «О средневековых обвинениях против евреев», опубликовал опровержение ритуала миф под названием «Используют ли евреи христианскую кровь?», на него напали в Новом Время либеральным историком Костомаровым, пытавшимся опровергнуть выводы защитника иудаизма. Сама газета, до сих пор либеральная по своей направленности, примерно в это же время изменила направление и, направляя свой курс господствующими настроениями в руководящих правительственных кругах, развернула систематическую кампанию против евреев. Антисемитские бациллы витали в социальной атмосфере России и готовили почву для погромной эпидемии следующего десятилетия.

ГЛАВА XX ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА II.

1. РУСИФИКАЦИЯ ЕВРЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЗИИ

Во внутренней, культурной жизни русского еврейства в этот период произошел коренной перелом. Правда, это изменение не коснулось рядовых слоев русского еврейства, а скорее ограничилось его верхними слоями, еврейским «обществом» или так называемой интеллигенцией. Но что касается последних кругов, то быстрота и интенсивность их духовного преобразования вполне можно сравнить с бурным кануном еврейской эмансипации в Германии. Эта дикая погоня за духовным возрождением была несоизмерима с черепашьей медлительностью и фрагментарностью гражданского освобождения в России. Однако новейшая история Западной Европы не раз показывала, что именно такие предэмансипационные периоды, в том числе и заведомо бесплодные, представляют собой наиболее благоприятные условия для всякого рода ментальных и культурных революций.

Свобода как надежда неизменно вызывает больший энтузиазм к самообновлению, чем свобода как факт, когда исчезла романтика неизвестного.

Брошенные в бездну отчаяния последними событиями николаевского режима, русские евреи вдруг получили то, что можно назвать залогом гражданского освобождения. Еврейская «черта оседлости» знала лишь смутно, что происходило в укромных уголках петербургских канцелярий в течение десятилетия реформ, но то, что произошла разительная перемена в отношении правительства, видели и чувствовали все. Была дарована свобода жертвам военной инквизиции, кантонистам.

Ворота внутренних дел России были открыты для евреев, обладающих определенными имущественными, образовательными или трудовыми ценностями. Образованные евреи, в частности, благосклонно улыбались «сверху»: они рассматривались правительством как фактор, способствующий ассимиляции, и как связующее звено с низшими еврейскими классами.

Весеннее солнце русской свободы, заливавшее своими лучами общественную жизнь всей страны, только что вышедшей из крепостной зависимости, светило и несчастному еврейскому народу, наполняя его сердца радостью и надеждой. Прозвучали звуки побудки, которые звучали в лучших кругах русского общества такими гуманистами, как Пирогов, и такими борцами за свободу, как Герцен,, Чернышевский, и Добролюбов,. воздух в огромное еврейское гетто России. Правда, еврейский вопрос получил за десятилетие реформ лишь скудное внимание в русской печати, но то немногое, что было сказано о нем, проникнуто дружеским духом. Энергично отвергалась прежняя привычка издеваться над жидом.

Это изменение отношения можно хорошо проиллюстрировать следующим случаем. В 1858 году журнал Illustratzia («Иллюстрация») Санкт-Петербурга.

В Петербурге вышла антисемитская статья о «жидах русского Запада». На статью ответили два культурных еврея, Чацкин и Горвиц, во влиятельных периодических изданиях «Русский вестник «и «Атьеней «(«Атенеум»). В ответ на это опровержение Illustratzia обрушила поток ругательств на двух авторов, которых презрительно называли «Реб Чацкин «и «Реб Хорвиц», чье проеврейское отношение объяснялось мотивами алчности.

Акция антисемитского журнала вызвала бурю негодования в литературных кругах обеих столиц. Поведение «Иллюстрации «было осуждено публичным протестом, за которым стояли подписи 140 писателей, в том числе некоторые из самых выдающихся имен в русском литературном мире. Протест заявлял, что «в лицах Горвица и Чацкина нанесено оскорбление всему (русскому) народу, всей русской литературе», которая не имеет права пропускать «голую клевету» под видом полемики.

Хотя протестующие писатели были всецело движимы желанием защитить нравственную чистоту русской литературы и вовсе не касались еврейского вопроса, тем не менее еврейские общественные деятели были очарованы этим заявлением литературной России и глубоко удовлетворены подразумеваемым предположение, что евреи России составляли часть русского народа.

Несколько сочувственных статей во влиятельных периодических изданиях, пропагандирующих необходимость еврейской эмансипации, казалось, довершали счастье прогрессивной части российского еврейства. Даже публицист-славянофил Иван Аксаков, впоследствии примкнувший к евреям, сознавал тогда, в 1862 г., необходимость известной меры эмансипации евреев. Единственное, что его беспокоило, это опасность того, что прием евреев на российскую государственную службу «по всем ведомствам» может привести к «заполнению евреями» Сената и Государственного совета, не исключая возможности занятия евреем должность генерального прокурора Священного Синода. Непоколебимым в своей дружбе с евреями был врач и гуманист Н.

Пирогова, который в качестве начальника Одесского школьного округа в значительной степени способствовал поощрению еврейской молодежи в ее стремлении к общей культуре и созданию русско-еврейской прессы.

Наиболее действенным фактором культурного возрождения была светская школа, как общерусская, так и еврейская коронная. Поток молодых людей, соблазненных радужными перспективами свободного человеческого существования среди свободного русского народа, хлынул из самых дальних закоулков черты оседлости в гимназии и университеты, двери которых были широко открыты для евреи. Многие дети гетто быстро вливались под знамена русской молодежи и были опьянены буйным ростом русской литературы, принесшей им интеллектуальные дары современных европейских писателей. Мастера мысли того поколения Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Бокль, Дарвин, Спенсер стали и кумирами еврейской молодежи.

Головы, еще недавно склонявшиеся над талмудическими фолиантами в душной атмосфере хедеров и ешиб, теперь были набиты идеями позитивизма, эволюции и социализма. Резким и внезапным был переход от раввинистической схоластики и усыпляющей хасидской мистики к этому новому миру идей, залитому светом науки, к этим новым откровениям, возвещающим радостную весть о свободе мысли, о сломе всех традиционных оков, уничтожение всех религиозных и национальных перегородок, братство всего человечества.

Еврейская молодежь начала разбивать старых идолов, не обращая внимания на вопль склонившихся перед ними масс. Произошла трагическая война между «отцами и детьми», война на уничтожение, ибо воюющими сторонами были крайнее мракобесие и фанатизм, с одной стороны, и отрицание всех исторических форм иудаизма, как религиозных, так и национальных, с другой. другой.

Посередине между этими двумя крайностями стояли люди переходного периода, адепты Хаскалы, те «любители просвещения», которые в молодые годы пострадали за свои убеждения от рук фанатиков и теперь выступили вперед, чтобы примирить религию и культура. Воодушевленные успехом новых идей, маскалим стали более агрессивно бороться с мракобесием.

Они осмеливались разоблачать цадиков, сеющих семена суеверия, высмеивать невежество и легковерие масс, а иногда доходили до того, что жаловались на обременительную церемониальную дисциплину, намекая на необходимость умеренных религиозных реформ. Однако их главной задачей было культивирование новоеврейского литературного стиля и обновление содержания этой литературы. Они были готовы идти по пути эмансипированногоеврейства Западной Европы, но только до определенного предела, отказываясь оторваться от национального языка или религиозных и национальных идеалов.

С другой стороны, та часть молодого поколения, которая прошла через русскую школу, отказывалась признавать такие преграды и со стихийной силой устремлялась на путь самоуничтожения.

Русификация стала боевым кличем этих еврейских кругов, поскольку долгое время она была лозунгом правительства. Одна сторона стремилась к русификации, другая в равной степени стремилась к русификации, и естественным результатом стало сердечное согласие между новой еврейской интеллигенцией и правительством.

Идеал русификации отмечен разными этапами, начиная с безобидного овладения русским языком и заканчивая полным отождествлением с русской культурой и русскими национальными идеалами, предполагающим отказ от религиозных и национальных традиций иудаизма. Сторонники умеренной русификации не предвидели, что последняя в силу обстоятельств должна была принять радикальную форму, тогда как сторонники крайней русификации не видели вреда для еврейства в том, чтобы следовать примеру полной ассимиляции, поданному Западной Европой. Для первого русификация означала лишь удаление неприятных наростов иудаизма, но не разрушение самого национального организма. Прогрессивное еврейство справедливо возмущалось устаревшими формами еврейской жизни, препятствовавшими всякому здоровому развитию; против свирепого суеверия хасидской среды, против шарлатанства вырождающегося цаддика, против непроницаемого религиозного фанатизма, душившего самые благородные стремления еврейского ума. Но эта борьба за свободу мысли должна была вестись в пределах иудаизма, путем всестороннего культурного самосовершенствования, а не на почве ассимиляции, и не в союзе с власть имущими, стремившимися не на омоложении, а на уничтожении иудаизма в соответствии с официальной программой «слияния».

Во всяком случае, союз между новой еврейской интеллигенцией и правительством был неоспоримым фактом. «Коронные раввины» и школьные учителя из числа выпускников раввинских школ Вильно и Житомира играли роль правительственных агентов, склонных прибегать к полицейской силе в борьбе с ортодоксальностью. Чувствуя себя в безопасности под покровительством российских властей, они часто из кожи вон лезли, чтобы ранить восприимчивость масс своим демонстративным пренебрежением к еврейским религиозным церемониям. Когда общины отказывались назначать раввинов этого класса, последние получали свои посты либо путем прямого назначения правительством, либо путем оказания давления на избирателей провинциальной администрации.

Нечего и говорить, что «просвещение», проповедуемое этими правительственными подручными, не завоевало доверия православных масс, живо помнящих, как официальное просвещение распространялось правительством Николая I в эпоху ювенальной повинности.

Новая еврейская интеллигенция выказала полное безразличие к настроениям еврейских масс и, не колеблясь, побудила правительство вмешаться в дела внутренней еврейской жизни. Таким образом, постановлением 1864 г. все хасидские книги подверглись самой строгой цензуре, а еврейские типографии были поставлены под более зоркий надзор, чем прежде. Цаддикам запрещалось посещать свои приходы с целью «творения чудес» и «сбора дани», мера, которая лишь окружила хасидских вождей ореолом мученичества и привела к паломничеству огромного числа хасидов в святые места», «столицы» цадиков. Все это только усилило недоверие масс к воспитанным в колледже, официально отмеченным еврейским интеллектуалам и понизило их моральный престиж в ущерб делу просвещения, миссионерами которого они выдавали себя.

Особое разнообразие ассимиляционистских тенденций возникло среди высшего класса евреев в Королевстве Польском, особенно в Варшаве.

Это была самая отталкивающая разновидность ассимиляции, демонстрирующая скорее лакейство, чем стремление к культуре. «Поляки мозаичного толка», как называли себя эти ассимиляционисты, давно просили о приеме в польское общество, хотя и получали от него грубый отпор.

Во время восстания 1861-1863 гг., когда их благосклонно приняли как полезных союзников, они неутомимо выставляли напоказ свой польский патриотизм. В польско-еврейском еженедельнике «Ютрженка " «Заря», органе этих ассимиляционистов, до отвращения повторялась избитая западноевропейская теория, рассматривающая иудаизм как религиозную секту, а не как национальную общину. Один из виднейших сотрудников этого журнала, Людвиг Гумплович, автор монографии по истории евреев в Польше, который впоследствии сделал себе имя как социолог, а после своего обращения в христианство получил профессуру в австрийского университета, свою серию статей о польско-еврейской истории открыл следующим наблюдением: «Тот факт, что у евреев была история, был их несчастьем в Европе... Ибо их история неизбежно предполагает изолированную жизнь, оторванную от жизни другие народы. Именно это и составляет несчастье, о котором идет речь».

После восстания полонизация еврейского населения приняла угрожающие размеры. Верхний слой польского еврейства состоял исключительно из «поляков мозаичного толка», которые отвергали все элементы еврейской культуры, в то время как широкие массы, слепо следуя наказам своих цадиков, фанатично отвергали даже самые необходимые элементы европейской цивилизации. Разрываясь между такими чудовищными крайностями, польское еврейство не могло достичь даже видимости нормального развития.

2. ОБЩЕСТВО РАСПРОСТРАНЕНИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Несмотря на активное участие в этом культурном движении, русское еврейство еще не располагало достаточными ресурсами для ведения хорошо организованной и систематизированной деятельности. Единственной современной еврейской организацией того периода было «Общество распространения просвещения среди евреев», основанное в 1867 г. небольшой группой еврейских финансистов и интеллектуалов Санкт-Петербурга. Казалось бы, еврейская колония русской митрополии, состоявшая из крупных купцов и выпускников университетов, пользующихся в силу законов 1859 и 1861 гг. общественные работники. Ибо в течение первого десятилетия существования Общества в его Исполнительный комитет входили, помимо еврейских основателей — барона Гюнцбурга, Леона Розенталя, раввина Неймана, — два отступника, профессор Даниэль Хвольсон и придворный врач И.

Бертенсон.

Цель Общества один из основателей, Леон Розенталь, объяснял следующим бесхитростным образом: Мы постоянно слышим, как высокопоставленные лица, с которыми мы вступаем в контакт, жалуются на сепаратизм и фанатизм евреев и на их отчужденность. от всего русского, и мы получили заверения на все руки, что с устранением этих особенностей положение наших братьев в России улучшится, и мы все станем полноправными гражданами этой страны. Руководствуясь этим мотивом, мы организовали союз образованных людей с целью искоренения вышеназванных наших недостатков путем распространения среди евреев знания русского языка и других полезных предметов.

Общество, очевидно, стремилось возглавить русско-еврейскую интеллигенцию, взявшуюся выступать в качестве переговорщиков между правительством и евреями в деле русификации. В действительности же миссия Общества осуществлялась в чрезвычайно узких пределах. «Воспитание ради освобождения» стало лозунгом Общества. Он продвигал высшее образование, предоставляя денежную помощь еврейским студентам, но ничего не делал ни для строительства нормальной еврейской школы, ни для улучшения хедеров и иешибов. Распространение знаний о «полезных предметах» сводилось к предоставлению нескольких субсидий еврейским писателям для перевода нескольких книг по истории и естествознанию на иврит.

Еще более ограниченной и утилитарной была точка зрения Одесского отделения Общества. Это отделение, основанное в 1867 г., приняло своим лозунгом «просвещение евреев русским языком и в русском духе». Обрусению евреев надлежало способствовать переводом Библии и молитвенника на русский язык, «который должен стать национальным языком евреев».

Однако стремительное стремление к ассимиляции было вскоре остановлено зловещим зрелищем одесского погрома 1871 года. Воодушевление местного отделения не могло помочь, говоря языком его председателя, «упасть духом и засомневаться в том, цель, которую они преследуют, на самом деле благая, так как все старания наших братьев сблизиться с русскими бесполезны, пока русские массы остаются в своем теперешнем непросвещенном состоянии и питают враждебные чувства к евреям. «Погром временно приостановил деятельность Одесского отделения.

Что касается ЦК в Петербурге, то его опыт был не менее разочаровывающим. Ибо, несмотря на все старания Общества приспособиться к официальной точке зрения, оно вызывало подозрение у властей, будучи включенным доносчиком Брафманом в состав учредительных организаций страшного и загадочного «еврейского кагала». «Русские ассимиляторы, ныне заклейменные как сепаратисты, оказались в трагическом конфликте. Более того, работа Общества по развитию всеобщей культуры среди евреев постепенно теряла смысл своего существования, так как без всяких усилий с его стороны евреи стали стекаться в гимназии и университеты. Прежний практический стимул всеобщей культуры — получение диплома ради равноправия — был усилен изданием военного устава 1874 г., предоставлявшего ряд привилегий при исполнении воинского долга лицам, обладающим высшим чином. образование.

Эти привилегии побудили многих родителей, особенно из купеческого сословия, которое тогда впервые было призвано в армию, отдавать своих детей в средние и высшие учебные заведения. В результате роль Общества в распространении просвещения свелась к простому устроению благотворительности, и великий кризис 80-х годов застал эту организацию в нерешительности на распутье.

3. ЕВРЕЙСКАЯ ПЕЧАТЬ

В отсутствие всеобъемлющей сети социальных агентств движущей силой этого культурного переворота была периодическая еврейская пресса. Знаком времени стало создание в начале 60-х годов нескольких органов печати на иврите и русском языках. Несмотря на разные языковые средства, обе группы изданий в равной степени занимались задачей возрождения иудаизма, каждая из которых адаптировалась к своему определенному кругу читателей. Журналы на иврите, а отчасти и на идише, адресованные массам, проповедовали Хаскалу в более узком смысле. Они отстаивали необходимость русского начального образования и вообще светской культуры; они подчеркивали бесполезность традиционного еврейского школьного обучения, разоблачали суеверия и мракобесие. Русские издания, опять-таки предназначенные для еврейской и русской интеллигенции, преследовали в основном политическую цель, борьбу за равноправие и защиту иудаизма от его многочисленных хулителей.

В обеих группах можно заметить постепенное созревание общественного еврейского сознания, переход от элементарных и часто наивных представлений к более сложным идеям. Два еженедельника на иврите, основанные в 1860 г., «ха-Кармель», «Кармель», в Вильне, и «ха-Мелиц», «Толкователь», в Одессе, первый из которых редактировался Фюнном, а второй — Цедербаумом, были сначала адаптированы к умственному уровню взрослых детей, рассказывая о преимуществах светского образования и вытекающих из него «благосклонностях» правительства. Ha-Karmel истек в 1870 году, будучи все еще в зачаточном состоянии, хотя он продолжал появляться через нерегулярные промежутки времени в виде буклетов, посвященных научным и литературным предметам.

Ha-Melitz был более успешным. Вскоре он превратился в живой и мужественный орган, обрушивший свои стрелы на хасидизм и цадикизм, а иногда даже отважившийся поднять руку на раввинистический иудаизм.

Еженедельник на идише «Коль Мебассер»,, издававшийся в 1862-1871 годах как приложение к «ха-Мелиц» и обращавшийся непосредственно к массам на их родном языке, атаковал темные стороны старого порядка вещей в публицистических очерках и юмористических статьях. истории.

Еще одним шагом вперед стало издание ежемесячника на иврите «Ха-Шахар» («Заря»), который был основан Пересом Смоленскиным в 1869 году.

Этот журнал, выходивший в Вене, но читавшийся главным образом в России, преследовал двоякую цель: с одной стороны, бороться с фанатизмом невежественных масс, а с другой — с равнодушием к иудаизму интеллигенции. «Ха-Шахар» оказал огромное влияние на умственное развитие молодого поколения, которое обучалось в хедерах и ешибах. Здесь они нашли ответ на волнующие их мысли; здесь они научились мыслить логически и критически и отличать существенные элементы иудаизма от его простых приращений. Ха-Шахар был посохом жизни для поколения того переходного периода, который стоял на границе, отделяющей старый иудаизм от нового.

Различные этапы русификации еврейской интеллигенции отмечены меняющимися тенденциями еврейской периодической печати на русском языке. Что касается литературной формы, то она ближе подходила к европейским образцам, чем современная еврейская пресса. Авторы трех русско-еврейских еженедельников, все издававшихся в Одессе, имели то преимущество, что имели перед собой западноевропейские образцы. Живыми примерами служили еврейские публицисты типа Риссера и Филиппсона. Они проложили путь еврейской журналистике и показали ей, как бороться за гражданскую эмансипацию, отражать антисемитские нападки и в то же время стремиться к развитию внутренней еврейской жизни.

Однако, как только русские Риссеры приступили к выполнению своей задачи, они столкнулись с непреодолимыми трудностями. Когда «Рассвет», издаваемый Осипом (Иосифом) Рабиновичем, попытался обнажить внутренние раны еврейской жизни, он натолкнулся на согласованное сопротивление всех видных евреев, считавших, что орган, использующий язык страна не должна по тактическим соображениям заниматься саморазоблачениями, а должна ограничиться борьбой за равноправие. Последней функции снова мешала «другая сторона» — российская цензура. Несмотря на умеренный тон статей «Рассвета «об освобождении евреев, русская цензура сочла их несовместимыми с интересами государства.

Один циркуляр, разосланный правительством, доходил даже до того, что запрещал «обсуждать вопрос о предоставлении евреям равных прав с другими (русскими) подданными». Однажды редактору «Развития», апеллируя к петербургским властям против запрещения одной статьи одесской цензурой, пришлось прибегнуть к мнимому доводу, что инкриминируемая статья ссылалась лишь на необходимость о предоставлении евреям равенства в праве проживания, но не в других правах. Но даже эта уловка не достигла своей цели. После года ожесточенной борьбы с вмешательством цензуры и с финансовыми трудностями — число русских читателей среди евреев было тогда еще очень мало — «Рассвет «прекратил свое существование.

Его преемник «Сион» («Сион») под редакцией Соловайчика и Леона Пинскера, ставший впоследствии выразителем догерцлианского сионизма, пытался провести другую политику: доказать правоту евреев, привлекая к суду антисемитов и знакомство российской общественности с историей иудаизма. Sion тоже, как и его предшественники, пришлось отказаться от борьбы менее чем через год.

После семилетнего перерыва в том же городе было предпринято новое покушение. Dyen («День») смог собрать большее количество участников из числа повысившихся рядов «титулованных»

intelligenzia чем его предшественники. Новое издание смелее развернуло знамя эмансипации, но и оно пошло гораздо дальше своих предшественников в борьбе за русификацию и ассимиляцию.

Девизом Dyen было «полное слияние интересов еврейского населения с интересами других граждан». Редакция смотрела на еврейскую проблему «не как на национальную, а как на социально-экономическую» проблему, которую, по их мнению, можно было решить, просто наделив эту «часть русского народа» теми же правами, которыми пользовались остальные. Одесский погром 1871 г. мог бы научить авторов «Диена» более трезво судить о перспективах «слияния интересов», если бы назойливая цензура не заставила это издание через короткое время прекратить выпуск.

Следующие несколько лет были периодом молчания в русско-еврейской прессе. Ряды русской еврейской интеллигенции, составлявшие костяк читающей публики этой прессы, стали к ней равнодушны. Добросовестно живя по принципу «слияния интересов», они не признали особых интересов своего народа, единственной обязанностью которого они считали обрусение, т. е. уничтожение и уничтожение. Однако лучшие элементы интеллигенции с ужасом смотрели на это растущее безразличие ко всему еврейскому среди еврейской молодежи, воспитанной в колледже. В результате в самом конце этого периода была предпринята новая попытка восстановить русско-еврейскую печать. Три еженедельника: «Русский еврей «(«Русский еврей»), «Рассвет «(«Рассвет»), а затем и «Восход» («Восход») были начаты в Санкт-Петербурге. сердца русской еврейской интеллигенции.

В разгар этой работы их захлестнул страшный катаклизм 1881 года, решивший дальнейшие судьбы еврейской журналистики в России.

4. ЕВРЕИ И РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ

Русская школа и литература по уши втолкнули еврейскую студенческую молодежь в интеллектуальные течения прогрессивного российского общества. Вполне естественно, что часть еврейской молодежи была также вовлечена в революционное движение 70-х годов, движение, которое, несмотря на теоретический «материализм» его адептов, имело по существу идеалистическую направленность. Вступая в ряды революционеров, молодые евреи были движимы не столько негодованием против сохраняющегося, хотя и несколько смягченного, бесправия собственного народа, сколько недовольством общеполитической реакцией в России, тем недовольством, которое нашло выражение в движении «Народничество», «Идти в народ» и подобные течения тогда были в моде.

Студенты-евреи, посещавшие раввинские и учительские институты при правительстве, или самоучки из числа бывших воспитанников хедер и иешиб, тоже стали «ходить в народ» — правда, русский народ, а не еврейский. Они вели революционную пропаганду, как прямыми, так и косвенными, среди русских крестьян и рабочих средствами, известными им только по книгам. В то время считалось само собой разумеющимся, что осуществление идеалов русской демократии повлечет за собой решение как еврейских, так и всех других частных проблем русской жизни, так что эти проблемы можно было на время благополучно отложить в сторону.

— созерцательного еврейского юноши, страдающего туберкулезом и Weltschmerz. Он начал свою поэтическую карьеру в 1840 году с еврейской адаптации второй книги Вергилия «Энеида», но вскоре обратился к еврейским мотивам. В музыкальных стихах «Песен дщери Сиона «(Шире бат Цион, Вильно, 1851) автор излил тоску своей страдающей души, разрывавшейся между верой и наукой, отягощенной гнетом извне. и взволнованный до глубины души трагедией его бездомного народа. Жестокая болезнь оборвала жизнь поэта в 1852 году, в возрасте двадцати четырех лет. Небольшой сборник лирических стихов, изданный уже после его смерти под названием «Киннор бат Цион» («Арфа дочери Сиона "), еще ярче показал богатство творческой энергии, скрытой в душе этого преждевременно отрезанного Юность, которая на краю могилы так трогательно пела о любви, красоте и чистых радостях жизни.

Через год после смерти нашего поэта, в 1853 году, в той же столице Литвы появился исторический роман «Ахабат Цион» («Любовь Сиона»).

Ее автор Авраам Мапу из Ковена (1808-1867) был бедным меламмедом, который своими усилиями и без помощи учителя поднялся до уровня современного педагога иврита. Он жил в двух мирах, в долине слез, какой было гетто при Николае, и в светлых воспоминаниях далекого библейского прошлого. Одухотворенный мечтатель, прогуливаясь по берегам Немана, среди холмов, окаймляющих город Ковно, рисовал себе светлый рассвет еврейского народа. Эти блестящие описания древней Иудеи он опубликовал в мрачный год «пленных рекрутов». Молодежь гетто, корпевшая над талмудическими фолиантами, с жадностью набросилась на эту маленькую книгу, которая дышала ароматами Шарона и Кармеля. Они читали его тайком — открыто читать роман в те времена было небезопасно, — и сердца их наполнялись восторгом от чарующих идиллий времен царя Езекии, изображения бурного Иерусалима и мирного Вифлеема.

Они вздыхали о судьбе влюбленных Амнона и Фамари и в полете своего воображения уносились далеко от болезненной реальности. Наивное литературное построение сюжета не имело никакого значения для читателя, впервые в жизни вкусившего роман. Наивность сюжета соответствовала наивному, искусственно воспроизведенному языку пророка Исайи и библейских летописей, усиливавших иллюзию древности.

Через несколько лет после публикации своей «Любви к Сиону», когда общественные течения начали будоражить русское еврейство, Мапу начал свой пятитомный роман о современной жизни под названием «Айит». Цабуа, «Пятнистая птица» или «Лицемер» (1857–1869). В своей наивной манере, странным образом не гармонирующей со сложным сюжетом в сенсационном французском стиле, автор рисует жизнь безвестного литовского городка: кагаловские начальство, скрывающие свои злодеяния под плащом благочестия; фанатичные раввины, тартюфы черты оседлости, преследующие поборников просвещения. В противовес этим теням прошлого Мапу с любовью рисует едва заметные ростки новой жизни, Маскила, стремящегося примирить религию и науку, туманную фигуру еврейского юноши, идущего в русскую школу в надежде на служащих своему народу, профили русской еврейской интеллигенции и промышленников из числа восходящей еврейской плутократии.

К концу жизни Мапу вернулся к историческому роману и в «Преступлении Самарии» (Ашмат Шомрон, 1865) попытался нарисовать картину древнееврейской жизни на закате Северного царства. Но этот роман, появившийся в разгар культурного движения, не произвел такого сильного воздействия, как его «Ахабат Цион», хотя его очаровательный библейский слог привел в восторг любителей «Мелицы»,

Шум новой еврейской жизни с ее постоянно нарастающими проблемами вторгся в пределы литературы, и даже поэты вынуждены были принимать чью-либо сторону в злободневных вопросах. Крупнейший поэт той эпохи Иуда Лейб Гордон (1830–1892), начавший с сочинения библейских эпосов и моралистических басен, вскоре вошел в область «интеллектуальной поэзии», стал поборником просвещения и резким критиком старины. наладил еврейскую жизнь. Еще в 1863 году, работая учителем в Коронной школе в Литве, он написал свою «Марсельезу Просвещения» (Hakitzah ' ammi, «Пробудитесь, мой народ»). В нем он воспевал солнце, проливающее свои лучи на «землю Эдемскую», где шея порабощенных была освобождена от ярма и где современного еврея приветствовали братскими объятиями. Поэт призывает свой народ влиться в ряды земляков, в сонмы культурных русских граждан, говорящих на языке земли, и предлагает современникам-евреям краткую формулу: «Будь человеком на улице и евреем на улице». дома», т. е. быть русским в обществе и евреем в частной жизни.

Сам Гордон определял свою функцию в деле еврейского возрождения как разоблачение внутренних недугов народа, борьбу с раввинистической ортодоксией и тиранией церемониализма. Эта придирчивая тенденция, заключающаяся в осуждении всей исторической структуры иудаизма, проявилась уже в 1868 г. в его «Песнях Иуды».

(Шире Йехуда), в строфах, сияющих красотой их еврейской дикции:

Жить бездушными обрядами научили тебя, Плыть против жизни и хранить безжизненную букву; Быть мертвым на земле и живым на небе, Видеть сны наяву и говорить во сне.

В семидесятые годы Гордон вступил в ряды официальных агентов просвещения. Он переехал в Петербург и стал секретарем Общества распространения просвещения. Новое еврейское периодическое издание «ха-Шахар» опубликовало несколько его «современных эпосов», в которых он излил свой гнев против окаменевшего раввинизма. Он изображает бедственное положение еврейской женщины, приговоренной к вступлению в брак по велению посредника, без любви и счастья, или описывает трагедию другой женщины, чье будущее разрушено «точкой над i».» Он яростно бьет ортодоксальных пауков, официальных лидеров общины, которые ловят молодых пионеров просвещения в сети авторитета Кабала при поддержке полиции. Поднимаясь выше по лестнице истории, поэт регистрирует свой протест против преобладания духовного начала над мирским во всей эволюции иудаизма. Он нападает на пророка Иеремию, который в осажденном Иерусалиме проповедует подчинение вавилонянам и строгое соблюдение Закона: пророк, облаченный в одежду современного ему ортодоксального раввина, должен был быть выставлен как ужасающее воплощение бездушной формулы «Закон превыше всего». Жизнь.»

Вывод очевиден: власть ортодоксии должна быть сломлена, а еврейская жизнь должна быть секуляризована. Но, разоблачая старое, Гордон не мог не заметить болевых точек в новом, «просвещенном» поколении. Он видел бегство образованной молодежи из еврейского лагеря, ее все возрастающее отчуждение от народного языка, на котором поэт пел свои песни, и крик тоски сорвался с его уст: «Для кого я работаю?» Ему казалось, что подрастающее поколение, оторванное от первоисточника еврейской культуры, уже не сможет читать «Песни Сиона», и что рифмы поэта ограничены в своем обращении к последней горсти о поклонниках еврейской музы:

Кто знает, но я последний певец Сиона, И ты последний, кто понимает мои песни.

Эти строки были написаны на пороге новой эры восьмидесятых годов.

Выразитель еврейской самокритики дожил не только до ужасов погромов, но и до туманной зари национального движения, и мог утешать себя убеждением, что ему суждено быть певцом не одного поколения.

Вопрос «Для кого я работаю?» по-иному подошел и разрешил другой писатель, гениальность которого росла с годами его долгой жизни. В первые годы своей деятельности Шалом Яков Абрамович (1836 г.р.) пробовал свои силы на разных поприщах. Он писал литературно-критические эссе на иврите («Мишпат Шалом», 1859 г.), адаптировал книги по естествознанию, написанные на современных языках («Толдот ха-теба», «Естественная история», 1862 г., и далее), сочинил социальный «Тенденцроман», под заглавием «Отцы и дети» (Ha-abot we-ha-banim, 1868); но все это оставило его неудовлетворенным.

Размышляя над вопросом «Для кого я работаю?», он пришел к выводу, что его труды принадлежали широким массам, забитым массам, а не ограничивались образованными классами, понимающими национальный язык. Глубокий наблюдатель за еврейскими условиями в черте оседлости, он понимал, что конкретная жизнь масс должна изображаться в их живой повседневной речи, на идишском наречии, к которому относились с презрением почти все маскилим того периода.

Соответственно, Абрамович стал писать на народном диалекте под вымышленным псевдонимом Менделе. Мохер Сфорим (Менделе Книготорговец). Выбирая сюжеты из жизни низших классов, он изображал изгоев еврейского общества и их угнетателей (Dos kleine Меншеле, «Скромный человек»), жизнь еврейских нищих и бродяг (Fishke der Krummer, «Фишке-Калека»), и та огромная паутина, которую сплели вокруг обездоленных масс контрактники мясного налога и их сообщники, предполагаемые благотворители общества (Die Taxe, oder die Bande Stodt Bale Toyvos, «Налог на мясо, или Банда городских благотворителей»). Его острая сатира на «налог» попала в цель, и у автора были основания опасаться гнева тех, кого задели за живое его литературные стрелы. Ему пришлось покинуть город Бердичев, в котором он проживал в то время, и переехать в Житомир.

Здесь он написал в 1873 году одно из своих самых зрелых произведений «Кобыла, или Предотвращение жестокого обращения с животными» (Die Klache). В своем аллегорическом повествовании он изображает бездомную кобылу, олицетворение еврейской массы, которую преследуют «городские начальники», не позволяющие ей пастись на общих пастбищах с «городским скотом» и гнали уличных бездельников и собак по пятам. «Общество по предотвращению жестокого обращения с животными» (правительство) не может решить, следует ли кобыле предоставить равные права с туземными лошадьми или оставить ее без защиты, и дело передается на рассмотрение специальной комиссии.

Тем временем какие-то всадники из числа «общинных благодетелей» вскакивают на спину несчастной кобыле, бьют и мучают ее чуть ли не до смерти и гонят ее в свое удовольствие, пока она не рухнет.

Выйдя за рамки полемической аллегории, Абрамович опубликовал юмористическое описание «Путешествий Вениамина Третьего».

(Masse'ot Benyamin ha-Shelishi, 1878), с изображением еврея Дон Кихота и Санчо Пансы, которые совершают заморское путешествие к мифической реке Самбатион — по пути из Бердичева в Киев. Тонкое наблюдение за существующими условиями в сочетании с глубоким анализом проблем еврейской жизни, художественная сила в сочетании с публицистическим мастерством — таковы характерные черты первого этапа литературной деятельности Абрамовича.

В последующий период, начиная с 80-х годов, его литературные произведения обнаруживают большую художественную гармонию в своем содержании. Что касается их языковой оболочки, то они сочетают в себе народный язык идиш с национальным еврейским языком, которые наш автор использует бок о бок в качестве проводников своей мысли и достигает в его руках столь же высокого уровня совершенства.

6. ПРЕДВЕСТНИК ЕВРЕЙСКОГО НАЦИОНАЛИЗМА (ПЕРЕС

СМОЛЕНСКИН)

Однако художественное изображение жизни было редким исключением в литературе Хаскалы. Раздираемый социальной и культурной борьбой период просвещения требовал скорее теорий, чем искусства, и романист не менее, чем публицист, был призван восполнить эту нужду.

Этот теоретический элемент был первостепенным в романах Переса Смоленскина.

(1842-1885), редактор популярного журнала на иврите «ха-Шахар».

Ученик белой русской ешибы, он затем уплыл в легкомысленную Одессу, а еще позже в Вену, мучительно страдая от потрясения от контраста. Лично он вышел невредимым из этого конфликта идей. Но вокруг себя он видел «мёртвые тела просвещения, которых так же много, как и жертв невежества».

Он видел еврейскую молодежь, бегущую от своего народа и забывающую свой национальный язык. Он видел реформистский иудаизм Западной Европы, который не сохранил ничего от еврейской культуры, кроме модернизированной поверхностности синагоги. Отталкиваясь от этого зрелища, Смоленскин решил с самого начала бороться на два фронта: против фанатиков ортодоксии во имя европейского прогресса и против поборников ассимиляции во имя национальной еврейской культуры, в частности еврейского языка. «Ты говоришь,»

Смоленскин, обращаясь к ассимиляторам, — будем, как другие народы. Хорошо и хорошо. Будем, действительно, как другие народы: культурными мужчинами и женщинами, свободными от суеверий, верными гражданами страны. мы также помним, как и другие народы, что мы не имеем права стыдиться своего происхождения, что мы обязаны дорожить своим национальным языком и своим национальным достоинством».

В своем первом большом романе «Бродяга на жизненных путях» (Ха-то-эх бедарке ха-хайим, 1869-1876) Смоленскин проводит своего героя через все ступени культурного развития, ведя его от безвестной белорусской деревушки к центры европейской цивилизации в Лондоне и Париже.

Но в конце своих «скитаний «герой в конце концов достигает синтеза еврейского национализма и европейского прогресса и заканчивает тем, что жертвует своей жизнью, защищая своих братьев во время одесского погрома 1871 года.

Другие тенденц-романы Смоленски отражают ту же двустороннюю борьбу: против косности ортодоксов, особенно хасидов, и против нелояльности «просвещенных».

Теория иудаизма Смоленскина сформулирована в двух публицистических произведениях: «Вечный народ» («Ам'олам», 1872 г.) и «Время сажать» («Эт латаат»,, 1875-1877). В противовес искусственным религиозным реформам Запада он устанавливает далеко идущий принцип еврейской эволюции, постепенного слияния национального и гуманитарного элементов внутри иудаизма. Мессианский догмат, от которого евреи Запада полностью отказались из-за его якобы несовместимости с еврейским гражданством в диаспоре, горячо защищается Смоленским как один из символов национального единства. В самом центре его системы стоит культ иврита как национального языка, «без которого нет иудаизма». Чтобы успешнее разрушить идею ассимиляции, Смоленкин бомбардирует ее основу, теорию просвещения, сформулированную Моисеем Мендельсоном, с ее определением евреев как религиозной общины, а не как нации, хотя в своем полемическом пылу он часто заходит слишком далеко и иногда нарушает историческую правду.

В обоих произведениях можно различить, хотя и в смутных очертаниях, теорию «духовной нации». Однако Смоленскину не удалось развить и закрепить свою теорию. Погромы 1881 года и начало исхода евреев из России еще раз нарушили его равновесие. Он отложил в сторону вопрос о национальном развитии еврейства в диаспоре и стал восторженным проповедником восстановления еврейского народа в Палестине. В разгар этой пропаганды жизнь талантливого публициста оборвалась преждевременной смертью.

К такому же убеждению пришел после продолжительной внутренней борьбы Мозес Лейб Лилиенблюм (1843–1910), которого вполне можно было бы назвать «мучеником просвещения». Однако в рассматриваемый период он полностью перемещался в пределах границ Хаскалы, наиболее радикальным представителем которой был. Преследовался за безобидный либерализм фанатиками родного города Вилкомир,

Лилиенблюм начал размышлять над вопросом еврейских религиозных реформ. Выступая за реформу иудаизма, он руководствовался не желанием, как многие в Западной Европе, приспособить иудаизм к нееврейской среде, а скорее глубоким и болезненным убеждением, что доминирующее раввинизм в его средневековой фазе не представляют истинную сущность иудаизма. Реформа иудаизма в интерпретации Лилиенблюма означает не революцию, а эволюцию иудаизма.

Как когда-то Талмуд реформировал иудаизм в соответствии с требованиями своего времени, так и мы должны реформировать иудаизм в соответствии с требованиями нашего времени. Когда юный писатель воплотил эти взгляды в серии статей, опубликованных в «Ха-Мелиц» под названием «Орхот ха-Талмуд» («Пути Талмуда»,

1868-1869), его православные горожане были так сильно возбуждены, что дальнейшее его пребывание в Вилькомире было небезопасно, и он вынужден был переселиться в Одессу. Здесь он опубликовал в 1870 году свою рифмованную сатиру «Кегал рефаим», в которой темные тени еврейского города, старейшины кагалов, раввины, цадики и другие достойные люди странным образом двигаются во мраке ада — мир.

В Одессе Лилиенблюм влился в ряды обрусевшей студенческой молодежи, проникся радикальными идеями Чернышевского и Писарева, заработав репутацию «нигилиста». Его теория еврейской реформы, устаревающая его новым материалистическим мировоззрением, была отброшена в сторону, и в душе писателя открылась зияющая пустота. Это настроение отражено в самооткровении Лилиенблюма «Грехи юности».

(Хаттот ne'urim, 1876), этот мучительный крик одной из многих жертв психического катаклизма шестидесятых годов. Книга произвела огромное впечатление, ибо изображенные в ней душевные муки были типичны для всего переходного века. Однако заключительная нота исповеди, вопль изнуренной души, которая, низвергнув старых идолов, так и не нашла нового Бога, не выражала общего направления того периода, далекого от отчаяния.

Что касается нашего автора, то его буйная душа вскоре успокоилась. События, взбудоражившие умы прогрессивного еврейства, ужасы погромов и политического гнета начала восьмидесятых годов, принесли покой истерзанному сердцу Лилиенблюма. Он нашел решение еврейских проблем в «Любви к Сиону», философским представителем которой он стал. На более позднем этапе он стал ярым поборником политического сионизма.

7. ЕВРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Левое крыло «просвещения» в этот период было представлено еврейской литературой на русском языке, имевшей несколько замечательных представителей. Интересно отметить, что в то время как все видные писатели на иврите были детьми глубоко националистической Литвы, те, кто писал по-русски, за единственным исключением Леванды, были уроженцами Южной России, где две крайности, застойный хасидизм и радикальная русификация, боролись за превосходство. Основоположником этого направления еврейской литературы был Осип (Иосиф) Рабинович (1817-1869), южанин, уроженец Полтавы и одессит.

Наряду с публицистическими статьями писал затяжные романы. Его трогательные «Картины прошлого», его рассказы «Каторжный рекрут» и «Наследственный подсвечник» (1859–1860) вызывали перед поколением, живущим на заре новой эпохи реформ, тени уходящей ночи: пытки призыва Николая и унизительные формы еврейского бесправия.

Борьба с этим бесправием была целью его журналистской деятельности, которую он до выхода в свет «Рассвета «вел на страницах либеральной русской печати. Проблемы внутренней еврейской жизни мало привлекали его. Подобно Риссеру, он смотрел на гражданскую эмансипацию как на панацею от всех еврейских недугов. Он был унесен смертью прежде, чем смог излечиться от этой иллюзии.

Дело Рабиновича продолжил талантливый юноша, журналист Илья (Эльяс) Оршанский из Екатеринослава (1846-1875), который был главным сотрудником Одесской газеты «День» и Еврейской газеты. Библиотека. Бороться за права евреев, а не приносить смиренные извинения, требовать эмансипации, а не умолять о ней — такая позиция придает произведениям Оршанского особое очарование. Его блестящий анализ «Российского законодательства о евреях» предлагает полную анатомию еврейского бесправия в России, начиная с Екатерины II. и заканчивая Александром II.

Тем не менее, будучи ребенком своего возраста, он проповедовал ее формулу.

Хотя в душе он был страстным евреем, он отстаивал дело русификации, хотя и не в крайней форме духовного самоуничижения. Одесский погром 1871 года потряс его впечатлительную душу. Он беспокойно ворочался, ища выход своей обиде, но всюду стучал головой о преграды цензуры и полиции. Будь ему дарована более продолжительная жизнь, он мог бы, подобно Смоленскому, избрать путь националистически-прогрессивного синтеза, но белая чума унесла его на двадцать девятом году жизни.

Литературное творчество Льва (Леона) Леванды (1835-1888) носило более сложный характер. Выпускник одной из официальных раввинских школ, он сначала работал учителем в еврейской коронной школе в Минске, а затем занимал должность «ученого еврея» при Муравьеве, генерал-губернаторе Виленском. Таким образом, он перешел в очаг «официального просвещения» и в штаб политики русификации в лице Муравьева, что накладывало отпечаток на все произведения его пера. В своем первом романе «Гастроном» (1860), мало достойном с художественной точки зрения, он еще предстает наивным бардом того мелкого «просвещения», поборник которого достаточно характеризуется ношением европейского костюма, называя себя благозвучным немецким или русским именем (в обсуждаемом романе герой носит имя Арнольд), заводя дружеские отношения с благородными христианами и вступая в брак по любви без помощи посредника.

На этом этапе своей карьеры Леванда был убежден, что «ни один образованный еврей не может не быть космополитом». Но несколько позже в его космополитизме обнаружилась отчетливая склонность к русификации.

В своем романе «Горячее время» (1871–1872) Леванда отказывается от своих прежних симпатий к полякам и устами своего героя Сарина проповедует весть о приближающемся культурном слиянии между евреями и русскими, которое должно ознаменовать собой новая эпоха в истории еврейского народа. Старомодная еврейская жизнь ловко высмеивается в его «Очерках прошлого» («Волосы моего Мелламмеда», «Школофобия «и др., 1870–1875). Его душевное спокойствие не было нарушено даже проявлением к концу 60-х годов антисемитской реакции в тех самых официальных кругах, в которых вращался «ученый еврей» и в которых Брафман считался авторитетом в вопросам, относящимся к иудаизму. Но катастрофа 1881 года нанесла сокрушительный удар по душе Леванды и заставила его свергнуть своего прежнего идола ассимиляции. Еще не вполне утвердившись в сознании новой теории национализма, он присоединился к палестинскому движению в конце своей жизни и сошел в могилу с затуманенной душой.

Одним из тех, кто твердо придерживался своего отрицания иудаизма, был Григорий Богров (1825-1885). Потомок семьи полтавских раввинов, он перешел «от тьмы к свету» через курьезное учебное заведение николаевского бренда, контору акцизного земледельца, в которой он проработал несколько лет. Просвещенный Акцизник поздно осознал свой литературный талант. Его пространные «Воспоминания еврея», составленные в основном из автобиографического материала, были опубликованы в русском журнале еще в 1871–1873 годах. Они содержат язвительное описание еврейской жизни во времена Николая I. Ни один художник-еврей еще не обмакивал свою кисть в столь мрачные краски и не проявлял такой свирепой ненависти, как Богров, изображая старый еврейский быт внутри черта оседлости с ее нищетой и мраком, ее охотниками и жертвами, ее деморализованным кагалским правлением призывных дней. Рассказ Богрова о его детстве и юности не облегчается ни одним веселым воспоминанием, кроме воспоминания о молодой русской девушке. Вся патриархальная жизнь еврейского местечка того периода превращается в какой-то ад, кишащий уголовниками или идиотами.

Выход из этого ада обещал Богрову только два пути: путь космополитизма и рационализма, открывающийся человечеству в целом, или путь, ведущий в гущу русской нации.

Богров стоял в нерешительности на этом роковом рубеже. В 1878 году он писал Леванде, что как «эмансипированный космополит он давно бы переправился на противоположный берег», где ему «улыбались другие симпатии и идеалы», если бы его не удерживали в еврейском лоне «четыре миллиона человек, невинно страдают от систематических преследований».

Ненависть Богрова к гонителям еврейского народа излилась в его историческом романе «Еврейская рукопись» (1876), сюжет которого основан на событиях времен Хмельницкого. Но и здесь, описывая, как он сам выражается, историю борьбы паука с мухой, он не находит в жизни мухи ничего достойного сочувствия, кроме ее страданий. В 1879 году Богров начал новый роман «Отбросы века», изображающий жизнь современной еврейской молодежи, охваченной русской революционной пропагандой. Но рука, умевшая изображать ужасы старой воинской повинности, была бессильна воспроизвести, кроме как в очень грубых набросках, чуждый автору мир политических страстей, и роман остался незаконченным.

Реакция 80-х не изменила отношения Богрова.

Он испустил последний вздох в далекой русской деревне и был похоронен на русском кладбище, приняв христианство незадолго до смерти, в результате печального стечения семейных обстоятельств.

Перед молодым поколением, вступившим в активную жизнь в 80-е годы, лежали разбитые скрижали русской еврейской литературы. Требовались новые скрижали отчасти для восстановления заповедей предшествующего периода просвещения, отчасти для исправления его ошибок.

ГЛАВА XXI ПРИСОЕДИНЕНИЕ АЛЕКСАНДРА III. И НАЧАЛО ПОГРОМОВ

1. ТРИУМФ САМОКРАТИИ

1 марта 1881 года Александр II. встретил свою смерть на одной из главных улиц Петербурга, сраженный динамитными бомбами, брошенными в него группой террористов. Царь, освободивший русское крестьянство от личного рабства, поплатился жизнью за отказ освободить русский народ от политического рабства и полицейского произвола. Красный террор революционеров был противоположен белому террору русских властей, подавлявших в течение многих лет малейшее стремление к свободе и отправлявших в остроги и остроги или высылавших в Сибирь поборников конституционной формы правительство и представители социальных реформ. Вынужденные преследованием полиции скрываться под землей, революционные общества подпольной России оказались вынуждены прибегнуть к методам террора. Этот терроризм нашел свое выражение в последние годы правления Александра II. в различных покушениях на жизнь этого правителя и завершились катастрофой 1 марта.

Среди членов этих революционных обществ были и представители молодой еврейской интеллигенции. Это были в основном студенты колледжей, увлеченные идеалами своих русских товарищей. Но мало кто из них числился среди активных террористов. Группа, подготовившая убийство царя, состояла только из одного еврейского члена, женщины по имени Хесия Гельфман, которая, кроме того, играла в заговоре лишь второстепенную роль, сохраняя тайную резиденцию для революционеров. Тем не менее в официальных кругах, стремившихся оправдать свое угнетение евреев, стало принято ссылаться на «важную роль», которую сыграли евреи в русской революции.

Именно с предвзятыми представлениями такого рода Александр III. взошел на российский престол государь с неограниченной властью, но с весьма ограниченным политическим кругозором. Будучи русским старомодным типом и ревностным защитником греко-православной церкви, он разделял антиеврейские предрассудки своего окружения. Уже будучи наследным принцем, он приказал дать денежное вознаграждение небезызвестному Лютостанскому, подарившему ему свою клеветническую брошюру «Об употреблении христианской крови евреями». Во время русско-турецкой войны 1877 г., когда он, будучи прямым наследником, командовал одной из балканских армий, он позволил себя убедить, что злоупотребления в русском комиссариате происходят из-за «еврейских» поставщиков, которые снабжал армию.

Это было все, что было известно об иудаизме в кругах, из которых правитель пяти миллионов евреев черпал свои сведения.

В марте и апреле 1881 г. судьбы России решались на тайных совещаниях, которые проводились между царем и высшими сановниками государства во дворце тихого городка Гатчины, где находился Александр III. ушел после смерти отца.

Две партии и две программы боролись за первенство на этих конференциях. Партия либерального министра Лорис-Меликова, выступавшая за программу умеренных реформ, выступала прежде всего за создание совещательной комиссии в составе депутатов. депутатам сельских и городских управ с целью рассмотрения всех юридических проектов до их внесения в Государственный совет. Это план ничтожного народного представительства, получившего одобрение Александра II. в последние дни своей жизни принял в глазах реакционной партии размеры опасной «конституции» и был ею ненавистен как посягательство на священные прерогативы самодержавия.

Во главе этой партии стоял обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев, бывший профессор Московского университета, наставник Александра III в политических науках, когда последний был цесаревичем. Как представитель церковно-полицейского государства, Победоносцев утверждал, что просвещение и политическая свобода вредны для России, что народ должен находиться в состоянии патриархального подчинения власти Церкви и светских властей, что греко-православные массы должны быть ограждены от влияния чуждых религий и рас, которые соответственно должны занимать в русской монархии подчиненное положение по отношению к господствующей нации. Идеи этого фанатичного реакционера, которого прозвали «Великим инквизитором» и чье имя было изменено в народе на «Бедоносцев», возобладали на гатчинских конференциях. Кульминацией обсуждения стало решение воздержаться от каких-либо уступок революционной стихии путем проведения реформ, пусть даже скромных по своему характеру, и во что бы то ни стало сохранить режим полицейского государства в противовес царившей в России идее правового государства. «гнилой Запад».

Соответственно, имперский манифест, обнародованный 29 апреля 1881 г., провозглашал народу, что «Голос Божий повелел нам энергично взять бразды правления, вселив в нас веру в силу и истину самодержавной власти». власть, которую мы призваны установить и охранять». Манифест «призывает всех верных подданных искоренить отвратительный мятеж и утвердить веру и нравственность». Методы утверждения веры и нравственности вскоре стали известны в «Полицейской конституции», которая была дарована России в августе 1881 г. под названием «Устав о принудительной общественной безопасности».

Этот статут наделяет русских столичных сатрапов (св.

Петербурга и Москвы) и многих губернских центров — генерал-губернаторов и губернаторов — право издавать особые постановления и тем самым отменять обычные законы, а также арестовывать и высылать в Сибирь без должного судебного разбирательства. закона, все граждане, подозреваемые в «политической небезопасности». Эта пародия на закон habeas corpus, гарантирующий неприкосновенность полиции и жандармерии и фактически предполагающий приостановление действующего законодательства в значительной части монархии, с тех пор ежегодно продлевалась специальными имперскими постановлениями и оставалась в силе до тех пор, пока наши дни. Подлинная «Полицейская конституция» 1881 г. пережила бутафорскую гражданскую конституцию 1905 г., выступая символом узаконенного беззакония.

2. НАЧАЛО ПОГРОМНОЙ ПОЛИТИКИ

Катастрофа 1 марта естественным образом подтолкнула не только правительство, но и значительную часть русского народа, напуганного призраком анархии, в сторону реакционной политики. Эта ретроградная тенденция не могла не сказаться на еврейском вопросе. Бацилла юдофобии зашевелилась в политически незрелых умах, расстроенных террористическими актами. Влиятельные органы печати, поддерживавшие более или менее тесные отношения с руководящими государственными сферами, занимали все более и более враждебное отношение к евреям. Столичная газета «Новое «Время», начавшее в то время свою гнусную карьеру официозного органа русской реакции, и ряд провинциальных газет, субсидируемых правительством, вдруг заговорили о евреях в тон, который предполагал, что они были во владении какой-то ужасной тайной.

Почти на следующий день после покушения на царя газеты подобного рода стали намекать, что к этому приложили руку евреи, а вскоре после этого в южнорусской печати появились тревожные слухи о готовящихся организованных нападениях на евреев этот регион.

Эти слухи были основаны на фактах. Зловещая агитация царила среди низших слоев русского населения, а невидимые руки сверху как бы подталкивали ее к совершению гигантского преступления. В том же марте таинственные эмиссары из Св.

Петербург явился в крупные города юга России, такие как Елисаветград (Елизаветград), Киев и Одесса, и вступил в тайные переговоры с высшими полицейскими чинами о возможном «вспышке народного возмущения против евреев», который, как они ожидали, происходят в рамках экономического конфликта, намекая на нежелательность препятствования волеизъявлению населения России силами полиции. Фигуры великорусских купцов и батраков, или кацапов, как именуют великороссов на малороссийском Юге, стали появляться в вагонах и на вокзалах, выступать перед простым народом скорое наказание, которое скоро будет применено к евреям, или читать им антисемитские газетные статьи.

Далее они заверили их, что издан имперский указ, призывающий христиан атаковать евреев в дни приближающейся греко-православной Пасхи.

Хотя после этих событий прошло много лет, до сих пор не удалось установить, какое конкретное учреждение вело эту погромную агитацию в русских массах. Не удалось также выяснить, в какой степени тайное общество высших сановников, образовавшееся в марте 1881 г. под названием «Священная лига», с целью защиты личности царя и участия в в движении замешана террористическая борьба с «врагами общественного порядка». Но сам факт, что погромы были тщательно подготовлены и спланированы, не вызывает сомнения: об этом можно судить по тому обстоятельству, что они вспыхнули почти одновременно во многих местах русского юга и везде проходили по одному и тому же хорошо организованная «активность» толпы и заведомое бездействие властей.

Первая вспышка бури произошла в Елисаветграде (Елизаветграде), крупном городе Новороссии, с еврейским населением в пятнадцать тысяч душ. Накануне греко-православной Пасхи местные христиане, встречаясь на улицах и в магазинах, говорили друг другу о том, что «жидов вот-вот побьют», Евреи встревожились. Полиция, готовая поддерживать общественный порядок в первые дни Пасхи, вызвала небольшой отряд солдат. Вследствие этого первые дни праздника прошли спокойно, а на четвертый день, 15 апреля, войска были убраны с улиц.

В этот момент начался погром. Организаторы беспорядков отправили пьяного русского в салун еврея, где он начал хамить. Когда трактирщик вытолкал возмутителя спокойствия на улицу, толпа, ожидавшая снаружи, начала кричать:

«Жиды бьют наш народ» и бросались на случайно проходивших евреев.

Очевидно, это был заранее подготовленный сигнал к погрому. Еврейские магазины на рыночной площади были атакованы и разрушены, а товары разграблены или уничтожены. Поначалу полиции при поддержке войск удалось каким-то образом разогнать бунтовщиков. Но на второй день погром возобновился с большей энергией и лучшим руководством, при подозрительном бездействии как военного, так и полицейского начальства.

Следующее описание событий взято из материалов официального следствия, не предназначенных для публикации и поэтому свободных от бюрократических увиливаний, характерных для российских публичных документов: В ночь с 15 на 16 апреля было совершено нападение. на еврейских домах, в первую очередь на винных магазинах, на окраине города, в результате чего один еврей был убит. Около семи часов утра 16 апреля бесчинства возобновились, распространившись с необычайной силой по всему городу.

Клерки, официанты в салунах и отелях, ремесленники, шоферы, лакеи, поденщики на государственной службе и солдаты в отпуске — все они присоединились к движению. Город представлял собой необыкновенное зрелище: улицы, покрытые перьями и заставленные сломанной мебелью, выброшенной из жилых домов; дома с выбитыми дверями и окнами; разъяренная толпа, бегущая с криками и свистом во все стороны и беспрепятственно продолжающая свою разрушительную работу, и, как завершающий штрих к этой картине, полное безразличие местных нееврейских жителей к хаосу, творящемуся на их глазах. Войска, призванные для наведения порядка, не имели определенных указаний и при каждом нападении толпы на чужой дом ждали приказа военных или полицейских властей, не зная, что делать. В результате такого отношения военных бунтующая толпа, которая на глазах войск, не сдерживаемая ими, громила дома и склады евреев, должна была прийти к заключению, что эксцессы, в которых она предавались не незаконному предприятию, а скорее работе, получившей одобрение правительства. К вечеру беспорядки усилились из-за прибытия большого числа крестьян из окрестных деревень, желавших заполучить часть еврейской добычи. Некому было остановить эти толпы; войска и полиция были беспомощны. Все они упали духом и были убеждены, что подавить беспорядки подручными средствами невозможно. В восемь часов вечера пошел дождь, сопровождаемый холодным ветром, который в значительной степени способствовал рассеянию толпы. В одиннадцать часов на место прибыли свежие войска. Утром 17 апреля прибыл новый батальон пехоты, и с этого дня общественный порядок в Елисаветграде больше не нарушался.

Весть о «победе», так легко покорившей евреев Елисаветграда, пробудила дремлющую погромную энергию в непросвещенных русских массах.

Во второй половине апреля беспорядки произошли во многих селах Елисаветградского района, а также в ряде городов и поселков соседней Херсонской губернии. В деревнях работы по уничтожению ограничивались гостиницами, которые содержали евреи — многие крестьяне считали, что они действуют в соответствии с имперскими приказами.

В городах и поселках были снесены все еврейские дома и магазины, а их имущество разграблено. В городе Ананьеве, в Херсонской губернии, народ подстрекал местный житель по имени Лащенко, который уверял своих горожан, что центральное правительство отдало приказ о расправе над евреями за то, что они убили царя, и что эти приказы были преднамеренными. удерживается местной администрацией. Подстрекатель был схвачен полицией, но вырван толпой, которая бросилась на евреев. В результате беспорядков было разрушено около двухсот домов и магазинов на окраинах города, где скрывался еврейский пролетариат. Центральная часть города, где жили наиболее зажиточные евреи, охранялась полицией и военным отрядом и поэтому осталась нетронутой.

3. ПОГРОМ В КИЕВЕ

Движение постоянно набирало обороты, а инстинкты толпы становились все более и более необузданными. «Мать городов русских», древний Киев, где на заре русской истории евреи вместе с хазарами были знаменосцами цивилизации, стал ареной беззаконной ярости диких полчищ. Здесь погром был тщательно подготовлен тайной организацией, распространившей слух, что новый царь отдал приказ истребить евреев, убивших его отца, и что гражданские и военные власти окажут помощь народу, а те, кто невыполнение воли царя влекло за собой наказание. Местные власти во главе с генерал-губернатором Дрентельном во главе, который был реакционером и ярым ненавистником евреев, знали не только о неизбежности погрома, но и об избранном для него дне, воскресенье, 26 апреля.

Уже 23 апреля произошла уличная драка, сопровождавшаяся нападениями на прохожих-евреев, что стало прелюдией к погрому. Накануне рокового воскресенья полиция предупредила евреев, чтобы они не покидали своих домов и не открывали завтра свои магазины. Евреи были в недоумении. Они не понимали, почему в столице генерал-губернаторства с ее многочисленными войсками, которые по намеку своего командующего могли в зародыше пресечь всякого рода беспорядки, мирным гражданам велено прятаться от надвигающегося нападения, вместо того, чтобы принять меры для предотвращения самого нападения.

Тем не менее к совету полиции прислушались, и в роковой день евреев на улицах не оказалось. Это, однако, не помешало многочисленным бандам бунтовщиков собраться на улицах и заняться преступной деятельностью. Погром начался на Подоле, в части города, густонаселенной евреями. Вот описание очевидца: «В двенадцать часов дня воздух уныло огласился дикими криками, свистом, глумлением, улюлюканьем и смехом. Огромная толпа мальчишек, ремесленников и рабочих шла маршем. Весь город был завален «Босоногой бригадой». Началось разрушение еврейских домов. Окна и двери начали летать, и вскоре после этого толпа, получив доступ к домам и магазинам, стала бросать на улицу абсолютно все, что попадалось им в руки. Облака перьев закружились в воздухе. Грохот разбитых оконных стекол и рам, плач, крик и отчаяние, с одной стороны, и страшные вопли и глумление, с другой, дополняли картину, напоминавшую многих участников последней русско-турецкой войны. о том, как башибузуки нападали на булгарские села. Вскоре после этого толпа бросилась на еврейскую синагогу, которая, несмотря на крепкие решетки, замки и ставни, была разрушена в одно мгновение. Надо было видеть, с какой яростью сброд набросился на свитки, которых было много в синагоге. Свитки были разорваны в клочья, втоптаны в грязь и уничтожены с невероятной страстью. Вскоре улицы были забиты трофеями уничтожения.

Повсюду валялись обломки посуды, мебели, домашней утвари и других предметов. Не прошло и двух часов после начала погрома, как большинство «босоногой бригады» превратилось в хорошо одетых господ, причем многие из них за это время чрезмерно располнели. Причина такой внезапной перемены была достаточно проста. Те, кто разграбил магазины готовой одежды, надели по три-четыре костюма и, не удовлетворившись еще, брали под мышки все, что попадалось под руку.

Другие уехали на повозках, увозя с собой мешки с добычей... Христианское население спасалось от разорительных действий толпы тем, что вставляло в окна свои святые иконы и рисовало кресты на воротах своих домов.

Пока шел погром, по улицам Подольского уезда маршировали взад и вперед войска, разъезжали на лошадях казаки, двигались взад и вперед пешие и конные разъезды.

Кое-где проходили армейские офицеры, в том числе генералы и высшие гражданские чины. Кавалерия спешила туда, откуда доносился шум. Прибыв туда, она окружала толпу и приказывала ей разойтись, но толпа только двигалась в другое место.

Таким образом, работа по разрушению продолжалась без помех до трех часов утра. Били в барабаны, раздавались приказы, толпа была окружена войсками и приказала разойтись, а толпа продолжала свои атаки со все возрастающей яростью и свирепостью.

В то время как одни разбойничьи шайки «занимались» на Подоле, другие действовали на главных магистралях города. В каждом случае дикая и пьяная толпа — «среди них не нашлось ни одного трезвого человека», по свидетельству очевидца, — творила свое отвратительное дело в присутствии солдат и полицейских, которые через несколько экземпляры отгоняли бунтовщиков, но, чаще, сопровождали их с места на место, составляя как бы почетный эскорт. Время от времени на улицах появлялся сам генерал-губернатор Дрентельн в окружении великолепной военной свиты, включавшей губернатора и начальника полиции. Эти представители государственной власти «увещевали народ», а последний, «сохраняя гробовое молчание, отступал» только для того, чтобы возобновить свою преступную работу после отъезда властей.

Кое-где на месте не было ни войск, ни полиции, и бунтовщики смогли дать волю своим звериным инстинктам.

Демиовка, пригород Киева, ночью была захвачена толпой погромщиков. Сначала они уничтожили салуны, напоив себя алкоголем, а затем принялись поджигать еврейские дома. Под покровом ночи творились неописуемые ужасы, многие евреи были забиты до смерти или брошены в огонь, многие женщины подверглись насилию. Частное расследование, проведенное впоследствии, выявило более двадцати случаев изнасилования еврейских девушек и замужних женщин. Только двое из пострадавших признались прокурору в своем несчастье. Другие признавались в своем позоре наедине или вовсе скрывали его, опасаясь испортить свою репутацию.

Лишь 27 апреля, когда вновь вспыхнул погром, власти решили положить ему конец. Везде, где появлялась беспорядочная банда, ее немедленно окружали солдаты и казаки и отгоняли прикладами винтовок. Кое-где приходилось стрелять в этих людей-зверей, и некоторые из них были ранены или убиты. Быстрота, с которой погром был подавлен на второй день, неопровержимо доказывала, что, если бы власти были настроены так, бесчинства можно было бы подавить в первый день и преступление пресечь в зародыше. Равнодушие властей привело к сносу около тысячи еврейских домов и предприятий, что повлекло за собой денежные потери в несколько миллионов рублей, не говоря уже о десятках убитых и раненых евреев и большом количестве изнасилованных женщин. В официальных отчетах эти оргии разрушения были вежливо обозначены как «беспорядки», а «Императорский вестник» ограничил свой отчет об ужасах, учиненных в Киеве, следующим извращающим правду сообщением:

26 апреля в Киеве вспыхнули беспорядки, направленные против евреев. Несколько евреев получили побои, а их магазины и склады были разграблены. Утром следующего дня с помощью войск беспорядки были подавлены, и пятьсот человек из числа бунтовщиков были арестованы.

Более поздние лаконичные сообщения ближе к фактам. Они устанавливают число арестованных бунтовщиков не менее четырнадцати сотен и упоминают о ряде лиц, раненых при подавлении бесчинств, в том числе об одном гимназисте и одном студенте университета. Однако даже в этих более поздних депешах нет упоминаний о еврейских жертвах.

4. ДАЛЬНЕЙШИЕ ВСПЫШКИ НА ЮГЕ РОССИИ

Варварство, проявленное в метрополии юго-запада, передалось с силой заразной болезни всему региону, эпидемия погромов охватила около пятидесяти деревень и ряд местечек Киевской губернии и прилегающих к ней Волынской и Подольской губерний.

Еврейское население города и окрестных деревень, насчитывавшее около десяти тысяч душ, в меньшей степени испытало на себе все ужасы, творившиеся в Киеве. Только на второй день, 4 мая, войска приступили к прекращению насилия и грабежей, которые происходили в городе и привели к многочисленным убитым и раненым. В соседней деревне тридцатилетняя еврейка подверглась нападению и была замучена до смерти, а семилетний сын другой женщины, спасшийся бегством, был зверски убит за отказ перекреститься.

Во многих случаях погромы были инициированы вновь прибывшими великорусскими «бригадами босоногих», которые, закончив свое «дело», бесследно исчезали.

Такая же орда бродяг прибыла на вокзал Бердичева.

Но в этом многолюдном еврейском центре их встретила на вокзале многочисленная еврейская стража, которая, вооруженная дубинками, не давала приезжим «артистам» выйти из вагонов, в результате чего им пришлось повернуть назад. Этот редкий случай самообороны стал возможен только благодаря снисходительности местного полицейского комиссара, или Исправника, который с большим вниманием моргнул при попытке евреев защитить себя от мятежников. В других местах подобные попытки самообороны пресекались полицией; иногда они усугубляли ситуацию. Так было в городе Конотопе Черниговской губернии, где в результате самообороны евреев чернь перешла от грабежа к убийству. В деревнях невежественные крестьяне добросовестно исполняли свой «погромный долг», будучи убежденными, что он был навязан им царем. В одной деревне Черниговской губернии произошел следующий характерный эпизод. Крестьяне деревни собрались для своей разрушительной работы. Когда сельский начальник, или староста, призывал крестьян разойтись, последние требовали письменной гарантии, что они не будут привлечены к ответственности за невыполнение имперского «приказа» избить евреев. Эта гарантия была дана им.

Однако скептически настроенные крестьяне еще не убедились и, чтобы убедиться вдвойне, разрушили шесть еврейских домов. В разных деревнях священникам было чрезвычайно трудно убедить крестьян в том, что никакого «приказа» о нападении на евреев не отдавалось.

Череда весенних погромов завершилась трехдневным бунтом в столице Юга Одессе (3-5 мая), в которой проживало 100 000 евреев. Ввиду огромного сброда, который обычно встречается в порту въезда такого размера, бесчинства толпы могли бы принять ужасающие размеры, если бы власти не помнили, что задача, возложенная на них, заключалась не в том, чтобы сформировать почетный эскорт бунтовщиков, как это и было в Киеве. Полиция и военные силы Одессы нападали на бунтующие полчища, раскинувшиеся по всему городу, и в большинстве случаев удавалось отогнать их. Еврейской самообороне, организованной и возглавляемой еврейскими студентами Одесского университета, удалось в ряде случаев отбить кровожадные толпы от ворот еврейских домов. Однако, когда полиция начала производить аресты среди уличной толпы, она не провела черту между защитниками и нападавшими, в результате чего среди восьмисот арестованных оказалось сто пятьдесят евреев, заключенных по обвинению в ношения огнестрельного оружия. На самом деле «оружие» евреев состояло из дубинок и железных прутьев, за исключением очень немногих, у которых были пистолеты. Арестованных погрузили на три баржи, которые отбуксировали в море, и несколько дней держали в этой плавучей тюрьме.

Одесский погром, приведший к уничтожению нескольких районов города, населенных бедными евреями, не удовлетворил аппетитов дикой толпы, чье воображение было воспламенено рассказами об «успехах», достигнутых под Киевом. Толпа угрожала евреям новым бунтом и даже расправой. Паника, вызванная этой угрозой, побудила многих евреев бежать в более мирные места или вообще покинуть Россию. Такой же незаконченностью отмечены погромы, происходившие одновременно в нескольких других городах, находящихся в ведении генерал-губернатора Новороссии. В начале мая деструктивная энергия, характерная для первого периода погромов, пошла на убыль.

В «боевых действиях» русских варваров наступило затишье, продолжавшееся до июля месяца того же года.

ГЛАВА XXII АНТИЕВРЕЙСКАЯ ПОЛИТИКА ИГНАТЬЕВА

1. НЕУСТОЙЧИВОСТЬ ВЛАСТИ

В начале мая 1881 года известный дипломат Николай Павлович Игнатьев был призван царем на должность министра внутренних дел. Будучи в свое время послом в Константинополе и во все времена воинствующим панславистом, Игнатьев ввел во внутреннюю политику России систему дипломатических интриг, заслужив тем самым незавидное прозвище «отца лжи».

В программном циркуляре, изданном им 6 мая, говорилось, что главная задача правительства состоит в «искоренении мятежа», т. е. в ведении борьбы не только с революционным движением, но и с духом либерализма в общий. В связи с этим Игнатьев воспользовался случаем охарактеризовать антиеврейские эксцессы в следующих типичных фразах: Движение против евреев, вскрывшееся в последние дни на Юге, есть печальный пример, показывающий, как люди, в остальном преданные Престол и Отечество, поддаваясь же наущению злонамеренных агитаторов, разжигающих злые страсти народных масс, уступают своеволию и самодурству и, сами того не ведая, действуют по замыслам анархистов. Такое нарушение общественного порядка должно не только энергично пресекаться, но и тщательно предупреждаться, ибо первейшей обязанностью правительства является ограждение населения от всякого насилия и дикой самочинности.

Эти строки отражают теорию происхождения погромов, которая первоначально проводилась в высших правительственных кругах Санкт-Петербурга.

Петербург. Эта теория предполагала, что антиеврейская кампания была полностью организована революционными агитаторами и что последние предприняли преднамеренные попытки сосредоточить негодование народных масс на евреях как преимущественно торговом классе с целью последующего расширения антиеврейскую кампанию в движение, направленное против русского купеческого сословия, помещиков и вообще капиталистов. Как бы то ни было, не может быть и речи о том, чтобы правительство действительно боялось, как бы революционная пропаганда не примкнула к агитации «преданных Престолу и Отечеству» с целью придания движению более широкого размаха, «в соответствии с г знаками анархистов». В самом деле, даже вне правительственных кругов высказывались опасения, что антиеврейское движение само по себе, без всякого внешнего стимула, примет форму движения черни, направленного не только против зажиточных классов. но и против правительственных чиновников. 4 мая 1881 года барон Гораций Гюнцбург, видный представитель еврейской общины Санкт-Петербурга.

В Петербурге прислуживал великий князь Владимир, брат царя, который высказал мнение, что антиеврейские «беспорядки, как теперь установлено правительством, не сводятся исключительно к обиде на евреев, а скорее из-за попытки нарушить мир в целом».

Через неделю после этого визита представители русского еврейства имели возможность услышать такое же мнение, высказанное самим царем. Еврейская депутация, состоявшая из барона Гюнцбурга, банкира Зака, адвокатов Пассовер и Банк и ученого гебраиста Берлина, ожидала этой аудиенции с большим трепетом, предвкушая авторитетный имперский вердикт о катастрофе, постигшей евреев.

Гатчине состоялась аудиенция. Барон Гюнцбург выразил чувства «безграничной благодарности за меры, принятые для защиты еврейского населения в этот печальный момент», и добавил: «Еще одно имперское слово, и беспорядки исчезнут». В ответ на эвфемистические высказывания о «принятых мерах» царь тем же тоном заявил, что все русские подданные равны перед ним, и выразил уверенность, «что в преступных беспорядках на юге России евреи служат только предлог, и что это дело рук анархистов».

Эта умиротворяющая часть царского ответа была опубликована в печати.

Чего не было позволено узнать публике, так это другой части ответа, в которой царь высказал мнение, что источник ненависти к евреям лежит в их экономическом «господстве» и «эксплуатации» русского населения. В ответ на доводы талантливого законника Пасхова и других депутатов царь заявил: «Изложите все это в особом меморандуме».

Впоследствии такой меморандум был подготовлен. Но оно не было представлено царю. Ибо всего через несколько месяцев официальное отношение к еврейскому вопросу резко ухудшилось. Правительство решило отказаться от своего прежнего взгляда на еврейские погромы и вместо этого принять теорию еврейской «эксплуатации», используя ее как средство оправдания не только погромов, уже совершенных над евреями, но и репрессивных мер. которые рассматривались против них.

В этих обстоятельствах Игнатьев не видел возможности допустить, чтобы меморандум в защиту еврейства привлек внимание царя.

Не исключено, что умиротворяющая часть имперского ответа, прозвучавшая на аудиенции 11 мая, была продиктована также желанием умилостивить общественное мнение Западной Европы, ибо в то время европейское мнение еще имело некоторый вес в глазах бюрократического аппарата. круги России. За несколько дней до аудиенции в Гатчине английский парламент обсудил вопрос о гонениях на евреев в России.

В Палате общин еврейские члены, барон Генри де Вормс и сэр Х. Д. Вольф, привлекая внимание к делу английского еврея, изгнанного из Санкт-Петербурга, запросили заместителя министра иностранных дел сэра Чарльза Дилке, «делало ли правительство Ее Величества какие-либо представления правительству в Сент-Луисе».

В связи со зверскими надругательствами над еврейским населением на юге России Дильке ответил, что английское правительство не уверено в том, что такой протест «будет действенным».

Аналогичный ответ был дан министром иностранных дел лордом Грэнвилем объединенной делегации Англо-еврейской ассоциации и Совета депутатов, двух ведущих англо-еврейских органов, которые ожидали его 13 мая, через два дня после гатчинской аудиенции. Выразив свое горячее сочувствие целям депутации, секретарь указал на нецелесообразность какого бы то ни было вмешательства со стороны Англии в тот момент, когда само русское правительство принимало меры против погромов, ссылаясь на «сердечный прием, оказанный в последнее время император депутации евреев»

Последующие события вскоре показали, что правительство в лице Игнатьева далеко не питало сочувствия к жертвам погромов. Общественность не упускала из виду, что русское правительство, имевшее обыкновение оказывать финансовую помощь населению в случае стихийных бедствий, вроде пожаров или наводнений, воздерживалось от оказания малейшей денежной помощи населению. Евреи, пострадавшие от погромов. Помимо своей материальной пользы, такая помощь имела бы огромный моральный эффект, поскольку она предстала бы в глазах общественности как официальное осуждение насильственных действий, совершенных против евреев, особенно если бы сам царь пожертвование для этой цели, как он обычно делал в других случаях такого рода. А так власти не только не пошли на такой шаг, но дошли до того, что запретили евреям Петербурга начинать публичный сбор в помощь жертвам погрома. Мало того, одесский генерал-губернатор отказался принять крупную сумму денег, предложенную ему зажиточными евреями в пользу пострадавших.

И это не было худшим. Местные власти делали все возможное, чтобы выразить свою солидарность с врагами иудаизма. За уличными погромами последовали административные погромы sui generis.

Уже в мае месяце киевская милиция начала выслеживать всех евреев, «нелегально» проживающих в этом городе, и тысячами высылать этих «преступников». Подобные массовые изгнания имели место в Москве, Орле и других местах вне черты оседлости. Эти гонения явились, очевидно, наглядным уроком религиозной терпимости, и русские массы, еще совсем недавно показавшие, до какой степени они уважают неприкосновенность еврейской жизни и собственности, восприняли этот урок близко к сердцу.

Одна надежда оставалась у евреев. Суды, по крайней мере, как органы общественного сознания России, были обязаны сурово осудить зловещих погромщиков. Но и эта надежда оказалась иллюзорной. В большинстве случаев судьи трактовали акты открытого грабежа и насилия над жизнью и телом как мелкие уличные драки, как «нарушения общественного спокойствия», и назначали виновным смехотворно легкие наказания, вроде трех месяцев тюремного заключения — — наказания, кроме того, которые были одновременно применены к евреям, которые, как и в случае с Одессой, прибегли к самообороне. Когда страшный киевский погром рассматривался в местном Военно-окружном суде, прокурор Стрельников, известный реакционер, впоследствии встретивший свою судьбу от рук революционеров, произнес 18 мая речь, которая была скорее обвинительной речью против евреев, чем против бунтовщиков. Он доказывал, что эти беспорядки были вызваны исключительно «эксплуатацией евреев», захвативших главные экономические позиции в провинции, и проводил перекрестный допрос свидетелей-евреев в том же враждебном духе. Когда один из свидетелей возразил, что обострение экономической борьбы связано с искусственным скоплением евреев в сдерживаемой черте оседлости, прокурор крикнул: «Если восточная граница закрыта для евреев, то западная граница закрыта для евреев». открыты для них, почему бы им не воспользоваться этим?»

Этот вдвойне отвратительный в устах блюстителя закона призыв покинуть страну, обращенный к тем, кто под влиянием погромной паники уже решился бежать из страны рабства, произвел ошеломляющее действие на народ. еврейская общественность. Исчез последний луч надежды, надежды на юридическую справедливость. Суды стали оружием в руках антиеврейских лидеров.

2. ПОГРОМНАЯ ПАНИКА И НАЧАЛО ИСХОДА

Чувство безопасности, восстановленное опубликованной частью имперского ответа на аудиенции 11 мая, быстро испарялось. Евреев снова охватила тревога, а зачинщики погромов набрались смелости и решили, что пришло время закончить прерванное уличное представление. Первые дни июля ознаменовались началом второй серии беспорядков, так называемых летних погромов.

Новый пожар начался в городе Переяславе, в Полтавской губернии, еще не отказавшейся от своих антиеврейских казачьих традиций. Переяслав в то время укрывал многих беглецов из Киева, бежавших от весенних погромов в этом городе. Увеличение еврейского населения Переяслава, очевидно, вызывало недовольство местных жителей-христиан. Четыреста двадцать мещан-христиан Переяслава, открыто веривших в Евангелие, предписывающее христианам любить страждущих, приняли резолюцию, призывающую к изгнанию евреев из их города, и, предвидя это узаконенное насилие, решили учить евреям «урок» на их собственную ответственность. 30 июня и 1 июля Переяслав был ареной погрома, отмеченного всей атрибутикой русского обряда, хотя и не сопровождавшегося на этот раз человеческими жертвоприношениями. Эпилог погрома отличался своеобразием. Для выяснения причин беспорядков была назначена комиссия, состоящая из представителей городской администрации, четырех христиан и трех евреев. Этот комитет был представлен местными христианскими горожанами с набором требований, некоторые из которых по существу сводились к следующему:

Что евреи-олдермены городского совета, а также евреи-члены других муниципальных органов должны добровольно уйти в отставку с этих почетных должностей, «как люди, лишенные гражданской честности»; что еврейские женщины не должны одеваться в шелк, бархат и золото; что евреи должны воздерживаться от содержания прислуги-христиан, которые «испорчены» в еврейских домах религиозно и морально; что все иудейские пришельцы, которые нашли убежище в Переяславе, должны быть немедленно изгнаны; что евреям будет запрещено покупать продукты в окрестных деревнях для перепродажи их; также вести дела по воскресеньям и русским праздникам, содержать салуны и прочее.

Таким образом, помимо разорения, евреям был предъявлен ультиматум, подразумевающий угрозу дальнейших «боевых действий».

Как и в предыдущих случаях, примеру города Перейслав последовали городки и села окрестностей. Неуправляемость толпы, обученной безнаказанно разрушать и грабить, не знала границ. В соседнем городе Борисполе толпа бунтовщиков, возбужденная алкоголем, угрожала перейти от грабежа к убийству. Когда их остановила полиция и казаки, они в ярости бросились на этих неугодных защитников еврейского населения и начали издеваться над ними, пока несколько ружейных выстрелов не обратили их в бегство.

То же самое было и в Нежине, где 20 и 22 июля был устроен погром. После нескольких тщетных попыток остановить беспорядки военные были вынуждены стрелять в разъяренную толпу, убив и ранив некоторых из них. Затем последовал крик: «Христианская кровь течет — бей жидов!» — и погром возобновился с удвоенной силой. Его остановили только на третий день.

Энергия июльских погромов, очевидно, иссякла в этих последних свирепых попытках. Кровожадные полчища поняли, что полиция и военные действуют вполне серьезно, и этого было достаточно, чтобы отрезвить их от погромного опьянения. К концу июля эпидемия вандализма прекратилась, хотя во многих городах за ней последовало большое количество пожаров. Трусливые бунтовщики, лишенные возможности безнаказанно грабить евреев, начали поджигать еврейские кварталы. Особенно это имело место в северо-западных губерниях, в Литве и Белоруссии, где власти с самого начала решительно восстали против всякого организованного насилия.

Серия погромов, учиненных весной и летом того же года, нанесла свои страдания более чем сотне населенных пунктов, населенных евреями, прежде всего на юге России. Но бедствие, порожденное паникой, ужасным предчувствием разнузданного насилия, было гораздо более обширным, ибо все еврейское население России оказалось его жертвой. Как в ушедшем Средневековье всякий раз, когда страдания евреев достигали печального апогея, так и теперь преследуемый народ оказался лицом к лицу с проблемой эмиграции. И как будто история стремилась связать конец девятнадцатого века с концом пятнадцатого, еврейские бедствия в России нашли отклик в той самой стране, которая в 1492 году сама изгнала евреев из своих пределов: испанском правительстве. заявил о готовности принять и укрыть беглецов из России. Древняя католическая Испания протянула приветственную руку жертвам современной греко-православной Испании. Однако предложение Испании сразу же было признано не имеющим большого практического значения. В авангарде интересов евреев стоял вопрос о том, на какую страну должно быть направлено эмиграционное движение: на Соединенные Штаты Америки, сулящие надежду на хлеб и свободу, или на Палестину, дающую приют раненым. национальная душа.

Пока еврейские писатели были заняты обсуждением этого вопроса, сама жизнь определила направление эмиграционного движения. Почти все беглецы с юга России уехали в Америку через западноевропейские центры. Движение шло со стихийной силой и совершенно неорганизованно, так что осенью того же года около десяти тысяч обездоленных еврейских скитальцев очутились съежившимися на первом привале, в городе Броды, расположенном на Русской реке. Австрийская граница. Их привлекли сюда слухи о том, что агенты Французского Альянса Израэлитов Universette снабдит их необходимыми средствами для продолжения путешествия через Атлантику. Центральный комитет Альянса, застигнутый неподготовленным к такой огромной эмиграции, был в отчаянии. Оно рассылало призывы, предостерегая евреев от массовой эмиграции в Америку через Броды, но было бессильно остановить волну. Когда представители французского Альянса, известный Шарль Неттер и другие, прибыли в Броды, они увидели ужасное зрелище. Улицы города были заполнены тысячами евреев и еврейок, измученных материальной нуждой, с голодными детьми на руках. «С раннего утра и до поздней ночи французские делегаты были окруженытолпой, кричащей о помощи. Им преградили путь матери, которые бросали своих малышей под ноги, умоляя спасти их от голодной смерти».

Делегаты делали все, что могли, но количество беглецов постоянно росло, а процесс отправки их в Америку шел черепашьими темпами. Исход евреев из России был вызван не только погромами и вызванной ими паникой, но и обрушившимися на них со всех сторон новыми ударами либеральной руки Игнатьева.

3. ГУБЕРНАТОРСКИЕ КОМИССИИ

Поколебавшись какое-то время, антисемитское правительство Игнатьева, наконец, определилось с отношением, которое оно должно было занять впредь по отношению к еврейскому вопросу. Ошарашенные началом погромного движения, руководящие круги России сначала были склонны приписывать его последствиям революционной пропаганды, но впоследствии пришли к выводу, что в интересах проводившейся ими реакционной политики и по мере средством оправдания позорных антиеврейских эксцессов перед глазами Европы, удобнее было свалить вину на самих евреев. С этой целью русским правительством была выдвинута новая теория, квазиэкономическое учение об «эксплуатации коренного населения евреями». Это учение состояло из двух, собственно говоря, взаимоисключающих частей: во-первых, евреи, как преимущественно торговый класс, занимаются «непроизводительным» трудом и тем самым «эксплуатируют» производительные классы христианского населения, т. крестьянства в частности.

Во-вторых, евреи, «захватив» торговлю и промышленность, — здесь молчаливо признается большое участие евреев в промышленной жизни, представленной ремеслами и мануфактурами, — соревнуются с христианскими городскими сословиями, т. е. мешают им. в собственной «эксплуатации» населения.

Первая часть этой странной теории основана на примитивных экономических представлениях, которые в ходу в переходные периоды, когда естественное экономическое производство уступает место капитализму и когда все сложные формы посредничества считаются непроизводительными и вредными. Мысль, высказанная во второй части тезиса, заключена в устройстве полицейского государства, которое рассматривает занятие определенных экономических позиций данной национальной группой как незаконный «захват» и считает своей функцией пресечение это соревнование с единственной целью обеспечить успех господствующей нации.

Русское правительство не беспокоил ни примитивный характер этой теории, ни подразумеваемое ею обращение к грубой полицейской силе — идея поддерживать «эксплуатацию», практикуемую русскими, за счет той, которую осуществляют евреи; его не смущали и внутренние логические противоречия. Правительству нужны были какие-то средства, с помощью которых оно могло бы снять с себя ответственность за погромы и доказать миру, что они были «народным приговором», местью, обрушившейся на евреев либо со стороны крестьян, жертв эксплуатации, либо со стороны Русские мещане, неудачные кандидаты на роль эксплуататоров. Эта точка зрения нашла отражение в рапорте графа Кутайсова, посланного царем на юг России для выяснения причин «беспорядков».

Игнатьев ухватился за эту неубедительную теорию и воплотил ее в более подробной форме в своем докладе царю от 22 августа. В этом докладе он попытался доказать тщетность политики, проводившейся до сих пор русским предприняли усилия, чтобы добиться слияния евреев с оставшимся населением и почти уравняли права евреев с правами коренных жителей». По мнению министра, недавние погромы показали, что «вредное влияние» евреев нельзя подавить такими либеральными мерами.

Главный источник этого движения, столь несовместимого с нравом русского народа, лежит, по Игнатьеву, в обстоятельствах исключительно экономического характера. За последние двадцать лет евреи постепенно сумели захватить не только торговлю и промышленность, но и приобрели посредством купли и аренды большое количество земельной собственности. В силу своей родовитости и солидарности они, за немногими исключениями, направили свои усилия не на увеличение производительных сил, а на эксплуатацию коренных жителей, прежде всего беднейших классов населения, с В результате они вызвали у этого населения протест, выразившийся в прискорбных формах — в насилии... Приняв энергичные меры для подавления прежних беспорядков и самодурства и ограждения евреев от насилия, правительство признает, что оно оправдано принять безотлагательно не менее энергичные меры к устранению нынешних ненормальных отношений, существующих между коренными жителями и евреями, и к ограждению русского населения от этой вредоносной еврейской деятельности, которая, по местным сведениям, была ответственна за беспорядки.

Александр III. поспешил выразить свое согласие с этими взглядами своего министра, уверявшего его, что правительство приняло «энергичные меры» для подавления погромов, что верно лишь в двух-трех последних случаях. В то же время он уполномочил Игнатьева принять «энергичные меры» подлинно русского производства против тех, кто еще совсем недавно был разорен этими погромами.

Высочайший указ, изданный 22 августа 1831 г., говорит о «ненормальных отношениях, существовавших между коренным населением нескольких правительств и евреями». Для решения этой ситуации он предусматривает, что в тех правительствах, в которых проживает значительное еврейское население, должны быть назначены специальные комиссии, состоящие из представителей местных сословий и общин, под председательством губернаторов.

На эти комиссии возлагалась задача выяснить, «какие стороны хозяйственной деятельности евреев вообще оказали вредное влияние на жизнь коренного населения и какие меры, как законодательные, так и административные, должны быть приняты» для целью ослабления этого влияния. Таким образом, указ, призывая к назначению комиссий, сразу указывал цель, на которую должна была быть направлена их деятельность: определить «вредное влияние» евреев на экономическую жизнь России.

Ту же мысль еще более прямо выразил Игнатьев, который в своем циркуляре генерал-губернаторам от 25 августа воспроизвел его доклад царю и твердо установил догмат о «вредных последствиях хозяйственной деятельности евреев для христианского населения, их расового сепаратизма и религиозного фанатизма».

Таким образом, мы становимся свидетелями необычайного зрелища: разоренное и ограбленное еврейское население, имевшее право обвинить правительство в неспособности защитить его от насилия, само предстало перед судом.

Судьями в этом судебном процессе были не кто иные, как агенты правящих властей — губернаторы, некоторые из которых были виновны в пособничестве погромам, — с одной стороны, а с другой — представители Христианские сословия, городские и сельские, которые были в основном назначенцами этих губернаторов. Кроме того, в каждую комиссию были включены два еврейских представителя, которые должны были действовать в качестве экспертов, но без права голоса; они были поставлены в положение подсудимых и вынуждены были выслушивать непрерывные обвинения против евреев, которые; постоянно были вынуждены отрицать. Всего было шестнадцать таких комиссий: по одной в каждом из пятнадцати правительств черты оседлости, за исключением Царства Польского, и одна в Харьковском правительстве. Комиссиям был предоставлен двухмесячный срок для завершения своей работы и представления результатов министру.

Заседания всех этих «губернаторских комиссий» проходили одновременно в течение сентября и октября.

Заключенным у суда был еврейский народ, которого судили по обвинениям, содержащимся в официальном обвинительном акте — имперском указе, дополненном и истолкованном в министерском циркуляре. Хорошо информированный современник дает следующее описание этих заседаний в официальном меморандуме: «Первое заседание каждой комиссии начиналось чтением министерского циркуляра от 25 августа. Чтение неизменно производило сильное воздействие в двух разных направлениях: на членов из крестьянства и из числа евреев. Первые убедились во враждебном отношении правительства к еврейскому населению и в его снисходительности к зачинщикам беспорядков, которые, по утверждению циркуляра Игнатьева, были вызваны исключительно еврейской эксплуатацией коренных жителей. Излишне говорить, что крестьяне не преминули передать это убеждение, упроченное на последующих сессиях неспособностью пресечь массовые нападки на евреев со стороны членов-антисемитов, своим сельским общинам.

Что касается членов-евреев (комиссий), то министерский циркуляр произвел на них ошеломляющее впечатление. В своих собственных лицах они узрели три миллиона русских евреев, посаженных в каторгу: одна часть населения предстала перед судом перед другой. И кто были судьи? Не представители народа, должным образом избранные всеми сословиями населения, как, например, сельские собрания, а агенты администрации, чиновники-бюрократы, более или менее подчиненные правительству. Сами судебные процессы велись тайно, без достаточного количества защитников подсудимых, которые в действительности были заранее осуждены. Позиция председательствующих губернаторов, речи, произнесенные членами-антисемитами, которых было подавляющее большинство, и характеризовавшиеся нападками, насмешливыми замечаниями и коварными оскорблениями, подвергли членов-евреев моральным пыткам и заставили их потерять всякую надежду. что они могут оказать какую-либо помощь в попытке беспристрастного, беспристрастного и всестороннего рассмотрения вопроса. В большинстве комиссий их голос был подавлен и заглушен. В этих условиях еврейские члены были вынуждены, в крайнем случае, отстаивать интересы своих единоверцев в письменной форме, подавая меморандумы и особые мнения. Однако были случаи, когда эти меморандумы и протесты удостаивались того, чтобы их зачитывали во время заседаний.

В таком случае неудивительно, что комиссии выносили свои «приговоры» в духе обвинительного акта, составленного властями. Антисемитские официальные лица проявили свою «ученость» в невежественной критике «духа иудаизма», Талмуда и национального сепаратизма евреев, и они предложили искоренить все эти влияния посредством культурных репрессий, таких как уничтожение об автономии еврейских общин, о закрытии всех специальных еврейских школ и о передаче всех сторон внутренней жизни евреев под контроль правительства. Представители русских мещан и крестьян, многие из которых еще совсем недавно сотрудничали или, по крайней мере, сочувствовали погромщикам, стремились доказать экономическую «вредность» евреев и требовали их ограничения. в своих городских и сельских занятиях, а также в своем праве на жительство за пределами городов.

Несмотря на господствовавшее настроение, пять комиссий высказали мнение, казавшееся, с точки зрения русского правительства, чистой ересью, о необходимости предоставить евреям право жительства по всей империи, чтобы облегчить чрезмерное скопление еврейского населения черты оседлости.

4. РАСПРОСТРАНЕНИЕ АНТИСЕМИТИЗМА

В то время как губернаторские комиссии — губернаторские в буквальном смысле этого слова, потому что всецело подчинялись губернаторам, — собирали свои заседания, главные сатрапы черты оседлости, генерал-губернаторы, были заняты отправкой своих выражений. мнения св.

Петербург. Киевский генерал-губернатор Дрентельн, который сам подлежал судебному преследованию за то, что допустил двухдневный погром в своем жилом городе, решительно осудил весь еврейский народ и потребовал принятия мер, рассчитанных «для защиты христианского населения». против такого высокомерного племени, как евреи, которые отказываются по религиозным соображениям иметь тесный контакт с христианами». Необходимо было, по его мнению, прибегнуть к юридическим репрессиям, чтобы противодействовать «интеллектуальному превосходству евреев», позволяющему им выйти победителями в борьбе за существование.

Подобные осуждения иудаизма исходили от генерал-губернаторов Одессы, Вильно и Харькова, хотя они расходились во мнениях относительно размеров, которые должны принять эти репрессии. Тотлебен, магистр Виленской губернии, отказавшийся мириться с погромами в Литве, тем не менее согласился с тем, что впредь евреям должно быть запрещено селиться в деревнях, хотя он был достаточно великодушен, чтобы добавить, что находит это несколько неудобным». лишить весь еврейский народ возможности зарабатывать себе на жизнь своим трудом». Сложилось впечатление, что воинствующая юдофобия намерена лишить евреев даже права на кусок хлеба.

Правительство заранее прекрасно понимало, что работа губернаторских комиссий даст удовлетворительные для него результаты. Поэтому он счел излишним дожидаться их докладов и резолюций и приступил к созданию в Петербурге 19 октября «Центрального комитета по пересмотру еврейского вопроса».

Комиссия была при Министерстве внутренних дел и состояла из нескольких должностных лиц под председательством помощника министра Готовцева. Чиновники вскоре занялись выработкой «временных мер» в духе своего покровителя Игнатьева, а по мере поступления постановлений губернаторских комиссий старались укрепить основы задуманного постановления. В январе 1882 года машина по изготовлению еврейских инвалидов работала полным ходом.

Этот организованный поход врагов иудаизма, готовивших административные погромы как продолжение уличных погромов, не встретил организованного сопротивления со стороны русского еврейства. Небольшая конференция еврейской знати в Санкт-Петербурге, собравшаяся в сентябре на секретное заседание, представляла собой жалкое зрелище. Гости из провинции, приглашенные бароном Гюнцбургом, обсуждали проблему эмиграции, борьбу с антисемитской печатью и тому подобные вопросы. Представившись Игнатьеву, который дипломатично заверил их в «благожелательных намерениях правительства», они разошлись по домам, ничего не добившись.

Единственным социальным фактором в еврейской жизни была пресса, особенно три периодических издания на русском языке: «Рассвет «(«Рассвет»), «Русский еврей «(«Русский еврей») и «Восход» («Восход»).),, но даже они выявили отсутствие четко определенной политики.

Политические движения в русском еврействе находились еще в зачаточном состоянии, и их подъем и развитие откладывались на более поздний период.

Правда, русско-еврейская пресса усердно занималась защитой прав евреев, но голос ее оставался неуслышанным в тех кругах России, где ядовитые воды юдофобии широким потоком хлынули из колонн полувеков — официальное Новое Время, панславянская Русь и многие их антисемитские современники.

Пока летние погромы были в самом разгаре, в Новом «Время», отражая взгляды официальных сфер, серьезно сформулировал еврейский вопрос в парафразе Гамлета: «бить или не бить».

Его вывод состоял в том, что нужно «бить» евреев, но, ввиду того, что Россия есть государство монархическое с консервативными тенденциями, эту функцию должен выполнять не народ, а правительство, которое своим методом правовых репрессий могли бить евреев гораздо эффективнее, чем толпы на улицах.

Редактор московской газеты «Русь» Иван Аксаков подверг критике российскую либеральную прессу за выражение сочувствия жертвам еврейских погромов, утверждая, что русские люди сносили еврейские дома под влиянием «праведного негодования», хотя он не смог объяснить, почему это возмущение также приняло форму грабежа и кражи еврейского имущества или насилия над еврейскими женщинами. Сваливая в одну кучу доводы средневековой церкви и доводы современного немецкого антисемитизма, Аксаков утверждал, что иудаизм противостоит «христианской цивилизации», а еврейский народ стремится к «мировому господству», которого он надеется достичь своим финансовая власть.

Бацилла немецкого антисемитизма проникла даже в круги русской радикальной интеллигенции. Среди «народников»

которые имели обыкновение идеализировать русское крестьянство, вошло в моду смотреть на еврея как на экономического эксплуататора, с тем отличием, однако, что они ставили его в один ряд с сонмом русских эксплуататоров из класса буржуазии. Это привело к досадному недоразумению. Фракция южнорусских революционеров из числа партии, известной как «Народная свобода», выдвинула идею, что те самые крестьяне и рабочие, которые нападали на евреев, как представители нерусской буржуазии, могут быть легко направлены против представителей правящих классов в целом.

Во время весенних и летних погромов было предпринято несколько попыток таинственными лицами путем письменных обращений и устной пропаганды обратить погромное движение также против русских дворян и чиновников.

В конце августа 1881 г. Исполнительный комитет «Народной вольности» издал воззвание, в котором высказал мысль о том, что царь поработил свободный украинский народ и раздал земли, по праву принадлежавшие крестьянам, между панами, и чиновников, которые распространяли свою защиту на евреев и делились с ними прибылью. Поэтому народ должен идти против евреев, помещиков и царя. «Помогите же нам, — продолжает воззвание, — вставайте, рабочие, мстите помещикам, грабьте евреев, убивайте чиновников!»

Правда, воззвание было делом рук только части ревисполкома, штаб-квартира которого находилась в то время в Москве.

Он не получил одобрения других членов Комитета и партии в целом и, будучи документом, который мог скомпрометировать революционное движение, был изъят и уничтожен после распространения нескольких экземпляров. Тем не менее, поборники «Народной свободы» еще некоторое время продолжали теоретически оправдывать использование антиеврейского движения в целях всеобщей социальной революции. Только на более позднем этапе эта часть революционной партии осознала, что эта тактика была не только ошибочной, но и преступной. Ибо события вскоре показали, что антиеврейское движение служило в руках черных реакционеров безотказным средством отвлечь народный гнев от источника всех зол — господства деспотизма — и направить его на самых несчастных. жертвы этого деспотизма.

5. ПОГРОМ В ВАРШАВЕ

Когда июльские погромы закончились, казалось, что погромная эпидемия утихла, и никто не ожидал, что она скоро вспыхнет снова.

Тем большим было удивление, когда в декабре 1881 года разнеслась весть о трехдневном погроме в столице Царства Польского, в Варшаве. Меньше всего этого погрома ожидали в самой Варшаве, где отношения между поляками и евреями еще не были отмечены той неприязнью, которую они приняли впоследствии. Но организаторы погрома, получившие указание сверху, сумели приспособиться к местным условиям, и случилось непредвиденное.

В день католического Рождества, когда Крестовоздвиженская церковь в центре города была переполнена прихожанами, кто-то вдруг закричал: «Пожар!». Люди бросились к дверям, и в последовавшей ужасной панике двадцать девять человек были раздавлены насмерть, а многие другие были покалечены. Тревога оказалась ложной. В церкви не было и следа пожара, и никто не сомневался, что тревогу подняли карманники — их было немало в Варшаве, — которые прибегли к этой известной уловке, чтобы ограбить церковь. общественность во время паники. Но тут же, среди толпы, собравшейся перед церковью, с ужасом смотревшей на тела убитых, какие-то неизвестные лица распространили слух, — заметим в скобках, оказавшийся впоследствии необоснованным, — что два еврейских в церкви были пойманы карманники.

В это время вдруг послышались свистки — неизвестно откуда, — которые послужили сигналом к погрому. Уличная толпа начала нападать на случайно проезжавших мимо евреев, а затем в установленном порядке стала нападать на еврейские магазины, салоны и жилые дома на улицах, прилегающих к церкви. Орды находились под командованием воров, хорошо известных полиции, и каких-то неизвестных незнакомцев, которые время от времени подавали сигналы свистом и направляли толпу на ту или иную улицу. Как и во всех других случаях, когда опасность непосредственно властям не угрожала, под рукой было мало полицейских и солдат, что стимулировало бунтовщиков в их дальнейшей деятельности.

На следующий день бунтовщики были «заняты» на многих других улицах, как в центре города, так и на его окраинах, кроме улиц, густонаселенных евреями, где они опасались встретить серьезное сопротивление.

Полиция и войска арестовали многих бунтовщиков и доставили их в полицейские участки. Но по какой-то неизвестной причине они не набрались достаточно мужества, чтобы разогнать толпу, так что толпа часто занималась своей преступной работой в самом присутствии блюстителей общественной безопасности.

В соответствии с известной погромной рутиной лишь на третий день власти вспомнили, что беспорядки пора подавлять, «урок» окончен. 15 декабря варшавский генерал-губернатор Альбединский издал приказ о разделении города на четыре района и подчинении каждого района полковому начальнику.

На улицах были выставлены войска, которым было приказано проверять все скопления людей, в результате чего в тот же день беспорядки были прекращены.

Однако это произошло слишком поздно. Ибо за это время было разрушено и разграблено около полутора тысяч еврейских жилых домов, торговых предприятий и молитвенных домов, двадцать четыре еврея ранены, а денежные потери составили несколько миллионов рублей. Было арестовано более трех тысяч бунтовщиков, среди них много несовершеннолетних. В основном бунтовщики набирались из отбросов польского населения, но среди них нашлось и некоторое количество неизвестных, говоривших по-русски. Новое «Время», комментируя погром, особо указывало на дружеское отношение польских хулиганов к русским вообще и к офицерам и солдатам в частности — отношение довольно подозрительное, учитывая закоренелую ненависть поляков к русским, особенно по отношению к военному и официальному классу. Кое-где солдаты сами напивались в разрушенных салунах и принимали участие в грабежах еврейского имущества.

Польские патриоты из высших слоев общества были потрясены этой попыткой устроить варварский русский погром в Варшаве. В обращении, которое представители польской интеллигенции обратились к народу не позднее, чем на второй день погрома, они решительно протестовали против отвратительных сцен, позоривших столицу Польши. Точно так же действовал архиепископ Варшавский, и католические священники часто маршировали по улицам с крестами в руках, призывая толпу разойтись. Интересно отметить, что во время погрома варшавский генерал-губернатор отказался выполнить просьбу ряда поляков, обратившихся за разрешением на организацию гражданской гвардии, взяв на себя обязательство восстановить порядок в городе. В течение одного дня. Казалось бы, официальный погромный ритуал не допускал ни малейших изменений. Беспорядки должны были проходить по установленному распорядку, чтобы не нарушить гуманной заповеди: «два дня граби, а в третий день покойся». Очевидно, кто-то был заинтересован в том, чтобы столица Польши повторила опыт Киева и Одессы и в том, чтобы «культурные поляки» не отстали от русских варваров, чтобы убедить Европу, что погром не был исключительно Российское производство.

На самом деле был достигнут противоположный результат. Мятежные события в Варшаве, завершившие погромный цикл 1881 г., произвели на Европу и Америку гораздо более сильное впечатление, чем все предшествующие погромы, по той причине, что Варшава находилась в тесных торговых отношениях с немедленное влияние на европейский рынок.

ГЛАВА XXIII НОВЫЕ МЕРЫ ПРИНУЖДЕНИЯ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ПРОТЕСТЫ

1. ОТЧАЯНИЕ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА

Гражданский Новый 1882 год застал евреев России в угнетенном состоянии духа: они были под свежим впечатлением от бесчинств в Варшаве и были обеспокоены слухами о новых мерах притеснений. Страдания еврейского народа не только не усмирили антиеврейскую ярость правительства, но лишь способствовали ее раздуванию. «Тебя оскорбили, ergo ты виноват» — такова была логика правящих сфер России. Официальный историк того периода достаточно честен, чтобы признать, что «вынужденная роль защитника евреев от русского населения тяжким бременем тяготила правительство ". Прочитав отчет варшавского генерал-губернатора за 1882 год, в котором говорилось о подавлении антиеврейских выступлений военной силой, Александр III. добавил следующее примечание на полях: «Это печальная вещь во всех этих еврейских беспорядках».

Те из русских евреев, которые могли смотреть дальше вперед, не замедлили осознать последствия, к которым должно было привести такое враждебное отношение господствующих классов. Люди с менее чувствительным складом ума сочли необходимым узнать у самого правительства о будущем евреев и получили недвусмысленные ответы. Так, в январе 1882 г. доктор Оршанский, брат известного публициста, обратился по этому поводу к графу Игнатьеву и был уполномочен опубликовать следующее заявление:

Западная граница открыта для евреев. Евреи уже в полной мере воспользовались этим правом, и их эмиграция ничем не затруднена. Что касается вашего вопроса о переселении евреев в глубь России, то Правительство будет, конечно, избегать всего, что может еще больше осложнить отношения между евреями и коренным населением. По этой причине, сохраняя черту еврейской оседлости нетронутой, я уже предложил Еврейскому комитету

, чтобы указать те местности, которые, будучи малонаселенными и нуждающимися в колонизации, могли допустить поселение еврейского элемента... без ущерба для первоначального населения.

Этот ответ всемогущего министра, опубликованный в виде специального приложения к еврейскому еженедельнику «Рассвет», усилил панику среди евреев России. Евреям публично было заявлено, что правительство желает от них избавиться и что единственное «право», которое им должно быть предоставлено, — это право покинуть страну; что нельзя надеяться на расширение черты оседлости и что только в случае крайней необходимости правительство позволит группам евреев колонизировать непригодные для жизни степи Средней Азии или болота Сибири.

Сведущие люди располагали гораздо более серьезной информацией: они знали, что Еврейский комитет при Министерстве внутренних дел готовил чудовищный план сокращения самой территории черты оседлости путем изгнания евреев из деревень и изгнания их в перенаселенные города.

Душа еврейского народа была полна печали, и все же не было возможности публично протестовать в стране политического рабства. Евреи были вынуждены прибегнуть к старой средневековой форме национального протеста, изливая свои чувства в синагоге. Многие еврейские общины, похоже, пришли к соглашению о том, чтобы объявить 18 января днем траура, который будет отмечаться постом и проведением религиозных служб в синагогах. Эта публичная траурная церемония произвела особенно сильное впечатление в Санкт-Петербурге. В назначенный день все еврейское население российской столицы с его многочисленными евреями-профессионалами собралось в главной синагоге и в других молитвенных домах, читая гимны вечного еврейского мученичества Селихот. В главной синагоге раввин произнес речь о преследованиях евреев.

Когда проповедник, — рассказывает очевидец, — начал прерывистым голосом представлять нынешнее положение еврейства, один протяжный стон, исходивший как бы из одной груди, вдруг вырвался и наполнил синагогу. Плакали все — старики, молодые, бедняки в длинных одеждах, элегантные денди, одетые по последней моде, государственные служащие, врачи, студенты, не говоря уже о женщинах. Минуты две-три раздавались эти истошные стоны, этот крик общей печали, исходивший из еврейского сердца. Раввин не смог продолжить. Он встал на кафедру, закрыл лицо руками и заплакал, как ребенок.

Подобные политические демонстрации в присутствии Всевышнего прошли в те же дни во многих других городах. В некоторых местах евреи соблюдали трехдневный пост. Повсеместно отчужденная от иудаизма студенческая молодежь принимала участие в народном трауре, полная предчувствия, что и ему суждено пережить десятилетия печалей и слез.

2. ГОЛОС АНГЛИИ И АМЕРИКИ

Политический протест, который не мог быть произнесен в России, вскоре должен был быть услышан в Англии. В те самые дни, когда русские евреи плакали в своих синагогах, их английские единоверцы совместно с видными английскими политическими деятелями устраивали митинги возмущения против ужасов русской юдофобии. Уже раньше, вскоре после варшавского погрома, лондонская «Таймс» опубликовала серию статей под заголовком «Гонения евреев в России», содержащих душераздирающее описание погромов 1881 г. — семитская политика русских правителей. Статьи произвели фурор. Перепечатанные в виде специального издания, выдержавшего в короткий срок три издания, они распространились далеко за пределы Англии. Вскоре раздались многочисленные голоса, требующие дипломатического заступничества в пользу угнетенных евреев и призывающие к организации материальной помощи жертвам погромов.

Русская дипломатия была сильно смущена ростом этой антироссийской агитации в стране, правительство которой, возглавляемое в то время Гладстоном, стремилось поддерживать дружеские отношения с Россией. Орган российского министерства иностранных дел «Журнал де Санкт-Петербург «опубликовал две статьи, пытаясь опровергнуть самые отвратительные факты, содержащиеся в статьях «Таймс»; он отрицал, что были случаи изнасилования, и утверждал, что «убийства были чрезвычайно редки». Официальный орган далее заявил, что «правительство уже приступило к рассмотрению новых законодательных мер в отношении евреев», не упомянув, однако, что эти «меры» носили репрессивный характер. Рупор русской дипломатии раздраженно спрашивал, не хотят ли проеврейские агитаторы «посеять раздор между русским и английским народом» и испортить дружеские отношения между этими двумя державами, которые установило правительство Гладстона, обратив вспять противоположную политику Биконсфилда?.

Однако эта дипломатическая полемика не смогла помешать английским политическим лидерам приступить к подготовке запланированных демонстраций. После целой серии митингов протеста в различных городах Англии был созван большой массовый митинг в особняке в Лондоне под председательством лорд-мэра.

На встрече была представлена элита Англии, в том числе члены парламента, сановники церкви, титулованная аристократия и ученые люди. сбор; среди них были Теннисон, сэр Джон Лаббок и другие.

Первый оратор, граф Шефтсбери, указывал, что английский народ не желает вмешиваться во внутренние дела России, а желает воздействовать на нее «моральным оружием», во имя принципа «солидарности наций».» Официальные опровержения зверств он отмел замечанием, что, если бы хотя бы десятая часть сообщений была правдой, «этого достаточно, чтобы подавить возмущение мира». Нужно было, по мнению Шефтсбери, обратиться прямо к царю и просить его «быть Киром для иудеев, а не Антиохом Епифаном».

Епископ Лондонский, выступая в отсутствие архиепископа Кентерберийского, примаса англиканской церкви, напомнил своей аудитории, что всего несколько лет назад Англия была в ужасе от бесчинств, совершенных турецкими башибузуками над булгарами, которых тогда защищала Россия, и она имела теперь право протестовать против христианской России, как раньше она протестовала против магометанской Турции.

Самую сильную речь произнес кардинал Мэннинг, великий католический богослов. Он указывал на то, что русские евреи были не только объектом временных погромов, но и постоянно стонали под гнетом унизительного законодательства, которое говорит еврею: миль от этой границы; вы не должны жить в этом городе; вы должны жить только в этой провинции». Он вызвал смех собравшихся, процитировав знаменитый циркуляр Игнатьева о назначении губернаторских комиссий, в котором, комментируя страшные зверства, недавно учиненные над евреями, министр сетовал на «печальное положение христианских жителей южных губерний». «Кардинал Мэннинг завершил свое красноречивое обращение следующими словами, отмеченными возвышенным, пророческим подтекстом: «Есть книга, общая для народа Израиля и для нас, христиан. Эта книга является связующим звеном между нами, и в этой книге я прочитал, что народ Израиля — самый старый народ на земле.

Россия, и Австрия, и Англия вчерашнего дня по сравнению с нетленным народом, который с неугасимой жизнью и непреложными традициями, и верой в Бога и в законы Божии, рассеянные, как есть, по всему свету, прошли через огонь невредимый, втоптанный в прах, и тем не менее никогда не соединяющийся с прахом, в который он втоптан, живет до сих пор, свидетельство и предостережение для нас.

После еще нескольких выступлений каноника Фаррара, профессора Брайса и других были приняты следующие резолюции:

1. Что, по мнению этого собрания, гонения и оскорбления, которым подвергались евреи во многих частях российских владений в течение нескольких последних месяцев, являются оскорблением христианской цивилизации и заслуживают глубокого сожаления.

2. Что это собрание, отрицая всякое право или желание вмешиваться во внутренние дела другой страны и желая сохранения самых дружеских отношений между Англией и Россией, считает своим долгом высказать свое мнение о том, что законы России отношение к евреям, как правило, унижает их в глазах христианского населения и подвергает российских еврейских подданных вспышкам фанатичного невежества.

3. Просить лорд-мэра направить копию этих резолюций достопочтенному В. Б. Гладстону и достопочтенному графу Гранвилю в надежде, что правительство Ее Величества сможет, когда представится возможность, оказать дружественное влияние на Российскому Правительству в соответствии с духом предыдущих резолюций.

Наконец, было принято решение об открытии фонда помощи пострадавшим от погромов и об улучшении положения русского еврейства как за счет эмиграции, так и другими способами. В комитет, выбранный собранием для этой цели, вошли лорд-мэр, архиепископ Кентерберийский, кардинал Мэннинг, епископ Лондонский Натаниэль де Ротшильд и другие.

Через несколько дней после собрания в особняке английское правительство ответило на принятые по этому поводу резолюции. В русских газетах появилась следующая депеша, датированная Лондоном 9 февраля: В палате общин Гладстон, отвечая на запрос сэра Джона Саймона, заявил, что сообщения о гонениях на евреев в России были получены от английской консулов, и не мог не внушать чувство крайней боли и ужаса. Но поскольку это дело было внутренним делом другой страны, оно не могло стать предметом официальной переписки или расследования со стороны Англии. Все, что можно было сделать, это делать случайные и неофициальные представления. Все остальные действия, касавшиеся вопроса об отношении русского правительства к евреям, скорее навредили, чем помогли еврейскому населению.

Другая телеграмма, отправленная из Лондона 14 февраля, содержала следующее сообщение:

В Палате общин Гладстон, отвечая барону Вормсу, заявил, что никакие гуманные цели не будут достигнуты парламентскими дебатами о евреях России. Такие дебаты, скорее всего, возбудит враждебность определенной части русского населения по отношению к евреям. и поэтому день для дебатов не будет назначен, как того просил Вормс.

Таким образом, к большому удовольствию русской дипломатии, дело сгладилось. Общественность и правительство Англии ограничились выражением чувства «отвращения» к обращению с евреями в России, но никаких немедленных представлений в св.

В Петербурге предпринял попытку кабинет Гладстона. По той же причине английский премьер-министр отказался направить по назначению петицию, адресованную русскому правительству евреями Англии во главе с бароном Ротшильдом. Графу Игнатьеву нечего было волноваться. Недоразумение с дружественным правительством было устранено, и пламенные протесты на английских митингах мало нарушали его душевного спокойствия. Он продолжал свой курс, не смущаясь «отвращения», которое оно вызывало во всем цивилизованном мире.

Голос протеста против русского варварства, раздавшийся по всей Англии, был поддержан в далекой Америке. Задолго до воцарения Александра III. правительство Соединенных Штатов имело неоднократный случай сделать представление русскому правительству в отношении его обращения с евреями. Эти представления были вызваны тем фактом, что американские граждане иудейского вероисповедания во время своего пребывания в России подвергались тем же ограничениям и дискриминации, которые российское правительство применяло к своим собственным евреям.

Тем не менее, движимое более широкими гуманитарными соображениями, правительство Соединенных Штатов заинтересовалось общим вопросом о положении российского еврейства и потребовало от своих представителей в Санкт-Петербурге докладов по этому вопросу. 14 апреля 1880 г. государственный секретарь Уильям М. Эвартс, отвечая на петицию Союза американских еврейских конгрегаций, который жаловался на «чрезвычайные лишения», которым подвергались евреи России в тогда же поручил посланнику Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге Джону У. Фостеру помнить о «либеральных настроениях этого правительства» и выражать свои взгляды «таким образом, который будет служить интересам религиозной свободы». Действуя в соответствии с этими инструкциями, Фостер воспользовался случаем обсудить еврейский вопрос в своих беседах с ведущими русскими официальными лицами, о чем он полностью доложил своему правительству.

22 мая того же года Палата представителей приняла резолюцию с просьбой к президенту представить ей всю имеющуюся информацию, касающуюся дел о высылке американских граждан иудейского вероисповедания из России, и в то же время «сообщить в эту палату всю корреспонденцию, касающуюся запрещения евреев русским правительством».

Погромы 1881 года и возмущение, которое они вызвали среди американского народа, побудили правительство Соединенных Штатов принять более энергичную форму протеста. В своем послании посланнику Соединенных Штатов в Св.

В Петербурге от 15 апреля 1882 г. новый статс-секретарь Фредерик Т. Фрелингхейзен так описывает господствующие в стране настроения: «Расовые и религиозные предрассудки, уступившие в наши дни всего человечества, народ Соединенных Штатов с большим сожалением выслушал рассказы о страданиях евреев в России». Поэтому он уведомляет министра, «что чувство дружбы, которое Соединенные Штаты питают к России, побуждает это правительство выразить надежду, что имперское правительство найдет средства, чтобы прекратить преследование этих несчастных существ».

Более решительную ноту протеста прозвучал в Палате представителей Сэмюэл С. Кокс из Нью-Йорка, который в своей пространной речи, произнесенной 31 июля 1882 г., резко осудил репрессивные методы, применяемые русским правительством против евреев. и, в частности, безобразия, которые были совершены над ними в течение предыдущего года. Он делает первое непосредственно ответственным за второе. По его мнению, погромы были не просто спонтанным и внезапным выступлением европейского населения против евреев, а скорее медленным результатом увечий и дискриминации, которые навязываются евреям русским правительством и неизбежно унижают их в глазах. своих сограждан:

Сказано ли, что виновато русское крестьянство, а не правительство, я отвечу: если крестьянство России слишком невежественно или унижено, чтобы понять природу этого жестокого преследования, то оно имеет право на свое поведение в обычаях и законах России. Россия, о которой я говорил. Они дискриминируют евреев. Они ссылаются на их изоляцию, отделение от защиты России, их изгнание из определенных частей Империи и их религию. Когда крестьянин наблюдает такие насильственные движения и авторитетную дискриминацию расы в правительстве, это пробуждает его невежество и воспламеняет его фанатический фанатизм. Добавьте к этому ревность евреев как посредников и бизнесменов, и вы сможете объяснить, но не оправдать эти ужасы. Еврейско-русский вопрос резюмирован в нескольких словах: «Истребление двух с половиной миллионов человечества за то, что они — евреи!»

Дав подробный отчет об ужасах, происходивших в России в 1881 году, он завершил свою речь следующим красноречивым призывом:

Этот народ — один из переживших вместе с Египтом, Китаем и Индией период младенчества человечества. Он во власти жестокого деспота Севера. Обладая непревзойденной чистотой происхождения, религиозными чувствами и этикой, проистекающими из славы и величия горы Синай... с вечным влиянием ее законодателей, пророков и псалмопевцев, никогда не сравнимых ни с одним языком, расой или вероисповеданием, переживает философию и мифы Греции, а также величие и мощь Рима. Именно этому народу, разбитому сердцем и рассеянному, царь всея Руси прибавляет чудовищность своего правления над жертвами невежества и клеветы веков. Таким образом, неотъемлемое право этой расы лишается; и, сэр, у нас нет ни слова протеста? Борясь с невзгодами, с которыми не сталкивался ни один другой народ, разве они еще не выживают — вино из раздавленного винограда?

Резолюция, внесенная им по этому поводу, сводилась к следующему:

Принимая во внимание, что правительство Соединенных Штатов должно оказывать свое влияние на правительство России, чтобы сдерживать дух преследования, направленного против евреев, и защищать граждан Соединенных Штатов, проживающих в России, и добиваться возмещения уже нанесенного вреда, а также как оградить мудрым и просвещенным управлением еврейских подданных России и еврейских граждан Соединенных Штатов, проживающих в России, от повторения обид; Поэтому постановлено, что президент Соединенных Штатов, если это не противоречит государственной службе, сообщает в эту палату о любой дальнейшей переписке в отношении евреев в России, которая еще не передана в эту палату».

Резолюция, которая была передана в Комитет по иностранным делам, была окончательно принята Палатой представителей 23 февраля 1883 г.

Настроения широких масс американского народа нашли свое выражение несколько ранее на большом митинге протеста, состоявшемся в феврале 1882 года в городе Нью-Йорке, куда стали прибывать первые беженцы из России. Была принята резолюция, протестующая «против возрожденного таким образом в России духа средневековых гонений» и призывающая правительство Соединенных Штатов сделать энергичные представления Петербургу. Один из выступавших на встрече в Нью-Йорке, судья Ноа Дэвис, под восторженные аплодисменты аудитории сказал:

Пусть приходят! Я бы хотел, чтобы в нашей власти было взять все три миллиона евреев России. Только долина Миссисипи могла обнять ее сильные руки и привлечь их всех к своей богатой груди и благословить их домами комфорта, процветания и счастья. Тысячи из них молятся прийти. Престол Иеговы осаждается молитвами о спасительных силах, и если они не могут жить спокойно по законам русским, не подвергаясь этим ужасным гонениям, то посодействуем им прийти к нам.

В этих словах оратора, сказанных в момент ораторского ликования, прозвучало сокровенное желание многих энтузиастов русского гетто.

3. ПРОБЛЕМА ЭМИГРАЦИИ И БАЛТСКИЙ ПОГРОМ

В самой России примерно в то же время возникло большое количество эмиграционных обществ, имевших своей целью переселение русских евреев в Соединенные Штаты, страну свободных. Организаторы этих обществ, очевидно, полагались на какую-то чудесную помощь извне, такую как «Альянс израильтян «в Париже и подобные еврейские организации в Европе и Америке. Под непосредственным влиянием заявления Игнатьева доктору Оршанскому, в котором русский министр назвал «западную границу» единственным спасением для евреев, русско-еврейская пресса была наводнена сообщениями из сотен городов, особенно с юга Россия, повествующая о формировании эмигрантских отрядов.

«У нашей бедноты остается только одна надежда — покинуть страну. «Эмиграция, Америка» — вот лозунги наших братьев», — эта фраза со стереотипной частотой встречается в то время во всех сообщениях из провинции.

Многие русско-еврейские интеллектуалы мечтали о создании еврейских земледельческих и земледельческих колоний в Соединенных Штатах, где уже успели осесть на земле некоторые партии эмигрантов, уехавших в 1881 году. Часть еврейской молодежи увлеклась идеей обосноваться в Палестине и вела активную пропаганду этой национальной идеи среди беженцев из современного Египта. Необходимо было срочно объединить эти разбросанные по всей черте оседлости эмиграционные общества и создать центральные эмиграционные комитеты для регулирования движения, стихийно охватившего народ.

К сожалению, среди еврейских лидеров в России не было единства целей. Интеллигенция, стоявшая ближе к народу, как, например, известный окулист профессор Мандельштам, пользовавшийся большой популярностью в Киеве, и ему подобные, а также часть еврейской прессы, особенно «Рассвет», постоянно настаивали на о необходимости организации эмиграционного движения, которое они считали важнейшей задачей, стоявшей в то время перед русским еврейством. Еврейская олигархия в Петербурге, напротив, боялась, как бы подобное предприятие не подвергло ее обвинению в «нелояльности» и отсутствии русского патриотизма. Другие же, чьи настроения были выражены русско-еврейским журналом «Восход», и которые были настроены более радикально, рассматривали попытку поощрения массовой эмиграции евреев как уступку правительству Игнатьева и как косвенный отказ от освободительная борьба в самой России.

Весной 1882 г. вопрос об организации эмиграционного движения встал настолько остро, что было решено созвать в Петербурге совещание провинциальных еврейских деятелей для рассмотрения этого вопроса. Не успели делегаты прибыть в столицу, как небо юга России еще раз осветила страшная вспышка. Балта, крупный еврейский центр на Подолии, где незадолго до катастрофы возникла еврейская эмиграция, стала ареной страшного погрома.

Это было незадолго до русской Пасхи, разгара погромов, когда русская общественность была поражена странным сообщением, опубликованным в конце марта в «Императорском вестнике» о том, что отныне он будет точно сообщать обо всех случаях «еврейских беспорядки» в соответствии с официальной информацией, полученной от губернаторов.

Заявление явно подразумевало, что правительство заранее знало о неизбежности новых погромов. Даже консервативная «Московские новости» прокомментировала необдуманное заявление официального органа в решительных и саркастических выражениях:

«Императорский вестник» утешает общественность сообщением, что в должное время и в должном объеме сообщит обо всех случаях бесчинств, совершенных над евреями. Можно подумать, что это повседневные явления, составляющие часть естественного хода событий, которые не требуют ничего, кроме своевременного сообщения общественности. Неужели нет средств, чтобы положить конец этому вопиющему скандалу?

События вскоре показали, что прекращать этот «скандал», как вежливо называла московская газета подвиги русских разбойничьих шаек, желания не было. Местные власти Балты были вовремя предупреждены о приближающихся погромах. С середины марта их открыто обсуждали в Балте и окрестностях.

Когда евреи этого города сообщили о своих опасениях местному полицейскому комиссару, они получили от него уклончивый ответ. Ввиду того, что еврейское население Балты было в три раза больше христианского, евреям не составило бы труда организовать какую-то самооборону. Но они знали, что такая организация была строго запрещена правительством, и, понимая последствия, им пришлось ограничиться тайным соглашением, заключенным несколькими семьями, чтобы встать друг за друга в час бедствия. На второй день русской Пасхи, соответствующий седьмому дню еврейского праздника, 29 марта, начался погром, превзошедший свирепостью толпы и преступным поведением властей всю вакханалию 1881 года. Современный наблюдатель, основываясь на результатах специального расследования, так описывает события в Балте:

В начале погрома евреи собрались и заставили банду бунтовщиков отступить и укрыться в здании пожарной части. Но когда на место происшествия прибыли полиция и военные, погромщики решили покинуть место убежища. Вместо того чтобы прогнать бесчинствующую банду, полиция и солдаты стали избивать евреев прикладами и шпагами. Это послужило сигналом к началу погрома. В этот момент кто-то забил тревогу, и в ответ начала собираться толпа.

Опасаясь численного превосходства евреев в этой части города, толпа перешла через мост на так называемую турецкую сторону, где евреев было меньше. Толпу сопровождали военачальник, комиссар полиции, бургомистр и часть местного батальона, что, однако, не помешало толпе, проходя по Соборной улице, снести еврейский магазин и разбить окна. в доме другого еврея, члена городского совета. После того как толпа перешла на турецкую сторону, власти выстроили военные кордоны на всех трех мостах, ведущих с этой стороны в остальную часть города, с приказом не пропускать евреев. Надо сказать, что приказ был выполнен. В то же время христианам остальных частей города и села Александровка был разрешен беспрепятственный проход. Благодаря этим мероприятиям турецкая сторона была разграблена в течение трех-четырех часов, так что к часу ночи бунтовщикам нечего было делать. Ночью полиция и военные власти арестовали двадцать четыре бунтовщика и гораздо большее количество евреев. Последних арестовали за то, что они осмелились остаться возле своих домов. На следующее утро христиан отпустили, и им позволили пополнить ряды грабительской толпы, а евреев продержали в тюрьме до следующего дня и освободили только по прибытии губернатора.

На следующий день, 30 марта, в четыре часа утра в город стало прибывать большое количество крестьян, числом около пяти тысяч, вооруженных дубинками, вызванных исправником из соседние села. Прибытие крестьян приветствовали евреи, которые думали, что их призвали прийти им на помощь. Но вскоре они поняли свою ошибку, ибо крестьяне заявили, что пришли бить и грабить евреев. Одновременно с приходом крестьян вокруг собора стали собираться в большом количестве представители местной толпы, и в восемь часов утра были даны сигналы к возобновлению погрома. Сначала это было предотвращено. Офицеры местного батальона, патрулировавшие город, приказали солдатам окружить толпу и сдерживать ее около часа, в течение которых греко-православный епископ Радзионовский увещевал бунтовщиков и пытался дать им понять, что такие действия противоречили законам церкви и государства. Но когда полицейский комиссар, военачальник и Исправник прибыли к собору, воинское оцепление было снято, и толпа, теперь развязавшаяся, бросилась на ближайший винный магазин и, разрушив его и наполнившись алкоголь, возобновил свою разрушительную работу при содействии крестьян, вызванных испрайником, и при содействии солдат и городовых. Именно по этому поводу имели место те дикие, дикие сцены убийств, грабежей и грабежей, рассказ о которых, опубликованный в газетах, является лишь бледной тенью реальных фактов... Балтский погром был вызван. не простым бездействием, а непосредственной деятельностью местных властей.

Что это были за «дикие сцены», мы не узнаем из газет, которым цензура запретила их сообщать, но знаем их частью из неопубликованных источников, частью из более поздних судебных процессов. Если не считать сноса 1250 домов и торговых помещений, уничтожения и разграбления имущества и товаров, — по утверждению местного раввина, — «все зажиточные евреи превратились в нищих, а более пятнадцати тысяч человек были высланы в широкий свет» — было убито и искалечено большое количество людей, и много женщин было изнасиловано. Сорок евреев были убиты или тяжело ранены; сто семьдесят получили легкие ранения; многие евреи, и особенно еврейки, сошли с ума от испуга.

Было более двадцати случаев изнасилования. На семнадцатилетнюю дочь бедного полировщика, по имени Эда Малисс, на глазах ее брата напала орда звероподобных парней. Когда мать несчастной девушки выбежала на улицу и позвала на помощь стоявшего рядом милиционера, тот проследовал за женщиной в дом, а затем, вместо того, чтобы помочь ей, опозорил ее на месте. Дьявольские полчища вторглись в дом Баруха Шлаховского и начали свое кровавое дело с убийства хозяина дома, после чего его жена и дочь бежали и спрятались в близлежащем саду. Здесь русский сосед заманил их в свой дом под предлогом защиты их чести от погромщиков, но, попав в свой дом, опозорил дочь в присутствии ее матери. Во многих случаях солдаты местного гарнизона нападали и избивали евреев, появлявшихся на улицах во время «боевых действий» толпы.

В соответствии с обычным ритуалом погрома, человеческие изверги оставались нетронутыми в течение двух дней, и только на третий день из близлежащего города были вызваны войска, чтобы положить конец зверствам.

В тот же день прибыл для расследования губернатор Подолии. Вскоре стало известно, что местные власти, комиссар полиции, исправник, военачальник, бургомистр и председатель дворянства прямо или косвенно содействовали погрому. Многие бунтовщики, арестованные полицией, вскоре были освобождены, так как угрожали в противном случае указать вышестоящим властям на зачинщиков из числа местных чиновников и представителей русского общества. Евреев опять-таки постоянно терроризировали эти негодяи и пугали страхом резни и полного уничтожения, на случай, если они осмелятся разоблачить своих палачей перед судом.

Балтский погром нашел лишь слабый отголосок в непосредственной близости — в нескольких местностях Подольской и Херсонской губерний. Казалось, что энергия разрушения и дикости иссякла в подвигах на Балте. В целом погромная кампания, проведенная весной 1882 г., охватила лишь незначительную территорию по сравнению с погромной акцией 1881 г., хотя и значительно превосходя ее по качеству. Ужасы Балты явились существенным залогом кишиневских зверств 1903 года и октябрьских погромов 1905 года.

4. КОНФЕРЕНЦИЯ ЕВРЕЙСКИХ ЗНАТАТЕЛЕЙ В СВ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Ужасы Балты бросили тень на конференцию еврейских делегатов, собравшуюся в Петербурге 8-11 апреля 1882 г. Конференция, созванная с разрешения Игнатьева бароном Горацием Гюнцбургом, состояла из двадцать пять делегатов от провинции, в том числе д-р Мандельштам из Киева, раввин Исаак Эльханан Спектер из Ковно, и пятнадцать знатных людей из столицы, включая самого барона Гюнцбурга, железнодорожного магната Полакова и профессора Бакста.

Центральным вопросом конференции был вопрос о еврейской эмиграции, хотя в связи с ним обсуждалось и общее положение российского еврейства. Был смешанный элемент трагедии и робости в обсуждениях этого миниатюрного съезда, на котором ни голос масс, ни голос интеллигенции не был услышан в полной мере. С одной стороны, конференция выслушала душераздирающие речи, рисовавшие невыносимое положение евреев; а один из делегатов, Шмерлинг из Могилева, только что произнесший такую речь, был так потрясен, что потерял сознание и через несколько часов умер. С другой стороны, наиболее влиятельные делегаты, особенно из столицы, боязливо оглядывались по сторонам, опасаясь, как бы правительство не заподозрило их в недостатке патриотизма.

Другие снова смотрели на эмиграцию как на незаконную форму протеста, как на «крамолу», и держались за это убеждение, даже когда конференции от имени министра внутренних дел было сказано, что ожидается рассмотрение вопроса о «прореживание еврейского населения в черте оседлости ввиду того, что евреи не будут допущены во внутренние правительства России».

На втором заседании конференции петербургский раввин доктор Драбкин доложил делегатам о своей последней беседе с Игнатьевым. В ответ раввину, заявившему, что евреи ждут императорского приказа о прекращении погромов и рассчитывают на снятие с них правовой инвалидности, министр охарактеризовал эти утверждения как «общие места» и добавил в раздраженным тоном: «В погромах виноваты сами евреи. Присоединяясь к нигилистам, они тем самым лишают правительство возможности укрыть их от насилия». Софизм министра был опровергнут на месте его собственным признанием, что балтский погром был вызван «ложным слухом, обвиняющим евреев в подрыве местной греко-православной церкви», иными словами, что причина балтского погрома следует отнести не к каким-либо тенденциям внутри еврейства, а скорее к агитации злонамеренных противников евреев.

На том же заседании обсуждение вопроса об эмиграции было отвлечено новым замыслом скользкого министра. Близкий к Игнатьеву финансист Самуил Полаков заявил в духе подлого лакейства, что работа конференции окажется бесплодной, если она не будет вестись в соответствии с «инструкцией правительства». По этому поводу он сообщил конференции, что в беседе, которую он имел с министром, последний заклеймил попытки поощрения эмиграции «подстрекательством к мятежу» на том основании, что «эмиграции не существует для русских граждан». На вопрос министра о том, как лучше всего уменьшить скопление евреев в черте оседлости, Поляков ответил: «Расселив их по всей России». На это министр возразил, что он не может допустить поселения евреев, кроме как в Средней Азии и во вновь завоеванном оазисе Ахал-Текке. эмиграции в чужие края, и серьезно рекомендовал конференции рассмотреть предложение Игнатьева. Предложение министра подверглось резкой критике со стороны д-ра Мандельштама, который увидел в нем новую попытку издеваться над евреями. Даже профессор Бакст, принципиально возражавший против эмиграции, заявил, что предложенная схема расселения евреев на самом деле сводится к «депортация в отдаленные места» и была равносильна официальному «причислению евреев к преступникам».

От проекта высылки, не встретившего сочувствия конференции, делегаты перешли к обсуждению острого вопроса о погромах. Было предложено направить к царю депутацию с просьбой к нему положить конец законодательным ограничениям, которые должны были внушать русскому населению веру в то, что евреи находятся вне рамок закона.

В вопросе об эмиграции за границу большинство участников конференции голосовало против учреждения эмиграционных комитетов на том основании, что последние могут создать впечатление, будто евреи желают покинуть Россию.

После прений, продолжавшихся четыре дня, были приняты следующие резолюции:

Во-первых, полностью отвергнуть мысль об организации эмиграции, как ниспровергающую достоинство русского государства и исторические права евреев на их теперешнее отечество.

Second, чтобы указать на необходимость отмены существующего дискриминационного законодательства в отношении евреев, эта отмена является единственным средством регулирования отношения еврейского населения к первоначальным жителям.

В-третьих, довести до сведения правительства пассивную позицию властей, которая ясно проявилась во время беспорядков.

В-четвертых, обратиться к правительству с просьбой найти средства для компенсации еврейскому населению, пострадавшему от погромов в результате недостаточной охраны полиции.

В то же время конференция воспользовалась случаем опровергнуть старое обвинение, вновь выдвинутое в губернаторских комиссиях, о том, что евреи все еще сохраняют свою древнюю автономную организацию «Кагал», что последняя действует тайно и способствует еврейскому сепаратизму в в ущерб другим элементам населения.

Резолюция конференции на этот счет гласила: Мы, нижеподписавшиеся, представители различных центров еврейской оседлости в России, раввины, члены религиозных организаций и правлений синагог, считаем своим священным долгом, призывая в свидетели Бога Всеведущего, заявить во всеуслышание в присутствии всей России, что среди русских евреев нет ни явного, ни тайного кагалского управления; что еврейская жизнь совершенно чужда любой организации такого рода и любым атрибутам, приписываемым такой организации злонамеренными людьми.

Подписавшие это торжественное заявление, очевидно, не знали об унизительном отказе от национальных прав, который подразумевался в декларации о том, что евреи не только утратили свою прежнюю всеобъемлющую общинную организацию — это соответствовало фактам, — существование внутренней автономной организации, они расценили бы это как уголовное преступление, подрывающее общественный порядок и наказуемое лишением гражданских прав.

ГЛАВА XXIV ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ПОГРОМЫ

1. «ВРЕМЕННЫЕ ПРАВИЛА» 3 МАЯ 1882 ГОДА.

В промежутке между погромами в Варшаве и Балте правительство готовило для евреев ряд законодательных погромов.

В укромных уголках кабинетов российского правительства, служивших лабораториями полицейского варварства, власти выковывали цепь правовых и административных ограничений, чтобы «регулировать»

Еврейская жизнь в духе полного гражданского бесправия. Центральный комитет по еврейским делам при Министерстве внутренних дел, который для краткости назывался «Еврейским комитетом», но куда правильнее было бы назвать его «Антиеврейским комитетом», основывал свою работу на мнениях, представленных губернаторских комиссий и взращивание на этом фундаменте чудовищного сооружения инвалидности.

Новый проект базировался на следующей теории: старое русское законодательство отличалось враждебностью к евреям как обособленной группе чуждой веры и расы. Отход от этого отношения был предпринят в царствование Александра II, когда были расширены права некоторых категорий евреев и «начался период веротерпимости».

Но последующий опыт доказал нецелесообразность такого терпимого отношения к евреям, как показало недавнее проявление «антиеврейского движения за границей» (немецкий антисемитизм) и «народный протест» в самой России, где он принял форме погромов.

Поскольку теперь Россия избрала путь «национальной политики», то и в отношении еврейского вопроса следует, что эта страна не может не «обратиться к своей древней традиции, отбросить в сторону новшества, оказавшиеся бесполезными, и энергично следовать принципам, выработанной всей прошлой историей монархии, согласно которой евреи должны считаться чужаками», и поэтому не может претендовать на полную терпимость.

Эта варварская теория, возвращавшая Россию к традициям древней Московии, была подробно изложена в протоколе заседания «антиеврейского комитета», как своего рода преамбула к представленному им юридическому проекту.

Занимаясь этими работами, члены комитета получили известие о погроме в Варшаве и очень воодушевились им. Они не преминули сделать в протоколе запись о том, что «беспорядки», имевшие место в Царстве Польском, «где евреи пользуются равными правами» (т. е. правом проживания), склонны поддерживать теорию «вредоносность» еврейского народа. Официальные перья начали строчить быстрее, и вскоре, к весне 1882 года, был готов проект, который должен был быть нанесен в качестве сурового наказания евреям за совершенные над ними зверства. «Побежденный враг», представленный еврейским населением, должен был быть вытеснен с большой территории внутри, черты оседлости, хотя последняя и стала перенаселенной, путем запрета евреям вновь селиться за пределами городов и местечек, т. е. В деревне. Те, кто уже поселился там, подлежали либо выселению по приговору сельских общин, либо лишению средств к существованию путем запрета на покупку или аренду недвижимого имущества и торговлю спиртными напитками.

Этот проект был представлен Игнатьевым в Комитет министров вместе с предложением ввести новые ограничения не в установленном законом порядке (Государственным советом), а в виде «Временных правил», санкционированных во внеочередном порядке. законным путем царем с целью «покончить с обострившимися отношениями между евреями и коренным населением».

Однако проект Игнатьева смутил даже членов реакционного Комитета министров. Комитет полагал, что экспроприация личных и имущественных прав в столь широких масштабах невозможна без надлежащей правовой процедуры и что разрешение, данное сельским общинам на изгнание евреев из деревень, равносильно выходу из последний на нежную милость отсталых русских масс, которые, таким образом, более чем когда-либо укрепятся в своем убеждении, что евреев можно будет изгонять и нападать на них безнаказанно, так что отношения между двумя элементами населения, вместо того, чтобы улучшаться, только усугубится. С другой стороны, Комитет министров официально заявил, что считает необходимым принять суровые меры против евреев, чтобы крестьяне не подумали, «что царская воля избавить их от еврейской эксплуатации не была приведена в исполнение».

В результате этих разногласий Игнатьев пошел на ряд уступок, и был достигнут следующий компромисс: пункт о выселении сотен тысяч евреев, уже осевших в деревнях, был отменен, а запрет был ограничен евреями. которые хотели поселиться за пределами городов и поселков anew.

В свою очередь, Комитет министров уступил требованию Игнатьева о том, чтобы проект был принят со всей возможной срочностью, без предварительного представления в Государственный совет.

Таков был генезис знаменитых «Временных правил», утвержденных царем 3 мая 1882 года. Освободившись от всякой бюрократической риторики, новые законы можно свести к следующим лаконичным положениям: во-первых, запретить впредь евреям селиться заново за пределами городов и поселков.

Второе, приостановить совершение актов о покупке недвижимого имущества и товаров на имя евреев за пределами городов и поселков.

В-третьих, запретить евреям заниматься бизнесом по воскресеньям и христианским праздникам.

Первые два «Правила» содержали в своих безобидных формулировках жестокий карательный закон, вытеснявший евреев с девяти десятых доселе доступной им территории и стремившийся запереть миллионы людей в удушающих теснинах городов и поселков Западный регион. И все же, несмотря на его огромные последствия, закон был принят вне обычного судебного процесса — под видом «Временных правил», которые, несмотря на свое название, применялись с беспощадной жестокостью на протяжении более чем одного поколения.

2. ОТКАЗ ОТ ПОГРОМНОЙ ПОЛИТИКИ

Наложив на русское еврейство суровое и немедленно вступившее в силу наказание за разорение погромами, правительство вдруг вспомнило о своем долге и угрожало будущими наказаниями предполагаемым зачинщикам еврейских беспорядков. Того же рокового третьего мая царь санкционировал решение Комитета министров о необходимости торжественно заявить, что «правительство твердо намерено преследовать неизменно всякую попытку насилия над личностью и имуществом евреев, находящихся под арестом». защиту общих законов». В соответствии с этим заявлением губернаторам был разослан сенаторский указ от 10 мая, в котором предупреждалось, что «главы губернаторских управлений несут ответственность за принятие своевременных мер по предупреждению условий, ведущих к подобным беспорядкам». и за пресечение этих беспорядков в самом начале, и что всякая небрежность в этом отношении со стороны администрации и полицейских властей влечет за собой отстранение от должности виновных». Это предостережение сопровождалось следующим признанием: Ввиду того, что печальные события в прошлом показали, что местное население, подстрекаемое злонамеренными лицами из корыстных или иных побуждений, принимало участие в беспорядках, обязанность губернаторской администрации разъяснить местным общинам, что они обязаны принимать меры с целью... внушения жителям тяжких уголовных преступлений, заключающихся в умышленном совершении насильственных действий против чьей-либо личности и имущества.

Может показаться, что правительство, издав в один и тот же день «Временные правила» против евреев и циркуляр против погромов, хотело дать понять русскому народу, что, поскольку теперь евреев уничтожают посредством Агентства закона, не было больше необходимости истреблять их на улицах.

Создатели «Временных правил», по-видимому, не понимали, что последние были не чем иным, как разновидностью тех «насилий против личности и имущества», от которых уличная толпа была предупреждена воздерживаться за лишение свободы передвижения. является насилием над личностью, а отказ в праве приобретения недвижимости есть насилием над собственностью. Даже русская печать, хотя и находившаяся в то время в тисках цензуры, не могла не отметить того факта, что действие официального циркуляра против погромов было сильно ослаблено одновременным изданием «Временных правил».

Казалось бы, страшные зверства в Балте заставили высшие правительственные круги осознать, что прежняя политика попустительства погромам, практиковавшаяся целый год, не могла не опозорить Россию в глазах всего мира и подорвать общественное мнение. порядок в самой России. Как только это осозналось, незадачливый министр, который весь тот страшный год был лоцманом российской политики, должен был исчезнуть со сцены. 30 мая граф Игнатьев был отправлен в отставку, а граф Дмитрий Толстой был назначен министром внутренних дел.

Толстой был мрачным реакционером и поборником самодержавия и полицейской власти, но в то же время он был врагом всех проявлений самодурства, направленных на подрыв авторитета государства. Через несколько дней после своего назначения новый министр издал циркуляр, в котором повторил недавнее заявление своего предшественника о «решимости правительства преследовать в судебном порядке все виды насилия в отношении евреев», подчеркнуто заявляя, что «любое проявление беспорядков неизбежно привести к немедленному преследованию всех официальных лиц, которые обязаны заниматься предотвращением беспорядков».

Это энергичное заявление правительства произвело волшебное действие.

Все провинциальные администраторы понимали, что центральное правительство Санкт-Петербурга.

Петербург перестал шутить с зачинщиками погромов, и погромная эпидемия прекратилась. Начиная с июня 1882 г. погромы принимали все более и более спорадический характер. Кое-где вновь вспыхивали искры старого пожарища, но только для того, чтобы быстро затухать. В течение следующих двадцати лет, до кишиневской резни 1903 года, можно перечислить не более десяти сколько-нибудь значительных погромов, и все эти беспорядки были отдельными движениями, с чисто местной окраской и без признаков общего организации или силы эпидемии, характерной для погромных кампаний 1881 г. или 1903–1905 гг. Это лишнее доказательство того, что систематические погромы в России невозможны, пока центральное правительство и местные власти настроены против них честно и твердо.

Жесткие меры, принятые Толстым, вскоре нашли отражение в судебных процессах, возникших в связи с погромами. Раньше местные власти, как правило, воздерживались от привлечения к суду бунтовщиков, чтобы их показания не могли уличить местную администрацию, и даже когда против них в конце концов возбуждались дела, виновные большей частью отделались легкими наказаниями, например тюремным заключением на несколько месяцев. Но после июньского заявления правительства суды стали более строго относиться к бунтовщикам. Летом 1882 г. в судах рассматривался ряд дел, вытекающих из погромов в Балте и других городах. Наказания, назначаемые судами, часто были суровыми, но вполне заслуженными, такими как ссылка и заключение на каторжные работы, призыв в военные роты и т. д. В одном случае двое солдат, осужденных за грабежи и убийства, предстали перед военным трибуналом. и приговорен к смертной казни. Когда приговор был представлен на утверждение киевскому генерал-губернатору Дрентельну, балтский раввин, действуя от имени местной еврейской общины, выехал в Киев, чтобы поддержать виновных в их прошении о помиловании. Странно было слушать этот призыв о пощаде от имени преступников, повинных в насилии и убийстве, исходивший из стана их жертв, из разрушенных домов, еще звучавших стонами раненых и плачем о погибших и обесчещенных жизнях. женщины. Трудно поверить, что этот призыв к милосердию был вызван исключительно порывом прощения. Вероятно, с этим было связано опасение, что за смерть убийц отомстят их единомышленники, еще находящиеся на свободе.

Балтские евреи вскоре узнали, что за их смирение плохо отплатили высокопоставленные зачинщики беспорядков. В начале августа в Балту приехал генерал-губернатор Дрентельн. Он был чрезвычайно раздражен не только из-за недавнего циркуляра Толстого, в котором содержалась личная угроза ему как пособнику ряда погромов в его владениях, но и из-за шагов, предпринятых представителями балтской еврейской общины. общины в Петербурге в направлении разоблачения духовниками местных бунтов. Прибыв в сильно пострадавший город, глава провинции, который по должности должен был передать свое сочувствие пострадавшим, созвал раввина и руководителей еврейской общины и в присутствии своего официального аппарата угостил их к речи, полной ядовитой ненависти. Он сказал им, что евреи своими действиями «всех вооружили против себя», что они повсеместно ненавидимы, что «нигде они не живут так счастливо, как в России» и что посланная ими в Петербург депутация с целью предъявление своих жалоб и «клевета на городские власти и представителей, как будто они возбудили буйную толпу против евреев» не помогли. В заключение он заклеймил ходатайство балтийской общины о смягчении смертного приговора, вынесенного бунтовщикам, актом лицемерия, внушительно добавив, что «эти лица помилованы, несмотря на просьбы евреев».

Выступление чиновничьего еврея, которому подобающее место было на скамье подсудимых, рядом с осужденными убийцами, произвело страшную панику во всей Киевской области. Боевой орган еврейской печати «Восход» правильно заметил: «После выступления генерал-адъютанта Дрентельна наша уверенность в невозможности повторения погромов решительно пошатнулась. К чему могут быть министерские циркуляры, когда высшие администраторы на месте парализуют их действия на публике живым словом?

Опасения, высказанные еврейским органом, к счастью, не оправдались.

Правда, министр Толстой был не в состоянии наказать преступную речь дикого генерал-губернатора, имевшего мощные связи при русском дворе. Но твердое решение центрального правительства привлечь к ответственности глав администрации за попустительство погромам возымело должное действие. Все, что могли сделать рычащие собаки, это лаять.

3. ИНВАЛИДНОСТЬ И ЭМИГРАЦИЯ

Таким образом, погромная машина была остановлена приказом св.

Петербург. В противовес этому продолжала работать на полную мощность машина по производству еврейских инвалидов. «Временные правила» от 3 мая устанавливали систему законных преследований, которые были направлены против евреев на основании их «экономической вредоносности». широкое поле для самых грубых форм произвола и беззакония. Одним махом были наглухо закрыты все выходы из перенаселённых городов в деревни в черте оседлости. Все отрасли промышленности, связанные с еврейским землевладением вне городов, были свернуты, а местами и вовсе отрезаны. Во многих деревнях дарованное сельским общинам особым приговором право изгонять «порочных членов» использовалось как орудие изгнания давно осевших там евреев.

Следует помнить, что Игнатьев предлагал официально поощрять крестьян к применению этого оружия против евреев, и что Комитет министров отклонил его предложение. Теперь были администраторы, которые делали то же самое неофициально. Руководствуясь корыстными побуждениями, местные кулаки или «хозяева» из числа русских мещан, действуя совместно с сельскими старостами, созывали крестьянские сходы, на которых угощали обильными дозами спиртного.

Пьяные, полуграмотные мужики подписывали «приговор» с требованием изгнания евреев из их деревни; приговор будет немедленно подтвержден губернаторами и немедленно станет законом.

Подобные изгнания были особенно часты в правительствах, находившихся под юрисдикцией Дрентельна, киевского генерал-губернатора, и никто не сомневался, что этот свирепый еврейский гонитель распространил об этом слово по всем своим владениям.

Экономическая нищета внутри черты оседлости вытеснила часть евреев в глубь России, но здесь их встретила бич закона, причинявший вдвойне боль скорпионам административного произвола. Массовые высылки евреев происходили в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове и других запретных центрах. Влияние этих выселений на торговую жизнь страны было настолько пагубным, что крупные русские купцы Москвы и Харькова обратились к правительству с просьбой ослабить ограничения на посещение этих городов евреями.

Теперь к гражданским властям присоединились военные в преследовании евреев. В русской армии было большое количество врачей-евреев, многие из которых отличились во время предшествующей русско-турецкой войны. Реакционное правительство, руководившее русскими делами, не могло допустить, чтобы врач-еврей пользовался правами армейского офицера, совершенно недостижимыми для солдата-еврея. Соответственно, военный министр Ванновский издал рескрипт от 10 апреля 1882 г. следующего содержания:

Во-первых, ограничить число врачей-евреев и фельдшеров

в Военном ведомстве до пяти процентов от общего числа медиков.

Во-вторых, прекратить назначать евреев на медицинскую службу в военные округа Западной России, а излишки свыше пяти процентов перевести в восточные округа.

В-третьих, назначать еврейских врачей только в тех контингентах армии, в которых бюджет предусматривает по крайней мере двух врачей, с условием, что второй врач должен быть христианином.

Причина этих положений была изложена в самой оскорбительной форме: необходимо прекратить постоянный рост числа врачей Моисеева толка в Военном ведомстве, ввиду их недостаточной добросовестности в исполнении своих обязанностей и их неблагоприятного влияния на санитарная служба в армии.

Это отвратительное оскорбление привело к тому, что многие еврейские врачи немедленно подали в отставку. Отставка одного из этих врачей, известного романиста Ярошевского, была выражена в столь решительных выражениях и с таким достоинством отразила моральный удар, нанесенный еврейским профессионалам, что военный министр счел необходимым предать автора суду. Между прочим, Ярошевский писал: «Пока не сняты клеветы, столь безжалостно брошенные на евреев-врачей, каждая лишняя минута, проведенная ими в служении этому ведомству, только приумножит их позор. Во имя своего человеческого достоинства они не имеют права оставаться там, где их ненавидят.

В этих условиях представлялось вполне естественным, что тенденция к эмиграции, вызвавшая еще в начале 1882 г. ряд переселенческих обществ, все сильнее овладевала еврейским населением России. Пагубные последствия резолюции, принятой конференцией знати в Петербурге, теперь стали очевидны. Отказавшись от образования центрального органа по регулированию эмиграции, конференция предоставила движение слепым стихийным силам, и за этим должна была последовать катастрофа. Погром в Балте вызвал новый всплеск эмиграционной паники, и летом 1882 г. около двадцати тысяч еврейских беженцев снова столпились в галицийском пограничном городе Броды. У них не было средств для продолжения своего путешествия в Америку, поскольку они приехали в Броды в надежде получить помощь от еврейских обществ Западной Европы. Комитеты по оказанию помощи, созданные в главных городах Европы, активно занимались «эвакуацией».

Броды этой обездоленной массы беглецов. В течение лета и осени эта задача была успешно решена. Большое количество эмигрантов было отправлено в США, а остальные рассредоточены по различным центрам Западной Европы.

В стороне от шоссе американской эмиграции узким параллельным путем шла еврейская эмиграция в Палестину. Палестинское движение, возникшее незадолго до этого, привлекло множество энтузиастов из числа еврейской молодежи. Весной 1882 г. в Харькове образовалось общество еврейских юношей, состоявшее в основном из студентов университетов, под названием «Билу», по начальным буквам их еврейского девиза «Бет Яакоб». leku wenelka — «О дом Иакова, подойдите и пойдем». Целью общества было создание образцового сельскохозяйственного поселения в Палестине и ведение широкой пропаганды идеи колонизации древней родины евреев.

В результате этой пропаганды несколько сотен евреев в разных частях России вступили в общество «Билу», Из них только несколько десятков пионеров уехали в Палестину в период с июня по июль 1882 года.

Сначала руководители организации попытались вступить в переговоры с турецким правительством с целью получения от него большого участка земли для колониальных целей, но переговоры провалились. Горстка первопроходцев была вынуждена работать в сельскохозяйственных поселениях близ Яффы, в Микве Исраэль, фонде Альянса Израэлитов в Париже, и в колонии Ришон-ле-Цион, недавно созданной по частной инициативе. Юным идеалистам пришлось пережить немало лишений в непривычной среде и в совершенно чуждой им области деятельности. Значительная часть первопроходцев вскоре была вынуждена отказаться от борьбы и уступить место новым поселенцам, возможно, менее умным, но физически лучше приспособленным к своей задаче. Основы палестинской колонизации были заложены, хотя и в чрезвычайно узких пределах, и сама идея национального восстановления еврейского народа в Палестине была тогда, как и позднее, гораздо большим социальным фактором еврейской жизни, чем практическая колонизация страны. которые могли принять лишь незначительное количество рабочих. В те минуты, когда русские ужасы делали жизнь невыносимой, взоры многих страждущих были обращены на восток, на крохотную полоску земли на берегу Средиземного моря, где доживала мечта о новой жизни на воскресших руинах седой старины. обещание исполнения.

Современный писатель, обозревая недавние события в русской долине слез, делает следующие наблюдения: еврейская жизнь во второй половине 1882 года приняла однообразно-мрачный, угнетающе-скучный вид. постельные принадлежности; оконные стекла больше не разбиваются о улицы. Громов и молний, еще недавно наполнявших воздух и радовавших сердца греко-православных людей, больше нет. Но действительно ли евреи выиграли от перехода от незаконных преследований к легальным преследованиям Третьего мая?

Обиженные, ограбленные, доведенные до нищенства, посрамленные, оклеветанные и подавленные, евреи были изгнаны из человеческого общества. Их нищета, доходящая до нищенства, прочно установилась и прочно закрепилась за ними. Мрачная тьма, без луча света, опустилась на тот заколдованный и тесный мир, в котором так долго томилось это несчастное племя, задыхаясь в удушающей атмосфере нищеты и презрения. Это будет продолжаться долго? Сломается ли наконец дневной свет?

ГЛАВА XXV ВНУТРЕННИЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ

1. РАЗОЧАРОВАНИЕ ИНТЕЛЛИГЕНЗИИ И НАЦИОНАЛЬНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

Катастрофа начала восьмидесятых застала евреев России врасплох и застала их неподготовленными к духовной самозащите. Впечатления от недавней короткой «эпохи реформ» были еще свежи в их памяти. Они еще помнили первые шаги правительства Александра II в направлении полной гражданской эмансипации русского еврейства, призывы интеллигенции России к евреям сблизиться, светлые перспективы обновленной России. Скудные дары русского правительства были встречены русским еврейством с порывом благодарности и преданности, граничащим с лакейством. Интеллектуальные молодые евреи и еврейки, прошедшие русские народные школы, предпринимали неистовые усилия не только к объединению, но и к полному культурному слиянию с русским народом. Лозунгами дня стали ассимиляция и русификация. Литературные идеалы молодой России стали священными скрижалями еврейской молодежи.

Но вдруг, о чудо! тот самый русский народ, в котором прогрессивные силы еврейства были готовы слиться со своей идентичностью, явился в образе чудовища, извергавшего полчища на полчища бунтовщикови убийц. Правительство сменило фронт и приняло политику реакции и яростной ненависти к евреям, в то время как либеральные классы России проявляли лишь скудное сочувствие к угнетенной и обиженной нации. Голос враждебной прессы, Новое «Время», «Русь» и другие звучали в воздухе с падающей силой, тогда как либеральная печать, отчасти — но только отчасти — благодаря ужесточению цензуры, небрежно защищала евреев. Даже публицисты радикального типа, группировавшиеся главным образом вокруг журнала «Отечественные Записки («Записки Отечества») смотрели на погромы лишь как на жестокое проявление экономической борьбы, а всю сложную еврейскую проблему со всеми ее вековыми трагическими последствиями рассматривали в свете подчиненной социальной экономический вопрос.

Единственным, чью душу глубоко взволновало зрелище новых страданий древнего народа, был русский сатирик Щедрин-Салтыков, изливший свои чувства летом 1882 г., после завершения первого цикла погромов, в статье, отмеченной лирическим оттенком, столь отличным от его обычного стиля. Но Щедрин был единственным известным русским писателем, откликнувшимся на еврейское горе. Тургенев и Толстой хранили молчание, тогда как литературные знаменитости Западной Европы Виктор Гюго, Ренау и многие другие выступили со страстными протестами. Русская интеллигенция оставалась холодной перед жгучими пытками еврейства. Образованные классы русского еврейства были задеты этим холодным отношением, и их прежний энтузиазм сменился разочарованием.

В эпоху погромов спасение иудаизма прежде всего было связано с идеей эмиграции. Защитники американской эмиграции были склонны идеализировать это движение, возникшее на самом деле из практической необходимости, и не без основания видели в нем начало нового свободного центра иудаизма в диаспоре. Еврейский поэт Иуда Лейб Гордон обращается к «Дочери Иакова, опозоренной сыном Еммора " следующими словами:

Приди и отпусти туда, где свет свободы Равномерно сияет на всех, Где каждый человек без позора Свободен придерживаться своей веры и своей расы, Где и ты не будешь больше бояться Бесчестья от зверей, сестра моя дорогая.!

Представители американской эмиграции были вдохновлены перспективой исхода из страны рабства в страну свободы. Многие из них с нетерпением ждали создания сельскохозяйственных и фермерских поселений в этой стране и концентрации больших еврейских масс в малонаселенных штатах Союза, где, как они надеялись, евреям может быть предоставлено значительное самоуправление.

Наряду со стремлением к пересадке еврейских центров в диаспору, в родовых муках погромы. Первым теоретиком этого нового движения, получившего название «Любовь к Сиону», был М. Л. Лилиенблюм, который на прежней стадии радикализма проповедовал необходимость религиозных реформ в иудаизме. Еще осенью первого погромного года Лилиенблюм опубликовал ряд статей, в которых интерпретировал только что возникшую идею палестинской колонизации в свете общенациональной задачи для всего еврейства. Лилиенблюм старался показать, что корень всех исторических несчастий еврейского народа лежит в том, что он был во всех странах чуждым элементом, отказывающимся во всей своей полноте ассимилироваться с господствующей нацией, как бы с помещиком. Землевладелец терпит своего арендатора только до тех пор, пока он находит его удобным; стоит арендатору сделать малейшую попытку конкурировать с арендодателем, и он будет немедленно выселен. В Средние века евреев преследовали за религиозный фанатизм.

Теперь положено начало преследованию их во имя национального фанатизма вкупе с экономическими факторами, и эта «вторая глава нашей истории, несомненно, будет содержать много кровавых страниц».

Еврейское страдание можно устранить, только устранив его причину. Мы должны перестать быть чужаками во всех землях земного шара и обосноваться в стране, где мы сами можем быть помещиками. Такой страной может быть только наша древняя родина, Палестина, которая принадлежит нам по праву истории. «Мы должны провести колонизацию Палестины в таких широких масштабах, чтобы в течение одного столетия евреи могли почти полностью покинуть негостеприимную Европу и поселиться на земле наших предков, на которую мы имеем законное право».

Эти мысли, изложенные с той упрощенной логикой, которая покажется некоторым умам неоспоримой, были полностью созвучны настроениям еврейских масс, которые стояли с «препоясанными чреслами», готовыми к исходу из нового Египта. Эмиграционные общества, образовавшиеся в начале 1882 г., насчитывали в своих рядах многих сторонников палестинской колонизации. Между «американцами» и «палестинцами» велись ожесточенные литературные распри. Молодой поэт Саймон Фруг сочинил следующий восторженный марш исхода, предварив который библейским стихом «Скажи сынам Израилевым, чтобы они шли вперед».

(Пример 14.15):

Твои глаза зорки, твои ноги сильны, твой посох тверд — почему же, мой народ, Ты на дороге останавливаешься и поник, твоя седая голова погружена в созерцание?

Подними глаза и увидь: многочисленными полчищами возвращаются сыны Твои со всех земель.

Тогда вперед, через море печали, Через цепь пыток, к рассвету завтрашнего дня!

Вперед — под звуки песни минувших дней!

Для грядущих веков, как гром, к нам взывают:

«Поднимись, мой народ, из могилы И живи еще раз, нация свободная и смелая!»

И в наших ушах песни new жизни звучат, И гимны триумфа бури, как петь.

Этот марш выразил чувства тех, кто мечтал о Земле Обетованной, будь то на берегах Иордана или на берегах Миссисипи.

2. «АВТОЭМАНСИПАЦИЯ» ПИНСКЕРА

Концепция эмиграции как средства национального возрождения, возникшая среди «грома и молнии» погромов, нашла вдумчивого выразителя в лице видного одесского общинника доктора Леона Пинскера, одно время рассматривали ассимиляцию как многообещающее решение еврейской проблемы. В своей брошюре «Автоэмансипация «(опубликована в сентябре 1882 г.), отмеченной глубокой мыслью, Пинскер ярко описывает душевные терзания, испытываемые им при виде физического рабства еврейства России и духовного рабства эмансипированного еврейства. Западной Европы. Для него еврейский народ в диаспоре не живая нация, а скорее призрак нации, бродящий по земному шару и пугающий все живые национальные организмы. Спасение иудаизма может быть достигнуто только путем превращения этого призрака в реальное существо, путем восстановления еврейского народа на его собственной территории, которая может быть получена совместными усилиями еврейства и посредством международного еврейского сотрудничества в некоторых областях. удобной части земного шара, будь то Палестина или Америка. Таков путь еврейской самоэмансипации, в отличие от гражданской эмансипации, дарованной господствующими народностями евреям как акт благодати и не ограждающей их от антисемитизма и унизительного положения второсортных граждан. Еврейский народ может быть восстановлен, если вместо множества убежищ, разбросанных по всему земному шару, он будет сконцентрирован в одном политически гарантированном убежище. Для этого следует созвать всеобщий еврейский конгресс, которому следует поручить финансовые и политические вопросы, связанные с планом.

Нынешнее поколение должно сделать первый шаг к этой национальной реставрации; потомки сделают все остальное.

Брошюра Пинскера, написанная на немецком языке и напечатанная за границей с намерением обратиться к евреям Западной Европы, не произвела никакого действия на эту ассимилированную часть еврейского народа.

Однако в России он стал катехизисом движения «Любовь к Сиону» и, в конечном счете, сионизма и территориальнизма. Теория, изложенная в брошюре Пинскера, очень понравилась русским евреям не только своей близкой аргументацией, но и тем, что она дала сильное выражение тому пессимистическому настроению, которое, казалось, овладело ими всеми. Его самое слабое место заключалось в том, что он опирался на неправильную историческую предпосылку и на узкое определение термина «нация» в смысле территориально-политического организма.

Пинакер, по-видимому, упустил из виду, что евреи диаспоры, взятые в целом, не перестали образовывать нацию, хотя и своего типа, и что в новейшей политической истории нации такого «культурного» склада появились на сцена все чаще и чаще.

Не имея определенной практической основы, учение Пинскера не могло не приспособиться к палестинскому колонизационному движению, хотя его незначительные размеры совершенно не соответствовали далеко идущим планам автора «Автоэмансипации ".

К Лилиенблюму и Пинскеру присоединились старый националист Смоленский и бывший ассимилятор Леванда. «Ха-Шахар» и «ха-Мелитх «на иврите и «Рассвет «на русском языке стали литературными носителями нового движения. В противовес этим тенденциям «Восход» св.

Петербург отражал идеи прогрессивной русско-еврейской интеллигенции и защищал их старую позицию, состоявшую в том, что она была позициями гражданского освобождения и внутриеврейских реформ. Посередине между этими двумя крайностями стоял русский еженедельник «Русский еврей «в Санкт-Петербурге и еврейский еженедельник «А-Цефира «(«Рассвет») в Варшаве, выражавшие умеренные взгляды период Хаскалы, с решительной склонностью к националистическому движению.

3. НЕУДАЧНЫЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ РЕФОРМЫ

Буря погромов не только сломала много молодых веток на дереве «просвещения», достигшем полного цветения в предшествующий период, но и искривила другие в чудовищные формы. Это ненормальное развитие особенно характерно для идеи религиозных реформ в иудаизме, возникшей в начале 80-х годов. За две недели до погрома в Елисаветграде, открывшего еще одну мрачную страницу в летописи русского еврейства, газеты сообщили, что в этом городе появилась новая еврейская секта под названием «Духовное библейское братство». Его члены отрицали все религиозные догмы и обряды и признавали только моральные доктрины Библии; они осуждали все торговые занятия и старались жить физическим трудом, прежде всего земледелием.

Основателем этого «Братства» был местный учитель и журналист Яков Гордин, находившийся в то время под влиянием как южнорусских штундистов, так и русских социалистов-народников. «Духовное Библейское Братство» состояло всего из десятков человек. В газетном обращении, появившемся вскоре после весенних погромов 1881 г., лидер секты, скрывавший свою личность под псевдонимом «Брат-библист», призывал евреев избавиться от этих черт характера и экономических занятий. которые возбуждали к ним ненависть туземного населения: любовь к деньгам, охота за бартером, ростовщичеством и мелкой торговлей.

Этот призыв, прозвучавший в унисон с голосом русских евреопреследователей и появившийся в то время, когда еще не залечились раны погромщиков, вызвал глубокое возмущение среди евреев.

Вскоре после этого «Духовное библейское братство» распалось.

Некоторые ее члены присоединились к секте единомышленников в Одессе, основанной там в начале 1883 года учителем Яковом Прилукером под названием «Новый Израиль».

Цель «Нового Израиля» состояла в том, чтобы посредством радикальных религиозных реформ, задуманных в духе рационализма, облегчить контакты между евреями и христианами и тем самым проложить путь к гражданской эмансипации. Двойная религиозно-социальная программа секты заключалась в следующем: секта признает только учение Моисея; он отвергает Талмуд, законы о питании, обряд обрезания и традиционную форму поклонения; день отдыха переносится с субботы на воскресенье; русский язык объявляется «родным» языком евреев и делается обязательным в быту; ростовщичество и подобные неприятные занятия запрещены.

В награду за все эти добродетельные подвиги секта ожидала от российского правительства, которому она ходатайствовала об этом, полного гражданского равноправия своих членов, разрешения вступать в смешанные браки с христианами и права носить особый знак, по которому они должны были быть отличен от «талмудических евреев». В знак благодарности за ожидаемые государственные блага члены секты обязались давать своим мальчикам и девочкам, которые должны были родиться в наступившем году, имена Александра или Александры, в честь русского царя.

Первая религиозная половина программы «Нового Израиля», возможно, привлекла немного сторонников. Но вторая «деловая» часть открыла публике глаза на истинные стремления этих «реформаторов», готовых в своем рвении к гражданскому равноправию променять религию, совесть и честь и не побоялся выдать такое низкое лакейство в то время, когда еще не высохла кровь жертв балтского погрома.

Таким образом, иссушающее влияние реакционной юдофобии скомпрометировало и парализовало вторую попытку внутренних реформ в иудаизме.

Оба движения вскоре прекратили свое существование, а их основатели впоследствии покинули Россию. Гордин уехал в Америку и, отрекшись от грехов юности, стал популярным еврейским драматургом. Прилукер поселился в Англии и поступил на службу к миссионерам, стремившимся распространять христианство среди евреев. Через несколько лет, в 1884 и 1885 гг., «Новый Израиль» возник в новом обличии, на этот раз в Кишиневе, где И. Рабинович основал тщедушную «Конгрегацию новозаветных израильтян», имевшую целью «слияние иудаизма с христианством». В доме молитвы, в котором молилась эта «конгрегация», состоящая всего из десяти членов, проповеди также произносил протестантский священник.

Несколько лет спустя и это новое миссионерское устройство было заброшено. Тлетворная атмосфера, окружавшая в то время русско-еврейскую жизнь, могла лишь породить эти ядовитые наросты «религиозной реформы». Ибо благотворные семена такой реформы должны были увянуть после краха идеалов, служивших путеводной звездой в период «просвещения».

ГЛАВА XXVI РАСШИРЕНИЕ ЕВРЕЙСКОЙ ИНВАЛИДНОСТИ

1. КОМИССИЯ ПАЛЕНА И НОВЫЕ СХЕМЫ УГНЕТИЯ

«Временные правила» от 3 мая 1882 г. были приняты, так сказать, как чрезвычайная «военная мера», выходящая за рамки обычного русла законодательного действия. Тем не менее российское правительство не могло не понимать, что рано или поздно оно будет вынуждено принять обычную правовую процедуру и поставить еврейский вопрос перед высшим судом страны, Государственным советом. Для этого случая необходимо было подготовить материалы несколько лучшего качества, чем те, которые производились «губернаторскими комиссиями» и «Центральным еврейским комитетом», обязанными своим существованием Игнатьеву, составлявшими неотъемлемую часть всеобщего антиеврейского движения. политика уволенного министра. Еще до обнародования «Временных правил» Совет министров обратил внимание царя на необходимость назначения особой «высокой комиссии» для рассмотрения еврейского вопроса и разработки юридических мер для представления в Государственный совет.

Это предложение было осуществлено 4 февраля 1883 г., когда был издан высочайший указ, призывавший образовать «Высокую комиссию для пересмотра действующих законов о евреях».

Председательство в Комиссии было возложено сначала на Макова, бывшего министра внутренних дел, а после его безвременной кончины на графа Палена, бывшего министра юстиции, который руководил работой Комиссии в течение пяти лет ее существования. отсюда ее популярное название «Комиссия Палена», В состав Комиссии входили шесть должностных лиц, представляющих различные департаменты Министерства внутренних дел, и по одному должностному лицу от каждого из министерств финансов, юстиции, народного просвещения, Crown Domains и Foreign Affairs, и, наконец, нескольких экспертов, с которыми небрежно консультировались.

Новый бюрократический орган не получил определенных указаний относительно срока, в течение которого он должен завершить свою работу.

Очевидно, ему дали понять, что порученная ему работа вполне может позволить себе подождать. Первое заседание Верховной комиссии состоялось ровно через десять месяцев после ее официального назначения царем, и ее дела шли черепашьими темпами, окруженные загадочной атмосферой, характерной для русского чиновничества. В течение нескольких лет Верховной комиссии приходилось пробираться через печальное наследство почивших «губернаторских комиссий», представленных грудами бумаг с самыми фантастическими проектами решения еврейского вопроса, стремясь привести эти материалы в какую-то систему. Он также получил ряд меморандумов по еврейскому вопросу от посторонних, в том числе от общественно настроенных евреев, которые в большинстве случаев использовали барона Горация Гюнцбурга в качестве своего посредника — меморандумы, которые стремились поставить различные аспекты вопроса в их правильная перспектива. После четырех лет, потраченных на изучение материала, Комиссия взялась сформулировать свои собственные выводы, но по причинам, которые станут очевидными позже, эти выводы так и не были оформлены в виде юридических положений.

В то время как Верховная комиссия усердно занималась «пересмотром действующих законов о евреях», иными словами, повторяла сизифову задачу, от которой в прошлом отказались десятки подобных бюрократических образований, политика, делающая жизнь евреев невыносимой путем введения бесконечных разновидностей новых правовых ограничений. Эти ограничения вообще принимались «вне закона», т. е. без предварительного представления их в Государственный совет; они просто вносились в качестве предложений в Совет министров и, после принятия последним, получали юридическую санкцию посредством ратификации царем. Не дожидаясь результатов пересмотра еврейского законодательства, которое оно само предприняло, русское правительство с энтузиазмом приступило к делу создания новых цепей для несчастного еврейского народа. В течение ряда лет Верховная комиссия была не более чем прикрытием для прикрытия этих жестоких экспериментов властей, стоящих у руля государства. В то самое время, когда министерские чиновники, служившие в Верховной комиссии, предавались отвлеченным рассуждениям о еврейском вопросе и изобретали различные методы его решения, Совет министров предвосхитил это решение в духе оголтелого антисемитизма и тотчас же дать ему эффект в конкретной жизни.

Ветер, дувший с высот русской бюрократии, был решительно неблагоприятен для евреев. Запоздалая коронация Александра III, состоявшаяся в мае 1883 г. и принесшая, согласно русской традиции, в виде императорского манифеста различные привилегии и послабления для разных слоев русского населения, оставила евреи строго одни. Государь внимательно выслушивал тех усердных губернаторов и генерал-губернаторов, которые в своих «покорнейших докладах» выдвигали новомодную теорию о «вредности» евреев; замечания на полях, которые он часто прилагал к этим отчетам, приобрели силу обязательных для исполнения резолюций. В начале 1883 г. одесский генерал-губернатор Гурко воспользовался случаем в своем докладе царю, чтобы отметить чрезмерный рост числа еврейских учеников в гимназии и их «вредное воздействие» на своих христианских соучеников. Гурко предложил установить ограниченный процент для приема евреев в эти школы, и царь сделал примечание: «Я разделяю это убеждение; этому вопросу следует уделить внимание».

Дело, конечно, «привлекло внимание». Он был вынесен на рассмотрение Комитета министров. Но последний не хотел переходить к нему сразу и считал более разумным подготовить его и должным образом представить для законодательного действия в какое-то время в будущем. Однако, когда одесский генерал-губернатор и харьковский губернатор в своих отчетах за следующий год вновь распространялись о необходимости установления школьной нормы для евреев, царь сделал еще одно примечание, более выразительным тоном: Желательно решить этот вопрос окончательно».

Этого было достаточно, чтобы внушить Комитету министров убеждение, «что растущий приток нехристианского элемента в учебные заведения оказывает, с моральной и религиозной точки зрения, самое пагубное влияние на христианских детей». Вопрос был вынесен на рассмотрение Верховной комиссии под председательством графа Палена. Министру народного просвещения было приказано спешно разработать постановление, воплощающее дух императорского постановления. Вскоре был готов сорвать новый плод русского бюрократического гения — «школьная норма», которой суждено было занять видное место в ткани русско-еврейской инвалидности.

Центр тяжести системы угнетения лежал, как и всегда, в ограничениях права на проживание и свободное передвижение, ограничениях, которые часто делали жизнь евреев физически невозможной, отрезая им доступ к источникам средства к существованию. «Временные правила» от третьего мая показали в этой области ослепительное разнообразие юридических пыток, которые могли бы возбудить зависть средневековых инквизиторов. «Майские законы» 1882 г. запрещали евреям селиться вне городов «снова», т. е. в будущем, освобождая тех, кто поселился в сельской местности до 1882 г. Эти стародавние еврейские крестьяне были занозой в теле русские антисемиты, надеявшиеся на внезапное исчезновение еврейского населения из русской деревни. Соответственно, был приведен в действие целый комплекс административных мер, призванных сделать жизнь деревенских евреев невыносимой. В другой связи мы имели случай указать, что русские власти, как и христианские конкуренты евреев, сделали своим делом изгнание последних из деревень как «порочных членов», заставив крестьянские сходы оказывать особое «приговоры» к ним. Этот метод был теперь дополнен новыми приспособлениями для вытеснения евреев. Деревенскому еврею, который отсутствовал на несколько дней или недель, чтобы поехать в город, полиция часто запрещала возвращаться домой на том основании, что он был «новым поселенцем». Известны случаи, когда еврейские семьи, согласно обычаю, покидали деревню на Высокие праздники, чтобы присутствовать на службе в соседнем городе или поселке, и которые, вернувшись домой, столкнулись со значительными трудностями; потому что их возвращение интерпретировалось полицией как «новое поселение». Во владениях антиеврейского сатрапа Дрентельна администрация истолковала «Временные правила» так, что евреям не разрешалось переезжать из одной деревни в другую и даже из одного дома в другой в пределах родной деревни.

Кроме того, полиции было разрешено изгонять из деревень всех тех евреев, которые не имели собственных домов на своей земле, на том основании, что эти евреи, нанимая новые квартиры, должны были бы заключать новый договор с их владельцами, и такая аренда была запрещена майскими законами. Эти злонамеренные искажения закона затронули около десяти тысяч евреев в селах Чернигова и Полтавы. Эти евреи обычно жили в арендованных домах или в домах, которые были их собственностью, но были построены на землях, принадлежащих крестьянам, и, следовательно, подлежали изгнанию. Крик этих несчастных, которым в разгар зимы грозило выселение, был слышен не в ближайшем Киеве, а в далеком Петербурге. Сенаторским указом, изданным в январе 1884 г., этим административным дорожным методам был поставлен предел.

Изгнание было остановлено, хотя за это время было выселено и разорено значительное число еврейских семей.

В то же время другим ограничениям, аналогичным образом выведенным из «Временных правил», было разрешено оставаться в полной силе. Одним из них был запрет переселяться из одной деревни в другую, хотя бы они и были смежными, так что сельские евреи практически ставились на положение крепостных, прикрепляясь к местам жительства. Эта жестокая практика была санкционирована законом от 29 декабря 1887 года. Как пишет современный писатель, закон подразумевал, что когда сожжена деревня, в которой жил еврей, или закрыта фабрика, на которой он работал, он вынужден переселиться в один из городов или поселков, так как ему не разрешалось искать приюта и средств к существованию в какой-либо другой сельской местности. По тому же закону еврей не имел права приютить свою овдовевшую мать или своих немощных родителей, живших в другой деревне. Кроме того, еврею запрещалось вступать во владение торговым или промышленным предприятием, завещанным ему его отцом, если последний жил в другой деревне. Ему не разрешалось даже управлять домом, завещанным ему родителями, если они проживали в другом селе, хотя и находившемся в пределах черты оседлости.

Пока эта сеть инвалидности разоряла евреев, она давала обильный урожай полиции, от высших до низших чиновников. «Взятие», российский закон о хабеас корпус, защищал преследуемого еврея от каприза и насилия властей при применении ограничительных законов, и российское чиновничество крепко держалось за еврейское бесправие как за свое особое благо. Ненависть к евреям во все времена шла рука об руку с любовью к еврейским деньгам.

2. ЕВРЕЙСКАЯ ИНВАЛИДНОСТЬ ВНЕ ЧЕРТ.

За чертой оседлости сеть инвалидности раскинулась еще шире и обязательно поймала еврея в свои сети.

По всей длине и ширине Российской империи, за пределами пятнадцати правительств Западной России и десяти правительств Царства Польского, была рассеяна горстка «привилегированных» евреев, которым было позволено проживать за чертой оседлости: люди с с академическим образованием, купцы первой гильдии, которые в течение ряда лет платили свои цеховые взносы в черте оседлости, и ремесленники, пока они ограничивались занятием своим ремеслом. Наплыв «нелегалов»

Евреев в эту табуированную область проверяли мерами чрезвычайной строгости. Примером послужила российская столица, «окно в Европу», пробитое Петром Великим.

Город Санкт-Петербург, в котором проживало около 20 000 привилегированных евреев, проживавших там на законных основаниях, стал центром притяжения большого числа «нелегальных» евреев, которые стекались в столицу с намерением, которое правительство считало уголовным преступлением, заниматься в каком-нибудь скромном деле, не платя высоких цеховых взносов, или посвятив себя науке или литературе, не имея диплома о высшем учебном заведении в кармане. Число этих евреев, получивших право на жительство через легальную фикцию, записавшихся ремесленниками или служащими «привилегированных» евреев, было весьма значительно, и полиция затрачивала огромные силы на ожесточенную борьбу с их. Градоначальник св.

В Петербурге Грессер, известный жестокостью своего полицейского режима, сделал своей специальностью охоту на евреев. Современный писатель в обзоре событий 1883 года дает следующую характеристику подвигов столичной полиции: «Поход был начат в самом начале года и продолжался непрерывно до конца его. В начале марта столичная полиция получила приказ самым тщательным образом обыскать еврейские дома и проверить паспорта. В полицейских участках на евреев был установлен специальный учет. Санкт-Петербург должен был быть очищен от одиозного еврейского племени. Используемые приспособления уже не были чем-то новым и были теми же самыми, которые были успешно опробованы в других городах. Евреи регулярно подвергались набегам. Тех, кто обнаруживался с сомнительными претензиями на проживание в столице, часто в сопровождении их семей немедленно отправляли на соответствующие железнодорожные станции в сопровождении полицейских... Время отправления измерялось часами. Срок высылки обычно ограничивался двадцатью четырьмя или сорока восемью часами, как если бы речь шла о приведении в исполнение приговора военного трибунала. И все же большинство жертв высылки составляли люди, прожившие в Петербурге много лет и успевшие обустроить дома и предприятия, которые нельзя было ликвидировать в течение суток или около того... поспешные изгнания из столицы привели к многочисленным обращениям в христианство...

По всему городу ходили забавные истории о евреях, решивших присоединиться к христианской церкви и испросивших разрешения остаться в столице на одну-две недели — время, положенное по закону для предварительного обучения истинам новой веры. — но чье ходатайство было категорически отклонено, потому что полиция полагала, что подобное обучение может быть получено и в пределах черты оседлости.

В самом деле, к фиктивным обращениям такого рода в борьбе с правительственным насилием прибегали очень редко. Как правило, обход «закона» осуществлялся, может быть, менее вредными, но не менее унизительными и даже трагическими фикциями. Многие новоприбывшие евреи привозили с собой по прибытии в Петербург удостоверение ремесленника и записывались в ученики к какому-нибудь «полноценному» еврейскому ремесленнику.

Но горе, если полиция случайно посетит мастерскую и не найдет фиктивного ученика за работой. Он подлежал немедленной высылке, а хозяин лавки подвергался не меньшей опасности.

Некоторые евреи, стремясь получить право на жительство, записывались в качестве слуг на работу к еврейским врачам или юристам. Эти потенциальные слуги часто вызывались в полицейские участки и подвергались перекрестному допросу относительно характера их «службы». Ожидаемые от них ответы были примерно такими: «Я чищу своему барину сапоги, несу за ним его портфель в суд» и т. д.

Несколько выдающихся еврейских писателей много лет жили в Санкт-Петербурге.

В Петербурге на этой «холуйской» основе — среди них талантливый молодой поэт Симон Фруг, певец еврейской скорби, быстро завоевавший себе репутацию как в еврейской, так и в русской литературе.

Евреи, имеющие университетский диплом первой степени, имели право нанимать двух «домашних слуг» из числа своих единоверцев.

Легко понять, насколько шатким было положение этих людей.

В любой день в их паспортах можно было обнаружить красную милицейскую отметку о высылке из столицы в течение суток. Всю Россию взбудоражила в то время нашумевшая история молодой еврейки, приехавшей в Петербург или Москву поступать на курсы женских училищ и для получения права на жительство оказалась вынужденной фиктивно зарегистрироваться в качестве проститутка и достать «желтый билет». Когда полиция обнаружила, что девушка занимается учебой, а не своим служебным «ремеслом», ее выслали из столицы. В 1886 году Англию потрясло изгнание из Москвы известного английского члена парламента, банкира сэра Сэмюэля Монтегю (впоследствии лорд Суэйтлинг). Несмотря на свое влиятельное положение, Монтегю было приказано покинуть российскую столицу «в 24 часа», как странствующему бродяге.

Однако ни одна из этих трагедий не могла произвести никакого действия на главарей и приспешников русской инквизиции. Энергия властей тратилась прежде всего на борьбу с естественной, но, по русскому кодексу, «незаконной» борьбой евреев за свое существование и против священного права человека на свободное передвижение. Беспощадный русский закон, попирая это неприкосновенное право, гонял людей из деревни в город и из города в город.

В очаге воинствующей юдофобии, в Киеве, облавы на «нелегалов»

Еврейские жители были в порядке вещей. Только в 1886 году из города было выселено более двух тысяч еврейских семей.

Не довольствуясь изгнанием евреев из запрещенных им по закону городов, власти ухитрились увеличить число этих городов добавлением новых местностей, входивших в черту оседлости и как таковых открытых для евреев. В 1887 г. крупные южнорусские города Ростов-на-Дону и Таганрог были переведены из черты оседлости в табуированную территорию Войска Донского. Тем евреям, которые жили в этих городах до издания закона, разрешалось остаться, но новое поселение евреев строго запрещалось.

Не довольствуясь постоянным сокращением площади, на которой без дальнейших ограничений задыхалось еврейское население, правительство искало пути и средства, чтобы сузить и сферу еврейской экономической деятельности. Средневековый строй русского общества с его делением на сословия и цеха стал орудием еврейского угнетения. Власти открыто следовали правилу о том, что у еврея следует отнять его профессию, чтобы она могла быть передана его сопернику-христианину. При Александре II правительство стремилось поощрять ремесла среди евреев в качестве противовеса их коммерческим занятиям и поэтому предоставило евреям-ремесленникам право проживания по всей империи. Смена политики при Александре III хорошо иллюстрируется указом 1884 г. о закрытии еврейской ремесленной школы в Житомире, просуществовавшей 23 года. Причина постановления изложена с наглой наглостью:

В силу того, что евреи, проживающие в городах и местечках юго-западной области, составляют большинство ремесленников-ремесленников и тем тормозят развитие ремесел среди коренного населения эксплуатируемой ими области, существование специфической еврейской школы ремесел кажется, ввиду отсутствия подобных школ у христиан, дополнительным оружием в руках евреев для эксплуатации коренного населения этого региона.

Здесь занятие ремеслами фактически заклеймлено как средство «эксплуатации». Истинное значение этого страшного слова, выдуманного русским правительством, тем самым выставляется в ярком свете: еврей есть «эксплуататор», пока он следует всякому делу, как бы оно ни было почетно и продуктивно, в чем мог бы участвовать христианин. его место.

Малейшая попытка еврея расширить свою экономическую деятельность встречала безжалостное наказание закона. Ремесленнику-еврею, хотя и разрешалось жить за пределами черты оседлости, он имел право продавать только продукты своего собственного производства. В случае обнаружения продажи других товаров, произведенных не им, он подлежал по статье 1171 Уголовного кодекса не только немедленному выдворению с места жительства, но и конфискации его товаров. Христианские конкуренты евреев, плечом к плечу с полицией, внимательно следили за еврейскими ремесленниками и следили за тем, чтобы еврейский портной не осмелился продать кусок материи, часовщик — новые фабричные часы. с цепочкой (им разрешается чинить только старые часы), булочнику — фунт муки или чашка кофе. За обнаружением такого «преступления» немедленно последовало прекращение карьеры бедного ремесленника в соответствии с положениями закона.

3. ОГРАНИЧЕНИЯ В ОБРАЗОВАНИИ И ЮРИДИЧЕСКОЙ ПРОФЕССИИ

Отличительной чертой той мрачной эпохи контрреформ было стремление правительства вытеснить евреев из свободных профессий и, как следствие, не допустить их в средние и высшие школы, которые были площадкой для обучения этим профессиям. Правительство имело в виду сократить число этих «привилегированных»

Евреи, которые по закону, принятому во времена Александра II, были награждены за окончание курса обучения в высшем учебном заведении правом неограниченного проживания во всей империи. Власти теперь сочли своей целью препятствовать распространению образования среди евреев, а не способствовать ему. Высокопоставленные мракобесы утверждали, что студенты-евреи оказывали пагубное влияние на своих христианских товарищей с религиозной и нравственной точки зрения, а политическая полиция сообщала, что студенты-евреи «быстро вливаются в ряды революционной рабочие». Страх перед образованными русскими подданными, не принадлежавшими к господствующей вере, был естественен в стране, в которой Победоносцев, движущий дух внутренней русской политики, смотрел на народное образование вообще как на разрушительную силу, чреватую опасностью для престола и алтаря. Вряд ли можно сомневаться в том, что упомянутые выше имперские «постановления», указывающие на необходимость сокращения числа евреев в российских учебных заведениях, инспирированы «великим инквизитором».

Несмотря на противодействие большинства Паленовской комиссии, члены которой еще не совсем отбросили просвещенные традиции царствования Александра II, вопрос был решен в соответствии с пожеланиями царя. Здесь также, как и в случае с «Временными правилами», правительство решило ввести новые ограничения по суверенной воле императора, не представляя их на рассмотрение высшему законодательному органу страны, Государственному совету. опасение, что в этом высоком органе могут возникнуть нежелательные дебаты относительно целесообразности введения эмбарго на образование. 5 декабря 1886 г. царь по предложению Комитета министров поручил министру народного просвещения Деланову принять меры к ограничению приема евреев в средние и высшие учебные заведения.

В течение долгих шести месяцев министр, чьей официальной обязанностью было продвижение образования, колебался между рядом планов, направленных на ограничение образования среди евреев. Предложения по таким ограничениям поступили от чиновников министерства и от руководителей школьных округов. Некоторые предлагали закрыть школы только для детей из низших сословий среди евреев; в котором особенно бросались в глаза «неприятные черты еврейского характера». Другие рекомендовали ограничительный процент для евреев в целом без какой-либо классовой дискриминации. Третьи призывали к умеренности, чтобы чрезмерное ограничение приема в русские университеты не заставило еврейскую молодежь поступать в иностранные университеты и не сделало их еще «более опасными», так как они были обязаны вернуться в Россию с либеральными представлениями о политической форме правления.

Наконец, в июле 1887 года министр народного просвещения, действуя на основании вышеупомянутого имперского «постановления», издал два своих знаменитых циркуляра, ограничивающих прием евреев в университеты и в средние школы. Была установлена следующая норма: в черте оседлости евреи должны были приниматься в школы в пределах десяти процентов христианского школьного населения; вне черты оседлости норма была установлена в пять процентов, а в обеих столицах св.

в Петербурге и Москве по три процента. Процентная норма, хотя и декретированная еще до самого начала нового учебного года, тем не менее немедленно применялась в отношении гимназий, «настоящих училищ» и университетов. В высших профессиональных заведениях, таких как технологические, ветеринарные и агрономические школы, ограничения практиковались, практиковались еще до издания циркуляра или вводились сразу после него.

Это был генезис образовательной «процентной нормы», источник печали и слез двух поколений российских евреев — и отцов, и сыновей, бросивших вызов. В июле и августе каждого года тысячи еврейских детей стучались в двери гимназий и университетов, но только десятки и сотни получали допуск. В городах черты оседлости, где евреи составляют от тридцати до восьмидесяти процентов всего населения, прием еврейских учеников в гимназии и «реальные школы» ограничивался десятью процентами, так что большинство еврейских детей лишили среднего образования.

положение выпускников гимназий и «Реального училища», не имевших возможности продолжить обучение в вузах. Многие из этих несчастных обращались с личными обращениями к министру народного просвещения Деланову, который, будучи добродушным, несмотря на свои реакционные наклонности, часто санкционировал прием просителей сверх школьной нормы. Но большинство молодых людей, исключенных из колледжей, вынуждены были уехать за границу в поисках образования и, как правило, не имея средств, терпели невыразимые лишения.

Тем не менее жестокие ограничения не могли подавить потребность в образовании у народа с древней культурой. Не поступившие в гимназию отрабатывали установленный курс обучения на дому, под руководством частных репетиторов или частными занятиями, а затем являлись на экзамен на «аттестат зрелости» как «экстерны», преодолевая все трудности этого тернистого пути. Успешно окончив средний курс, они снова оказались прегражденными, как только пожелали поступить в университеты, и «мученикам учености» не оставалось ничего другого, кроме как собрать свой паломнический состав и отправиться за границу. Из года в год из России на Запад шли две процессии эмигрантов: одна шла через Атлантику в поисках хлеба и свободы; другой направлялся в Германию, Австрию, Англию и Францию в поисках высшего образования. Первые были изгнаны из своих домов своеобразным interdictio ignis et aquae; другой — interdictio scientiae.

Закрыв основной массе русского еврейства пути к высшему образованию, правительство пошло теперь еще дальше и ухитрилось раскулачить даже тех евреев, которые уже успели получить высшее образование, несмотря на все трудности. Оно не удовлетворилось запретом на государственную службу и академическую карьеру евреям с высшим образованием, тем самым ограничив еврейских врачей и юристов частной практикой; оно стремилось ограничить даже это узкое поле деятельности, все еще открытое для евреев. Ввиду того, что еврейские юристы не имели возможности применить свои знания на государственной службе и были совершенно исключены из судебной скамьи, они, естественно, обратились к коллегии адвокатов, в результате чего вскоре заняли там видное место, как количественно, так и и качественно. Их успех вызывал раздражение у русских антисемитов, как у тех, кто принципиально ненавидел евреев, так и у тех, кто делал это эгоистично, будучи членами адвокатуры. Эти враги иудаизма обратили внимание правительства на большое количество еврейских адвокатов в петербургской коллегии адвокатов — обстоятельство, объяснявшееся отчасти естественным тяготением к административно-правовому центру страны, отчасти тем, что допуск евреев к адвокатуре встречал меньше препятствий со стороны судебных властей в столице, чем в провинциях, где профессиональная ревность часто стояла на пути евреев.

Реакционному министру юстиции Манассейну удалось убедить царя в необходимости проверить дальнейшее допущение евреев к адвокатуре. Однако из дипломатических соображений посчитали разумным провести это ограничение не под антиеврейским флагом, а как общую меру, направленную против всех представителей «нехристианских убеждений». Таким образом, ограничение было распространено на мусульман и горстку привилегированных караимов, и религиозная нетерпимость новой меры, таким образом, была выделена еще ярче.

Высочайшим указом от ноября 1889 г. постановлено: «До издания особого закона, касающегося сегопредмета, допуск публичных и частных поверенных нехристианских вероисповеданий компетентными судебными учреждениями и коллегиями адвокатов будет не проводится, кроме как с разрешения министра юстиции по рекомендации президентов вышеупомянутых учреждений и ассоциаций.

Само собою разумеется, что российский министр юстиции широко пользовался предоставленным ему правом отказывать евреям в приеме в качестве государственных и частных поверенных. С готовностью санкционируя прием мусульман и караимов, министр почти всегда отказывался подтверждать избрание молодых адвокатов-евреев, как бы горячо их ни рекомендовали судебные учреждения и коллегии адвокатов. Таким образом, многие талантливые еврейские юристы, которые могли бы с отличием занять университетскую кафедру или достичь блестящих успехов в юридической профессии, были вытеснены со своего пути и лишены возможности служить своей стране своими собственными усилиями. труды и продолжить карьеру, для которой он подготовил себя в университете.

Вместо этого эти сошедшие с рельсов профессионалы пополнили ряды тех, кто был обижен и лишен наследства из-за несправедливости закона.

4. ДИСКРИМИНАЦИЯ НА ВОЕННОЙ СЛУЖБЕ

Казалось, что правительство намерено заключить односторонний договор с русским еврейством: «Мы лишим вас всех элементарных прав, причитающихся вам как мужчинам и гражданам; мы лишим вас права жительства и свободы передвижения». Мы подвергнем вас физическому и духовному голоду и извергнем вас из общества граждан, а вы ни на дюйм не посмеете уклониться от пути ваших гражданских обязанностей». Яркой иллюстрацией этого уникального обмена услугами стало то, как на евреев налагалась воинская повинность. Русское законодательство давно уже ухитрилось установить возмутительные ограничения для евреев и в этой области. Евреев с физическими недостатками, которые делали христиан непригодными для военной службы, такими как низкий рост и более узкая грудь, тем не менее брали в армию. В случае нехватки рекрутов среди еврейского населения призывались даже только сыновья, единственные кормильцы своих семей или их овдовевших матерей, тогда как та же категория рекрутов среди христиан безоговорочно освобождалась. Кроме того, еврей, служивший в армии, всегда оставался рядовым и никогда не мог достичь офицерского звания.

Как будто правительство намеревалось поиздеваться над солдатами-евреями, последние были лишены права проживания в местностях вне черты оседлости, где они находились, и по истечении срока их службы были отправлены обратно в территории русско-еврейского гетто. Таким образом, даже Николай I был обойден Николаем. Уволенные еврейские солдаты, служившие по старому закону о рекрутировании, пользовались как для себя, так и для своих семей правом проживания по всей Империи. Новый военный устав 1874 г. снял с отставных солдат-евреев эту награду за добросовестно исполняемый долг, а в 1885 г. Сенат вынес решение о лишении избирательных прав этих евреев, проведших годы своей жизни на службе отечеству. Еврей из Бердичева, Вильно или Одессы, отсидевший пять-шесть лет где-нибудь в Петербурге, Москве или Казани, был вынужден покинуть эти запретные города и вернуться домой в тот же день, когда снял солдатскую шинель. униформа.

Тем не менее, несмотря на это любопытное поощрение еврейского патриотизма, правительство имело наглость постоянно обвинять евреев в «уклонении от воинской обязанности». То, что склонность к такому уклонению была в моде среди евреев, не вызывает сомнения. Было бы противно человеческой природе, если бы люди, подвергавшиеся посягательствам сверху и пинкам снизу, право проживания которых ограничивалось одной двадцатой частью территории их отечества, лишенные крова, воздуха и хлеба, и лишенные надежды поставить себя хотя бы посредством военной службы наравне с самым низким русским мужиком, должны были испытывать глубокую потребность принести себя в жертву за отечество и не должны были уклоняться от этой тяжелейшей гражданской обязанности перед большей степени, чем привилегированное русское население, у которого случаи уклонения были отнюдь не редки. Однако в действительности жалобы на нехватку новобранцев-евреев были сильно преувеличены. Последующие статистические исследования выявили, что из-за неравномерного распределения правительство ежегодно требовало от евреев большего количества рекрутов, чем это было оправдано их численным отношением к общему населению черты оседлости. В среднем евреи составляли двенадцать процентов от общего числа новобранцев в черте оседлости, тогда как еврейское население оседлости составляло лишь одиннадцать процентов всего населения. Правительство также отказалось учитывать тот факт, что из-за неточной регистрации в призывных списках часто значились имена лиц, которые давно умерли или покинули страну, чтобы эмигрировать за границу. Фактически ежегодная эмиграция евреев из России в результате непрекращающихся гонений привела к сокращению числа юношей призывного возраста. Но русские власти считали, что оставшиеся евреи должны служить в русской армии вместо своих собратьев, ставших гражданами свободной Американской республики. «Уклонение от воинской обязанности» и ежегодная недоборка нескольких сотен рекрутов против многих тысяч призывников обвинили в тяжких преступлениях против того самого народа, по отношению к которому правительство со своей стороны не выполнило даже самых элементарных своих обязательств. обязательства. Пачки бумаги были исписаны всевозможными официальными средствами, чтобы «пресекать» это уклонение евреев от воинской обязанности. Одним прекрасным апрельским утром 1886 года правительство вышло со следующим постановлением: семья еврея, виновного в уклонении от военной службы, подлежит штрафу в размере трехсот рублей (150 долларов). Взимание штрафа определяется соответствующим призывным пунктом и осуществляется полицией. Он не может быть заменен тюремным заключением в случае обездоленных лиц, подлежащих уплате этого штрафа.

Кроме того, за поимку еврея, не явившегося в вербовочные органы, была обещана военная награда.

В силу этого варварского принципа коллективной ответственности на евреев России обрушились новые тяготы. Поскольку закон предусматривал, что штраф за уклонение от военной службы должен быть наложен на семью виновного, полиция истолковала этот термин «вольно», подразумевая под ним родителей, братьев и близких родственников. Постепенно вошла в моду следующая процедура. Осенью каждого года, в русский призывной сезон, на призывном пункте из заранее подготовленного списка вызываются имена молодых евреев, отработавших свой двадцать первый год. Если еврей, чье имя было названо, не явился в тот же день, вербовочные органы издают на месте приказ о наложении штрафа на его семью. Затем в доме его родителей появляется милиция, чтобы забрать сумму в триста рублей. За неимением наличных денег они налагают арест на имущество бедняков и впоследствии продают его с публичных торгов. В случае с теми, у кого нет ничего, что можно было бы у них отнять, полиция настаивает на том, чтобы они дали подписку о невыезде из города. У них отбирают паспорта, так что, не имея возможности отлучаться из города на заработки, они часто остаются голодать. В случае смерти или отсутствия родителей братья и сестры виновного, а затем его деды и бабки привлекаются к ответственности своим имуществом.

Таким образом, большое количество еврейских семей было совершенно разорено только потому, что один из их членов эмигрировал за границу или, как это часто бывало, предал свою душу Богу в самом любимом отечестве, а родственники не позаботились о дело в том, что мертвая душа была вычеркнута из рекрутских списков. Тем не менее, несмотря на все эти усилия, оставалось еще немало неуплаченных штрафов — «недоимок», как их официально называли, — к глубокому сожалению русских евреев, которым приходилось смотреть, как ускользают жертвы. безнаказанным из их рук.

ГЛАВА XXVII РОССИЙСКАЯ РЕАКЦИЯ И ЕВРЕЙСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ

1. ПОСЛЕДСТВИЯ ПОГРОМНОЙ ПОЛИТИКИ

Таким образом, начиная с майских законов 1882 г., правительству постепенно удалось монополизировать всю антиеврейскую деятельность, позволив бюрократическим преследованиям заменить уличные погромы.

Однако в 1883 и 1884 годах «улица» снова время от времени предпринимала попытки конкурировать с правительством. 10 мая 1883 г., накануне коронации Александра III, в крупном южном городе Ростове-на-Дону произошел погром. Было снесено и разграблено около сотни еврейских резиденций и хозяйственных построек. Все движимое имущество евреев было разграблено чернью, а остальное уничтожено. Как и следовало ожидать, «усилиями полиции и войск не удалось остановить беспорядки», и только по окончании дневной работы бунтовщики бежали, преследуемые плетями и выстрелами казаков. Российская цензура строго запрещала любые упоминания о погромах в газетах, опасаясь испортить торжественность коронационных дней. Прессе разрешалось лишь намекать на «тревожные слухи», действие которых распространялось даже на биржу Берлина. Не прошло и года, как было дано разрешение публично рассказать о ростовских событиях.

Были основания опасаться, что погром в Ростове был лишь прелюдией к новой серии беспорядков на Юге. Но прошло больше двух месяцев, и все вроде бы затихло. Но вдруг 20 июля, на греко-православном празднике памяти пророка Илии, русская толпа совершила нападение на потомков древнего пророка в Екатеринославе. Память о великом библейском назорее, ненавидевшем крепкие напитки, была подобающим образом прославлена его русскими почитателями в Екатеринославе, которые напились в огромном количестве и настолько опьянели, что предприняли свои дерзкие разбойничьи подвиги.

Руководителями погромного движения были не местные жители, а бродячие батраки великороссийских управ, занятые на строительстве железной дороги в окрестностях южнорусского города.

Эти батраки, по выражению современника, занимались «военной частью предприятия», тогда как «гражданские функции» выполняли местные русские жители: и магазины и бросая все предметы и товары на улицу, женщины и дети хватали все, что попадалось им в руки, и уносили на руках или в телегах к себе домой.

Мародерство и разграбление продолжались и на второй день, 21 июля, до прибытия отряда солдат. Толпа, опьяненная своим успехом, попыталась отбиться от солдат, но, естественно, потерпела поражение.

Вид десятков убитых и раненых подействовал на толпу отрезвляюще. Погром был остановлен после разорения пятисот еврейских семей и осквернения еврейского святилища. В одной из разрушенных синагог человеческие изверги завладели одиннадцатью свитками Торы, разорвав некоторые из них на куски и чудовищно осквернив другие копии Священного Писания, на которых были написаны заповеди: «Не убий», «Не укради», Не прелюбодействуй», что явно противоречило убеждениям бунтовщиков.

Пример Екатеринослава, столицы одноименной губернии, оказался заразительным, ибо в течение августа и сентября в нескольких окрестных городах и местечках произошли погромы. Среди них особенно жестоким был погром в Ново-Московске 4 сентября, почти все еврейские дома в этом городе были разрушены толпой.

1884 год отмечен новой чертой в летописи погромов: антиеврейский мятеж за чертой оседлости, в древнем русском городе Нижнем Новгороде, приютившем небольшую еврейскую колонию, насчитывавшую около двадцати семей. Сравнительно ограниченный по материальным потерям нижегородский погром выделяется ужасным рельефом по количеству человеческих жертв. В отчете, основанном на официальных данных и пытающемся приглушить краски, дается следующее описание ужасных событий:, из-за подстрекательства нескольких полупьяных рабочих, которые случайно услышали, как мать-христианка говорила своему ребенку, игравшему с еврейской девочкой, прекратить играть с ней, так как евреи могут ее зарезать.

Работа разрушения началась с еврейского молитвенного дома, который был переполнен молящимися. За этим последовал снос еще пяти домов, принадлежавших евреям. В этих домах толпа уничтожала все, что попадалось ей в руки. Двери и окна были разбиты, а все, что было внутри, выброшено на улицу. При этом были убиты шесть взрослых и один мальчик; пять евреев были ранены, двое из которых вскоре скончались.

Губернатор Нижнего Новгорода сообщил, что беспорядки никак нельзя было предвидеть. И все же не может быть сомнения, что люди были в известной степени подготовлены к ним. Полицейские и судебные следствия сошлись во мнении, что нижегородские бесчинства были вызваны прежде всего, если не исключительно, стремлением к грабежу. Во всех снесенных домах не было уничтожено ни одной ценной вещи, которую можно было бы вывезти, и были разграблены не только деньги, но и вообще все годное к употреблению. То, что беспорядки вспыхнули седьмого июня, было, по мнению губернатора, совершенно случайным, а то, что они были направлены против евреев, объяснялось тем, что народ внушили, что даже самые тяжкие преступления были практически ненаказуемы, лишь бы они были совершены против евреев, а не против других национальностей.

Дополнительным поводом для погрома было известное богатство значительного числа еврейских семей Нижнего Новгорода. Судебное следствие установило, что перед нападением на контору крупного московского купца Дайцельмана толпа направлялась криками:

— Поедем в Дайтцельман, там много чего можно купить. Убийство Дайцельмана, любимого своими русскими рабочими и другими евреями, было вызвано не местью, а простой бесцельной жестокостью.

Нельзя предполагать, что толпу возбудил слух, распущенный главарями бунтующих полчищ о похищении христианского ребенка евреями, тем более, что в самом начале бесчинств полиция доставила якобы похищенного ребенка целым и невредимым и показала его толпе.

Погром был вызван прежде всего дикостью озверевшей и непросвещенной толпы, нашедшей случай излить свои звериные инстинкты, подкрепленные убеждением в полной неприкосновенности, о чем говорится в отчете губернатора.

Даже центральное правительство в Петербурге было встревожено петербуржцами.

Варфоломеевская ночь, устроенная в Нижнем Новгороде. По рекомендации губернатора Баранова убийцы предстали перед военно-полевым судом и понесли суровое наказание. Тем не менее тот же губернатор счел своим долгом успокоить русскую народную совесть, приказав выселить тех евреев, которые, как обнаружила полиция, жили вне черты оседлости «без законных оснований». Таким образом, русская администрация вновь сумела заменить уличный погром легальным, не понимая того факта, что зверства, учиненные толпой над евреями, были лишь грубой копией зверств, учиненных над ними правительством. и что положение евреев вне закона породило беззаконие и насилие толпы, которая полностью осознавала антисемитские настроения официального мира. Кровавые сатурналии Нижнего Новгорода оказали, однако, благотворное влияние на то, что правительство, опасаясь распространения пожара за пределы черты оседлости и даже за пределы еврейства, приняло энергичные меры для предотвращения дальнейших эксцессов. Собственно говоря, нижегородский погром был последним в летописи 80-х годов — за исключением нескольких незначительных происшествий в разных местах. В течение шести лет «земля была тиха», и монополия на «тихие погромы» в форме систематического отказа в правах евреев твердо оставалась в руках правительства.

2. ЗАКЛЮЧЕНИЕ КОМИССИИ ПАЛЕНА

В то время как русские бюрократы, которым царь приказал принять «активные» меры для решения еврейского вопроса, полностью отдались политике репрессий, те их коллеги-бюрократы, которым было с чисто теоретической точки зрения пришел к выводу, что репрессивная политика, проводимая правительством, не только вредна, но даже опасна. Вопреки ожиданиям, «Высокая комиссия» под председательством графа Палена, состоявшая из престарелых сановников и представителей различных министерств, подошла к еврейскому вопросу, по крайней мере, в том, что касалось большинства комиссии, в гораздо более серьезных рамках. ума больше, чем сторонники «активной» антиеврейской политики, у которых не было времени на размышления и которые под давлением своей реакционной энергии двигались вперед любой ценой. В течение пяти лет комиссии Палена удалось изучить еврейский вопрос во всех его аспектах. Она изучила и сама подготовила большую массу исторических, юридических, а также экономических и статистических материалов. Она исследовала работу игнатьевских губернаторских комиссий, быстро установив их предвзятую направленность, и рассмотрела всю историю предшествующего законодательства о евреях. В конце концов он пришел к выводу, что вся вековая система ограничительного законодательства не справилась со своей задачей и должна уступить место системе освободительных мер, проводимых постепенно и с крайней осторожностью. С этим мнением согласилось большинство членов Комиссии, в том числе граф Пален, ее председатель. Ниже мы приводим несколько кратких выдержек из выводов, сформулированных этой консервативно-бюрократической комиссией в ее обширном «Общем мемуаре», написанном в начале 1888 года:

Может ли отношение государства к пятимиллионному населению, составляющему одну двадцатую часть его подданных, хотя и принадлежащему к расе, отличной от расы большинства, которых само это государство включило, вместе с населенными ими территориями, в российское политическое тело, отличаются от его отношения ко всем остальным его субъектам?... Следовательно, с политической точки зрения еврей имеет право на равенство граждан. Не наделяя его равными правами, мы не можем, собственно говоря, требовать от него равных гражданских обязанностей... Репрессии и лишения избирательных прав, дискриминация и преследования никогда еще не приводили к улучшению групп людей и к тому, чтобы сделать их более преданными своим правителям. Неудивительно поэтому, что евреи, воспитанные в духе векового репрессивного законодательства, остались в разряде подданных, менее аккуратно исполняющих свой гражданский долг, уклоняющихся от своих обязанностей по отношению к Государство, так и не влившееся полностью в русскую жизнь. «В Российском кодексе можно перечислить не менее шестисот пятидесяти ограничительных законов, направленных против евреев», и дискриминация и инвалидность, подразумеваемые этими законами, таковы, что они, естественно, привели к тому, что до сих пор жизнь огромного большинства евреев в России крайне обременительно...

Предубеждение против евреев в значительной степени подпитывается неприязнью, которую простые люди тайно питают к ним до сегодняшнего дня как к нехристианам... Имена «нехристианин» и «христоубийца» часто можно услышать от устами русского простолюдина как ругательства, направленные против еврея. Отношение нашей церкви и закона государства к еврейской религии различно. Ибо, обозначая иудейскую религию как «псевдодоктрину», они тем не менее санкционируют веротерпимость в максимально возможном масштабе (?!) и воздерживаются от ведения принудительной и официальной миссионерской пропаганды.

В течение последних двадцати пяти лет было выдвинуто новое обвинение против евреев в России и за ее пределами. Евреи, как оказалось, составляют значительный процент среди поборников анархических и революционных учений, состоящих большей частью из недоученной молодежи, отплывшей от одного берега и не сумевшей добраться до другого. Этот в высшей степени прискорбный факт используется как доказательство, чтобы показать, что иудаизм сам содержит в себе разрушительную силу и потому вдвойне опасен для государства и общества. Еврейские прогрессисты и социалисты имеют обыкновение говорить о своей миссии переустройства мира и о своей врожденной любви к человечеству... Эти утверждения вряд ли нужно принимать всерьез, ибо современное еврейство по самой сути своей природы исповедует строго консервативные принципы, которые в значительной степени эгоистичны и имеют своей целью практическое благо своих приверженцев. Толкование духа иудаизма в прямо противоположном смысле есть не что иное, как неудачная попытка со стороны еврейских анархистов, желающих провозгласить себя апостолами выдуманной ими новой национальной миссии. Факт образования ими большого процента в стане противников русского гражданского порядка может быть объяснен искусственным путем привлечения в средние и начальные учебные заведения огромного числа учеников из низших слоев еврейского населения. Эти ученики лишены средств к существованию и, кроме того, лишены всех религиозных верований; они озлоблены не только своим личным несчастным положением, но и давлением ограничительных законов, которые тяжким бременем тяготеют над их собратьями-евреями в России.

Недостатки, с которыми правительство и общество должны бороться, это: а) еврейская исключительность и сепаратизм; б) стремление евреев поставить экономические силы населения, среди которого они живут, под свое влияние (т. е. эксплуатацию)...

Установив истинные размеры и характеристики «еврейского зла», мы, естественно, должны ответить на вопрос противоположного характера: полезны ли евреи государству и обществу? Этот вопрос, хотя и очень часто звучащий, не совсем понятен, ибо каждый подданный, исполняющий свои обязанности, полезен государству и обществу. Было бы странно ставить аналогичный вопрос в отношении других национальностей восточного происхождения в России, таких как греки, армяне и татары. И тем не менее этот вопрос очень часто поднимается в случае с евреями с целью доказать необходимость репрессивных мер и составить более сильное обвинение против еврейского населения. Нет сомнения, что в определенных сферах деятельности евреи чрезвычайно полезны. Это поняла уже Екатерина, допустившая их к Южно-Русскому берегу, чтобы ввести торговую деятельность и оживить страну... Особый характер их торговли и кредита полезен для государства, потому что они соединяют торговые связи с самыми отдаленными районами и довольствуются значительно меньшими прибылями, чем купцы-христиане...

Мы не должны, прежде всего, заниматься слишком обширными планами реформ и воображать, что еврейский вопрос может быть рассмотрен во всех его аспектах и решен одним махом... Постепенность и осторожность должны прежде всего стать руководящими принципами будущего. деятельность законодателя.

Репрессивная политика, взятая сама по себе, была и всегда будет первым и главным источником родовитости евреев и их отчужденности от русской жизни... Запретительные законы не исправили евреев. Наоборот, они развили в них дух оппозиции и побудили их изобретать все время самые ловкие средства обхода закона, развращая тем самым низших исполнителей государственной власти. Эти законы затрагивают повседневные дела каждого члена еврейского населения и распространяются на такие сферы жизни и деятельности, в которых государственный контроль практически невозможен. Они касаются области частно-договорного права (запрещение аренды земли), области физической свободы и потребности человеческого передвижения (запрещение переходить черту оседлости или жить в деревнях в пределах пятидесяти верст от границы), область повседневных занятий и заработков (запрет ряда профессий) и многие другие.

Ни один закон никогда не сможет эффективно контролировать правовые нарушения в этих ежечасных действиях и обычных жизненных отношениях. К каждому еврею нельзя пристроить ни полицейского, ни прокурора, ни мирового судью. И тем не менее совершенно естественно, что, будучи ограниченным в самых элементарных правах подданного — взять в качестве примера только право на свободное передвижение — каждый еврей должен ежедневно пытаться нарушать и уклоняться от таких обременительных правил. Это совершенно естественно и понятно...

Около девяноста процентов всего еврейского населения составляют массу людей, совершенно необеспеченных и приближающихся к пролетариату, — массу, живущую впроголодь, среди нищеты и самых тяжелых санитарно-бытовых условий. Этот самый пролетариат иногда становится объектом бурных народных восстаний. Еврейская масса живет в страхе перед погромами и в страхе перед насилием. Он с завистью смотрит на евреев соседних правительств Царства Польского, которые почти полностью эмансипированы, хотя и живут под юрисдикцией того же государства.

Сам закон относит евреев к разряду «чужих рас», на один уровень с самоедами и язычниками. Словом, о ненормальности теперешнего положения евреев в России свидетельствует неустойчивость и неясность их юридических прав.

Глядя на проблему вовсе не как еврейские апологеты или сочувствующие, а чисто с точки зрения гражданской праведности и высших принципов беспристрастности и справедливости, мы не можем не признать, что евреи имеют право жаловаться на свое положение.. Как бы неприятно это ни звучало для врагов иудаизма, тем не менее является аксиомой, которую никто не может отрицать, что все пятимиллионное еврейское население России, каким бы непривлекательным оно ни казалось определенным группам и отдельным лицам, все же является неотъемлемой частью России и что вопросы, затрагивающие это население, являются в то же время чисто русскими вопросами. Мы не имеем дело с иностранцами, прием которых в российское подданство может быть обусловлен их полезностью или бесполезностью для России. Евреи России не иностранцы. Более ста лет они входили в состав той самой Российской империи, вобравшей в себя десятки других племен, многие из которых насчитывают миллионы...

Сама история российского законодательства, несмотря на то, что это законодательство сложилось во многом под влиянием строжайшего взгляда на иудаизм, учит нас, что есть только один путь и одно решение — раскрепостить и соединить евреев с остальными евреями. население под защитой тех же законов. Обо всем этом свидетельствуют не теории и учения, а живой опыт столетий... Следовательно, конечной целью любого законодательства о евреях может быть не что иное, как его отмена, ход, требуемый в равной степени потребностями времени, дело просвещения и прогресс народных масс.

Приспособление евреев к полному гражданскому равенству, которое должно быть достигнуто постепенно и в течение многих долгих лет, будет конечной целью реформ и приведет, наконец, к распутыванию этого векового узла. Говоря это, мы не имеем в виду, что к тому времени евреи отбросят или трансформируют все те отвратительные качества, которые в настоящее время ответственны за борьбу, которую все ведут против них. Но, как и в случае с Европой, эта борьба может быть прекращена только предоставлением им полной эмансипации и равного гражданства. Препятствовать этому решению было бы не чем иным, как бесплодной попыткой затормозить ход развития человеческого общества и русской гражданской жизни. Как ни несимпатичны евреи русским массам, с этой аксиоматической истиной нельзя не согласиться.

Переходя теперь к выполнению своей задачи, Верховная комиссия до настоящего времени смогла выполнить лишь очень небольшую часть указанной программы. Его связывала та градация и осторожность, которые он считает непременным условием всякого улучшения положения евреев... Главная задача законодательства, поскольку оно затрагивает евреев, должно состоять в том, чтобы объединить их как можно теснее. насколько это возможно с общим христианским населением.

Нецелесообразно оформлять новое законодательство в виде специального «Устава» или «Регламента», поскольку такой курс был бы фундаментальным подрывом усилий правительства по устранению еврейской исключительности. Система репрессивных и дискриминационных мер должна уступить место градуированной системе освободительных и уравнивающих законов. Максимально возможные осторожность и градация являются принципами, которые следует соблюдать при решении еврейского вопроса.

3. ТРИУМФ РЕАКЦИИ

При всей своей умеренной и осторожной фразеологии выводы комиссии Палена, члены которой, как закоснелые консерваторы, были вынуждены считаться с антисемитским течением правящих кругов, заключали в себе уничтожающую критику репрессивной политики того самого Правительство, которым была назначена Комиссия. Из чресл русского чиновничества вышел враг, противостоявший ему в его манере решения еврейского вопроса.

Следует, однако, добавить, что мнения, высказанные Комиссией в ее меморандуме, никоим образом не разделялись всеми ее членами. Ибо в то время как большинство членов Комиссии выступало за постепенные реформы, меньшинство выступало за продолжение старой репрессивной политики.

Из-за этих внутренних разногласий Комиссия не спешила с представлением своих выводов правительству. Была предпринята еще одна попытка затянуть дело. В конце 1888 года Комиссия пригласила группу еврейских «экспертов», желая как бы выслушать последние слова заключенного у суда. Выбор пал на тех же еврейских знатных людей Петербурга, которые проявили так мало мужества на еврейской конференции 1882 года. тайный кагал, цели «налоговой корзины» и т.д. Излишне говорить, что ответы были даны в извиняющем духе. Еврейские «эксперты» отказались от идеи самоуправляющейся общинной еврейской организации и ратовали лишь за ограниченную общинную автономию под строгим надзором правительства. Правда, некоторые вопросы касались помимо правового положения евреев, но это было сделано скорее для формы.

Всем было известно, что мнение большинства Комиссии, выступавшее за «осторожные и постепенные» реформы, не имело таких шансов на успех, как мнение антисемитского меньшинства, выступавшего за продолжение старой репрессивной политики.

Вскоре худшие опасения подтвердились. Граф Толстой, реакционный министр внутренних дел, заблокировал дальнейшее продвижение планов, сформулированных комиссией Палена, которые должны были быть в свое время представлены в Государственный совет. Ходили упорные слухи о том, что Александр III, решительно выступая за продолжение политики угнетения евреев, «примкнул к мнению меньшинства» комиссии Палена.

По другой версии, вопрос действительно был поставлен перед Государственным советом, и там тоже антисемиты оказались в меньшинстве, но царь перевесил на их сторону вес своего мнения. Проект Комиссии, не согласующийся с действующей политикой правительства, был отклонен на каком-то тайном совещании ведущих сановников. Пятилетний труд был похоронен в официальных архивах.

Что же касается самих евреев, то они никогда не были обмануты относительно последствий, которые могли иметь место в работе Верховной комиссии.

Они ясно понимали, что, если бы правительство действительно желало «пересмотреть» систему еврейской инвалидности, оно прекратило бы, по крайней мере на время, производство новых законодательных кнутов и скорпионов.

Царила темная полярная ночь русской реакции. Казалось, нет конца этим оргиям русских полуночников, Победоносцевых и Толстых, стремившихся воскресить дикость древней Московии и державших народ в тисках невежества, пьянства и политического варварства. Все в России молчали и затаили дыхание. Прогрессивные элементы Империи были плотно зажаты крышкой реакции. Пресса стонала под ярмом свирепой цензуры. Мистическое учение о непротивлении, проповедуемое Львом Толстым, было созвучно настроению, господствовавшему среди образованных русских, ибо, по словам русского поэта, «сердца их, покоренные бурями, наполнились молчанием и томлением».

В еврейской жизни тоже царила тишина. Острые муки первого погромного года теперь притупились, и только сдавленные стоны отдавались непрерывным «молчаливым погромом» гнета. Это были годы, о которых еврейский поэт Симон Фруг мог воспеть:

Кругом все безмолвно и безотрадно, Как одинокая и пустынная равнина.

Если бы хоть кто-нибудь был мужествен и бесстрашен И громко вскрикивал бы от боли!

Ни буря, ни звезды ночью, И дни ни пасмурны, ни ясны:

О мой народ, как печальна твоя судьба, Как сера и безрадостна твоя судьба!

Но в этом молчании национальная идея медленно вызревала, набирала глубину и силу. Еще не пришло время для ясно выраженных тенденций или четко определенных систем мышления. Но настроение интеллектуальных классов русского еврейства ясно указывало на то, что они находятся на распутье. К «титулованной» интеллигенции, воспитанной в русских школах, отошедшей от иудаизма, присоединилась теперь та другая интеллигенция, продукт хедер и ешиба, воспринявшая европейскую культуру через новоеврейскую культуру. литературы и находился в более тесном контакте с массами еврейского народа.

Правда, еврейская периодика на русском языке, возникшая к концу 70-х годов, потеряла в количестве. «Развит «перестал выходить в 1883 году, а «Русский еврей «— в 1884-м.

Единственным органом печати, оставшимся на поле боя, был боевой «Восход», который был центром публицистической, научной и поэтической деятельности передовой интеллигенции того периода. Но потеря русской ветви еврейской литературы была компенсирована ростом еврейской прессы. Старые еврейские органы «ха-Мелиц» и «ха-Цефира «обрели новую жизнь и превратились из еженедельников в ежедневники. В России стали появляться объемные ежегодники, законно претендующие на научное и литературное значение, такие как «Ха-Асиф» («Урожай») и «Кенесет Исраэль» («Община Израиля») в Варшаве и другие подобные издания. Новые литературные силы начали подниматься из-под земли, но достигли своего полного расцвета только в последующие годы. В целом девятое десятилетие девятнадцатого века вполне можно обозначить как период перехода от старого движения Хаскалы к более современному национальному возрождению.

4. АМЕРИКАНСКАЯ И ПАЛЕСТИНСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Что касается эмиграционного движения, начавшегося во время бури и стресса первого погромного года, то этот пассивный, но лишь действенный протест против нового египетского гнета протекал медленными темпами. Еврейская эмиграция из России в США служила барометром гонений, которым подвергались евреи в стране рабства. В течение первых трех лет восьмидесятых годов новое движение демонстрировало резкие колебания. В 1881 г. было 8193 эмигранта; в 1882 г. — 17 497 человек; в 1883 г. — 6907. В последующие три года, с 1884 по 1886 г., движение оставалось практически на том же уровне, насчитывая 15—17 тыс. эмигрантов ежегодно. Но за последние три года этого десятилетия он значительно увеличился в объеме, увеличившись в 1887 г. до 28 944, в 1888 г. до 31 256 и в 1889 г. до 31 889. Исход из России был, несомненно, стимулирован законом о штрафе за уклонение от воинской повинности и введением образовательной процентной нормы — двумя ограничениями, резко подчеркнувшими несоразмерное соотношение прав и обязанностей в русском еврействе. В царской империи евреи были лишены права на жительство и привилегии школьного образования, но в то же время были вынуждены служить в армии. В Соединенных Штатах они сразу же получили полное гражданское равноправие и бесплатное школьное обучение без какой-либо обязательной военной службы.

Само собой разумеется, что эмигранты, не имевшие затруднений в получении равноправия граждан, тем не менее вынуждены были в первые годы своего проживания в Новом Свете вести суровую борьбу за свое материальное существование. Среди эмигрантов, приехавших в Америку в те первые годы, было много молодых интеллектуалов, которые бросили свою либеральную карьеру в стране рабства и теперь мечтали стать простыми земледельцами в свободной республике. Им удалось приобрести последователей среди эмигрантских масс, и они, столкнувшись с чрезвычайными трудностями и с помощью благотворительных организаций, основали ряд колоний и ферм в различных частях Соединенных Штатов, в Луизиане, Северной и Южной Дакоте, Нью-Джерси и других местах. После нескольких лет тщетной борьбы с материальной нуждой и неприспособленностью к местным условиям большое количество этих колоний было заброшено, и лишь немногие из них сохранились до наших дней.

С течением времени идеалистический пионерский дух, воодушевлявший русских интеллектуалов, уступил место трезвому реализму, который более соответствовал условиям американской жизни. Основная масса эмигрантских масс осела в городах, прежде всего в Нью-Йорке. Они работали на фабриках или на торгах, важнейшей из которых была торговля иглами; они занимались торговлей, торговлей вразнос, земледелием и, наконец, свободными профессиями. Многие иммигранты последовательно прошли все эти экономические стадии, прежде чем обрели прочное экономическое положение.

Результатом всех этих скитаний и перипетий стала прочная община в Соединенных Штатах, насчитывающая около 200 000 евреев, которые сформировали ядро быстро растущего нового еврейского центра в Америке. Один из активных участников и лидеров этого движения, испытавший в своей жизни все тяготы, связанные с ним, заключает свой рассказ об эмиграции в США в конце 80-х годов следующими словами:

Никто из тех, кто видел бедного, забитого, малодушного жителя гнусной черты оседлости, с постоянно свисающим над головой дамокловым мечом жестокой самовластья, трясущимся, как осенний лист, при виде инспектора или даже простой полицейский; кто видел, как этот маленький еврей превратился под влиянием борьбы за существование и независимую жизнь в свободного американского еврея, гордо держащего голову, которого никто не посмеет обидеть и который стал гражданином в полном смысле слова — никто, видевший это чудесное превращение, не может ни на минуту усомниться в огромном значении эмиграционного движения для 200-тысячного

Евреи, нашедшие приют в Америке.

Идеалистические влияния, а не реалистические факторы, действовали в палестинском колонизационном движении, которое шло параллельно с американской эмиграцией, как небольшой ручей иногда сопровождает большую реку. Идеи, проповедуемые первыми «любителями Сиона», лишь медленно обретали конкретную форму. Первые колонисты в древнем отечестве встречали на своем пути огромные препятствия: противодействие турецкого правительства, которое всячески препятствовало покупке земли и приобретению имущества; запущенное состояние почвы, нецивилизованное состояние соседних арабов, отсутствие финансовых средств и сельскохозяйственного опыта. Несмотря на все эти недостатки, усилия нескольких человек привели к основанию в первый же год движения, в 1882 г., колонии Ришон-ле-Цион, недалеко от Яффо. Впоследствии было основано еще несколько колоний, таких как Экрон и Гедера в Иудее, Йесод. Гамаала, Рош-Пина, Зихрон-Иаков в Галилее — два последних города, основанные румынскими евреями. Эти колонии, вызванные к жизни энтузиастами с недостаточными материальными ресурсами, вряд ли смогли бы выжить, если бы их бедственное положение не вызвало интерес барона Эдмона де Ротшильда в Париже. Начиная с 1884 г. барон, преследуя чисто человеколюбивые цели, оказывал поддержку колониям, расходуя огромные средства на развитие в них высших форм земледелия, в частности виноградарства. Постепенно барон стал фактическим владельцем большинства колоний, которыми управляли его назначенцы, а большинство колонистов низвели до уровня рабочих или арендаторов, которые полностью находились в руках администрации барона. Такое положение дел было несомненно унизительным и почти невыносимым для людей, мечтавших о свободной жизни на Святой Земле. Между тем не может быть сомнения в том, что в существовавших в то время условиях дальнейшее существование колоний стало возможным только благодаря щедрой помощи, пришедшей извне.

Прогресс палестинской колонизации, каким бы медленным он ни был, обеспечил конкретную основу для доктрин, проповедуемых «любителями Сиона» в России. Пропаганда этих «Гобебе Цион» — древнееврейский эквивалент «Любителей Сиона», — которые признали своими лидерами первых сторонников территориальной реставрации еврейства, Пинскера и Лилиенблюма, привела к организации ряда обществ в различных города. В конце 1884 г. делегаты этих обществ собрались на конференцию в приграничном прусском городе Каттовице, которая в России была невозможна ввиду опасности вмешательства полиции. По этому случаю был основан фонд под названием Мазкерет Моше, «Памятник Моисею», в честь английского филантропа сэра Мозеса Монтефиоре, чей сотый день рождения отмечался в том же году. Фонд, служивший основным каналом для всех пожертвований в пользу палестинских колоний, управлялся двумя центрами «Хобебе Цион» в Одессе и Варшаве. Движению, которое было вызвано к жизни представителями интеллигенции, удалось привлечь на свою сторону нескольких поборников раввинской ортодоксии, среди них Самуила Могилевера, известного белостокского раввина; их принадлежность к новой партии во многом способствовала ослаблению оппозиции ортодоксальных масс, склонных рассматривать это политическое движение как соперника традиционной мессианской идеи иудаизма. Отсутствие государственной санкции мешало деятельности обществ «Хобебе Цион» в России, а имеющихся в их распоряжении средств едва хватало на содержание одной-двух колоний в Палестине. Понимая это, конференция «Любителей Сиона», собравшаяся в Друскениках в 1887 г., решила обратиться к российскому правительству с просьбой о легализации организации «Хобебе Цион», что и было осуществлено несколькими годами позже, в 1890 г.

Так в течение первого десятилетия войны, которую цари вели против своих еврейских подданных, поток русско-еврейской эмиграции медленно катился к различным берегам, пока новая буря в начале нового десятилетия не взхлестнула его волны до невиданной высоты. В то время как в течение 80-х годов русское правительство хотело создать впечатление, будто оно просто «терпело» отъезд евреев из России — хотя на самом деле это было конечной целью его политики, — в начале 90-х годов она вдруг сбросила маску и публично санкционировала исход евреев из Российской империи. Словно для того, чтобы усилить действие этой санкции, евреи должны были еще полнее вкусить кнут преследования и изгнания, чем в предыдущее десятилетие.

name=t150>

ГЛАВА XXVIII ПОБЕДА ИУДЕОФОБИИ

1. УСИЛЕНИЕ РЕАКЦИИ

Ядовитые бациллы юдофобии как никогда процветали в высших правительственных кругах Петербурга. Однако не только ненависть к евреям, но и ярость общеполитической реакции стали более бешеными, чем когда-либо, после «чудесного спасения» царской семьи в железнодорожной катастрофе под Борками 17 октября 1888 года.

Среди церковно-мистической дымки, которой удалось завуалировать этот эпизод Победоносцеву и его соратникам, в душе царя глубоко укоренилось убеждение, что перст Божий указал ему путь спасения России. от «западных» реформ и возвращены в лоно традиционного русского православия. Это убеждение Александра III. привели к контрреформам, ознаменовавшим последние годы его царствования, имевшим своей целью усиление полицейского и церковного режима в России, как-то свертывание сельского и городского самоуправления, усиление власти дворянства и духовенства, учреждение земских начальников, и умножение греко-православных церковно-приходских школ за счет светских школ. Эти же влияния стимулировали и пышный рост юдофобии, которая отныне приняла в высших правительственных кругах самый злобный характер. Проявление этого настроения можно найти в словах царя, которые он написал на полях доклада, представленного ему в 1890 году одним высокопоставленным чиновником, описывающим страдания евреев и призывающим к необходимости прекращения политики. угнетения: «Но мы не должны забывать, что именно евреи распяли нашего Господа и пролили Его бесценную кровь». Представители придворного духовенства публично проповедовали, что христианину не следует заводить дружеских отношений с евреем, так как евангельское повеление «ненавидеть убийц Спасителя».

Министерство внутренних дел, под руководством двух реакционеров-фанатиков, Дурново и Плеве, пустило в ход все инквизиторские ухищрения полицейского департамента, начальниками которого прежде были оба этих чиновника.

Прессу либо приручили, либо использовали как инструмент государственной политики. Наиболее читаемые столичные печатные органы, за исключением умеренно-либеральной «Новости», пережившей кораблекрушение либеральной прессы, стали открыто или тайно официальными рупорами правительства. Продажное Новое «Время», которое русский сатирик Щедрин назвал «клоакой», в конце восьмидесятых годов предприняло благородное предприятие по охоте на евреев с рвением, явно свидетельствующим о более высоком спросе на юдофобию в официальной мир. Не было такого обвинения, каким бы безобразным оно ни было, которое суворинская газета, руководимая одновременно Святейшим Синодом и Департаментом полиции, не смогла бы бросить в лицо евреям. Как орган, в целом отражающий взгляды правительства, «Новое» «Время «служило в то время источником политической информации для всех сановников и чиновников. Министры, губернаторы и многочисленная армия подчиненных чиновников, желавшие выяснить политический курс в данный момент, советовались с этой «осведомленной» газетой, которая по еврейскому вопросу преследовала только одну цель: сделать жизнь евреев в России невыносимой. Кроме Новое «Время», которое читал сам царь, травлю евреев с большим усердием вел и русский еженедельник «Гражданин», редактор которого граф Мещерский пользовался не только личной милостью Александра III. но и существенная государственная субсидия. Эти столичные органы гласности задавали тон всей официальной и официозной печати в провинции, и общественное мнение России систематически отравлялось ядом юдофобии.

Когда комиссия Палена была распущена, а царь «присоединился к мнению меньшинства», правительство без труда нашло несколько добросердечных чиновников, готовых осуществить проект, подготовленный этим реакционным меньшинством. в силу.

Сам проект, который был разработан в Министерстве внутренних дел под руководством Плеве, зловещего начальника полиции, держался в большой тайне, как будто речь шла о плане военных действий против воюющей державы. Но тайна просочилась наружу очень скоро. Министр разослал копии проекта генерал-губернаторам, спрашивая их мнения, и вскоре копии проекта разошлись по Лондону, Парижу и Вене. Весной 1890 г. Россия и Западная Европа были наполнены тревожными слухами о введении в действие каких-то «сорока статей», призванных сократить коммерческую деятельность евреев, усилить строгость «Временных правил» в черте оседлости, и ограничить привилегии, предоставленные некоторым категориям евреев за его пределами, создать средневековые еврейские гетто в Санкт-Петербурге, Москве и Киеве и тому подобные меры. Иностранная пресса подняла ужасный протест против этих предполагаемых новых актов варварства.

Голос протеста был особенно силен в Англии. Лондонская «Таймс» резко критиковала реакционную политику России, и для этой цели русскими политическими эмигрантами в Англии был издан специальный орган под названием «Самая темная Россия». Российское правительство опровергло эти слухи по своим дипломатическим каналам, хотя в то же самое «Времени «и «Гражданину» не запрещалось печатать сообщения о предполагаемых увечьях или рекомендовать жестокие меры против евреев с целью «удалить их из всех отраслей труда».

Эту комедию хорошо поняли за границей. В конце июля и в начале августа в обе палаты английского парламента были внесены запросы о том, находит ли правительство Ее Величества возможным сделать дипломатические представления в защиту преследуемых русских евреев, которых Англия должна будет обеспечить, должны были прибыть туда большими массами. Премьер Солсбери в Палате лордов и Фергюссон, заместитель государственного секретаря по иностранным делам, в Палате общин ответили, что «эти разбирательства, о которых, если нам их правильно сообщить, заслуживают глубокого сожаления, касаются внутренние дела Российской империи и не допускают никакого вмешательства со стороны правительства Ее Величества». Когда вскоре после этого были начаты приготовления к созыву митинга протеста в Лондоне, русское правительство поспешило объявить через английского посла в Петербурге:

В Петербурге заявили, что никаких новых мер против евреев не предполагается, и собрание было отменено. Ходили слухи, что лорд-мэр Лондона Генри Айзекс, который был евреем, не одобрял этого собрания, на котором, по английскому обычаю, он должен был председательствовать.

Поступок лорд-мэра, может быть, и был «тактичным», но уж точно не лишенным примеси робости.

2. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЙ

Тщательно стараясь успокоить общественное мнение за границей, русское правительство дома делало все возможное, чтобы держать евреев в возбужденном состоянии духа. Проекты законов и циркуляры, тайно рассылавшиеся центральным правительством в Петербурге, вызывали живейшее сочувствие со стороны губернских администраторов. Не удовлетворившись заявлением Министерству о своем одобрении предполагаемой инвалидности, многие высокопоставленные чиновники начали открыто демонстрировать свою яростную ненависть к евреям.

В одно и то же время, в июне, июле и августе 1890 г., главы различных местных губернских управлений издавали циркуляры, обращавшие внимание полиции на «дерзкое поведение» евреев, которые, встретившись с русскими чиновниками,, не смогли снять шляпы в качестве приветствия. Губернатор Могилева поручил полиции своей губернии внушить местному еврейскому населению необходимость «вежливых манер», в смысле более трепетного отношения к представителям русской власти. Во исполнение этого приказа окружные исправники заставляли раввинов прививать своей пастве в синагогах почтение к русскому чиновничеству. В Мстиславле, городе могилевской губернии, председатель дворянства собрал ведущих членов еврейской общины и предупредил их, что те евреи, которые не подчинятся циркуляру губернатора, будут подвергнуты публичной порке. полицией. Одесский губернатор, известный деспот Зеленой, издал милицейский ордер в целях «обуздания наглости, проявляемой евреями в местах скопления людей и особенно в пригородных трамваях», где они не уступают своих мест и вообще проявляют неуважение к «лицам преклонного возраста или носящим форму, свидетельствующую об их высоком положении».

Еще более зверским было поведение виленского генерал-губернатора Каханова, который, несмотря на свой высокий чин, позволил себе, отвечая на приветственную речь еврейской депутации, бранить не только еврейскую «родовость», но и «распущенность» еврейского населения, проявляющаяся в скоплении людей на улицах, и тому подобные тяжкие преступления.

Одновременное возникновение такого рода официальных действий в отдаленных друг от друга местах указывает на общий источник, вероятно, на какие-то секретные инструкции из Петербурга. Однако казалось, что провинциальные прихвостни центрального правительства перестарались в своем рвении выполнить завет «обуздать евреев». Мелочность их требований, к тому же незаконных, вроде приказа снять шапки перед чиновниками или уступить места в трамваях, служила лишь для осмеяния представителей русского чиновничества, порождая частые к трагикомическим конфликтам на публике и к высказываниям возмущения в печати. Публичные заявления этих благородных чиновников, стремившихся воспитать в еврейских массах страх перед русской бюрократией и привить им вежливые манеры, привлекли внимание как русской, так и иностранной печати. Все считали, что эти фарсовые выступления неотесанных администраторов есть лишь проявления бездонной ненависти, болезненного желания оскорбить и унизить евреев и что эти администраторы способны в любой момент перейти от морализаторства к более осязаемым формам унижения. жестокое обращение. Эта опасность усилила состояние тревоги.

Готовясь к штурму цитадели русского еврейства, правительство хорошо позаботилось о том, чтобы сохранить ее тем временем в обычном осадном положении. Изобретательность администрации довела до совершенства технику репрессий. Чиновники уже не довольствовались изобретением хитрых приемов изгнания старых еврейских жителей из деревень. Теперь они предприняли попытки сократить даже площадь городской черты оседлости, в которой евреи жались друг к другу, тяжело дыша. В 1890 году губернские власти, действуя, очевидно, по сигналу сверху, начали превращать многочисленные местечки в деревни, которые, как сельские поселения, будут закрыты для евреев.

В результате все евреи, поселившиеся в этих местностях после издания «Временных правил» от 3 мая 1882 г., теперь были изгнаны, и даже пожилые жители, освобожденные от действия майских законов, разделили то же самое. судьбой, если они не смогли (а в очень многих случаях не смогли) предъявить документальных свидетельств того, что жили там до 1882 года. Одновременно была предпринята новая попытка выгнать евреев из запретной пятидесятиверстной зоны вдоль западной границы империи, особенно в Бессарабии. Эти изгнания привели к тому, что и без того перенаселенные города черты оседлости наполнились еще многими тысячами разоренных людей.

В то же время в городах вне черты оседлости, особенно в крупных центрах, таких как Киев, Москва и Санкт-Петербург, жизнь изгнанных евреев стала невыносимой. Киевский генерал-губернатор запретил женам ремесленников-евреев, имевших законное право проживания в этом городе, торговать съестными припасами на рынке на том техническом основании, что по закону ремесленники могли торговать только изделиями собственного производства, грабя таким образом бедный еврей-рабочий жалких грошей, которые его жена стремилась внести своим честным трудом на содержание семьи.

Большим политическим ударом для евреев явилось положение нового реакционного «Положения о земских организациях» от 12 июня 1890 г., по которому евреи, хотя и платили местные подати, полностью исключались из участия в выборах. депутатов в организацию местного самоуправления. Этот пункт был внесен в проект закона тремя светилами действовавшей в то время политической инквизиции: Победоносцевым, Дурново и Плеве. Это ограничение они обосновывали следующими основаниями: целью нового закона является преобразование местного самоуправления в государственное управление и усиление в нем влияния центрального правительства за счет местного самоуправления; поэтому евреи, «будучи вообще элементом, враждебным правительству», не годятся для участия в земском управлении. Государственный совет согласился с этой бюрократической мотивацией, и унизительная оговорка стала законом.

В то время как большая часть русской общественности и русской печати поддалась господствующим тенденциям под сильным давлением антисемитской атмосферы, прогрессивные элементы русской интеллигенции постепенно пробуждались в чувстве протеста.

Владимир Соловьев, «христианский философ», друг еврейского народа, основательно ознакомившийся с его историей и литературой, задумал выступить с публичным протестом против антисемитского движения в «русской печати», за подписью виднейших русских писателей и других известных людей. В течение мая и июня 1890 года ему удалось с большим трудом собрать для своего протеста 66 подписей в Москве и более 50 подписей в Петербурге.

Петербурга, в том числе Льва Толстого, Владимира Короленко и других литературных знаменитостей. Несмотря на мягкий тон, протест, оформленный Соловьевым, был запрещен к публикации российской цензурой. Профессор Иловайский из Москвы, историк с сомнительной репутацией, но закоренелый евреист, сообщил петербургским властям о попытке собрать в Москве подписи под «проеврейской петицией». В результате все газеты получили приказ Российского отдела печати отказать в своих колонках любым коллективным высказываниям, касающимся еврейского вопроса.

не принесло никаких результатов. «В истории еврейского народа мы читаем, что «Бог ожесточил сердце фараона, чтобы он не отпустил народ Израиля»; но, наконец, через Моисея пришло избавление».

После блестящих речей епископа Рипонского, графа Мита и др. была принята следующая резолюция: По мнению этого собрания, возобновившиеся страдания евреев в России от действия суровых и исключительных указов и увечий глубоко вызывает сожаление, и что в последнее десятилетие девятнадцатого века религиозная свобода является принципом, который должен быть признан каждой христианской общиной в числе естественных прав человека.

В то же время была принята вторая резолюция следующего содержания:

Чтобы соответствующий мемориал был адресован Его Императорскому Величеству Императору Всероссийскому, почтительно моля Его Величество отменить все исключительные и ограничительные законы и ограничения, которые угнетают его еврейских подданных; и умоляя его величество предоставить им равные права с теми, которыми пользуются остальные подданные его величества; и чтобы указанный мемориал был подписан Достопочтенным. Лорд-мэр, от имени граждан Лондона, и будет передан Его Светлостью Его Величеству.

Несколько выдержек из меморандума можно привести для иллюстрации характера этого замечательного обращения к русскому императору: Мы, граждане Лондона, почтительно обращаемся к Вашему Величеству и смиренно просим Вашего милостивого позволения вступиться за страждущих.

Крики бедствия дошли до нас от тысяч страдающих израильтян в вашей огромной империи; и мы, англичане, с состраданием в душе ко всем страждущим, обращаемся к вашему величеству, чтобы просить для них вашего государя о помощи и помиловании.

Пять миллионов подданных вашего величества стонут под игом исключительных и ограничительных законов. Остатки расы, от которой произошли все религии — и наши, и ваши, и все вероисповедания на земле, признающие одного Бога, — люди, которые со всей преданностью цепляются за свою древнюю веру и формы поклонения, эти евреи в вашей империи подвержены такому законы, по которым они не могут жить и процветать...

Запертые в узких пределах обширной империи вашего величества и даже в этих границах вынужденные проживать главным образом в городах, которые вонючие и переполнены всеми формами бедности и убожества; запрещено любое свободное передвижение; ограждены на каждом предприятии ограничительными законами; запрещено владение землей или всякое владение землей, их средства к существованию стали настолько скудными, что жизнь для них стала почти невозможной.

И при этом они не стеснены в одиночку в космосе и действии. Им отказывают в высшем образовании, за исключением тех пределов, которые намного ниже должной доли их потребностей и стремлений. Они не могут свободно заниматься профессиями, подобно другим подданным вашего величества, и не могут получать продвижения в армии, как бы ни были велики их заслуги и доблесть...

Сир! мы, которые научились терпеть все вероисповедания, считая принципом истинной религии допускать религиозную свободу, мы умоляем ваше величество отменить те законы, которые угнетают этих израильтян.

Дайте им благословение равенства! В каждой стране, где евреи имеют равные права, нация процветает. Поэтому мы молим вас отменить те особые законы и запреты, которые сокрушают и пугают ваших еврейских подданных...

Сир! ваша королевская сестра, наша королева-императрица (которую храни Бог!) основывает свой трон на любви своего народа, делая их счастье своим собственным. Так пусть Ваше Величество обретет от любви своих подданных всю силу и счастье, сделав свою могучую империю еще могущественнее, сделав свой Трон твердым и неприступным, пожиная новые блага для вашего Дома и Дома.

Меморандум был подписан Сэвори, бывшим в то время обер-бургомистром, и отправлен им в Петербург. К нему прилагалось письмо обер-бургомистра от 24 декабря генерал-лейтенанту де Рихтеру, флигель-адъютанту царя для приема прошений, с просьбой передать документ императору.

Почти излишне добавлять, что этот трогательный призыв граждан Лондона к справедливости не получил прямого ответа. Ходили слухи, что лондонская петиция привела царя в ярость, и будущий придворный летописец России, вероятно, расскажет о сцене, происходившей в императорском дворце при прочтении этого документа. Косвенный ответ пришел через раболепствующую официальную прессу. Рупор русского правительства за границей, брюссельская газета «Ле Норд», особенно занятая обелением черной политики своих хозяев, опубликовала статью под заголовком «Последнее слово о семитизме», в которой высшие правительственные круги России находили откровенное выражение: «Семиты, — говорил официоз с наглым пренебрежением к истине, — никогда еще не жили в России так легко, как в настоящее время, а между тем они никогда не жаловался так горько. Для этого есть причина. Это особенность семитизма: семит никогда ничем не удовлетворяется; чем больше вы ему даете, тем больше он хочет иметь.

В явном желании одурачить своих читателей «Ле Норд» заявил, что протестующие на лондонском митинге могли бы избавить себя от необходимости требовать «религиозной свободы» для евреев, что в лондонской петиции, конечно же, понималось как гражданское право. свобода для профессоров иудаизма, поскольку никто в России не ограничивал евреев в их богослужении. Гражданская инвалидность не тяготила евреев. Наоборот, в России они чувствовали себя настолько счастливыми, что даже еврейские эмигранты в Америке мечтали вернуться на родину.

4. ПРОТЕСТ АМЕРИКИ

Такую же двурушническую позицию заняли красноречивые русские дипломаты по отношению к правительству Соединенных Штатов. Возбужденная бесчеловечным обращением с евреями в России и встревоженная последствиями внезапной русско-еврейской иммиграции в Америку, которая должна была последовать в результате такого обращения, Палата представителей приняла резолюцию 20 августа 1890 г, с просьбой к Президенту—

Сообщать в Палату представителей, если это не противоречит общественным интересам, любую имеющуюся у него информацию относительно исполнения запретительных указов против евреев в России, недавно изданных, как сообщалось в государственной печати; и было ли приказано выслать из России каких-либо американских граждан из-за их религии или запретили пользоваться обычными привилегиями, которыми пользуются жители.

В ответ на эту резолюцию президент Харрисон представил Конгрессу всю корреспонденцию и документы, касающиеся еврейского вопроса в России.

Чуть позже, 19 декабря того же года, в Палату представителей была внесена и передана в Комитет по иностранным делам следующая резолюция протеста: Решено, что члены Палаты представителей Соединенных Штатов заслушали глубокой скорбью и чувствами, близкими к ужасу, сообщения о гонениях на евреев в России, отражающих варварство прошлых веков, позорящих человечество и препятствующих прогрессу цивилизации.

Resolved, что наша печаль усиливается тем фактом, что такие события должны произойти в стране, которая была и теперь является верным другом Соединенных Штатов, и в стране, которая не так давно облачилась в славу благодаря освобождение крепостных и защита беспомощных христиан от гнета турок.

Постановлено, чтобы копия этой резолюции была направлена статс-секретарю с просьбой направить ее американскому посланнику в Санкт-Петербург, и чтобы указанному министру было поручено представить то же самое его императорскому величеству Александру III., Царь всея Руси.

Тем временем Государственный департамент был завален протестами против российских зверств.

Почти каждый день — государственный секретарь Джеймс Дж. Блейн пишет Чарльзу Эмори Смиту, посланнику Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге, 27 февраля 1891 года — приходят сообщения по этому вопросу; сдержанный и выраженный в языке, уважительно относящемся к царскому правительству; но в то же время показателен и сильно выражает глубину и распространенность чувства неодобрения и сожаления.

Поэтому американскому министру было поручено оказать влияние на русское правительство в направлении смягчения суровости антиеврейских мер. Он должен был указать российским властям, что жестокое обращение с евреями в России не было чисто внутренним делом российского правительства, поскольку оно затрагивало интересы Соединенных Штатов. В течение десяти лет 200 000 русских евреев переселились в Америку, и продолжающиеся гонения в России должны были привести к большой и внезапной иммиграции, которая не осталась без внимания и опасности. Хотя Соединенные Штаты не брали на себя обязательство диктовать России, «тем не менее взаимные обязанности наций требуют, чтобы каждая из них использовала свою власть с должным вниманием к другой и к результатам, которые ее применение дает для остального мира».

Возражения американского народа, высказанные его представителями в Петербурге, были восприняты русским правительством таким образом, который ярко иллюстрирует известную двуличность его дипломатических методов. Пытаясь оправдать свою политику угнетения всевозможными клеветническими обвинениями против русских евреев, оно в то же время неоднократно заверяло американского посланника в том, что никаких новых запретительных законов не предполагается, и последний докладывал об этом своему правительству. 10 февраля 1891 г. американский посланник в письме секретарю Блейну дает подробный отчет о беседе, которую он имел с русским министром иностранных дел де Жирсом. Последний из кожи вон лез, чтобы безоговорочно обсудить с ним все еврейское положение в России, и, делая всевозможные изощренные инсинуации против характера русского еврея, он высказался в такой манере, которая была рассчитана на то, чтобы убедить американского представителя примирительной позиции российского правительства. Менее чем через три недели последовал жестокий указ о высылке московских евреев.

В то время как русское правительство, пристыженное голосами протеста, пыталось оправдаться в глазах Европы и Америки и своим известным дипломатическим искусством извращало истину, Русская Жизнь

(«Русская жизнь») петербургская газета, далеко не проеврейская, опубликовала ряд душераздирающих фактов, иллюстрирующих суды над объявленными вне закона евреями в Москве. В ней рассказывалось о молодом талантливом еврее, который содержал себя и свою семью работой в московской газете и, не имея права на жительство в этом городе, имел обыкновение спасаться от ночных облав полиции тем, что скрывался по сигналу. своего хозяина, в шкафу. Многие евреи, жившие честно в поте лица, были безжалостно высланы полицией, когда в их свидетельствах о проживании содержалась хоть малейшая техническая неточность. В качестве иллюстрации «религиозной свободы» евреев в более узком смысле слова газета упомянула тот факт, что после открытия в Москве новой синагоги, вмещавшей пятьсот молящихся, полиция приказала закрыть все храмы. другие молитвенные дома, насчитывавшие двадцать, которые посетило около десяти тысяч человек.

Губернатор Санкт-Петербурга Грессер регулярно насмехался над евреями. Одним из его указов предписывалось, чтобы в вывесках на лавках и мастерских, принадлежащих евреям, были указаны не только фамилии их владельцев, но и их полные имена, а также имена их отцов, точно так, как они написаны в их паспортах, «с целью предотвращения возможных недоразумений». Целью этого постановления было дать возможность христианской публике бойкотировать еврейские магазины и, кроме того, высмеивать имена владельцев, которые, как правило, были изуродованы в российских реестрах и паспортах до смешного. полуграмотными служащими.

Постановление Грессера было издано 17 ноября 1890 года, за несколько дней до митинга протеста в Лондоне. Так как русское правительство в то время уверяло Европу, что евреи особенно счастливы в России, то постановление не было опубликовано в газетах, но тем не менее применялось тайно. Еврейские кладовщики, осознавшие злой умысел нового указа, постарались свести к минимуму нанесенный им ущерб, написав свои имена маленькими буквами, чтобы не попадаться на глаза русским антисемитам. В этой связи Грессер поручил полицейским чиновникам (в марте 1891 г.) проследить за тем, чтобы еврейские имена на вывесках магазинов были указаны «четко и на видном месте, в соответствии с предписанными рисунками» и «немедленно сообщать» ему о любых попытка нарушить закон. Так отреагировал Петербург на крики возмущения, раздавшиеся в то время по Европе и Америке.

ГЛАВА XXIX. ИЗГНАНИЕ ИЗ МОСКВЫ

1. ПОДГОТОВКА УДАРА

Наступил 1891 год. Воздух был полон злых предчувствий. В уединенных правительственных канцеляриях Санкт-Петербурга антиеврейские заговорщики усердно трудились, готовясь нанести новый удар по измученному народу. Тайный комитет при Министерстве внутренних дел под председательством Плеве занимался подготовкой чудовищного проведения еврейских контрреформ, которые фактически были направлены на отмену привилегий, дарованных некоторым категориям евреев Александром II. Главная цель предлагаемого постановления заключалась в том, чтобы захлопнуть двери во внутренние дела России, приоткрытые законами 1859 и 1865 годов, лишив привилегию проживания вне черты оседлости, которую эти законы даровали еврейским купцам первой гильдии и ремесленников при соблюдении ряда обременительных условий.

Первой целью реакционных заговорщиков было избавиться от тех «привилегированных» евреев, которые жили в двух российских столицах. В св.

В Санкт-Петербурге эта цель должна была быть достигнута упомянутыми выше эдиктами Грессера, за которыми последовали другие столь же беспокоящие правила. В феврале 1891 г. петербургский губернатор приказал полиции «проверить род торговли», которой занимались еврейские ремесленники Петербурга, с целью изгнания из города и конфискации товаров всех тех, кто следует ловить изделиями, не изготовленными ими самими. За этим приказом последовало большое количество изгнаний. Однако главный удар должен был прийтись на Москву.

Древняя московская столица переживала большие перемены. Пост московского генерал-губернатора, который занимал граф Долгорукий, в феврале 1891 года был возложен на брата царя, великого князя Сергия. Великий князь, пользующийся незавидной репутацией в игорных кругах обеих столиц, не был отягощен никакими сознательно сформулированными политическими принципами. Но этот недостаток восполнялся его непоколебимой верностью политическим и религиозным предрассудкам своего окружения, среди которых видное место занимала слепая ненависть к иудаизму. Русская общественность была склонна придавать исключительное значение назначению брата царя. По общему мнению, его избрание должно было послужить предварительным шагом к переносу столицы империи из Санкт-Петербурга.

Петербурга в Москву, символизируя возвращение «домой» — к старомосковским политическим идеалам. Почти излишне добавлять, что задуманное изменение сделало необходимым очистить древнюю столицу от ее еврейских жителей.

Еврейская община Москвы, насчитывавшая около тридцати тысяч душ, живших там легально или полулегально, долгое время была занозой в теле некоторых влиятельных русских купцов. Московский бургомистр Алексеев, невежественный купец с очень сомнительной репутацией, был очень взволнован далеко идущим финансовым влиянием местного еврейского капиталиста Лазаря Полакова, директора сельского банка, с которым он поссорился из — за какая-то коммерческая сделка. Алексеев был только рад случаю внушить высшим правительственным кругам необходимость «очистить Москву от евреев», которые теснили город благодаря снисходительности бывшего генерал-губернатора Долгорукого. Реакционеры Москвы и Петербурга объединились в благородном деле искоренения иудаизма и получили благословение главы Святейшего Синода Победоносцева. Этот главнокомандующий назначил Истомина, свирепого антисемита, который был его помощником в Святейшем Синоде, управляющим делами нового генерал-губернатора и, таким образом, сумел установить свое влияние в Москве благодаря своей деятельности. представителя, который был практически хозяином второй столицы.

Тайный совет еврейоненавистников решил произвести эвакуацию евреев из Москвы до торжественного въезда в город великого князя Сергия либо с целью расчистить дорогу новому сатрапу, либо во избежание неприятностей с его именем связан первый жестокий акт изгнания. До прибытия Сергия управление Москвой было поручено Костанде, начальнику Московского военного округа, ловкому греку, который должен был начать военные действия против еврейского населения. Первый удар был приурочен к празднику освобождения Израиля от египетского рабства, как будто вечным людям нужно было напомнить о новом рабстве и о новых фараонах.

2. УЖАСЫ ИЗГНАНИЯ

Это было 29 марта 1891 года, в первый день еврейской пасхи, когда в наполненных молящимися синагогах Москвы из уст в уста передавался тревожный шепот, сообщавший об издании высочайшего указа об изгнании евреев из город. Вскоре после этого охваченные ужасом евреи прочитали в газетах следующий высочайший указ от 28 марта: еврейским механикам, винокурам, пивоварам и вообще мастерам и ремесленникам запрещается выезжать из еврейской черты оседлости, а также приезжать из других мест Империи в Город и Правительство Москвы.

Этот запрет поселяться в Москве ново был только половиной указа. Вторая, более ужасная половина, была опубликована на следующий день:

Рекомендовать министру внутренних дел, по согласованию с Московским генерал-губернатором, принять меры к тому, чтобы названные евреи постепенно уходили из города и Московской губернии в места, установленные для постоянного проживания евреев.

На первый взгляд казалось трудным понять, что за этой безобидной поверхностью указа с его двусмысленной формулировкой скрывался жестокий указ, предписывавший выселить с корнем тысячи людей. Но те, кто должен был исполнять этот писаный закон, получали определенные неписаные инструкции, которые выполнялись по всем правилам стратегической игры.

Первыми жертвами стали евреи, проживавшие в Москве нелегально или полулегально, вторые — в Подмосковье. Они подверглись внезапному ночному нападению, «набегу», которым руководил свирепый казачий генерал Юрковский, обер-полицмейстер. В ночь после обнародования указа большие отряды милиционеров и пожарных появились в районе города Зарядье, где ютилась основная масса «нелегальных» еврейских жителей, в особенности в огромном так называемом Глебове. Двор, бывшее гетто Москвы. Полиция врывалась в еврейские дома, поднимала испуганных жителей с постелей и отвозила полуголых мужчин, женщин и детей в полицейские участки, где их держали в грязных камерах сутки, а иногда и дольше. Некоторых заключенных отпустила полиция, предварительно вырвав у них письменное обязательство немедленно покинуть город. Других выселили под конвоем милиции и выслали из города, как уголовников, через пересыльную тюрьму. Многие семьи, заранее предупрежденные о надвигающемся рейде, решили провести ночь вне дома, чтобы избежать ареста и жестокого обращения со стороны полиции. Они спрятались на окраинах города и на кладбищах; они шли или катались по всему городу всю ночь. Многие уважаемые евреи были вынуждены укрывать своих жену и детей, одеревеневших от холода, в домах с дурной репутацией, которые были открыты всю ночь. Но и эти беглецы в конце концов попали в руки полицейской инквизиции.

Такими методами очищали Москву от бесправных еврейских жителей за целый месяц до въезда в город великого князя Сергия. Вскоре после этого, в мае месяце, за великим князем последовал и сам царь, остановившийся во второй российской столице по пути в Крым. Отставной солдат-еврей имел достаточно мужества, чтобы обратиться с петицией к царю, в трогательных выражениях умоляя его позволить бывшим солдатам-евреям остаться в Москве. Просьба солдата-еврея нашла быстрый отклик: его отправили в тюрьму, а затем выселили.

За установлением нового режима в Москве последовало, в соответствии с положениями недавнего указа, «постепенное» изгнание огромного числа мастеров и ремесленников, имевших в течение многих лет право проживания в этом городе и были теперь внезапно лишены этого права по деспотической прихоти. Местные власти включали в число жертв высылки даже так называемых «циркулярных евреев», т. е. тех, кому было позволено остаться в Москве на основании министерского циркуляра 1880 г. эта дата. Этому огромному сонму честных и трудолюбивых людей — ремесленников, торговцев, приказчиков, учителей — было велено выехать из Москвы тремя партиями: прожившим не более трех лет, холостым и бездетным — в трехкратный срок. до шести месяцев; тем, кто прожил там не более шести лет и имел детей или подмастерьев в количестве четырех, разрешалось отсрочить свой отъезд на шесть-девять месяцев; наконец, старые еврейские поселенцы, имевшие большие семьи и нанимавшие большое количество рабочих, получили отсрочку от девяти до двенадцати месяцев.

Может показаться, что максимальная и минимальная даты в пределах каждого срока были установлены специально для того, чтобы обеспечить огромный доход полиции, которая за существенное вознаграждение могла бы отсрочить высылку жертв на три месяца и тем самым дать им возможность сворачивать свои дела. По истечении последних сроков несчастным евреям не разрешалось оставаться в городе ни на один день; те, кто остался, были безжалостно выселены.

Очевидец, суммируя имеющиеся в его распоряжении сведения, подробности которых еще более душераздирающи, чем общие факты, дает следующую характеристику московских событий: Люди, прожившие в Москве по двадцать, тридцать или даже сорокалетние были вынуждены в короткий срок продать свое имущество и покинуть город. Тех, кто был слишком беден, чтобы подчиняться приказам полиции, или кому не удавалось продать свое имущество за бесценок, — бывали случаи, когда бедняки сдавали всю свою мебель за один-два рубля, — бросали в в тюрьму или в пересыльную тюрьму вместе с уголовниками и всякой шушерой, ожидавшей своей очереди на отправку под конвоем. Люди, которые всю жизнь в поте лица зарабатывали себе на хлеб, оказались под пятой тюремных надзирателей, которые сразу поставили их в равное положение с преступниками, приговоренными к каторжным работам. В этих условиях их иногда держали несколько недель, а затем партиями отправляли в свои «дома», которые многие из них больше никогда не видели. На пороге острогов на людей, принадлежащих к «непривилегированным» сословиям, — ремесленники почти поголовно принадлежали к «бюргерскому сословию», — надевали деревянные наручники...

Трудно точно сказать, сколько людей были вынуждены терпеть эти пытки, примененные к ним без надлежащего судебного разбирательства.

Некоторые умерли в тюрьме в ожидании транспортировки. Те, кому удавалось наскрести несколько копеек, уезжали в черту оседлости за свой счет. Суммы, быстро собранные их единоверцами, хотя и немалые, не могли сделать ничего, кроме как спасти часть несчастных от тюрьмы, конвоя и наручников. Но что же делать, когда тысячи человеческих гнезд, в которых жили столько лет, вдруг разрушаются, когда катастрофа приходит с такой силой, что даже открытое скорби еврейское сердце не может охватить всей беды.?...

Несмотря на зимние холода, люди прятались на кладбищах, чтобы избежать тюрьмы и перевозки. Женщин запирали в вагонах.

Было много случаев высылки больных, которых привозили на вокзал в вагонах и вносили в вагоны на носилках... В тех редких случаях, когда полицейский врач объявлял перевозку опасной, власти настаивали на хронический характер болезни, и больных доставляли в станцию в корчащихся болях, так как нельзя было ожидать, что полиция будет ждать, пока инвалиды излечатся от хронических недугов. Очевидцы никогда не забудут одну люто-холодную ночь в январе 1892 года. Толпы евреев, одетых по-нищенски, среди которых были женщины, дети и старики, а вокруг валялись остатки их домашнего скарба, заполнили станцию Брестской железной дороги.

Под угрозой полицейского конвоя и пересыльного изолятора, не добившись отсрочки, они решили уехать, несмотря на тридцатиградусный мороз. Судьба, казалось бы, хотела подшутить над ними. По представлению обер-полицмейстера московский генерал-губернатор приказал приостановить высылки до тех пор, пока не минуют большие холода, но... приказ не был опубликован до тех пор, пока высылка не была произведена. Таким образом, около 20 000 евреев, проживших в Москве пятнадцать, двадцать пять и даже сорок лет, были насильно переселены в черту оседлости евреев.

3. ВЛИЯНИЕ ПРОТЕСТА

Все эти ужасы, напоминающие изгнание из Испании в 1492 г., были обойдены полным молчанием русской общественной печатью. Подхалимские и реакционные газеты не хотели, а либеральные газеты не могли сообщать о подвигах русского правительства в его войне против евреев. Русская цензура приказала либеральной печати вообще не касаться еврейского вопроса. Единственный русско-еврейский орган печати, который, вопреки угрозам цензуры, осмелился бороться с официальной русской юдофобией, «Восход», был закрыт еще в марте, до издания московского указа о высылке, «за чрезвычайно вредный курс». преследуемый ею». Та же участь постигла и петербургские «Новости», напечатавшие пару сочувственных статей о евреях.

Таким образом, правительству удалось заткнуть рот независимой прессе накануне внезапного нападения на московское еврейство, чтобы все могло быть проведено бесшумно, под покровом государственной тайны.

К счастью, зарубежной прессе удалось раскрыть тайну. Правительство Соединенных Штатов, столкнувшись с огромным потоком иммиграции из России, направило в июне 1891 года в эту страну двух уполномоченных, Вебера и Кемпстера. Они посетили Москву в разгар лихорадки изгнания и, путешествуя по основным центрам черты оседлости, собрали тщательно отобранные документальные свидетельства того, что творилось с евреями в царской империи.

Истребляя евреев, русское правительство в то же время заботилось о том, чтобы их крики о бедствии не проникли за пределы России. Примерно в то же время Россия вела переговоры об иностранном займе, в которых парижские Ротшильды должны были сыграть ведущую роль, и сочла довольно неудобным выступать в глазах Европы призраком средневековой Испании. Именно это соображение вызвало смягченную и двусмысленную формулировку московского указа о высылке и заставило правительство систематически замалчивать все упоминания о том, что произошло впоследствии.

Несмотря на эти усилия, крики бедствия вскоре раздались по всей Европе. Русская цензура не имела власти над общественным мнением за пределами России. Первые московские беженцы, дошедшие до Берлина, Парижа и Лондона, сообщили о том, что происходит в Москве. Уже в апреле 1891 года европейская финансовая пресса стала комментировать тот факт, что «еврейское население России совершенно незаменимо в русской торговой жизни, образуя существенный элемент, содействующий процветанию страны», и что, следовательно, «Изгнание евреев по необходимости должно сильно встревожить владельцев русских ценных бумаг, заинтересованных в экономическом прогрессе России».

Вскоре после этого стало известно, что Альфонс де Ротшильд, глава крупной финансовой фирмы в Париже, отказался принять участие в размещении российского займа в полмиллиарда долларов. Этот первый протест финансового короля против антисемитской политики русского правительства произвел сенсацию и был усилен тем, что прозвучал во Франции в то время, когда дипломаты обеих стран готовились к празднованию Франко-Союз с Россией, заключенный через несколько месяцев.

Изгнание из Москвы нашло сочувственный отклик по ту сторону Атлантики. Президент Харрисон воспользовался случаем в послании Конгрессу, чтобы упомянуть о страданиях евреев и о возможных последствиях изгнания русских для Америки: Правительство царя серьезно обеспокоено суровыми мерами, применяемыми в настоящее время против евреев в России. Из-за возрождения антисемитских законов, долгое время бездействовавших, большое количество этих несчастных людей быливынуждены покинуть свои дома и покинуть Империю по причине невозможности найти средства к существованию в черте оседлости, в которой их пытаются ограничить. Иммиграция этих людей в Соединенные Штаты — многие другие страны закрыты для них — в значительной степени увеличивается и, вероятно, примет масштабы, которые могут затруднить поиск дома и работы для них здесь и серьезно повлиять на рынок труда. По оценкам, более 1 000 000 человек будут изгнаны из России в течение нескольких лет. Еврей никогда не бывает нищим; он всегда соблюдал закон — жизнь тяжелым трудом — часто под строгими и угнетающими ограничениями. Верно также и то, что ни одна раса, секта или класс не заботилась о себе более полно, чем еврейская раса. Но внезапный перевод такого множества в условиях, которые имеют тенденцию лишать их небольших накоплений и подавлять их энергию и мужество, не является благом ни для них, ни для нас.

Изгнание, будь то прямым указом или не менее определенными косвенными методами, такого большого числа мужчин и женщин не является местным вопросом. Указ о выезде из одной страны есть по существу вещей приказ о въезде в другую, какую-нибудь другую. Это соображение, а также предложение гуманности дают достаточно оснований для возражений, которые мы предъявили России; в то время как наша историческая дружба с этим правительством не может не давать гарантии того, что наши заявления являются заявлениями искреннего доброжелателя.

Чувства американского народа были менее сдержанно выражены в резолюции, принятой Палатой представителей 21 июля 1892 г.:

Решено, что американский народ через своих сенаторов и представителей, собравшихся в Конгрессе, настоящим выражает сочувствие русским евреям в их нынешнем положении и надежду на то, что правительство России, сила, с которой Соединенные Штаты всегда были в дружелюбия и доброй воли, смягчит, насколько это возможно, суровость законов и указов, изданных о них, а Президенту предлагается воспользоваться своими добрыми услугами, чтобы уведомить Правительство России о смягчении указанных законов и указов.

Высокопоставленные евреевцы Петербурга были полны ярости. «Время «излило свои обличительные речи на жидовских финансистов, ссылаясь на отказ Альфонса де Ротшильда участвовать в российском займе. Тем не менее правительство оказалось вынужденным ненадолго остановить волну угнетения.

Мы уже имели случай указать, что первоначально правительство планировало сократить еврейский элемент также и в городе Санкт-Петербурге.

Петербург, глава которого, жестокий Грессер, выразил свое отношение к евреям в ряде полицейских циркуляров. После первого налета московской полиции на евреев Грессер приказал своим жандармам обыскать на петербургских вокзалах всех еврейских беглецов из этого города, которые могли осмелиться бежать в Петербург.

Санкт-Петербург, и немедленно выслать их. В апреле ходили упорные слухи о том, что правительство решило постепенно удалить всех евреев из Санкт-Петербурга и таким образом сделать обе русские столицы юденрейном. Финансовый удар из Парижа несколько охладил пыл евреистов на берегах Невы. Массовое изгнание из Петербурга было отложено, и русские антисемиты вынуждены были удовлетворять свои каннибальские аппетиты поеданием московского еврейства, уничтожение которого проводилось планомерно под прикрытием бюрократической секретности.

4. ПОГРОМНЫЕ ИНТЕРМЕДИИ

Под влиянием официально совершённых «законных» погромов мало внимания уделялось уличному погрому, произошедшему 29 сентября 1891 года в городе Стародубе, в Черниговской губернии, напоминавшему ужасы восьмидесятых годов. Стародубский погром, хотя и вызванный экономическими факторами, принял религиозную окраску. Русские купцы этого города уже давно скрежетали зубами на своих еврейских конкурентов. Во главе с русским фанатиком по имени Гладков они протолкнули через местную городскую управу постановление, запрещающее всякую работу по воскресеньям и христианским праздникам. Постановление было направлено против евреев, которые отказывались вести торговлю в субботу и еврейские праздники, и которые были бы разорены, если бы они также воздерживались от торговли по воскресеньям и многочисленным греко-православным праздникам, таким образом оставаясь без дела вдвое больше дней. как христиане. Евреи обратились к черниговскому губернатору с просьбой отменить или хотя бы смягчить новое постановление. Решение губернатора пришлось на пользу евреям, которым было разрешено держать свои магазины открытыми в христианские праздники с полудня до шести часов вечера. Ответ местных травли евреев принял форму погрома.

В воскресенье, накануне Йом-Кипура, когда евреи на несколько часов открыли свои магазины, наемная толпа хулиганов из местной уличной толпы напала на еврейские магазины и стала крушить и грабить все, что попадалось под руку. на. Магазины были быстро закрыты, мятежники вторглись в жилища евреев, уничтожая находящееся там имущество и засыпая улицы обломками сломанной мебели и кожами от разорванных постельных принадлежностей. Грабителям помогали крестьяне, прибывшие из окрестных деревень. Вечером пьяная толпа, собравшаяся на рыночной площади, подожгла ряд еврейских магазинов и домов, нанеся их владельцам многомиллионный ущерб.

Все это происходило в канун священного Йом Кипура. Евреи, которые не осмеливались молиться в своих синагогах или даже оставаться в своих домах, прятались с женами и детьми на чердаках и в садах или в чужих домах. Многие евреи провели ночь в поле за городом, где, дрожа от холода, могли наблюдать за сиянием ужасного пламени, уничтожившего все их имущество. Малочисленная полиция оказалась «бессильной» против огромных полчищ грабителей и поджигателей. На второй день погром закончился, работа по уничтожению была завершена должным образом. Последующая судебная проверка ясно выявила тот факт, что погром был организован Гладковым и его сообщниками, о чем не могли не знать местные власти. Гладков бежал из города, но потом вернулся, заплатив лишь незначительное наказание за свое чудовищное преступление.

Следует, однако, добавить, что правительство было крайне недовольно новым появлением ужасного призрака 1881 года, так как оно имело тенденцию лишь к еще более яркому выражению политики легальных погромов, которой была встревожена Западная Европа. В самом деле, уже в октябре официоз Гражданин имел случай напечатать следующую новость: Вчера финансовый рынок был отмечен депрессией; наши ценные бумаги упали из-за новых слухов о предполагаемых мерах против евреев.

Комментируя это, газета заявила, что эти слухи совершенно неосновательны по той причине, что «в настоящее время все наши правительственные ведомства отягощены проблемами первостепенной государственной важности, которые не терпят отлагательств и едва ли могут находить время заниматься такими делами, как еврейский вопрос, который требует зрелого рассмотрения и медленного продвижения в действиях».

Сдержанный тон придворного журналиста графа Мещерского лишь отчасти соответствовал действительности. Он был прав, утверждая, что ужасное бедствие, охватившее всю страну, заставило заклятых врагов иудаизма приостановить выполнение всей своей программы. Но он забыл прибавить, что один пункт этой программы, осуществление которого уже началось, — высылка из Москвы — проводится в жизнь с беспощадной жестокостью. Огромная волна эмиграции, возникшая в результате этого изгнания, выбросила на берега Европы и Америки жертв гонений, которые перекликались с воплем бедствия из царской страны.

Вскоре после этого сбитый с толку мир обрушился на новый, не имеющий аналогов в истории сюрприз: российское правительство вело переговоры с еврейским филантропом бароном Хиршем о постепенном переселении трех миллионов своих еврейских подданных из России в Аргентину.

ГЛАВА XXX ЭМИГРАЦИЯ БАРОНА ХИРША И НЕОБЛЕГЧЕННЫЕ СТРАДАНИЯ

1. ПЕРЕГОВОРЫ С ПРАВИТЕЛЬСТВОМ РОССИИ

К концу 80-х годов план поощрения еврейской эмиграции из России, от которого отказались с отставкой графа Игнатьева, вновь был благосклонно встречен руководящими правительственными кругами. Чувства царя были выражены в заметке на полях, которую он приложил к отчету губернатора Подолии за 1888 год. быть весьма желанным» было дополнено царским почерком словами «и даже весьма полезным». На предложение одесского губернатора лишить еврейских эмигрантов права вернуться в Россию царь ответил решительным «да». Официальный русский хронист доходит даже до того, что признает, что «это было частью плана стимулировать эмиграцию евреев (а также немецких колонистов) путем более строгого соблюдения воинской обязанности» — замысел что, с политической точки зрения, вполне может быть объявлено преступным и которое, очевидно, было причиной суровых военных штрафов, наложенных на евреев. Тот же чистосердечный летописец добавляет: «Нетрудно понять, с каким сочувствием правительство восприняло предложение Еврейской колонизационной ассоциации в Лондоне, основанной бароном де Хиршем в 1891 году, удалить в течение двадцати пяти лет, 3 250 000 евреев из России.

Имя Мориса де Хирша было известно российскому правительству.

За несколько лет до этого ей приходилось вести с ним переговоры, результатами которых ей нечем было хвастаться. Этот великий немецко-еврейский меценат, решивший потратить сотни миллионов на экономическое и сельскохозяйственное развитие своих единоверцев в Восточной Европе, пожертвовал в 1888 году пятьдесят миллионов франков на учреждение в России школ искусств и ремесел, как а также мастерские и сельскохозяйственные фермы для евреев. Для него было естественно предположить, что русское правительство будет только радо принять этот огромный вклад, который должен был стимулировать производительный труд в стране и повышать благосостояние ее обездоленных масс. Но он забыл, что выгоды, ожидаемые от фонда, достанутся еврейскому пролетариату, который, согласно катехизису ненависти к евреям, должен был быть «удален от монархии». Условие, сделанное русским правительством представителям барона Хирша, было совершенно неприемлемо: оно настаивало на том, чтобы деньги были переданы не еврейским государственным учреждениям, а русскому правительству, которое растратит их по своему усмотрению. Кому-то пришла в голову постыдная идея, принятая представителями барона Гирша, умилостивить Победоносцева подарком в миллион франков на нужды его любимого учреждения, греко-православных приходских школ.

«Подарок» был принят, но предложение Хирша было отклонено. Так получилось, что русские евреи были лишены сети образцовых школ и учебных заведений, а миллион еврейских денег пошел на пополнение числа церковных русских школ, внушавших русским массам грубую невежественность и антисемитские предрассудки. Миллионы Гирша, первоначально предназначенные для России, частично пошли на создание еврейских школ в Галиции, работа, которая встречала всемерное поощрение со стороны австрийского правительства.

Щедрый еврейский меценат понял теперь, что помощь, которую он стремился оказать своим русским единоверцам, могла выражаться не в улучшении их положения в их собственной стране, а скорее в обустройстве их за ее пределами — путем организации эмиграционного движения.

Внимание Гирша было обращено на то, что, начиная с 1889 г., несколько групп русских евреев обосновались в Аргентине и после неимоверных лишений сумели основать там несколько земледельческих колоний. Барон отправил в Аргентину экспедицию под руководством профессора Левенталя, специалиста по гигиене, с целью исследовать страну и найти места, пригодные для колонизации. Экспедиция вернулась в марте 1891 года, и Хирш решил начать с покупки земли в Аргентине в соответствии с рекомендациями экспедиции.

Это произошло в тот самый момент, когда разразилась московская катастрофа, повлекшая за собой паническое бегство из России в Северную и Южную Америку, а отчасти и в Палестину. Барон Хирш решил, что его первой обязанностью является регулирование эмиграционного движения из России, и он сделал еще одну попытку вступить в переговоры с русским правительством.

С этой целью он послал в Петербург своего представителя, англичанина Арнольда Уайта, члена парламента, принадлежавшего к парламентской антииностранной группе, который выступал против иностранной иммиграции в Англию, на основании ее вредного воздействия на интересы местных рабочих. Одновременно Уайту было поручено проехать через черту оседлости и выяснить, можно ли получить там элемент, пригодный для земледельческой колонизации Аргентины.

Уайт прибыл в Петербург в мае и был принят Победоносцевым и несколькими министрами. Мученичество московских евреев было тогда в разгаре. Крики возмущения разносились по воздуху Европы и Америки, протестовавших против варварства русского правительства, причем последнее было взбешено как этими протестными протестами, так и недавним отказом Ротшильда от участия в российском займе. Высокие сановники Санкт-Петербурга, обеспокоенные в своей работе по травле евреев протестами цивилизованного мира, дали полный выход своей ненависти в разговорах с заместителем барона Гирша. Уайт сообщил впоследствии, что чиновники Петербурга представили ему русского еврея как «смесь вора и ростовщика».

Победоносцев высказал следующее злобное замечание: «Еврей есть паразит. Удалите его из живого организма, в котором и на котором он существует, и посадите этого паразита на скалу — и он умрет». Оправдывая, таким образом, перед уважаемым иностранцем свою систему уничтожения пяти миллионов еврейских «тунеядцев», русские министры тем не менее были рады протянуть руку помощи в удалении их из России, при условии, что в течение двенадцати лет большая часть Евреев следует вывезти из страны — в конфиденциальных беседах с Уайтом называлось три миллиона эмигрантов. Уайт был снабжен рекомендательными письмами Победоносцева и министра внутренних дел к высшим чиновникам в провинциях, куда отправился лондонский делегат для ознакомления с живым экспортным материалом. Он посетил Москву, Киев, Бердичев, Одессу, Херсон и еврейские земледельческие колонии на юге России.

Внимательно изучив положение евреев, Уайт пришел к выводу, что тот извращенный тип еврея, который был нарисован ему в Св.

Петербург «развился из внутреннего сознания некоторых ортодоксальных государственных деятелей и фактически не существует». Куда бы он ни пошел, он видел людей трезвых, трудолюбивых, предприимчивых дельцов, искусных ремесленников, чья физическая слабость была лишь следствием недостаточного питания. Посещение южнорусских колоний убедило его в пригодности евреев для колонизации.

Короче говоря, — пишет он в своем отчете, — если мужество, нравственное мужество, надежда, терпение, умеренность — прекрасные качества, то евреи — прекрасный народ. Такому народу под мудрым руководством суждено добиться успеха в любом хорошо организованном плане колонизации, будь то Аргентина, Сибирь или Южная Африка.

По возвращении в Лондон Уайт представил барону Гиршу рапорт, в котором констатировал вышеизложенные факты, а также указывал, что помощь, которую он должен оказать эмиграционной работе со стороны русского правительства, должна принять форму разрешения организовать в эмигрантских комитетов России, об освобождении эмигрантов от паспортной пошлины и о допущении их бесплатного проезда до российской границы.

2. ЕВРЕЙСКАЯ КОЛОНИЗАЦИОННАЯ АССОЦИАЦИЯ И КРАХ АРГЕНТИНСКОЙ ПРОГРАММЫ

Отчет Уайта обсуждался бароном Хиршем совместно с ведущими евреями Западной Европы. В результате было принято решение о создании общества, которое должно было взяться за широкомасштабную колонизацию Аргентины и других американских территорий русскими евреями. Общество было основано в Лондоне осенью 1891 года под названием Еврейская колонизационная ассоциация (JCA) в форме акционерного общества с капиталом в пятьдесят миллионов франков, почти полностью подписанным бароном Хиршем. Уайта отправили в св.

в Петербург во второй раз для получения разрешения на организацию в России эмигрантских комитетов и обеспечения необходимых привилегий для эмигрантов. Английский делегат, хорошо знакомый с настроением руководящих правительственных кругов России, изложил им далеко идущие планы барона Гирша. Еврейская колонизационная ассоциация должна была переселить 25 000 евреев в Аргентину в течение 1892 года и в дальнейшем постепенно увеличивать количество эмигрантов, так что в течение двадцати пяти лет из России будет вывезено 3 250 000 евреев.

Эта блестящая перспектива исхода евреев обрадовала сердца новоегипетских сановников. Их воображение загорелось. Когда этот вопрос встал перед Комитетом министров, морской министр Чихачев предложил выплатить Еврейскому колонизационному обществу премию в несколько рублей за каждого эмигранта и таким образом дать ему возможность переселить не менее 130 000 человек в течение первого же периода. в год, так что предполагаемое число в 3 250 000 можно было бы равномерно распределить на двадцать пять лет. Предлагалось также переселить евреев на их собственные деньги, т. е. использовать для этой цели остатки еврейского налога на мясо, но предложение не было сочтено осуществимым. Официальный летописец свидетельствует, что «очаровательное предложение барона Гирша показалось русскому правительству едва ли возможным для осуществления». Тем не менее, движимое надеждой, что хотя бы часть предполагаемых миллионов евреев покинет Россию, правительство санкционировало создание Центрального комитета Еврейской колонизационной ассоциации в Санкт-Петербурге с отделениями в провинциях. Далее он обещал выдавать эмигрантам бесплатно разрешения на выезд из страны и освобождать их от воинской обязанности при условии, что они никогда не вернутся в Россию.

В. В мае 1893 года конституция Еврейской колонизационной ассоциации была ратифицирована царем. В это время эмиграционный прилив предыдущего года постепенно сходил на нет. Летом и осенью 1891 года бегство из России в Северную и Южную Америку достигло своего апогея.

Высылка из Москвы, а также тревожные слухи о грядущих гонениях, с одной стороны, и преувеличенные известия о планах барона Гирша, с другой, привели к переселению десятков тысяч людей. Огромные массы беженцев стекались в Берлин, Гамбург, Антверпен и Лондон, умоляя о переводе их в Соединенные Штаты или в аргентинские колонии. Повсюду организовывались комитеты помощи, но не было возможности направить эмигрантов к новому месту назначения, особенно в Аргентину, где большие территории, купленные Хиршем, еще не были готовы для приема колонистов.

Барон Хирш был вынужден разослать обращение ко всем еврейским общинам, призывая их остановить пока эту беспорядочную человеческую лавину.

Вскоре мечта барона Хирша о переселении миллионов людей с миллионами денег оказалась полным провалом. Когда, после долгих приготовлений, отобранные еврейские колонисты были, наконец, отправлены в Аргентину, оказалось, что первоначальная цифра в 25 000 эмигрантов, подсчитанная за первый год, сократилась примерно до 2500. Всего за первые три года, с 1892 по 1894 гг. аргентинская эмиграция поглотила около шести тысяч человек. Половина из них осталась в столице республики Буэнос-Айресе, а другая половина сумела осесть в колониях, пережив все тяготы, связанные с земледельческой колонизацией на новой земле и в новых климатических условиях. Через несколько лет стало общеизвестно, что гора родила мышь. Вместо миллиона евреев, как первоначально планировалось, Еврейской колонизационной ассоциации удалось переселить в течение первого десятилетия только 10 000 евреев, которые были распределены по шести аргентинским колониям.

Основной поток еврейской эмиграции, как и прежде, протекал в направлении Северной Америки, Соединенных Штатов и Канады. В течение 1891 года, при его многочисленных паниках, одни только Соединенные Штаты приняли более 100 000 эмигрантов, из которых более 42 000 успели прибыть в том же году, а 76 000 были задержаны в различных европейских центрах и успели приехать в течение года. после. Следующие два года снова показывают прежний годовой коэффициент эмиграции, колеблющийся между 30 000 и 35 000 человек.

Тот же роковой 1891 год породил колониальную лихорадку даже в тихой Палестине. Уже в начале 1890 г. русское правительство легализовало палестинское колонизационное движение в России, санкционировав конституцию «Общества оказания помощи еврейским колонистам и ремесленникам в Сирии и Палестине», штаб-квартира которого находилась в Одессе. Эта санкция позволила разбросанным по всей стране обществам «Хобебе Цион» сгруппироваться вокруг легализованного центра и открыто собирать деньги для своих целей.

Палестинская пропаганда обрела новую жизнь. Эта пропаганда, усиленная в своем действии эмиграционной паникой «страшного года», привела к образованию в России ряда обществ с целью покупки земли в Палестине. В начале 1891 г. делегаты этих обществ внезапно явились в Палестине в массовом порядке и при содействии яффского представителя Одесского Палестинского общества начали лихорадочно скупать землю у арабов. Это привело к спекуляции недвижимостью, которая искусственно подняла цену на землю. Более того, турецкое правительство встревожилось и запретило массовую колонизацию евреев из России. Результатом стал финансовый крах.

Попытка массовой иммиграции в нищую Палестину с ее примитивными патриархальными условиями оказалась неудачной. В последующие годы колонизация Святой Земли русскими евреями снова шла медленными темпами. Постепенно возникали одна колония за другой. Большая часть старых и новых поселенцев находилась под опекой администрации барона Ротшильда, за исключением двух или трех колоний, которые содержались Палестинским обществом в Одессе. Было очевидно, что, ввиду медленного продвижения палестинской колонизации, ее политическое и экономическое значение для русско-еврейских миллионов было практически нулевым и что ее единственное преимущество перед американским днем эмиграции в его духовном значении, в том, что что на исторической почве иудаизма там вырос небольшой еврейский центр с более чистой национальной культурой, чем это было возможно в диаспоре. Эту идею отстаивал Ахад Хаам, представитель неопалестинского движения, который впервые появился в еврейской литературе в 1889 году и за короткое время пробился на передовую.

3. ПРОДОЛЖЕНИЕ УНИЖЕНИЙ И СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА III.

Между тем в царской стране события шли своим чередом.

Московская трагедия подходила к концу, но ее последние этапы отмечены сценами, напоминающими времена инквизиции. Изгнав из Москвы большую часть еврейского населения, генерал-губернатор великий князь Сергий решил смирить оставшееся еврейское население второй русской столицы настолько основательно, чтобы его существование в центре греческого православия могло остаться незамеченным. публичное уведомление. Глаза российских чиновников в Москве были оскорблены видом новой прекрасной синагоги, законченной в роковой год изгнания. Сначала было приказано снять с вершины здания большой купол, увенчанный щитом Давида, привлекавшим внимание всех прохожих. Позже полиция, не мудрствуя лукаво, закрыла синагогу, в которой уже начали проходить богослужения, до получения нового специального разрешения на ее открытие. Московский рабби Минор и староста синагоги обратились с челобитной к генерал-губернатору, в которой просили разрешения проводить богослужения в здании, строительство которого было должным образом санкционировано Правительством, указывая на то, что иудаизм одна из религий, допускаемых в России. В ответ на свое прошение они получили от св.

Петербург, от 23 сентября 1892 г.:

Его Императорское Величество, выслушав доклад министра внутренних дел о самовольном открытии Московской синагоги раввином Минором и надзирателем Шнайдером, милостиво изволил повелеть следующее:

Первое. Раввин Москвы Минор освобождается от занимаемой должности и переводится на постоянное жительство в черту оседлости.

Второй. Надзирателя Шнайдера удалить из Москвы на два года.

Третий. Уведомить Еврейское Синагогальное Общество, что, если к 1 января 1893 года здание синагоги не будет продано или преобразовано в богоугодное учреждение, оно будет продано с публичных торгов Московским губернским управлением.

Раввин и надзиратель отправились в ссылку, а труп убитой синагоги — ее строение — спасли от осквернения, поместив в нем одну из школ московской общины.

Борьба с местами еврейского богослужения была возобновлена полицией через несколько лет, во времена правления Николая II. Поскольку главная синагога была закрыта, евреи Москвы были вынуждены проводить службы в неудобных частных помещениях. Таких молитвенных домов в разных частях города было четырнадцать, но накануне еврейской Пасхи 1894 года генерал-губернатор приказал закрыть девять из этих домов, чтобы удовлетворить религиозные нужды общины десять тысяч душ должны были удовлетвориться в пяти молитвенных домах, расположенных в узких, антисанитарных помещениях. Правительство достигло своей цели.

Синагога обратилась в прах, и ее вид уже не раздражал глаз греко-православных ревнителей. Евреи Москвы были вынуждены изливать душу перед Богом на каких-то задворках, в душной атмосфере частных домов. Как и во времена испанской инквизиции, эти частные молитвенные дома в торжественные дни Рош-а-Шана и Йом-Кипур тайно посещались московскими «марранами», теми евреями, которые спаслись от массовых изгнаний. путем фиктивного обращения в христианство. Страстные покаянные молитвы этих невольных отступников возносились к небу, как и в минувшие века из подземных синагог Севильи, Толедо и Сарагосы.

Постепенно попытка взять еврейскую цитадель штурмом сменилась прежним регулярным осадным положением, целью которого было заморить евреев голодом. Муниципальная контрреформа 1892 г. нанесла тяжелый политический удар по русскому еврейству. По старому закону количество еврейских олдерменов в муниципальной администрации ограничивалось одной третью от общего числа олдерменов, не считая запрета, запрещавшего евреям занимать должности бургомистров. Несмотря на эти ограничения, евреи играли заметную роль в городском самоуправлении и могли похвастаться рядом видных муниципальных служащих. Эта деятельность евреев пришлась не по душе инквизиторской троице — Победоносцеву, Дурново и Плеве, и они решили полностью отстранить евреев от участия в муниципальных выборах.

Реакционное, антидемократическое «Городское постановление» 1892 г. публично провозгласило это новое лишение евреев избирательных прав. Новый закон лишил евреев права пассивно и активно избираться в городские думы, дав только право местной администрации назначать по своему усмотрению число еврейских олдерменов, не превышающее одной десятой от общего числа членов Думы. Более того, этим олдерменам-евреям «благодатью полиции» было запрещено работать в исполнительных органах Думы, административного совета и различных постоянных комитетов. В результате даже там, где евреи составляли от шестидесяти до семидесяти процентов всего городского населения, их единственными представителями в муниципальной администрации были люди, которые были добровольными орудиями муниципальной власти и, кроме того, количественно ограничивались пятью или десять процентов от общего числа олдерменов.

Таким образом, вступил в силу закон, предусматривающий обратное соотношение народного представительства: четыре пятых населения были ограничены одной десятой числа олдерменов, а одна пятая его часть получила девять десятых олдерменов в городское правительство. Закон как бы говорил евреям: «Правда, в данном городе вы можете составлять подавляющее большинство налогоплательщиков, но городским имуществом должны управлять не вы, а небольшое христианское меньшинство, которое будет поступать с вами как хочет». нравится».

Само собой разумеется, что христианское меньшинство, которое нередко было враждебно настроено по отношению к евреям, управляло городскими делами вопреки интересам большинства. Даже поборы на особые еврейские нужды, как налог на мясо и свечи, часто использовались городскими думами на содержание учреждений и школ, в которые евреев принимали в незначительном количестве или не принимали вовсе. Такое положение дел полностью соответствовало средневековым средневековым церковным канонам: еврей, проживающий в христианской стране, не имеет права распоряжаться никаким имуществом и должен оставаться в рабском подчинении своих христианских сограждан.

Ряд законов, принятых в этот период, носит такой характер, что допускает только одно объяснение: желание оскорбить и унизить еврея и заклеймить его средневековым каиновским клеймом преследования. Изданный в 1893 г. закон «Об именах» грозит уголовным преследованием тем евреям, которые в частной жизни называют себя именами, отличающимися по форме от тех, что записаны в официальных реестрах. Практика многих образованных евреев русифицировать свои имена, например Григорий вместо Гирша, Владимир вместо Вольфа и т. д., теперь могла привести виновных к тюремному заключению. Было даже запрещено исправлять искажения, которым обычно подвергались еврейские имена в реестрах, например, Йосель вместо Иосифа; Срул вместо Израиля; Ицек вместо Исаака и так далее. В нескольких городах полиция возбудила дело против таких евреев «за то, что они приняли христианские имена» в объявлениях в газетах, на визитных карточках или на дверных вывесках.

Новое Положение о паспортах 1894 г. предписывает вставлять во все еврейские паспорта физическое описание их владельцев, даже в случае их грамотности и, следовательно, возможности ставить свою подпись в паспорте, тогда как такое описание в паспортах отсутствует. грамотных христиан. В некоторых местах полиция намеренно пыталась сделать еврейские паспорта более заметными, отмечая на них номинал владельца красными чернилами. Даже в тех редких случаях, когда закон был призван принести облегчение, правительству удавалось подчеркнуть свои враждебные намерения. Закон 1893 г., легализовавший еврейский хедер и положивший конец гонениям, которым подвергалась эта традиционная еврейская школа со стороны полиции, в то же время сузил ее функции до исключительно религиозного учреждения и косвенно запретил преподавание в нем общесветской тематики.

Известны случаи, когда хранители этих хедеров, так называемые меламмеды, предавались суду за то, что обучали своих воспитанников знанию русского языка и арифметики.

Однако самым действенным кнутом в руках правительства по-прежнему оставалось изгнание из правительств внутренних дел. В 1893 году этот кнут хлестнул по спинам тысяч еврейских семей.

Дурново, министр внутренних дел, издал циркуляр, отменяющий старый указ 1880 г., который санкционировал проживание вне черты оседлости всех тех евреев, которые жили там ранее.

Этот указ был продиктован мотивом предотвратить полное экономическое разорение евреев, поселившихся в местах вне черты оседлости и создавших там промышленные предприятия. Но такой мотив, которым не осмелилось пренебречь даже антисемитское министерство Толстого, новых аманов не привлекал. Многим тысячам еврейских семей, десятилетиями живших за чертой оседлости, грозило изгнание.

Трудности, связанные с осуществлением этой массовой высылки, вынудили правительство пойти на уступки. В прибалтийских губерниях высылка старожилов была отменена, а в великорусских правительствах отложена на год-два.

Особо злобный мотив стоял за высшим указом 1893 г., исключавшим из черты оседлости крымское курортное местечко Ялта и предписывавшим изгнание оттуда сотен семей, не состоявших в местной городской общине. Официальной причины этой новой инвалидности не было указано, но все знали об этом. В окрестностях Ялты находилась императорская летняя резиденция Ливадия, где находился Александр III. любил проводить осень, и это обстоятельство вынуждало сократить число местных еврейских жителей до ничтожного количества. Чтобы предотвратить полное разорение жертв, многим давали отсрочки, но по истечении их сроков безжалостно депортировали. Последние партии ссыльных были выгнаны из Ялты в октябре месяце и начале ноября 1894 г., в дни всенародного траура по смерти Александра III. 20 октября царю суждено было умереть в окрестностях города, который в его пользу был очищен от еврейского населения. Пока останки умершего императора везли по железнодорожным путям в Санкт-Петербург, по параллельным путям катились поезда с еврейскими беженцами из Ялты, несущиеся к черте оседлости.

Таков был символический финал царствования Александра III. который длился четырнадцать лет. Начавшись погромами, закончилось изгнанием. Замученный народ стоял на пороге нового царствования с немым вопросом на устах: «Что дальше?»

Конец истории евреев в России и Польше. Том II, С. М. Дубнов

ГЛАВА XXXI ПРИСОЕДИНЕНИЕ НИКОЛАЯ II.

1. Продолжение политики угнетения

В течение XIX века каждая смена престола в России сопровождалась сменой политики. Каждое новое правление составляло, по крайней мере в начале своего существования, противоположность тому, которое ему предшествовало. Царствование Александра I. и Александра II. отмечен отход в сторону либерализма; те из Николая I. и Александра III. были возвратом к идеям реакции. В соответствии с этим историческим графиком Александр III. должен был сопровождаться государь либеральных тенденций. Но в данном случае оптимистические ожидания, с которыми встретили нового правителя как его русские, так и его еврейские подданные, были обречены на разочарование. Правление Николая II. оказался самым мрачным и самым реакционным из всех. Человек с ограниченным интеллектом, он пытался играть роль неограниченного самодержца, в слепой ярости борясь против дела свободы.

Эта реакционная тенденция обнаружилась в самом начале нового царствования. В течение первых месяцев после воцарения Николая II. на престол — с ноября 1894 г. по январь 1895 г. — либеральные земские собрания девяти правительств, представляя адреса лояльности новому царю, были достаточно смелы, чтобы выразить надежду, что он в конце концов пригласит представителей этим автономным учреждениям участвовать в законодательных актах правительства. Эта первая робкая просьба о конституционных правах встретила резкий и неуклюжий отпор. В своем ответе депутации дворянства, земств и муниципалитетов, явившейся в Зимний дворец 17 января 1895 года для передачи ему приветствия русского народа, царь сказал следующее:

В некоторых земских собраниях за последнее время раздаются голоса людей, увлеченных нелепыми заблуждениями относительно участия представителей земств в делах внутреннего управления. Пусть знают все, что принцип самодержавия я буду хранить так же твердо и бескомпромиссно, как его охранял мой незабвенный покойный родитель.

Этой завуалированной угрозы было достаточно, чтобы запугать малодушных конституционалистов. Все чувствовали, что самодержавный режим еще прочно укоренился и что старая конституция «принудительной безопасности» — эта хартия привилегий, дарованных полиции в ущерб народу, — еще не поколеблена. Надежда на превращение России из государства, основанного на грубой силе, в политический организм, основанный на законе и порядке, рухнула.

Евреи тоже быстро поняли, что война, которую вел против них Александр III. в течение четырнадцати долгих лет был далек от того, чтобы быть в конце. Правда, приветственные обращения еврейских общин России в 1895 г. к молодому царю по случаю его женитьбы вызвали официальное выражение благодарности, не омраченное никаким упреком в «нелепых заблуждениях». Но это было исключительно по той причине, что эти обращения не были испорчены какими-либо намеками на надежды на освобождение, питаемые евреями. На самом деле не было ничего, что могло бы оправдать такие надежды. У руля русских дел остались те же сановники, которые при Александре III выступали поборниками дикой антисемитской политики: Победоносцев, глава Святейшего Синода, Дурново, министр внутренних дел — к В конце 1895 г. он уступил место Горемыкину, который был ничуть не менее реакционным, и Витте, двуличному министру финансов, стремившемуся в то время подчиниться модным тогда реакционным влияниям. О мыслях, занимавших голову Победоносцева в начале нового царствования, можно судить по представленному им царю в 1895 году докладу о положении дел в греко-православной церкви. «Великий инквизитор» был глубоко обеспокоен предполагаемым фактом, что евреи оказывали опасное влияние на религиозную жизнь своих прислуги-христиан:

Несовершеннолетние, прожив несколько лет среди иудеев, оказываются совершенно забывшими о греко-православной вере. Но даже убеждения взрослых подрываются. Священники, выслушивающие исповеди прислуги, нанятой в еврейских домах, приходят в ужас, узнав о гнусных богохульствах, произносимых иудеями против христианства, Спасителя и Пресвятой Богородицы, которые, вероятно, получат распространение через прислугу. среди людей.

Эти обвинения, которые можно было бы целиком цитировать из зловещих писаний средневековых защитников церкви, предназначались для того, чтобы подготовить молодого государя к правильному пониманию еврейской проблемы. Они были выдвинуты обер-прокурором Святейшего Синода, тем самым церковным деятелем, который устроил жестокие гонения на русских диссидентов и вскоре после этого вынудил Духоборцев, евангельскую секту, покинуть родину и искать убежища в Канаде. Не сумев реализовать свое великое стремление — очистить Россию от еврейского населения с помощью миллионов барона Гирша — Победоносцев возобновил свои профессиональные обязанности, которые были прокурором еврейства от имени Священного Синода. святая святых воинствующей греко-православной церкви.

Не довольствуясь размахиванием ржавым церковным мечом, Победоносцев прибегнул к светскому оружию в борьбе с ненавистным племенем. Когда в 1898 г. Совет Еврейского колонизационного общества в Париже направил делегацию в Петербург с ходатайством перед правительством о разрешении поселить русских евреев в качестве земледельцев в самой России, Победоносцев ответил: «Nos cadres ne sont pas prêts pour вы recevoir» и изо всех сил старался объяснить делегатам, что евреи — очень умный народ, интеллектуально и культурно превосходящий русских, а потому и опасный для них: «Евреи вытесняют нас, и это нас не устраивает». Отвечая на вопрос о будущем российского еврейства при системе непрерывных преследований, Победоносцев однажды откровенно заявил: «Одна треть вымрет, одна треть покинет страну, а треть полностью растворится в окружающем населении».

При таком отношении к еврейской проблеме правящих сфер России ни о каком улучшении положения русского еврейства не могло быть и речи. Даже там, где такое улучшение могло бы сойтись с антисемитской политикой правительства, оно исключалось, как только считалось справедливым на благо евреев. Так, когда в 1895 г. виленский губернатор в своем «покорнейшем докладе» царю отстаивал желательность отмены черты оседлости с целью «ослабления пагубного влияния еврейства», поскольку последнее составляло большинство населения в городах Западной области, Николай II. сочинил следующую резолюцию: «Я далек от того, чтобы разделять это мнение губернатора». Лидеры русского еврейства прекрасно знали, что ветер, дующий с высот русского престола, был для них неблагоприятен, и их первоначальная надежда быстро сменилась чувством подавленности. Меморандум, составленный в то время видными евреями Петербурга с намерением представить его одному из высших чиновников при русском дворе, отражает это пессимистическое настроение:

Российские евреи лишены того мощного рычага интеллектуального и нравственного развития, который обозначен как надежда на лучшее будущее. Они вполне осознают тот факт, что высшая власть в стране, находящаяся под влиянием искаженных сведений о евреях, которые систематически представляются ей чиновниками, действующими из корыстных или других корыстных побуждений, крайне неблагосклонна к евреям. Они должны смириться с тем, что на самом деле нет никакой возможности обратить внимание царя и государя на истинное положение дел и что даже те сановники, которые сами поступают справедливо и терпимо по отношению к евреям, боятся подставить добро. слово для них из страха быть обвиненным в фаворитизме по отношению к ним.

2. Мученичество Московской Общины

Отношение высокопоставленных чиновников к евреям ярко проявилось в то время в Москве. Вспомним, что небольшой еврейской колонии, оставшейся во второй столице России после жестоких изгнаний 1891 года, было запрещено совершать богослужения в большой синагоге, закрытой по приказу Александра III. Ввиду предстоящих торжеств в честь коронации Николая II, которые должны были состояться в Москве весной 1896 г., представители еврейской общины второй российской столицы обратились с ходатайством к московскому генерал-губернатору, великий князь Сергий Александрович, заручиться для них царским позволением открыть их синагогу, по крайней мере, в дни коронации, «как особый акт благодати, дабы московские евреи имели возможность отпраздновать радостное событие». с должной торжественностью». Но великий князь, обезумев от ненависти к евреям, уведомил просителей через полицмейстера, что их петиция является «наглым нарушением имперской воли» и не может быть рассмотрена.

Мученичество московской общины, наследие минувшего царствования, черным пятном выделялось даже на мрачном фоне новой эпохи. Высочайшим указом, изданным в 1892 году, постановлялось, что здание опечатанной московской синагоги должно быть продано тому, кто больше заплатит, если оно не будет преобразовано в благотворительное учреждение. Сообщество, естественно, стремилось предотвратить осквернение своего святилища и сохранить здание для лучших дней. С этой целью он разместил в здании синагогиремесленное училище для еврейских детей, созданное в память об Александре II. Антисемитские власти Москвы учуяли в этом шаге коварный замысел. Генерал-губернатор вступил в сношения с министрами внутренних дел и народного просвещения, и в результате 27 мая 1896 г. правление Московской общины получило следующее распоряжение: прекратить прием воспитанников в ремесленное училище и полностью закрыть училище после окончания установленного курса обучения нынешним контингентом учащихся. Вслед за этим московские евреи предприняли еще одну попытку спасти свою синагогу, перенеся сюда свою школу и приют для бедных и осиротевших детей, так называемую Талмуд-Тору. Эта попытка тоже была сорвана москвичом Хамансом. 28 октября 1897 г. генерал-губернатор объявил, что после консультации с министром внутренних дел принято решение закрыть приют, в котором находилось около ста детей из бедных семей, на том фантастическом основании, что эти дети могут так же хорошо получают образование в российских учебных заведениях. Глубинный мотив нового порядка был безошибочно раскрыт в его последней части: если в течение двух месяцев здание синагоги не будет перестроено и не переделано таким образом, чтобы оно могло быть приспособлено для больницы или подобного благотворительного учреждения, оно будет продано. на публичных торгах.

Еще раз еврейская община попыталась спасти свое святилище, которое ее враги решили разрушить. Здание синагоги было перестроено под больницу и приют. Но комиссия, назначенная генерал-губернатором для изучения перестроек, нашла, что они недостаточно обширны, и поэтому предложила полностью переделать внутреннюю часть синагоги, чтобы исключить возможность ее использования в богослужебных целях. Борьба вокруг переделок затянулась еще на восемь лет — до революции 1905 года и убийства свирепого генерал-губернатора. Именно тогда иудеям наконец удалось освободить свое святилище от вынесенного ему смертного приговора.

Мотив, который двигал московскими юдофобами, был совершенно очевиден: это было их горячее желание уничтожить последние остатки местной еврейской общины, подвергнув евреев религиозным и административным преследованиям и тем самым вынудив их бежать из центра греческого православия. Рост еврейского поселения в Москве был безжалостно остановлен. Евреев-ремесленников выслали еще в 1891 году, но евреям-купцам, купившим право на жительство во второй российской столице за тысячу рублей в год — налог, взимаемый с членов первой гильдии, — разрешили остаться. Кроме того, как крупнейший промышленный центр России, Москва, естественно, привлекала немало купцов-евреев, которые приезжали сюда временно по делам. С этими «новоприбывшими» обращались суровее, чем с инопланетными врагами в военное время. Полицейские сыщики рыскали по улицам и на вокзалах, хватая прохожих, имевших «семитское» выражение лица, и тащат их в полицейские участки «для проверки их права на жительство в Москве. " Несчастные евреи, чьи документы не соответствовали всем формальностям закона, были высланы сразу. В «Московских полицейских ведомостях» регулярно появлялась реклама о вознаграждении за поимку «бесправных» евреев. В октябре 1897 г. Московский полицмейстер объявил премию в равном размере за поимку одного еврея или двух грабителей.^[91]

Наконец, русское правительство предприняло весьма действенный шаг к предотвращению увеличения еврейского населения Москвы. 22 января 1899 г. немедленно издан Высочайший указ, запрещающий купцам-евреям первой гильдии селиться в Москве, если они не получат особого разрешения от министра финансов и московского генерал-губернатора, с заранее оговоренным, что такое разрешение не должно быть предоставлено. Этим же указом был введен ряд оскорбительных дискриминаций в отношении уже обосновавшихся в Москве еврейских купцов путем лишения их права голоса в торговых товариществах и других подобных средств. В дальнейшем было откровенно признано, что все эти меры были продиктованы желанием «избавить, насколько возможно, правительство Москвы от уже осевших там на законных основаниях евреев».

3. Ограничения права на проживание

В то время как режим великого князя Сергия в Москве представлял собой острую стадию юдофобии, проявлявшуюся в жестокостях исключительного характера, центральное правительство в Петербурге проявляло ту же болезнь в более «нормальной» форме. Здесь угнетение евреев проводилось систематически и незаметно и осуществлялось как одна из важнейших функций государственного управления. Священный институт черты оседлости и другие оплоты политического антисемитизма ревностно охранялись верными сторожевыми псами русской реакции — различными министрами внутренних дел, сменявшими друг друга между 1895 и 1904 годами: Дурново (до осени 1895 г.), Горемыкин (1896-1899), Сипягин (1899-1902), Плеве (1902-1904). Правда, при режиме двух последних министров антисемитская температура поднималась выше нормы, но это было только благодаря тому, что усиленная тогда революционная пропаганда вообще побудила силы реакции к большему проявлению энергии. Помимо этих исключительных условий, жесткая последовательность в применении ограничительных законов была достаточной, чтобы объяснить многие трагедии в жизни евреев, а деспотизм провинциальных властей еще более усугублял положение и превращал трагедии в катастрофы.

Что касается черты оседлости, то правительство продолжало свою старую политику заточения евреев в пределах городов и поселков, тщательно ограждая деревни от наплыва евреев. С момента обнародования «Временных правил» в 1882 г. петербургские власти стремились к постепенной ликвидации тех сельских еврейских «старожилов», которым по этим правилам было разрешено оставаться в деревнях. Они ждали того времени, когда глаза русского мужика не будут больше обижаться на вид еврея. Но это благочестивое желание не сбылось достаточно быстро. Несколько воевод выдвинули простое предложение выгнать из сел всех евреев, не исключая и тех, кто там давно поселился. Однако этот шаг был сочтен слишком радикальным. Министр финансов Витте хотел решить проблему иначе. Он пытался убедить царя, что введение государственной монополии на спиртное автоматически вынудит евреев покинуть деревню, поскольку торговля спиртными напитками составляла основное занятие деревенских евреев.

Догадка Витте до известной степени подтверждалась фактами. К концу 90-х годов еврейское сельское население России значительно сократилось. Тем не менее облегчения не предвиделось. Ибо похоть администрации росла пропорционально. Губернаторы и другие губернаторские власти прибегали ко всевозможным ухищрениям, чтобы выгнать евреев из деревень или с железнодорожных станций, находившихся за чертой города. Христиане-землевладельцы часто жаловались на эти депортации и ходатайствовали перед губернаторами о разрешении еврейским торговцам зерном, которые занимались скупкой и отгрузкой зерна из помещичьих амбаров, поселиться на железнодорожных станциях. Сенат был вынужден снова и снова рассматривать апелляции незаконно депортированных евреев и приступать к рассмотрению всевозможных щекотливых вопросов, связанных с манипулированием антиеврейскими законами нижестоящими судами, будь то для Например, старый еврейский деревенский житель, который возвращается в свой дом после непродолжительного отсутствия, должен рассматриваться как новый поселенец, не имеющий права жить в деревне, или же еврей, живущий в поместье, которое находится в две смежные деревни разрешено переселять из одной в другую. Как правило, власти решали эти вопросы против евреев, хотя самые отвратительные решения такого рода позднее отменялись сенатом.

В связи с запрещением проживания вне городов в еврейской жизни возникла новая проблема — «дачный вопрос». Власти часто запрещали еврейским семьям проводить лето на окраинах городов, если тот или иной курорт или дача оказывались за чертой города. Таким образом, тысячи еврейских семей были лишены возможности отдохнуть в божьей вольной природе в летние месяцы и подышать свежим воздухом полей и лесов только по той причине, что они были евреями — новой разновидностью территориально привязанных городов. крепостные.

Закон был столь же беспощаден в отношении евреев, страдающих от болезней. Водопои, расположенные за пределами городов, были запрещены для евреев-страдальцев, желавших лечиться там. Крымская купальня Ялта, по соседству с царской дачей Ливадия, была объектом особой бдительности, будучи закрытой для евреев по приказу умирающего Александра III. Чахоточные евреи, которым удалось получить «незаконный» доступ к этому курорту, были безжалостно изгнаны. Иллюстрацией этой безжалостной политики может служить следующий случай, о котором сообщалось в то время в русской печати:

Жена врача [еврея] приехала в Ялту, чтобы поправить свое подорванное здоровье. Пока она страдала от сильного кровохарканья, полицейский вторгся в спальню больной женщины, настаивая на том, чтобы она дала письменное обязательство покинуть это место в течение суток. Больной был ужасно напуган. На следующий день высылка была остановлена вследствие показаний ее врача, что малейшее движение чревато опасностью для инвалида. Но страх и неуверенность усилили кашель; молодой женщине стало хуже, и вскоре она умерла.

Так случилось, что впоследствии действия полиции были признаны совершенно необоснованными; ибо, как жена врача, эта жертва чиновничьего бессердечия даже по букве закона имела право на жительство в Ялте.

Похожий случай произошел с больным студентом-евреем, которого врачи отправили в Ялту лечить легкие. Его выслали в разгар зимы и выслали под конвоем вместе с партией заключенных в Севастополь, несмотря на то, что он был в лихорадочном состоянии. Корреспондент местной газеты в Севастополе сообщал, что «вдоль всей дороги от пристани до острога, пройденной партией, останавливались прохожие, пораженные необыкновенным зрелищем». Страдалец обратился в Сенат, но последний нашел, что распоряжения полиции «не содержали ничего противоречащего закону». Высший трибунал империи невозмутимо зафиксировал, что студент-еврей подлежит наказанию в виде ареста и марша в сопровождении полиции вместе с преступниками за попытку вылечить свои легкие в теплом южном климате.

Но никакое место в империи не могло соперничать по враждебности к евреям с городом Киевом — этим адом русского Израиля. Окруженный со всех сторон вереницей городов и поселков с плотным еврейским населением, юго-западный мегаполис охранялся сонмом полицейских сторожевых псов от вторжения «инопланетян». Помимо «привилегированных» евреев, составлявших часть постоянного населения, полиция была вынуждена допускать в город приезжих евреев, которые приезжали в Киев на несколько дней по своим делам. Тем не менее, преследуемая страхом, что эти посетители могут остаться там слишком долго, полиция устраивала облавы, или рейды, чтобы выследить их, как бродячих собак. Примерно раз в неделю в ночное время полиция совершала облавы в некоторых общежитиях, в которых обычно останавливались евреи, арестовывала пойманных, а затем высылала их за пределы города. Эта дополнительная тяжелая «ночная работа» потребовала увеличения штата полиции, и для покрытия этих возросших расходов ежегодно выделялась сумма в 15 000 рублей — из поступлений от еврейского налога на мясо. Этот доход, собранный с евреев для содержания благотворительных и образовательных учреждений еврейских общин, теперь использовался для оплаты агентам полиции, чтобы они могли выследить этих евреев и изгнать их безжалостным образом. Проще говоря, осужденный, приговоренный к повешению, был вынужден купить веревку. Методы русской инквизиции постепенно достигли высшей степени эффективности. Даже «Киевланин» («Киевлянин»), антисемитский официальный орган Киева, должен был признаться однажды, что «в течение месяца июля (года 1901) которые едва ли можно представить».

Что касается общей инвалидности, то вся территория Российской империи за чертой оседлости, хотя и открытая для иностранцев всех национальностей, оставалась наглухо закрытой для еврейских граждан России, и границы этой запретной зоны охранялись даже более строго, чем во время предыдущего царствования. В последовательном проведении в жизнь этого принципа правительство не уклонялось от самых отвратительных крайностей. Закон, принятый в 1896 году, запрещал солдатам-евреям проводить за пределами черты оседлости даже краткий отпуск, который им был предоставлен в течение срока их военной службы. Солдат-еврей, служивший в полку, стоявшем, скажем, в Петербурге, Москве или даже в далекой Сибири, должен был по этому закону преодолевать сотни и даже тысячи верст до черты оседлости. провести там свой месяц отпуска, будучи лишенным права оставаться в городе, в котором он исполнял свой воинский долг, и не имело значения, даже если отпуск был предоставлен ему с целью поправить здоровье.

Во многих местах империи причудливость местных властей в толковании закона о проживании была такова, что предполагала, что они не преследовали никакой другой цели, кроме как издеваться над евреями. Администрация Сибири, например, изобрела такое регулирование: еврейский купец или ремесленник, прописанный в одном из сибирских городов, имеет право жить только в том городе своей прописки, и ни в каком другом. Так как очень многие евреи проживали вне мест их случайной регистрации, результатом стало переселение сибирских евреев. Евреи, прописанные, например, в Томске, хотя и могли со дня своего рождения проживать в Иркутске, высылались в Томск партиями, встречая по пути партии ссыльных евреев из Томска, имевших несчастье быть записанными. записи Иркутска. Люди были перетасованы, как колода карт. Эта возмутительная практика сибирских властей, начавшаяся в конце предыдущего царствования, была поддержана Сенатом в постановлении, вынесенном в 1897 г.

4. Экономический крах российского еврейства

Результатом всех этих гонений стал полный экономический крах российского еврейства. Вообще говоря, хозяйственный уклад русских евреев в первые годы царствования Николая II испытал бурные потрясения. Диапазон еврейской экономической деятельности, хотя и ограниченный, сужался все больше и больше. В 1894 году министр финансов Витте ввел в действие закон, ставящий торговлю спиртными напитками под контроль правительства. Угождая предрассудкам правящих кругов России, Витте уже пытался убедить Александра III. что государственная монополия на спиртное полностью подорвет «еврейскую эксплуатацию», связанную прежде всего с продажей спиртного в городах и деревнях. Ввиду этого монополия была введена с особым усердием в западных правительствах, где несколько позже, в течение 1896-1898 гг., в царствование Николая II, все частные трактиры были заменены казенными винными магазинами, так называемые «императорские бары». В результате этой реформы десятки тысяч еврейских семей, получавших средства к существованию либо непосредственно за счет торговли спиртными напитками, либо косвенно за счет связанных с ней занятий, таких как содержание постоялых дворов и постоялых дворов, лишились средств к существованию. Само собою разумеется, что в нравственной стороне вопроса лучшие элементы русского еврейства приветствовали эту реформу, которая призывала справедливо стереть безобразное пятно на гербе еврейского народа — винный оборот, доставшийся в наследство евреев древней Польшей. Известные как самые трезвые люди на земле, евреи были поставлены в трагическое положение, когда тысячи из них в поисках куска хлеба были вынуждены служить средством распространения пагубного русского пьянства. Еще свежа была в их памяти память о тех днях, когда еврейский трактир был рассадником погромов, когда русские крестьяне и мещане напивались еврейским спиртом, чтобы подкрепиться в своем гнусном деле разрушения еврейских домов. Еврейский народ с радостью уступил бы свою монополию на торговлю спиртными напитками русским трактирщикам и российскому правительству, которое, казалось, искренне к нему тянулось, если бы ему было позволено использовать другие методы заработка. Но, перекрыв путь торговли спиртными напитками для двухсот тысяч евреев, правительство даже не подумало снять особые ограничения, преграждавшие им путь к другим направлениям деятельности. Лишившись скудных средств к существованию, которые они получали от своих деревенских постоялых дворов, тысячи сельских жертв государственной монополии стекались в города только для того, чтобы столкнуться с множеством городских жертв той же реформы, которые также были лишены средств к существованию. Рост пролетариата в черте оседлости, как в торговле, так и в торговле, принял ужасающие размеры. Наблюдатели за экономической жизнью в черте, такие как известный русский экономист Субботин и другие, обращали внимание на ужасающий рост пауперизма в этом районе. Между 1894 и 1898 годами число еврейских семей, нуждающихся в помощи, увеличилось на двадцать семь процентов. по сравнению с прошлыми годами. В 1897 г. число евреев без определенных занятий доходило в некоторых городах до 50%. и более. Число обездоленных евреев, обратившихся за помощью перед праздником Песах, достигло неслыханных размеров, достигая в Одессе, Вильно, Минске, Ковно и других городах сорока и даже пятидесяти процентов. всего еврейского населения. Неурожаи 1899 и 1900 годов на юге России привели к страшному голоду среди бедных еврейских масс. В то время как крестьяне, пострадавшие от того же бедствия, получали финансовую помощь от правительства, евреи должны были прибегать к самопомощи, к сбору средств по всей империи, к которым лишь кое-где добавляли свою лепту либеральные христиане.

Многие из этих еврейских пролетариев были готовы заняться сельским хозяйством, но «Временные правила» 1882 г. преградили им путь в сельскую местность и сделали невозможным покупку или даже аренду участка земли. Видные евреи Санкт-Петербурга, такие как барон Гюнцбург и другие, ходатайствовали перед правительством о разрешении евреям покупать небольшие участки земли для личного пользования, но после долгих размышлений их ходатайство было отклонено. Таким образом, в конце девятнадцатого века правящие круги Российской империи оказались более антисемитскими, чем в начале того же века, когда правительство Александра I и даже правительство Николая I стремились содействовать развитию сельского хозяйства. среди евреев и основал еврейские земледельческие колонии на юге России.^[92] Мания угнетения дошла до того, что евреям запретили покупать или арендовать участки земли, которые были частью города, но оказались расположены за чертой города. Богатый еврей из Минска по имени Поллак в 1897 году ходатайствовал перед местной городской управой о продаже ему участка загородной земли для устройства еврейского сельскохозяйственного хозяйства, но его ходатайство было отклонено. Этот отказ был вполне последовательным. Ибо тот факт, что евреям было запрещено владеть землей, делал обучение евреев искусству земледелия совершенно излишним. Можно добавить, что этот запрет на владение землей сохранялся правительством даже в отношении еврейских студентов, окончивших курс в школе при Еврейском сельскохозяйственном хуторе под Одессой.

Подобными методами сдерживалось развитие декоративно-прикладного искусства, широко представленного у евреев, но находившегося на очень низком техническом уровне. Даже усилия по организации взаимопомощи между рабочими классами всячески блокировались правительством. Известный еврейский миллионер Бродский из Киева, желая помочь трудящимся массам без различия вероисповеданий, предложил открыть в этом городе торговый банк и внести на эти цели сумму в 120 000 рублей. Когда в 1895 году он представил конституцию предлагаемого банка местным властям на утверждение, от него потребовали включить пункт о том, что директора и председатель совета банка всегда должны быть христианами и что сам совет не должен включать более одного еврея. На это дерзкое требование Бродский ответил единственно подобающим образом: «Будучи сам евреем, я никак не могу согласиться с тем, чтобы конституция учреждения, которое должно быть основано на внесенные мною деньги и которое должно носить мое имя, содержала бы ограничения, затрагивающие мою единоверцы». Он, естественно, отказался от своего предложения, и Киев был лишен торгового банка. Тот факт, что провал проекта коснулся и ремесленников-христиан, ничуть не обеспокоил власти. Это была достаточная компенсация того, что евреи были вынуждены страдать не только материально, но и морально, и цель высокопоставленных евреопреступников была достигнута.

5. Профессиональные и образовательные ограничения

В области тех свободных профессий, к которым особенно привлекали еврейских интеллектуалов, которым запрещали поступать на государственную службу, закон пошел почти на все, чтобы удержать их закрытыми для евреев. Юридическая карьера была для них заблокирована с момента принятия закона 1889 года, согласно которому допуск еврея с соответствующей квалификацией в адвокатуру зависел от предоставления специального разрешения министром юстиции. В течение целого десятилетия министр счел возможным дать это разрешение только одному еврею, который, можно прибавить, просидел на скамье двадцать пять лет — таких «мощей» было две или три, относится к либеральной эпохе Александра II. Вследствие этого положения доля евреев в адвокатуре, которая до принятия ограничения достигала от четырнадцати до двадцати двух процентов, была сокращена до девяти процентов. В 1897 году комитет, назначенный правительством, рассматривал предложение внести инвалидность в своды законов и установить десятипроцентную норму для еврейских адвокатов. Причины, выдвинутые комитетом для предложенного ограничения, были отчетливо средневековыми:

Поведение адвоката определяется побуждениями его воли, его совести, другими словами, той сферой его внутренней жизни, которая находит свое проявление в религии. Теперь допущение евреев представляет собой угрозу, проистекающую из взглядов, свойственных еврейской расе, которые противоречат христианской морали.

Впоследствии поборники «христианской нравственности» из числа сотрудников Министерства юстиции сообразили, что, может быть, было бы даже лучше и благороднее вообще прекратить допуск евреев к адвокатуре, и было внесено предложение о процентной норме. Сотни и сотни молодых евреев, получивших юридическое образование в университетах или работавших помощниками присяжных поверенных, снова увидели, как их надежды на законное занятие своей профессией растворились в воздухе.

Врачи-евреи были ограничены частной практикой и лишены права занимать государственные или общественные должности. Даже автономные земские учреждения все больше и больше перенимали практику отказа в назначении евреев, и очень часто в печатных объявлениях земств, предлагающих медицинские должности, содержалась оговорка кроме евреев («кроме евреев»).

Школьное образование еврейских детей было подавлено так же безжалостно, как и прежде. Позорная школьная норма, введенная в 1887 г. со все возрастающей неумолимостью выполняла свою задачу по осуждению на духовную смерть еврейских юношей, стучавшихся в двери гимназий и университетов. В начале 1898 года должность министра народного просвещения, которую занимал Деланов, была возложена на московского профессора Боголепова. Хотя Деланов иной раз склонялся к смягчению суровости школьной нормы, — ходили слухи, что этот добродушный сановник не выносит женского плача, и слезные мольбы матерей отвергнутых учеников заставили его санкционировать прием определенного числа еврейских детей сверх установленной процентной нормы, — его преемник Боголепов, академический педагог, ставший жандармом просвещения, был невосприимчив к чувству жалости. В течение трех лет своего правления он не только не допускал малейшего отклонения от установленной нормы, но и пытался ее еще более урезать. Таким образом, было издано распоряжение исчислять процентную норму поступающих евреев в университеты не в ее отношении к общему числу ежегодных приемов, а отдельно по каждому факультету (1898-1899 гг.). Это положение имело целью ограничить количество студентов-евреев, стекавшихся на медицинский и юридический факультеты, так как, ввиду того, что евреи были полностью лишены приема в общеобразовательные учреждения, другие факультеты не предлагали им даже спортивный шанс заработать на жизнь. Беспощадность Министерства народного просвещения по отношению к еврейской молодежи официально оправдывалась тем, что некоторые элементы среди них были причастны к революционному движению, которое как раз в это время приняло в русском студенчестве особую напряженность. Это мнение было открыто выражено в циркуляре министерства от 26 мая 1901 г., в котором говорилось следующее: «Беспорядки, происходившие в конце 90-х годов в высших учебных заведениях, свидетельствовали о том, что зачинщики среди этих беспорядков были в значительной степени лица нерусского происхождения».

Сам Боголепов, реакционный министр просвещения, пал жертвой этой студенческой агитации. Он погиб от пули террориста, который оказался чистокровным русским по происхождению. Его преемник, генерал Ванновский (1901-1902), хотя и пытался смягчить университетские беспорядки политикой «любезной заботы», сохранял прежнюю бескомпромиссную позицию по отношению к евреям. Ввиду того, что, несмотря на все ограничения, доля студентов-евреев во всех университетах фактически превышала установленную законом норму, новый министр постановил временно сократить процент приема евреев в следующей пропорции: два процента для столиц (вместо прежних трех процентов), три процента для университетов вне черты оседлости (вместо пяти процентов) и семь процентов для черты оседлости (вместо десяти процентов).

Были усилены даже ограничения на прием евреев в гимназии. В 1901 г. еврейским детям, окончившим прогимназию^[93] запрещалось продолжать обучение в старших классах гимназии, если не было свободных еврейских вакансий в пределах процентной нормы — поистине чудесная случайность. Та же политика была распространена на коммерческие школы, основанные на средства, предоставленные купеческим сословием, и большая часть которых поступила от евреев. В коммерческие школы, которые содержались коммерческими ассоциациями, еврейские дети принимались только пропорционально взносам еврейских купцов на содержание конкретной школы. Однако в частных коммерческих школах для учеников-евреев были установлены проценты всех видов, варьирующиеся от десяти до пятидесяти процентов. Это положение привело к тому, что родители-евреи были жизненно заинтересованы в том, чтобы как можно больше детей-христиан поступили, чтобы тем самым увеличить количество еврейских вакансий. Иногда отец-еврей, в надежде создать вакансию для своего сына, уговаривал христианина отправить своего мальчика в коммерческое училище (хотя последнее, как правило, мало привлекало христианское население), беря на себя обязательство платить все расходы, связанные с его образованием. И все же многие еврейские дети, несмотря на все эти унижения, оказались за дверями промежуточных русских школ.

Достойно внимания, что в этой попытке духовного истребления еврейских детей путем исключения их из промежуточных учебных заведений русский закон строго следовал древнему правилу фараонов: «Если будет сын, то убей его; если это будет дочь, то она будет жить». Государственные школы для девочек открывались для еврейского населения без всяких ограничений, а приток евреек в эти гимназии лишь неофициально сдерживался антисемитскими властями того или иного учреждения, тем самым поворачивая поток абитуриентов в сторону частных школы для девочек. Но что касается высших школ, то еврейские девушки подвергались тем же ограничениям, что и мальчики. Высшие женские курсы и Педагогические курсы в Петербурге ограничили прием еврейок пятью процентами. Устав Женского медицинского института, основанного в 1895 г., предусматривал сначала полное исключение еврейок. Но в 1897 году двери этого учреждения были открыты для ненавистного племени — ровно настолько, чтобы впустить их в пределах трех процентов.

Едва ли можно было ожидать, что еврейские юноши, исключенные из русской школы, будут питать особенно дружеские чувства к режиму, который растратил их жизнь, унизил их достоинство и запятнал их души. Еврейский отрок, выгнанный из дверей гимназии, стал озлобленным «экстерном», которого заставляли учиться дома и из года в год являться на экзамен школьному начальству. Огромное количество юношей и девушек, которым заградили дорогу в высшие учебные заведения России, уезжало за границу, устремляясь в зарубежные университеты и высшие профессиональные училища, где они научились по достоинству оценивать режим, который в их собственной стране им отказывал. преимущества, предоставленные им вне его. Многие из этих студенческих юношей вернулись домой, проникнутые революционными идеями, — живые свидетели прозорливости правительства, видевшего смысл своего существования в подавлении всех революционных стремлений.

6. Антисемитская пропаганда и погромы

Реакционная русская пресса, поощряемая и стимулируемая официальными евреями, развязывала все более свирепую кампанию против евреев. Русская цензура, известная во всем своей беспощадной жестокостью, душившая печатное слово и трепетавшая перед преступной мыслью о «возбуждении ненависти к правительству», тем не менее предоставила неограниченную свободу тем, кто насаждал ненависть к еврейству, и тем самым совершила равно уголовное преступление «настроение одной части населения против другой». Новое _ «Времени», самому массовому официозу, и его сателлитам в губернских столицах было позволено делать все, что им заблагорассудится. Они могли свободно клеветать на еврейскую религию, еврейский народ и еврейские общины. Когда во Франции началось знаменитое дело Дрейфуса, «Новое» «Время», оракул господствующих сфер России, встало на сторону евреям из французского генерального штаба и развернуло дикую клеветническую кампанию против евреев всего земного шара. Многие статьи, опубликованные в антисемитской прессе, едва ли можно было отличить от прокламаций, призывающих толпу к резне евреев.

Безусловно, наиболее эффективная пропаганда погромов проводилась, иногда без сознательного осознания последствий, самим правительством: упорно придерживаясь своей антиеврейской политики. Наблюдая за этим непрекращающимся издевательством над евреями со стороны российского законодательства и администрации, обращавшегося с евреями как с преступниками, наблюдая изгнание «нелегально проживающих» евреев и устраиваемые против них облавы, наблюдая постоянные издевательства над еврейских детей, выгнанных от дверей учебных заведений, и видя бесконечное множество других унизительных недостатков, непросвещенное русское население неизбежно проникалось убеждением, что истребление еврейства есть благородный и патриотический долг. Вкупе с обычными экономическими и национальными конфликтами это умонастроение не могло не привести к актам насилия.

В конце 90-х годов российский горизонт снова омрачил зловещую тень начала 80-х: погромы, сначала спорадические и в ограниченных пределах, вновь вспыхнули в разных частях черты оседлости. 18 и 19 февраля 1897 года в Шполе, городке Киевской губернии, произошел антиеврейский бунт. В газете «Новое» появился следующий официально инспирированный отчет о бесчинствах, в котором факты, несомненно, были смягчены. Время:

В три часа дня огромная толпа крестьян ворвалась в наш город и полностью разгромила магазины, дома и склады, принадлежавшие исключительно евреям. Большое количество богатых торговых мест и мелких магазинов, а также сотни домов были снесены толпой, действовавшей, можно сказать, со стихийной страстью, обрекая на разрушение все, что попало в ее руки. Город Шпола, известный своей процветающей торговлей и относительным благополучием, представляет теперь картину города, разоренного враждебной армией. Можно увидеть вереницы старух и детей, движущихся [в город], чтобы унести домой имущество «жидов». Существенное значение имеет тот факт, что эти беспорядки, несомненно, были заранее подготовлены. Местные евреи знали о надвигающейся катастрофе за четыре дня до того, как она произошла; они рассказали об этом начальнику местной милиции, но тот заверил их, что «ничего не произойдет».

Через два месяца, 16 и 17 апреля, христианские жители города Кантакузенки Херсонской губернии предавались подобной «забаве» на счет евреев. Процитируем слова полуофициального доклада:

Произошел жестокий погром. Почти весь город был разрушен разъяренной толпой. Все еврейские магазины были разгромлены, а найденные товары разбросаны. Часть товара была разграблена чернью. Только синагога осталась невредимой.

Здесь тоже было заранее известно, что готовится погром. Евреи обратились к властям с просьбой предотвратить катастрофу, но местная полиция оказалась неспособной справиться с ситуацией.

В обоих опустошенных городах в конце концов появились губернаторы соответствующих провинций с отрядами войск, но тем временем отвратительные представления закончились. Многие бунтовщики были арестованы и преданы суду. Более шестидесяти были приговорены судами к срокам лишения свободы от восьми до четырнадцати месяцев. Один из подсудимых, малороссийский крестьянин, арестованный за участие в антиеврейском бунте, выразил свое удивление в таких характерных словах: «Нам сказали, что у нас есть разрешение бить евреев, а теперь оказывается что все это ложь».

Погром более широкого размаха, устроенный в честь пасхального праздника и продолжавшийся три дня (19-21 апреля 1899 г.), был допущен в городе Николаеве, южно-русской заставе. Банды бунтовщиков численностью в несколько тысяч человек, среди которых было много вновь прибывших великорусских поденщиков и несколько «интеллигентских» зачинщиков, нападали на еврейские склады и жилища и уничтожали или грабили их содержимое, добросовестно соблюдая установленный погромный обряд, а полиция и казачьи войска оказались «бессильными». На третий день, когда весть о свободе, дарованной бунтовщикам и разбойникам в Николаеве, достигла окрестных деревень, целая армия крестьян, мужчин и женщин, числом около десяти тысяч, двинулась к городу на своих подводах. с намерением похитить имущество евреев — но было слишком поздно; ибо тем временем казакам и солдатам было приказано прекратить погромы и разогнать бунтовщиков. Крестьяне были изгнаны и вынуждены были вернуться в свои деревни на пустых подводах. Раздраженные своим провалом, крестьяне выместили свою ярость на еврейском кладбище за городом, разрушив большое количество надгробий, а затем, рассеявшись по округе, совершили нападение на еврейское население окрестных селений и деревень. В еврейской земледельческой колонии Нагартава были разгромлены и разграблены все хутора и склады, уничтожен сельскохозяйственный инвентарь. Русский крестьянин беспринципно разорял и грабил своего собрата-еврея. В прилегающих колониях евреи, обладая крепким телосложением, сумели поставить эффективную оборону.

Единственный протест против этой новой вспышки варварства выразил «Сын Отечества» («Сын Отечества»), либеральный русский печатный орган:

Когда, наконец, — спросила газета, — придет конец этому страшному пережитку мрачной эпохи Средневековья? Когда прекратится это разбивание окон, это избиение людей и это разрушение домов и магазинов?

На этот раз приказ из Петербурга был четким: местным властям было приказано не допустить дальнейшего распространения погромной агитации. Причину такого непривычного отношения нетрудно догадаться. Через две недели после николаевских зверств открылась первая Международная Гаагская конференция (6-18 мая), созванная по инициативе российского императора для обсуждения вопроса о разоружении, и эта конференция должна была внушить царю целесообразность первого разоружения антиеврейских мятежников в самой России. Однако из созванной им конференции он не сделал более важного вывода: необходимо прекратить или, по крайней мере, сократить постоянное вооружение своего правительства против евреев и отказаться от средневековых орудий угнетения и преследований. что означало уничтожение всей нации. Одного этого достаточно, чтобы разоблачить нелепость гаагского зрелища, задуманного слабоумным Николаем как своего рода дипломатическое развлечение.

О том, что русские власти, настроенные таким образом, были вполне способны справиться с погромной агитацией, свидетельствует быстрота, с которой они впоследствии подавили антиеврейские выходки в польском городе Ченстохове (19 августа 1902 г.). В этом очаге унылого польского клерикализма, цели тысяч паломников-католиков, прибывающих сюда поклониться Пресвятой Богородице на «Светлой горе», разрослась уличная драка между торговцем-евреем и полькой, по наущению католической церкви. священников, в чудовищный штурм еврейских домов и магазинов пятнадцатитысячной толпой поляков. Здесь тоже раздались обычные крики: «Бей жидов! Ничего с нами не будет». Но ченстоховские бунтовщики допустили в своих расчетах грубейшую ошибку. Покровительство российских властей не распространялось на поляков, которые не считались политически «благонадежными» и были известны как одинаково враждебные жыдам и «москалям». Бесчинства начались утром, а к вечеру прекратились, залп солдат обратил в бегство огромную толпу. Когда дело дошло до суда, прокурор выступил за суровое наказание виновных. Провинившихся поляков приговаривали к каторжным работам и тюремным срокам, а в некоторых случаях даже присуждали потерпевшим евреям возмещение ущерба — чрезвычайно редкое явление в судопроизводстве такого рода.

Союз польского антисемитизма с русской юдофобией вновь вызвал к жизни старое чудовищное обвинение против евреев — ритуально-убийственный навет. Польская служанка, нанятая Давидом Блондесом, еврейским парикмахером из Вильно, погрязшая в грубых суевериях и бывшая податливым орудием в руках фанатичных священников, выбежала однажды ночью (март 1900 г.) на улицу, кричала, что ее хозяин ранил ее и пытался выжать из нее кровь для мацы. Быстро собралась толпа христиан и, увидев царапины на шее и руках девушки, набросилась на Блондина и жестоко избила его. «Преступник» был брошен в тюрьму, а органы прокуратуры, прислушиваясь к «гласу народа», усердно искали нити преступления. Антисемитская пресса развернула хорошо спланированную кампанию против евреев в надежде повлиять на судебный приговор. Суд низшей инстанции признал факт нападения, но отрицал наличие убийственного умысла и, оставив в стороне возможность ритуального мотива, приговорил Блондов к лишению свободы на четыре месяца. Защитник, известный адвокат Грузенберг и другие, опасаясь, как бы этот приговор не был истолкован врагами иудаизма как подтверждение клеветы на ритуальное убийство, обжаловали приговор суда и оказались победителями: Постановлением Сената предписывалось направить дело на повторное рассмотрение в Виленский окружной суд, а суд присяжных, выслушав заявления авторитетных экспертов и блестящие речи защиты, вынес вердикт о невиновен (1 февраля 1902 г.). Узника отпустили на свободу, а кошмар «ритуального убийства дрейфузиады» развеялся до поры до времени.

Даже русская сцена была подчинена целям травли евреев. Новообращенный еврей по имени Эфрон-Литвин, присоединившийся к антисемитской коммерческой фирме Нового «Время» написал клеветническую пьесу под названием «Сыны Израиля» или «Контрабандисты», в которой евреи и иудаизм стали предметом самых ужасных наветов. Пьеса впервые была поставлена в Петербурге, в театре Суворина, издателя «Нового». Время», а в течение 1901—1902 годов — на губернской сцене. Повсюду русские ненавистники евреев приветствовали эту бездарную постановку, в которой евреи изображались жуликами и преступниками, а еврейская религия и нравственность представлялись источником, из которого берет свое начало предполагаемая ненависть евреев к христианам. Вполне естественно, что евреи и лучшие элементы русской интеллигенции смотрели на одну постановку такой пьесы как на подстрекательство к погромам. Они неоднократно обращались в полицию, призывая остановить постановку пьесы, которая наверняка разожжет национальную и религиозную ненависть. Полиция, однако, руководствовалась не евреями, а их врагами. В результате в значительном числе городов, где была представлена пьеса, таких как Смоленск, Орел, Кишинев, Тифлис и др., в театрах прошли бурные выступления. Зрители-евреи и часть русской публики, особенно из числа студенческой молодежи, шипели и улюлюкали, требуя снятия со сцены этого навета на весь народ. Антисемиты, в свою очередь, закричали: «Долой евреев!» и затеяли драку с демонстрантами. Полиция, разумеется, встала на сторону антисемитов, напав на демонстрантов и затащив их в полицейские участки. Эта агитация привела к ряду судебных процессов против евреев, обвиненных в нарушении общественного порядка. В ходе судебного разбирательства по одному из таких дел (в г. Орле) защитник использовал следующий довод: насмешек национальные черты народа, причем народа, лишенного равноправия и не имеющего возможности выразить свой протест. Постановку такой пьесы ни в коем случае нельзя было разрешать, тем более что полиция была хорошо осведомлена о взволнованном состоянии общественного мнения.

Доводы защитника вряд ли можно было назвать убедительными. Ибо статья русского закона, запрещающая «подстрекательство одной части населения против другой», теряет силу, когда под «другой частью» понимаются евреи.

ГЛАВА XXXII НАЦИОНАЛЬНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

1. Подъем политического сионизма

В течение двух десятилетий кувалда русской реакции с сокрушительной силой обрушивалась на огромную общину из шести миллионов русских евреев. Но в конце концов оказалось, что тяжелый молот, если использовать известноесравнение Пушкина, вместо того, чтобы разрушить национальный организм еврейства, только помог закалить его и закалить его несокрушимую духовную сущность. Российское еврейство показало миру, что оно наделено железной конституцией, и те, кто надеялся сокрушить его ударами своего молота, в конце концов вынуждены были признать, что добились обратного результата. Сначала казалось, что результатом этих ударов будет превращение еврейства в бесформенную массу. Были минуты отчаяния и полной прострации, когда надвигающаяся тьма грозила стереть с лица земли все пути. За этой стадией последовал период умственного помутнения, отмеченный смутным стремлением к возрождению, которое должно было остаться бесплодным, поскольку не сопровождалось организующей энергией.

Это переходное состояние продолжалось на протяжении 80-х и первой половины 90-х годов. Но мало-помалу из хаоса этих туманных социальных тенденций все яснее вырисовывались очертания определенных политико-национальных учений и организаций, прокладывались новые пути, которые, ведя в разные стороны, сходились к одной цели — возрождения еврейского народа изнутри, как в его национальной, так и в общественной жизни.

Поворотным моментом в этом процессе является 1897 год. Этот год, когда проходил первый Международный сионистский конгресс, положил начало не только политическому сионистскому движению, но и развитию других течений еврейской национальной и политической мысли. В воздухе разносилась вся гамма публичных лозунгов, свидетельствующих об одном и том же: что эпоха национальной прострации подошла к концу, что смутное стремление к освобождению и возрождению приняло характер сознательного стремления. следовать четко определенному курсу. Внимательный наблюдатель едва ли мог не заметить, что под молотом истории бесформенная масса еврейства выковывалась в стройный инструмент великой силы. Организация еврейского народа положила начало.

Среди движений, возникших в конце девятнадцатого века, были такие, которые довольно шумно вышли на поверхность еврейской жизни, привлекая внимание как еврейских масс, так и внешнего мира. Другие, однако, более глубоко укоренились в сознании образованных классов и породили новый взгляд на национальную еврейскую проблему. Первые были ответом на вопрос о «еврейской нищете», о юденноте, в его практическом аспекте. Последняя предлагала решение национально-культурной проблемы иудаизма в ее совокупности. Движения первого рода представлены политическим сионизмом и территориальностью. Во вторую категорию входят духовный сионизм и национально-культурный автономизм. Параллельно с обеими разновидностями национального движения и часто пересекая их, шло еврейское социалистическое движение, в большей или меньшей степени окрашенное националистическими тенденциями.

В течение пятнадцати лет движение «Любители Сиона», или движение «Хиббат Цион», шло своим курсом в России, не проявляя заметных успехов в направлении той универсальной еврейской цели, которая была сформулирована его поборниками Лилиенблюмом и Пинскером. За этот период в Палестине возникло около пятнадцати еврейских сельскохозяйственных колоний. Еврейское население Святой Земли увеличилось примерно на двадцать тысяч душ, и были предприняты усилия по созданию национальной образцовой школы и возрождению древнего еврейского языка; но нет нужды говорить, что все это было далеко от решения животрепещущего вопроса о шести миллионах русских евреев, которые требовали облегчения своего невыносимого положения. При медленных темпах прогресса, которые до сих пор характеризовали еврейские усилия в Палестине, любая попытка перенести значительную часть русского центра в Святую Землю была обречена на провал, особенно ввиду враждебности турецкого правительства, которое стремилось сдержать даже этот незначительный рост еврейской колонизации.

В этот момент воздух Европы огласился громкими звуками призыва Теодора Герцля к евреям создать «еврейское государство». Призыв исходил из Западной Европы, из тех кругов, в которых страдания их «восточных братьев» до сих пор рассматривались исключительно с человеколюбивой точки зрения. Оно исходило от молодого венского журналиста, возбужденного вакханалией антисемитизма в столице Австрии (агитацией бургомистра Люгера и др.) и захватывающими антиеврейскими сценами, разыгравшимися в столице Франции, где в качестве корреспондента венской ежедневной газеты Die Neu Freie Presse он следил за делом Дрейфуса на его первых этапах. Герцль внезапно осознал острую боль еврейской нищеты. Он видел, как антисемитизм Западной Европы смыкается с юдофобией Восточной Европы. Он видел, как рассыпается идеал ассимиляции, и решил водрузить знамя еврейского национализма, едва осознавая, что он уже водружен на Востоке. Его брошюра («Еврейское государство»), вышедшая в начале 1896 г., была в своих основных посылках повторением старого воззвания Пинскера. Автор нового издания, как и его предшественник, был убежден, что единственное облегчение от еврейской нищеты заключается в концентрации еврейского народа на отдельной территории, не решая вопроса, должна ли эта территория быть Палестиной или Аргентиной. Но, в отличие от Пинскера, Герцль не довольствовался теоретической постановкой задачи; он предложил в то же время план политической и экономической организации, посредством которого должна была быть решена проблема: создание особых представительных органов, которые должны были вступить в переговоры с правителями и правительствами об уступке соответствующей территории евреям. под международным протекторатом, а также должны были получить огромные средства для проведения трансплантации и переселения огромных еврейских масс. Представляя собой сочетание теоретического энтузиазма и практических утопий, «еврейское государство» Герцля возродило почти заглохшие политические надежды, которые лелеяли круги Хобебе Циона в России. Русские евреи, стонущие под игом египетского рабства, стекались к новому Моисею, возвестившему радостную весть об Исходе, и Герцль, увидев готовое войско в лице обществ Гоббе Цион, поспешил скорректировать свою территориальную схему. к существующему палестинскому движению.

Таким образом, организация политического сионизма зародилась, используя в качестве средства выражения международные партийные съезды, большинство из которых собирались в Швейцарии, в городе Базеле. Первый Базельский конгресс, состоявшийся в августе 1897 г., явился впечатляющей демонстрацией национального пробуждения еврейского народа. Впервые объединенные представители восточного и западного еврейства провозгласили перед миром, что разрозненные слои еврейства рассматривают себя как единый национальный организм, стремящийся к национальному возрождению. Из центра западной ассимиляции, выступавшего за исчезновение еврейства, донесся боевой клич, провозгласивший дальнейшее существование еврейской нации, хотя это существование было обусловлено созданием отдельного «публично и юридически закрепленного» территориального центра. Из четырех статей «Базельской программы», принятых первым съездом, три касаются основной задачи партии, политических и финансовых усилий, направленных на колонизацию больших еврейских масс в Палестине, и только одна выражает необходимость «укрепления еврейского национального чувства и самоуважения».

В дальнейшем развитии сионистской организации эти два начала, политическое и культурное, постоянно боролись за господство, причем сионисты Запада тяготели к политической деятельности и дипломатическим переговорам, тогда как сионисты Востока делали больший акцент на внутрикультурном работать по национальному принципу, рассматривая его как необходимое условие национального возрождения. Борьба между этими двумя принципами продолжалась на каждом последующем ежегодном конгрессе (на втором и третьем в Базеле в 1898 и 1899 годах, на четвертом в Лондоне в 1900 году и на пятом в Базеле в 1901 году). С одной стороны, сионисты лихорадочно занимались внешней организацией движения: объединением обществ плательщиков шекелей, созданием Еврейского колониального треста и Еврейского национального фонда, ведением дипломатических переговоров с турецким правительством и с политическими представителями других стран с целью получения гарантированной «хартии» на массовую колонизацию Палестины. С другой стороны, были предприняты попытки национализировать еврейскую интеллигенцию, продвигать иврит, создать национальную школу и «завоевать общины» для сионизма, то есть усилить влияние партии в администрации. еврейских общин. Конвент русских сионистов, состоявшийся в Минске в 1902 г., уделил особое внимание культурным устремлениям партии и принял резолюцию, призывающую к созданию двух комитетов, ортодоксального и прогрессивного, для изыскания путей и средств организации еврейского образования. на национальной основе. Тот же Конвент продемонстрировал рост движения, ибо за первые пять лет своего существования сионистской организации в России удалось заручиться поддержкой около семидесяти тысяч плательщиков шекелей, которые организовались примерно в пятистах обществах.

Однако политические и финансовые достижения сионизма в этот период расцвета — до кризиса 1903 года — были незначительными. Дипломатические переговоры сионистского лидера доктора Теодора Герцля с турецким султаном и его правительством, а также с германским императором и некоторыми другими европейскими государями не достигли своей цели — получения турецкой хартии для массовой колонизации. Палестины. Финансовый инструмент партии, Еврейский колониальный трест, оказался еще слишком слабым, чтобы собрать предложенный фонд в десять миллионов долларов — скромную сумму по сравнению с целью, для которой она предназначалась. Колонизация Палестины шла медленными темпами, а ее миниатюрные масштабы совершенно не соответствовали грандиозному замыслу создания национального автономного центра в Палестине. Кроме того, за этот короткий период сионизм оказался мощным фактором национального пробуждения еврейства. Сила движения заключалась не в политических целях организации, которые в основном были недостижимы, а в самом факте, что десятки тысяч евреев были организованы с национальной целью. Она заключалась, кроме того, в текущей национально-культурной деятельности, в Gegenwartsarbeit, который, поддавшись необходимости, возвысился от средства до цели. В Западной Европе основное значение сионизма заключалось в его действии как противовеса ассимиляции. Герцль заявлял, что «сионизм нацелен на установление публично и юридически гарантированного дома для тех евреев, которые в своих нынешних местах проживания не способны или не желают ассимилироваться». Однако в России, где в еврейской жизни господствовали более сильные национализирующие влияния, главное значение политического сионизма заключалось именно в этой пропаганде национального возрождения среди тех, кого воинствующая юдофобия стремилась низвести невыносимым гнетом до уровня моральные дегенераты. За апатией и малодушием, которые характеризовали общественную еврейскую жизнь в восьмидесятых и первой половине девяностых годов, последовал период шумной суеты, организаторской деятельности и большого оживления. Черта оседлости оглашалась гулом ее сотен сионистских обществ, речами сионистских агитаторов на митингах и в синагогах, напряженной агитацией, предшествующей выборам каждого сионистского конгресса, горячими спорами о программе между политических и культурных сионистов, между мизрахистами (фракция ортодоксальных сионистов) и прогрессистами. Публичные высказывания сионистских лидеров Герцля и Нордау были предметом бесконечных дискуссий и комментариев. Российских евреев особенно волновали ежегодные выступления Нордау на конгрессе «Об общем положении в еврействе», в которых знаменитый писатель с характерной живостью рисовал трагедию Голуса, безграничные масштабы еврейской нищеты, имеющие материальный аспект в земли угнетения и моральный аспект среди эмансипированных слоев еврейства, кульминацией которого стала мысль о том, что еврейство не может существовать без Сиона.

Девиз Нордау «Еврейство будет сионистским или его не будет» по-разному интерпретировался в разных кругах российской еврейской интеллигенции. Среди русских лидеров партии лишь меньшинство (доктор Мандельштам из Киева и др.) полностью разделяло крайние политические взгляды западных лидеров. Большинство бывших рабочих в рядах движения «Гобебе Цион» (Уссишкин, Членов и др.) стремились согласовать политические функции сионизма с его культурными устремлениями и сочетать дипломатические переговоры о хартии с поддержанием существующей колонизационной работы. в Палестине, которую закоренелые сторонники политического сионизма презрительно заклеймили как «инфильтрацию». Этот вавилон мнений в рядах организации не мог не ослабить ее эффективность как средства достижения конечной сионистской цели. В то же время это привнесло в движение жизнь и анимацию. Щелчок кнута египетских надсмотрщиков остался неслыханным среди столкновений идей и гордых лозунгов национального освобождения, которые раздавались по всей черте оседлости.

2. Духовный сионизм, или ахад-хаамизм

И все же политический сионизм, рассматриваемый как теория, не смог предложить удовлетворительного решения великой еврейской проблемы во всей ее исторической сложности. Рожденная реакцией на антисемитизм и стремившаяся унять боль израненного еврейского сердца, она была отмечена всеми достоинствами и недостатками теории, носившей по существу мессианский характер и целиком зависевшей от субъективных сил, от веры и сила воли. «Если только захочешь, то это не сказка» — в этих словах конечная цель политического сионизма обозначена его основателем, твердо верившим, что чрезвычайное напряжение национальной воли преобразит сказку «еврейское государство» в реальность. Столкнувшись с вопросом о будущем еврейской нации, в случае, если вера и сила воли окажутся неспособными справиться с условиями, над которыми она не властна, и «сказка» о едином политическом автономном центре не должна быть Осознанный политический сионизм либо хранил молчание, либо позволял себе полемическую реплику, которая вопиющим образом противоречила еврейской истории: «Без Сиона иудаизм обречен на гибель». Однако национальная совесть не могла примириться с таким ответом. Более или менее удовлетворительное решение проблемы иудаизма не могло явиться результатом внешней реакции на антисемитизм, а могло лишь созреть как плод глубокого осмысления пути развития еврейского народа в диаспоре; такое решение могло быть найдено только в стремлении приспособить новое национальное движение к этому историческому курсу. С этой точки зрения политический сионизм был исправлен «духовным сионизмом» — учением публициста и философа Ахада Хаама (У. Гинзберг).

Еще до того, как на сцену вышел политический сионизм, или «герцлианство», Ахад Хаам сумел существенно изменить палестинскую идею, сформулированную Лилиенблюмом и Пинскером. В программе полумасонского ордена Бне Моше («Сыны Моисея»), учрежденного им в Одессе, он заложил основной принцип, согласно которому подготовке земли для народа должно предшествовать преобразование народ в сплоченную национальную организацию: «Мы должны пропагандировать национальную идею и превратить ее в высокий нравственный идеал». Практически связавшись с палестинской колонизацией, как ведущий член Одесского палестинского общества, основанного в 1890 г., Ахад Хаам неутомимо проповедовал, что значение этой микроскопической колонизации следует искать не в ее экономическом приводит к своим духовным и культурным последствиям, к созданию на исторической почве иудаизма питательной среды для чистой национальной культуры, которая должна быть свободна от иностранной примеси и от неизбежного культурного эклектизма диаспоры. После эффектного появления политического сионизма на еврейской сцене эта фундаментальная идея «неопалестинизма» была более полно разработана Ахад Хаамом, приняв форму всеобъемлющей доктрины, известной как доктрина «духовного сионизма». Когда первый Базельский конгресс закончился, Ахад-Гаам заявил, что «еврейское государство», сформулированное Герцлем, невозможно осуществить по той причине, что при сложившихся обстоятельствах совершенно невозможно перевести в Палестину всю диаспору, или даже его существенную часть. Следовательно, палестинская колонизация не могла положить конец материальной «еврейской нищете», тогда как небольшой еврейский центр, постепенно поднимавшийся в Палестине, мог бы с помощью правильной организации решить национально-духовную проблему иудаизма. Формирование духовного центра на исторической родине нации, создание в этом центре еврейской национальной школы, возрождение языка иврит как средства повседневной речи, беспрепятственное развитие еврейской культуры без давления со стороны чужое окружение — короче говоря, он считал это истинной целью идеи Палестины. Такого рода «публично и юридически обеспеченный очаг еврейского духа» оказывал бы непрерывное национализирующее влияние на диаспору, служил бы живым центром притяжения подлинно еврейской культуры, действовал бы как фокус, рассеивающий свои лучи на обширной территории. периферия.

Сионистская доктрина Ахад Хаама как противовес официальному сионизму, отмеченному «Базельской программой», вызывала бесконечные дискуссии среди сторонников движения. Создать отдельную партию или специальное государственное учреждение для ее реализации не удалось; однако элементы этой доктрины смешались в большей или меньшей степени со взглядами политических сионистов в России и проявились в протестах культурных сионистов против крайних политических сторонников движения на сионистских конгрессах. Сионистский съезд в Минске, о котором упоминалось ранее, привел к частичному триумфу идей, отстаиваемых Ахад Хаамом, представившим доклад о «Духовном возрождении иудаизма». Конвент принял резолюцию, призывающую к увеличению культурной работы в расписании партийной деятельности, но отклонил в то же время предложение рефери о создании Всемирной еврейской организации для возрождения еврейской культуры, на основание, что такая организация может разрушить политическое равновесие сионизма.

3. Духовный национализм, или национально-культурный автономизм.

И политический, и духовный сионизм имеют свои корни в одной общей почве, в «отрицании Голуса»: в убеждении, что вне Палестины — в землях диаспоры — еврейский народ не имеет возможности продолжать свое существование как нормальное национальное образование. И политические, и духовные сионисты в равной степени устремлены на Сион как на якорь безопасности иудаизма, будь то в его материальном или духовном аспекте. Ни одно из учений не формулировало ясного представления о будущих судьбах еврейской диаспоры, то есть о судьбах всего еврейства мира, за вычетом той части, которая осела в Палестине. Политические сионисты уклонялись от вопроса о судьбе еврейского народа на случай, если их чаяния не осуществятся, и, верные лозунгу, провозглашенному Нордау, готовы были как бы приговорить всю диаспору к смерти или к казни. жизнь хуже смерти, в случае отказа от Палестинской хартии. Культурные сионисты протестовали против этого гипотетического сионизма, настаивая на том, что диаспора сохранит свою национальную жизненную силу, просто соприкоснувшись с небольшим культурным центром в Палестине. Но как организовать огромную массу еврейства диаспоры для еврейской жизни на месте, как дать ей возможность освободиться от политического и культурного давления среды — этот вопрос остался без ответа для обоих крыльев сионизма. Ответ на этот вопрос нельзя было найти, рассматривая только последний этап еврейской истории, но рассматривая последнюю во всех ее фазах, начиная с древней греко-римской и восточной диаспоры. Такой ответ, основанный на всем еврейском прошлом, пытался дать учение о «духовном национализме», или, вернее, о «национально-культурном автономизме». Его основные принципы были сформулированы автором в его «Письмах о древнем и современном иудаизме».

Теория автономизма берет за отправную точку тот исторический факт, что во все времена, за исключением нескольких кратких и частичных отклонений, еврейская диаспора, взятая в целом, представляла собой национальный организм, в котором отсутствие политической или территориальное единство создавалось более прочной сплоченностью его духовных и культурных связей и большей интенсивностью его социальной и автономной жизни. На протяжении многих веков вся культура иудаизма принимала религиозную окраску, и ее общинная автономия была сосредоточена в синагоге, что дало повод современным поборникам ассимиляции думать, что евреи были лишь религиозной группой, рассеянной среди различных народов. Было роковой ошибкой созванного Наполеоном Парижского Синедриона, когда в своей декларации 1807 г. он провозгласил, что «сегодняшнее еврейство не составляет нации», ошибка, ставшая в XIX веке символом веры. с евреями Западной Европы. Новейшее развитие национального движения показало, что еврейство, хотя и рассеянное по различным политическим государствам, представляет собой нацию, полную жизненных сил, и что еврейская религия является лишь одной из ее функций. Еврейская национальная идея, в известной степени секуляризованная, исходит из того, что все слои еврейского народа, хотя и разделенные в своей политической принадлежности, образуют одну духовную или историко-культурную нацию, которая, как и все национальные меньшинства в странах с смешанное население, обязаны бороться на своих нескольких землях в одно и то же время не только за свое гражданское равноправие, но и за свои национальные права — автономию еврейской общины, школы и языка. То, за что веками отстаивала и отстаивает еврейская ортодоксия, под маской религиозного иудаизма, прогрессивные евреи должны бороться под знаменем национальной еврейской культуры. Судьба мирового еврейства не должна быть связана с одним единственным центром. Мы должны принять во внимание исторический факт множественности центров, из которых те, которые имеют наибольшее число и могут похвастаться наиболее подлинным развитием национальной еврейской жизни, имеют право на гегемонию еврейского народа. В тех странах, где достигнуто гражданское освобождение, должна идти борьба за национальное освобождение, за признание евреев как нации, имеющей право на широкую общинную и культурную автономию. В России борьба должна вестись одновременно за гражданские и национальные права. Временные неудачи в этой борьбе за национальное существование не должны обескураживать нацию, пережившую на протяжении столетий самые страшные страдания и сумевшую сохранить свою духовную свободу даже среди рабства.

Некоторое облегчение от этих страданий можно найти в древнем средстве еврейской истории, в эмиграции из земель рабства в страны, пользующиеся большей степенью свободы. Если в одном из центров евреи подвергаются длительному преследованию, то следует добиваться их постепенного переселения, частичного или полного, в другой центр, предлагающий более благоприятные возможности в борьбе за существование. Таким образом, в последние десятилетия частичный исход евреев из России способствовал созданию важного еврейского центра в Северной Америке и меньшего, но духовно ценного центра в Палестине. Последняя может стать средством национализации всей диаспоры, но только тогда, когда сама диаспора будет организована непосредственно на началах культурной автономии. Сионизм, сведенный к его конкретным возможностям, может составить только одну планку на универсальной платформе еврейской нации. Палестинский центр может усилить национальное развитие диаспоры, но не является непременным условием ее автономного существования.

Подобно духовному сионизму, не сумевшему сформировать особую партию, но действовавшему рычагом в общем сионистском движении, автономизм также не нашел своего воплощения в партийной организации, но стал неотъемлемой частью политической жизни, национального движения российского еврейства в начале нынешнего века. Во время революционной борьбы в России, в 1905 и 1906 годах, требование национально-культурной автономии воплощалось в той или иной степени почти всеми еврейскими партиями и группами в их программах, помимо и в дополнение к требованию гражданского равноправия.

4. Еврейское социалистическое движение

Параллельно с националистической идеологией, составлявшей противовес западноевропейской ассимиляционистской теории, на первый план постепенно выдвигалось учение о социализме, подчеркивавшее принцип классовой борьбы в более или менее тесной связи с национальной идеей. Еврейское рабочее движение зародилось в конце 80-х годов в Литве — в Вильно и других городах; ее сторонники набирались из числа рабочих-евреев, занимавшихся главным образом ремеслами. В 90-е годы движение распространилось на растущие производственные центры Литвы и Польши — Белосток, Сморгонь, Варшаву, Лодзь. Вначале трудовые общества создавались с чисто экономической целью — организация забастовок за сокращение рабочего дня, повышение заработной платы и т. п. Руководители этих обществ, набранные из числа молодой еврейской интеллигенции, некоторые из которых получили университетское образование за границей, стремились построить движение по образцу западноевропейской социал-демократии. Учение марксистского социализма применялось, иногда довольно поспешно, к первобытной стадии капиталистического производства в черте оседлости, где еще очень трудно было провести демаркационную линию между бедствующей «мелкой буржуазией», составлявшей основную массу населения. еврейское население и трудовой пролетариат.

Во второй половине 90-х годов еврейские социалистические общества были втянуты в водоворот русского революционного движения. В 1897 г. все эти общества были объединены в «Союз еврейских рабочих Литвы, Польши и России», известный под сокращенным названием Der Bund («Союз»). Первый тайный съезд «Лиги» состоялся в Вильно в сентябре месяце, всего через месяц после первого сионистского конгресса в Базеле. В России организовывались различные партийные центры, разумеется, подпольно; партийный орган, издававшийся на языке еврейских масс, на идише, выходил за границей под названием Die Arbeiter Stimme. Примечательно, что образование еврейского «Бунда» дало через год толчок к организации «Российской социал-демократической партии», объединившей ранее существовавшие русские рабочие общества. «Бунд» теперь влился в ряды русской социал-демократии как отдельная автономная группа, хотя ряд еврейских социал-демократов, ставших на точку зрения ассимиляции или космополитизма, занимал видное место в руководстве русской партии в целом.

На последующих съездах «Бунд» пытался сформулировать свою национальную программу. Сначала возобладала тенденция ограничить национальный элемент партийной платформы использованием популярного еврейского жаргона в качестве средства пропаганды в массах. На третьем съезде «Бунда», состоявшемся в Ковно в 1899 г., предложение требовать национального равноправия евреев было отвергнуто на том основании, что внимание рабочих должно быть сосредоточено на их классовых интересах и не должно быть перенаправлены в сторону национальных устремлений. Четвертый съезд партии, состоявшийся в 1901 г., также заявил, что «при нынешних обстоятельствах преждевременно выдвигать требование национальной автономии для евреев», хотя в то же время он понял, что «концепция национальности также применимо к еврейскому народу». Только после продолжительных дебатов в партийной печати и после яростной борьбы с централизационными тенденциями Российской социал-демократии съезд «Бунда» в 1905 г. принял резолюцию, требующую «национально-культурной автономии» в область народного образования, а также общественные права на язык, на котором говорят евреи.

Таким образом, национальный элемент постепенно проник даже в учение о социализме, которое по своей сути всегда противостояло ему и заменяло его принципом интернационализма и классовых интересов. С другой стороны, была предпринята попытка привнести в сионизм социалистический элемент. Начиная с 1901 г. Поале-Цион («Сионистские рабочие») стали организовываться в отдельные общества, провозгласившие территориальный принцип сионизма единственным средством решения еврейского социально-экономического вопроса, исходя из того, что в землях диаспоры, еврейские массы всегда будут лишены возможности заниматься крупной промышленностью.

5. Возрождение еврейской письменности

Это национальное возрождение русского еврейства нашло свое выражение и в еврейской литературе. Периодическая печать, особенно на иврите, обрела новую жизнь и силу, а в других областях литературной деятельности проявились различные крупные таланты. Уже в конце 80-х годов два еженедельных ивритских органа — «Га-Мелиц» в Санкт-Петербурге и «Га-Цефира» в Варшаве — были преобразованы в ежедневные газеты. Еврейские ежегодники, преследовавшие чисто литературные и научные цели, такие как «ха-Асиф» («Урожай»), «Кенесет Исраэль» («Община Израиля»), «Пардес» («Сад») и другие, уступили место более энергичный ha-Shiloah, ежемесячное издание, которое быстрее реагировало на вопросы дня. Это обозрение, не уступающее ведущим периодическим изданиям Европы, оказало значительное влияние на взгляды националистически настроенной еврейской молодежи в период перехода от девятнадцатого к двадцатому веку.

В то же время значительный прогресс сделала периодическая печать на народном языке, называемом жаргон или идиш, еженедельное издание, выходившее в Санкт-Петербурге с 1881 по 1890 гг. Volksbibliothek, Jüdische «Библиотека» под редакцией Спектора, Шалом-Алейхема и И. Л. Переса, соответственно, издавалась в Варшаве и Киеве в период с 1888 по 1895 год. Еженедельник на идише «Дер Юд» выходил в Варшаве в 1899–1902 годах.

Что касается еврейской печати на русском языке, то бывший рупор прогрессивной интеллигенции «Восход», выходивший одновременно как еженедельник и как ежемесячник, все больше склонялся к национальному движению. Другой русско-еврейский еженедельник «Будущность», выходивший в Петербурге с 1899 по 1903 год, был сионистского направления.

В теоретической публицистической литературе доминирующей фигурой того периода был Ахад Хаам, чьи статьи пытались ответить не только на волнующие вопросы современности, но и на вечные проблемы иудаизма. Его краткие полуфилософские, полупублицистические очерки под общим заголовком Perurim («Лакомые кусочки») послужили путеводной звездой для тех, кто надеялся найти синтез «еврея» и «человека» в современном еврейском национализме. В ряде статей он хлещет «рабство на свободе» или ассимиляцию эмансипированных евреев Западной Европы; он критикует теорию «национализма без Сиона» и проявления еврейского ницшеанства с его отрицанием еврейской этической доктрины. Не довольствуясь простой критикой, он формулирует в этих статьях принципы «духовного возрождения» в смысле национализации еврейской культуры. Очерки Ахада Хаама, которые впоследствии были собраны под названием «Аль Парашат Деракима, «На разлуке» представляют собой глубокую и глубоко аргументированную систему мысли, прочно укорененную в историко-философских предпосылках.

В авангарде публицистов менее теоретического склада стоял талантливый Наум Соколов, редактор варшавской газеты «Ха-Цефира», который после некоторых колебаний влился в ряды политического сионизма. На границе между журналистикой и литературной критикой наиболее заметными фигурами были Давид Фришман и Михей Иосиф Бердычевский. Первый подчеркивал в своих блестящих литературных очерках необходимость «европеизации» иудаизма, а второй отстаивал дело ницшеанства, протестуя против подавления «человека» в «еврее», против преобладания духовного над материал в учении иудаизма. Бердычевский также является автором ряда зарисовок, изображающих трагический раздвоение души еврейского интеллигента и примитивную стройность старого хасидского мира.

В области еврейской художественной литературы С.Я. Абрамович, известный под псевдонимом Менделе Мохер Сфорим, писатель «Эпохи реформ», остался по-прежнему признанным лидером. Творческая энергия этого автора, с равным мастерством владевшего и народным, и народным языком, достигла еще больших высот в период нового еврейского мученичества. Его роман Wünschfingerl «Кольцо желаний», который первоначально был написан на идиш, а в его еврейской версии превратился в большой том «Бе-Эмек ха-Баха» «В долине слез» (1897–1907 гг.).), представляет собой великую эпопею, изображающую еврейскую жизнь во времена мрачного царствования Николая I и «Эпоху Просвещения» при Александре II. Серия очерков, отмеченных неподражаемым юмором, изображает распад старого быта под влиянием погромов 1881 года и последующей эмиграции из России («Бимэ ха-Рааш», «В бурные дни» и др.). Его автобиографическая серия (Байямим Хахем, «В те дни») и его незавершенный «Шлойме реб Хаимс» («Соломон, сын Хаима») раскрывают силу редкого психологического анализа.

Литературная деятельность Абрамовича, продолжавшаяся более полувека, принесла ему титул «дедушки новоеврейской литературы» (Der Zeide). Ему посчастливилось стать свидетелем блестящих успехов его «сыновей и внуков», которые постепенно выходили на первый план, особенно в еврейской литературе. Его младший современник, Исаак Лейб Перес, в первый период своей литературной деятельности писал остроумные рассказы, изображающие жизнь еврейских масс в Польше и отличающиеся мощным реализмом, часто с оттенком сатиры (его серии Reisebilder, «Travel Pictures» и другие зарисовки, написанные в основном в девяностые годы). Позже Перес все больше и больше склонялся к современному литературному символизму, черпая вдохновение в основном из мистических легенд хасидов (его серия «Хасидский язык», которая впоследствии была расширена до двух томов под названием «Volkstümliche»). Geschichten, «Популярные рассказы», 1909 г.).

К концу века талант великого еврейского юмориста Шалом-Алейхема (С. Рабиновича) достиг своего полного расцвета. Особенно ему удалось виртуозно обрисовать тип люфтменша черты оседлости, который постоянно охотится за куском хлеба, цепляется за каждую возможную профессию и живет иллюзиями (его зарисовки Менахем Мендель). Используя просторечие с его характерными идиомами и остротами в качестве средства выражения, Шалом-Алейхем рисует картины «Маленьких людей» русского гетто (его серия «Клейн Меншелех»), описывает радости и печали их детей (Маассиос фар Юдише). Киндера, «Рассказы для еврейских детей»), и вкладывает в уста бесхитростного философа гетто, «Тевье (Тобиаса) Молочника», душераздирающую эпопею о великих потрясениях в этом укромном мирке (серия зарисовки под названием Тевье Дер Мильчигер). К этим большим звездам на небосклоне еврейской художественной литературы можно добавить множество меньших светил, которые пишут на обновленном древнем языке нации или на народном языке масс — идише.

Литературное возрождение с особой силой проявилось в области поэзии. В начале девяностых замолчал голос Иуды Лейба Гордона, поэта «Эпохи реформ» (умер в 1892 г.). Певец народной печали Симон Фруг, увлекшись новыми идеями сионизма, стал петь своих «Сионидов» на русском языке, сочиняя при этом для масс звонкие стихи на идиш, хотя ни один из них не раскрывает поэтического очарования его старых национальных элегий.

Теперь на горизонте сияют новые звезды. В середине девяностых годов созревает могучий талант Хайима Нахмана Бялика, доведшего до небывалого совершенства поэтические формы древнееврейской речи. Великолепие формы сочетается с богатством содержания. Наибольшая творческая сила Бялика проявляется в его трактовке национальных мотивов. Сам продукт раввинской Ешибы и Бет ха-Мидраша, он воспевает духовную красоту, скрытую за этими древними и внешне непривлекательными стенами, в этой ветхой цитадели еврейского духа, где безраздельно царил культ интеллектуального рыцарства, где духовный щит был выкован, что сохранил народ овец среди стада волков (его замечательные стихи «Им Еш Эт Нафшека ла-Даат», ха-Матмид, «Прилежный ученик» и др.). Страдания и унижения, обрушившиеся на его народ со стороны врагов, доводят поэта до отчаяния, ибо он понимает, что старый щит отброшен, а новый щит не встал на его место. Его возмущает равнодушие еврейских масс к призыву к возрождению, который звучит со стороны сионизма («Акен Хацир ха-Ам», «Воистину, люди подобны траве» и др.). На более позднем этапе, начиная с кишиневского погрома 1903 года, лира Бялика становится все более пессимистичной, принимая тон гневного упрёка и пламенного обличения.

В противовес этому певцу народной души другой современный поэт, Саул Черниховский, звучит лейтмотивом общечеловеческого переживания и радости жизни. Он демонстративно падает ниц перед статуей Аполлона (Ленока Pesel Apollo, «Перед статуей Аполлона»), вознося к ней покаянную молитву еврея за то, что он отверг идеал красоты. Он бредит «эллинизмом», культом радости и света, отвергая одностороннюю духовность и ригоризм старого иудаизма. Эротические мотивы, описания природы, баллады, деревенские идиллии — таковы характерные черты поэзии Черноховского, которая составляет как бы общечеловеческий подвес к поэзии Бялика, хотя и уступает ей в глубине литературного замысла. И Бялик, и Черниховский оплодотворили поле еврейской поэзии, нашедшей в начале ХХ века целый сонм более или менее талантливых культиваторов, в большинстве своем писавших на древнем народном языке, хотя и в обновленной форме.

Менее быстрым был прогресс еврейской научной деятельности. Однако, начиная с 80-х годов, и эта область характеризуется непрерывной деятельностью, являющейся продолжением научных достижений Запада. Девяностые годы знаменуют начало систематических усилий, направленных на выяснение истории евреев в России и Польше. Появляется серия научных исследований, монографий и общих обзоров еврейской истории, написанных в основном на русском языке. Особого внимания заслуживают попытки проложить новые пути еврейской историографии, сходящиеся к национальной концепции иудаизма. Еврейские историки девятнадцатого века в Западной Европе, находившиеся под влиянием идей ассимиляции, рассматривали еврейскую историю прежде всего с теологической или спиритуалистической точки зрения. Научные усилия русского еврейства представляют собой попытку осмыслить социальное развитие Зарубежья как своеобразной, внутренне-автономной нации, которая во все времена стремилась сохранить не только свои религиозные сокровища, но и подлинный облик своего многообразного национального жизнь.

ГЛАВА XXXIII КИШИНЕВСКАЯ РЕЗНЯ

1. Погромы как контрреволюционная мера

Неистовство политической реакции, бушевавшее в течение двух десятилетий, служило водой на мельницу революции. Ошеломленное ударом, нанесенным ему в начале восьмидесятых годов, русское революционное движение очнулось в начале ХХ века, когда угасли надежды на смену политики со стороны Николая II. был полностью взорван. Агитация среди студентов и рабочих, «беспорядки» в университетах, забастовки на фабриках, революционная пропаганда в подпольной печати дома и в заграничной печати — все эти усилия постепенно координировались внутри остов двух революционных организаций, социал-демократической и социал-революционной партий, которые приняли определенные очертания между 1898 и 1900 годами. использовали все средства полицейского террора, чтобы подавить малейшее движение за свободу. Этот официальный терроризм свирепствовал с неограниченным насилием. Ночные облавы, аресты, тюрьмы и места ссылки или каторги, переполненные «политическими преступниками», в основном молодыми мужчинами и женщинами, — таковы были средства, которыми правительство надеялось искоренить «революционную гидру». «даже когда проявляется в виде умеренных конституционных требований. Революционеры боролись с терроризмом террором, и одной из их жертв стал реакционный министр внутренних дел Сипягин, убитый в апреле 1902 года. Разъяренный царь в ответ назначил на тот же пост фон Плеве, одного из самых опытных приспешников русская политическая инквизиция, которая задолго до этого в качестве начальника политической полиции довела ее механизм до высшей степени эффективности. Ему суждено было сыграть злополучную роль в мартирологии русского еврейства.

Можно было легко предвидеть, что русское революционное движение вызовет сильный интерес у российской еврейской молодежи. Если бы какой-либо другой культурный народ подвергался мучениям и унижениям так же жестоко и систематически, как евреи в России, он, несомненно, породил бы огромное войско отчаянных террористов. Правда, евреи снабжали революционную армию бойцами в большем количестве, чем того требовало их численное соотношение с остальным русским населением. И все же их число было ничтожно по сравнению с теми злодеяниями, которые постоянно совершались против них. Как правило, еврейская студенческая молодежь вступала в ряды социал-демократической организации, не одобрявшей политических убийств. Особенно много марксистов было среди еврейских юношей и девушек, которые были отвергнуты русскими учебными заведениями и уехали в Западную Европу, где они впитали доктрины и методы немецкой социал-демократии. Евреев среди эсеров (Гершуни, Гоца и др.) было меньше, и они тоже, как правило, не принимали непосредственного участия в террористических заговорах. Собственно говоря, единственный террористический акт, совершенный евреем, был совершен в Вильне рабочим Гиршем Леккертом. Уязвленный варварским поведением виленского губернатора фон Валя, отдавшего приказ публично высечь евреев-рабочих за организацию демонстрации 1 мая 1902 г., Леккерт стрелял в этого чиновника. Губернатор остался невредимым, а Леккерт заплатил за покушение жизнью. Но в целом революционная деятельность евреев ограничивалась частыми политическими демонстрациями,устраиваемыми «Бундом», и организаторской деятельностью определенной части еврейской интеллигенции, вступившей в ряды обеих российских социалистических партий.

Если бы русское правительство руководствовалось подлинным интересом к политической жизни, распространение революционного движения среди евреев, которое было порождением его собственной системы угнетения, неизбежно побудило бы его смягчить систему, которая должна была превратиться в миллионы людей в отчаянных. Но русское правительство было, собственно говоря, не правительством. Это была каста чиновников, низведших управление страной до систематических усилий по спасению своей личной карьеры и классовых интересов, неразрывно связанных с неограниченным самодержавием. Русская бюрократия смотрела на революцию как на личную угрозу, как на угрозу своему существованию, а на еврейских участников революции смотрела как на своих индивидуальных врагов, за деяния которых следовало отомстить всему еврейскому народу. Так в голове Плеве, главы бюрократической инквизиции, созрел поистине дьявольский план: вести войну с русской революцией войной с евреями и отвлекать внимание русской публики, пронизанной сотами революционной пропагандой, в сторону «инородцев», заклеймив тем самым все освободительное движение в России, как «дело еврейских рук», как чуждое русскому народу антипатриотическое дело. Частью этого плана было устроить где-нибудь варварский антиеврейский погром, чтобы запугать еврейских революционеров и выдвинуть его как протест «русского народа» против «еврейской революции». «Затопить революцию еврейской кровью!» — этот лозунг лежал в основе страшного замысла, который, начиная с 1903 года, проводился в жизнь ставленниками Николая II. в самые ответственные моменты русского революционного движения.

2. Организованная кишиневская бойня

Излишне говорить, что горючего материала для такого антиеврейского пожарища было предостаточно. Одно из криминальных мест этих поджигателей находилось в то время в Кишиневе, столице полумолдавской Бессарабии. До конца девятнадцатого века пятьдесят тысяч евреев этого города жили в мире и согласии со своими соседями-христианами, которых насчитывалось около шестидесяти тысяч. В начале нового века эти дружеские отношения были прерваны из-за разнузданной антисемитской агитации местного желтого журналиста, мелкого чиновника по фамилии Крушеван. Этот чиновник издавал в Кишиневе с 1897 г. местный листок под названием «Бессарабец». Первоначально приняв умеренно прогрессивную политику, газета вскоре продалась местным антисемитским реакционерам из дворянства и чиновничества и с тех пор субсидируется правительством. В течение ряда лет газета Крушевана вела разнузданную агитацию против евреев. Евреев обвиняли во всевозможных преступлениях, в экономической «эксплуатации», в социализме, в «ненависти к христианам», в ритуальных убийствах и в происхождении «безбожной революции». Благосклонный к власти, Бессарабец мог делать все, что ему заблагорассудится. Цензура газеты находилась в руках заместителя кишиневского губернатора Устругова, зарекомендовавшего себя за время своей административной деятельности непревзойденным мастером в искусстве преследования евреев и урезания еще остававшихся у них крох прав. Под покровительством такого цензора, который на самом деле был сотрудником газеты, последняя была уверена в неприкосновенности даже тогда, когда она продолжала печатать воззвания, призывающие христианское население к погромам евреев.

Эта агитация была особенно опасна ввиду того, что «Бессарабец» был единственным органом печати в губернии, а правительство постоянно отказывало в разрешении на издание какой-либо другой газеты. В самом деле, деятельность Крушевана в Бессарабии была так хорошо продумана Плеве, что в 1902 г. корыстный журналист получил значительные суммы из специального подпольного фонда за издание в Петербурге газеты под названием «Знамя». "), с такой же реакционной антисемитской тенденцией. Однако в столице поганый лист не смог найти читателей. Но что касается Бессарабца, то его влияние явно ощущалось. Русское общественное мнение страдало от ежедневно вводимых ему ядовитых доз. Зловещие инстинкты толпы все более и более разгорались, и в воздухе витало предчувствие бури.

В начале 1903 г. Крушеван нашел повод дать определенный поворот своей привычной погромной пропаганде. В городе Дубоссары было найдено изуродованное тело русского крестьянского мальчика Рыбаленко, убитого, как впоследствии установлено судебным следствием, своим дядей в надежде присвоить свою часть наследства. Бессарабцы немедленно развернули кампанию против евреев, обвинив их в ритуальных убийствах. «Смерть евреям! Пусть будут вырезаны все жиды!» — такие призывы почти ежедневно повторялись в газете, которая читалась во всех салунах и кабаках Бессарабии. Непросвещенная русская толпа жаждала случая наложить руки на евреев. В Дубоссарах была предпринята попытка погрома, но она была сорвана местными евреями крепкого телосложения.

Накануне праздника Пасхи 1903 года в самом Кишиневе пустили загадочные слухи об убийстве служанки-христианки, смерть которой приписали евреям. На самом деле девушка приняла яд и умерла, несмотря на усилия ее хозяина-еврея спасти ей жизнь. События в Кишиневе накануне той Пасхи носили признаки активной деятельности какой-то тайной организации, вынашивавшей тщательно продуманный дьявольский план. Центром этой преступной организации был местный русский клуб, который был местом сбора чиновников губернии. Незадолго до праздника в городе неожиданно появился посланный из Петербурга эмиссар политической полиции, жандармский офицер Левендаль; после Пасхи, когда кровавое преступление уже было совершено, так же внезапно исчез тот самый таинственный посланник.

Триумвират Крушеван-Устругов-Левендаль был, очевидно, душой страшного антисемитского заговора. По городу были разбросаны печатные листовки, извещавшие народ об изданном имперском указе, дающем разрешение подвергнуть евреев «кровавому наказанию» в течение трех дней христианской Пасхи. Полиция не пыталась пресечь эти циркуляры, ибо, как потом выяснилось, они были в заговоре. Некоторые сотрудники полиции даже намекали на грядущие события в разговорах со знакомыми евреями. В салунах и в чайханах приближающийся погром был предметом общественного обсуждения. Евреи прекрасно знали о грядущей буре, хотя едва ли представляли себе, что она примет форму не просто обыкновенного погрома, а настоящей бойни. Накануне праздника Пасхи представители еврейской общины прислуживали губернатору и полицмейстеру, молясь о защите, и получили хладнокровный ответ, что необходимые инструкции уже даны и приняты надлежащие меры по их устранению. безопасность была принята. Местный греко-православный епископ спросил у пришедшего к нему раввина, правда ли, что существует еврейская секта, использующая христианскую кровь в ритуальных целях.

Пожар, открыто подготовленный поджигателями, вспыхнул в назначенный момент. В воскресенье, 6 апреля, в первый день христианской Пасхи и седьмой день еврейского праздника, в полдень зазвонили церковные колокола, и большая толпа русских мещан и ремесленников, действуя несомненно по данному сигналу, рассеяла всех. над городом и обрушились на еврейские дома и склады. Бандам предшествовали уличные мальчишки, которые бросали камни в окна. Мятежники, число которых пополнялось этими юными «боевиками», видя, что полиция не пытается вмешиваться, стали врываться в дома и магазины, а содержимое выбрасывать на улицу, где все было уничтожено или разграблено праздничными толпа. Но и тогда полицейские и солдатские отряды, стоявшие на улицах, оставались пассивными и не предпринимали попыток арестовать бунтовщиков. Такое отношение послужило в глазах толпы окончательным доказательством правильности слухов о разрешении царя «бить жидов». Огромная шушера в пьяном виде заполнила улицы, крича: «Смерть жидам ! Бей жидов !»

Вечером грабежи сменились убийствами. Убийцы, вооруженные дубинками и ножами, нападали на евреев в машинах, на улицах и в домах, раня их тяжело, иногда даже смертельно. Даже тогда полиция и военные бездействовали; только когда в одном месте группа евреев, вооруженных палками, попыталась отогнать убийц, тут же вмешалась полиция и обезоружила защитников.

В десять часов вечера грабежи и убийства внезапно прекратились. Ходили слухи, что генеральный штаб бунтовщиков собирался на совещание по поводу дальнейшего плана военных действий и готовился к планомерной бойне. «Армия» вскоре получила необходимые приказы, и в течение всего дня 7 апреля, с рассвета до восьми часов вечера, Кишинев был ареной зверств, которым мало параллелей даже в истории самые варварские века. Оказавшись беззащитными и подверженными страстям разъяренной толпы, многие еврейские семьи прятались в своих подвалах или на чердаках, а иногда искали спасения в домах своих соседей-христиан, но убийцам удавалось выследить своих несчастных жертв. Евреи были убиты самым варварским способом. Многие из них не были убиты сразу, а остались корчиться в предсмертных муках. Некоторым вбивали гвозди в головы или выкалывали глаза. Маленьких детей сбрасывали с чердаков на мостовую, и их мозги разлетались о камни. Женщинам вспарывали животы или отрезали грудь. Многие из них стали жертвами изнасилования. Один гимназист, увидев, как на его мать напали эти изверги, бросился на них в одиночку и ценой своей жизни спас честь своей матери; сам он был убит, а матери его выкололи глаза. Пьяные полчища ворвались в синагогу и, захватив свитки Торы, разорвали их в клочья, осквернили и растоптали. В одной синагоге старый Шаммес (бидл), облаченный в свою молитвенную шаль и прикрывающий своим телом ковчег со священными свитками, был жестоко убит осквернителями на пороге святилища.

В течение всего дня по улицам двигались фургоны, перевозившие раненых и убитых евреев в госпитали, превращенные в полевые лазареты.

Но даже это зрелище не побудило полицию вмешаться. Русское население, за исключением нескольких отдельных случаев, не предприняло никаких попыток защитить истерзанных евреев. Так называемая «интеллигентная» публика, чиновники с женами и детьми, студенты, адвокаты, врачи неторопливо ходили по улицам и смотрели равнодушно, а иногда даже сочувственно, как шла страшная «работа». Губернатор Бессарабии фон Раабен, которого утром второго дня погрома ждала еврейская депутация, умоляющая о покровительстве, ответил, что ничего не может сделать, так как не получил указаний из Петербурга.

Наконец в 5 часов дня была получена телеграмма из Плеве, а в 6 часов на центральных улицах появились большие отряды войск в полном вооружении. Как только толпа заметила, что солдаты готовы к действию, она бросилась наутек, без единого выстрела. Только на окраине города, куда войска еще не подошли, грабежи и резня продолжались до позднего вечера.

Нет необходимости указывать, что если бы эта готовность полиции и военных выполнить свой долг проявилась в Кишиневе в начале погрома, то ни один еврей не был бы убит и ни один дом не был разрушен. А так убийцы и бунтовщики получили полную свободу действий на два дня, и в результате было убито сорок пять евреев, восемьдесят шесть тяжело раненых или покалеченных, пятьсот легкораненых, не считая случаев изнасилований, число из которых не удалось определить. Полторы тысячи домов и магазинов были разрушены и разграблены. Жертвы были в основном из низших классов еврейского населения, поскольку многие зажиточные еврейские семьи смогли, заплатив крупную сумму полиции, обеспечить защиту последней и заставить бунтовщиков отвернуться от своих домов. По сравнению с огромным числом еврейских жертв среди пьяных бунтовщиков погибло всего два человека. Кишинёвские евреи казались неспособными противостоять убийцам и дорого продать свою жизнь.

3. Отголоски кишиневской трагедии

Крик ужаса пронесся по всей России и более или менее цивилизованным странам мира, когда стало известно о кишиневской бойне. Вся либеральная российская пресса выразила возмущение кишиневскими зверствами. Сочувствие пострадавшим выражали в письмах и телеграммах виднейшие русские писатели. Лев Толстой высказал свои мысли в письме, которое не удалось опубликовать из-за цензуры.^[94] Гуманитарный писатель Короленко изобразил ужасы Кишинёва в душераздирающей повести под названием «Дом № 13», в которой на основе личных наблюдений изобразил, как еврейские жители одного дома были замучены до смерть от бунтовщиков. Рассказ был распространен в нелегальном издании, его публикация была строго запрещена цензурой. Но в самой России крик был задушен тяжелой рукой плевевской цензуры, и везде, где крупице страшной правды удавалось проскользнуть сквозь барьеры цензуры, Плеве рассылал газетам предостережения, грозившие прекратить их издание за «... проведение вредоносной политики». Такая участь фактически постигла русско-еврейский «Восход» в Петербурге, юридический журнал «Право» («Закон») и другие. Вся русская печать была вынуждена правительством опубликовать сфальсифицированную версию, заложенную в его официальных отчетах, в которой организованная резня сводилась к случайной драке, а бездействие войск объяснялось либо недостаточностью их численности — несмотря тот факт, что в городе было размещено несколько батальонов, или недееспособность полиции, а о убитых и раненых упоминалось туманно, чтобы предположить, что жертвы «потасовки» должны были быть найдены с обеих сторон.

Но разоблачения в иностранной прессе были такого характера, что ошеломили всю Европу и Америку. Корреспондент лондонской «Таймс» опубликовал текст секретного письма, адресованного Плеве губернатору Бессарабии, в котором за две недели до погрома последнему чиновнику сообщалось, что в случае антиеврейских «беспорядков» «нельзя прибегать к вооруженному вмешательству в дела городского населения, чтобы не возбудить враждебности к правительству у населения, еще не затронутого революционной пропагандой». Подлинность этого письма не вызывает сомнений. Но не может быть сомнения в том, что указание на этот счет скорее устно, чем письменно, вероятно, через тайного агента Левендаля, действительно было передано кишиневским властям.

Из того, что на второй день погрома губернатор все еще ждал указаний из Петербурга, разрешающих ему прекратить резню, видно, что он должен был получить предварительное распоряжение разрешить ее до известного предела. Ужасы армянской резни в Турции, против которых не раз протестовала даже российская дипломатия, отошли на второй план перед массовой бойней в Кишиневе. Европа и Америка были глубоко взволнованы. Евреи за пределами России собирали большие средства для своих несчастных русских собратьев, но их усилия исчерпывались сочувствием и человеколюбием.

Влияние катастрофы на русское еврейство было более продолжительным. Смешанное чувство гнева и стыда охватило еврейскую общественность — гнев против организаторов и пособников страшного преступления и стыд за замученных и униженных братьев, которые, не имея шанса спасти свою жизнь, не смогли спасти свою честь, пожертвовав стойкое сопротивление этим зверям в человеческом обличии, которые были уверены в иммунитете. Поэт Фруг излил свои чувства в стихотворении на идиш, выразив свою скорбь по поводу физической беспомощности своего народа и ограничившись обращением к доброму еврейскому сердцу:

Слишком сильна и тяжела наша боль, слишком слаба наша рука, чтобы парировать удар.

Ну же, нежное еврейское сердце, и любовь и утешение к нам нести!

Братья, сестры, молитесь, пожалейте; ужасна и ужасна наша нужда:

Мы хотим, чтобы мертвые хоронили саваны, а живых мы кормим хлебом.

Чуть позже молодой поэт Бялик мощно выразил свое чувство гнева и стыда в своем «Бреме Немирова». Он заставляет Бога адресовать эти слова мученической нации:

Твои мертвецы умерли напрасно, и ни ты, ни я

Можно сказать за что они отдали жизнь и почему....

Не льются слезы по тебе! — клянется Господь Именем Своим —

Ибо, хотя боль велика, велик и позор,

И кто из них больше, решай ты, сын человеческий...

Представляя панихиды в честь кишиневских жертв в синагогах, он гневно восклицает во имя Божие:

Подними глаза и посмотри, как они погружены в горе.

Ты слышишь, как они плачут и рыдают, и скорбные молитвы читают.

Вы видите, как они бьют себя в грудь и просят прощения...

О чем они молятся?... Скажи им протестовать!

Грозить на Меня кулаками и справедливости требовать!

Справедливость за все, что они страдали на протяжении поколений,

Так что Мои Небо и Трон сотрясутся до основания!

Ни погромы начала восьмидесятых, ни московские зверства начала девяностых не могут сравниться по своему душераздирающему действию на русское еврейство с кишиневской резней. Оно пробудило жгучее чувство мученичества, но вместе с ним и чувство героизма. Всех охватил один и тот же порыв — организация самозащиты, как бы говоря: «Раз правительство не защищает нашу жизнь и честь, то мы сами обязаны защищать ее». Погромная паника, охватившая весь Юг после страшных дней 6—7 апреля, привела к организации в ряде городов обществ самообороны. Плеве знал об этих приготовлениях и оказался в затруднительном положении. Он понимал, что эти усилия могут помешать организации погромов, так как последние уже не будут безопасны для убийц и грабителей, и, кроме того, он был полон опасений, что эти общества самообороны могут стать рассадниками революционной пропаганды. и обеспечить тренировочную площадку для политических демонстраций. Эти опасения были высказаны в изданном в конце апреля циркуляре, в котором министр предписывал губернаторам, во-первых, «не допускать никаких обществ самообороны», а, во-вторых, чтобы власти приняли меры для «предотвращения насилия» и «пресечение беззакония». Последующие события показали, что последний приказ так и не был приведен в действие. Однако первая инструкция была проведена с беспощадной жестокостью, и во время следующих погромов войска первым делом расстреляли членов самообороны.

Таков был настрой русского еврейства, указ от 10 мая 1903 г., открывший евреям для «свободного проживания» сто один населенный пункт в различных правительствах черты оседлости, которые до сих пор были запрещены для них по «Временные правила» 1882 г. были встречены с полным равнодушием. На самом деле многие сельские населенные пункты, включенные в этот указ, были на самом деле городами, превращенными в «села» по наущению злобных чиновников с единственной целью сделать их недоступными для евреев. Украденное имущество было теперь возвращено с небольшим излишком. Данаидский подарок, который, казалось, был преподнесен евреям в качестве компенсации за кишиневские ужасы, не мог не вызвать у них отвращения. В скобках можно заметить, что правительство само свело на нет моральный эффект своего «акта благодати», издав в тот же день новый репрессивный закон, запрещающий привилегированным евреям, имевшим право на проживание вне черты оседлости, приобретать недвижимость. собственности в селах и селах. Узел беззакония в одном месте развязался на волосок, а в другом затянулся.

Горе и стыд за «кишиневские дни» вооружили руку Пинкуса Дашевского, благородного еврейского юноши, против самого виновного зачинщика резни — Крушевана. Дашевский, сын военного хирурга, приехал из Киева, где он учился в Политехникуме, в Петербург, чтобы наказать жалкого наемника юдофобов, который своей преступной газетной агитацией вызвал кишиневский пожар. 4 июня 1903 года он напал на Крушевана в самом центре столицы, на так называемом Невском проспекте, ранив его ножом в шею. Рана оказалась несерьезной, и «пострадавший» смог вернуться домой, не приняв первой помощи, предложенной ему в соседней еврейской аптеке. Дашевский был арестован и предан суду. На предварительном следствии он откровенно признался, что намеревался отомстить за кишиневскую резню, убив Крушевана. Крушеван, теперь более свирепый, чем когда-либо, потребовал в своей газете «Знамя» предать еврейского мстителя военно-полевому суду и казнить его, и его требование было подхвачено всей антисемитской прессой. Дело рассматривалось в окружном суде за закрытыми дверями, правительство Плеве, очевидно, опасалось появления в зале суда кровавого призрака Кишинева.

Интересы Крушевана представлял адвокат-антисемит Шмаков, впоследствии фигурировавший в процессе Бейлиса. Защитник Дашевского (адвокат Грузенберг и др.) утверждал, что поступок его подзащитного был продиктован намерением не убивать, а лишь выразить свой протест против разнузданной преступной деятельности Крушевана. Дашевский получил суровый приговор к пяти годам условной военной службы (26 августа). Апелляция была подана в Сенат, но решение суда низшей инстанции осталось в силе. Юноша, в порыве праведного негодования давший волю возмущенным чувствам своего истерзанного народа, был закован в цепи и сослан в гущу убийц и воров, а продажный подстрекатель, чьи руки обагрились кровью многочисленные жертвы, уцелевшие и с помощью государственных средств, продолжал свою преступную деятельность, разжигая ненависть населения к евреям.

4. Визит доктора Герцля в Россию

Живой бюрократический ум Плеве быстро сделал выводы из дела Дашевского. Он понимал, что кишиневская резня разожжет национальное еврейское чувство и направит национальное или сионистское дело в русло революционного движения. Соответственно, 24 июня 1903 г. Плеве издал губернаторам циркуляр с пометкой «строго конфиденциально» и разослал через Департамент полиции, предписывая принять энергичные меры против «пропаганды идей сионизма», которые отошла от своей первоначальной цели — переселения евреев в Палестину — и «направила свою деятельность на укрепление еврейской национальной идеи», проповедуя «организацию евреев в уединенные общества в местах их теперешнего проживания». Выполняя эти приказы, полиция начала преследование сионистов в ряде городов, запрещая продажу акций Еврейского колониального треста, сборы в Еврейский национальный фонд, собрания и конференции сионистских обществ.

Вскоре после этого, 25 июля, в Санкт-Петербург прибыл лидер сионистов доктор Герцль, чтобы убедить российские власти прекратить эти преследования. Помимо этой непосредственной цели, Герцль имел в виду еще одну, более важную миссию. Он надеялся получить от русского правительства обещание оказать дипломатическое давление на Турцию в пользу разрешения широкомасштабного поселения евреев в Палестине. Во время своих четырех интервью с Плеве сионистскому лидеру удалось убедить министра в том, что «в интересах российского правительства оказывать помощь сионистскому движению». Плеве ответил — и впоследствии письменно подтвердил свой ответ, — что русское правительство готово помогать сионизму до тех пор, пока его политическая деятельность будет направлена на достижение его целей за пределами России, на создание еврейского центра в Палестине и эмиграции евреев из России, но что, как только движение будет обращено вовнутрь, т. национальная политика. Герцль уверял Плеве, что политический сионизм без фразы не преследует никакой другой цели, кроме создания центра вне диаспоры.

И Плеве, и Герцль, казалось, остались довольны результатами беседы. Герцль встретился также с министром финансов Витте и министром иностранных дел Ламсдорфом и уехал из Петербурга в обнадеживающем настроении. По пути в Петербург, особенно во время пребывания в Вильно, Герцль был объектом бурных оваций сионистов. В то же время он подвергался резкой критике со стороны представителей других еврейских политических группировок, которые считали, что он унизил национальное достоинство еврейского народа, ведя переговоры о спасении еврейства с человеком, на лбу которого был выбит Каиновым знаком Кишинев.

По-видимому, тяжелый кризис, наступивший для политического сионизма, когда надежда на получение хартии от султана отступила вдаль, заставила Герцля цепляться за соломинку на переговорах с русским правительством. Он, очевидно, придерживался мнения, что русские фараоны, одобрявшие методы сокращения еврейского населения в России, подобные тем, что практиковались в Кишиневе, могли быть готовы достичь той же цели, оказывая дипломатическую помощь сионистским планам. Залог в этом направлении фактически был дан Герцлю. Но Герцль переоценил значение обещаний, данных ему властителями, которые просто смотрели на него как на благородного мечтателя.

Через две недели после визита Герцля в Петербург острота сионистского кризиса проявилась на VI конгрессе в Базеле (11—16 августа 1903 г.). По этому случаю Герцль объявил о своем новом проекте колонизации Уганды в Британской Восточной Африке на основании хартии, предложенной ему британским правительством. Он указывал, что у этого проекта была определенная цель — улучшение ужасного положения русского еврейства, для чего Сион в тот конкретный момент был недоступен. Заявление Герцля разделило конгресс надвое: одна часть с энтузиазмом ухватилась за проект Уганды, который обещал по крайней мере временное убежище в Африке, Нахтасил, для части агонизирующей нации. Другая часть яростно протестовала против этой попытки создать «сионизм без Сиона», против отказа от Палестины и высших устремлений движения. После многих бурных и душераздирающих сцен большинство Конгресса приняло решение направить в Уганду экспедицию для исследования предложенной страны с точки зрения ее пригодности для еврейской колонизации. Вслед за этим все противники угандийского проекта, так называемые Neinsager («Противники»), в основном русские сионисты, дружно покинули зал Конгресса.

Теперь движение раздирало жестокое столкновение, ставшее результатом борьбы между двумя принципами, долгое время смешивавшимися в теоретических основах сионизма: палестинизмом и территориальностью. Этот внутренний конфликт завершился открытым расколом между этими двумя принципами. Из сионистского движения родилась Территориалистская организация, провозгласившая своей целью создание еврейского автономного центра в любой доступной точке земного шара. Ибо кровь Кишинева взывала к исходу из нового Египта. Эмиграция в Соединенные Штаты, где узники царизма в течение двадцати лет, начиная с 1881 года, успели образовать большой еврейский центр, перешагнула миллионную отметку и должна была принимать все большие и большие размеры. Еврейская общественная печать настаивала на необходимости «регулировать эмиграцию в Америку не только как социально-экономический, но и как национальный фактор». Указывалось, что значительная часть исторического национального центра в России и Польше находилась под давлением внешних событий в процессе перемещения в Северную Америку и что на практическую еврейскую политику была возложена прямая обязанность организовать этот великий восходящий центр. еврейства.

ГЛАВА XXXIV ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОГРОМОВ И РУССКО-ЯПОНСКОЙ ВОЙНЫ

1. Погром в Гомеле и еврейская самооборона

Не успел сионистский конгресс, на котором жаркие дискуссии о спасении иудаизма перемешались с рыданиями, оплакивающими кишиневских мучеников, завершил свои заседания, как в царских владениях разразилась новая катастрофа — погром в Гомеле, в Правительство Могилева. В этом оживленном белорусском городе, в котором двадцать тысяч евреев составляли вполне половину населения, общественная еврейская жизнь отличалась большой силой. В городе существовали важные общества сионистов и социалистов. Обе эти партии организовали несколько отрядов самообороны, и следовало ожидать, что позор Кишинева не повторится в Гомеле и что в случае нападения евреи дадут о себе хороший отчет.

29 августа 1903 года на рыночной площади произошла драка между толпой евреев и христиан. Причиной ссоры стал банальный инцидент, когда один крестьянин пытался унести из еврейского магазина бочонок селедки по более низкой цене, чем та, которую требовал кладовщик. Буйного покупателя вытолкнули из лавки, но крестьяне на базаре встали на его сторону, и в завязавшейся драке между ними и евреем один крестьянин был случайно убит. Крестьяне испугались и бросились наутек, а полиция стала производить аресты среди евреев. Евреи могли бы удовлетвориться тем фактом, что благодаря их энергичным действиям удалось предотвратить погром, если бы они не предвидели возмездия, которое непременно обрушится на них.

Два дня прошли в состоянии напряженного волнения. На третий день, 1 сентября, толпа русских рабочих, насчитывавшая около двухсот человек, вышла из железнодорожных мастерских и начала сносить еврейские дома и молитвенные дома. К бунтовщикам присоединилась толпа каменотесов, поденщиков и оборванцев. Кое-где толпу возбуждали несколько «интеллигентов»: купец, студент и учитель. На Конной площади толпу остановил крупный отряд еврейской самообороны, состоявший из нескольких сотен человек. Мятежники были на грани того, чтобы сдаться перед храброй атакой самообороны; но в этот момент на месте происшествия появились войска и дали залп в сторону евреев, в результате чего трое были убиты и несколько ранены. Помощь, оказанная войсками, придала бунтовщикам новое мужество, и они с новой силой продолжили свою разрушительную работу. По всему городу цепи солдат прикрывали атакующие полчища от отрядов еврейской самообороны, которые тщетно пытались прорвать цепь. Защитников отгоняли прикладами и штыками, а мятежникам позволяли беспрепятственно разрушать и убивать. К вечеру погром был остановлен; в результате двенадцать убитых или опасно раненых евреев, восемь убитых или опасно раненых христиан, большое количество жестоко обращавшихся и легко раненых евреев и более двухсот пятидесяти опустошенных еврейских жилых домов и магазинов. Среди арестованных полицией было значительно больше защищавшихся евреев, чем нападавших на христиан.

Через два дня в Гомель приехал могилевский губернатор и, созвав евреев в городскую думу, угостил их следующей речью:

Мне жаль несчастных жертв, но откуда могла возникнуть такая горечь? Религиозная терпимость в России полная. Причины последних событий лежат глубже. Теперь евреи стали руководителями и зачинщиками всех движений, направленных против правительства. Весь этот «Бунд» и с.-д. — все они евреи. Вы сами виноваты во всем, что произошло. Вы не правильно воспитываете своих детей. Вы не имеете на них никакого влияния. Но, по крайней мере, вы можете сдать их, указывая на них правительству, а сами скрывая их. Вы пропагандируете неповиновение и оппозицию правительству среди нецивилизованного населения. Но народу России на это наплевать, и он восстает против вас.

Казалось бы, сам Плеве говорил устами губернатора. Русский чиновник с наивной и неуклюжей откровенностью выразил затаенную мысль начальника политической инквизиции — мысль о наказании отцов за революционные наклонности детей, подлежащих сдаче в руки полиции, и о дискредитации всей русской свободы. движение как «еврейское дело». В правительственном сообщении, появившемся после погрома, события в Гомеле были изложены таким образом, что можно предположить, что они были вызваны нападением евреев на христианское население и войска, вследствие чего последние были вынуждены стрелять в целях «самообороны». Окончательный вывод был сформулирован так: «Причина беспорядков заключается в крайне враждебном и вызывающем отношении местных евреев к христианам». Таким образом, в официальном документе искажались действительные факты, а мучителями выдавались истязаемые.

Гомельский погром не достиг размеров кишиневской резни и не был столь болезненным для нравственного сознания евреев. Ибо в Гомеле евреи не дали себя бить и зарезать, как овец, а доблестно оборонялись. Если бы войска не повернулись против самообороны, погрома не было бы, и трусливая чернь обратилась бы в бегство от доблестных защитников своей национальной чести. Еще весной Плеве предвидел, что евреи попытаются организовать собственную самооборону, и в упомянутом выше циркуляре заранее заявил, что это фундаментальнейшее право человека на защиту своей жизни «недопустимо». Соответственно, несколько еврейских героев заплатили своими жизнями за нарушение этого министерского циркуляра. Их смерть была предвестием нового еврейского мученичества. Все это естественным образом чрезвычайно обострило революционные настроения еврейской молодежи и внушило ей ненависть к режиму, который позволял одним своим гражданам совершать убийства и запрещал другим защищать свою жизнь.

2. Кишинёвская резня в суде российского правосудия

Осенью 1903 года судебное следствие по делу о весеннем погроме в Кишиневе подходило к концу. Следствие велось с целью уничтожения следов преднамеренной организации погрома. Представители государственной власти и высших сословий, чье соучастие в кишиневской резне было ясно установлено, были тщательно устранены от суда, и только наемные убийцы и грабители из низших сословий, насчитывавшие около четырехсот человек, предстали перед судом. Боясь, как бы страшная правда не просочилась в суд, Министерство юстиции распорядилось, чтобы дело рассматривалось в закрытом режиме. Этим актом окровавленное русское правительство заранее отказалось реабилитироваться перед цивилизованным миром, видевшим в нем зачинщика катастрофы.

В судебном процессе, эхо которого проникало за стены закрытого зала суда, выступали защитники из числа лучших представителей российской адвокатуры (Карабчевский, Соколов и др. христиане, и евреи Грузенберг, Калманович и др.) удалось доказать, что заключенные в тюрьме были лишь слепыми орудиями в совершении преступления, тогда как организаторы бойни и зачинщики толпы избегали правосудия.^[95] Они потребовали докопаться до сути дела. Суд отклонил их требование, после чего адвокаты, изложив свои доводы, один за другим удалились из зала суда.^[96] Единственными защитниками остались антисемит Шмаков и другие искренние защитники кишиневской резни, которые видели в последней проявление чести и совести русского народа. В конце концов суд приговорил десяток убийц и погромщиков первой группы к каторжным работам или каторжным работам, отклонив при этом гражданские иски о возмещении ущерба, предъявленные евреями.

Через полгода кишиневское дело предстало перед Сенатом, евреи явились жалобщиками на губернатора фон Раабена (уволенного после погрома), вице-губернатора Устругова и кишиневского полицмейстера, на которых возложили ответственность. Подсудимые-бюрократы цинично заявляли, «что убытки, понесенные евреями, многократно покрываются вкладами из России, Западной Европы и Америки». Все красноречие известного юриста Винавера и его сподвижников не убедили судей Сената, и ходатайство о возмещении ущерба было отклонено. Правительство не желало создавать прецедент компенсации жертвам погрома из государственных средств, ибо «это могло бы поставить представителей администрации в безвыходное положение», как с наивной откровенностью заявлял фон Раабен, поскольку могла возникнуть необходимость увеличивать имперский бюджет на несколько миллионов рублей в год.

В разгар этих ужасных процессов Плеве задумал план «урегулирования законодательства о евреях». В августе 1903 г. он разослал губернаторам циркуляр, призывая их, ввиду чрезвычайно сложного и запутанного состояния русских законов, касающихся евреев, указать пути и средства «приведения в надлежащий порядок этих законодательных актов». и в максимально гармоничную систему». В ответ на этот циркуляр виленский губернатор Пален представил обширный меморандум, в котором указывал, что все ограничительные законы в пределах черты оседлости должны быть отменены по причине их пагубного политического влияния, так как они загоняли евреев в ряды нищих или революционеров. Вместе с тем он предлагал сохранить репрессивные меры «против проявления пагубных свойств иудаизма со стороны отдельных лиц», а также исключить еврейскую молодежь из христианских школ и учредить для них специальные начальные и промежуточные школы при надзор за учителями-христианами. Несколько других губернаторов, в том числе новый губернатор Бессарабии Урусов, также высказались за смягчение репрессивной политики в отношении евреев.

В январе 1904 года комитет губернаторов и нескольких высокопоставленных чиновников, представляющих министерство внутренних дел, собрался для рассмотрения еврейского вопроса. С самого начала участникам конференции дали понять, что в «высших сферах» всякая мысль о малейшем смягчении положения еврейства табуирована. Единственный либеральный член комитета, губернатор Урусов, заявлял впоследствии, что после кишиневского погрома и поднятой им агитации «совершенно осязаемо чувствовалось недружественное отношение высших сфер к евреям», — иначе говоря, что ненависть к евреев разделял лично царь и его камарилья. Поэтому комитет занялся не реформированием еврейского законодательства, а скорее систематизацией антиеврейского свода законов. Его работы были прерваны началом русско-японской войны 27 января 1904 года.

3. Евреи в русско-японской войне

На следующий день после объявления войны орган русского еврейства «Восход» писал следующее:

Сейчас не время раздражать старые раны. Постараемся, насколько это в наших силах, забыть и недавнее изгнание из Порт-Артура,^[97] погромы Кишинева и Гомеля и многое-многое другое... Пусть родители-евреи не думают о горькая участь их детей, выброшенных за борт [из-за запрета на посещение учебных заведений]. Евреи пойдут в бой простыми солдатами, без всякой надежды получить ни офицерский чин, ни погоны, ни знаки отличия — кровь наших сыновей польется так же свободно, как и русская.

Евреи двинулись на Дальний Восток, чтобы помочь России сделать Маньчжурию частью Сибири, в которой им было запрещено проживать. Число евреев на фронте было несоизмеримо велико — оно составляло около тридцати тысяч, в связи с тем, что в соответствии с обычными военными уставами евреев-рекрутов из западных правительств обычно отправляли в Сибирь, так что в с самого начала они находились недалеко от театра военных действий. Несоразмерно велико было и число врачей-евреев в резервах. Их тотчас мобилизовали, очевидно, по той причине, что они жили своей частной практикой и не допускались ни к каким государственным или общественным должностям, тогда как русских врачей не привлекали в такой мере, чтобы не отвлекать их от своей работы. административные, городские или земские службы.^[98] Сотням врачей-евреев пришлось работать и столкнуться с убийственным огнем японцев из-за того, что несправедливый закон лишил их права государственной службы в мирное время.

Пока десятки тысяч бесправных евреев боролись за престиж России на Дальнем Востоке, кнут бесправия не переставал хлестать их собратьев дома. В ряде мест власти стали выселять семьи солдат и врачей, отправленных на войну, на том основании, что с отъездом главы семейства жена и дети лишились права на жительство, последнее обусловлено профессией мужа или отца. Эта политика, однако, была слишком чудовищна даже для Петербурга, и Плеве вскоре был вынужден издать указ о том, что семьи мобилизованных евреев должны быть оставлены в местах их жительства «до окончания войны».

Хотя правительство было вынуждено на некоторое время ослабить угнетение евреев, социальная юдофобия, разжигаемая шовинизмом, характерным для военного времени, разразилась с большей жестокостью, чем когда-либо. Раздраженная быстрыми неудачами русского оружия и неожиданным военным превосходством японцев, реакционная печать во главе с Новым «Время» стало распространять нелепые слухи о том, что евреи тайно помогают японцам, своим «сородичам по расе», чтобы отомстить России за кишиневские погромы. История о еврейско-японском союзе, выдававшаяся из столичной прессы, распространялась по провинциям и каждый день порождала слух, более нелепый, чем другой: евреи вывозят за границу золото, они покупают лошадей за Япония, собирают деньги на постройку крейсеров для Микадо, провоцируют Англию и Америку против России и тому подобные нелепые истории. Было ясно, что эти слухи — дело рук шайки недобросовестных агитаторов а-ля Крушевана, стремившихся спровоцировать антиеврейские погромы на современной почве — обвинение в «предательстве». Это предположение подтверждается еще и тем, что эти подстрекательские слухи особенно распространялись в феврале и марте, перед пасхальным праздником, старинным погромным сезоном, точно так же, как и в предыдущем году навет на ритуальное убийство Дубоссар держался на плаву во время те же месяцы. «Поджигатели уже приступили к делу», — такими словами предупреждал своих читателей еврейский орган «Восход» в номере от 11 марта. населения, особенно на юге. В Кишиневе опасались второго погрома, вызвавшего усиленную эмиграцию в Америку. В Одессе евреи, взволнованные зловещими слухами, стали готовиться к самообороне. Это состояние тревоги нашло отражение в зарубежной печати. Ходили слухи, что американский посол в Санкт-Петербурге получил указание сделать представление российскому правительству, что впоследствии было официально опровергнуто.

К счастью, правительство само пришло к выводу, что военное время не годится для организации погромов. Наместникам было приказано принять энергичные меры для предотвращения пасхальных эксцессов. Губернатор Бессарабии Урусов и градоначальник Одессы обратились к русскому населению с серьезными предостережениями. Эти шаги возымели желаемый эффект. Как только полиция и население поняли, что погромы сверху нежелательны, агитация прекратилась; а в апреле газеты смогли сообщить своим читателям, что «Песах везде прошел спокойно». В егомемуарах Урусов рассказывает, что в неспокойный день, предшествовавший пасхальному празднику в Кишиневе, он вместе с полицмейстером занимался выработкой плана по поддержанию общественного порядка в городе; во время этой беседы он заметил, что начальник полиции был довольно колеблющимся и озадаченным. Это колебание продолжалось до тех пор, пока губернатор не получил от Плеве шифрованную телеграмму, призывавшую его предотвратить погромы. Не успел Урусов показать полицмейстеру расшифрованную телеграмму, как тот воскликнул: «Не утруждайте себя, теперь в Кишиневе не будет беспорядков». Таков был дух, в котором воспитывались провинциальные администраторы. Без специального приказа из Петербурга у них не хватило мужества подавить погромы.

4. «Политическая весна»

Утром 15 июля 1904 года площадь перед Варшавским депо в Петербурге представляла собой жуткое зрелище. На мостовой лежало окровавленное тело Плеве, в которого попала бомба русского террориста Сазонова по пути в Петергоф, где он должен был доложить царю. Это означало, что революция снова подняла голову. После двух лет бешеного полицейского террора и несмотря на все попытки отвлечь внимание общественности от необходимости реформ сначала погромами, а затем войной с Японией, Плеве настоял на объявлении войны, надеясь заглушить «мятежное» движение шовинизмом — революционный призрак снова бродил по стране. Мученики самодержавной инквизиции видели «перст Божий» в бедствиях, вызванных войной, и в жалком конце Плеве. В феврале 1904 года русская цензура конфисковала номер «Восхода», в котором юная еврейская предсказательница в поэме «Аману», ссылаясь на библейское Мене, Мене, Текел у-Фарсин, предсказывала позорной смерть новому Аману, которого легко опознали как героя Кишинева. В воздухе чувствовалось приближение очищающей бури. Даже реакционное правительство было ошеломлено надвигающейся бурей. На террор революции оно не решилось ответить полицейским террором. Наоборот, оно сделало попытку умерить крепостнический режим.

11 августа, по случаю рождения наследника Алексея, был издан императорский манифест, даровавший населению «милости» и «привилегии», важнейшие из которых состояли в отмене телесных наказаний крестьян и солдаты. В тот же день был обнародован указ, в котором царь «почел справедливым внести, до общего пересмотра законодательства о евреях, несколько поправок в ныне действующие законы, касающиеся их прав на жительство». Поправки были пустяковые: евреям с высшим образованием разрешалось жить в деревнях и приобретать там недвижимое имущество, а также везде вести дела. Тем, кто участвовал в японской войне и отличился или вел себя безукоризненно, должно было быть предоставлено право всеобщего проживания. Женам и несовершеннолетним детям евреев с высшим образованием предоставлялось право на жительство даже после смерти их мужей и отцов. Эти права были единственными, которые правительство считало «справедливым» предоставить евреям, пославшим тридцать тысяч человек в действующую армию для сражения на полях Маньчжурии. Еврейская публика с холодным равнодушием восприняла этот скудный подарок и обратила взоры к более широким горизонтам, открывавшимся тогда перед Россией. Страна находилась накануне «политической весны».

26 августа пост министра внутренних дел был возложен на Святополк-Мирского, который в прежнем качестве виленского генерал-губернатора проявлял относительную административную снисходительность. Новый лидер внутрироссийской политики пообещал, что будет добиваться восстановления «доверия» между правительством и народом, приспосабливая свои действия к требованиям «истинного прогресса». Еврейской депутации, ожидавшей его в Вильне, и представителям иностранной печати было сказано, что в еврейском вопросе он будет руководствоваться справедливостью и «добротой». К сожалению, в самом начале он показал себя бессильным остановить новую волну погромов. В конце августа на русском Юге произошло несколько «очередных» погромов, начиная со ссоры в еврейском магазине и кончая сносом еврейских магазинов и домов, — как это было в местечке Смела, в правительства Киева, 22 августа, или в городе Ровно, на Волыни, где в тот же день было предпринято подобное покушение. Вскоре эти «регулярные» беспорядки сменились новой разновидностью погромов, которые отличались своеобразной окраской и могли быть названы «мобилизационными погромами». Мобилизованные русские резервные войска, взволнованные предстоящим уходом на поля смерти в Маньчжурию, где русская армия терпела поражение за поражением, направили свой протест по линии наименьшего сопротивления — против евреев. Солдаты, подкрепившись изрядными дозами алкоголя, начали свои «доблестные подвиги» и в сопровождении уличной толпы приступили к разорению еврейских домов, жестокому обращению с обитателями и грабежу их имущества. Кровавый погром произошел в Александрии, в Херсонской губернии, 6 и 7 сентября. В священный день Йом Кипур орда пьяных убийц ворвалась в синагогу, битком набитую прихожанами, и зверски изрубила там двадцать человек. мода. Среди тяжелораненых, вскоре скончавшихся от ран, было несколько гимназистов и студентов. Полиция не пыталась остановить убийства и грабежи, и только на второй день, когда бесчинства возобновились, из соседнего города были вызваны казаки, которым удалось восстановить порядок.

Через месяц мобилизованные русские резервисты стали устраивать серию погромов на Севере, в районе Белой Руси. В городе Могилеве беспредел солдат и местных хулиганов принял ужасающие размеры (10 октября). Больше всего пострадали беднейшие кварталы города. Среди жертв беспорядков были и семьи евреев-резервистов, ушедших на войну. Из столицы правительства эпидемия погромов распространилась по всей области. Повсюду пьяные «крестоносцы» перед отъездом в Маньчжурию занимались разрушениями, грабежами и поджогами. Кое-где, как это было в Витебской губернии, бунтовщики действовали с полной веротерпимостью и даже нападали на полицию, хотя центр «сцены» по-прежнему был занят евреями.

Правительство явно не желало принимать энергичных мер против «защитников Отечества», опасаясь еще большего их раздражения и срыва хода мобилизации. Лишь в конце октября мобилизационные погромы утихли.

5. Гомельский погром перед российским судом

В том же октябре 1904 года дело о прошлогоднем гомельском погроме было передано в Апелляционный суд Киевского правительства, заседавший в Гомеле. Целый год на подготовку доказательств ушло министерство юстиции, движимое желанием не столько расследовать дело, сколько запутать его и представить в извращенной политической интерпретации. Следствие, начатое еще при жизни Плеве и проводившееся под давлением антисемитского реакционера, министра юстиции Муравьева, закончилось составлением обвинительного акта, явившегося вопиющим образцом преднамеренного искажения фактов. Все дело изображалось как антирусский погром, устроенный евреями. Согласно этой версии, евреи Гомеля, желая отомстить за кишиневскую резню, взялись за оружие и 29 августа напали на христианское население, вызвав тем самым ответный погром со стороны русских рабочих 1 сентября, когда вновь вооруженный еврей самооборона заняла агрессивную позицию и тем самым вынудила солдат открыть по ним огонь. По этому обвинению было обвинено 60 человек, в том числе 36 евреев, представлявших ту часть населения, которая стала жертвой погрома. Евреи, которые осмелились защищаться, стояли у арестантской стойки бок о бок с нападавшими. Поддавшись давлению общественного мнения, правительство решило рассмотреть гомельское дело в открытом судебном заседании, но председателю трибунала было поручено исключить из судебного разбирательства все политические разоблачения, которые могли бы поставить правительство в затруднительное положение. Элита адвокатуры, как среди евреев, так и среди неевреев (Винавер, Слиосберг, Калманович, Ратнер, Соколов, Куперник, Зарудный и др.), собралась в Гомеле, чтобы выступить в защиту обвиняемых евреев и защитить иск за ущерб, причиненный жертвами еврейского погрома. Судебный процесс затянулся почти на три месяца и сводился к дуэли между адвокатом, пытавшимся выявить факты, и судом, стремившимся их скрыть. Показаниями свидетелей и перекрестными допросами адвокатов-евреев удалось разрушить всю структуру обвинения, но когда дело дошло до стадии, которая должна была привести к обнаружению истинных виновников погрома и вскрыть поведение властей, президент деспотически остановил адвокатов, отказав им в слове. Грубая пристрастность, проявленная председателем суда, привела к тому, что защитники потеряли терпение и 21 декабря, после бурной сцены, отказались от участия в процессе и демонстративно покинули зал суда.

Эта акция чрезвычайно возбудила общественное мнение по всей России; это вызвало бурю негодования по поводу этой официальной судебной ошибки, и бесстрашные защитники получили бесчисленные выражения сочувствия. Обвиняемые евреи тоже присоединились к благородной демонстрации своих адвокатов, что само по себе было красноречивым призывом к правому делу. Процесс закончился в январе 1905 г. и закончился оправданием половины обвиняемых евреев и христиан и обвинительным приговором другой половине из обеих групп. Виновные были приговорены к сравнительно легким наказаниям — к заключению на короткие сроки, и, кроме того, суд постановил ходатайствовать перед царем о смягчении даже этих наказаний.

Этот приговор показал иезуитский характер российской политики. Нечестивые убийцы и грабители из русской группы были либо оправданы вовсе, либо приговорены к ничтожным наказаниям и поставлены на один уровень вины с членами еврейской самообороны, чье единственное преступление состояло в том, что они постояли за свою жизнь, честь и собственность. Русский юридический журнал «Право», орган прогрессивной русской интеллигенции, опубликовал по этому поводу сильную статью, которая заканчивалась следующими словами:

Правда выступает рельефно даже в этом приговоре, причем вопреки желанию его авторов. Если, как подразумевается в этом приговоре, и евреи, и христиане виновны в убийствах, насилии и грабеже лишь в минимальной степени, — ибо иначе могла бы быть оправдана чрезвычайная мягкость приговора? — тогда каждый должен задаться вопросом: вопрос: кто же подлинный виновник всех ужасов, творившихся в Гомеле? У тех, кто с некоторым вниманием следил за ходом судебного следствия, может быть только один ответ: кроме христиан и иудеев есть еще третий виновник, политически прогнившее чиновничество. Этот виновник не стоял в тюрьме, но приговор против него... Лучшие элементы русской общественности, и евреи в особенности, жаждали справедливости и раскрытия правды, но она был как раз тем третьим сообщником, который боялся правосудия и сумел прикрыть его всеобщей амнистией.

Таков был конец двух злополучных лет русско-еврейской истории (1903-1904 гг.), отмеченных внутренней войной против евреев и внешней войной против Японии, наполненных победами реакции под Кишиневом и Гомель и поражения русского оружия при Порт-Артуре, Ляо-Яне и Мукдене. Этот ужасный период реакционного терроризма, который начал стихать только к концу 1904 г., выгнал из России в Америку более 125 000 еврейских эмигрантов, спасавшихся бегством из царских владений.

Однако в конце долгого кошмара политический горизонт начал проясняться. Волна освободительного движения снова хлынула вперед, и казалось, что русский народ, а вместе с ним измученное русское еврейство, скоро увидит новый рассвет. А между тем шести миллионам евреев России суждено было пройти еще два бурных года, стоя между огневыми линиями самодержавной деспотии и революционного движения, терпя мучительные муки неизвестности, колеблясь между деградацией и эмансипацией.

ГЛАВА XXXV РЕВОЛЮЦИЯ 1905 ГОДА И БОРЬБА ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ

1. Евреи в революционном движении

«Политическая весна», проявившаяся в попытке правительства во главе со Святополк-Мирским установить дружеские отношения с либеральными элементами России, дала первый толчок открытому движению за политическое освобождение. Либеральные «заговорщики», до сих пор втайне мечтавшие о конституции, публично высказали это табуированное стремление. В ноябре 1904 г. конференция земских рабочих, собравшаяся в Петербурге, приняла резолюцию, указывающую на «аномалию политического строя» России, основанного на самодержавии, и провозглашающую необходимость объединения представителей народа в работа законодательства. Примерно в то же время большой массовый митинг, принявший форму публичного банкета, на котором присутствовали юристы и литераторы, принял аналогичную резолюцию, призывающую к «отмене всех национальных и конфессиональных ограничений». Пользуясь временным ослаблением полицейского произвола, печать заговорила смелее, а лучшие слои населения стали организовываться во всевозможные общественные учреждения.

Правительство медлило с уступками и резко осуждало «шумные сборища», призывавшие к изменению «незыблемых основ нашего политического строя». Тем не менее высший указ, изданный 12 декабря 1904 г., обещал ряд частичных реформ — улучшение правового положения крестьянства, расширение деятельности земств, установление государственного страхования рабочих, ослабление строгостей. полиции и цензуры, а также «пересмотр законов, ограничивающих права иностранцев», с сохранением только тех положений, «которые вызваны подлинными интересами государства и явными нуждами русского народа». Почти нет нужды добавлять, что последний пункт не давал никаких обещаний евреям. Ибо их лишение избирательных прав всегда могло быть оправдано «подлинными интересами государства» — государства, построенного на основе не закона, а полицейской силы. Проведение в жизнь обещанных полуреформ было поручено бюрократическому органу — Комитету министров. От услуг народных представителей отказались.

Новое движение за свободу требовало от русского чиновничества дальнейших уступок, но эти уступки можно было вырвать у него лишь малыми дозами и давали только после отчаянного сопротивления. «Кровавое воскресенье» 9 января 1905 г. положило начало открытой революции, в которой социальные, экономические и политические требования переплелись друг с другом. Трагедией закончилась демонстрация бастующих рабочих Петербурга, которые в огромном количестве шли к Зимнему дворцу с петицией к царю о проведении экономических и политических реформ. Прохожие, маршировавшие с крестами в руках, под предводительством священника и демагога Гапона, были встречены градом пуль, что привело к большому количеству жертв как из числа участников демонстрации, так и из числа публики. Среди них было и несколько евреев — медсестра скорой помощи, зубной врач, студент-фармацевт и журналист. Это скандальное поведение царя, ответившего пулями на мирный призыв к реформам, привело к ряду демонстраций, забастовок и террористических актов в провинциях.

В западных правительствах и в Королевстве Польском евреи играли заметную роль в революционном движении, составляя большую часть организованных рабочих. В Одессе еврейский рабочий по фамилии Стиллман выстрелил в полицмейстера и ранил его (19 января). В Могилеве еврейский юноша совершил тщетное покушение на местного полицмейстера, обвиненного в организации погрома, происшедшего там осенью 1904 года. 9 января Святополк-Мирский был уволен за чрезмерную склонность к либерализму — в качестве предлога для продолжения притеснений евреев как «зачинщиков революции». Председатель Комитета министров Витте был единственным, кто отстаивал другую точку зрения. На заседании Комитета, состоявшемся 11 февраля, он утверждал, что «враждебное отношение к правительству, заметное ныне среди евреев, обусловлено теми тяжелыми материальными условиями, в которых живет основная масса русского еврейства, отягощенная давление ограничительных законов». Витте предсказывал, что полицейские власти будут обязаны «с удвоенным рвением бороться с антиправительственной деятельностью евреев, пока не будет проведено в жизнь обещанное в указе от 12 декабря улучшение положения инородцев».

2. Борьба за равные права

Несмотря на эти доводы, правительство медлило с осуществлением даже умеренных реформ, намеченных имперским указом. Тем временем представители русского еврейства решили выдвинуть перед ним свои более всеобъемлющие требования. В феврале 1905 г. к Витте было направлено несколько массовых петиций с требованием равных прав для евреев. Петиция, подписанная тридцатью двумя еврейскими общинами — св. Петербург, Вильно, Ковно, Гомель, Бердичев и др. — начинались такими словами:

Меры, принимаемые в течение последних двадцати пяти лет по отношению к русским евреям, имели намеренную цель превратить их в массу нищих, лишенных всех средств к существованию, света образования и человеческого достоинства. Последовательность и комплексность отличали искусно спланированную и тщательно осуществленную систему угнетения и насилия... Вся государственная машина была направлена к одной цели — к тому, чтобы сделать невозможной жизнь евреев в России.

Петиция отвергает высказанную в указе от 12 декабря 1904 г. мысль о постепенном улучшении положения евреев и некоторых «смягчениях»; ибо «оскорбленное достоинство человека не может примириться с полумерами, оно требует полного устранения бесправия».

Всех евреев России пронизывает в настоящий момент одна мысль: что жестокая система бесконечных ограничений и лишений подрывает самую основу их существования, что продолжать такую жизнь невозможно... Измученные всеми они евреи, которым пришлось пройти через это, и полные серьезного беспокойства о своей будущей судьбе, ждут, наконец, полного освобождения их избирательных прав; они ждут радикальной отмены всех ограничительных законов, чтобы, пользуясь свободой и равенством со всеми остальными, они могли, плечом к плечу с другими гражданами этой великой страны, работать на ее благо и процветание.

Меморандум, сформулированный в более решительных выражениях, был направлен двадцатью шестью еврейскими общинами — московской, одесской и др. — и радикальными группами общин, подписавшими первую петицию.

Мы заявляем, — говорится в меморандуме, — что считаем обреченными на провал попытки удовлетворить и умиротворить еврейское население посредством каких-либо частичных мер улучшения. Мы ожидаем равных прав, как люди, в которых живо чувство человеческого достоинства, как сознательные граждане в современном политическом теле.

В меморандуме Виленской общины к последнему пункту было внесено следующее дополнение: «Как культурная нация, мы требуем таких же прав национально-культурного самоопределения, какие должны быть предоставлены всем национальностям, входящим в состав русского тела». политический».

Мемориалы и телеграммы на имя председателя Комитета министров с требованием равноправия направлялись также многими отдельными еврейскими общинами.

Между тем общее революционное движение в России шло быстрыми темпами. Появились профессиональные организации, такие как союзы железнодорожников, инженеров и юристов. То тут, то там объявлялись крупные железнодорожные забастовки. Молодежь колледжа находилась в состоянии брожения и часто бастовала. На агитацию ответили ружейными выстрелами и казачьими нагайками, которыми демонстранты были разогнаны. Крайнее крыло социалистической партии прибегло к террористическим актам. Огромную сенсацию произвело убийство великого князя Сергия, московского генерал-губернатора (4 февраля), одного из самых ненавистных членов дома Романовых. Великий князь, чье имя было связано с изгнанием десятков тысяч евреев из Москвы в 1891 году и с жестоким притеснением оставшейся там еврейской колонии, стал жертвой бомбы, брошенной неевреем, социалистом-революционер Каляевым.

Бушующая волна революции запугала Николая II и вырвала у него еще одну уступку. 18 февраля 1905 г. были изданы три постановления: Высочайший манифест, осуждающий революционные «смуты» в период, когда шла «кровопролитная война на Дальнем Востоке», и призывающий всех «благонамеренных лиц» вести войну против «внутренней крамолы». В рескрипте, адресованном министру внутренних дел Булыгину, сообщалось о решении царя «пригласить наиболее достойных людей, облеченных доверием народа и избранных населением, для участия в рассмотрении законодательных проектов», т. е. народное представительство с просто совещательными правами. Наконец, указом, адресованным Сенату, разрешалось частным лицам и учреждениям излагать перед Правительством свои «соображения и предложения, относящиеся к совершенствованию благосостояния государства».

Прогрессивные элементы России не были расположены мириться ни с двуличностью этих постановлений, в которых одна за другой следовали угрозы и уступки, ни с ничтожностью самих уступок. Они, однако, в полной мере воспользовались правом «излагать» свои взгляды перед правительством и пустили лавину резолюций и деклараций, требуя замены существовавшей системы самодержавия парламентской системой правления. Еврейские учреждения присоединились к этой общей кампании. Старейшая еврейская организация «Общество распространения просвещения среди евреев» в Петербурге на собрании, состоявшемся 27 февраля, приняла следующую резолюцию:

Правильная организация еврейского образования, отвечающая социальным и культурным особенностям еврейского народа, будет возможна только тогда, когда евреи будут поставлены на почву полного равноправия с остальным русским населением. В качестве твердой гарантии беспрепятственного культурного развития и полного равноправия всех национальностей необходимо, чтобы законодательная власть и административный контроль в стране осуществлялись при содействии народных представителей, избираемых на основе всеобщего, прямое и тайное голосование всех граждан страны без различия национальности, вероисповедания и призвания.

Потребность в беспартийной политической организации для руководства борьбой за освобождение евреев, которую должны были вести все классы еврейства, кроме той небольшой фракции, которая уже объединилась в рабочую организацию «Бунда», чувствовалась повсеместно.

Такая организация образовалась на конференции общественно настроенных евреев, состоявшейся в Вильне в конце марта 1905 г. Она приняла название «Союз достижения равноправия еврейского народа в России» и в качестве ее цели «осуществление в полной мере гражданских, политических и национальных прав еврейского народа в России». Полное гражданское освобождение евреев, обеспечение их соразмерного участия в русском народном представительстве, «свобода национально-культурного самоопределения во всех его проявлениях», в виде «всеобъемлющей системы общинного самоуправления, свобода языка и школьного образования» — такова была тройная программа Лиги.

Это была первая в новейшей истории попытка еврейской организации начертать на своем знамени требование не только гражданского и политического, но и национального освобождения еврейского народа, первая попытка добиться свободы для еврейства как национальности, а не как просто конфессиональная группа, составляющая часть господствующей нации, как это было в Западной Европе в девятнадцатом веке. Центральное бюро Лиги располагалось в Петербурге в составе двадцати двух выборных членов, половина из которых проживала в столице (М. Винавер, Г. Слиосберг, Л. Брамсон и др.), а другая половина в провинции (д-р Шмарьягу Левин, С. М. Дубнов, М. Ратнер и др.).

Первые резолюции, принятые Лигой, сводились к следующему:

Требовать всеобщего избирательного права на выборах в будущий парламент с гарантией надлежащего представительства национальных меньшинств; воздействовать на русскую общественность с тем, чтобы общие резолюции, требующие равенства всех граждан, содержали прямое указание на эмансипацию евреев; призвать всех евреев-олдерменов в городские думы к отставке со своих постов, ввиду того, что по закону 1892 г., лишившему евреев избирательного права на муниципальных выборах, эти олдермены не избраны еврейским населением, но был назначен администрацией, что означало оскорбление гражданского и национального достоинства еврейского народа.

Последний пункт этой резолюции, принятой на первой конференции Лиги, оказался действенным. В большинстве городов евреи-члены городских дум стали подавать в отставку в знак протеста против лишения евреев избирательных прав в городском самоуправлении. Сначала власти несколько сконфузились и сделали попытку назначить других евреев вместо ушедших в отставку, но, видя, что еврейский бойкот продолжается, стали «примиряться» с полным отсутствием еврейских представителей в городском самоуправлении. Протест еврейских олдерменов потонул в общем шуме протестов и демонстраций, наполнявших воздух в течение революционного года.

3. «Черная сотня» и «патриотические» погромы

Таким образом, еврейский народ, хотя и терзаемый рабством и почти раздавленный им, стремился к свету свободы. Но силы реакции готовились жестоко отомстить узнику за его попытку сбросить оковы. По мере того как революционная волна, поглотившая лучшие элементы русского народа, катилась дальше, она столкнулась с грязной черносотенной волной, которую царские подручные вызвали на поверхность из самых недр русского подполья. Ахеронта movebo — эта угроза теперь систематически осуществлялась правительством Николая II в борьбе с освободительным движением. Выпустив русскую «преисподнюю» против либеральной интеллигенции и жидов, реакционеры надеялись достичь сразу трех целей: запугать либералов и революционеров; показать нежелание «народа» отменить самодержавие в пользу конституционного правления и, наконец, дискредитировать все революционное движение как «дело еврейских рук». Последняя цель могла быть, по мнению реакционеров, лучше всего достигнута путем убеждения русских масс в том, что «враги Христа — единственные враги царя». Началась открытая антиеврейская агитация. Прокламации черносотенцев с воззваниями: «Бей студентов и жидов !» «Помни Кишинев и Гомель!» были рассеяны в эфире. Провозглашение «Общества националистов» Киева, Одессы, Кишинева и других городов содержало следующие предложения:

Крики «Долой самодержавие!» — крики тех кровопийц, которые называют себя жидами, армянами и поляками... Берегитесь жидов ! Все несчастья в нашей жизни от жидов. Скоро, очень скоро наступит великое время, когда жидов в России не будет. Долой предателей! Долой конституцию!

С приближением пасхального сезона открыто устраивались погромы. Газеты заполонили телеграммы из многих городов о неминуемом бунте. Кое-где губернаторы принимали меры для пресечения бесчинств дикой толпы, но во многих местностях погромы сознательно разрешались или даже непосредственно инспирировались полицией. В фабричном городе Белостоке, центре еврейского рабочего движения, казаки нападали на прохожих-евреев на улицах, врывались в синагоги и еврейские дома, жестоко обращались с заключенными, часто обыскивали их и отбирали деньги (9-4 апреля). 10). Во время пасхальных праздников крестьяне совершили нападение на евреев в городе Дусяты, в Ковенской губернии, грабя их имущество и избивая тех, кто осмеливался им противодействовать. В городе Мелитополе Таврической губернии пьяная толпа разрушила и подожгла еврейские магазины, после чего стала нападать на дома христиан, но самооборона, состоящая из еврейских и христианских юношей, остановила погром (апрель 18-19). В Симферополе, в том же правительстве, черносотенцы распространили слух, что еврейский мальчик, сын аптекаря, осквернил христианскую икону. Начался погром, который встретил сопротивление вооруженной еврейской молодежи и затем был остановлен войсками (22 апреля).

Самая страшная вспышка произошла в Житомире. В этом тихом центре Волыни прогрессивные элементы как еврейского, так и русского населения упивались радостью своего политического медового месяца. Как и в других крупных городах, и здесь «кровавое воскресенье» января вызвало политические забастовки рабочих, демонстрации студенческой молодежи, распространение революционных воззваний. Одного того, что движение возглавила еврейская молодежь, было достаточно, чтобы побудить черносотенцев взяться за свое преступное дело. Распускались всевозможные слухи, вроде того, что евреи стреляли в царский портрет на поле за городом, что они готовились вырезать христиан и другие нелепости. С приближением Песаха погромщики призвали себе на помощь группу «кацапов» — великорусских рабочих из Москвы. Евреи, предвидя опасность, начали вооружаться для самообороны и готовились открыто. Столкновение «черных» и «красных» было неизбежным. Оно вылилось в кровопролитную битву 23-26 апреля, не уступающую по жестокости гомельскому погрому, но значительно превосходящую его по своим масштабам.

В течение трех дней город находился в руках черных полчищ, которые грабили, убивали и калечили евреев. Их подкрепляло не только количество алкоголя, но и убеждение, что они борются за царя против «сицилистов», которые требовали «свободы» и «республики». Еврейская самооборона проявляла чудеса доблести везде, где им не мешала полиция и военные, и храбро погибала там, где власти активно помогали дикой работе разъяренных бунтовщиков. За три дня погрома было убито пятнадцать евреев и около ста ранено, многие из них тяжело. Потери были в основном среди молодых рабочих и ремесленников. Но среди жертв были и студенты, один из них христианин по имени Блинов, который благородно заступался за избитых евреев. Бесчеловечные изверги набросились на Блинова с криками: «Ты хоть и русский, но ты сицилист и хуже жидов, раз уж пришел их защищать». Юного героя забили до смерти, а убийцам активно помогали солдаты и полицейские.

В Троянове Волынской губернии, недалеко от Житомира, произошла душераздирающая трагедия. Узнав о бойне, творившейся в Житомире, четырнадцать отважных еврейских юношей из соседнего города Чуднова вооружились дешевыми пистолетами и отправились на помощь своим находящимся в опасности собратьям-евреям. По дороге, проезжая через Троянов, их встретила толпа крестьян и рабочих, возбужденных слухом о том, что еврейские «убийцы» идут для истребления русских. Разъяренная толпа набросилась на юношей и в присутствии местных евреев жестоко убила десять из них, а остальных жестоко избила. Один из выживших рассказал об этом ужасном происшествии:

Нас было четырнадцать человек. Ехали из Чуднова в Житомир. В Троянове нас окружили кацапы. Нас начали обыскивать, отняв все, что у нас было, а потом стали бить топорами и дубинками. Я видел, как мои товарищи падали замертво один за другим. До появления полицейских в живых осталось только четверо, я и еще трое мужчин. Полицейские приказали везти нас в больницу в Житомире, но по дороге мы были вырваны кацапами из сельской полиции и снова подверглись пыткам... Меня связали и поволокли к священнику. Он умолял, чтобы меня оставили в покое. Кацапы поиздевались над ним, снова вытащили меня и начали бить. Полицейские стали им говорить, что «за меня ответят», так как милиция приказала доставить меня в Житомир. «Ну, — сказали Кацапы, — если так, то мы его отпустим, но прежде чем мы это сделаем, этот еврейский пес должен взглянуть на своих собратьев-жидов». Затем меня в бессознательном состоянии потащили к товарищам. Я оказался в бассейне с водой. Меня намочили так, что я пришел в сознание. Потом я увидел мертвые тела десяти моих товарищей... Сколько бы я ни жил, я никогда не забуду этого зрелища... Один из них лежал с отрубленной головой; другой с распоротым животом... отрубленные руки... Я упал в обморок и очутился здесь, в этой постели.

На Трояновском кладбище еще можно увидеть десять могил юных мучеников, бескорыстно шедших на помощь своим собратьям против зверей в человеческом обличии и по дороге растерзанных этими зверями, — десять могил, которые должны стать священными. всему еврейскому народу.

Правительство отреагировало на резню в Житомире официальным сообщением, в котором факты были преднамеренно искажены, чтобы доказать, что евреи своим поведением спровоцировали погром. В этом сообщении утверждалось, что во время учений по стрельбе в лесу евреи разрядили пистолеты по портрету царя, бросили оскорбительные замечания в адрес полицейского конвоя, везшего банду политических заключенных, издали прокламацию. от имени «преступной партии эсеров», в которой власти Житомира были обвинены в подготовке погрома, и тому подобные обвинения. Конкретная цель официального сообщения раскрывается в его заключительной части, в которой губернаторам предписывается «разъяснить здравомыслящей части еврейского населения, что в интересах безопасности еврейских масс она обязана внушать своим единоверцам, втянутым в политическую борьбу, сознание абсолютной необходимости воздерживаться от возбуждения своим поведением ненависти христианского населения к ним». В прямом переводе постановление правительства означало: «Если вы не хотите погромов и резни, то держите руки подальше от освободительного движения; работа из вас, обращаясь с вами, как с врагами Отечества».

Охваченные общим революционным пожаром, разгоревшимся с особой силой летом 1905 г., после разгрома японцами русского флота под Цусимой, евреи отреагировали на погромы усилением своей революционной деятельности и увеличением численности самообороны. организации. Русское еврейство принимало активное участие в двух крылах освободительной армии, в партии кадетов и социал-демократов, и было представлено даже в крайнем крыле, занятом эсерами. Большинство этих еврейских революционеров руководствовались общерусскими устремлениями и часто совершенно не замечали национальных интересов иудаизма. Это, однако, не помешало прихвостням царя обрушить «грех» революции на еврейские массы. Результатом этой политики был порочный круг: как жертвы старого деспотизма евреи, естественно, связали свою судьбу с революцией, которая обещала покончить с ним; тогда нецивилизованная Россия обрушила на них свою ярость, устроив погромы, которые, в свою очередь, все более и более толкали их в ряды революции.

В летние месяцы 1905 г. произошла новая череда погромов, на этот раз военного характера. Возмущенные поражениями русской армии в Маньчжурии и воодушевленные гнусными прокламациями черносотенцев, изображавших евреев внутренним врагом, солдаты и казаки начали мстить этому внутреннему врагу, нападая, убивая и раня евреев. на улицах Минска (26 мая), Брест-Литовска (29-31 мая), Седлеца и Лодзи (9 июня). В первых трех городах солдаты грабили и убивали только евреев. В Лодзи расстреляли смешанную польско-еврейскую демонстрацию рабочих. В Белостоке солдаты устроили очередную бойню (30 июня). Целый день город оглашался ружейными выстрелами обезумевших солдат, стрелявших в мирные еврейские толпы. Пятьдесят убитых и еще большее число раненых явились результатом этих военных подвигов.

В это же время на южных окраинах России, в городе Керчь, в Крыму происходили регулярно организуемые погромы. 27 июля в этом городе произошла мирная политическая демонстрация, которая тогда была вообще в моде; среди участников была и еврейская молодежь. В знак протеста градоначальник и начальник жандармерии организовали «патриотичную» контрдемонстрацию, которая состоялась через несколько дней, 31 июля. «патриотические» орды, в которых преобладали отъявленные местные воры и хулиганы, грабили еврейские дома и магазины и, во имя патриотизма, грабили еврейское имущество — в последнем акте участвовала даже так называемая респектабельная общественность. Когда вооруженная еврейская самооборона начала противодействовать бунтовщикам, они были рассеяны залпом солдат, десять из них были убиты на месте. Последующая проверка установила, что погром был полностью подготовлен полицейскими и жандармскими властями, находившимися по этому поводу в телеграфной связи с Департаментом полиции в Петербурге. Это была репетиция чудовищных октябрьских погромов, которые должны были состояться через несколько месяцев.

4. Еврейская франшиза

Среди шума, вызванного революцией, с одной стороны, и погромами, с другой, вопрос о народном представительстве, обещанном в указе от 18 февраля 1905 г., обсуждался в высших правительственных кругах России. Комитет, собравшийся под председательством М. Булыгина, вырабатывал проект совещательного народного собрания; что касается евреев, то предлагалось исключить их из избирательного права на том основании, что последнее несовместимо с их гражданским лишением избирательных прав. Это положение, вполне соответствующее общему реакционному направлению русской политики, вызвало бурю негодования во всех кругах русского еврейства. В течение июня протестные резолюции против намечаемой меры приняли еврейские общины Санкт-Петербурга, Риги, Кишинева, Бобруйска, Житомира, Николаева, Минска, Витебска, Вильно и других городов. Многие резолюции были сформулированы в жестоких выражениях, выдающих возмущенные настроения российского еврейства. В качестве иллюстрации можно привести следующий отрывок из Виленского постановления: шестимиллионная культурная нация, ставимся ниже полудиких пришельцев Восточной России. Политика умиротворения, применяемая к другим угнетенным национальностям, уступила место политике террора, когда речь идет о евреях. Безумная система, состоящая в стремлении раздражать и взбесить евреев средневековыми гонениями и затем отомстить им за проявление этого раздражения, достигла теперь своего апогея... Мы обращаемся к русскому народу, который зовется ныне на обновлении устаревшей политической структуры страны... Мы надеемся, что злобная мстительность по отношению к евреям со стороны уходящей в отставку бюрократии, которая стремится перенести закваски коррупции в здоровую атмосферу будущее популярное представление, не будет реализовано.

Профессор Трубецкой, прислуживавший царю 6 июня во главе объединенной депутации земств и муниципалитетов, указывал в своей знаменитой речи, что никто не должен исключаться из народного представительства: «Важно, чтобы не было никаких лишен избирательных прав и лишен наследства». Правительство поколебалось в своем постановлении, и Совет Министров исключил из булыгинского проекта пункт, запрещающий евреям голосовать, оправдывая этот шаг нежелательностью «еще большего раздражения евреев».

Еврейский вопрос затрагивался также на совещаниях в Петергофе, состоявшихся в июле месяце под председательством царя для выработки планов императорской думы. Нарышкин, реакционный сановник, требовал не допустить «опасную еврейскую нацию» в Думу. Но ряд других сановников — министр финансов Коковцев, помощник министра внутренних дел Трепов, Оболенский и Чихачев, члены Государственного совета, — настаивали на их приеме, и прения были прекращены кратким замечанием царю: «Проект [с вставкой Совета министров в пользу евреев] оставить без изменений».

Этим действием правительство сделало себя виновным в вопиющей непоследовательности. Она даровала евреям высшую политическую привилегию — право голосовать за народных представителей, — но в то же время оставляла их в состоянии полного гражданского бесправия даже в отношении таких элементарных свобод, как право жительства, право транзита и так далее. Всего за месяц до этого, 8 июня, царь утвердил «Заключение» Комитета Министров — во исполнение указа от 12 декабря 1904 года Комитет был занят обсуждением еврейского вопроса — о том, что рассмотрение вопрос об улучшении положения евреев следует отложить до созыва нового парламента. Очевидно, антиеврейская совесть царя не давала ему ни малейшего облегчения евреям, превратившимся из парий в революционеров.

ГЛАВА XXXVI. КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ И ОКТЯБРЬСКИЕ РЕЗНИ

1. Дьявольские замыслы «черной сотни»

Вскоре после этого, 6 августа 1905 г., была обнародована так называемая «булыгинская конституция», предусматривавшая усеченную имперскую думу с системой представительства, основанной на сословном цензе и ограниченной совещательными функциями, но без каких-либо ограничений в части избирательного права. евреев беспокоило. «Теперь, — писал «Восход», — еврей имеет право быть народным представителем, но не имеет права проживать в том месте, где собирается Государственная Дума, — в столице». Русское еврейство, за исключением своего левого крыла, было готово начать избирательную кампанию, чтобы послать своих представителей в эту изуродованную Думу, в надежде добиться через нее более совершенной формы представительства, когда бурный ход событий выдвинули новые угрожающие вопросы. Эта подделка национального парламента не удовлетворила русскую демократию, и борьба с правительством разгорелась с новой силой. Бурные политические собрания прошли в университетах и других вузах, которым указом от 27 августа было предоставлено академическое самоуправление. Автономные профессорские советы стали принимать студентов-евреев в школы без какого-либо ограничительного процента, и волна взволнованной еврейской молодежи была втянута в бурлящее море русского студенчества. Последовала новая череда забастовок, организованных студентами, рабочими и железнодорожниками. Всеобщая русская забастовка тщательно готовилась как последнее средство борьбы за демократическую конституцию. Армия освободительного движения устраивала бескровную революцию, временную остановку всех железнодорожных перевозок и всякой другой деятельности в стране в надежде принудить царизм к акту самоотречения и провозглашению гражданских свобод.

Сентябрь и начало октября прошли в этих лихорадочных приготовлениях, но в то же время черная армия абсолютизма готовила свои приготовления к кровавой контрреволюции, к регулярным Варфоломеевским ночам, направленным против участников в освободительном движении, особенно против евреев. Планы освободительной армии были известны всем, но страшныезамыслы темных сил реакции тщательно скрывались. Только когда кровавая затея была свершена, можно было раскрыть нити преступной погромной организации, ведущей из дворцов царя и высших государственных санов через Департамент полиции в трущобы убийц и хулиганов. В разоблачениях, сделанных Львовым в ноябре 1905 г. в его докладной записке председателю Совета Министров Витте, чиновники из ближайшего окружения Николая II. были названы организаторы октябрьских погромов. Это был «патриотический» генерал Богданович в Петербурге, действовавший по благословению архиепископа Владимира и при содействии императорской камарильи и многих губернаторов и генерал-губернаторов в губерниях. В сентябре месяце по всей России были организованы «боевые отряды» черносотенцев, численность которых, как хвастался Богданович в высших правительственных кругах, достигала ста тысяч. В каждом городе были тщательно подготовлены и назначены роли, которые должны были разыгрываться администраторами, полицией и погромщиками из местного сброда. Воззвания о погромах печатались открыто; «Производственный» центр этой пропагандистской литературы, как впоследствии обнаружил в Госдуме депутат Урусов (бывший помощник министра внутренних дел), располагался в типографии Полицейского департамента. Не может быть сомнения, что царь был знаком если не со всеми подробностями этих приготовлений, то, по крайней мере, с общим планом организации контрреволюции посредством тщательно спланированных расправ, главными жертвами которых должны были стать евреи. Миллионы рублей на организацию погромов были выделены из секретного десятимиллионного фонда, распоряжение которым целиком находилось в руках царя.

Таковы были условия, предвещавшие октябрь 1905 года. В первые дни месяца началась забастовка железнодорожников; к середине месяца она уже охватила всю страну, сопровождаясь в промышленных центрах всеобщей забастовкой во всех сферах производства. Во многих городах произошли столкновения между революционерами и военными. Сначала правительство сделало попытку прибегнуть к угрозам, и по всей России разнесся кровожадный клич полицмейстера Трепова: «Патронов не жалеть!» Но в последний момент самодержавие отшатнулось перед революционной бурей и сдалось. 17 октября был издан Высочайший манифест, торжественно обещавший даровать русскому народу все гражданские свободы — неприкосновенность личности, свободу совести, свободу слова, собраний и организаций, а также законодательную Думу, в которую вошли представители всех сословий. население должно было иметь право голоса. Однако в манифесте не говорилось ни о равенстве всех граждан перед законом, ни о предоставлении равных прав различным национальностям, и даже в сопроводительном меморандуме премьера Витте, автора постановления от 17 октября, было устранено в нескольких туманных фразах.

Тем не менее, даже в таком туманном виде манифест произвел огромное впечатление. Все верили, что самодержавное царство побеждено армией свободы и что Россия окончательно превратилась из государства, основанного на полицейской силе, в политическое тело, основанное на законе. Но на следующий день все эти надежды были жестоко разбиты. 18 октября в сотнях городов тщательно замаскированная армия контрреволюционеров, видимо, по заранее оговоренному сигналу, выползла из-под земли, чтобы предаться кровавой оргии, длившейся целую неделю (18-25 октября), которая в своих ужасах не находит себе равных во всей истории человечества.

2. Русская Варфоломеевская ночь

Главными жертвами этой затянувшейся Варфоломеевской ночи стали новые гугеноты освободительного движения — евреи. Они должны были понести наказание за то, что помогли вырвать у деспотического правительства манифест с его обещанием свобод. В течение одной недели в различных городах (Одессе, Киеве, Кишиневе, Калараше, Симферополе, Ромнах, Кременчуге, Чернигове, Николаеве, Екатеринославе, Каменец-Подольске, Елисаветграде, произошло около пятидесяти еврейских погромов, сопровождавшихся кровопролитием). Орша и др.), кроме нескольких сотен «бескровных» погромов, отмеченных закономерным уничтожением имущества, грабежами и поджогами. Погромы, направленные против христианских участников освободительного движения, интеллигенции, студентов и т. д., в Твери, Томске и других внутренних городах России, составили всего два десятка человек. Одна эта диспропорция показывает, в каком направлении действовали организованные темные силы. Строгое единообразие и последовательность в проведении контрреволюционного заговора были слишком очевидны, чтобы их не заметить.

Обычная процедура была такова: в связи с манифестом 17 октября прогрессивные элементы устраивали уличное шествие, часто украшенное красными флагами левых партий и сопровождавшееся соответствующими возгласами и речами, выражающими новую свободу. Одновременно участники «патриотической демонстрации», состоявшие в основном из отбросов общества, сыщиков и полицейских в штатском, выходили из своих закоулков, неся портрет царя под сенью национального флага, распевая национальный гимн и крича: «Ура, бейте жидов ! Жиды рвутся к свободе. Они идут против нашего царя, чтобы поставить на его место жида». Этих «патриотических» демонстрантов будут сопровождать полицейские и казачьи патрули (или солдаты), якобы для поддержания порядка, но на самом деле для того, чтобы хулиганы могли атаковать и жестоко обращаться с евреями и не давать жертвам защищаться. Как только евреи соберутся для самообороны, их прогонит полиция и войска. После этого «патриотичные» демонстранты и присоединившиеся к ним по дороге сообщники распадались на мелкие отряды и расходились по всему городу, вторгаясь в еврейские дома и магазины, разоряя, грабя, избивая, а иногда и вырезая целые семьи.

Самый страшный погром произошел в Одессе. Это продолжалось целых четыре дня. Мятежникам открыто помогали полиция и войска, их поощряла активная поддержка градоначальника Нейдтхарта и преступное бездействие военного губернатора Каульбарса. Героизм, проявленный еврейской самообороной, был достаточно силен, чтобы отбить хулиганов, но бессилен был победить войска и полицию. Свыше трехсот убитых, тысяч раненых и искалеченных евреев, среди которых немало потерявших рассудок от ужасов, сто сорок вдов, пятьсот девяносто три сироты и более сорока тысяч евреев, материально разоренных, — таковы были результаты. о битве с евреями Одессы 18-21 октября.

Примерно в таком же духе погромная кампания велась и в десятках других городов, с некоторыми аляповатыми отступлениями от обычного ритуала, как, например, в Нежине, в Черниговской губернии, где еврейская община во главе с раввином был вынужден бунтовщиками под страхом смерти публично произнести присягу на верность царю. Как правило, погромы, происходившие в сотнях городов, местечек и сел, ограничивались уничтожением имущества, хотя и в небольших населенных пунктах, как, например, в Семеновке Черниговской губернии, беспорядки иногда сопровождались массовыми убийствами. Можно добавить, что вспышки не ограничивались чертой оседлости. В ряде городов вне черты оседлости, таких как Саратов, Воронеж и других местах с небольшим еврейским населением, еврейские общины подвергались безжалостным нападениям.

Новейшая история еще не в состоянии описать все ужасы, учиненные над евреями в России во второй половине октября 1905 г., или сколько-нибудь точно проследить их глубинные причины. Прикроем завесу над этим кровавым зрелищем. Придет время, когда мир содрогнется, узнав правду о кровавых событиях и об истинных виновниках этой затянувшейся Варфоломеевской ночи в начале ХХ века.

Зловещая контрреволюция, вспыхнувшая 17 октября, в день обнародования царского манифеста, грозила втянуть революцию в бездну анархии. Всех глубоко взволновала вероломная византийская политика Николая II, который одной рукой размахивал знаменем мира перед прогрессивной частью русского народа, а другой вонзал в его сердце нож, нож, который более всего должен был рубить еврейство. Не только крайне левые партии, но даже конституционалисты, готовые принять обещания Октябрьского манифеста, мало верили в их окончательную реализацию. Наступило царство хаоса. Партии левых требовали то демократической, то даже социальной республики. Политические и рабочие забастовки, в том числе организованные еврейским «Бундом», приняли характер анархии. Вспыхнуло крестьянское или аграрное движение, сопровождавшееся поджогами усадеб и поместий. Польша и Прибалтика были охвачены терроризмом. В Москве произошло вооруженное восстание с баррикадами и со всеми атрибутами народной революции (декабрь 1905 г.). Правительство подавило восстание в Москве и решительно провело политику репрессий. Аресты, расстрелы, военные карательные экспедиции — вот средства, которыми должна была быть проведена в жизнь программа кабинета Витте — Дурново.

Реакционная камарилья вокруг царя действовала в полную силу, разжигая ненависть к евреям. 23 декабря царь принял депутацию главарей черносотенцев, организовавшихся в «Союз русского народа». Одна из речей с призывом к царю сохранить самодержавие была посвящена еврейскому вопросу. Депутация умоляла царя «не давать равных прав евреям». На это Николай ответил лаконично: «Я подумаю».

3. Неустрашимая борьба за равные права

Страшные октябрьские бедствия встретили русское еврейство мужественно и стойко. Он стоял один в своей печали. Прогрессивные элементы русского общества, сами переживавшие великий кризис, слабо реагировали на страдания еврейского народа, ставшего козлом отпущения контрреволюции. Однако безразличию внешнего мира противостоял рост еврейского национального чувства среди лучших классов российского еврейства. Через месяц после погромной вакханалии «Союз за достижение равноправия еврейского народа» провел в Петербурге свой второй съезд. Конвент, продолжавшийся четыре дня (22—25 ноября), дал публичное выражение чувству глубокого народного возмущения. Он проголосовал против предложения послать депутацию к графу Витте с просьбой о немедленном предоставлении равных прав евреям. В резолюции об отказе от этого шага политика правительства характеризовалась следующими словами:

Факты неопровержимо доказали, что недавние погромы, ужасающие своими размерами и числом жертв, были инсценированы при открытом попустительстве, а во многих случаях при непосредственном содействии, а иногда даже под руководством полиции и высшей инстанции. местная администрация; что Правительство, ничуть не смущаясь чудовищных преступлений своих исполнительных органов, местных представителей государственной власти, не сняло с должностей ни одного из подозреваемых должностных лиц и не приняло никаких мер к их привлечению к ответственности.

Ввиду того, что граф Витте неоднократно заявлял, что правительство не видит ясного пути для провозглашения в настоящий момент эмансипации евреев якобы в интересах самих евреев, против которых ведется агитация народных масс. такой мерой можно было бы усилить, а на самом деле погромы есть результат того самого бесправия евреев, которое вполне сознается массами русского народа и так называемой черной сотней, — Конвент постановляет, что Посылка депутации к графу Витте и вступление с ним в переговоры не принесут никакой пользы, а вместо этого сосредоточить все усилия на организации русского еврейства в борьбе за его гражданское равноправие путем вхождения в ряды общего движения за свобода.

Проникнутый духом мученичества, Конвент вспомнил мученика Дашевского, мстителя за кишиневскую резню, и постановил передать юному страдальцу, томившемуся тогда в военно-штрафной роте, свой «восторженный привет».

В порыве национального энтузиазма Конвент принял следующую смелую резолюцию:

В интересах полного осуществления гражданских, политических и национальных прав еврейской национальности в России Конвенция постановляет следующее:

Приступить к безотлагательному созыву на основе всеобщего и равного избирательного права, без дискриминации пола и прямым тайным голосованием Всероссийского еврейского национального собрания, чтобы учредить в соответствии с волей всего еврейского населения, формы и принципы его национального самоопределения, а также основы его внутренней организации.

Это был проект национального Синедриона, радикально отличавшегося по своей концепции от наполеоновского Синедриона, созванного в 1807 году.

Третий съезд «Союза равноправия» состоялся 10–13 февраля 1906 г., во время избирательной кампании в первую Государственную Думу. Предложение левого крыла «Союза» бойкотировать Думу на том основании, что она «будет оплотом реакции» — предсказание, вполне оправдавшееся событиями, — и воздержаться от участия в выборах было отклонено. Наоборот, была принята резолюция, призывающая евреев принять самое активное участие в выборах, выдвигать всюду своих кандидатов-евреев, а там, где это невозможно, отдавать свои голоса кандидатам-неевреям с условием что они обязуются поддерживать в Думе гражданские, политические и национальные права еврейского народа. Резолюция, кроме того, содержала такой пункт: «Настаивать на безоговорочном разрешении еврейского вопроса в Думе в связи с основными статьями Конституции и с вопросами об элементарных свободах, предоставляемых всем гражданам».

Избирательная кампания была развернута и проводилась в тяжелейших условиях. Полицейские власти воспользовались объявленным во многих местах положением войны, чтобы помешать развернутой предвыборной агитации, а в то же время черносотенцы пытались запугать евреев, угрожая погромами во время надвигающихся погромов. Пасхальный сезон. В Польше шовинисты-антисемиты угрожали евреям всевозможными расправами за их «дерзкое намерение» выдвинуть своих кандидатов в Думу наряду с кандидатами поляков-христиан. В то же время еврейская группа левых, «Бунд» и другие, проводили политику бойкота Думы и всячески мешали выборам. Однако все эти опасения оказались напрасными. Пасхи и предвыборных погромов не было, а русское еврейство проявило большую активность на выборах, в результате чего в первую Думу было направлено 12 депутатов-евреев. Наиболее активными среди этих депутатов были М. Винавер, один из лидеров общероссийской конституционно-демократической партии и председатель «Лиги за достижение равноправия»; доктор Шмарьягу Левин, известный сионист; Л. Брамсон, активно занимавшийся еврейской просветительской деятельностью, был связан с русской демократической группой, известной как трудовики или «лейбористы». Все депутаты-евреи объединились на националистической платформе, сформулированной «Лигой за достижение равноправия». Резолюцией, принятой на четвертом съезде Лиги, состоявшемся 9-13 мая 1906 г., они обязались согласовывать свои действия во всех вопросах, касающихся еврейской эмансипации, и соблюдать общую дисциплину, не образуя, однако, отдельная депутатская фракция.

4. Еврейский вопрос перед первой Думой.

Первая Дума была созвана 27 апреля 1906 г. и всего через три месяца, 8 июля, была распущена или, вернее, разогнана царем за проявление духа чрезмерной оппозиции. Преобладающим элементом в первой Думе было конституционно-демократическое большинство, к которому по своим политическим симпатиям принадлежала основная масса русского еврейства и десять из двенадцати его представителей в Думе — двое других стояли несколько левее. Для евреев было естественно ожидать, что парламент такого склада без труда решит вопрос о равноправии евреев как одной из самых основных предпосылок гражданской свободы. К сожалению, это ожидание не оправдалось. Все короткое заседание Думы прошло в непрерывной борьбе оппозиции с беспринципным правительством, которое возглавлял тогда закоренелый реакционер Горемыкин. Правда, в своем ответе на речь с престола Дума заявила, что «ни свобода, ни порядок не могут быть твердо установлены без равенства всех граждан перед законом». Но в заявлении правительства от 13 мая об этом равенстве граждан не было сказано ни слова. Еврейский депутат Винавер произнес мощную речь, в которой, среди прочего, сказал следующее:

С этой трибуны, с которой так много было сказано о политических свободах, мы, евреи, представители одной из самых замученных наций в стране, не сказали о себе ни слова, потому что не сочли приличным говорить здесь гражданского неравенства... Теперь, однако, для нас становится ясным, что правительство решило продолжать тот же путь, по которому оно шло до сих пор, и поэтому мы обязаны заявить, что: пока вы будете потворствовать гражданскому рабству, не будет мира на земле.

Ошибка еврейских депутатов состояла как раз в том, что они не «промолвили ни слова» о себе в прежний раз, в ответ на тронную речь, в которой так же не было ни малейшего упоминания о гражданском равенстве. — затрагивая практически только евреев, — и что они произносили это слово не с тем чувством праведного негодования, на которое морально имели право представители «самой замученной национальности» в России.

В дальнейшем прения в Думе по еврейскому вопросу в силу обстоятельств сосредоточились на погромной политике правительства. 8 мая был внесен запрос о причастности Департамента императорской полиции к организации погромов 1905 г. Столыпин, министр внутренних дел, обещал ответить на документально подтвержденный запрос через месяц. Но еще до истечения этого срока в Белостоке вспыхнул новый кровавый погром.

В этом центре еврейского революционного и рабочего движения, где в 1905 г. полиция и войска уже дважды устраивали еврейскую резню, полицией и военными вынашивался новый заговор против «авторов освободительного движения». Случайный террористический акт, убийство начальника полиции неизвестным преступником, дали полицейским заговорщикам подходящий повод для осуществления своего ужасного замысла. 1 июня во время крестного хода провокатор из числа черносотенцев выстрелил из пистолета, и тотчас среди толпы со скоростью лесного пожара распространился слух, что «еврейские анархисты стреляют в христиан». Погром вспыхнул на месте. В течение двух дней толпа была занята сносом еврейских домов и магазинов, нападением на евреев, в то же время полиция и военные систематически стреляли по евреям не только на улицах, но и в домах, в которых жили несчастные. пытался спрятаться. Снова разыгрывались кишиневские зверства. Были вырезаны целые семьи, людей пытали и рубили на куски; конечности были отрезаны от тела, в головы вбиты гвозди... Восемьдесят убитых и сотни раненых евреев стали результатом этого нового подвига контрреволюционеров.

2 июня Императорская Дума получила душераздирающее известие о белостокской резне и тут же, после страстных речей д-ра Левина, Родичева и других депутатов, постановила внести запрос для ответа на правительству в установленный срок и назначить парламентскую комиссию, которая должна была расследовать события на месте. Сразу три депутата Думы выехали в Белосток и по возвращении представили в Думу чистейший отчет, неопровержимо устанавливавший факт тщательной подготовки белостокского преступления как контрреволюционного акта и безжалостного расстрела мирного еврейского населения. вниз полицией и солдатами.

зале Думы кровавого призрака Белостока, на обсуждение был вынесен законопроект о гражданском равноправии евреев. Насущная проблема лишения избирательных прав шести миллионов человек обсуждалась наряду с вопросом о нескольких мелких классовых различиях и совершенно отдельным вопросом о правах женщин. Во всей трактовке этого вопроса депутатами отчетливо проскальзывало отсутствие сердечного сочувствия. Возмущением отозвалась только речь еврейского депутата Левина, когда он напомнил русскому собранию, что ему самому, как еврею, в обычное время будет отказано в праве на жительство в столице, и что, как только Дума будет распущен, он, представитель народа и бывший законодатель, будет выселен полицией из Петербурга. Законопроект был передан в комитет для принятия окончательной формы.

После трехдневного перерыва, 8 июня, Дума вновь имела случай обсудить вопрос о погромах. Премьер Столыпин ответил на запрос 8 мая о причастности правительства к погрому 1905 года. Его неуклюжая попытка оправдать власть вызвала решительный отпор со стороны бывшего члена правительства, бывшего помощника министра внутренних дел, депутат Урусов, смело раскрывший всю правду. Подкрепленный документальными свидетельствами, он доказал существование тайной типографии в Департаменте полиции, выпускавшей «патриотические» прокламации, призывавшие население к уничтожению евреев. Он процитировал слова жандармского офицера, руководившего этим делом: «Погром может быть устроен в каком угодно масштабе, будь то против десяти человек или против десяти тысяч», и закончил свою речь такими словами: «Опасность не исчезнет до тех пор, пока дела государства и судьбы земли будут подчиняться влиянию людей, которые по своему образованию ефрейторы и полицейские, а по убеждениям — погромщики». Эти слова сопровождались бурными аплодисментами, а правительственная скамья осыпалась криками: «В отставку, погромщики!» Наконец Дума приняла резолюцию, вторящую этим крикам возмущения.

Более страстный тон характеризовал обсуждение Думы в дни 23—26 июня по поводу доклада парламентской комиссии, назначенной для расследования белостокской резни. Дума была возмущена лживым официальным сообщением, в котором евреи выдвигались виновниками погрома, и позорным военным приказом дня, в котором войска белостокского гарнизона благодарились «за прекрасные заслуги во время время погрома». Речи депутатов-евреев, Якобсона, посетившего Белосток в качестве одного из членов парламентской комиссии, Винавера и Левина вызвали ярость их народного гнева. Русский Мирабо, Родичев, пригвоздил к позорному столбу высокопоставленных зачинщиков белостокской бойни. 7 июля Дума завершила прения принятием резолюции, в которой резко осуждалась политика правительства, политика угнетения, запугивания и истребления, создавшая «невиданное в истории цивилизованных стран положение», и требовалось: кроме того, немедленная отставка реакционного министерства.

5. Распространение анархии и II Дума

Двумя днями позже, когда депутаты предстали перед Думой, они обнаружили, что здание закрыто, а на дверях вывешен имперский манифест о роспуске Думы, которая «посягнула на область, неподведомственную ей, и занялась расследованием деяний Думы». уполномоченные нами органы». Ответом на внезапный роспуск Думы стал «Выборгский манифест», подписанный всей парламентской оппозицией, призывавший народ отказаться от уплаты податей на поставку солдат правительству, разлучившему его представителей. Манифест подписали и все депутаты-евреи, которым впоследствии пришлось заплатить за это тюремным заключением и лишением избирательных прав.

Революционный террор, затихший во время заседаний Думы, разразился с удвоенной силой после ее роспуска. Покушения на жизнь высших чиновников — самое страшное из них — взрыв бомбы на даче Столыпина, назначенного при роспуске Думы премьер-министром, — «экспроприации», т. е., разграбление государственных фондов и частных денег для революционных целей, анархистские забастовки рабочих были в порядке дня. Правительство ответило чудовищными мерами угнетения. Был учрежден военно-политический трибунал, который в течение пяти месяцев (сентябрь 1906 г. — январь 1907 г.) приговорил к смертной казни более тысячи человек, в том числе многих невиновных или несовершеннолетних. Излишне говорить, что значительную часть этих жертв составляли евреи.

Тем не менее, что касается революционного настроения еврейского населения, то правительство не удовлетворилось тем, чтобы справиться с ним «законными» казнями, и поэтому прибегло, кроме того, к хорошо испытанному средству массовых казней, другими словами, погромов. Начальник политической полиции города Седлеца Тиханович устроил 27—28 августа кровавый военный погром в этом городе, в результате которого было убито 30 и ранено более 150 евреев. Сигналом к погрому послужили выстрелы провокатора в часового, после чего войска открыли на улицах бесприцельную артиллерийскую стрельбу и даже забросали еврейские дома гранатами. Многие солдаты в нетрезвом состоянии совершали невероятные зверства и грабили еврейское имущество. Несмотря на официальный рапорт другого агента местной политической полиции, капитана Петухова, в котором он утверждал, что евреи не дали ни малейшего повода для бойни и что последняя была целиком спланирована военно-политическими властями, виновник погрома, Тиханович не только остался безнаказанным, но и получил от варшавского генерал-губернатора выражение благодарности за свою «энергию и исполнительское мастерство».

При таком настрое правящих кругов России нельзя было ожидать с этой стороны какой-либо инициативы в отношении решения еврейского вопроса. Правительство Столыпина в циркуляре от 24 августа 1906 г. обещало «выяснить без промедления, какие ограничения, являющиеся источником раздражения и явно устаревшими, могут быть немедленно отменены, а какие другие, затрагивающие в основном отношения Предоставление еврейской национальности местному населению, по-видимому, является вопросом народной совести и поэтому должно быть передано на рассмотрение законодательным учреждениям». Совет министров представил царю проект умеренных реформ в пользу евреев, указав на необходимость умиротворения евреев, которые вследствие своих тяжких стеснений «принуждены были вести отчаянную борьбу против существующего заказ.» Но эти представления не возымели действия. Николай II. говорят, сказал по этому поводу: «Пока я царь, жиды России не будут иметь равных прав». В это время господствовала власть так называемого «Второго правительства», ужасной камарильи вокруг царя, и их опорой были черносотенцы, ныне организованные в реакционный «Союз русского народа». Эти реакционные террористы знали только один способ решить еврейский вопрос — уничтожить евреев.

Оставался один луч надежды — вторая Дума, которая должна была быть созвана в феврале 1907 года. Избирательная кампания велась под давлением правительства и тормозилась угрозой репрессий и погромов со стороны «черных». Результатом выборов стала Дума с аномальным цветом лица. Два крайних крыла, социалисты и черносотенцы, усилились, а кадетский центр ослаб. Евреи сумели избрать только трех депутатов, не считая одного еврея-социал-демократа, баллотировавшегося по списку своей партии. Это были люди малоизвестные, а из депутатов первой Думы, привлеченных к уголовной ответственности за подписание Выборгского воззвания, не был избран ни один.

Вся энергия нового парламента ушла на борьбу между его левым и правым крылом. Еврейский вопрос был полностью передан в ведение «Комитета по свободе совести». Правительство внесло законопроект об отмене всех конфессиональных ограничений, «кроме тех, которые касались евреев», но Комитет решил устранить этот дискриминационный пункт и таким образом осуществить эмансипацию евреев под видом «свободы совести». "

Но и на этот раз надежда на еврейскую эмансипацию оказалась иллюзией. Дума вскоре была распущена под предлогом раскрытия революционного заговора депутатов-социалистов. 3 июня 1907 г. произошел очередной государственный переворот. Прежний избирательный закон, который позволял русской демократии и угнетенным национальностям посылать своих представителей в Думу, был произвольно изменен царем, чтобы обеспечить консервативное проправительственное большинство в русском парламенте. Затем последовала эпоха мрачной реакции.

ГЛАВА XXXVII. ВНЕШНЕЕ НЕДОВОЛЬСТВО И ВНУТРЕННЯЯ КОНСОЛИДАЦИЯ

1. Новые группировки внутри российского еврейства

Страшное четырехлетие 1903-1906 гг. оказало чрезвычайно оживляющее воздействие на национальную и политическую мысль классов, а также масс русского еврейства. Год Кишинева и Гомеля, когда бесправных евреев сделали беззащитными; год русско-японской войны, когда эти бесправные и беззащитные изгои были призваны сражаться за свое отечество против врага извне; год революции, когда после кровавой борьбы за свободу евреи получили «завернутую в погромы конституционную хартию»; наконец, первый думский год, когда возмущенные высказывания еврейских депутатов с трибуны Думы сопровождались стонами раненых белостокских евреев, — эти страшные потрясения могли бы оказаться роковыми для русского Израиля, если бы не он во время предшествующей периода, выработала для себя определенное националистическое отношение к нееврейскому миру. Существовало несколько разновидностей этой национально-политической формулы. На одном полюсе стоял сионизм с его теорией нового «исхода». На другом полюсе находилась социал-демократическая партия с ее посылкой, что «кровь еврея должна служить смазкой для колес русской революции». Но и эти два полюса несколько сблизились в момент великой национальной опасности, сойдясь, несмотря на все различия в их программе и тактике, к центральной линии, над которой развевалось знамя, возвещающее борьбу за гражданскую, политическую и национальные права еврейского народа. Лишенные избирательных прав, избитые погромами, преследуемые тираническим царством, евреи России никогда не думали о том, чтобы унижаться до того, чтобы выпрашивать равные права «в рассрочку». Они требовали своих прав в полном объеме, и требовали их не просто как «еврейское население», но как еврейский народ, как автономная нация среди других наций со своей собственной культурой. Учение о «национально-культурном автономизме» кристаллизовалось в определенных лозунгах. Эти лозунги были провозглашены, как мы видели, «Союзом за достижение равноправия еврейского народа», объединившим на своей платформе все политические еврейские группы, за исключением социал-демократических партизан.

Годы бури и стресса также заставили сионизм отступить от своей первоначальной позиции отрицания возможности национальной борьбы в диаспоре. Собравшись в самые волнующие дни русской революции, Седьмой сионистский конгресс в Базеле, состоявшийся в июле 1905 года, оплакивал потерю своего преждевременно отрезанного лидера Теодора Герцля и принял резолюцию, выражающую его строгую приверженность палестинской идее. и отказ от соблазнов территориальности. Это привело к формальному расколу внутри партии: территориальнисты во главе с Зангвиллом отделились и сформировали собственную организацию.

Через год, в ноябре 1906 г., русские сионисты собрались в Гельсингфорсе и приняли платформу «синтетического сионизма», т. е. сочетания палестинской идеи с борьбой за национально-культурную автономию в диаспоре. Руководящая резолюция Сионистской конвенции была сформулирована следующим образом:

Сионистская организация России санкционирует принадлежность сионистов к движению за свободу среди территориальных национальностей России и выступает за необходимость объединения русского еврейства на принципах признания еврейской национальности и ее самоуправления во всех делах. затрагивающие еврейскую национальную жизнь.

Этого лозунга «национальных прав» придерживались сионисты во время выборов в первую имперскую думу. В меньшей степени на него воздействовали две социалистические фракции, связанные с сионизмом, «Поалей Цион» и сионистские социалисты; обе группы ограничились требованием минимальной культурной автономии в диаспоре, сосредоточив всю свою энергию на эмиграции, будь то в Палестину, как отстаивал «Поалей Цион», или на любую другую территорию, как проповедовали сионистские социалисты. В 1905-1906 годах возникла новая социалистическая партия с сильным националистическим уклоном. В отличие от двух других социалистических фракций, она требовала максимальной национальной автономии в диаспоре, включая даже еврейский сейм как центральный орган еврейского самоуправления. Члены этой партии называли себя «саймистами» (от «сайм» — «сейм») или называли себя «Еврейской социалистической рабочей партией».

Посреди всех этих партийных платформ стояла «Союз за достижение равноправия еврейского народа», не считаясь ни с какой партийной и классовой принадлежностью. В революционный период эта организация стремилась объединить всех общественно настроенных евреев в общерусской и национальной еврейской борьбе за свободу, но с упадком революционного движения стали утверждаться центробежные силы внутри Лиги. Расхождение во взглядах и тактике между различными группами, входившими в Союз, оказалось сильнее, чем их общая заинтересованность в ближайшей цели, которая с появлением политической реакции стала более отдаленной.

Так получилось, что в начале 1907 г. «Союз за достижение равноправия» распался на составные части. Первой из нее вышла сионистская партия, которая предпочла вести свою собственную Gegenwartsarbeit под отдельным партийным флагом, хотя при правильном рассмотрении далеко идущая деятельность в интересах национально-еврейского возрождения в странах диаспоры вряд ли была предпринята. совместим с фундаментальным принципом политического сионизма, «отрицанием Голуса». Гельсингфорсская программа «синтетического сионизма», порождения освободительного движения, сокращалась все больше и больше по мере того, как отступали надежды на еврейскую эмансипацию в России.

Из «Лиги равноправия» вышла далее «Еврейская народная группа» — партия, которая вообще выступала против сионистской идеи и отвергала попытки найти новые еврейские центры за пределами России. Эта группа, возглавляемая известным политическим деятелем М. Винавером, ставила в центр своей программы борьбу за гражданское освобождение в тесном контакте с прогрессивными элементами русского народа, тогда как в вопросе национально-еврейских интересов она ограничивалась принципом «самоопределения» и свободой еврейской культуры в общих чертах, не выдвигая конкретных требований еврейской автономии. Народная группа насчитывала среди своих сторонников многих представителей еврейской интеллигенции, более или менее отказавшихся от идеи ассимиляции и пришедших к признанию необходимости минимума «еврейско-национальных прав».

Третья группа, также возникшая в «Лиге равноправия» и получившая название Volkspartei, или Еврейская национальная партия, твердо стояла на платформе национальной еврейской политики. Основополагающим принципом этой организации или, вернее, этого далеко идущего социального течения, берущего свое начало в историческом развитии еврейского народа, был тот же принцип национально-культурного автономизма, который задолго до революции преследовал свою собственную линию развития, параллельную сионизму. Одновременная борьба за гражданские и национальные права, создание полноценной национальной общины вместо Kultusgemeinde Западной Европы, автономная национальная школа и права обоих языков, иврита и идиша, — такова была в общих чертах программа Фолькспартии. В то же время эта партия, взяв за отправную точку историческую идею переселения еврейских центров в диаспору, признала эмиграцию в Америку и колонизацию Палестины великими национальными факторами, призванными создать два новых центра иудаизма, один количественно мощный центр в Северной Америке и меньший национальный центр, но качественно, с точки зрения культурной чистоты, более ценный, в Палестине.^[99]

Наконец, «Лига равноправия» породила четвертую партию, Еврейскую демократическую группу, которая отличается от Народной группы более сильным уклоном в сторону политических партий левых, русских радикалов и социалистов.

После распада «Лиги» эти четыре группы, как правило, объединялись в различные коалиции. Все они представлены в постоянном совете в Санкт-Петербурге, который вместе с депутатами Императорской Думы обсуждает еврейские политические вопросы по мере их возникновения время от времени. Таким образом, в еврейской общественной жизни возникла форма представительства, отражающая национально-политические идеи, конкретно оформившиеся в годы русской революции и контрреволюции. Единственная организация, стоящая за пределами этих федеративных групп и их общей платформы национальной еврейской политики, — это еврейская социал-демократическая партия, известная как «Бунд», связанная своей классовой программой и лишенная ею возможности сотрудничать с буржуазии или внеклассовой организации, даже в сфере национальных еврейских интересов.

2. Триумф «черной сотни»

Все эти стремления и лозунги были жестоко ударены государственным переворотом 3 июня 1907 года, когда значительная часть достигнутого революцией была сведена на нет. Вследствие изменения избирательного права этим неуклюжим актом самодержавного деспотизма конституция стала служанкой царизма. Правящая власть перешла в руки черносотенцев, крайних монархических групп, которые организовались в «Союз русского народа» и открыто выступали за восстановление самодержавия. Глава Союза Дубровин поздравил императора с актом насилия 3 июня и был в ответ заверен, что отныне «Союз русского народа» будет «надежным оплотом» престола. Николай мог бы с большим основанием сказать, что Престол был оплотом союза черносотенцев, наймитов реакции, которые снабжались миллионами рублей из имперского контрреволюционного фонда, так называемыми «черными деньгами». " Уличные герои и погромщики стали хозяевами российской политики. Зловещие силы начали ликвидацию освободительного движения. Изо дня в день газетные колонки пестрели сообщениями об арестах политически «неблагонадежных» лиц и расстрелах революционеров. Виселицы и тюрьмы стали как бы эмблемами государственной власти. Зрелище ежедневных казней, продолжавшееся два года (1907-1909), вырвало из груди великого старца Льва Толстого отчаянный крик: «Не могу молчать».

Еще Николай II. продолжал свою роль палача. В то время как юноши и девушки, среди которых было немало евреев, встречали свою судьбу на эшафоте, погромщики и убийцы из числа черносотенцев, которые в дни октября 1905 года одни только разорили сотни еврейских общин, остались безнаказанными. Большинство из них даже не предстали перед судом, так как местные власти, на которых была возложена эта обязанность, боялись, как бы судебное следствие не установило их собственного соучастия в погромах. Но даже те, кто был привлечен к уголовной ответственности и осужден по обвинению в убийстве и грабеже, были освобождены от наказания по приказу из Петербурга. Как правило, местное отделение Союза русского народа обращалось к царю с просьбой о помиловании участников «патриотических демонстраций» — официальный эвфемизм антиеврейских беспорядков, — и неизменно отвечало немедленным помилованием, которое демонстративно публиковались в газетах. Прошения к царю о помиловании осужденных за насилие регулярно проходили через министра юстиции, свирепого реакционера и антисемита Щегловитова. Никто не сомневался, что эта амнистия была предоставлена на основании соглашения, заключенного в 1905 году между правительством и зачинщиками погромов и гарантировавшего неприкосновенность антиеврейским мятежникам.

Иное отношение применялось к еврейским контингентам самообороны, имевшим мужество противостоять убийцам. С ними расправились безжалостно. В Одессе военный трибунал приговорил шестерых молодых евреев, членов отряда самообороны, действовавшего во время октябрьских погромов, к длительным срокам каторжных работ, охарактеризовав «преступление» этих евреев следующими словами: «За участвовал в заговоре, имеющем целью свержение существующего порядка путем вооружения еврейского пролетариата для нападения на полицию и войска». Эта характеристика была не далека от истины. Люди, защищавшие жизни своих братьев и сестер от кровавых полчищ, действительно были виновны в уголовном преступлении против «существующего порядка», поскольку последний искал поддержки в этих полчищах, из которых «полиция и войска», как показали судебные следствия, входили в состав. Апелляция на это решение в высший военный суд была отклонена, а приговор оставлен в силе (август 1907 г.). Евреи, которые ничего не сделали, кроме защиты жизни и имущества, не могли рассчитывать ни на помилование, ни на смягчение. Этот зловещий контраст между освобождением погромщиков и осуждением погромщиков был истолкован как прямой вызов еврейскому населению со стороны Николая II. и его бешеные сообщники.

Черная сотня имела право считать, что это их день. Они знали, что «Союз русского народа» образовал, если использовать выражение, часто применявшееся тогда к нему в печати, «второе правительство», обладавшее большей властью, чем официальное квазиконституционное правительство Столыпина. Отбросы русского населения дали полный волю своим низменным инстинктам. В Одессе орды членов Лиги регулярно нападали на евреев на улицах с резиновыми палками и, в случае сопротивления, стреляли в них из пистолетов. Григорьев, градоначальник, один из немногих честных администраторов, пытавшихся обуздать этот черный террор, был уволен в августе 1907 г.^[100], в результате чего нападения на евреев на улицах приняли еще больший размах. кровожадный характер. Все жалобы евреев власти отвергали с замечанием: «Все это происходит потому, что евреи были наиболее видными участниками революции».

Правительство в лице Столыпина, стремившееся сохранить хотя бы видимость конституционного режима, часто было вынуждено уступать тайному правительству Черной лиги, которое пользовалось полным сочувствием царя. По распоряжению Лиги Столыпин издал указ об исключении из этого учебного заведения ста студентов-евреев, сдавших конкурсный экзамен в Киевском политехникуме, и о приеме взамен такого же числа не сдавших экзамен русских студентов. Директор и декан института протестовали против этого неуклюжего нарушения академической свободы, но их протест остался без внимания, после чего они подали в отставку (сентябрь 1907 г.). Вслед за этим Министерство народного просвещения, поддавшись давлению «Второго правительства»,восстановило позорную процентную норму, ограничив прием евреев в высшие учебные заведения, которой в предшествующие годы игнорировалось правительство. автономные профессорские советы.

Примерно в то же время Сенат принял решение о признании сионистской организации, много лет действовавшей в России, нелегальной и о полном разрешении полицейским властям приступить к репрессивным мерам против членов движения.

3. Третья, или черная, Дума

Такова была атмосфера выборов в третью имперскую думу осенью 1907 года. Реакционный избирательный закон от 3 июня не допускал в русский парламент наиболее прогрессивные и демократические элементы империи. Более того, разделив избирательные собрания на сословные и национальные курии, правительству удалось помешать избранию значительного числа депутатов-евреев. Выборы прошли под жестким давлением властей. Многие «опасные» кандидаты от левых были произвольно арестованы по сфабрикованным политическим обвинениям и до завершения расследования временно лишены права баллотироваться на посты. Кое-где черносотенцы открыто угрожали евреям погромами, если они посмеют выдвинуть своих кандидатов. В результате в Думу удалось попасть только двум депутатам-евреям — Фридману от Ковенского правительства и Нисселовичу от Курляндии.

Третья Дума, прозванная Черной, собралась в ноябре 1907 года. В ней было подавляющее большинство реакционеров и антисемитов. Это правое большинство составило коалицию консервативного центра, представленного партией «октябристов», с крайне правым крылом, русскими «националистами» и черносотенцами. Всякий раз, когда поднимался еврейский вопрос, реакционному блоку всегда удавалось заглушить голоса слабой оппозиции, «кадетской» партии (конституционных демократов), трудовиков («Рабочая партия») и горстки социалистов.

Отношение этой реакционной Думы к еврейскому вопросу обнаружилось уже на первых ее заседаниях, когда предметом обсуждения стал законопроект о неприкосновенности личности.  Оппозиция требовала установления полной свободы передвижения как важнейшего условия неприкосновенности личности, но большинство правых сумело внести в законопроект следующую оговорку: «Никто не может быть ограничен в праве при выборе места жительства и при переселении с места на место, кроме случаев, предусмотренных законом, и исключая евреев, прибывающих в местности, находящиеся вне черты оседлости» (1908 г.). Таким образом, русские законодатели ловко сумели согласовать принцип неприкосновенности личности с пожизненным заключением миллионов людей в огромном тюремном доме, известном как черта оседлости.

Их забота о сохранении этого обширного гетто была настолько сильной, что реакционное правительство Столыпина часто становилось объектом критики, потому что оно не всегда проявляло должное уважение к этому священному учреждению. Дело в том, что в мае 1907 г. Столыпин издал циркуляр, предписывающий губернаторам приостановить изгнание из внутренних управлений евреев, поселившихся там до августа 1906 г. и имевших «семью и домашнее хозяйство». в этих провинциях при условии, что они «безвредны для общественного порядка и не вызывают недовольства христианского населения». В результате этого циркуляра от изгнания было спасено несколько сотен, а может быть, и несколько тысяч еврейских семей. Вследствие этого правые обратились с запросом к правительству с просьбой объяснить, на каком основании оно осмелилось издать эту «хартию привилегий» евреям. Интерпелляция, конечно, оказалась действенной, и правительство сделало все возможное, чтобы аннулировать исключительные положения циркуляра. Антисемитская Дума выдала тот же дух и в другом случае, отклонив в том же году (1908) внесенный оппозицией законопроект, предоставляющий право посещения курортов и водоемов всем больным, без различия национальности.

Но эти правовые разногласия не были худшей чертой III Думы. Еще более мучительным было то, как правое крыло российского парламента позволяло себе высмеивать иудаизм и все еврейское. Создавалось впечатление, что приверженцы самодержавия, крайне правые члены пришли в российский парламент специально для того, чтобы осыпать оскорблениями не только российскую конституцию, но и парламентское правительство в целом. Наемники Николая II танцевали, как орда дикарей, над мертвым телом освободительного движения, распевая гимны во славу рабства и деспотизма. Твари улицы, реакционные депутаты обливали трибуну Государственной Думы грязью и нечистотами, а в отношении евреев прибегали к методам, подобным тем, которые были в ходу у их пособников на улицах опустошенных городов. Термин «жид» и прилагательное «жидовский», помимо других непристойных эпитетов, стали излюбленными терминами их лексики. Они вносили в различные законопроекты, вносимые в Думу, формулы и поправки, заведомо направленные на оскорбление евреев. Они призвали военное министерство внести законопроект об исключении евреев из армии ввиду того, что солдаты-евреи оказались элементом, «разлагающим армию в мирное время и крайне ненадежным в военное время». (1908). Они поддержали закон, запрещающий евреям поступать в Военно-медицинскую академию на том основании, что евреи-хирурги вели революционную пропаганду в армии во время русско-японской войны (1910 г.). Октябристы требовали исключения евреев из числа мировых судей по той причине, что их допущение противоречило принципам «христианского государства» (1909 г.). Замечание, сделанное по этому поводу депутатом от оппозиции Карауловым: «Где нет равноправия, где есть изгои национальностей, там нет места конституционному строю», было встречено со скамеек правых реакцией: — Слава богу, нам это не нужно. Подобным же циничным взрывом смеха было встречено предупреждение Родичева: «Без отмены еврейской инвалидности нет доступа в Храм Свободы».

Два еврейских депутата Думы всячески добивались того, чтобы их услышали, но черносотенцы обычно прерывали их выступления дикими и оскорбительными восклицаниями. В 1910 г. еврейскому депутату Нисселовичу удалось получить подписи ста шестидесяти шести депутатов под проектом закона, отменяющим черту оседлости. Он был представлен Думе, но закончился лишь бесплодными прениями. Его передали в комитет, который тихо задушил законопроект.

4. Новые еврейские инвалиды

Подгоняемое реакционной Думой правительство пошло еще дальше в своей политике дискриминации евреев. Премьер Столыпин, все более сближавшийся с правыми, совершенно забыл об обещании, данном им в 1905 г., немедленно снять все ограничения, которые являются «источником раздражения и явно устарели». Напротив, возглавляемое им министерство систематически занималось выдумыванием новых тяжких увечий. Депутат-еврей Фридман имел полное право заявить в речи, произнесенной в феврале 1910 г., что даже «в самое страшное время, которое пришлось пережить евреям при Плеве, не практиковалось таких жестокостей и варварств, как в настоящее время». Массовое изгнание евреев из городов, расположенных вне черты оседлости, и из деревень в черте оседлости приняло характер эпидемии. Весной 1910 года правительство решило принести в жертву Молоху ненависти к евреям целую гекатомбу, изгнав тысячу двести еврейских семей из Киева, — мера, вызвавшая крик возмущения за пределами России. Действия правительства отличались утонченной жестокостью, ибо безжалостно выселялись даже маленькие дети, инвалиды и старики. Особую враждебность проявляли в изгнании евреев, совершивших «преступление» посещения дачных курортов за чертой города. Сенат вынес решение о том, что солдаты-евреи, участвовавшие в обороне осажденной крепости Порт-Артур во время японской войны, не имеют права на жительство, которое было предоставлено прежним декретом еврейские солдаты, принимавшие участие в войне.

Духовное убийство еврейских школьников было обязанностью чернокожего министра просвещения с многозначительной фамилией Шварц. Школьная норма, которая до революции применялась только как приказ правительства, без законодательной санкции, была оформлена им в закон и утверждена царем в сентябре 1908 года. Отныне все высшие учебные заведения империи были открыты для евреев только в пропорции, не превышающей трех процентов. от общего числа студентов для столиц, пять процентов. для учебных заведений вне черты оседлости и десять процентов. за черту оседлости. Ввиду того, что во время освободительного движения приток евреев в высшие школы был очень велик, так что число их теперь значительно превышало установленную норму, высшим школам пришлось бы полностью запретить все новых кандидатов до тех пор, пока количество студентов-евреев не будет сокращено до установленных процентных пределов. На какое-то время министр воздержался от этого жестокого шага и разрешил на следующие несколько лет прием студентов-евреев в пределах процентной нормы, исчисляя последнюю по отношению к числу вновь принятых студентов-христиан в течение данного года, без учета принятых ранее студентов-евреев. Однако впоследствии многие учебные заведения и вовсе закрыли перед евреями свои двери, ссылаясь, в качестве объяснения, на «выполнение нормы» бывшими воспитанниками. И снова группы «мучеников учености» направлялись к университетам в чужих странах.

Годом позже, в 1909 году, процентные ограничения, регулирующие средние школы, также были внесены в своды законов. Доля принятых евреев была установлена между пятью и пятнадцатью процентами, т. е. немного превышающий старую норму, и был распространен в своем применении на частные учебные заведения с прерогативами государственных школ. Этот закон означал крах многих гимназий и коммерческих школ, которые, хотя и руководились христианами, почти полностью зависели от еврейской поддержки, на восемьдесят процентов. их школьного населения, состоящего из евреев. Что же касается гимназий, содержавшихся евреями, то они, за очень немногими исключениями, так и не смогли добиться от министерства статуса государственных учреждений.

Просветительские аманисты, однако, пошли еще дальше и в марте 1911 г. добились указа царя о распространении процентной нормы на «экстернов»: отныне евреи должны были быть допущены к экзамену на «аттестат зрелости». зрелости"или за завершение части учебной программы только в определенной пропорции к числу экстернов-христиан. На самом же деле экстернов-христиан не было, так как только евреи, не поступившие в школы, были вынуждены явиться на экзамен в качестве экстернов. В результате огромное количество еврейских детей, исключенных из школы по процентной норме, лишились права на получение аттестата из средней школы. Этот закон был принят во время краткого перерыва в заседаниях Думы и так и не был внесен в нее. Депутаты оппозиции внесли запрос по этому поводу, но «черный парламент» положил дело на обсуждение, и закон, лишенный всякой правовой основы, вступил в силу.

Под влиянием тенденций реакционного русского национализма столыпинское правительство взяло курс на искоренение национально-культурных учреждений «чужих» рас в России. Жертвами этой политики стали поляки, финны и представители других национальностей. Угнетение коснулось и еврейской культурной жизни. В 1910 г. Столыпин издал циркуляр, поразивший русское чиновничество мыслью о том, что культурно-просветительские общества «инородцев» способствуют пробуждению в них «узкого национально-политического самосознания» и «усилению национального сепаратизма», а что по этой причине должны быть запрещены все общества украинцев и евреев, созданные для воспитания отдельной национальной культуры.

5. Духовное возрождение российского еврейства

Этот новый удар был направлен прямо в сердце иудаизма. Ибо после революции, когда политическая борьба поутихла, еврейская интеллигенция всю свою энергию направила в русло национально-культурной деятельности. Пользуясь законом 1906 г., предоставлявшим свободу собраний и собраний, они основывали повсеместно культурные, просветительные и хозяйственные (кооперативные и кредитные) общества. В 1908 г. в Петербурге было основано Еврейское литературное общество, которое вскоре насчитывало более ста отделений в провинции. В том же году было образовано Еврейское историко-этнографическое общество, которое начало издавать ежеквартальное обозрение под названием «Еврейская». Старина («Еврейская древность»). Старейшая просветительская организация среди евреев, Общество распространения просвещения, расширила свою деятельность и стремилась создать национальную еврейскую школу нового типа.

С санкции властей возникло множество других культурных обществ и кружков вдоль и поперек черты оседлости. Повсеместно проводились лекции и конференции, велись острые дискуссии вокруг национально-культурных проблем. Особенно страстными были дискуссии о месте иврита и идиша в общественной жизни, в школе и в литературе, что привело к выравниванию двух партий, гебраистов и идишистов. Сами лекции, конференции и дебаты, как правило, проводились на одном из этих языков, в основном на языке идиш.

Несмотря на свою грубость, эти партизанские конфликты были ясным признаком роста национального самосознания и стремления к построению подлинно еврейской жизни на конкретных основах культурной автономии. Конечно, антисемитское царство не могло сочувствовать этому внутреннему возрождению еврейства и, как и во времена Плеве, направило свой удар на еврейско-национальные организации. Кое-где удар был эффективен. В 1911 г. прекратило свое существование Еврейское литературное общество со 120 отделениями, проявившее активную деятельность по созданию библиотек и организации публичных лекций. Однако в целом нападки, направленные против еврейского духа, оказались гораздо труднее осуществить, чем нападки на еврейскую собственность. Культурная деятельность продолжалась своим чередом, невзирая на все внешние ограничения и гонения.

Литературное возрождение, начавшееся в 90-е годы и лишь временно прерванное бурными событиями революционного периода, также вновь вступило в свои права. Параллельно шло омоложение как национального, так и народного языка, находя свое выражение в широко разветвленной еврейской литературе. Периодическая печать на иврите, представленная двумя ежедневными газетами «ха-Цефира» в Варшаве и «ха-Земан» в Вильне, а также ежемесячным журналом «ха-Шилоах» в Одессе, нашла аналог в популярной прессе на идише, охватившей сотни тысяч читателей, таких как ежедневные газеты «Фрайнд» («Друг», издаваемые с 1903 в Петербурге), «Хайнт» («День»), «Момент» и др., в Варшаве. Кроме того, существовала еврейская пресса на русском языке: еженедельники «Восход», «Разсвет», «Еврейский мир» в Петербурге и некоторые другие издания.

В области высшей литературной продуктивности к старым постоянно прибавлялись новые силы. Кроме великого народного барда Бялика, появился ряд одаренных поэтов: Шнеор, певец «бури и натиска», сомнений и отрицаний, романтически настроенные Яков Кохан, Фичман, Рейсин, Давид Эйнхорн и многие другие молодые, еще едва раскрывшиеся таланты. Х. Л. Перес нашел себе соперника в лице Шалома Аша, изображавшего патриархальную еврейскую жизнь в провинциальных городах Польши («Die Städtel», «Провинциальный город», 1904), автора очаровательных зарисовок из еврейской жизни, а также драматурга обратите внимание, чьи постановки были встречены бурными аплодисментами как на еврейской, так и на нееврейской сцене (Мошиа Zeiten, «Мессианские времена», Gott von Nekomo, «Бог мести», Shabbai Zewi, Yihus, «Голубая кровь»). Его многочисленные соратники по письмам на идиш с юношеским энтузиазмом посвятили себя развитию этой отрасли еврейской литературы.

Выдвинулся ряд талантливых писателей и группа романистов, которые публикуют свои произведения в основном в ха-Шилоах. Преемник Ахада Хаама на посту редактора этого периодического издания доктор Йозеф Клаузнер занимает видное место в еврейской литературе как публицист, критик и отчасти как историк. Если мы добавим к этим талантам значительное число писателей, проживающих в Галиции, Палестине, Германии и Америке, и черпающих свое вдохновение из обширного русско-еврейского резервуара, то рост еврейской литературы за последнее десятилетие вырисовывается жирным шрифтом. облегчение.

Этот прогресс внутренней еврейской жизни в России поистине замечателен. Несмотря на катастрофы, обрушившиеся на русское еврейство в первое десятилетие двадцатого века, продуктивность еврейского национального духа шла беспрепятственно, и национально-еврейская культура распространялась во всех направлениях. Ассимиляционистские позиции, от которых обычно отказались, занимают только несколько верных преданных прошлого века. Верно, что процесс стихийной ассимиляции, проникающий из окружающей атмосферы в иудаизм через язык, школу и литературу, продолжает влиять на еврейскую жизнь с той же силой, что и прежде. Но не может быть сомнения, что он эффективно уравновешивается центростремительным фактором национальной культуры, которая становится все более и более могущественной. Как ни велико число религиозных отступников, отрекшихся от иудаизма под влиянием внешнего давления, и моральных ренегатов, отказавшихся от национальных этических идеалов иудаизма в пользу новомодного декадентского эстетизма, оно ничтожно по сравнению с компактным массы русского еврейства и с армией интеллигенции, чье национальное самосознание углублено страданиями. Как и во все прежние критические моменты истории евреев, дух нации, бросив вызов своим новым мучителям, окреп в изношенном теле. Русские Хаманы, пытавшиеся сокрушить Вечный Народ, потерпели такое же яркое поражение, как и их предшественники в Персии, Сирии и Византии.

РОССИЙСКОЕ ЕВРЕЙСТВО С 1911 ГОДА

Не желая переступать порог настоящего, остановимся на 1911 году, завершающем первое десятилетие Тридцатилетней войны, которую русское царство вело против еврейства с 1881 года. Более поздние этапы этой войны еще свежи в нашей памяти. Чтобы представить новую кампанию ненависти к евреям в правильном свете, достаточно указать на ее наиболее заметные вехи, выделяющиеся своими необычайно зловещими чертами. В 1911 году черносотенные организации с помощью своих пособников в Думе и в правительственных кругах сфабриковали чудовищное «дело Бейлиса». Убийство русского мальчика в Киеве, семьи, принадлежавшей к банде воров, и обнаружение тела по соседству с кирпичной печью, принадлежавшей еврею, дали антисемитам возможность выдвинуть старое обвинение в ритуальное убийство. Вначале правительство было несколько неуверенно в отношении того, как ему следует относиться к загадочному киевскому убийству. Но политическое событие, происшедшее в то время, положило конец ее колебаниям. В сентябре 1911 года премьер Столыпин был убит в киевском театре в присутствии царя и государственных сановников. Убийца по фамилии Богров оказался сыном адвоката еврейского происхождения, хотя давно отвернувшегося от своего народа, — полуанархиста, одно время работавшего полицейским агентом. для каких-то таинственных революционных целей. Еврейского происхождения отца убийцы было достаточно, чтобы вызвать пароксизм ярости в стане реакционеров-антисемитов, потерявших в лице Столыпина высокопоставленного покровителя. В Киеве открыто готовились к еврейской резне, но правительство опасалось, что предполагаемая массовая казнь евреев омрачит праздничную торжественность визита царя в Киев. Власти дали понять, что царь не поддерживает беспорядков, и кровавого уличного погрома удалось избежать.

Однако вместо него был устроен растянувшийся на два года бескровный погром в форме дела Бейлиса. Министр юстиции Щегловитов, бывший либерал, ставший фанатичным черносотенцем, решил придать процессу яркую ритуальную окраску. Первоначальное судебное расследование не выявило каких-либо следов соучастия евреев, министр юстиции приказал провести новое специальное расследование и постоянно менял состав следователей и прокуроров, пока, наконец, не получил обвинительное заключение, в котором было представлено все дело. как ритуальное преступление, совершенное евреем Бейлисом при участии «неустановленных лиц».

В течение двух лет дело Бейлиса давало пищу для дикой антисемитской кампании, которая велась среди так называемых высших классов, на улицах, в печати и в Государственной Думе. Судебный процесс, состоявшийся в Киеве в октябре 1913 г., должен был увенчать успехом преступный замысел, вынашиваемый министром юстиции и черносотенцами, но ожидания правительства не оправдались. Несмотря на тщательно подобранный состав суда, состоявший из судей-антисемитов, представляющих корону, и присяжных присяжных, невежественных крестьян и горожан, поверивших в легенду о ритуальном убийстве, Бейлис был оправдан, и власти сочли невозможным добиться вина на евреях.

Раздраженное неудачей, правительство отомстило либерально настроенным интеллигентам и газетчикам, которые своей агитацией против гнусной клеветы вырвали добычу из рук черносотенцев. Десятки судебных дел были возбуждены не только против редакторов и корреспондентов газет, но и против Санкт-Петербургской коллегии адвокатов, принявшей резолюцию, протестующую против метода, избранного Щегловитовым в процессе Бейлиса. Нашумевшее дело против столичных адвокатов было рассмотрено в июне 1914 года, за месяц до объявления мировой войны, и закончилось обвинительным приговором двадцати пяти адвокатам по обвинению в «агитации против правительства».

За три года до мировой войны возникла новая опасность для иудаизма, на этот раз исходившая из Польши. Чрезвычайная напряженность национального и религиозного чувства поляков, усиленная политическим гнетом, которому они подвергались более ста лет, в частности, руками русской деспотии, в последнее десятилетие была направлена против Евреи. Экономический прогресс, достигнутый евреями в двух промышленных центрах русской Польши, в Варшаве и Лодзи, вызвал бойкотную агитацию. Польские антисемиты провозгласили лозунг «Не покупайте у евреев!», направляя клич именно против «литваков», т. е. сотен тысяч русских евреев, которые в течение последних десятилетий были преимущественно способствовало экономическому развитию этих двух центров. Прикрытием, под которым велась эта агитация, был чисто польский национализм: русские евреи якобы, с одной стороны, «обрусели Польшу», а с другой стороны, обвинялись в противоположной тенденции, в самоутверждении. как представители отдельной еврейской национальности, со своей прессой и общественной организацией, отказывающейся сливаться с польским народом.

Антисемитское движение в Польше, начавшееся вскоре после революции 1905 г., приняло необычайные размеры в 1910-1911 гг., когда бойкот превратился в свирепый экономический погром, достигший своего апогея в 1912 г., во время избирательной кампании в IV имперскую думу. Еврейские выборщики Варшавы составляли большинство и, следовательно, имели возможность послать в Думу депутата-еврея. Тем не менее, из соображений национальной восприимчивости поляков, которые настаивали на том, чтобы послать в качестве представителя польского капитала одного из «своих», христианина, евреи были готовы принять польского кандидата при условии, что последний не был антисемитом. Однако, когда польский избирательный комитет, игнорируя чувства евреев, выдвинул антисемитского кандидата Кухажевского, евреи отдали свои голоса польскому социалистическому кандидату Ягелло, который провел выборы. Такое отношение евреев вызвало бурю негодования среди высших слоев польского общества. Началась антиеврейская кампания, отличавшаяся необычайным ожесточением, и в печати и на улицах евреев прозвали «бейлисами», отголосок легенды о ритуальном убийстве, породившей такие ужасы в древней католической Польше. Экономический бойкот велся с неимоверной яростью, и в ряде городов и деревень трусливые враги евреев, опасаясь открытого нападения на них, поджигали еврейские дома, в результате чего во многих случаях гибли целые семьи. пламя.

Фурор Полоника принимал все более и более опасные формы, так что в начале мировой войны, в 1914 году, почти вся польская нация, от «прогрессивных антисемитов» до клерикалов, подняла оружие против евреев. Из этого вооруженного лагеря доносился дерзкий боевой клич: «На берегах Вислы нет места двум национальностям», тем самым приговаривая к смерти два миллиона польских евреев, считающих себя частью еврейского, а не польского нация. Из этой почвы национальной ненависти выползла змея страшной «военной клеветы», которая в первый год войны залила польское еврейство реками крови. Над истекающим кровью телом еврейского народа объединились польский и русский антисемитизм. Совершались ужасы за ужасами, перед которыми древняя летопись еврейского мученичества меркнет и становится незначительной.

* * *

Прошло почти двадцать веков с тех пор, как древняя иудео-эллинская диаспора послала горстку людей, которые основали еврейскую колонию на северных скифских, ныне русских, берегах Черного моря. Более тысячи лет тому назад евреи Византии с одной стороны и евреи Аравийского халифата с другой выступили колонизировать землю скифов. Еврей стоял у колыбели древней Киевской Руси, принявшей христианство из рук византийцев. Еврей был свидетелем рождения католической Польши и в бурные дни крестовых походов бежал с запада Европы в эту гавань-убежище, которая еще не была полностью в руках католической церкви. Он видел Польшу в ее расцвете и упадке; он был свидетелем подъема Московской Руси, связав судьбу половины своего народа с новой Российской империей. Здесь власть, господствующая над историей, открыла перед еврейским народом черную бездну средневековья среди яркого света современной цивилизации и, наконец, бросила его в пламя гигантской борьбы народов. Что мировая война может принести мировой нации? Полный волнений еврей смотрит в будущее, и вопрос его древнего пророка дрожит на устах его: «О, Господи Боже! неужели Ты погубишь остаток Израиля?».... Пусть ответом на этот вопрос послужит все прошлое еврейского народа — народа, которому в водовороте человеческой истории удалось победить две космические силы: Время и Пространство.

Примечания

1

В дальнейшем автор различает Тавриду и Крым, употребляя первый термин для обозначения северного побережья Черного моря вообще, с Крымом в его части. Современное российское правительство Тавриды также состоит из двух частей: большая северная часть состоит из материка, меньшая южная часть идентична Крымскому полуострову, соединенному с материком Перекопским перешейком. В древности название тавры, или тавры, ограничивалось жителями гористых южных берегов Крыма.

(обратно)

2

Дата относится к «боспорской эре» и соответствует 80-81 годам нашей эры.

(обратно)

3

В греческих документах того периода синагога означает не молитвенный дом, а религиозную общину.

(обратно)

4

Согласно другой версии той же истории, цитируемой арабским географом аль-Бекри (ум. 1094), епископ, отстаивавший дело христианства, сказал в ответ на вопрос короля: «Я верю, что Иисус Христос, сын Марии есть Слово, и что он открыл тайны великого и превознесенного Бога». Еврей, живший при царском дворе и присутствовавший на диспуте, прервал его замечанием: «Он [епископ ] верит в вещи, которые мне непонятны».

(обратно)

5

Группа славянских народов.

(обратно)

6

Группа кавказских городов

(обратно)

7

Группа крымских городов

(обратно)

8

Константинопольское море, другое название Черного моря.

(обратно)

9

Это предположение подтверждается недавно обнаруженным фрагментом Генизы, содержащим отрывок из другого хазарского послания, дополняющего и видоизменяющего послание царя Иосифа.

(обратно)

10

В первые века своего существования Россия состояла из ряда независимых княжеств, над которыми Киевское княжество, «мать городов русских», осуществляло или, скорее, претендовало на право господства. С 1238 по 1462 годы русские земли находились под властью татар. В четырнадцатом веке, еще находясь под властью татар, Московское княжество приобрело господство над другими российскими государствами. Поглощение последнего и создание самодержавного Московского царства было делом Ивана III. (1462–1505), его сын Василий (1505–1533) и внук Иван IV. Грозный (1533-1584).

(обратно)

11

 , или , искаженное от , — архаичное и презрительное обозначение мусульман и вообще всех, кто не исповедует греко-православную веру.

(обратно)

12

Название происходит от имени их основателя Карпа Стригольника.

(обратно)

13

Едва ли нужно указывать, что, говоря о еврейской иммиграции в Польшу, мы имеем в виду преобладающий , пришедший с Запада. Вполне возможно, что здесь была примесь переселенцев из Хазарского царства, из Крыма и вообще с Востока, которые впоследствии были слиты с западным элементом.

(обратно)

14

Это слово означает «торговец порохом» — за пятьсот лет до изобретения пороха!

(обратно)

15

, сборник законов, основанный на знаменитом , который был составлен в начале тринадцатого века в Саксонии. Благодаря известности суда олдерменов () в Магдебурге. Магдебургское право было принято во многих частях Германии, Богемии, Венгрии и особенно в Польше. Одним из его основных положений была административная и судебная независимость муниципалитетов.

(обратно)

16

Слово, написанное на польском , означает, как и соответствующее немецкое , военачальника. Первоначально воевода был предводителем армии на войне и представителем короля в мирное время . После объединения Польши в 1319 году воеводы стали администраторами различных польских провинций (или ) от имени короля. Позднее на их обязанности были посягали старосты. С ростом влияния дворянства, недовольного авторитетом царских чиновников, их функции ограничивались вызовом ополчения в случае войны и осуществлением юрисдикции над евреями своей провинции. Они были членами Королевского совета и поэтому пользовались значительным влиянием. Их латинское название было .

(обратно)

17

«Локоть», названный так из-за его миниатюрного роста.

(обратно)

18

Lvov, написанное на польском языке Lwów, используется поляками и русскими; Лемберг используется немцами.

(обратно)

19

До Казимира Великого Красная Русь образовала самостоятельное Княжество. В тексте для удобства предположено тождество Красной России с Галичиной. В действительности Красная Россия соответствует современной Галиции, в которой преобладает малороссийское или русинское население, тогда как Галиция вместе с Краковом входила в состав Малой Польши. Кроме того, Красная Россия включала в себя часть нынешнего российского Подолья.

(обратно)

20

Недавно опубликованные протоколы судебного заседания по краковскому погрому 1407 г. показывают, что главными зачинщиками его были немецкие ремесленники и купцы, проживавшие в этом городе.

(обратно)

21

По примерным подсчетам, количество евреев в Польше в этот период (между 1501 и 1648 гг.) выросло с 50 000 до 500 000 человек.

(обратно)

22

«Пропинация», по-польски, propinacja (произносится как пропинация), от латинского и греческого propino, «пить за здоровье», означает в польском законодательстве право дистилляции и продажи спиртных напитков. Это право было даровано дворянам-землевладельцам королем Иоанном Альбрехтом в 1496 году и стало одним из важнейших источников их дохода. После раздела Польши это право было подтверждено за бывшими польскими территориями русским правительством. Право пропинации, которым пользовались в основном евреи от имени дворян, оказалось решающим фактором в экономической и отчасти в общественной жизни русско-польского еврейства.

(обратно)

23

Варшава первоначально была столицей независимого Мазовецкого княжества. После присоединения Мазовии к Польской империи в 1526 году Варшава вышла из забвения и во второй половине шестнадцатого века стала столицей объединенной Польши и Литвы, заняв место Кракова и Вильны.

(обратно)

24

С постепенным ослаблением королевской власти, которая после угасания династии Ягелло в 1572 году была преобразована в выборную должность, излюбленным обозначением Польской империи стала (произносится ) , буквальный перевод латинского Res . Этот термин включает в себя Польшу, а также Литву, которая в 1569 году была объединена в одну империю.

(обратно)

25

Они упоминаются в его указах как клевета.

(обратно)

26

Арианская ересь, модифицированная и проповедуемая Фаустом Сокиным (1539-1604), итальянцем, поселившимся в Польше, стала мощным фактором в польской интеллектуальной жизни того периода. Из-за своей либеральной направленности это учение нравилось, в частности, образованным классам, и его сторонники, называемые социнианами, в основном набирались из рядов шляхты. При Сигизмунде III. началась бурная реакция, кульминацией которой стал закон, принятый сеймом 1658 г., согласно которому все «ариане» должны были покинуть страну в течение двух лет.

(обратно)

27

, также , от средневекового латинского , «сдавать в аренду», означает на польском и русском языках арендатора, первоначально фермы, впоследствии таверны и, как видно из текста, других источников дохода от усадьбы. Эти арендары были в основном евреями, и это имя, сокращенное на идише до , практически стало означать «деревенский еврей».

(обратно)

28

Есть основания полагать, что он является героем легендарной истории, согласно которой влиятельный польский еврей по имени Саул Валь, фаворит князя Радзивилла, был в междуцарствие провозглашен шляхтой польским королем и царствовал одну ночь.

(обратно)

29

Киев был захвачен литовцами в 1320 г. и оставался, через союз Литвы и Польши, частью Польской империи до 1654 г., когда вместе с малороссийской губернией отошел к Московии.

(обратно)

30

Могилев на Днепре, в Белой России, следует отличать от Могилева на Днестре, города в нынешней Подольской губернии.

(обратно)

31

В середине семнадцатого века их число было шесть.

(обратно)

32

Термин на иврите, обозначающий общественно настроенных евреев, которые защищают интересы своих единоверцев перед правительством. В польских официальных документах они именуются «General Syndics». В Польше штатланы были обычными чиновниками, содержавшимися в еврейской общине.

(обратно)

33

К концу шестнадцатого века Варшава вместо Кракова стала резиденцией польских королей. Евреи не имели права проживать в Варшаве, и им разрешалось лишь временно посещать ее.

(обратно)

34

Так называемый Jüdisch-Deutsch, который был привезен евреями из Германии в Польшу и Литву. Только во второй половине семнадцатого века диалект польско-литовского еврейства начал отходить от еврейско-немецкого, на котором говорят немецкие евреи, заложив тем самым основу для современного идиша.

(обратно)

35

Буквально «товарищ», «коллега», титул, присваиваемый мужчинам, которые, не будучи посвященными, достигли высокой степени учености.

(обратно)

36

Буквально «наш учитель», титул, который со времен Средневековья присваивался каждому рукоположенному раввину.

(обратно)

37

Сокращение имени раввина Соломона бен Исаака (ум. 1105), известного французского раввина, чьи комментарии к Библии и Талмуду отличаются удивительной ясностью.

(обратно)

38

Школа талмудических авторитетов, в основном французского происхождения, которые в двенадцатом и тринадцатом веках написали Тосафот (буквально «Дополнения»), критические и экзегетические аннотации, отличавшиеся своей изобретательностью.

(обратно)

39

Некоторые отрицают, что он был караимом.

(обратно)

40

Произносится Ookraïna. Написание «Украина» менее правильное. Значение слова «граница».

(обратно)

41

Автор ссылается на принудительное учреждение так называемой униатской церкви, которая следует обрядам и традициям греческой православной веры, но подчиняется в то же время юрисдикции римского престола. Униатская церковь до сих пор широко представлена в Восточной Галиции среди русинов.

(обратно)

42

Презрительное прозвище поляка.

(обратно)

43

Слово «казак» в русском языке (с ударением на последнем слоге) происходит от татарского языка. «Казачество», — говорит Костомаров в своем русском стандартном труде о казачьем восстании, — «несомненно татарского происхождения, как и само имя , что по-татарски означает «бродяга», «свободный воин», «всадник». Петр Кропоткин аналогичным образом выводит это слово из тюркского , «авантюрист».

(обратно)

44

Буквально «резать», т. е. вырубка леса. Первоначально казаки вошли в эти края как колонисты и пионеры.

(обратно)

45

Согласно легенде, начальник уезда разграбил палатку Хмельницкого, увел его жену и забил сына до смерти.

(обратно)

46

По-польски , название региона на юго-востоке Польской империи, между Венгрией и Буковиной. Ее столицей был галицкий город Коломея.

(обратно)

47

Рассматриваемый пункт звучит так: «Евреи, хотя они прежде были резидентами и арендаторами в поместьях его царского величества, а также в имениях шляхты, будут такими же и в будущем».

(обратно)

48

Двадцать процентов были легализованной процентной ставкой в Италии в конце пятнадцатого века.

(обратно)

49

Из еврейского текста неясно, добровольно ли они предложили себя в качестве жертв, или их выбрали другие. По местной традиции в Ружанах было первое.

(обратно)

50

В «Политическом катехизисе Польской республики», изданном в 1735 г., мы читаем следующее: «Кто в этой огромной стране занимается торговлей, ремеслами, содержит постоялые дворы и трактиры?» — «Евреи»... «В чем же причина этого?» — «Потому, что всякая торговля и ремесла запрещены шляхте из-за важности этого сословия, как грехи запрещены заповедями Божьими и законом природы» — «Кто взимает и кто платит налоги?» — «Налоги взимает дворянство, а платит их крестьянин, бюргер и еврей».

(обратно)

51

Из всех обвинений такого рода кардинал признает правоту только двух, убийства Симона Трентского в 1475 г. и Андреаса Бриксенского в 1462 г., добавляя, однако, что даже их смерть не была вызвана легендарным еврейским ритуалом, а просто еврейской «ненавистью к христианам».

(обратно)

52

Согласно польской переписи 1764–1766 гг., число евреев в Польше и Литве составляло в те годы, накануне разделов, 621 000 душ.

(обратно)

53

Таннаим — талмудические авторитеты до 200 г. н. э.; Амораимы — это те, кто находится между этой датой и заключением Талмуда в 500 г. н. э.

(обратно)

54

Первоначально это слово означает «наказание» (обычно отцом). Тогда оно означает наставление, особенно этическое наставление.

(обратно)

55

На иврите эти два имени нечетко различимы. Бывший город,по-польски Шидловец, находится недалеко от Радома. Последнее, по-польски Седльце, есть столица нынешнего одноименного российского правительства, недалеко от Варшавы.

(обратно)

56

Турецкие саббатиане, от которых был заимствован этот испанский титул, говорили на иудео-испанском диалекте.

(обратно)

57

Буквально «Хозяин Имени», человек, способный творить чудеса через Имя Бога.

(обратно)

58

Обычай носить белые одежды был принят, по некоторым мистическим соображениям, цаддиками и наиболее благочестивыми из их последователей.

(обратно)

59

В нынешнем русском правительстве Витебск, отличающийся от Полоцка, по-польски Плоцк, столица одноименного правительства в русской Польше, на правом берегу Вислы.

(обратно)

60

В его состав входили нынешние правительства Могилева и Витебска.

(обратно)

61

После первого раздела Польши правительство страны было передано в руки Постоянного совета, состоящего из тридцати шести членов, которые должны были избираться сеймами и должны были взять на себя ответственность за пять департаментов администрация: иностранные дела, полиция, война, правосудие и финансы. Король должен был быть президентом Совета. Сейм, собравшийся 6 октября 1788 г., упразднил этот Постоянный совет и приступил к разработке современной конституции, которая была окончательно представлена 3 мая 1791 г. В то время как, согласно польскому законодательству, сеймы собирались только один раз в два года. на шесть недель, сейм 1788 г. объявил себя постоянным. Он заседал четыре года, — отсюда и его название Четырехлетний сейм, — пока принятие новой конституции в 1791 году не привело к гражданской войне и интервенции России.

(обратно)

62

Популярная польская форма еврейского имени Хирш.

(обратно)

63

Еврейские общины Польши были обременены огромными долгами, представляющими собой ссуды, сделанные ими в течение многих лет, чтобы погасить свою задолженность по налогам, покрыть чрезвычайные расходы и так далее. Кредиторами евреев были городские магистраты, католические монастыри, а также частные лица. Вопрос о ликвидации этих долгов снова и снова поднимался на заседаниях польских сеймов во второй половине XVIII века.

(обратно)

64

По-польски Тарговица, город на Украине.

(обратно)

65

Точнее, Костюшко, произносится как Кошушко.

(обратно)

66

В губернии Жмудь (или Жемайтия), что практически соответствует нынешнему правительству Ковена.

(обратно)

67

О том, что нравы шляхты мало изменились революцией, можно судить по тому факту, что в 1794 г. революционный Центральный совет издал закон о продаже коронных земель для уплаты государственного долга, но продажа лицам христианской веры.

(обратно)

68

В 1766 году Екатерина созвала Комиссию из представителей различных сословий для выработки нового русского свода законов. В качестве руководства для этой комиссии Екатерина написала свои знаменитые «Инструкции» (по-русски Наказ), излагавшие принципы правления, во многом в духе Монтескье.

(обратно)

69

Этот закон положил начало делению Российской империи на «правительства» в русских губерниях (английский термин есть воспроизведение французского gouvernement). Глава правительства называется Губернатор. Есть также несколько генерал-губернаторов, поставленных над несколькими правительствами, в основном на границах Империи.

(обратно)

70

По этому новому закону городское население делится на купцов, горожан и ремесленников. Мещане поставлены ниже купцов. К первым относятся те, у кого меньше 500 рублей (250 долларов США); они должны платить подушный налог и подлежат телесным наказаниям. Купцы — это те, кто имеет больший капитал и пользуется привилегиями в двух указанных направлениях. Ремесленники объединяются в свои профсоюзы. Каждое поместье регистрируется и управляется отдельно.

(обратно)

71

Это было прямым нарушением обязательства, данного русским правительством при оккупации польских губерний. Не далее как в январе того же года (1795 г.) литовский генерал-губернатор Репнин ответил на прошение литовских евреев, ратовавших за сохранение кагалского трибунала, что евреи «могут сохранить те же права, какими они наслаждались до последнего [польского] мятежа [1794 года]».

(обратно)

72

Так пишется Державин слово Синедрион, или Синедрион, которое он, видимо, подобрал случайно.

Для этого смешения средневековых представлений с новой системой «просвещенного покровительства» типична следующая фраза в «Мнениях» Державина: «Поскольку Высшее Провидение, для достижения своих неведомых целей, свойств на лице земли и воздерживается от ее уничтожения, правительства, под чьим скипетром она укрывается, должны также позволить ей жить; помогая судьбе, они обязаны распространять свое покровительство даже на евреев, но таким образом, чтобы они [евреи] могли оказаться полезными как для себя, так и для людей, среди которых они поселились».

(обратно)

73

Настойчивое использование иврита в последнем случае связано с раввинской формой векселя, так называемой «штар иска» [форма соглашения о партнерстве, которая была разработана для устранения трудностей, возникающих из-за библейского запрета давать деньги взаймы на интерес. Подобная юридическая фикция была введена средневековой церковью.

(обратно)

74

Среди инкриминируемых идей было представление о присутствии Божества во всех существующих вещах и во всех, даже греховных, мыслях и сопутствующая мистическая теория «поднятия искр к источнику», т.е. извлечение добра из зла, праведности из греховности и чистой страсти из нечистых импульсов.

(обратно)

75

Статистика того периода далека от точности. Тем не менее они ближе к истине, чем те, что были в предыдущем веке. Официальные «ревизии» 1816-1819 гг. выявили, что большое количество евреев не было внесено в списки, и правительство приняло суровые меры против уклоняющихся от переписи. Опираясь на официальную информацию, Йост подсчитал в 1845 году общее число евреев в России, включая евреев Царства Польского, в 1 600 000 человек, но он осторожно указал, что, по его мнению, действительное число евреев было значительно больше.

(обратно)

76

В оригинале Жидовская, прилагательное, производное от Жид.

(обратно)

77

Было высказано предположение, что Пестель находился под влиянием своего товарища-декабриста Григория Переца, сына обращенного откупщика Авраама Переца в Санкт-Петербурге. Перец неоднократно отстаивал необходимость организации общества с целью освобождения рассеянных евреев и расселения их в Крыму или на Востоке «в виде отдельной народности».

(обратно)

78

Николай говорит о Белой России.

(обратно)

79

Официальное обозначение территорий Западной России, ранее входивших в состав Польской империи

(обратно)

80

Константин был назначен своим братом Александром I главнокомандующим польской армией после восстановления Польши в 1815 году. Он оставался на этом посту до своей смерти в 1831 году.

(обратно)

81

От слова Canton, применяемого в Пруссии в восемнадцатом веке для рекрутского округа. В России, начиная с 1805 г., термин «кантонисты» применяется к детям, рожденным солдатами и потому подлежащим призыву.

(обратно)

82

С 1827 г. жандармерия служила исполнительным органом политической полиции, или так называемого Третьего отделения, страшившего по всей России за беспощадную жестокость в подавлении малейших проявлений либеральной мысли. Третья секция была номинально упразднена в 1880 году.

(обратно)

83

Это было тем более просто, что регулярных регистров рождений еще не существовало.

(обратно)

84

Древнееврейское слово, также используемое в идише и означающее «испуг, паника».

(обратно)

85

Военная повинность была возложена на евреев Австрии законом 1787 г. Несколькими годами раньше, 2 января 1782 г., император Иосиф II. издал свой знаменитый Закон о толерантности, устранив ряд недостатков евреев и открыв путь к их ассимиляции с окружающей средой. Тем не менее, большинство прежних ограничений остались в силе.

(обратно)

86

Виленский кагал в меморандуме, поданном в 1835 г., ратовал за отмену ужасного института кантонистов и умолял поднять возрастной ценз еврейских рекрутов с 12–15 до 20–35 лет.

(обратно)

87

Срок составлял шесть месяцев для купцов первой гильдии и три месяца для торговцев второй.

(обратно)

88

По статье 157 Уголовного кодекса России 1845 г. наказание по закону смягчалось не только по степени, но и по натуре для тех преступников, которые на следствии или суде приняли греко-православную веру.

(обратно)

89

Налог по-русски называется коробочный сбор, или, короче, коробка, слово, родственное немецкому Korb. Частично он использовался уже при польском режиме.

(обратно)

90

В соответствии с ортодоксальной еврейской практикой, замужним женщинам не разрешается обнажать собственные волосы. Помимо ношения парика, или Sheitel, у женщин также было принято стричь или брить волосы перед свадьбой и покрывать голову платком.

(обратно)

91

Эти варварства были приостановлены лишь на несколько дней в течение того года, когда в Москве проходил Международный медицинский конгресс. Полиции было приказано прекратить эти уличные облавы на евреев из опасения скомпрометировать Россию в глазах Западной Европы, поскольку следовало ожидать, что в состав Конгресса войдут знаменитости-медики с «семитскими» чертами лица.

(обратно)

92

Согласно статистике 1898-1901 гг., около 150 000 евреев в России занимались земледелием. Из них 51 539 занимались выращиванием хлеба в колониях, 64 563 — в особых отраслях аграрного хозяйства, 19 930 владели землей в собственности или арендаторе, 12 901 — на временных сельскохозяйственных работах.

(обратно)

93

Прогимназия состоит из шести (первоначально четырех) низших ступеней гимназии, включающей восемь ступеней.

(обратно)

94

Следующий отрывок может показать, что великий писатель имел глубокое понимание причин кишиневских варварств:

«Мое мнение о кишиневском преступлении есть результат и моих религиозных убеждений. Получив первое известие, которое было напечатано в газетах, я еще не зная всех ужасающих подробностей, которые сообщались впоследствии, я вполне осознал весь ужас случившегося. произошло, и испытал одновременно жгучее чувство жалости к невинным жертвам жестокости народных масс, изумления перед скотством всех этих так называемых христиан, отвращения ко всем этим так называемым культурным людям, подстрекавшим толпу и сочувствовавшим Но особенно я чувствовал ужас перед главным виновником, нашим правительством с его духовенством, воспитывающим в народе звериные чувства и фанатизм, с его полчищем кровавых чиновников. Преступление, совершенное в Кишиневе, есть не что иное, как прямое следствие этой пропаганды лжи и насилия, которое с такой энергией проводит русское правительство. Позиция русского правительства по этому вопросу может служить только новым доказательством классового эгоизма этого правительства, которое не останавливается ни перед какой жестокостью, когда находит необходимо проверять движения, которые он считает опасными. Подобно турецкому правительству во время армянской резни, оно остается совершенно равнодушным к самым ужасным актам жестокости, пока эти акты не затрагивают его интересов».

(обратно)

95

Один из зачинщиков, нотариус Писаревский, перед началом суда вышиб себе мозги. Другие зачинщики из числа кишиневской интеллигенции выступали только как свидетели.

(обратно)

96

Речь Карабчевского, оправдывающая его уход, была особенно мощной. Он открыто заявил, что погром был лишь «исполнением преступного приказа свыше». «Весь Кишинев, — говорил он, — превратился во время бесчинств в огромный античный цирк, где на глазах любопытных зрителей из числа администрации и армии, перед празднично одетой толпой разыгрывалась страшная драма. в глубине арены. С одной стороны гнали на арену беззащитных жертв, а с другой натравливали на них обезумевших зверей, пока не был дан сигнал остановиться, и страшное зрелище тотчас же закончилось».

(обратно)

97

Примерно за два месяца до войны русский наместник Дальнего Востока запретил евреям проживать в Порт-Артуре и на Куантунском полуострове, откуда русские были изгнаны японцами год спустя.

(обратно)

98

Из тридцати врачей, мобилизованных в Киеве, двадцать шесть были евреями. В Одессе евреи предоставили двадцать одного врача из тридцати.

(обратно)

99

Начиная с 1905 года эмиграция в Америку вновь приняла огромные размеры. За 1905-1906 годы, годы революции и погромов, из России в США уехало около 230 тысяч евреев. В последующие годы цифра была несколько ниже, но все еще оставалась на достаточно высоком уровне, составляя 50-75 тысяч в год. В Палестине быстро шла колонизация, а вместе с ней и культурная деятельность. Возникло несколько школ с чисто национальной программой, например гимназии в Яффе и Иерусалиме и другие учреждения.

(обратно)

100

Когда тот же чиновник прибыл к царю с докладом о событиях в Одессе, он был поражен, увидев, что царь вышел к нему со знаком Союза русского народа на груди — тем самым знаком, который был носили участники беспорядков в Одессе. Ему впоследствии дали понять, что царь сделал это демонстративно, чтобы продемонстрировать свою солидарность с ордами черносотенцев.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА I ЕВРЕЙСКАЯ ДИАСПОРА В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ

  1. Еврейские поселения на берегу Черного моря

  2. Хазарское царство

  3. Евреи в Древнерусских княжествах и в Татарском ханстве Крыма

ГЛАВА II ЕВРЕЙСКИЕ КОЛОНИИ В ПОЛЬШЕ И ЛИТВЕ

  1. Иммиграция из Западной Европы в период крестовых походов.

  2. Устав князя Болеслава и церковные каноны

  3. Возвышение польского еврейства при Казимире Великом

  4. Польское еврейство во время правления Ягелло

  5. Евреи Литвы во время правления Витовта

  6. Конфликт между королевской семьей и духовенством при Казимире IV и его сыновьях

ГЛАВА III АВТОНОМНЫЙ ЦЕНТР В ПОЛЬШЕ В ЭТОМ ЗЕНИТЕ (1501-1648)

  1. Социально-экономические условия

  2. Либеральный режим Сигизмунда I.

  3. Либерализм и реакция в царствование Сигизмунда Августа и Стефана Батория.

  4. Шлахта и королевская власть в царствование Сигизмунда III. и Владислав IV.

ГЛАВА IV ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ ПОЛЬСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ЭТОМ ЗЕНИТЕ

  1. Кахальская автономия и еврейские сеймы

  2. Наставление молодежи

  3. Вершина раввинистического обучения

  4. Светские науки, философия, каббала и апологетика.

ГЛАВА V АВТОНОМНЫЙ ЦЕНТР В ПОЛЬШЕ В ПЕРИОД ЕЕ ЗАКАТА (1648-1772)

  1. Экономический и национальный антагонизм на Украине.

  2. Погромы и резня 1648-1649 гг.

  3. Русское и шведское нашествия (1654-1658 гг.)

  4. Реставрация (1658-1697)

  5. Социальный и политический распад

  6. Безумие кровавых обвинений

  7. Уманская резня и первый раздел Польши

ГЛАВА VI ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ ПОЛЬСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД ЗАКАТА

  1. Еврейское самоуправление

  2. Раввинская и мистическая литература

  3. Саббатианское движение

  4. Секта франкистов

  5. Возникновение хасидизма и Израиль Баал-Шем-Тоб

  6. Хасидская пропаганда и рост цадкизма

  7. Раввинизм, хасидизм и предшественники Просвещения

ГЛАВА VII РОССИЙСКИЙ КАРАНТИН ПРОТИВ ЕВРЕЕВ (ДО 1772 ГОДА)

  1. Антиеврейское отношение Московии в шестнадцатом и семнадцатом веках.

  2. Евреи при Петре I и его преемниках

  3. Елизавета Петровна и первые годы Екатерины II.

ГЛАВА VIII ПОЛЬСКОЕ ЕВРЕЙСТВО В ПЕРИОД РАЗДЕЛОВ

  1. Евреи Польши после первого раздела

  2. Период четырехлетнего сейма (1788-1791 гг.)

  3. Два последних раздела и Берек Йоселович

  4. Варшавское герцогство и реакция при Наполеоне

ГЛАВА IX НАЧАЛО РУССКОГО РЕЖИМА

  1. Еврейская политика Екатерины II. (1772-1796)

  2. Еврейские законодательные схемы в царствование Павла I.

  3. «Мнение» Державина по еврейскому вопросу.

ГЛАВА X «ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ» АЛЕКСАНДРА I.

  1. «Комитет улучшения положения евреев».

  2. «Еврейская конституция» 1804 г.

  3. Планируемое изгнание из деревень

  4. Патриотическая позиция русского еврейства во время войны 1812 г.

  5. Экономические и сельскохозяйственные эксперименты.

ГЛАВА XI ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД «ПРОСВЕЩЕННОГО АБСОЛЮТИЗМА»

  1. Кагальская автономия и городское самоуправление

  2. Хасидский раскол и вмешательство правительства

  3. Раввинизм, хасидизм и просвещенный «берлинский мир»

ГЛАВА XII ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ АЛЕКСАНДРА I.

  1. «Депутация еврейского народа»

  2. Христианизация усилий

  3. «Жидовствующие» секты в России

  4. Возрождение антиеврейского законодательства

  5. Русские революционеры и евреи

ГЛАВА XIII ВОЕННЫЙ ДЕСПОТИЗМ НИКОЛАЯ I.

  1. ВОЕННАЯ СЛУЖБА КАК СРЕДСТВО ДЕЮДИЗАЦИИ

  2. Рекрутский указ 1827 г. и призыв несовершеннолетних.

  3. ВОИНСКОЕ МУЧЕНИЧЕСТВО

  4. ПОЛИТИКА ВЫСЫЛКИ

  5. КОДИФИКАЦИЯ ЕВРЕЙСКИХ ИНВАЛИДОВ

  6. РОССИЙСКАЯ ЦЕНЗУРА И КОНВЕРСИОНИСТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

ГЛАВА XIV ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ И УВЕЛИЧЕНИЕ ГНЕТ

  1. ПРОСВЕЩЕНИЕ КАК СРЕДСТВО АССИМИЛЯЦИИ

  2. УВАРОВ И ЛИЛИЕНТАЛЬ

  3. ОТМЕНА ЕВРЕЙСКОЙ АВТОНОМИИ И ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЙ

  4. ЗАМЕСТИТЕЛЬСТВО ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО ЕВРЕЯ

  5. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА И СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ

  6. СУД О РИТУАЛЬНОМ УБИЙСТВЕ ВЕЛИЖА

  7. МСТИСЛАВСКОЕ ДЕЛО

ГЛАВА XV ЕВРЕИ В КОРОЛЕВСТВЕ ПОЛЬСКОМ

  1. ПЛАНЫ ЕВРЕЙСКОЙ ЭМАНСИПАЦИИ

  2. ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ АНТИСЕМИТИЗМ

  3. АССИМИЛЯЦИОННЫЕ ТЕНДЕНЦИИ СРЕДИ ЕВРЕЕВ ПОЛЬШИ

  4. ЕВРЕИ И ПОЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ 1831 ГОДА

ГЛАВА XVI ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД ПЕРИОД ВОЕННОЙ ДЕСПОТИИ

  1. БЕСКОМПРОМИССНАЯ ОТНОШЕНИЕ РАВБИНИЗМА

  2. ЗАСТОЙ ХАСИДИЗМА

  3. РУССКИЙ МЕНДЕЛЬСОН (ИСААК БЭЕР ЛЕВИНСОН)

  4. ВОЗНИКНОВЕНИЕ НЕО-ЕВРЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ

  5. ЕВРЕИ И РУССКИЙ НАРОД

ГЛАВА XVII ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ НИКОЛАЯ I.

  1. «АССОРТИМЕНТ» ЕВРЕЕВ

  2. ОБЯЗАТЕЛЬНАЯ АССИМИЛЯЦИЯ

  3. НОВЫЕ ПРИЗНАТЕЛЬНЫЕ УЖАСЫ

  4. СУД САРАТОВСКОГО РИТУАЛЬНОГО УБИЙСТВА

ГЛАВА XVIII ЭПОХА РЕФОРМ ПРИ АЛЕКСАНДРЕ II.

  1. ОТМЕНА ПРИЗЫВА НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ

  2. «ГОМЕОПАТИЧЕСКАЯ» ЭМАНСИПАЦИЯ И ПОЛИТИКА «СЛИЯНИЯ»

  3. ПРОДЛЕНИЕ ПРАВА НА ПРОЖИВАНИЕ

  4. ДАЛЬНЕЙШИЕ ОБЛЕГЧЕНИЯ И ПОПЫТКИ РУСИКАЦИИ

  5. ЕВРЕИ И ПОЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ 1863 ГОДА

ГЛАВА XIX РЕАКЦИЯ ПРИ АЛЕКСАНДРЕ II.

  1. ИЗМЕНЕНИЕ ОТНОШЕНИЯ К ЕВРЕЙСКОЙ ПРОБЛЕМЕ

  2. Информатор Джейкоб Брафман

  3. БОРЬБА С ЕВРЕЙСКИМ «СЕПАРАТИЗМОМ»

  4. СКЛОН К УГНЕТЕНИЮ

ГЛАВА XX ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА В ПЕРИОД ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА II.

  1. РУСИФИКАЦИЯ ЕВРЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЗИИ

  2. ОБЩЕСТВО РАСПРОСТРАНЕНИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ

  3. ЕВРЕЙСКАЯ ПЕЧАТЬ

  4. ЕВРЕИ И РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ

  6. ПРЕДВЕСТНИК ЕВРЕЙСКОГО НАЦИОНАЛИЗМА (ПЕРЕС

  7. ЕВРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

ГЛАВА XXI ПРИСОЕДИНЕНИЕ АЛЕКСАНДРА III. И НАЧАЛО ПОГРОМОВ

  1. ТРИУМФ САМОКРАТИИ

  2. НАЧАЛО ПОГРОМНОЙ ПОЛИТИКИ

  3. ПОГРОМ В КИЕВЕ

  4. ДАЛЬНЕЙШИЕ ВСПЫШКИ НА ЮГЕ РОССИИ

ГЛАВА XXII АНТИЕВРЕЙСКАЯ ПОЛИТИКА ИГНАТЬЕВА

  1. НЕУСТОЙЧИВОСТЬ ВЛАСТИ

  2. ПОГРОМНАЯ ПАНИКА И НАЧАЛО ИСХОДА

  3. ГУБЕРНАТОРСКИЕ КОМИССИИ

  4. РАСПРОСТРАНЕНИЕ АНТИСЕМИТИЗМА

  5. ПОГРОМ В ВАРШАВЕ

ГЛАВА XXIII НОВЫЕ МЕРЫ ПРИНУЖДЕНИЯ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ПРОТЕСТЫ

  1. ОТЧАЯНИЕ РОССИЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА

  2. ГОЛОС АНГЛИИ И АМЕРИКИ

  3. ПРОБЛЕМА ЭМИГРАЦИИ И БАЛТСКИЙ ПОГРОМ

  4. КОНФЕРЕНЦИЯ ЕВРЕЙСКИХ ЗНАТАТЕЛЕЙ В СВ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

ГЛАВА XXIV ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ПОГРОМЫ

  1. «ВРЕМЕННЫЕ ПРАВИЛА» 3 МАЯ 1882 ГОДА.

  2. ОТКАЗ ОТ ПОГРОМНОЙ ПОЛИТИКИ

  3. ИНВАЛИДНОСТЬ И ЭМИГРАЦИЯ

ГЛАВА XXV ВНУТРЕННИЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ

  1. РАЗОЧАРОВАНИЕ ИНТЕЛЛИГЕНЗИИ И НАЦИОНАЛЬНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

  2. «АВТОЭМАНСИПАЦИЯ» ПИНСКЕРА

  3. НЕУДАЧНЫЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ РЕФОРМЫ

ГЛАВА XXVI РАСШИРЕНИЕ ЕВРЕЙСКОЙ ИНВАЛИДНОСТИ

  1. КОМИССИЯ ПАЛЕНА И НОВЫЕ СХЕМЫ УГНЕТИЯ

  2. ЕВРЕЙСКАЯ ИНВАЛИДНОСТЬ ВНЕ ЧЕРТ.

  3. ОГРАНИЧЕНИЯ В ОБРАЗОВАНИИ И ЮРИДИЧЕСКОЙ ПРОФЕССИИ

  4. ДИСКРИМИНАЦИЯ НА ВОЕННОЙ СЛУЖБЕ

ГЛАВА XXVII РОССИЙСКАЯ РЕАКЦИЯ И ЕВРЕЙСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ

  1. ПОСЛЕДСТВИЯ ПОГРОМНОЙ ПОЛИТИКИ

  2. ЗАКЛЮЧЕНИЕ КОМИССИИ ПАЛЕНА

  3. ТРИУМФ РЕАКЦИИ

  4. АМЕРИКАНСКАЯ И ПАЛЕСТИНСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ

ГЛАВА XXVIII ПОБЕДА ИУДЕОФОБИИ

  1. УСИЛЕНИЕ РЕАКЦИИ

  2. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЙ

  4. ПРОТЕСТ АМЕРИКИ

ГЛАВА XXIX. ИЗГНАНИЕ ИЗ МОСКВЫ

  1. ПОДГОТОВКА УДАРА

  2. УЖАСЫ ИЗГНАНИЯ

  3. ВЛИЯНИЕ ПРОТЕСТА

  4. ПОГРОМНЫЕ ИНТЕРМЕДИИ

ГЛАВА XXX ЭМИГРАЦИЯ БАРОНА ХИРША И НЕОБЛЕГЧЕННЫЕ СТРАДАНИЯ

  1. ПЕРЕГОВОРЫ С ПРАВИТЕЛЬСТВОМ РОССИИ

  2. ЕВРЕЙСКАЯ КОЛОНИЗАЦИОННАЯ АССОЦИАЦИЯ И КРАХ АРГЕНТИНСКОЙ ПРОГРАММЫ

  3. ПРОДОЛЖЕНИЕ УНИЖЕНИЙ И СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА III.

ГЛАВА XXXI ПРИСОЕДИНЕНИЕ НИКОЛАЯ II.

  1. Продолжение политики угнетения

  2. Мученичество Московской Общины

  3. Ограничения права на проживание

  4. Экономический крах российского еврейства

  5. Профессиональные и образовательные ограничения

  6. Антисемитская пропаганда и погромы

ГЛАВА XXXII НАЦИОНАЛЬНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

  1. Подъем политического сионизма

  2. Духовный сионизм, или ахад-хаамизм

  3. Духовный национализм, или национально-культурный автономизм.

  4. Еврейское социалистическое движение

  5. Возрождение еврейской письменности

ГЛАВА XXXIII КИШИНЕВСКАЯ РЕЗНЯ

  1. Погромы как контрреволюционная мера

  2. Организованная кишиневская бойня

  3. Отголоски кишиневской трагедии

  4. Визит доктора Герцля в Россию

ГЛАВА XXXIV ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОГРОМОВ И РУССКО-ЯПОНСКОЙ ВОЙНЫ

  1. Погром в Гомеле и еврейская самооборона

  2. Кишинёвская резня в суде российского правосудия

  3. Евреи в русско-японской войне

  4. «Политическая весна»

  5. Гомельский погром перед российским судом

ГЛАВА XXXV РЕВОЛЮЦИЯ 1905 ГОДА И БОРЬБА ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ

  1. Евреи в революционном движении

  2. Борьба за равные права

  3. «Черная сотня» и «патриотические» погромы

  4. Еврейская франшиза

ГЛАВА XXXVI. КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ И ОКТЯБРЬСКИЕ РЕЗНИ

  1. Дьявольские замыслы «черной сотни»

  2. Русская Варфоломеевская ночь

  3. Неустрашимая борьба за равные права

  4. Еврейский вопрос перед первой Думой.

  5. Распространение анархии и II Дума

ГЛАВА XXXVII. ВНЕШНЕЕ НЕДОВОЛЬСТВО И ВНУТРЕННЯЯ КОНСОЛИДАЦИЯ

  1. Новые группировки внутри российского еврейства

  2. Триумф «черной сотни»

  3. Третья, или черная, Дума

  4. Новые еврейские инвалиды

  5. Духовное возрождение российского еврейства

РОССИЙСКОЕ ЕВРЕЙСТВО С 1911 ГОДА

*** Примечания ***