Другие грабли (СИ) [Сергей Мусаниф] (fb2) читать онлайн

Другие грабли

Предисловие от публикатора

Множество историй начинается с того, как герой проигрывает в драке.

За примерами далеко ходить не надо. Тот же д’Артаньян уступил в своей первой схватке с графом Рошфором, лишившись при этом рекомендательных писем, что, возможно, стоило ему легкого начала военной карьеры, но в конечном итоге все-таки не помешало стать маршалом Франции.

Разумеется, есть и более современные примеры.

Возьмем какого-нибудь школьника, обычного тихого ботаника. Его постоянно шпыняют местные хулиганы, на него не обращают внимание школьные красавицы, ему достаются самые неудобные места в школьном автобусе. А потом этого ботаника кусает какой-нибудь радиоактивный паук, и все для него меняется, и школьный автобус ему вообще не нужен, постольку ботаник приобретает способность прыгать по крышам.

Все мы знаем, для чего это делается. Чем глубже яма, в которую помещен герой в начале произведения, тем более впечатляюще выглядит его путь наверх. В этом есть определенная логика, потому что там, наверху, есть предел возможностей, потолок, выше которого уже не прыгнешь, по крайней мере, без потери интереса читателя или зрителя, поэтому лучший способ сделать путь героя длиннее — это поглубже закопать его в самом начале.

Некоторые и вовсе буквально восстают из могил.

Помимо прочего, проигравший в самом начале герой вызывает сочувствие. Так называемый «эффект хромой собачки».

Для достижения максимального эффекта у героя должно быть плохо вообще все.

Ну, например.

Жена изменила, родители выгнали на улицу, друзья предали, враги ударили в спину, банкомат зажевал карточку с остатками денег, последний трамвай просвистел мимо него, так и не открыв двери, вдобавок, пошел дождь, и герой вымок до нитки и получил воспаление легких. В поисках укрытия от ледяного дождя и пронизывающего ветра герой заходит в темную подворотню и видит, как несколько гопников пытаются ограбить юную прекрасную деву. Разумеется, он из последних сил (а он все-таки бывший офицер спецназа) бросается на помощь, раскидывает гопников, как ведро навоза на огороде, но те, перед тем как ретироваться, успевают сунуть ему нож под ребро. Герой падает на холодный и бездушный асфальт, истекая кровью, юная прекрасная дева склоняется над его остывающим телом и снимает с запястья часы с памятной гравировкой от боевых товарищей. Наконец, перед угасающим взглядом героя появляются синие мигалки, и он чувствует, как фельдшеры «скорой помощи» стаскивают с его ног ботинки. В конце концов герой умирает и, пока полицейские, раздосадованные, что им ничего не досталось, обводят мелом его окоченевший труп, возрождается в новом мире, в теле какого-нибудь забитого подростка, наследника древнего, но обедневшего рода, от которого остался только он, наивная младшая сестра с васильковыми глазами и выживший из ума дедушка. Герой идет в школу, ну, потому что, а что еще ему остается, где его гнобят одноклассники и макают головой унитаз, и в этот момент герой обретает силу, и в его голове возникает четкий жизненный план, в котором он непременно должен возродить род, сделав его снова великим, стать императором и всем отомстить, а также сокрушить врагов империи, внешних и внутренних, о которых он, возможно, еще даже не слышал, что отнюдь не является причиной возникновения сомнений в их наличии.

Очевидно, что высшая точка развития героя такого сюжета, вершина пищевой цепочки — это императорский трон. И если бы герой начинал со стартовой позиции какого-нибудь графа, светского льва, владельца заводов, героя войны и любимца женщин, количество ступенек, которые ему пришлось бы преодолеть, стало бы меньше в разы, если не на порядок. Конечно, еще герой мог бы стать богом, но давайте будем честными с самими собой. Кому интересно следить за приключениями богов, кого вообще волнуют их проблемы?

Поэтому в самом начале авторы и пытаются закопать своих героев как можно глубже, и очередной Джон Уик получает по голове, и очередной Тони Старк начинает свой путь из набитых террористами пещер, и очередной Тор лишается своего молота в схватке со старшей сестрой.

Итак, множество историй начинается с того, что герой проигрывает в драке.

Но не эта.

А. Ф. С.

Глава 1

Люберцы.

Люберцы никогда не меняются.

Что, если задуматься, довольно странно, ибо все в этом подлунном мире подвержено переменам. Люди взрослеют, деревья тянутся к небу, города растут, реки меняют русла, пустыни наступают, и даже температурный баланс постепенно куда-нибудь смещается. Книги, прочитанные в детстве, в зрелом возрасте (если, конечно, вы допустили эту ошибку и решились их перечитать) воспринимаются совершенно иначе, Гоша, он же Гога, он же Жора из «Москва слезам не верит» больше не кажется для героини выгодной партией, и даже к мотивации Бэтмена возникают кое-какие вопросы.

Однако, в одном ты можешь быть уверен. Если теплым летним вечером ты отправишься на прогулку по пустырю за люберецкими новостройками, то рано или поздно ты непременно встретишь их.

Итак, был теплый летний вечер, где-то вдалеке светили своими окнами девятиэтажки, а запах выхлопных газов, непременный спутник большого города, находящегося по соседству, уже стал практически неразличим.

Их было пятеро.

Трое были такие себе, один вообще никакой, и только от одного могла исходить опасность. Это было видно по тому, как он стоял, в легкой, псевдорасслабленной позе, по тому, как он смотрел, вроде бы куда-то в сторону, но на самом деле не отвлекаясь и фиксируя каждую мелочь, по тому, как топорщился правый карман его джинсов, в котором был явно спрятан кастет.

Они преградили мне путь к девятиэтажкам и уходить с дороги явно не собирались.

— Здорово, пацаны, — сказал я.

Как говорил мой старик-отец, вежливость — это второе лучшее оружие на улице.

— Здорово, отец, — это сказал один из тех, кого я записал в «такие себе».

Опасный промолчал. Он не был здесь главным.

— Пройти можно? — спросил я.

— Конечно, — сказал все тот же тип. Но с места никто из них не сдвинулся. — Но сначала дай закурить.

— Не курю, — сказал я.

— Спортсмен, что ли?

— Типа того, — сказал я. — Стараюсь вести здоровый образ жизни, чего и вам советую.

— Мы и без твоих советов обойдемся.

— Это верно, — согласился я. — Жизненный опыт, его ведь ничем не заменишь. Даже негативный.

— Страна советов, — сказал другой и сплюнул в высокую, до колена, траву, которая росла вокруг тропинки. — Даже ночью от вас, советчиков, покоя нет.

— Это возрастное, — объяснил я. — Видишь молодежь и сразу же хочешь предостеречь ее от роковых ошибок, которые она уже вот-вот готова совершить. С другой стороны, есть люди, которые становятся мудрее, только набивая шишки на собственной голове, и не мне осуждать тех, кто выбрал этот путь.

— Ты чо буровишь, отец?

Я еще раз окинул их взглядом, пытаясь оценить их возраст. На вид самому старшему было не больше двадцати, младшему — едва ли шестнадцать. Ну какой я им, к черту, отец? Чисто технически, конечно, такое было возможно с самым младшим из них, но упаси хоть кто-нибудь меня от таких сыновей.

— Послушайте, дети мои, давайте разойдемся краями, — предложил я. — Я пойду домой, а вы пойдете… ну, куда вы там шли. Видео для тик-тока записывать или слитые с онлифанса ролики смотреть.

— Чо?

Я вздохнул.

— Пойду я, пожалуй, — хотя шансы на такой исход были крайне невелики, я все же должен был попробовать. Моя учительница в младших классах, да и та лейтенантша из детской комнаты милиции, говорили мне, что всегда надо пробовать договориться, но, говоря откровенно, переговоры — это все-таки не мой конек.

— Конечно, иди, — сказал тот, что первым со мной поздоровался. — Кроссовки только свои нам оставь и иди.

Я удивился и машинально посмотрел вниз. На мне были обычные «найки» из сетевого магазина, не эксклюзивной и даже не ограниченной серии, да и откуда у меня деньги на эксклюзив? Красная цена таким кроссовкам была пара тысяч в базарный день, и я не представлял, на кой черт они могли этим ребятам понадобиться.

Может, в онлайн-кинотеатрах какой-нибудь новый сериал про гопников вышел, и они пытаются косплеить его героев? Другого рационального объяснения у меня не было.

Я снова вздохнул.

Должен признать, я не попадал в такие ситуации уже страшно подумать, сколько лет. В конце концов, я был в своем городе, и в этом городе даже в подростковом возрасте у меня была определенная репутация, после обретения которой подобные проблемы стали обходить меня стороной. Еще и противолодочные зигзаги выписывая, чтобы я в их сторону даже случайно не посмотрел.

— А вы, пацаны, видимо, не местные, — сказал я.

— Это мы-то не местные? — вскинулся один.

— Хватит разговоров, дядя, — заявил тот, которого я определил в безобидные. — Снимай обувку и вали на все четыре стороны. Хотя нет, для начала карманы выверни.

— Можем, мне еще и попрыгать? — уточнил я.

— А и попрыгай, — сказал он.

С тоскою я гляжу на это поколение.

С другой стороны, может быть, это и хорошо, когда для человека нет никаких авторитетов и он сам, на ощупь, пытается выбрать свой жизненный путь, проблема только в том, что процесс этого ощупывания может оказаться очень неприятным.

И, главное, было бы, ради чего рисковать…

Шансы избежать того, что должно было последовать дальше, были абсолютно мизерными. Нет, если бы на моем месте оказался какой-нибудь далай-лама или христианский святой, привыкший подставлять вторую щеку, у них бы это и получилось. В конце концов, они могли бы пожертвовать своими сношенными сандалиями, и, может быть, даже вывернули бы карманы своего рубища, но не факт, что это бы их уберегло.

Как говорил мой старик-отец, если драка неизбежна, выбери самого опасного из оппонентов и для начала выруби его. Но самый опасный в этой компании стоял так, что первым ударом до него было не добраться, а если я двинусь с места, прежде чем начать, эффект внезапности будет утерян.

Поэтому я вломил с ноги «такому себе», который стоял ближе всех, и в тот момент, когда мой кроссовок, который от так хотел получить, еще находился в контакте с его животом, мой кулак разбил нос «безобидному». Ну, как разбил…

Скорее, сломал. Когда ты много лет в этом бизнесе, ты можешь оценить последствия удара по характерному хрусту. Двое остальных «таких себе» бросились на меня. Я пропустил одного из них, сделав шаг в сторону, придал его телу дополнительную энергию и зашвырнул в траву. Второго встретил ударом ноги в подбородок, после чего он потерял всякий интерес к происходящему.

Опасный за это время сделал шаг назад, разрывая дистанцию, и успел нацепить на руку кастет.

— Значит, все-таки спортсмен, — сказал он, криво ухмыляясь.

— Хуже, — сказал я.

Он прыгнул на меня, ударил, кастет со свистом рассек воздух, но там, куда он бил, меня уже не было.

— Не усугубляй, — попросил я.

Тот, кого я зашвырнул в траву, уже поднялся на ноги. Нельзя сказать, что он ничего не вынес из этого полета, теперь в его руках был кусок арматуры.

Гнутый и довольно ржавый. Повезло, что он на него не напоролся, наверняка заполучив бы заражение крови.

— Знаете, — сказал я. — Есть люди, который скучают по этим вот ощущениям. Ностальгия, воспоминания о безбашенной молодости, все такое. Я не из их числа.

Кусок арматуры описал полукруг. Я поднырнул под него, сбил парня с ног подсечкой, одновременно выставив блок руке с кастетом. Контратаковать из такой позиции было не слишком удобно, поэтому «опасному» удалось увернуться от моего кулака, и он отделался легким испугом.

— Ты слишком много болтаешь, — сказал он.

— Могу себе позволить, — объяснил я, ногой отбрасывая пруток арматуры в сторону. Идиот таки умудрился выронить его во время падения. За что он теперь схватится? За камень? За палку? Яркий пример эволюции наоборот или как его там. — Если бы мне давали по рублю каждый раз, когда кто-то пытается проломить мне голову куском ржавой арматуры, у меня уже было бы… ну, рублей пять.

Цифра не выглядело особенно внушительной, но врать я не люблю. Тем более, когда в этом нет особой необходимости.

Они встали с противоположных от меня сторон. Я развернулся боком, чтобы не терять из вида обоих, но ситуация все еще не выглядела опасной.

Тип без арматуры не выдержал первым. Он бросился на меня, я подпустил его ближе, ударил коленом в живот, а потом добавил кулаком в подбородок. На какой-то момент он просто завис на моей руке, а потом рухнул на землю и больше уже не поднимался, только тихо постанывал.

— Уважаю твою настойчивость, — сказал я типу с кастетом. — Твое упрямство и твою храбрость. Но должен заметить, что лишь один шаг отделяет эти замечательные качества от элементарной глупости, и ты его уже вот-вот сделаешь.

К сожалению, я его так и не убедил, и он сделал этот шаг, и поскольку мне надоело с ним возиться, я перехватил его руку с кастетом и сломал ее. Это был очень аккуратный закрытый перелом, без дополнительных эффектов в виде кровищи и торчащих наружу обломков костей, один из немногих, которыми я на самом деле мог бы гордиться, но парень моих стараний все равно не оценил, побледнел лицом и улегся в траву. Я присел над ним, стащил с его пальцев кастет и повертел его в руке.

Самодельный. Занятная штука, у меня в детстве тоже такой был. Я сунул его в карман джинсов и полез рукой в другой карман, чтобы достать оттуда телефон и вызвать этим бедолагам скорую, но телефона на месте не оказалось.

Должно быть, я опять забыл его дома.

Не повезло парням, придется им еще полчасика тут скоротать. Пока я дойду до дома, пока найду телефон…

И тут я поймал небольшой ступор. В голове моей, так и не пробитой куском ржавой арматуры, возник вопрос, а какого черта я тут вообще делаю?

Живу-то я не здесь, и если бы вышел погулять… Проблема было в том, что я совершенно не помнил, как я вышел погулять и как оказался на этом пустыре. Более того, сегодня я вообще не должен был гулять, ни здесь, ни где-бы то ни было, потому что моя смена на второй работе должна была начаться несколько часов назад, а никакой автостоянки я в пределах видимости не наблюдаю.

Может ли быть такое, что я пропустил удар по голове, сам того не заметив? Весь мой жизненный опыт и все мое естество восставали против этой версии, но как еще можно объяснить этот провал в памяти?

Я ощупал голову рукой, дырок на ней не было, кровь не испачкала руку.

— Странная фигня, — заметил я.

Больше не опасный «опасный» что-то простонал в ответ.

— Прости, что? — переспросил я.

— Уйди уже, — попросил он. — И без тебя тошно.

— Да-да, ухожу, — сказал я и побрел по тропинке, переступая через валяющиеся тела. На всякий случай еще раз проверил все карманы, и в заднем пальцы нащупали тонкую книжицу знакомых габаритов.

Паспорт.

На кой черт я взял его с собой на незапланированный вечерний променад? Как такое вообще могло случиться, что паспорт я взял, а телефон оставил дома?

Машинально я открыл паспорт, заглянул внутрь. Уж даже не знаю, что я рассчитывал там увидеть, но то, что увидел, меня сильно удивило. Фотография там была моя, только развернута она была не в ту сторону. И имя-фамилия там тоже были мои, а вот с датой рождения паспортистка что-то напутала.

Равно как и с датой выдачи.

Все еще вертя паспорт в руках, я вернулся к ребятам и задумчиво потыкал лишенного кастета парня ногой.

— Чего еще? — простонал он.

— Какое сегодня число? — спросил я.

— С утра было двадцать пятое августа, — сказал он.

— Спасибо, — искренне сказал я, благодарный уже за то, что он не стал выделываться. Теперь, когда я был вооружен, а точнее, отягощен новым знанием, в глаза мне бросились детали, на которые я не обращал внимания раньше. Стиль одежды этих пацанов, высота домов за пустырем, всякое такое. Мелочи, но довольно характерные. — А год какой?

— Восемьдесят девятый, — сказал он. — Ты что, терминатор?

— Э… — из паспорта выпала сложенная вчетверо бумажка. Я развернул ее и увидел приказ о своем зачислении на работу в школу номер двадцать семь города Люберцы. Чего, вообще-то, не должно было быть, потому что я работал в школе номер тридцать шесть.

Города Люберцы.

Но главное оставалось неизменным.

И поскольку человек, которому я только что сломал руку, все еще ждал ответа, я решил дать ему этот ответ. И плевать, что ни для него, ни для меня самого жить проще и понятнее после этого не станет.

С другой стороны, всегда лучше знать, чем не знать.

— Нет, — сказал я. — Я не терминатор. Я физрук.

Глава 2

Будучи взрослым, рациональным и здравомыслящим человеком, первым делом я ущипнул себя за руку. И за ногу, прямо через джинсы. Больно было в обоих случаях, на руке остался след. На ноге проверять я не стал.

Похоже, я не сплю. Тогда какого черта тут происходит?

Я снова достал из кармана паспорт, снял с него обложку. Да, так и есть, на паспорте красовался герб СССР. Серп и молот, земной шар и колосья, никаких орлов.

Паспорт был свежим, выдан в прошлом году. Том самом году, который должен был быть годом моего рождения, но сдается мне, что ошибка паспортистки тут ни при чем.

А еще, с леденящим кожу холодком, до меня вдруг дошло, что это за пустырь, на котором я сейчас стою. Это тот самый пустырь, на котором через пару лет начнут строить микрорайон, где я жил в детстве. И это означало, что в восемьдесят девятом году моего дома еще ни хрена не было.

Человек слабохарактерный на моем месте давно уже впал бы в панику, но я долистал паспорт до страницы с пропиской и убедился, что какой-то адрес здесь у меня все-таки есть. И вроде бы не так далеко отсюда.

Только вот, похоже, что я шел не в ту сторону.

Я развернулся и пошел обратно, по пути в очередной раз проверяя карманы. Горстка железной мелочи, наличие которой меня удивило еще при первом осмотре, но тогда я не придал этому значения. Ключи от квартиры.

Ключи, разумеется, были мне незнакомы, но я надеялся, что живу по прописке, и они смогут открыть дверь по указанному в паспорте адресу.

Бумажника при мне не было, купюр, соответственно, тоже. И, естественно, ни привычной банковской карты, ни сотового телефона, и даже лавандовый раф в это время нигде не закажешь…

Мне пришлось снова пройти мимо пацанов, которые собирали друг друга в кучку. Что ж, похоже, мне удалось никого особо не изувечить, потому как все они пребывали в сознании и смотрели в мою сторону довольно недружелюбно.

— Опять ты? Да когда ж ты уже свалишь, падла? — поинтересовался тот, что первым со мной поздоровался и назвал отцом.

Я погрозил ему пальцем.

— Будешь ругаться, добавлю.

— Слышь, — сказал «опасный». — А ты в какой школе физрук?

— В двадцать седьмой, — сказал я. — Созреешь для реванша, приходи.

Он горько сплюнул в траву. Видимо, сломанная рука заставила его более трезво взглянуть на свои возможности. Мое кунг-фу оказалось сильнее.

— И вообще, завязывали бы вы с гоп-стопом, пацаны, — сказал я. — Не ровен час, нарветесь на кого-то действительно опасного.

— Служил? — спросил парень со сломанной рукой.

— Служил, — сказал я.

— Где?

— Тебя там точно не было, — сказал я. Но, может быть, он там еще побывает. Если завяжет вот с этим вот всем и выберет карьеру военного, например. Хотя то занятие может оказаться и поопаснее этого, если уж на то пошло. — Бывайте, пацаны.

— Ходи опасно, отец.

— Всегда так хожу.

Оставив парней за спиной, я двинул дальше.

Не думаю, что у этой встречи могут быть последствия. В полицию… точнее, в милицию с побоями они вряд ли обратятся, не по-пацански это, а если вдруг в них проснется нехарактерная для данного персонажа мстительность, и они попробуют отыскать меня на месте работы… Ну, тогда это уже целиком и полностью их проблема, сами напросились.

Это если, конечно, я еще на ту работу пойду, а не…

Собственно говоря, а не что?

Если это действительно восемьдесят девятый год, а не очередная серия программы розыгрыш (что маловероятно, ибо кто я такой, чтобы меня разыгрывать?), то вариантов у меня не так уж много. Либо я вернусь в свое время так же непонятно и непредсказуемо, как я из него выпал, либо мне надо будет обустраиваться тут, и наличие официальной работы окажет мне в этом неплохое подспорье.

Как говорил мой старик-отец, прежде чем перевернуть стол и заехать в рыло оппоненту, попытайся разыграть те карты, что у тебя уже на руках.

Надеюсь, что в тридцать лет я все-таки живу один, и мой старик-отец не ждет меня дома с очередной сомнительной сентенцией…

И тут я сообразил еще кое-что, и внутри меня снова все похолодело. Я выхватил из кармана паспорт со скоростью ганфайтера, участвующего в револьверной дуэли на Диком Западе, принялся лихорадочно листать книжечку и остановился только тогда, когда дошел до страницы с семейным положением.

Там было пусто.

Я облегченно выдохнул. Ни жены, ни детей. Не представляю, что бы я делал, если бы оказался женат. Каково это вообще — прийти домой и увидеть там совершенно незнакомую женщину, считающую тебя своим мужем? И каких-то левых отпрысков, считающих тебя своим отцом?

Откровенно говоря, я не был готов к такой ответственности. Ну, то есть, в своем времени у меня была девушка, которой я собирался сделать предложение, но это же другое дело, ее-то я знал довольно давно. И детей в ближайшее время мы с ней заводить точно не собирались, уж не в моей-то однушке, а на первый ипотечный взнос я пока так и не накопил, хотя и очень старался.

Я вспомнил о Марине и мне стало тоскливо. Как она там без меня? Как я без нее тут? Что она вообще подумает о моем исчезновении? Настолько испугался ответственности, что сбежал, бросив все свое движимое и недвижимое имущество?

Впрочем, полагаю, она это переживет, и сердце ее не останется разбитым слишком уж надолго. Было бы неплохо, если бы она нашла мою карточку — с собой-то я ее точно не взял. Пин-код она знает, денег там слишком мало для ипотеки, но вот для того, чтобы скрасить горечь расставания…

Стоп, почему же я думаю, что она сразу предположит худшее? Вполне возможно, она будет думать, что меня убили, а труп закопали где-нибудь в лесу, благо, какое-то время назад… а относительно текущего моего положение — вперед, такая практика была распространена довольно широко.

Что я вообще помню про восемьдесят девятый? Если честно, то ни хрена я не помню, слишком маленький был. Да и знания об этом историческом периоде у меня довольно поверхностные. Через два года развалится Советский Союз и начнутся лихие девяностые, где, по общему мнению узкого круга моих знакомых, я мог бы чувствовать себя как рыба в воде, если меня, конечно, в лесу не закопают.

Размышляя столь пессимистичным образом, я выбрался с пустыря на улицу и там мои подозрения утвердились. Дома вокруг были сплошь советской постройки, машины — советского производства. «Жигули», «москвичи», несколько «волг». На козырном месте под фонарем притулилась праворульная «тойота», явно видавшая и лучшие времена.

И машин было мало. Ими не были заставлены все обочины, не было забито все пространство во дворах, и уж тем более, на тротуарах никто не парковался.

Явно не мой две тысячи девятнадцатый.

Сверившись со своим внутренним компасом и убедившись, что я иду в правильном направлении, я запустил внутренний автопилот, а сам принялся размышлять дальше.

Вот что было странно… Ну, если не считать странным тот факт, что я какого-то черта провалился на тридцать лет в прошлое и ни хрена об этом не помню.

Судя по паспорту, прописке и приказе о зачислении на работу, я каким-то образом оказался плотно вписан в этот мир, но в то же время шпана на пустыре меня не знала. Тот вариант, что это были залетные парни из другого района, я отбросил сразу, слишком уж смело и вольготно они себя вели. Пришлые держатся тише и местных стараются не задевать, потому что фиг же его знает, кем этот местный может оказаться.

Значит, залетным фраером для них был я, и это меня немного озадачивало. Потому что в своем времени я вырос на этих улицах и пустырях, и знали меня очень многие, а слышали обо мне так вообще, наверное, все. Чапай, Кабан, когда-то наши прозвища гремели на этих улицах…

Кабан. Он старше меня на пару лет, так что сейчас, наверное, уже в детский садик ходит и колготки по утрам натягивает.

Что я еще знаю о восемьдесят девятом? У власти Горбачев, первый фильм про Терминатора уже вышел, а второй — еще нет, Цой жив, «все идет по плану» уже записана, а первый «Макдональдс» еще не открыт.

Обширным послезнанием все это не назовешь, поиметь с этого каких-то преференций вряд ли получится. Да и вообще… я продолжал надеяться, что вернусь в свое время так же легко, как из него выпал.

В очередной раз от мыслей меня отвлек доносящийся позади меня топот. Кто-то бежал за мной… ну, или просто позади меня, но я на всякий случай развернулся и увидел паренька со сломанной рукой. Она уже распухла, и он бережно придерживал ее здоровой, отчего бег его был не слишком эффективен, однако я должен заметить, что он совсем не запыхался.

Поскольку к матч-реваншу он явно был не готов, я расслабился и одарил его кривой ухмылкой.

— Кастет не верну.

— Да черт с ним, — сказал он. — Я о другом спросить хотел. Можно?

— Можно, спрашивай.

— Как ты это сделал, а? Как ты так легко нас раскидал? Это каратэ, да?

На самом деле это был гораздо более сложный комплекс боевых искусств, и хотя каратэ в нем тоже присутствовало, главной составляющей оно не было. А некоторые приемы я вообще изобрел сам, когда тренировался с ребятами из спецназа. Но объяснять все это залетному чуваку на улице было слишком долго, слишком сложно и вообще бессмысленно, поэтому проще было согласиться.

— Да, это каратэ.

— А ты можешь меня научить?

— Зачем тебе? — спросил я. — Чтобы прохожих по ночам было легче отрабатывать?

— Да не, — сказал он. — Я таким вообще обычно не занимаюсь… В смысле, мы все таким обычно не занимаемся, вот просто вышли воздухом подышать, а тут ты…

— И вы не смогли удержаться? Искушение было слишком велико? — уточнил я.

— Ну да, — сказал он. — Ты ж знаешь, сколько такие кроссовки у фарцовщиков стоят.

Разумеется, я этого не знал, но предположил, что много. Ребят это, конечно, не оправдывало, но…

— Тебя как зовут-то? — спросил я.

— Александр.

— Шел бы ты в травмпункт, Саша, — сказал я.

— Да я пойду, — сказал он. — Я и пацанам сказал, что пойду, но сначала решил тебя догнать. Так можешь научить?

Фиг знает. С одной стороны, а надо оно мне зачем? Да и вообще, я помню, что в какой-то период занятия каратэ в СССР были противозаконны, и черт его знает, кончился уже этот период или нет.

Но, с другой стороны, не в этом ли состоит моя работа?

— Как рука заживет, приходи в двадцать седьмую, — сказал я. — Там посмотрим, что из этого выйдет.

— Отлично, — просиял он. — А тебя как зовут-то, сэнсей?

— Василий, — сказал я. — Сам-то до травмы доковыляешь?

— Еще как, — он перешел дорогу и скрылся во дворах. Видимо, травмпункт переехал… или еще не переехал, потому что я помнил, что круглосуточная травматология в мое время работала по другому адресу.

Я задумчиво смотрел ему вслед.

Впереди лихие девяностые, и если я достаточно хорошо к ним подготовлюсь, то эти парни смогут стать членами ОПГ, которую я создам, и тогда нас закопают в лесу всех вместе.

Невозможно быть пацаном в Люберцах и хотя бы раз не столкнуться с этой стороной жизни. И хотя в те девяностые, которые уже прошли, а не те, которые еще только грядут, я был достаточно молод, позже меня все равно звали в криминал, и однажды я даже туда пошел, но вовремя с этой темы соскочил. Из тех, кто со мной тогда пошел и не соскочил, двое сидят, трое сторчались, а еще трое как раз где-то в подмосковных лесах лежат и зверюшек кормят, и их до сих пор найти не могут.

Хотя, в общем-то, не особенно и ищут.

И еще был Кабан, который вроде бы как и соскочил, но если разобраться, то вроде бы как и нет. Там сложная история, но ребятам вроде как удалось выйти из тени в легальную сферу, а потом он стал помощником депутата, и, зная его настойчивость и целеустремленность, можно предположить, что еще через пару лет он сам нам законы будет придумывать. Ну, в смысле, не нам, а им, тем, кто в две тысячи девятнадцатом остался.

Кабана мне, пожалуй, тоже будет тут не хватать.

Я пошел дальше, пытаясь восстановить в голове события, предшествующие переносу. Итак, был две тысячи девятнадцатый год, и была осень, потому что занятия в школе уже начались. И последнее, что я помнил, был урок физкультуры у девятого «Б», и я учил ребят играть в баскетбол. А что было потом?

Тут у меня воспоминания как ножом отрезало. Вот я учу Володю Скворцова, отличника, ботаника и, соответственно, не очень спортивного парня, бросать мяч и правильно работать запястьем, а в следующий момент я уже стою на пустыре и пятеро юных гопников, немногим старше того самого Володи Скворцова, пытаются отжать у меня кроссовки. И никакой вспышки, никакого портала, и даже грузовик меня не сбивал, потому что откуда в спортивном зале грузовик?

Или как раз какой-нибудь грузовик меня и сбил, только я этого ни хрена не помню, потому что защитная реакция и прочая фигня?

Но если мое бренное тело валяется бездыханным где-нибудь там, в будущем, то откуда взялось это бренное тело? И почему у него есть паспорт и прописка? Как это вообще может работать, если я, допустим, провалился в случайный провал в пространственно-временном континууме?

А если все это не случайно, то кто это сделал и зачем это вообще надо? И кому?

Мне — точно нет.

Так в задумчивости я и дошагал до своего дома. Точнее, до того, который был указан на странице паспорта. Судя по номеру квартиры, подъезд должен был быть второй или третий. Впрочем, разобраться оказалось несложно, над каждой дверью — обычной деревянной дверью без всяческих кодовых замков — была табличка с номерами квартир.

Мне во второй.

Я поднялся на четвертый этаж — всего на этажах было по три квартиры — и уставился на свою дверь. Обычная деревянная дверь, совсем не такая, какие было принято ставить в наше время. Вход в мою скромную однушку, в которой, по большому счету, брать было совершенно нечего, и то прикрывала какая-то стальная фигня с сейфовым замком и задвижкой. А тут — обычная деревянная дверь, которую с полпинка можно вынести.

Непуганые, стало быть, еще времена. Или недостаточно пуганные.

Ключ подошел.

Я открыл дверь, зажег свет в тесной прихожей, осмотрелся.

Две комнаты, кухня, хоть и крохотная, но обставленная вполне прилично, раздельный санузел. В гостиной стенка, чехословацкая, наверное, диван, два кресла, журнальный столик, на массивном японском телевизоре стоит массивный японский видеомагнитофон. Я точно по правильному адресу приперся?

Но ключ-то подошел, да и в паспорте написано…

В чехословацкой (а может быть, и румынской, фиг знает) стенке был закрывающийся на ключик бар. По счастью, ключик обнаружился прямо в замке.

Я откинул крышку и узрел выстроенные в ряд стаканы, фужеры и прочие стопочки. А еще там было два графина, один с прозрачной жидкостью, а другой — с непрозрачной. Янтарного цвета.

Я достал графин, похоже, что он был хрустальный. Повертел его в руках, вытащил довольно тугую пробку, и мне в ноздри мягко устремился аромат коньяка.

Решив, что здоровый образ жизни может подождать и до завтра, я налил янтарной жидкости в первый же попавшийся под руку стакан, сделал глоток.

Наверное, хороший коньяк, клопами почти не пахнет.

Сделав еще пару глотков, я захватил графин с собой, поставил его на журнальный столик, а сам уселся на диван, предварительно вытащив из-под задницы пульты от телевизора и видеомагнитофона.

Посмотрел на висящие на стене часы.

Двенадцать ночи.

Посмотрел на висящий на стене календарь. Календарь был на тысяча девятьсот восемьдесят девятый, открытой страницей был август. Нашел двадцать пятое число.

Суббота.

Неплохо. Это значит, при любых раскладах выходить на работу уже завтра мне не надо.

Я глотнул еще коньяка и тут мой взгляд упал на здоровенный двухкассетный магнитофон «шарп». В детстве у нас такого не было, и я дико завидовал тем, у кого он был.

Кассета в него уже была вставлена. Я убедился, что громкость выкручена на минимум и соседей я точно не разбужу, и нажал пальцем на «плей» и из колонок полились давно забытые мною звуки ламбады.

— Некисло жил физрук Василий, — заключил я и подлил себе еще алкоголя.

Глава 3

Как говорил Кабан в тот недолгий период, когда он пытался заниматься легальным бизнесом и еще не обратил свой взор в сторону большой политики, а что там по документам?

Я допил коньяк, проверил стенку, открывая все отделения и выдвигая ящики, но ничего не нашел. Ну, в смысле, никаких документов, которые могли бы пролить свет на то, чем я тут занимался все это время.

Тогда я перенес поиски в соседнюю комнату, которая, судя по задумке интерьерного дизайнера, должна была служить мне одновременно спальней и кабинетом. Там стояли кровать, шкаф и письменный стол. Я сел перед ним, выдвинул верхний ящик и сразу же обнаружил искомое.

Первым мне в глаза бросился диплом. Он был выдан пару лет назад, но выглядел абсолютно новым и от него даже пахло типографской краской. Но все печати, вроде бы, были на месте и подлинные.

Спасибо, хоть не красный.

Под дипломом обнаружилась сберкнижка, на которой лежало несколько тысяч рублей. Не знаю, какая сейчас у рубля покупательная способность, но, судя по тому, что я носил с собой мелочь и она еще не вышла из оборота, деньги были действительно неплохими, а по меркам обычного советского человека, возможно, даже огромными.

Правда, у меня осталось не так уж много времени, чтобы их потратить, потому что через пару лет все сбережения… Ну, это довольно грустная, но постоянно повторяющаяся в нашей стране история.

Еще я нашел свои водительские права, тоже новенькие, хотя выданы были черте когда, в момент моего местного восемнадцатилетия. Наверное, я ими просто не пользовался, потому что откуда же у простого советского учителя автомобиль? Говорят, люди, даже те, у которых деньги были, годами в очередях стояли, чтобы машину купить.

Мне это сложно было представить, потому что в мире, где я жил раньше, при наличии денег можно было купить абсолютно все. И чем больше денег, тем больше «всего» попадало в этот список.

Поэтому я изрядно удивился, когда следующей найденной мной бумажкой оказался техпаспорт. ВАЗ 2108, цвет синий, двигатель полтора литра.

Крыло, конечно, короткое, и дверей на две меньше, чем я привык, но что уж теперь?

Нет, все это было странно и решительно непонятно. Даже если на мгновение отвлечься от того факта, что я оказался в прошлом, все остальное объяснить было не проще. Учитель физкультуры, значит? А раньше чем я занимался, что у меня двухкомнатная квартира, набитая вот этим вот всем, что без связей вообще никак не добудешь? А откуда у учителя физкультуры такие связи?

Может быть, я все-таки уже бандит? А на работу в школу зачем устроился? Потому что статью за тунеядство еще не отменили? А кстати, в каком году ее отменили?

Я привычно потянулся рукой к телефону, чтобы загуглить неизвестный мне факт. А, ну да.

Сотовой связи-то еще нет, и смартфонов не придумали, и Стив Джобс еще даже не вернулся в «эппл». А в каком году в СССР вообще доступ в интернет появился и компьютеры перестали стоить, как крыло от боинга? Чувствую, что не в этом.

Во втором ящике стола лежала коробка, а в коробке был пистолет.

Ну все, теперь-то точно бандит…

А нет, опять фиг угадал. Пистолет был наградной, с гербом и надписью, в которой фигурировали мои имя и фамилия. Черт подери, чего ж я такого наворотить-то успел в свои тридцать с небольшим? И какого черта меня опять в школу занесло? Ладно, в моем времени это был осознанный выбор. А тут-то что?

К пистолету прилагались запасной магазин и патроны россыпью. В смысле, в коробке. А в восемьдесят девятом это вообще законно?

Бумажка с гербовой печатью, лежавшая в том же ящике стола, утверждала, что да.

Я принялся рыться дальше и нашел военный билет. Судя по военно-учетной специальности, напечатали его в одном комплекте с дипломом, потому что вряд ли наградное оружие выдали тому, кто два года срочной службы писарем при штабе отсиделся, а потом с армией и вовсе никаких дел не имел.

Еще я нашел телефонную книжку. Телефонная книжка — это такая карманного формата тетрадь, в которую ты в алфавитном порядке записываешь телефонные номера своих знакомых. Аналоговый список контактов, так сказать.

Понимаю, что не слишком удобно, а куда их еще записывать, если сотовой связи нет, смартфонов не придумали, и Стив Джобс еще даже не вернулся в «эппл»?

Я полистал страницы телефонной книжки, заполненные, надо сказать, весьма обильно, но все фамилии показались мне незнакомыми, и ни одно имя не отозвалось никакими ассоциациями. Впрочем, оно и понятно, все эти люди были не моими знакомыми. Они были знакомыми того типа, который занимал это тело до сегодняшнего вечера.

Кстати, а где он?

Я поискал в голове отголоски каких-нибудь чужих мыслей, но ничего не нашел. Там и со своими-то мыслями было не очень. Да и потом, версия, будто я перенесся в тело своего полного тезки, жившего в том же городе, что и я, только на тридцать лет раньше, да еще и похожего на меня, как две капли воды, не выдерживала никакой критики.

Если у всего этого и есть какое-то рациональное объяснение, то сейчас я понятия не имею даже, в какой стороне света его искать. А значит, надо пока отложить сии поиски и заняться более насущными проблемами.

Например, накатить еще коньяка.

Как говорил мой старик-отец, в любой непонятной ситуации (при условии, что опасность не грозит тебе прямо сейчас), нужно как следует напиться. Проблемы это, может быть, и не решит, но утром тебе уже будет не до того.

Я набулькал себе еще бокал коньяка, на этот раз совершенно не стесняясь, и сделал большой глоток. Может быть, утром я вообще проснусь в своем времени и события сегодняшнего вечера покажутся мне странным, хотя и довольно реалистичным сном.

Наверное, это был бы идеальный вариант, поэтому я не сомневался, что так не будет.

Не знаю, как это происходит у других людей, но если в моей жизни случается какая-нибудь фигня, то это всегда надолго и сама она точно не рассосется.

Ни разу еще такого не было, чтобы сама рассасывалась.

Я уселся на диван, включил телевизор. Разумеется, эфирные каналы уже ничего не показывали, но в видеомагнитофон уже была вставлена кассета. Я ткнул кнопку на пульте и на экране появились начальные кадры фильма «Рэмбо. Первая кровь», и молодой еще Сильвестр Сталлоне в армейской куртке и с рюкзаком за плечами шел по дороге где-то среди североамериканских лесов.

Сто лет этого фильма не видел.

Интересно, а за его просмотр меня в каком-нибудь низкопоклонничестве перед западом не обвинят?

Свой прошлый восемьдесят девятый я прожил в не особо сознательном возрасте, и у меня не было почти никаких представлений о реалиях эпохи. Конечно, старшие товарищи что-то там рассказывали, но черт его знает, насколько таким рассказам можно доверять.

Может, они просто байки травили, и к реальности все это вообще никакого отношения не имело. А теперь эта реальность каким-то образом оказалась вон там, прямо за окном, и вполне возможно, что мне придется с ней активно взаимодействовать.

Я зевнул.

Есть люди, которых алкоголь толкает на поиски приключений. Кабан, например. Но я никогда не принадлежал к их числу. Когда я напиваюсь, мне просто хочется спать.

А приключения я вообще не люблю и никогда их специально не искал. Они обычно меня сами находят.

Джон на экране уже убежал в лес. Я решил, что дождусь момента с вертолетом и легендарным прыжком, и пойду спать. И загадал, что если все так и получится, то утром я проснусь в своем обычном времени.

Но заснул раньше.

* * *

За окном шел восемьдесят девятый год и дождь. Немногочисленные прохожие скрывались от него под цветными зонтиками.

Нормальное московское лето…

Я проснулся бодрым и полным сил. Голова не болела, значит, коньяк был неплохой. Так-то я в коньяках не разбираюсь, не специалист.

Я пошел на кухню, нашел железный чайник, наполнил его водой, поставил на газовую плиту. Поискал в шкафах, обнаружил банку бразильского растворимого кофе с головой Пеле на банке. Вкус, конечно, у него оказался так себе, но растворимый кофе обычно пьют не потому что он офигенно вкусный.

Для гурманов существуют и более другие решения.

За ночь информация в голове немного систематизировалась, и у меня сложилась рабочая версия о предыстории персонажа, роль которого мне теперь придется отыгрывать.

Судя по всему, он служил где-то в силовых структурах и в свои тридцать с небольшим уже вышел на пенсию. Причем, это была почетная отставка, а не та история, в которой его вышибли из этих структур с позором. Отсюда пистолет, машина, деньги, вполне приличные по этим временам условия проживания. И, видимо, отсюда же и новая личность, под которую подогнали документы. Работу в школе ему могли и навязать, но вполне возможно, что он выбрал ее сам.

Я же когда-то выбрал… То есть, еще выберу… То есть…

Чувствую, с непривычки у меня будет постоянная проблема с временами.

А служил я, видимо, за границей. Потому что дома слишком много вещей, которые обычному человеку в СССР достать было очень непросто. КГБ? СВР? Что же я такого натворил, что меня в столь юном возрасте на пенсию отправили?

Эта гипотеза объясняла странное, на грани суицидального, поведение ребят на пустыре. Они просто меня не знали, потому что меня слишком долго не было в городе.

К сожалению, рабочей версии о том, как я сюда попал, у меня не сложилось.

Массовая культура неоднократно описывала подобные ситуации, но где массовая культура и где реальная жизнь? Люди обычно проваливались в прошлое для того, чтобы исправить ошибки либо в своей жизни, либо в окружающем мире. Ну, то, что эти конкретные люди считали ошибками.

В моем же случае речь о втором шансе лично для меня вообще не шла. Потому что это, все-таки, была не мояжизнь. Какого-то очень похожего на меня чувака, но не моя. В восемьдесят девятом настоящий я точно не успел бы совершить ничего критичного, что могло бы отравить его (мою) жизнь навсегда.

В ближайшие годы тоже вряд ли. Ну что он (я) мог бы такого сделать? Не в тот детский сад пошел, мало каши кушал, не ту девочку за косичку дернул?

Да и, говоря откровенно, я не был уверен, что даже будь у меня такая возможность, я попытался бы что-то изменить. В конце концов, наша личность определяется и суммой тех ошибок, которые мы совершили, и если мы их по какой-то причине не совершим, то это будем уже не мы.

Кто-то похожий, но все равно другой.

Однако, если высшие силы или кто там еще меня сюда закинул, желали, чтобы я исправил ошибки в окружающем мире, то фиг они угадали с кандидатурой. Я не представлял, что я вообще тут должен сделать. Порох изобрести, железную дорогу построить, чикатилу какую-нибудь остановить, Ельцина еще раз с моста сбросить?

— Дорогое мироздание, — сказал я, обратив свой взор к потолку. — Если ты на самом деле ждешь от меня каких-то свершений, то, пожалуйста, будь добро и сформулируй свои цели как-то конкретнее.

Мироздание, разумеется, промолчало. Соседи сверху тоже ничего не ответили.

Я посмотрел в окно. Пока я пил кофе, дождь практически закончился, теперь там лишь слегка накрапывало. Я накинул непромокаемую ветровку, которая висела на крючку в прихожей, в кармане звякнули ключи от машины.

Что ж, эпоха, пора познакомиться с тобой поближе. Обновить, так сказать, наши давние связи.

Я уже почти собрался выходить, как в гостиной зазвонил телефон. Пришлось разуваться и брать трубку.

— У аппарата, — сказал я.

— Здоров, Чапай, — голос, как и следовало ожидать, был незнакомый.

— Здоров, — осторожно сказал я. Надеюсь, собеседник не ждет, что я обязательно назову его по имени.

Неудобно все-таки с этими дисковыми телефонами. Ни имени оппонента не видно, ни даже номера его не подсмотреть.

— Как там на пенсии? Осваиваешься?

— Да нормально, — сказал я. — Вон, завтра первый рабочий день на новом месте, сижу, готовлюсь.

— Подобное тянется к подобному, — хохотнул он, но смысла шутки я не понял. — Слушай, ты вчера пил?

— В умеренных количествах. А что?

— А приезжай, — сказал он. — Адрес ты знаешь. Посидим у меня на фазенде, водочки дернем, шашлыков пожарим, о делах наших скорбных покалякаем.

В любом другом случае предложение звучало бы довольно заманчиво, но проблема в том, что адреса его дачи я не знал, равно как и того, кто он вообще такой, что несколько затруднило бы нашу беседу и обмен старыми армейскими байками. Конечно, вероятность того, что рано или поздно я нарвусь на кого-то из своих знакомых, стремилась к единице, но это тот квест, который следует начинать как можно позже.

— Извини, не могу, — сказал я. — Я ж говорю, завтра первый рабочий день на новом месте, надо подготовиться, все такое. Не идти же в школу с похмелья.

— Уроков-то все равно не будет, — сказал он.

— Коллеги будут, — сказал я. — Хочу произвести на них благоприятное впечатление.

Хотя бы в первые минуты знакомства, до тех пор, пока они меня поближе не узнают.

— Скучный ты стал, Чапай. Некомпанейский.

— Какой есть.

— А мы, пенсионеры, должны держаться вместе, — он хохотнул. — Боишься сесть за руль — возьми частника. Я даже оплачу.

— Ты ж знаешь, — сказал я. — Когда что-то движется со скоростью большей, чем я хожу пешком, я предпочитаю сидеть за рулем.

— Ты никогда не изменишься, да?

— Я слишком стар для всего этого, — сказал я.

— Ладно, давай тогда на следующей неделе, — предложил он. — Если в пятницу вечером начнем, но к воскресенью как раз и закончим. За неделю, правда, не поручусь.

— Созвонимся, — пообещал я. Узнать бы еще, кто ты такой, но не представляю, как это можно сделать.

— Ладно, бывай, — сказал он. — Удачи тебе на новом поприще.

— Увидимся, — сказал я и положил трубку.

В смысле, реально положил трубку, на рычаг. А не просто ткнул пальцем в экран на кнопку отбоя.

Старые добрые ламповые технологии. Современные-то дети, из две тысячи девятнадцатого которые, наверное, даже номер на таком аппарате набрать не смогут.

Впрочем, некоторые и на машинах с тремя педалями ездить не умеют…

Я-то умел, у меня и в моем времени машина с тремя педалями была, но это не от хорошей жизни. «Ласточка» было очень дешевой в обслуживании машиной, а я, пытаясь скопить первоначальный взнос на ипотеку, экономил везде, где только мог.

Погрузившись в свои мысли, я спустился по лестнице и на выходе из подъезда едва не столкнулся с пытающимся втиснуться в дверной проем чуваком. И вот насчет попытки втискивания это ни черта не фигура речи, потому что чувак был огромен. Высоченный, довольно объемный, в черном болоньевом плаще, который едва сходился на выпирающем пузе. Помимо прочего, чувак был обильно волосат и чрезмерно бородат, и в целом напоминал мне священника, за тем исключением, что я еще не встречал ни одного священника, от которого бы разило пивом в десять часов утра.

— Извини, — сказал я. — Не заметил.

— Да ничего, — сказал он. — Только прошу, впредь будь поаккуратнее, мужик, ты ж меня чуть не снес к хренам.

— Задумался, — сказал я.

— Бывает, — сказал он. — Я сам один раз так задумался, что чуть с мотоцикла не упал и по асфальту не размотался. А дело, между прочим, на кольцевой было, а позади — одни сплошные «камазы». Нет, вру, там еще «татра» была. С песком.

— Ну, тогда и ты будь аккуратнее, — сказал я.

— А смысл? — философски спросил он, бочком просочился мимо меня и начал подниматься по лестнице. Я машинально глянул ему вслед и заметил выпирающую из-под плохо подогнанного по размеру плаща наплечную кобуру.

Занятные у меня здесь соседи. Или этот чувак просто в гости к кому-то зашел? Со стволом и в десять часов воскресного утра уже нетрезвый?

Немного подумав об этом, я решил, что не очень-то мне и интересно и вышел на улицу.

Глава 4

Синяя «восьмерка» с коротким крылом и обозначенным в техпаспорте номером стояла неподалеку от подъезда. Я и вчера мимо нее проходил, просто не знал, что она моя.

Никакой сигнализации с дистанционным открыванием дверей на ней установлено не было, и она еще не успела прогнить насквозь, чтобы ее можно было открыть пинком, так что мне пришлось поковыряться в замке ключом. Я сел за руль, вдохнул царящий в салоне запах новой машины, который, как говорят, ни с чем невозможно спутать, прислушался к своим внутренним ощущениям и не почувствовал ни малейшего желания прокатиться прямо сейчас.

Старею.

Прежде, чем закрыть машину, я поднял третью дверь, потому что хотел кое-что проверить. И да, она была на месте. Выточенная из дерева, с обмотанной синей изолентой рукоятью.

Хоть какие-то константы в моей жизни все-таки присутствуют.

Встреча с Клавдией улучшила мое настроение, так что я запер машину и пошел дальше, посвистывая, а на улице даже купил себе мороженое, шоколадное эскимо за двадцать две копейки. Ну, нормальное такое мороженое. Похуже, конечно, чем в «баскин робинс», но есть можно.

Люберцы за это время изменились не слишком сильно. Новых микрорайонов еще не было, зато старые оказались на месте и пребывали даже в лучшем состоянии, чем я их помнил. Но это как раз и не странно, ведь сейчас они были на тридцать лет моложе.

А вот особой разницы ни в воздухе, ни в высоте деревьев я не заметил. Надо будет еще воду как-нибудь повнимательнее потрогать, но тоже чего-то сомневаюсь…

Я шел по улице, ел мороженое, вдыхал очищенный дождем от пыли кислород и надеялся, что в голове моей что-то прояснится, и я пойму, что должен делать дальше.

Если, опять же, вернуться к массовой культуре, то механизм переноса человека во времени в большинстве случаев описывается терминами «потому что» и «ну вот так получилось». Соответственно, абсолютно непонятно, как можно вернуться назад.

Если допустить, что имела место какая-то мистическая составляющая, а не допустить мы этого не можем, ибо происходящая фигня пока не имеет рационального объяснения и вообще антинаучна, то триггером для возвращения может стать какой-нибудь поступок, который я должен совершить, или моральный выбор, который я должен сделать, или солонка, которую я должен кому-то передать. Но поскольку доподлинно мне это неизвестно, и никаких конкретных задач передо мной не ставили, париться по этому поводу нет никакого смысла.

Случится, так случится.

А если нет, то где наша не пропадала?

Как говорится, где она только не пропадала…

Если я прав, то жизненный путь этого Василия в основных его поворотах совпадает с моим собственным, разве что наградного пистолета мне тогда не выдали. Но и времена были другие.

Как бы там ни было, надо исходить из того, что я здесь надолго. Надеяться, что когда-нибудь смогу вернуться обратно, но быть готовым к тому, что не смогу. А значит, надо выходить на работу и как-то восстанавливать существующие связи, потому что если я внезапно забью на всех давних знакомых и стану отшельником, выглядеть это будет подозрительно.

Такой себе план, конечно, но лучшего у меня не было.

Я доел мороженое, выкинул палочку от него в ближайшую урну и отправился знакомиться с эпохой.

Ну что я могу сказать?

Эпоха, как эпоха. Люди, как люди, и даже если квартирный вопрос их и испортил, по лицам прохожих это никак не считывалось. Было немного непривычно, что никто не утыкался в смартфон, зато на тротуарах не было бешеных электросамокатчиков, едущих в соседний магазин с таким видом, будто бы они — капитан Джек Воробей за штурвалом «Черной жемчужины», и это был несомненный плюс.

Я вообще отнюдь не противник технического прогресса, и ни за что не променял бы беспроводные наушники обратно на проводные, которые меньше чем за пятнадцать минут из кармана не вытащишь и в уши не вставишь, но во всем нужно знать меру, а любители самокатов ее явно не знали.

Одни рассекали по тротуарам, что только уворачивайся, а другие и вовсе выезжали на проезжую часть и разгоняли эту китайскую хрень до неприличных совершенно скоростей. Я как-то на МКАДе одного парня на моноколесе видел, так он вообще под сотку катил, и если и за это не давать премию Дарвина, то за что ее вообще давать?

Я доплелся до сквера, уселся на чуть влажную после дождя скамейку. Страну впереди ждали большие потрясения, и я не сомневался, что меня впереди тоже ждали большие потрясения, но здесь и сейчас картинка в целом была умиротворяющая, и я осторожно подумал, что все могло быть гораздо хуже.

Осторожно — потому что когда я о таком думаю, все обычно сразу же и становится гораздо хуже. Фигня в жизни Чапая — штука неотвратимая, и если бы я был религиозен, то мог бы подумать, что тот парень, который отвечает за мою судьбу, за что-то меня невзлюбил.

* * *

Народу в двадцать седьмой школе училось много, поэтому физруков там было целых два. Моего напарника звали Виктором, он был бывший спортсмен, занимавшийся тяжелой атлетикой, так что фигурой обладал кряжистой и массивной и издалека был немного похож на шкаф. Я нашел его в небольшой каптерке рядом со спортзалом, он сидел за единственным столом в комнате и читал газету «Советский спорт».

Дикое для меня, выходца из две тысячи девятнадцатого, зрелище. В наше-то время бумажных газет никто не читал, а новости люди узнавали из смартфонов.

— Ты, значит, новенький, да?

— Да, — сказал я. — Василий.

— Виктор, — мы пожали друг другу руки. — Провести короткую экскурсию или сам разберешься?

— Сам осмотрю, — сказал я.

— Нормально, — сказал он. — Спортсмен?

— Дзюдо, — сказал я.

— Нормально, — повторил он. — В школе раньше работал?

— Нет, — так-то, конечно, работал, и людей постарше тоже тренировал, но ему об этом знать совершенно необязательно. Опять же, у советской школы наверняка есть какая-нибудь специфика, которая отсутствовала в школах, мне современных.

— Ничего, привыкнешь, — сказал он. — Главное, не дай им себя сожрать.

— Насколько все плохо?

— Контингент у нас разный, — сказал Виктор. — Девятые, десятые классы… ну, есть там сложные ученики. Если будут проблемы, обращайся ко мне, помогу.

— Непременно, — пообещал я.

— И вот еще, — сказал он. — Как видишь, второй стол здесь поставить негде, так что не обессудь. Времени рассиживаться у нас, конечно, не так много, но если что, в общей учительской перекантуешься, лады?

— Нормально, — сказал я.

— Ну, тогда добро пожаловать, — сказал он. — Ты уже оформился?

— Да вроде как.

— Задач у нас сейчас, пока занятия не начались, как ты понимаешь, две. Подготовить учебные планы и инвентарь. С учебными планами я уже разобрался, можешь ознакомиться при желании, а инвентарь… Да что ему сделается? Все на месте, согласно инвентарной описи. Мячи прыгают, канаты висят, козел стоит и даже в раздевалках еще не воняет, потому что наконец-то проветрилось. Так что можешь смело догуливать последние летние деньки и выходить тридцать первого, когда мы тут к линейке все готовить будем. А если кто спросит, то я тебя прикрою.

— Спасибо, — сказал я. — Я пока тут осмотрюсь, а потом еще зайду, ладно?

— Конечно, — сказал он и снова углубился в газету.

Я прошелся по раздевалкам, и там действительно пока еще ничем не пахло. Впрочем, я знал, что это ненадолго. Начнется учебный год, через эти комнаты пройдут сотни разгоряченных подростков, и уже к концу первой недели в них установится своя, ни с чем не сравнимая атмосфера. В школе, где я преподавал до этого, были душевые комнаты, но только потому, что в школе был бассейн, и предварительная помывка перед ним являлась обязательной процедурой. Соответственно, когда занятий в бассейне не было, в душевые никого не пускали и они стояли запертыми.

Что точно никогда не меняется, так это спортзалы. Те же шведские стенки, те же баскетбольные корзины, те же свисающие с потолка и закрепленные на стене канаты, те же потертые маты, составленные в стопку в углу. На подоконнике лежал оранжевый баскетбольный мяч, почти новый. Я взял его в руки, несколько раз стукнул им по полу, надеясь, что это пробудит какие-то ассоциации с тем последним моим воспоминанием из предыдущей жизни, но нет, ничего.

Я бросил мяч в кольцо прямо оттуда, где стоял, из трехочковой зоны. Попал.

Значит, есть еще порох в пороховницах…

Со стороны входной двери послышались легкие аплодисменты. Я посмотрел туда и обнаружил молодую женщину. Она была молода, стройна, у нее была загорелая кожа и короткое, совершенно не подходящее учительнице летнее платье, которое можно надевать в школу только тогда, когда учебный год еще официально не начался.

— Хороший бросок, — сказала она.

— Умею, могу, практикую, — сказал я. — А вы из какого класса?

— Хорошая попытка, но нет, — сказала она. — Я здесь преподаю.

— Я теперь тоже, — сказал я.

Орать через весь зал было глупо, и я подошел к ней поближе. До моих ноздрей донесся легкий аромат духов. Что-то цветочное.

— Значит, вы — наш новый физрук?

— Виновен, — сказал я. — Василий.

— Ирина, — сказала она и протянула мне руку. У нее были изящные пальцы с аккуратными розовыми ноготками. Обручальное кольцо отсутствовало. — Преподаю английский и французский.

— Бон жур, — сказал я, и на этом мои знания французского практически закончились.

— Мой профильный язык, — сказала она. — Но мне кажется, что английский будет куда более перспективен.

— Несомненно, — сказал я. — И что привело вас в наши с Виктором владения?

— Я искала вас, — сказала она.

— Именно меня? Надеюсь, всю жизнь?

— Если честно, то последние минут десять, — сказала она. — Дело в том, что мне нужна грубая физическая сила.

— Это вы по правильному адресу пришли, — согласился я. — Чем помочь? Бюст Монтеня надо передвинуть?

— Почти, — сказала она. — Надо шкаф передвинуть и пару портретов повесить. Справитесь сами или мне еще и Виктора позвать?

— Не стоит его тревожить, — сказал я. — У него сейчас свидание с последней страницей «Советского спорта».

— Вообще-то, я проходила мимо и слышала, как он храпит.

— Тогда тем более, — сказал я.

Передвинуть шкаф оказалось несложно, даже не пришлось ничего из него вытаскивать. После повешения портретов каких-то незнакомых мне мужчин, выяснилось, что было бы неплохо чуть-чуть подвигать парты и поправить карниз, на котором висели шторы. В общем, на все про все ушло около часа.

— Спасибо, Василий, — сказала она. — Теперь я вас отпускаю. Даже не знаю, как вас отблагодарить, одна я бы до первого сентября точно не справилась.

— Может быть, вы согласитесь выпить со мной чашечку… — а здесь, наверное, приличных кофеен-то и нет. — Стаканчик чего-нибудь прохладительного?

Кафе тут по соседству точно было, я вчера в нем обедал. После прогулки и перед тем, как домой пойти.

Готовить самому мне вчера совершенно не хотелось, деньги вроде бы были, а смысл их экономить полностью отсутствовал.

— Василий, — серьезно сказала она. — Я должна сразу вас предупредить, что у меня есть молодой человек.

— Ирина, так я же не на свидание вас приглашаю, — ответил я тем же тоном. — Просто посидим, как коллеги, обсудим учебный процесс, вы введете в курс дела более молодого товарища.

— Ладно, уговорили, — сказала она. — Только не в соседнем кафе, хорошо?

— Конечно, — сказал я. Может быть, ее там слишком хорошо знают или мать кого-нибудь из учеников буфетчицей работает, и она боится, что разговоры пойдут.

Виданное ли дело, при живом молодом человеке с другим молодым человеком лимонад пить.

— Вы же человек спортивный и не должны быть против того, чтобы немного пройтись.

— Вообще, я не против, — сказал я. — Но идти пешком совершенно необязательно, потому что я за рулем.

— О, — сказала она. — Берегитесь, Василий.

— Чего именно беречься?

— Нашего дружного, сплоченного и частично незамужнего женского коллектива, — сказала она.

— Ну, физрук — не самая выгодная партия, — сказал я.

— Вы сейчас шутите, что ли? — рассмеялась она. — Вы молоды, спортсмен, по лицу видно, что не пьете, да еще и машина у вас есть. А если вдруг выясниться, что вы от родителей съехали и комнату в общаге ни с кем не делите, то вариант у вас останется только один. Бежать. Без оглядки и так быстро, как вы на сдаче нормативов ГТО не бегали.

— Надеюсь, это вы сейчас шутите, — сказал я. В мое время физруки таким спросом не пользовались. Ну, по крайней мере, лично я не пользовался, хотя и съехал от своего старика-отца довольно давно.

— Конечно же, шучу, — сказала она.

— Прямо от сердца отлегло.

— Но вы должны помнить, что в каждой шутке есть доля шутки, — сказала она, являя пример жестокосердия. — А все остальное в ней — правда.

— В любом случае, спасибо, что предупредили, — сказал я. — Предупрежден — значит вооружен.

— Но что вы станете делать? Состаритесь, начнете пить, продадите машину?

— Звучит, как рабочий план, — сказал я. — А может быть, я вообще человек плохой?

— А это, Василий, не имеет вообще никакого значения, — сказала она. — Потому что все тут — педагоги, и обязательно попытаются вас перевоспитать. Может быть, это даже усугубит проблему, потому что таким образом вы бросите им еще и профессиональный вызов.

— Я тоже своего рода педагог, — сказал я. — И знаю, как этому противодействовать.

Еще я знаю, что в моем возрасте люди уже, как правило, не меняются. По крайней мере, без серьезного давления обстоятельств. А на меня обстоятельства уже так успели надавить, что давно выработался иммунитет.

— Вот заодно и тема для нашей беседы, — сказал я. — Расскажите мне, кто представляет наибольшую опасность.

— Имя им — легион, — зловеще сказала она. — Но если вы еще не передумали, то давайте встретимся у выхода из школы через полчаса. Мне еще надо в учительскую зайти.

— Договорились, — сказал я.

Сам я навестил Виктора, желая оповестить его о своем убытии, но он действительно храпел, накрывшись «Советским спортом», и я не стал его беспокоить. Я вышел из спортивного крыла и в коридоре тут же наткнулся на строгого вида женщину, которая явно представляла опасность, но совсем не того плана, о котором меня предупреждала Ирина.

Это была так называемая «старая грымза», противница всего живого и ненавистница всего веселого, в мое время такой типаж тоже встречался, но здесь, по идее, должна была быть их точка респауна.

В смысле, вот откуда-то отсюда они, наверное, все и выползли.

— Так, молодой человек, — сказала она. — Вы у нас кто?

— Я у вас Василий Иванович, новый физрук, — сказал я. — А вы…

— А я — Надежда Анатольевна, заведующая учебной частью.

— Очень приятно познакомиться, — сказал я.

— А я пока не решила, приятно мне или нет, — сказала она. — Понимаю, что сейчас лето и учебный год еще не начался, но надеюсь, что вы не собираетесь и перед учениками расхаживать вот в этом?

И она ткнула пальцем в мои любимые голубые джинсы.

— Виноват, исправлюсь.

— Надеюсь, что исправитесь, — сказала она. — Вы же раньше в школах не работали?

— Нет.

— Что ж, тогда совсем нелишне будет вам напомнить, что вы — советский педагог, и являетесь лицом не только нашей школы, но и всего советского образования, и обязаны подавать своим ученикам пример. Хороший пример, а не пример низкопоклонничества перед западом. Кроссовки, я смотрю, у вас тоже румынские.

— Скорее, китайские, — сказал я.

— Не имеет значения, — сказала она. — Можете носить их в свободное от работы время и где-нибудь подальше отсюда.

— Разве китайский народ — не братский нам народ? — уточнил я.

— Молодой человек, не умничайте, — сказала она. — Учебный план на год у вас уже готов?

— Конечно, — сказал я. — Виктор в него сейчас финальные штрихи вносит. Придает, так сказать, лоску.

Ее лицо чуть-чуть просветлело, видимо, Виктор у нее был на хорошем счету и в румынских кроссовках она его ни разу не видела.

— Ладно, посмотрим, — сказала она. — А сейчас вы куда направляетесь?

— Туда, — сказал я, указывая рукой вдоль коридора.

— Неправильно, — сказала она. — Сейчас мы с вами пойдем в учительскую, возьмем там плакаты, отнесем их в актовый зал, и вы их там развесите. Под моим чутким руководством.

— Яволь, — сказал я и заработал еще один строгий осуждающий взгляд.

Чувствую, мы с Надеждой Анатольевной ни фига не сработаемся.

Глава 5

В учительской мы застали Ирину, и, судя по всему, она как раз прикидывала, не стоит ли ей ретироваться через окно. Но не успела, грымза сняла ее практически с подоконника.

— Закройте окно, Ирина Сергеевна, — сказала она. — Сквозняк же, а у нас тут бумаги… И пыль налетит.

— Конечно, — Ирина повернула ручку.

— Очень удачно, что вы еще не ушли. Поможете нам с Василием…

— Ивановичем, — подсказал я.

Завуч вручила мне стопку каких-то плакатов, а также коробку с гвоздями и молоток и велела идти в актовый зал и подождать там дальнейших инструкций.

— Я бы с удовольствием, — сказал я. — Но понятия не имею, где актовый зал.

— У нашей школы типовая планировка, — отрезала Надежда Анатольевна и посмотрела на меня с чекистским прищуром. Типа, а не шпион ли ты, мил человек, если таких элементарных вещей не знаешь.

Но то, что было типовым в восемьдесят девятом, в две тысячи девятнадцатом стало уже глубокой архаикой. Не везде, конечно, но все-таки.

— И тем не менее, — сказал я.

— Тогда просто подождите за дверью, — отрезала она весьма недоброжелательным тоном.

Я вышел за дверь и услышал, как она начала что-то выговаривать Ирине начальственным тоном. Тем самым, который она использовала для общения… наверное, вообще со всеми. Я не стал подслушивать и отошел к противоположной стене коридора, но, насколько я успел понять, речь шла о неуставной длине юбки и «о чем вы вообще думаете, когда надеваете что-то подобное на работу».

У меня был опыт общения с подобными грымзами, и я точно знал, как им можно понравиться или хотя бы наладить нормальные рабочие отношения. Но процесс приручения обычно требовал много усилий, и я решил, что это того не стоит.

В конце концов, мне с ней детей не крестить. Тем более, что она наверняка убежденная коммунистка и церковь обходит десятой дорогой. Хотя это тоже не факт.

Знавал я одну женщину, она и убежденной коммунисткой была, и в пионеры одной из первых вступила, на самой заре организации, и все это не помешало ей до конца жизни святые мощи между страницами партбилета хранить.

Потом они закончили, и мы отправились в актовый зал, где я сгрузил плакаты на пол, влез на стремянку и принялся махать молотком. В целом все оказалось не так плохо, как могло бы быть, и даже было немного привычно. Когда ты работаешь в школе, то довольно часто занимаешься всякой фигней, которая в твои прямые рабочие обязанности не входит.

Я стучал молотком, Ирина подавала мне плакаты, и я вешал их на стену, а Надежда Анатольевна следила за тем, чтобы они висели ровно и в полном соответствии с курсом партии, жить которой оставалось всего два года.

Но никаким предчувствием катастрофы в воздухе не пахло. В воздухе пахло последними деньками лета и немного затхлостью, но это наверняка от того, что актовый зал давно не проветривали.

Я повесил последний плакат, слез со стремянки и торжественно вручил молоток Надежде Анатольевне.

— Неплохо справились, — сказала она. — Где, вы говорите, раньше работали?

— То тут, то там понемногу, — сказал я. Трудовую книжку-то я свою не видел, скорее всего, она уже лежала в местном отделе кадров, пусть сама и посмотрит.

Туманный ответ ее, ясное дело, не удовлетворил, и она неприязненно поджала губы.

— Мне не нравится ваше отношение, Василий, — сказала она.

— Иванович.

— Школа — это не балаган, — сказала она. — Это место, где мы закладываем ученикам фундамент их будущей жизни. Сложно переоценить воспитательную роль школы…

— Но тут нет ни одного ученика, — заметил я.

— Тем не менее, вы должны всегда вести себя так, будто они на вас смотрят, — отрезала Надежда Анатольевна. — И блюсти моральный облик советского педагога.

При этом она бросила неодобрительный взгляд еще и на Ирину. Видимо, короткие летние платьица в светлый моральный образ советского педагога тоже не вписывались.

— Ладно, можете идти, — смилостивилась завуч. — Завтра жду на рабочих местах. И переоденьтесь, это вас обоих касается.

Мы с Ириной направились к выходу из школы.

— Это было жестко, — сказал я.

— Все как обычно, — сказала она. — Нам просто не повезло оказаться не в том месте и не в то время.

— Звучит, как история всей моей жизни, — сказал я.

— А в каких еще неподходящих местах вам довелось оказываться?

— Не знаю даже, с чего начать, — сказал я.

И дело ведь не только в местах, недавно выяснилось, что и с временами проблема.

Восемьдесят девятый, надо же. Зачем?

Выпить кофе или лимонада, или же съесть мороженого нам в тот день так и не удалось, потому что на выходе из школы Ирину поджидал неприятный тип, он же — ее молодой человек. Его звали Артем, он был на полголовы ниже меня, но даже чуть пошире в плечах, и крутил на пальце ключи от папиной «волги». Догадаться о том, что это ключи именно от «волги» было совсем несложно, потому что Артем стоял, облокотившись на ее капот.

— Привет, Артем, — сказала Ирина. Мне показалось, что при виде своего молодого человека она немного напряглась.

— Привет, Ира, — сказал он и посмотрел на меня. — А это кто?

А нет, не показалось.

— Артем, не надо.

— А еще ничего и не началось, — сказал он. — Так кто это?

— Просто новый коллега.

— Ясно, — он обошел машину, галантно распахнул перед ней пассажирскую дверь, подождал, пока Ирина сядет, захлопнул ее и посмотрел на меня.

— Коллега, значит? И что ты преподаешь?

— Уроки, — сказал я. — А так еще от ситуации зависит.

— Чего-то ты дерзкий, — сказал он.

— Ты тоже не особо вежливый, — сказал я.

Мы смерили друг друга взглядами, и я едва сдерживался, чтобы не засмеяться. Я в такие игры уже давно не играю, потому что скучно.

— Держись подальше, — сказал он и направился к водительской двери.

— А то что? — спросил я.

Он остановился.

— А то пожалеешь.

— И что заставит меня пожалеть? — я на улице вырос, я так целый день могу.

— Я, — сказал он.

— А заставлялка уже выросла?

Он развернулся и снова подошел ко мне.

— Ты что, нарываешься?

— Нет, просто интересуюсь.

Ирина опустила стекло.

— Артем, хватит. Поехали уже.

— Подожди, — сказал Артем. — Тут товарищ интересуется.

— Поехали, или я пешком пойду.

— Ладно, — сказал Артем. — Живи пока. Но помни, я с тобой еще не закончил.

— Конечно, — сказал я.

Смешной он тип, конечно.

Но смелый. Чтобы вот так на незнакомых людей прыгать определенная храбрость нужна. Даже если незнакомые люди — обычные учителя.

Они уехали, я тоже подошел к своей «восьмерке», прыгнул за руль и стартанул с места с пробуксовкой.

Прямо как я люблю.

* * *

Перед тем, как пойти домой, я заскочил в магазин, купил хлеба, яиц, докторской колбасы, макарон и еще всякого по мелочи, и уложился при этом в какие-то смешные по нашим временам деньги. В смысле, по их временам, потому что наше время теперь… Нет, это решительно невозможно, я теперь постоянно в этом вот всем путаюсь.

Надо будет как-нибудь сесть и собственную терминологию разработать, чтобы хотя бы мысли в порядок привести.

Распихав купленные продукты по полкам, я отправился в гостиную, уселся на диван и открыл бутылочку «всякого по мелочи».

«Жигулевское», надо отдать ему должное, было сильно так себе, и даже до средних образцов крафтового пива небольшой частной пивоварни, когда-то находившейся по соседству, немного не дотягивало. Надо будет потом какие-нибудь другие сорта попробовать.

Итак, знакомство с эпохой состоялось, на рабочем месте тоже показался, и все прошло… если в среднем, то неплохо. Напарник у меня вроде бы нормальный, Ирина симпатичная, завуч, как и положено, грымза, а с остальным женским коллективом я тоже как-нибудь разберусь.

А что дальше-то делать?

Впереди, вот уже буквально через пару лет, маячило время перемен. Время кризиса и больших возможностей как существенно улучшить свою жизнь, так и свернуть себе шею в попытке.

Можно было поступить как-нибудь по-умному. Снять все деньги со сберкнижки, купить на черном рынке долларов, дождаться, пока появятся биткоины и прикупить себе на все, и тогда к две тысячи девятнадцатому, куда я постепенно доберусь своим ходом, я буду пожилым миллионером и смогу вообще ни в чем себе не отказывать. Наверняка по пути есть еще сотни способов скопить и приумножить, и главная сложность, наверное, сделать так, чтобы мне в этом никто не помешал. Ни государство, ни бандиты, которыми очень скоро тут будет заполнено почти все. В любом случае, у меня есть еще пара лет, чтобы все продумать и разработать детальный план, а пока можно просто плыть по течению, тем более, что оно довольно благоприятно.

Но это было как-то… слишком эгоистично, что ли. Я ведь обладал каким-никаким послезнанием, при помощи которого, наверное, мог бы улучшить не только свою жизнь, но и жизнь других людей. Даже тех, которые меня об этом не просили.

Осталось только понять, чего я такого ценного «послезнаю», и как это можно применить на практике.

Впрочем, для этого у меня тоже есть еще пара лет, так что не стоит принимать необдуманные решения. Для начала я буду просто ходить на работу и учить детей, чем и занимался в своей прошлой будущей жизни.

А судьбоносные решения могут подождать.

Наверное, зря я Артема задирал. Не самый разумный с моей стороны ход. Если бы мы сцепились, Ирина могла бы подумать, что я точно такой же как он. Или даже хуже.

Но некоторые вещи просто записываются на подкорку, и ты действуешь на автомате, на рефлексах. Нельзя показывать слабину, нельзя сдавать назад, а если тебя ударили, надо непременно ответить. Может, это не самое цивилизованное поведение, может быть, есть общество, где так уже не принято, может быть, эта модель характеризует ее применяющих не с самой хорошей стороны, но я уже вот такой и другим вряд ли стану.

Завуча, наверное, дразнить тоже не стоило, но я слишком привык дергать тигров за усы. Усы, кстати, у Надежды Анатольевны были знатные…

Проглотив приготовленный на скорую руку холостяцкий ужин, я снова отправился на прогулку. Надо пользоваться возможностью, пока еще лето, пока еще не надо надевать куртки и шапки, повязывать на шею шарфы. Лето у нас тут все-таки довольно короткое, что только повышает его ценность.

Я брел куда-то, думая о превратностях судьбы и не выбирая направления, и ноги сами по себе принесли меня во двор, в котором я вырос. Детская площадка была именно той, которую я помнил, с песочницей, вечно стоящей без песка, со скрипучими качелями и ржавым турником, на котором зимой выбивали ковры. Летом он спросом практически не пользовался.

Я присел на скамейку рядом с детской площадкой и уставился на окна квартиры, в которой вырос. Свет в них не горел, и я подумал о том, кто там сейчас живет? Что-то мне подсказывало, что если уж все так странно поменялось, то вряд ли родители принесли сюда маленького Чапая, и мой старик-отец, который еще вовсе не старик, вряд ли уже собрал детскую кроватку и…

Или у меня есть шанс встретить здесь и маленького Василия, бодро топающего по вытоптанным в траве тропинкам? Не приведет ли наша встреча к какому-нибудь временному парадоксу, после которого вселенная схлопнется в черную дыру и всему сущему наступит полный, бесповоротный и окончательный кирдык?

Тогда, наверное, зря я сюда пришел. Лучше не рисковать.

Мама…

В зрелом возрасте я старался никогда о ней не думать, потому что это было слишком больно. Она умерла, когда я был совсем маленьким, и я практически ничего о ней не помнил. Были только фотографии и редкие рассказы отца, который тоже старался избегать этой темы в наших беседах.

Ему тоже пришлось очень нелегко. Дедушек и бабушек у меня не было, и отцу приходилось работать и воспитывать меня в одиночку. Наверное, поэтому я получился таким жестким. И наверное, поэтому он после мамы так никого себе и не нашел.

Но если здесь я родился на тридцать лет раньше, значит ли это, что мои родители тоже старше и мамы уже нет в живых? Или они живут здесь и… Нет, все это было слишком сложно осмыслить, и я уже был в шаге от того, чтобы войти в знакомый подъезд, подняться на второй этаж и постучать в старую, обитую дерматином дверь.

И что я им скажу, если мне откроют и на пороге окажутся мои молодые родители, а из спальни будет доноситься громкий детский плач? Что вообще в таких случаях говорят? Мосгаз? Проверка счетчиков? Ошибся адресом, извините?

Я уже был готов подняться на ноги, как меня хлопнули по плечу. Хорошо так хлопнули, от души, посторонних людей или просто приятелей так не приветствуют.

— Какие люди и без охраны! — возопил совершенно незнакомый мне парень в синем спортивном костюме и кедах. — Чапай, ты ли это?

— Я, — сказал я и мы обменялись рукопожатиями.

— А я смотрю и глазам своим не верю. Думаю, ты или нет ты… Когда вернуться-то успел? Давно на районе?

— Пару дней, — сказал я.

— А чего сразу к нам не зашел?

— Дела, все такое, — сказал я.

— Погоди-ка, — сказал он. Похоже, до него дошло, что что-то не так. По лицу прочитал или так догадался? — Ты меня не узнаешь, что ли?

— Прости, — сказал я. — Последствия контузии, частичная потеря зрительной памяти.

Понятия не имею, реален ли такой диагноз, но он поверил и скорчил сочувственную гримасу.

— Да, помотало тебя. Афган?

— Дальше, — сказал я. — И я не могу об этом говорить, извини.

— Подписку давал, да? Но пацанам-то рассказать можно…

— Конечно, — сказал я. — Только после этого мне придется всех вас убить.

— Вот теперь я узнаю старого доброго Чапая, — хохотнул он. — Я же Тимур, вспомнил?

— Ну так, что-то как-то, — соврал я. Как я мог вспомнить человека, которого первый раз в жизни видел? Жаль, что вместе с квартирой и машиной мне не досталась и память этого человека. Это здорово бы облегчило мою жизнь, и я не был бы окружен одними незнакомцами.

— Пойдем со мной, — сказал Тимур. — С пацанами посидим, мы тебе напомним, что тут было, пока тебя не было, ты нам расскажешь, что можно…

— Мне пить нельзя, — сказал я, надеясь, что запах пива уже выветрился и Тимур его не учует. Или, по крайней мере, не соотнесет с моим заявлением и не разоблачит мою ложь. — Из-за той же контузии.

— Эк тебя скрючило-то, — сочувственно сказал он.

— К тому же, мне на работу завтра.

— И кем трудишься?

— Физруком.

Он так заржал, что на этот раз скрючило как раз таки его.

— Чего, серьезно? — спросил он, едва отдышавшись. — Я пацанам расскажу, не поверят. Чапай теперь будет детишек учить, надо же!

— Кстати, о детишках, которых надо учить, — сказал я. — Меня тут пару дней назад встретили на пустыре. Молодежь какая-то, хотели на гоп-стоп взять…

— Надеюсь, от трупов ты избавился, — сказал он.

— Да не было никаких трупов, — сказал я. — Так, поучил их немного…

— Подожди, это не в субботу ли было?

— В субботу.

— Так это ты, что ли?

— Они из ваших?

— Так, молодежь. Рассказывали какие-то сказки, чуть ли не на Брюса Ли они там нарвались. Еще говорили, что вел он себя как-то странно, чушь какую-то и про год спрашивал… Я думал, это псих какой-то залетный, а это — Чапай контуженный… Расскажу им, с кем имели дело, и пусть радуются, что так легко отделались…

— Ты бы всем не рассказывал, что я вернулся, — сказал я.

Судя по его реакции, в этом мире я вел себя примерно так же, как и в прежнем, и это значило, что многие на меня затаили. Чем позже они узнают о моем возвращении, тем лучше.

— Ты чего несешь, Чапай? Пацаны будут рады тебя видеть даже если тебе и на самом деле пить нельзя. Давай в пятницу на нашем месте, да?

— Лучше на неделе пересечемся и уточним, — сказал я.

— Да чего тут уточнять? И где тебя искать-то? Ты сейчас где живешь?

Я сказал.

— А работаешь где?

— В двадцать седьмой.

— У Коляна там брат в восьмом классе учится, по-моему. Или в девятом, я точно не помню.

— Угу, — сказал я.

— Непременно зайду, — пообещал он. — Надо же своими глазами это увидеть и всем потом рассказать, а то не поверят… Обалдеть же можно, Чапай вернулся и теперь он физрук!

Глава 6

На следующий день я надел на работу спортивный костюм. В этом тоже присутствовала некоторая опасность, поскольку на нем была эмблема «адидас», и, насколько я мог судить, пошит он был оригинальной фирмой, а не китайскими подростками в грязном подвале, но, с другой стороны, я же физрук и такова моя униформа. Под костюм я нацепил белую футболку, вместо кроссовок — старые, изрядно поношенные, но довольно чистые кеды.

Надежда Анатольевна при встрече одарила меня одним из своих фирменных неодобрительных взглядов, но ничего не сказала. Ирину ни в учительской, ни в кабинете французского я не встретил, возможно, сегодня она работала удаленно.

Работы, как таковой, еще не было. Школа готовилась к первому сентября, и меня, как мужчину и молодого сотрудника, то и дело припахивали таскать какие-нибудь тяжести, двигать какие-нибудь столы и вешать транспаранты, и я начал понимать, почему Виктор предпочитает вообще не выходить из своей каптерки.

Мне нужно было ознакомиться с подготовленными Виктором учебными планами, но сделать это в школе не было никакой возможности. В одноместной каптерке безвылазно сидел старый физрук, а в учительской мне все равно больше пяти минут покоя никто не давал. Так что после обеда я прихватил бумаги и отчалил домой.

По дороге я заскочил в магазин, и, о ужас, другого сорта пива там не было. И даже вчерашнего «жигулевского» там тоже не было. Наверное, разобрали.

Надо было вчера больше брать…

Я припарковал машину во дворе и обнаружил перед подъездом бородатого соседа, который возился со своим «Иж Юпитером-5». Периодически он пытался его завести, яростно долбя ногой по педали. Мотоцикл отзывался ревом, выпускал из выхлопной трубы клубы дыма и практически сразу же глох.

— Добрый день, — вежливо поздоровался я, проходя мимо. Сегодня на бородаче плаща не было, была футболка, которую человек обычного размера мог бы использовать в качестве шатра.

И ствола тоже не было, разве что он его в сумке с инструментами хранил.

— Привет, сосед, — сказал он. — Слушай, ты в мотоциклах разбираешься?

— Ну, у них два колеса, и с них можно упасть, — сказал я.

— Так, сука, и я разбираюсь.

— Свечи проверял?

— Да что я уже только не проверял, — вздохнул он. — Не хочет, и все тут, и такая ерунда с ним постоянно случается. Мне иногда кажется, что он меня испытывает. И иногда — что он хочет просто выбесить меня к хренам!

Последнюю фразу он буквально выкрикнул, и я сделал вывод, что у мотоцикла получается.

— Техника… — неопределенно сказал я.

— Туды ее в колено, — сказал он. — Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса. Мне на работу скоро, а он выкаблучиваться решил.

— Бывает, — сказал я.

— Придется машину брать, а я в эту консерву как-то не слишком хорошо вписываюсь, — он обтер грязную руку о штаны и протянул мне. — Александр.

— Василий, — чувак он был здоровенный, но пытался этим не злоупотреблять. Рукопожатие у него было аккуратное, словно он боялся сломать мне руку.

— Лучше Сашка, — сказал он. — Не люблю этот официоз.

— Лучше Чапай, — сказал я.

— Почему Чапай?

— Потому что Иванович.

— Логично, — согласился он. — И как давно ты Чапай?

— С того момента, как соседские пацаны фильм посмотрели, — сказал я.

— Тоже, сука, логично, — сказал он. — Ты не обращай внимания, что я все время ругаюсь, просто работа у меня нервная.

— А где ты работаешь? — из любопытства спросил я.

— В ОБХСС, — сказал он.

— За неуставную бороду не шпыняют?

— Пытались, — сказал он. — Но я слишком ценный, сука, сотрудник, так что могу себе позволить быть немного эксцентричным. А ты, я смотрю, служил?

— Служил, — у меня что, на лице написано? — Но сейчас уже на пенсии.

— Поранению или аппаратные разборки?

— Длинная история, — сказал я.

— Понял, потом как-нибудь расскажешь, — согласился он. — Посидим, пивка попьем. Ты к пиву как относишься?

— Хорошо отношусь, — сказал я.

— Ну слава богу, — сказал Сашка. — Я к непьющим, знаешь ли, с опаской… Странные они люди, как правило, скрытные, нервные и, сука, подозрительные. А сейчас прости, сосед, мне перед работой надо руки помыть.

Мы вместе вошли в подъезд. Сашка жил на втором этаже, так что проводил меня до половины пути. Потом мы снова обменялись рукопожатиями, и он отправился приводить себя в порядок перед очередным раундом борьбы с расхитителями социалистической собственности, а я пошел к себе, дабы заняться учебными планами.

Но сначала я пообедал, пропылесосил обе комнаты, помыл полы и запустил стиральную машинку. Ну, то, что в это время называлось стиральной машинкой.

То есть, стирать-то оно стирало, но полоскать потом надо было вручную. И выжимать. И потом еще на балконе развешивать, благо, там и бельевые веревки были прибиты. Хорошо хоть, не зима и к проруби тащиться не надо.

Разобравшись с первой порцией дел, я включил телевизор как раз к дневному выпуску новостей. В рамках разрядки отношений Венгерская Народная республика открыла границу с Австрией. Американский космический корабль «Вояджер-2» приблизился на минимальное расстояние к планете Нептун и ее спутнику Тритону. Пилоты внутренних авиалиний Австралии объявили всеобщую забастовку, требования пилотов внутренних авиалиний Австралии не уточнялись, но наверняка они протестовали против какой-нибудь военщины и выступали за мир во всем мире… Работники колхозов средней полосы готовятся к битве за урожай.

В Багдаде все спокойно, в общем.

Заниматься учебными планами категорически не хотелось. Хотелось выйти на улицу, прыгнуть за руль, открыть окно, врубить музыку погромче и посмотреть, на что была способна восьмая модель на заре производства. Ну или еще какую-нибудь глупость сделать.

Я сел за стол, разложил перед собой бумаги и попробовал погрузиться в чтение.

Что-то ведь надо будет решать с Тимуром и его командой. Наверное, мне таки стоит с ними встретиться, прикинуться ветошью и не отсвечивать где-нибудь в углу, пока они будут вспоминать старые добрые времена. Глядишь, разживусь какой-нибудь ценной информацией о своем прошлом. Хотя это, наверное, не та часть моего прошлого, которой следовало бы гордиться.

И еще тот тип с дачей и телефоном… и телефоном на даче. Кем надо быть, чтобы у тебя на даче был телефон в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году? А кем нужно быть, чтобы выйти на пенсию в тридцать с небольшим?

Или меня таки из-за каких-нибудь аппаратных игр в отставку вышибли? Или я генералу какому-нибудь нос на сторону свернул, так, что он у него из уха стал торчать?

Зная себя, ничуть такому варианту не удивлюсь.

Стул был не слишком удобный. Я поерзал, пытаясь найти более комфортное положение, и тут у меня под ногой что-то скрипнуло. А на полу, надо заметить, лежал линолеум, который по своим характеристикам скрипеть вроде бы не должен.

В рамках дальнейшей прокрастинации я встал со стула и полез под стол, чтобы посмотреть, а что это там скрипит.

И сразу же нашел что-то подозрительное. Для того, чтобы посмотреть на подозрительное поближе, мне пришлось отодвинуть стол и отогнуть часть линолеума, под которым оказался тайник.

Небольшая выемка в полу, закрытая деревянной дощечкой, которая, собственно говоря, и издавала привлекший мое внимание скрип. Я убрал дощечку и обнаружил под ней собственное пенсионное удостоверение сотрудника спецслужб.

На кой черт я его так хорошо спрятал, если пистолет, к которому оно прилагалось, в среднем ящике стола лежал? Ну, почему пистолет лежал в среднем ящике стола, а не в сейфе, было вполне объяснимо. Потому что я раздолбай.

Что в этом мире, что в любом другом.

А вот на кой я удостоверение так заныкал?

Но это была далеко не самая любопытная находка. Еще в тайнике лежал паспорт с моей фотографией, но выданный на чужое имя. Печати, что интересно, там были настоящие, так что либо это подделка очень высокого уровня, либо…

А еще там было две пачки наличных денег. Рубли и доллары, и за последнее, как я понимаю, можно было огрести неприятностей по полной программе.

Рублей было несколько тысяч, я не пересчитывал, определил на глаз. Долларов… ну, примерно столько же.

А может быть, я вовсе не в отставке? Может быть, я вообще какой-нибудь американский шпион, которого внедрили в обычную школу, чтобы он изнутри развратил советскую молодежь? Но как это сделать, если ты — всего лишь физрук?

Я еще раз посмотрел в пенсионное.

ГРУ, значит.

Капитан, значит.

Что ж, похоже, что основные вехи пути моей местной версии совпадали с моими. Кем бы этот парень ни был, мы с ним наверняка частенько наступали на одни и те же грабли. Безоблачное детство, боевая юность, блистательная и стремительно подошедшая к концу военная карьера, работа в обычной школе в родном городе… Только я в один прекрасный день зачем-то провалился на тридцать лет в прошлое, а он… Впрочем, может быть, он тоже куда-нибудь провалился. Может быть, в какую-нибудь прекрасную эпоху, или вовсе в другой мир, с эльфами, феями и розовыми единорогами, пасущимися на радуге над зеленым лугом, и все у него там будет хорошо…

Я убрал деньги и второй паспорт в тайник, положил обратно линолеум и придвинул стол на место. Со всем этим наверняка придется разбираться, но когда-нибудь позже.

Поиски ответов на подобные вопросы похожи на прогулку по минному полю. Одно неверное движение, один шаг в неправильном направлении, и тебя разнесет в клочья, а я пока не был морально готов к новым неприятностям. И вообще, у меня начало учебного года на носу.

Судя по звукам, точнее, по их отсутствию, стиральная машинка закончила работать. Я пошел в ванную, прополоскал белье, отжал его и отправился на балкон, чтобы развесить. Под окном разговаривали сидящие у подъезда бабки, и я невольно подслушал их разговор. Мне даже не помешал тот факт, что я живу на четвертом этаже. Бабки, как правило, глуховаты, потому беседуют они достаточно громко. По крайней мере, одна из них.

— … а я тебе говорю, Петровна, что Мишка — дурак. И подкаблучник к тому же, везде со своей Райкой таскается…

Шу-шу-шу. Бу-бу-бу. Собеседницу ее мне было не слышно.

— Да, мне он тоже не нравится, но говорят, это Семеновны внук пожить приехал, пока у него дома капитальный ремонт. А саму Семеновну в санаторий на все лето отправил, в ведомственный, на все готовенькое…

Шу-шу-шу, бу-бу-бу.

— … и борода у него, как у батюшки, а он сам ругается, как сапожник. И мотоциклом своим все утро сегодня прямо под окнами рычал, я аж радио не слышала…

Шу-шу-шу, бу-бу-бу.

— … ну хоть не водит никого. Живет бобылем, а у самого обручальное кольцо на пальце… наверное, в разводе…

Шу-шу-шу, бу-бу-бу.

— … с четвертого-то? Да это ж Васька, ему года четыре назад тут квартиру дали. Только он в ней не жил, появлялся раз в полгода, мебель завозил… За границей, говорит, работаю, на дипломатическом поприще… не знаю, переговоры, наверное, какие-нибудь…

Шу-шу-шу, бу-бу-бу.

— … нет, не женат, хотя мужчина видный. Я сразу о Катьке твоей подумала…

Шу-шу-шу, бу-бу-бу.

— … квартира есть, машина есть…

Шу-шу-шу, бу-бу-бу.

— … не ее типаж, говорит? Я тебе вот что скажу, с лица воду не пить, а так-то он мужчина видный… А Катька твоя слишком переборчивая, так и будет всю жизнь в девках ходить, а ведь ей уже не двадцать, часики тикают…

Шу-шу-шу, бу-бу-бу.

— … нет, собака Рейган мне больше нравился. Ну и что, что бывший актер, а ты на нашего посмотри…

У меня кончились прищепки, так что последнюю футболку я просто перекинул через веревку. Надеюсь, сильного ветра не будет.

Вернулся в комнату, закрыл балконную дверь.

Учебные планы, значит…

Да горели бы они огнем, эти учебные планы. Вместе с нормами ГТО. Пацанам выдать мяч, чтобы они гоняли в футбол, а девчонок просто в покое оставить, они сами себя чем-нибудь займут…

Нет, так нельзя. Это неправильно, да и Надежда Анатольевна, гори она огнем вместе с учебными планами и нормами ГТО, явно не одобрит.

Я погрузился в чтение.

* * *

За окном стемнело.

Я выключил настольную лампу, потер глаза. Мозг пух от графиков, таблиц и нормативов, но основные тезисы я запомнил.

Осталось только надеяться, что мои будущие ученики не будут похожи на меня в их возрасте. В две тысячи девятнадцатом подростки, конечно, тоже не сахар, но они все-таки другие, и установки у них не такие, и ценности отличаются. И если их интересы мне, в общем и целом, были понятны, то о подростках восемьдесят девятого года я пока не знал примерно ничего.

Впрочем, я им физрук, а не духовный наставник, и с физкультурной частью мы как-нибудь разберемся, а потом и остальное подтянется.

Конечно, можно сделать ход конем. Сказать, что передумал, забрать документы, бросить школу, пока еще даже ученый год не начался и найти какое-нибудь другое занятие, благо, финансовая подушка позволит не спешить с выбором и протянуть какое-то время и без зарплаты. А статью за тунеядство все равно скоро отменить должны…

Можно вообще отыскать Жириновского и партию с ним на пару основать, будем в два голоса с трибуны вещать и будущее пророчить. Вот кто через все катаклизмы прошел без потерь и по сей день прекрасно себя чувствует… Или, допустим, найти Чубайса и ногу ему сломать. Ну, просто потому что могу.

Исполнить, так сказать, мечту миллионов сограждан. Они же тут все еще молодые, не особо влиятельные и без охраны ходят…

С другой стороны, если верить Брэдбери, любое изменение в прошлом может вызвать совершенно непредсказуемые последствия. Вон, чувак в юрском периоде случайно бабочку раздавил, через что в США другого президента выбрали. А я, честно говоря, не слишком хорошо во всем этом разбираюсь, чтобы понять, как какая-нибудь мелкая перемена может через двадцать или тридцать лет сыграть.

Стивен Кинг, опять же, намекает. Там другой чувак покушение на Кеннеди предотвратил, думая, что таким образом страну спасает, а на Земле потом случился катаклизм, и огромные хтонические монстры принялись по поверхности разгуливать. Впрочем, американцы все алармисты, а наши местные писатели куда как более оптимистично настроены, и их герои меняют прошлое, почем зря, и все у них обычно нормально получается. Они и революцию предотвратят, и великую отечественную за полгода выиграют, потом танковым маршем до Вашингтона пройдутся, а Англию просто в море утопят, чтобы нашим атомным сейнерам было где мойву ловить.

Хорошо, наверное, что из восемьдесят девятого года сделать все это довольно проблематично, и у меня даже искушения такого возникнуть не может. А с прошлым надо поаккуратней, и если уж я и решу что-то сделать и свой собственный танец на бабочках исполнить, мне надо будет основательно подумать и… чуть не сказал, погуглить, но интернета-то тут нет. ФИДО, наверное, уже есть, но это совсем для гиков, а я-то обычный физрук и ничего в этом не понимаю.

У меня и компьютера-то нет, что уж тут говорить.

И посудомоечной машины тоже нет, а в раковине уже куча немытых тарелок накопилась…

Нет, что ни говори, а научно-технический прогресс делает человеческую жизнь комфортнее, подумал я, открывая кран с горячей водой и берясь за тряпку.

И почему доблестный капитан ГРУ из своих заграничных поездок посудомойку не притащил? Там-то ими уже давно пользуются. Скорее всего, он о таком просто не подумал. Я в свое время тоже на подобные мелочи внимания не обращал. Ну, посуда и посуда, что такого-то?

Все руками моют…

С другой стороны, трудности закаляют характер, красоту рождает страдание, а тупой монотонный труд позволяет отвлечься и сосредоточиться на чем-то действительно важном.

Интересно, а завтра Ирина на работу придет?

Глава 7

Поскольку Виктор опять дрых в каптерке, я поперся в учительскую и застал там молодого типа ботанического вида. Тип носил коричневые штаны, бежевую рубашку и очки в роговой оправе, стекла которых были толще, чем бронестекло в «мерседесе» Кабана. В «кабане» Кабана, если вы понимаете, о чем я.

— Аристарх, — представился он.

— Василий, — рукопожатие у него было слабое, вялое и в темноте у меня могло бы сложиться впечатление, что я потрогал снулую рыбину. — Что преподаете?

— Историю.

Сочувствую.

Жизнь была к этому типу слишком жестока. Сначала родители, потом жизнь. История в нашей стране порой выкидывает слишком уж непредсказуемые фортели, и до следующего такого осталось не так много времени.

— А вы, я так понимаю, наш новый физрук?

Я был в спортивном костюме и кедах. Вдобавок, с утра Виктор выдал мне персональный свисток, и я не нашел ему лучшего применения, чем повесить на шею, так что догадаться было несложно.

— Кто-то ж должен привить всем этим детям любовь к физической культуре, так почему не я?

— Каким видом спорта занимались?

— Единоборства, — сказал я, не вдаваясь в подробности. — А вы?

— Только шахматами, увы. Здоровье не позволяет… Вы играете?

— Немного, — сказал я.

— Может быть, как-нибудь сыграем партеечку?

— Конечно, — сказал я.

Дверь открылась, и в учительскую вошла Ирина, принеся с собой легкий аромат духов. Аристарх посмотрел на нее телячьими глазами, поздоровался и сразу же забился куда-то в угол, попытавшись стать незаметным.

— Василий, мы в прошлый раз как-то не очень хорошо расстались, — сказала она. — И я хотела бы извиниться за Артема.

— Все нормально, — сказал я.

— Он, в общем-то, совсем неплохой, — сказала она. — Просто в нем еще слишком много уличного.

Во мне тоже было много уличного, но я старался с этим бороться, по капле выдавливая улицу из себя. В нормальной жизни у меня даже неплохо получалось, но стоило мне попасть в мало-мальски экстремальную ситуацию, как моя прежняя личность возвращалась и брала бразды правления в свои руки.

— Я понимаю, — сказал я. — Но вы все еще должны мне один поход в кафе.

— Мне кажется, это не самая хорошая идея, учитывая обстоятельства, — сказала Ирина. — Артем очень ревнив, и если он узнает об этом, то у вас могут быть неприятности.

Так вот чем объяснялось ее нежелание идти в ближайшее кофе, подумал я. Она боялась, что нас там смогут увидеть вместе. Увидеть и рассказать Артему.

Мне даже удалось не расхохотаться. Артем — и неприятности… Знал бы он, кто в свое время пытался доставить мне неприятности…

— Не буду настаивать, — не стал настаивать я. — Но если вы вдруг передумаете, то знаете, где меня найти.

— Конечно, — она взяла классный журнал из шкафа. — Увидимся на линейке.

— Я там буду, — пообещал я.

Она вышла, и Аристарх выбрался из своего угла.

— Я бы отнесся к ее словам всерьез, — заметил он. — Этот Артем действительно опасный тип. У него отец в райкоме работает.

— Учту, — сказал я. — А Ирина давно в нашей школе работает?

— Два года, — сказал он. — Понимаю, что лезу не в свое дело, но позвольте мне заметить, Василий, что это на самом деле плохая идея.

Никогда не понимал ревнивых людей.

Ревность — она же от неуверенности в себе происходит, а я в себе был уверен всегда. И если вдруг женщина решит, что нашла кого-то получше, то за нее останется только порадоваться.

А ноги другим ухажерам ломать — это не мои методы. Да и никаких проблем это, как правило, не решает.

Скорее, даже наоборот. Она ему будет передачки в больницу носить и под руку поддерживать, а на тебя еще заявление в милицию накатают. Сам не пробовал, но знакомые пацаны рассказывали.

— Понимаете, Василий, Ирина Сергеевна — она не для таких, как мы. Не для простых смертных.

— Вы слишком низко ставите свою планку, Аристарх, — сказал я. — Это я вам как специалист говорю.

Он горько усмехнулся.

— Рожденный ползать…

— И снова ошибка, — сказал я. — У людей нет своих крыльев, но это не помешало нам изобрести самолет.

— И вы правда думаете, что у вас что-то получится?

— Не знаю, — честно сказал я. — Но, как говорил мой старик-отец, лучше попробовать и пожалеть об этом, чем не попробовать и об этом пожалеть.

— Наверное, в этих словах есть какая-то житейская мудрость, — дипломатично сказал Аристарх.

На самом деле мой старик-отец наговорил столько всякой фигни, что из одних только его цитат можно девять томов составить. А потом еще столько же с пояснениями и комментариями. Он любил меня наставлять, наверное, он думал, что таким образом готовит меня к реальной жизни.

Но я еще до конца не понял, насколько хорошо это у него получилось.

В свое время я был достаточно эффективен. Но был ли я доволен собой и тем, как оно все складывается?

Большой вопрос.

В задумчивости я взял с полки чей-то классный журнал и принялся его листать. Надо же, сплошные Сергеи, Владимиры, Николаи и Вадимы, Светланы, Натальи и Ольги. И никаких Милан, Демидов, Есений и прочих Аделаид. Непривычно.

С другой стороны, Сергеев в классе аж четыре, Натальи две, Светланы тоже. Даже и не знаю, какой подход мне больше нравится.

Я, например, привык быть Василием, но не могу сказать, что прямо в таком уж восторге от своего имени. Поэтому Чапай меня вполне устраивает.

Василиев много, а Чапаев всего два. А если считать тех, что не утонули, то и вовсе один.

Я не успел додумать эту жизнеутверждающую мысль до конца, как в учительскую явился ангел смерти.

— А вы почему тут прохлаждаетесь, молодые люди? Через полчаса партию учебников привезут, кто их разгружать будет?

— Уже идем, Надежда Анатольевна.

* * *

Суровые испытания сплачивают людей, и на разгрузке учебников мы с Аристархом сплотились. Точнее, он со мной.

Он успел отнести в библиотеку две стопки, после чего вспотел, покраснел, сделался слаб в ногах и заявил, что ему нужен перерыв. Я кивнул и продолжил таскать дальше, и практически все перетаскал в одно лицо, после чего историк стал смотреть на меня с неподдельным уважением.

А я все думал о том, что он сказал про Ирину. Дескать, она не для простых смертных.

Чушь собачья. Можно подумать, этот Артём себе успел бессмертие со скидкой прикупить…

Библиотекарша предложила напоить нас чаем, и Аристарх согласился, а я отказался, потому что, честно говоря, чай не очень люблю, а кофе мне предложен не был. И вообще, я бы предпочел выпить пива, но в школьных стенах нельзя. По крайней мере до тех пор, пока где-то здесь Надежда Анатольевна с крайне недовольным лицом рыщет.

Так что вместо этого я тихо слинял домой.

На детской площадке сидел Тимур. Он подобрал с земли небольшую палочку и с задумчивым видом выковыривал ей что-то из подошвы своих кедов. Я вышел из машины, хлопнул дверью (она еще не провисла, но я знал, что это вопрос времени), привлекая его внимание. Увидев меня, он сначала удивился, а потом просветлел лицом.

— Нехилая тачка, Чапай. Не знал, что ты на колесах. Почем брал?

— По заводской цене, — сказал я. Порядок цифр-то я представлял, да и то примерно, но точную цену не назвал бы и под дулом пистолета.

— А сколько сверху?

— Нисколько, — сказал я. — Ведомственный подгон.

— Так это ж просто подарок, — сказал он. — Не продашь?

— Не продам, — сказал я. — Да и потом, откуда у тебя деньги?

— Э… — он замялся. — Пока бабок нет, это точно, но мы тут с пацанами кооператив думаем открыть.

— Флаг в руки, — сказал я. — Чем заниматься решили?

— Тут мы пока не договорились, — сказал Тимур. — Не хочешь к нам?

— Нет, извини, — сказал я. — Я верю в свободу предпринимательства, но мне доктор нервничать запретил. А я чувствую, что у вас без этого не обойдется.

— А, контузия, — сочувственно потянул Тимур.

— Угу, — сказал я. — А ты чего пришел-то? Еще ж не пятница.

— Это да, — он замялся. — Это… тут такое дело, Чапай, стрелу нам забили. Ну и я решил тебя до кучи позвать, для солидности. Тебе ничего даже делать не надо будет, так, постоишь, лицом посветишь…

— Когда? — спросил я.

— Завтра вечером. Ты на своей подъедешь?

— А из-за чего зарубились-то?

— Ну, там мутная история, — сказал Тимур. — Они нашего пацана на бабки кинули и отдавать не хотят. Говорят, что он им должен был.

— А он был?

— А я знаю? Говорит, нет, но, говорю же, дело мутное. Надо разбираться.

Я вздохнул.

— Понимаю, что о многом прошу, Чапай. Ты только вернулся, а тут это… Но, блин, у нас двое на этой неделе выбыли, один в больничку, другой по делам семейным, мне реально выставить некого. А ты ж понимаешь, если они поймут, что мы тупо слабее, они могут начать замес, а мне это сейчас вообще не надо. Я бы к тебе не пришел, но у меня реально другого выхода нет.

— И сколько их будет? — спросил я.

— Семь, может восемь. Край — десять.

— А нас?

— С тобой — семеро.

— Мелко плаваешь, Тимур, — сказал я.

— Так мы ж только начинаем, — сказал он.

— Может, лучше все-таки кооператив?

— Одно другому не мешает.

— Ага, — сказал я. — В период первоначального накопления капиталов люди не гнушаются использовать любые средства.

— Я не понял, — сказал Тимур. — Ты будешь или нет?

— Буду, — вздохнул я. — Как вооружаться?

— Да не будет ничего, думаю, на словах все разрулим. Но на всякий случай возьми что-нибудь потяжелее… ну, ты знаешь. А потом с пацанами твое возвращение отметим.

— Угу, — сказал я.

Согласие на участие в стрелке противоречило моему решению ни во что не влезать без тщательного обдумывания, но своим пацанам не отказывают, а Тимур, похоже, был своим. И судя по тому, как он нервничает, помощь ему действительно нужна.

Ну что ж, один раз можно и помочь, но если он начнет этим злоупотреблять…

В общем, надеюсь, что не начнет.

Он радостно ускакал дворами, чтобы поделиться с остальными радостной новостью, а я побрел к подъезду и опять столкнулся с Сашкой. Что-то уж больно часто мы с ним пересекаемся, я половину других соседей вообще в глаза не видел…

— Проблемы? — спросил он, мотнув головой в сторону ускакавшего Тимура.

— Друзья юности суровой, — сказал я.

— Значит, проблемы.

— На разборку позвали, — сказал я. А зачем я вообще это ему сказал, он же, какой-никакой, а милиционер? С другой стороны, в обычной встрече за гаражами никакого криминала нет, до тех пор, пока кулаками махать не начнут и кого-нибудь не покалечат, чего я попытаюсь не допустить. — За спиной для солидности постоять.

Может быть, все дело в некоторой моей растерянности и отвлеченности от реалий восемьдесят девятого года. Или в том, что Сашку я знал на пару дней дольше, чем Тимура, и он почему-то вызывал у меня больше доверия.

Или я просто хотел, чтобы он меня отговорил…

— О, сто лет в уличных драках не участвовал, — восхитился майор ОБХСС. — Хочешь, я с тобой пойду? Точнее, можно я с тобой пойду? Я охренеть как солидно могу за спиной стоять. Как я за спиной стою, так никто, сука, за спиной не стоит.

— А тебе вообще можно?

— Так я же не в служебное время, — сказал он. — Хотя можно провести в ведомости, как профилактическую работу с населением. Ты только своим не говори, что я мусор. Во избежание, так сказать, лишних вопросов.

— Дурацкая идея, как по мне, — сказал я. Я бы и сам не ходил, но пацаны не поймут.

— Ну пожалуйста, — сказал он и сделал такие глаза, что художник, нарисовавший кота из «Шрэка», удалил бы свое творение и снова взялся бы за кисть. — Ну Чапай, ну чего тебе стоит… Я страсть как подраться люблю, а у нас в ОБХСС с этим напряги. Я, главное, начальству говорю, переведите меня в ОМОН, пусть даже и с понижением, а оно отвечает, что я по габаритам, к хренам, не прохожу. И вообще, на своем месте нужнее, а меня уже задрало в бумажках ковыряться. Я, между прочим, в школе милиции чемпионом по боксу в своем весе был.

Если он тогда весил столько же, сколько и сейчас, то конкуренция была небольшой. Может, он даже победил в виду неявки соперника, а соперник не явился, потому что второго такого просто не нашли…

— А если ты меня с собой не возьмешь, то я тебя затоплю, — сказал он. — К хренам.

— Так я выше тебя живу.

— Это не имеет никакого значения. Я что-нибудь придумаю. Мехом наружу вывернусь, но придумаю.

Конечно, тащить мента на пацанские терки было не по понятиям. Но если он не при исполнении, и никто об это не узнает… А так-то вид у него страшенный, если оппоненты Тимура не отморозки последние, они трижды подумают, прежде чем на такого прыгнуть, и нам это только на руку.

Такого, наверное, и я с двух ударов не завалю.

— ОБХСС уличной шпаной не занимается, если что, — сказал Сашка. — И никакого профессионального интереса у меня тут нету. Просто развлечься хочется, расслабиться немного… Устал штаны в кабинете просиживать… Дядя Чапай, ну возьми меня с плохими мальчиками пободаться…

— Слушай, я всех раскладов не знаю, и плохими мальчиками вполне можем оказаться и мы. Есть, по крайней мере, такая вероятность.

— Хочу, хочу, хочу, хочу….

Ездит на мотоцикле, носит с собой ствол… Так и не скажешь, что жизнь у него скучная, что отвлечься ему надо. С другой стороны, каждый расслабляется, как может, а если пацаны спросят, так я скажу, что это сосед. А что он еще и мент, так он мне удостоверения не показывал.

— Ладно, черт с тобой, — сказал я. — Но если тебе там башку проломят, не говори, что я тебя не предупреждал.

— Не скажу, — просиял он, радуясь, как ребенок новой игрушке. — А что сейчас на такие рандеву принято с собой брать?

Я с сомнением посмотрел на его кулаки, каждый из которых размером был почти с мою голову. Что он может прихватить, чтобы выглядеть еще более устрашающим? Титановый лом? Пожарный топор?

— Вот ты чего с собой возьмешь?

— Клаву, — машинально сказал я. — В смысле, биту бейсбольную.

— Где взял? У нас в спорттоварах такие не продаются.

— Коллеги на работе подогнали, — сказал я. — Давно уже. Вожу с собой в качестве забавного сувенира.

— Может, мне скалку взять? — спросил Сашка. — У меня такая здоровенная скалка есть, я ей тесто на пельмени раскатываю. Или могу на дачу сгонять, у меня там рессора от трактора «Беларусь».

— А рельса у тебя там нет? — спросил я. — Небольшого, метра два с половиной?

— Рельса нет, — вздохнул он. — Можно без рельса?

— Можно, — сказал я. — Главное, ствол с собой не бери.

— Да нам и не выдают, — сказал он и даже глазом не моргнул. — Главное наше оружие — это острый отточенный ум. Работа в ОБХСС — это битва интеллектов, и это, сука, скучно, потому что девяносто процентов расхитителей умом не блещет, а тех, кто блещет, ловить нельзя, чтобы на кого-нибудь из партийного начальства случайно не выйти. Вот ты думаешь, я до сих пор майор, потому что плохо ищу? Наоборот, слишком хорошо.

— Сложно у вас там все, — посочувствовал я.

— Да, сука, не говори, — сказал он. — Потому и хочется иногда чего-нибудь, простых человеческих радостей. Водочки после баньки попить, на мотоцикле прокатиться, в рыло кому-нибудь сунуть. Необязательно в такой, сука, последовательности.

— Ладно, подходи сюда завтра часиков в девять, если не передумаешь. Вместе поедем.

— Отлично, Чапай, — сказал он. — Не боись, я не передумаю.

— А лучше бы передумал.

Попрощавшись с Сашкой, я поднялся к себе и плюхнулся на диван.

Эпоха понемногу затягивала меня в свою трясину, век-волкодав все сильнее давил на плечи. Работа, завуч, Ирина, эти вот пацанские дела, странный сосед из ОБХСС…

Хорошо хоть, что я попал сюда уже после того, как предыдущий Василий в отставку ушел и в школу работать устроился. А то заниматься тем, за что потом наградные пистолеты выдают, мне и в своем времени не нравилось.

Не хотелось бы мне этот опыт и здесь повторять.

С улицы донеслось довольное рычание отлаженного мотоциклетного двигателя. Похоже, что майор ОБХСС разобрался с проблемой и отправился вкушать простых человеческих радостей.

Глава 8

В означенный час Сашка вышел из подъезда одетым в длинный черный дождевик, отчего в вечерних люберецких сумерках стал похож на милое доброе приведение в стиле «нетфликс».

Или на кровавого маньяка из дешевых молодежных ужастиков.

— Ну что, Чапай, — сказал он, подходя к машине. — Поехали, окропим асфальт красненьким.

— На фига тебе дождевик? — спросил я. — Вроде, на неделе без осадков обещали.

— А чтоб кровищу легче смывать было, — жизнерадостно сказал он.

Я вздохнул. Веселый он был парень, но его настрой мне категорически не нравился. Я надеялся, что все обойдется простой беседой, пусть даже сначала и на повышенных тонах, а он жаждал мордобоя. Достаточно проблематично мирно урегулировать вопрос, если у одного из твоих соратников настолько чешутся кулаки.

— Ты бы полегче, — сказал я. — Если все пройдет, как задумано, то никакой драки не будет.

— Чапай, ну ты как будто не местный или первый раз живешь, — сказал он. — Когда это у нас все проходило, как задумано, к хренам? Быстрее, выше, сильнее, пятилетку за три года, а что в итоге? Перестройка, ускорение, плюрализм, сука, мнений. Все хорошие идеи разбиваются о беспощадную, сука, реальность. За что тереть-то хоть будем?

— За деньги, — сказал я.

— Моя тема, — обрадовался Сашка. — И у кого там дебет с кредитом к хренам не сошелся?

— Да я и сам точно не в курсе, — сказал я. — Поэтому давай договоримся на берегу. Разговаривать будет Тимур, это тот тип, который ко мне приходил, ты его видел. Мы просто стоим сзади и не отсвечиваем… то есть, как раз отсвечиваем, меня… нас как раз для этого и позвали, но в беседу не вступаем.

— Лады, — сказал он и полез в машину. Но сначала засунул руку в салон, нащупал рычаг и отодвинул пассажирское сиденье до предела назад.

Главное преимущество «восьмерки» перед «девяткой» (и единственное, наверное, отличие) это размер дверного проема. Глядя, как Сашка забирается внутрь, я подумал, что в «девятку» бы он вообще не сел.

С другой стороны, в свою «шестерку» же он как-то помещается.

В какой-то момент долгого и трудоемкого процесса посадки у Сашки из-под плаща выпала скалка, при помощи которой он тесто на пельмени раскатывает.

Ну, как скалка…

Наверное, это была Мать Всех Скалок. Сначала я подумал, что к метровому куску двухсотмиллиметровой трубы просто приварили ручки, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не так. Скорее, метровый кусок дуба сначала обернули двухсотмиллиметровой трубой, а уже потом приварили к нему ручки.

— Это в каких же хозтоварах такое продается? — поинтересовался я, садясь за руль. Места в машине осталось не так уж много, и мы практически прикасались плечами, а переключить скорость, не воткнув локоть ему в бок, было и вовсе невозможно. Хорошо хоть, что ехать нам недалеко.

— Это для общепита делают, — объяснил Сашка. — Для тех, кто тесто катает в промышленных количествах. Ну, не в настолько промышленных, чтобы специальное тестораскаточное оборудование ставить, а так, для столовых там всяких… Мне после проверки подогнали, типа, презент.

— Точно не взятка? — спросил я.

Хотя, наверное, для ОБХСС взятка такого размера — это мелочь, даже упоминания не достойная.

— Так после проверки же, а не до и, тем более, не вместо, — сказал Сашка. — И вообще, я мзды не беру, мне за державу обидно.

— Ясно, — сказал я.

Я тронулся с места плавно и аккуратно, не так, как я люблю. Но, во-первых, машина была перегружена и стоило ее поберечь, а во-вторых, палить резину и свистеть шинами в собственном дворе как-то не слишком благоразумно. Не стоит производить плохое впечатление на соседей.

— А ты, Чапай, кем работаешь, кстати?

— Да в школе, — сказал я. — Физкультуру преподаю.

— Ого, — сказал Сашка. — Завидую выдержке. Я бы не смог. Меня современные дети просто бесят. Особенно подростки. Куда мы катимся?

— Тут недалеко, за гаражами.

— Это-то понятно, но я в более широком смысле, Чапай, — сказал он. — Куда мы катимся в принципе?

— В светлое будущее, — сказал я.

— Вот на партсобраниях то же самое говорят, — вздохнул Сашка. — Непонятно только, когда оно уже наступит.

— Когда-нибудь наступит.

— Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе, — процитировал он классика.

— Да не так все мрачно, я уверен, — сказал я.

— Люблю оптимистов, — сказал он. — Жизнь всю дорогу шарашит их гаечным ключом по голове, а они, сука, все равно не сдаются и прут дальше со счастливой улыбкой на лице.

— Не уверен, что ты именно оптимистов сейчас описываешь, — сказал я. — Больше на каких-то идиотов похоже.

— А я как сказал?

По дороге я задумался о том, не нарушает ли эта стрелка тот принцип невмешательства, которого я решил придерживаться. Ну, невмешательства без тщательного обдумывания. Может ли эта стрелка, на которую я так спонтанно согласился поехать, да еще и Сашку с собой взял, повлиять на известный мне ход истории?

На первый взгляд известный мне ход истории вряд ли зависит от исхода разборок двух группировок люберецких гопников за гаражами, но если с моим участием дело будет иметь какой-то другой, отличающийся от предполагаемого исход, то это может стать тем самым снежком, который запустит целую лавину изменений. Допустим, Тимуру там должны были проломить голову обломком кирпича, а теперь не проломят, отчего его карьера на криминальном поприще сложится по-другому. Без проломленной головы он станет менее осмотрительным, заработает репутацию отморозка, займется большим бизнесом, а потом уйдет в политику и поддержит на выборах не того кандидата…

С другой стороны, тут может вообще никаких изменений не быть. Ну потому что Тимур мог прийти с этой просьбой и к предыдущей версии Василия, а мы ведь с ним довольно похожи, до полного смешения, так сказать, и он бы другу детства тоже не отказал. Тем более, что они с ним реально были знакомы, в отличие от меня.

Возможно, таким же образом он бы и Сашку с собой прихватил, и на самом деле я делаю ровно то, что он сделал бы и сам.

От этой мысли мне на какой-то миг даже стало нехорошо. Что если у меня вообще нет никакой свободы воли, а только ее иллюзия, и я обречен двигаться в той колее, что проложена моим предшественником, его прошлым и принятым им решениями?

Не, конечно же, это бред. Ведь он, кем бы он ни был, это он.

А я — это я.

Мы приехали на место, и я припарковал «ласточку» рядом с «копейкой» Тимура. Соратники Тимура, а их было всего двое, паслись неподалеку. А ведь он говорил, что без меня их должно быть шестеро… То есть, вдвое больше.

— Здоров, Чапай, — сказал Тимур, когда я вышел из-за руля.

— Здоровей видали, — машинально ответил я. — А где остальные орлы?

Тимур скривил рожу.

— Они не смогли. Обстоятельства, все такое. Чувствую, серьезный разговор с ними предстоит, но это потом, на разборе полетов… Черт, как-то очень неудачно все складывается. Ну, хоть ты приехал.

— Угу, — сказал я.

И тут он заметил Сашку, которого в принципе трудно не заметить. Особенно когда он вылезает из машины, оглушительно шурша своим дождевиком.

— А это кто?

— Сосед, — сказал я. На мой взгляд, в его положении надо тихо радоваться, а не какие-то вопросы задавать.

— Ровный пацан?

— Ровный, — поручился я за Сашку. Он, конечно, со странностями, но вроде бы ровный. Ну, насколько я могу судить.

— Сашка, — ему наконец-то удалось выковырять себя из «восьмерки», и он протянул руку Тимуру.

— Тимур.

— Небольшая у тебя команда, — сказал Сашка. — А когда Квакин подвалит?

— Кто? — не понял Тимур.

— Ну, Мишка Квакин, — сказал Сашка. — Ты что, книжку не читал, что ли?

Тимур отмахнулся. Книжку он, конечно же, читал, да и кино наверняка смотрел, но сейчас ему было не до того. Восемьдесят девятый год, лихие девяностые еще не наступили и подобные терки еще не стали обыденным явлением даже для уличных пацанов. По сути, где-то сейчас эта культура только начала зарождаться, и неудивительно, что стоящий у ее истоков Тимур немного нервничал.

Его сегодняшние оппоненты подвалили на трех машинах, в каждой из которых сидело по четыре человека. Двенадцать, получается.

Двенадцать против пяти.

Вечер резко перестал быть томным.

Они встали метрах в десяти от нас, заглушили движки и повылазили на свежий воздух. Все прибывшие были парнями довольно крепкими, одетыми в спортивное, а значит, не стесняющее движений в драке, я разглядел на руках пару уже готовых к бою кастетов. Чуваки выстроились перед своими машинами в линию, а потом один из них двинулся к нам. Тимур пошел ему навстречу.

— Мне уже можно принимать грозный вид? — поинтересовался Сашка.

— Да, пора.

Он набычился и упер руки в бока. На мой взгляд, это не сделало его еще более грозным, но чем бы дитя ни тешилось… Я оперся о капот своей машины и стал думать, успею ли добежать до багажника, когда оно начнется, или мне придется справляться без Клавдии. А какого, собственно говоря, черта?

Я дошел до багажника, демонстративно извлек из него Клавдию (она легла в руку, как родная), и вернулся на место, легонько постукивая ей по ноге.

— А мы уже дошли до той стадии, когда можно демонстрировать оружие? — осведомился Сашка. — Это потому, что их больше, да? А это нормально, что их, сука, больше? Это вообще по-честному?

— Здесь не олимпийские игры, — объяснил я. — И если дойдет до дела, победы по очкам не будет.

— Мне это нравится, — сказал Сашка. — Значит, валить надо наглухо?

— Не переусердствуй, — сказал я. — Трупы закапывать никто не хочет.

— Да я тоже не хочу, — сказал Сашка. — Кому вообще надо потеть, в земле пачкаться? Да и лопаты у меня с собой нет.

Тимур и «Квакин» встретились на половине разделяющего наши группировки расстояния и принялись о чем-то беседовать. Говорили они негромко, а под ухом у меня продолжал гундеть Сашка, так что я понятия не имел, что они там обсуждают.

Первые несколько минут, а потом они перешли на повышенные тона, и Тимур подозвал к себе одного из своих соратников. Видимо, это и был потерпевший.

— Давай по фактам, — сказал ему «Квакин». — Ты бабки занимал?

— Занимал. Но, во-первых, там было сильно меньше…

— Это проценты, — сказал «Квакин».

— Не до хрена ли процентов? — вежливо осведомился Тимур.

— Так мы и не касса взаимопомощи, — сказал «Квакин». — Там проценты и наша доля.

— А ваша доля за что?

— За беспокойство.

— Не до хрена ли беспокойства?

— Это кто как свое время оценивает, — сказал «Квакин». Он был спокоен и уверен в себе, потому что их было вдвое больше.

— … а во-вторых, я уже все вернул, — сказал потерпевший.

— Да ну? А у меня есть расписка, которая говорит об обратном.

— Так они мне расписку не отдали, — заявил потерпевший. — Сказали, что порвут. Я хотел, чтобы они на моих глазах ее порвали, но они сказали, что пацанам на слово верят…

Картина стала для меня чуть понятней. Это был «кидок», и бумажка, которую они использовали, служила только предлогом. В реальности они сделали это, потому что могли. И потому что считали, что сила на их стороне.

— Я ничего про это не знаю, — рассудительно сказал «Квакин». — Меня там не было, и брал ты не у меня, и отдавал, если вообще отдавал, тоже не мне. У меня есть расписка, в которой стоит твое имя, и меня попросили разрулить вопрос. Я и разрулил. Если есть ко мне какие-то претензии, давайте обсуждать.

И он бросил взгляд через плечо. Туда, где с наглыми ухмылками стояли одиннадцать его бойцов.

Я не знал Тимура и понятия не имел, как он себя поведет. Еще несколько… ну, может быть, чуть больше, чем несколько лет назад я сам полез бы в драку, и пофигу, что их вдвое больше, и я опасался, что Тимур может поступить так же.

В конце концов, мы с ним на одних улицах росли.

Поэтому я положил Клавдию на капот и сделал шаг вперед.

— Дайте сказать.

— А ты еще кто такой? — поинтересовался «Квакин».

— Я — Чапай, — сказал я. — Меня тут многие знают.

— Первый раз слышу, — заявил он. — Ну, говори, если есть что.

Я подошел поближе.

— Впереди интересные времена, — сказал я. — Времена больших возможностей и большого риска. Тут все скоро совсем по-другому будет, и на фоне грядущих перемен сегодняшние разногласия покажутся вам мелочью, недостойной даже упоминания. И чтобы дожить до этих времен, никому не стоит лезть в бутылку и устраивать разборки на ровном месте.

— О чем ты вообще говоришь? — спросил «Квакин».

— Ты телевизор не смотришь, что ли? — удивился Тимур. — Страна меняется, он об этом говорит.

— Ну ладно, — сказал «Квакин» и снова посмотрел на меня. — И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю разойтись краями, — сказал я. — Принять соломоново решение. Компромисс. Вы вернете ему половину денег и мы будем считать инцидент исчерпанным.

На осмысление моего предложения у них ушло несколько секунд.

— Вернем? — недоверчиво спросил «Квакин». Похоже, он не поверил собственным ушам.

— Только половину? —возмутился потерпевший.

— Вот видите, вы оба недовольны, — сказал я. — Это и называется «компромисс».

— И почему я должен на него соглашаться? — поинтересовался «Квакин».

— Потому что худой мир лучше доброй ссоры, а здоровье вообще бесценно, — сказал я.

И почти сразу же пожалел об этом, потому что в данных обстоятельствах сентенция звучала, как вызов.

— Так, я не понял, — сказал «Квакин». — Это ты мне сейчас угрожаешь, что ли?

Со всей обреченностью я понял, что мы не договоримся. Только не сегодня, только не с ними. Они и приехали сюда не для того, чтобы решать вопрос. Они хотели продемонстрировать свою силу и заставить Тимура утереться, и мои слова не имели никакого значения, даже если бы «Квакин» им и поверил.

Дон Корлеоне считал, что договориться можно с кем угодно, но он ошибался.

Просто он никогда не жил в Люберцах.

— Нет, — громко сказал Сашка и принялся угрожающе шуршать дождевиком. — Чапай не угрожает, он предупреждает. А еще он пытается обломать мне весь кайф, к хренам. Он пытается договориться по-хорошему, хотя вы, гамадрилы, этого и не заслуживаете. А я пришел сюда, чтобы подраться. От души подраться с нормальными, сука, мужиками, но что-то я таких здесь не вижу.

И он достал из-под плаща свою здоровенную скалку, и ухмылки на лицах оппонентов перестали быть наглыми, а стали какими-то нервными. Конечно, из было вдвое больше, иони, скорее всего, должны были в этой драке победить, но теперь уже им стало понятно, что без потерь эта битва не обойдется. Ибо стоит подставиться хотя бы под один удар этой хреновины, и тяжелая травма будет практически неизбежна.

А кому-то подставиться все равно придется, и никто не хотел быть этим кем-то.

Судя по напряженному лицу «Квакина», он пытался заново осмыслить расстановку сил. Врубать заднюю и терять собственный авторитет ему не хотелось, но и драться с этим чудовищем он никакого желания не испытывал.

Времени на принятие решения у него было не так уж много. Молчание в этой ситуации будет истолковано, как слабость. Я лихорадочно придумывал какой-нибудь способ помочь ему сохранить лицо, но в голову ничего не приходило. Даже если Сашка извинится за «гамадрилов», чего он явно делать не собирался, по всем понятиям вот-вот должен был начаться махач.

Левой рукой Сашка сгреб с капота мою Клавдию. В его лапище она совершенно не походила на оружие и выглядела, как какая-нибудь волшебная палочка в пальцах Того-Кого-Нельзя-Называть.

Выражение лица «Квакина» изменилось, и не нужно было быть опытным физиономистом, чтобы понять, отчего. Он принял решение. И у меня не было сомнений, какой именно ход он сейчас сделает.

Поэтому я не стал ждать продолжения событий и решил продолжить их сам.

И первым зарядил ему в челюсть.

Глава 9

Как известно, главное в драке — это красиво в нее ворваться, ну, или как в данном случае, это красиво ее начать. А дальше уже как вывезет. Ты просто делаешь все возможное, чтобы остаться в живых в отдельно взятую единицу времени, и если этих единиц у тебя окажется больше, чем у противника, то ты победил.

А нет, так нет.

Так или иначе, драка для тебя все равно закончится.

Начал я, как и положено, красиво, со сломанной челюсти их предводителя. Я услышал, как под моим кулаком что-то хрустнуло и сместилось. Что ж, в ближайшее время «Квакину» переговоры не вести. Будет кушать через трубочку и думать о своем поведении.

Но их все еще было одиннадцать против нас пятерых, и математический расклад был не в нашу пользу.

Но драка — это искусство, а не наука. Математика, конечно, влияет на итоговый результат, но отнюдь не является главным определяющим фактором. Спросите хотя бы у тех парней, которых я в субботу на пустыре встретил.

— Чапай, лови!

Сашка с ловкостью, которую трудно ожидать от подобного увальня, кинул мне Клавдию, и я поймал ее как раз вовремя, прямо перед набегающей на меня волной гопников. Тимур и его «потерпевший» бросились к машине, видимо, чтобы вооружиться, а Сашка попер вперед.

Я пару раз махнул Клавдией, и передо мной стало посвободнее. Надо заметить, что когда ты машешь куском дерева, изготовленным для игры, в которую в нашей местности отродясь никто не играл, нужно исхитриться, чтобы никого не покалечить. Поэтому я старался не бить в голову, работал по плечам и корпусу. Ну и, кажется, опять кому-то руку сломал.

Поскольку я старался обойтись без летальных исходов, это дало противнику, перед которым таких задач не стояло, определенное преимущество. Двое уже валялись на земле, не проявляя никакого интереса к происходящему, но трое продолжали на меня напирать. У одного был кастет, у второго — велосипедная цепь, а третий и вовсе был вооружен ушатанными донельзя нунчаками, висящими на проржавевшей цепи. А за оружием, между прочим, положено ухаживать…

Вторая тройка насела на Сашку, третья фигачилась вокруг «копейки» с Тимуром и его командой, и они, похоже, имели среди своих наибольший успех.

Сашка отмахивался от врагов своим дрыном, по какому-то недоразумению названным скалкой, и был похож на медведя Балу, раздающего оплеухи бандерлогам. Вот он зарядил кому-то в бок, и тот отлетел в сторону с парой-тройкой сломанных ребер.

Тимур уже валялся на земле, переведя схватку в партер и отчаянно пытаясь взять противника на болевой. Двое его бойцов с переменным успехом отмахивались от наседающих на них «квакинцев».

Вполне рабочая, в целом, ситуация.

Хрясь.

Скалка с тошнотворным хрустом врезалась кому-то в плечо, и Сашка остался с последним противником тет-а-тет. Но этот последний оказался парнем не промах, он ниже, легче и гораздо проворнее, и скакал вокруг майора, пытаясь найти брешь в его защите. Слишком юркий, в такого сложно попасть…

Я увернулся от летевшей мне в голову велосипедной цепи, блокировал удар нунчак битой, а потом резко сделал шаг вбок и врезал чуваку с кастетом локтем в лицо. Не целясь и не особо рассчитывая на успех.

Но все же попал. Тот охнул, сделал шаг назад, и я пнул его в живот.

Цепь снова свистнула в воздухе, но там, куда целил «квакинец», меня уже не было. Не буду лукавить, и мне случалось проигрывать в уличных драках, уступая напору, мастерству, а чаще всего — количеству оппонентов, но все те случаи были еще до армии и всего, что за ней последовало. А мои инструкторы по боевой подготовке были людьми разными, но все, как один, редкостными сволочами… Один так увлекся учебным спаррингом, что мне, ведомому исключительно инстинктом самосохранения, пришлось ему ногу сломать.

Худшее в драке — это предсказуемость, а чувак с велосипедной цепью был предсказуем. Я угадал его движение еще до того, как он начал его делать, сыграл на опережение и ударил битой в район локтя. Он выронил цепь и вместо того, чтобы рвать дистанцию, схватился здоровой рукой за приболевшую, после чего мой кроссовок врезался ему в ничем не прикрытую грудь.

Парень с нунчаками снова атаковал, я блокировал его удар Клавой, и на какой-то миг мы застыли в зыбком равновесии и заглянули друг другу в глаза.

Не знаю, что он прочел в моих, но в его поселилась обреченность. Он не мог отступить, это было против правил, этого бы не понял никто из тех, кто уже валялся на земле или окажется на ней несколькими секундами позже, и в то же время он уже понимал, что этой схватки ему не выиграть. Как говорится, я мог отгрузить столько, сколько ему в жизни не унести.

Потом он сделал очередной замах, вложив последние силы в этот удар отчаяния, но я снова уклонился и легонько стукнул его по пальцам.

Он выронил нунчаки, а я пинком отправил их куда подальше.

— Ну, давай, — сказал он.

Вообще, бить безоружного и не оказывающего сопротивление человека не в моих правилах, но и оставлять его за спиной тоже было нельзя. Знаю я таких, я отвернусь, а он как прыгнет…

Поэтому я врезал левым кулаком ему в подбородок, проследив, чтобы падая он не ударился головой о что-нибудь твердое, и только потом обернулся посмотреть, как идут дела у товарищей.

Сашка бросил попытки работать скалкой по слишком вертлявому противнику, бросил ее на землю, сделал шаг вперед и сграбастал чувака в объятия. «Квакинец» отчаянно вырывался, но только до того момента, как Сашка боднул его головой в лицо. Чудовищный удар, должно быть. Не хотел бы я оказаться на месте этого бедолаги.

Майор разжал объятия, и бесчувственное тело мешком упало на землю.

— Спасибо, чувак, развлек, — сказал ему Сашка и наклонился, чтобы подобрать скалку.

Тимур одолел своего противника, и теперь они коллективными усилиями запинывали двух оставшихся, и помощь им была, вроде бы, не нужна.

Я оглядел поле битвы, усеянное телами поверженных врагов, и внутри у меня что-то колыхнулось. Нет, даже не воспоминание, а какое-то очень хорошо знакомое, но давно и тщательно забытое ощущение, странная смесь гордости и разочарования. В прошлом, моем настоящем прошлом, которое еще не наступило, я делал такое, и не раз, и те, кто мне противостоял, далеко не всегда имели возможность уйти на своих ногах (пусть и после небольшого отдыха) или отъехать в больничку.

Впрочем, я все про себя знал и так, и подобные напоминания мне не требовались…

В общем, я сделался грустен, меланхоличен и несколько рассеян, как и всегда после драки, и, вероятно, это и послужило тем фактором, который навлек позор на мои седины.

Я подошел к Тимуру, остервенело работающему кулаками над уже почти не сопротивлявшимся противником, все усилия которого уходили на то, чтобы прикрывать наиболее важные части тела, и хлопнул его по плечу. Дескать, хватит, братан, заканчивай.

А он, видимо, не был готов заканчивать. Он вошел в раж, он еще был в пылу сражения, он мстил за те несколько неприятных минут, когда «Квакин» наслаждался численным превосходством, он был зол на тех членов бригады, которые не пришли и… В общем, черт его знает, о чем он там думал.

И поскольку для него еще ничего не закончилось, мое похлопывание по плечу он воспринял, как очередное нападение и отреагировал адекватно. То есть, сунул мне кулаком в глаз.

А я, уже впавший в рефлексию, даже отреагировать не успел.

Удар был так себе, меня били и куда сильнее, и мне даже удалось сдержать свои инстинкты и не кинуть ответочку. Я просто сделал шаг назад, выставил перед собой Клавдию, чтобы удержать Тимура от второй попытки и поинтересовался, не охренел ли он в корягу.

— Прости, Чапай, черт попутал.

Класс.

Его, значит, черт попутал, а мне теперь первого сентября в школу с фингалом идти. И самое обидное, что прошел всю потасовку, так толком и не схлопотав, и пострадал от «дружественного огня».

— Угу, — сказал я.

— Ну, хочешь, вломи мне в ответ, — сказал Тимур. — Я же знаю, что ты хочешь.

Я покачал головой. Тот Чапай, который действительно мог этого хотеть, остался в прошлом. То есть, в будущем. То есть, хрен его знает, но где-то по дороге я его в любом случае потерял.

— Бывает, — сказал я. — Проехали.

Я опустил биту, и Тимур бросился жать мне руку.

— Ну вы просто монстры, ребята, — сказал он. — Даже не знаю, что я бы без вас делал.

Валялся бы на земле и истекал кровью, подумал я. А потом бы долго и мучительно выздоравливал и еще полгода на костылях бы ходил.

— Послушай моего совета, Тимур, — сказал я. — Знаю, что ты ему не последуешь, но я все равно скажу. Займись чем-нибудь другим. Кооператив открой, автосервис какой-нибудь, что угодно, только не это. Это вот все — не твое.

В том, что грядет, владение рукопашным боем — отнюдь не главное, но с такими лидерскими качествами, когда половина группировки на стрелку забила, ему в той мутной воде ловить нечего.

Тимур немного потускнел лицом.

— Но если ты вдруг решишь продолжить, и у тебя возникнет еще одна такая же ситуация, а она непременно возникнет, если ты не пересмотришь свои взгляды на жизнь, то будь добр, ко мне с подобными просьбами больше не обращайся, — попросил я. — Я такие темы еще в детстве отлюбил.

— А ко мне обращайся, — сказал Сашка. — Я в том же подъезде живу, только двумя этажами ниже.

* * *

По счастью, «ласточка», которую театр военных действий зацепил только краем, почти не пострадала, приобретя только небольшую вмятину на левом переднем крыле. В темноте вмятина была практически незаметна, а под слоем пыли так и вообще станет невидима, а я не из тех людей, кто трясется над каждой царапиной на лакокрасочном покрытии.

Мы с Сашкой погрузились в машину, на прощание помахали Тимуру и его команде и отбыли восвояси. Так же медленно и аккуратно, чтобы не задавить никого из «квакинцев», валяющихся на земле и негромко постанывающих.

— Спасибо, Чапай, уважил, — сказал Сашка. — Я с восемьдесят пятого года так не веселился, к хренам.

— Угу, — мрачно сказал я. Лицо болело, но это была фигня. А вот то, что я приду в школу с боевым раскрасом, это вообще не фигня. Особенно в свете наших весьма натянутых отношений с Надеждой Анатольевной.

А чем таким веселым Сашка занимался в восемьдесят пятом году, я спрашивать не стал. Не настолько мне это все было интересно.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Сашка. — Я должен был стоять, молчать и ни во что не вмешиваться даже после того, как ты пошел, сказал и, сука, вмешался, и ты был близок к тому, чтобы все разрулить, а я влез и напортачил. Была у тебя такая мысль?

Я промолчал. Если такая мысль у меня и была, то я почти сразу же ее отверг. Дело было не в майоре и его вмешательстве. Возможно, его вмешательство послужило спусковым крючком, после которого все полетело под откос, но даже если бы он стоял ровно и ни во что не лез, как мы и договаривались изначально, «Квакин» нашел бы другой спусковой крючок. И оно бы все равно полетело.

Потому что когда есть такой роскошный откос, вопрос полета под него — это просто вопрос времени.

— Вы бы не договорились, — продолжал Сашка. — Поверь, я этот контингент знаю, они беспредельщики и понимают только язык силы, и пребывали в заблуждении, что сила на их стороне. А я вижу свою просветительскую миссию в том, чтобы развеивать подобные заблуждения к хренам.

— Я знаю, — сказал я. — В смысле, не про твою просветительскую миссию, а про то, что мы бы не договорились.

— Ну а чо такой, сука, мрачный тогда?

Я объяснил ему ситуацию с фингалом, завучем и первым сентября.

— Да, незадача, — сказал Сашка. — Слушай, а давай ко мне заедем. В постоянное место проживания, так сказать. Я своих на дачу отправил, но, может, у жены тональник какой-нибудь завалялся.

— У тебя ж там, вроде, ремонт, — сказал я.

— Точно, — оживился он. — Там и побелка должна быть…

— Очень смешно, — оценил я.

— Нет, серьезно, — сказал он. — Думаешь, я сам тональником не пользовался, когда на работе надо было свежесть рожи продемонстрировать? Давай, поехали, Чапай.

— А куда ехать-то? — спросил я.

— Да тут недалеко, — сказал Сашка. — В Москву.

В принципе, время было еще детское, спать мне не хотелось, дома меня никто не ждал, и я знал, что как только останусь один, в голову полезут мрачные мысли. Типа, не тварь ли я дрожащая и имею ли право руки и ноги своим ближним ломать и лица им подрихтовывать. Раньше я, ясное дело, о подобном не задумывался, но вот с возрастом начало накатывать.

— Поехали, — согласился я.

— Только останови ненадолго, я дождевик сниму, — сказал Сашка. — А то что-то я потеть под ним начал.

Я свернул на обочину и остановился, Сашка вылез из машины, разоблачился, кинул скомканный дождевик и боевую скалку в багажник, где уже лежала Клавдия, и полез на место, и выглядел он при этом полным увальнем, совсем не напоминая того боевого медведя, что крушил врагов еще полчаса назад.

Наконец он взгромоздился на пассажирское сиденье и принялся крутить ручку, чтобы открыть окно.

— Люблю с ветерком, знаешь ли.

— Угу, — сказал я.

— А знаешь, на иномарках есть такие кнопочки специальные. Ты ее жмешь и стекло опускается, и ничего крутить не надо.

— Слышал, — сказал я.

— Живут же люди, — сказал он. — Когда уже на наших тачках такое появится?

Очередное пожатие плечами.

Я знал, что они появятся, но не помнил, в каком году. И то не на всех машинах, и только в качестве дополнительной опции. Ну, типа, комплектация люкс, с пластиковыми накладками и электрическими стеклоподъемниками. И вариант «лакшери», когда кнопки не заедают и не выпадают при нажатии.

Мы выехали из города и вырулили на трассу. Это раньше Москва начиналась в том же месте, где кончались Люберцы, здесь и сейчас их все-таки разделяло некоторое расстояние.

— Езжай прямо, — сказал Сашка. — Я скажу, где повернуть.

Дорога была относительно ровная и совершенно в это время свободная, камер через каждые двести пятьдесят метров натыкать еще не успели, так что я притопил педаль газа в пол, обнаружив, что я успел соскучиться вот по этому ощущению. Мотор, конечно, был карбюраторный, клапанов восемь, а не шестнадцать, но ехала машинка все-таки неплохо.

Сашка выставил руку в окно, загребая воздушный поток в салон, его борода колыхалась от ветра.

— Люблю такое, — сказал он. — Чапай, а на мотоцикле ты не пробовал?

— Как-то не сложилось.

— Зря, — сказал он. — Вот где ощущение полета, к хренам. И железа вокруг поменьше, нет ощущения, что тебя в консервную банку засунули. Я бы «харлей» хотел себе купить, такой знаешь, весь хромированный, я в кино видел. Только где ж его достать-то, особенно на зарплату честного мента?

Я сочувственно хмыкнул.

— Знаешь, Чапай, все-таки разлагающе на нас эти фильмы действуют, — сказал он. — Я вот раньше катался на «юпитере», и, сука, горя не знал. А теперь мне хочется оседлать «харлей», весь такой хромированный, и укатить куда-нибудь по хайвею в аризонский закат. Ну, или хотя бы до Пензы какой-нибудь, хоть я там и не знаю никого. И балбес мой тоже «харлей» хочет.

— Балбес?

— Дубина семнадцатилетняя, — пояснил Сашка с отцовской гордостью в голосе. — Весь в меня, только борода пока толком не растет, клочьями какими-то, да и пиво пить я ему запрещаю. При мне, по крайней мере, чего он там со своими корешами пьет, мне неведомо, но запах-то я иногда чую… Весь, сука, в меня, даже в школу милиции в этом году поступил, так что у него свое первое сентября намечается. Виталиком зовут.

— Угу, — сказал я.

— А у тебя дети есть, Чапай?

— Нет, — сказал я.

— Ну, все еще впереди, — сказал Сашка. — Сейчас помедленнее, нам на следующем светофоре направо.

Глава 10

Эксперимент с тональным кремом приемлемых результатов не показал. Сашке-то, по его собственному признанию, в аналогичных случаях помогала жена, но она была на даче, а ехать за город и тревожить женщину подобными просьбами я бы не стал.

У меня же ни фига не получилось, как я ни старался. Фингал все равно был виден, вдобавок, половина лица отличалась от другой по цвету и еще и нездорово блестела. И поскольку изображать одного из врагов Бэтмена мне не хотелось, я поступил так, как и поступают все нормальные люди в таких случаях — нацепил солнцезащитные очки.

В квартире моего предшественника нашелся «рэй-бан». Наверное, тоже в какой-нибудь из своих командировок прикупил, или в «Березке».

В общем, линейку в честь первого сентября я провел в темных очках и с каменной мордой какого-нибудь американского специалиста по строевой подготовке, благо, что от меня ничего и не требовалось. Нарядный старшеклассник пронес нарядную первоклассницу на плече через море цветов, она дежурно позвонила в колокольчик, и все начали разбредаться по своим классам, и я тоже навострил лыжи в сторону спортзала.

— Постойте, Василий, — ну конечно, не стоило и рассчитывать, что она не заметит…

— Иванович, — машинально добавил я.

Надежда Анатольевна подошла поближе и довольно фамильярно протянула руку к моей голове, поднимая очки за дужку и любуясь фингалом.

— И как прикажете это понимать?

— Несчастный случай, — сказал я. — Чайник закипел, я побежал на кухню и по дороге об косяк ударился.

— Об косяк, значит?

— Да, — сказал я с самым невинным видом, на который только был способен.

— А этот косяк сейчас заявление в милицию на вас не пишет?

— Исключено.

Она покачала головой. Ее мнение обо мне, и так невысокое, сейчас свалилось куда-то в область отрицательных величин.

— Вы знаете, Василий…

— Иванович.

— … Иванович, я не впечатлена. Какой пример вы собираетесь показывать своим ученикам, разгуливая по школе с этаким бланшем?

— Я мог бы прочесть им небольшую лекцию о бытовой безопасности, — сказал я. — Типа, остерегайтесь косяков злоумышляющих…

— Не паясничайте, — сказала она.

— Ладно, не буду, — я вообще довольно покладист. — На самом деле, тут нет никакого криминала, просто я зевнул, а спарринг-партнер на тренировке силы не рассчитал. Я ж физрук, я должен себя в форме поддерживать…

— Пусть так, — сказала она. — Знаете, пока мое мнение о вас крайне невысокое, и вам придется изрядно потрудиться, чтобы изменить его в лучшую сторону. А если в худшую… то можете просто продолжать в том же духе, и тогда я поставлю вопрос о вашем профессиональном соответствии.

— Понял, принял, исправлюсь, — сказал я.

Но, по-моему, она мне не поверила.

Виктор на линейке не присутствовал. Мне кажется, дай ему волю, он бы вообще из своей каморки рядом со спортзалом не выходил. Первый урок у нас обоих был свободным, и я зашел к нему, чтобы поздороваться.

— Проблемы? — осведомился он, глядя на мой синяк.

— Нет.

— Помощь нужна?

— Думаю, нет, — сказал я. — Но спасибо, что предложил.

— Ладно, — сказал он и зашуршал газетой.

Я было подумал, не спросить ли у него совета по поводу завуча, но после некоторого размышления отказался от этой идеи. Он спрашивал про проблемы, а Надежда Анатольевна проблемой не являлась. Проблема — это то, что обычно имеет решение, пусть добраться до него порой бывает трудно и неприятно.

А люди вроде Надежды Анатольевны — это стихия. Она просто существует, и она может обрушиться на тебя в любой момент, и как бы ты ни готовился к этому, какие бы меры предосторожности ни принимал, это не может гарантировать твоей безопасности, ибо стихийные бедствия могут произойти в тот момент, когда ты этого меньше всего ждешь.

Внезапно.

Как снег на голову.

* * *

В мое время первое сентября уже не было учебным днем. После линейки и первого звонка проводился символический урок знаний, после чего нарядные школьники разбредались по домам или, если погода была хорошая, по паркам. Но здесь… точнее, сейчас это был полноценный учебный день, и уже на следующем уроке я познакомился с десятым «А».

Ну, что я могу о них сказать? Обычные школьники.

Разумеется, они болтали, хихикали и не соблюдали дисциплину. Разумеется, стоило мне представиться, как сразу же прозвучала шутка про Чапаева. Она всегда звучит, оттого у меня и прозвище такое. Если бы мне давали по рублю за каждое «прям как Чапаев», и я вкладывал бы их в биткоины, то к своему родному две тысячи девятнадцатому мог бы прикупить себе «твиттер» и как-нибудь его переименовать, чтобы все возмутились.

Для того, чтобы посмотреть, на что способно нынешнее поколение школьников, я предложил им пробежать кросс. Разумеется, сам я побежал вместе с ними. Кто-то скажет, что это позерство, а я скажу, что это демонстрация преимуществ занятий спортом и здорового образа жизни.

После кросса (результаты были довольно средние, ненамного лучше и ненамного хуже тех, к которым я привык), я выдал мальчишкам футбольный мяч и стал наблюдать, как они делятся на команды. Девчонкам я тоже выдал мяч и предложил сыграть в пионербол на соседней площадке.

И так еще пять раз.

Душа в школе не было даже для преподавателей, так что после уроков мне пришлось кое-как обтереться полотенцем в туалете и сменить одежду.

Я вернулся в каптерку, чтобы забрать бумаги, которые требовали заполнения, и наткнулся на осуждающий взгляд Виктора.

— Что не так?

— Говорят, ты сегодня шесть раз кросс пробежал, — сказал он.

— Было такое.

— Зачем?

— Чтобы произвести на обучающих благоприятное впечатление и мотивировать их своим примером.

— Ты, конечно, молодой, но все-таки, не настолько молодой, — сказал он. — Твое дело — ставить задачи, показывать и разъяснять, а не делать все вместе с ними. Загонишь ты себя, Василий.

— Ну, я ж не собираюсь на постоянной основе с ними бегать, — сказал я. — Сегодня это было в рамках знакомства, так сказать.

— По школе уже ползут слухи, что ты чуть ли не олимпийский чемпион, — сказал он.

Я пожал плечами. Пусть уж лучше обсуждают это, чем мой синяк.

А обсуждать все равно будут. Новые лица всегда вызывают определенный интерес.

— Каким, говоришь, спортом ты занимался?

— Дзюдо, — сказал я. У лжецов должна быть хорошая память, так что я в свое время специально тренировался. В моем прошлом ремесле жизненно важно было четко помнить, что и кому ты сказал, и что он тебе на это ответил.

Ну, там еще множество нюансов было, и все — жизненно важные.

— Не похож ты на дзюдоиста, — сказал он.

— А как, по-твоему, должны выглядеть дзюдоисты? — спросил я.

— Даже не знаю, — сказал он. — Ну ладно, это дело не мое. Но запомни мои слова Василий, перестань так выкладываться, иначе тебя и до конца первой четверти не хватит.

— Угу, — сказал я, забрал бумажки и пошел в учительскую. Там, конечно, существовал риск нарваться на Надежду Анатольевну и выслушать очередную порцию упреков, но здесь для двоих действительно места не было.

Да и разговор этот перестал мне нравиться.

В коридоре я наткнулся на Ирину. Сказать, что при виде нее мое сердце забилось чаще, было бы поэтическим преувеличением (а возможно, симптомом гипертонии), но встретить ее все равно было приятно.

— Василий, я ждала вас, — заявила она.

— Я тронут и приятно удивлен, — сказал я. — Вы таки решили пойти со мной в кафе?

— Давайте поговорим серьезно, — предложила она. — Что у вас случилось?

— Э… ничего, — сказал я. — Ну, то есть, разумеется, по мелочи всякого наслучалось, но я не очень понимаю, о чем вы.

— О вашем лице, — сказала она. — Что с ним?

— Вполне обычное лицо.

— Это Артем, да?

— Э… — признаться честно, я далеко не сразу въехал, о чем она говорит, а когда до меня дошло, то мне стоило большого труда не рассмеяться. — Нет. Это не Артем.

— Не врите мне, Василий, — сказала она. — Артем очень ревнив, и никаких поводов для ревности ему не нужно, он сам себе их придумывает. Были прецеденты.

— Не сомневаюсь, — сказал я. — Но в данном случае это точно не он. Просто несчастный случай на тренировке.

Она испытующе посмотрела мне в глаза, и я утонул в этом бездонном омуте… Нет, не утонул, конечно.

Но ощущение мне все равно понравилось.

— Повторите еще раз, — потребовала она.

— Это не Артем, — повторил я. — Несчастный случай на тренировке.

— Про тренировку вы врете, — сказала она. — Но в остальном я вам верю. Это действительно не Артем.

— Так я это с самого начала сказал.

Да он бы и не смог. И Тимур бы не смог, если бы я не задумался. Чтобы мне в глаз засветить — это надо очень постараться, и желательно еще группу поддержки с собой привести.

Интересно, а что ее вообще с этим типом связывает, если она все его недостатки видит? Или не все? Или там есть достоинства, которые все перекрывают? Или любовь настолько зла?

Вопросы, вопросы…

— Что ж, я рада, мы с этим разобрались, — сказала она. — Но все-таки, будьте аккуратней.

— Хорошо, буду, — сказал я. — Так что насчет похода в кафе?

— Вы меня вообще слушали, Василий?

— И очень внимательно.

— Прискорбно, что несмотря на это вы не сделали никаких выводов, — сказала она. — Будет лучше, если никто не увидит нас с вами вместе за пределами школы.

— Предлагаете поменять поход в кафе на обед в нашей столовой?

— Увидимся позже, — сказала она, развернулась и пошла прочь.

Ну и ладно. Как говорил мой старик-отец… нет, пожалуй, эту его сентенцию я здесь цитировать не буду.

* * *

Как говорил мой старик-отец, никогда не ходи по дому в трусах, ведь ты не знаешь, кто может постучать в твою дверь в следующий момент. С возрастом я понял, что это он на самом деле не про одежду говорил, а про то, что расслабляться никогда не стоит.

Я сидел на диване, пил чай и читал обнаруженный в книжном шкафу томик Ницше, когда в дверь позвонили. Предчувствуя очередные неприятности, я пошел открывать, но это оказался всего лишь Сашка. Он стоял на пороге, держа в руках две трехлитровые банки разливного пива, а из кармана его необъятной куртки торчал пакет с сушеной рыбой.

— Здоров, Чапай, — сказал он. — Я тут пивка взял, в знак, значит, благодарности, что ты меня вчера с собой взял. Давай посидим, о делах наших скорбных покалякаем.

— Проходи, — я посторонился, освобождая место, а потом закрыл за ним дверь. Время было вполне еще детское — около восьми, и я подумал, что могу себе позволить сделать то, что отец мне рекомендовал никогда не делать.

Расслабиться.

Завтра на работу, конечно, но что такое шесть литров пива на двоих?

— Ничего так хоромы, — констатировал Сашка, ставя банки на стол и осматривая комнату. — Это я удачно зашел. Технику с рук брал или чеки есть?

— Э…

— Да расслабься, Чапай, — сказал он. — Я ж не при исполнении. О, и видак даже… Есть у тебя что-нибудь империалистическое? А еще лучше — антисоветское? Я страсть как люблю смотреть кино, в котором русские солдаты вокруг костра пляшут, водку из горла пьют и «калинку-малинку» при этом напевают, к хренам.

— «Рэмбо» пойдет?

— А какая серия?

— Любая, — сказал я.

— Давай тогда вторую, но потом, — сказал он. — Сначала пивка выпьем. Посуда-то у тебя есть? Хотя, кого я спрашиваю…

Я достал из бара стаканы, Сашка аккуратно наклонил одну из банок и разлил пиво, и оно оказалось куда лучше магазинного «жигулевского», которое я уже успел попробовать.

Наверное, Сашка какой-нибудь ресторан сегодня проверял или что-то вроде того.

Мы выпили. Сашка достал из кармана свежий выпуск «Известий», расстелил на столе, занялся рыбой. Кивнул мне, приглашая присоединиться, я покачал головой.

— Воблу не любишь? — поинтересовался Сашка подозрительно.

— Без фанатизма, — сказал я.

— И вот тут я задумался, — сказала Сашка. — А не шпион ли ты американский, к хренам?

— Почему сразу американский?

— И то верно, — согласился он. — Может, английский. Как там его… Бонд. Джеймс, сука, Бонд, агент 007. Смотрел эту, фантастическую, сука, сагу?

— Угу, — сказал я.

— И какой Бонд тебе больше всего нравится?

— Коннери, — сказал я. На самом деле, мне больше нравился Броснан, но до обновления франшизы с его лицом на афише оставалось еще лет пять.

— Мне тоже, — сказал Сашка. — А ты знаешь, что он, сука, вообще не англичанин?

— Иронично, — сказал я. Броснан, кстати, тоже не англичанин.

— Не говори, — сказал Сашка. — Но актер хороший, мне нравится. Как на работе прошло? Фингал заметили?

— Чуть менее, чем все, — сказал я.

— Ну, извини, брат, я думал, крем сработает, — сказал он. — Может, ты его наносил как-то неправильно.

— Теперь мы этого уже не узнаем, — сказал я.

— Проблемы будут?

— Мне вынесли последнее китайское предупреждение, — сказал я. — Типа, еще один залет и мое профессиональное соответствие окажется под большим вопросом, ибо синяки портят облик образцового советского педагога.

— Завуч? — уточнил он.

— Завуч.

— О, у меня, сука, мысль, — сказал Сашка, снова разливая пиво. — А давай я ее вечером где-нибудь встречу и тоже ей облик слегка испорчу. Посмотрим, как она на следующий день запоет.

— Пристало ли советскому офицеру бить женщин по лицу?

— И ты, сука, прав, не пристало, — вздохнул он. — Но это при прочих равных, а если для помощи другу…

— Не, давай воздержимся от поспешных и чересчур радикальных решений, — сказал я.

— Что мне в тебе, Чапай, нравится, так это твое здравомыслие, — сказал Сашка и поднял стакан с пивом. — Ну, за здравомыслие.

Я отхлебнул из своего.

После третьего стакана Сашка заявил, что он, сука, созрел.

— Включать «Рэмбо»? — поинтересовался я.

— К черту «Рэмбо», — сказал он. — Мне вообще этот Сталлоне никогда не нравился, слащавый он какой-то, одно слово — француз.

— Так он же итальянец.

— А какая разница? — вопросил Сашка. — Нет, Чапай, включать ничего не надо, потому что нам с тобой предстоит долгий и обстоятельный разговор.

— С чего бы вдруг? — спросил я.

— Я и сам не рад, — сказал он. — Но по долгу службы положено.

— В нетрудовых доходах меня подозреваешь? — спросил я.

— Ах, если бы, — почти даже не притворно вздохнул он. — Но мы такими мелочами не занимаемся.

— С каких это пор ОБХСС такими мелочами не занимается? — удивился я.

— ОБХСС занимается, — сказал Сашка. — Но я тебе наврал. Я на самом деле не оттуда.

— Вот как? — я сделал вид, что удивился, но на самом деле, нет.

Второй карман его просторной куртки, которую он так и не снял, несмотря на то, что у меня в квартире было тепло, оттягивал какой-то тяжелый предмет, и я подозревал, да что там подозревал, был практически уверен в том, что это пистолет.

Которые им, якобы, не выдают.

Но я, признаться, ждал чего-то в этом роде. Если верить судачащим у подъезда бабкам, он никогда здесь не жил, вселился в одну из квартир не так давно, семья на даче, в квартире, где мы вчера побывали, действительно были следы ремонта, но не похоже, что там действительно велись активные работы. Скорее, кто-то сдвинул мебель, завез материалы и содрал обои в одной комнате, чтобы создать видимость масштабного процесса, вынуждающего человека ночевать в другом месте.

И самое подозрительное, мы с ним слишком часто случайно встречались в подъезде и во дворе, как будто он меня специально там поджидал.

Но я, конечно же, не думал, что это из-за меня. В смысле, из-за этого меня. А вот у того меня, который был мной до меня, похоже, назревали какие-то проблемы, о которых я тогда не мог знать, но сейчас явно узнаю по полной программе.

— КГБ, — сказал он.

— ГРУ, — сказал я, чисто чтобы посмотреть на его реакцию.

Так-то я на пенсии, что в этом мире, что в другом, и вряд ли этот статус дает мне какие-то преференции. И если он действительно из КГБ, то он должен знать о моем местном прошлом.

Подозреваю, даже больше, чем я сам знаю.

— Чем еще предлагаешь померяться? — спросил он. — Учти, у меня скорее всего, длиннее. Чисто из остальных антропометрических данных исходя.

Глава 11

Как говорил мой старик-отец, даже если кажется, что тебя прижали к стенке, не спеши признаваться во всех смертных грехах и тяни время. Может быть, все совсем не так, как ты думаешь.

Это даже пару раз срабатывало. Помню, как однажды учитель позвал меня на разговор, и я думал, что речь пойдет о разбитом окне, и уже был готов признать свою вину, но оказалось, что ему всего лишь не нравится моя оценка за контрольную.

Сейчас, конечно, ситуация была несколько серьезнее, но ведь и мне уже не двенадцать.

— Удостоверение покажешь?

— А то как же, — сказал Сашка. — Конечно, покажу. Чего бы и не показать?

Он полез во внутренний карман куртки, достал оттуда ксиву и протянул мне, наплевав на инструкцию предъявлять в раскрытом виде и из рук не выпускать. Жест доверия, или он в принципе все эти инструкции в гробу видел?

Я посмотрел и вернул удостоверение обратно. КГБ СССР, майор Савельев Александр Игоревич, на фотографии он на пару лет моложе, впрочем, может и нет, просто из-за отсутствия бороды так кажется.

— Какой отдел? — поинтересовался я.

— Ха, — сказал он.

— Не вижу ничего смешного.

— Это отдел, сука, Х, — сказал он.

— И как расшифровывается? Х — от «хрен его знает»?

— Это секретная информация, — сказал Сашка. — И я не могу ее разгласить.

— Занятная ситуация, — сказал я. — А разве допрос не подразумевает…

— А разве это похоже на допрос? — спросил он. — Мы у тебя дома, а не у меня в подвале, сидим, пивко попиваем… Какой же это, к хренам, допрос?

— Что же это тогда?

— Задушевная беседа, — сказал он. — Как я уже упоминал, долгая и обстоятельная.

— И о чем же?

— О времени и о себе, — сказал он. — В смысле, о тебе.

Он неторопливо разлил пиво по стаканам.

Какие у комитета могут быть вопросы к моему предшественнику? Черт его знает, но надо признать, что он какой-то мутный. Наградной пистолет — это, конечно, плюс, а вот ранняя отставка и наличные доллары поднимают определенные вопросы.

Шпион? Двойной агент? А почему тогда учителем в школе устроился? Не самая выгодная позиция для шпионажа. Спящий агент, который должен «проснуться» только лет этак через двадцать? А смысл?

Целесообразность где? Целесообразность отсутствует.

И что из всего этого известно Сашке, и какая у него версия?

— Все страньше и страньше, как говорила Алиса, накушавшись грибов.

— Да ладно, мы же в отделе Х не изверги какие-то, — сказал Сашка. — Если что-то можно выяснить при разговоре под пиво, зачем же человека в подвал тащить и пальцы ему там ломать? Под пиво-то оно приятнее и не так утомительно.

— Ценю твое отношение, — сказал я.

— Мне нравится, что ты такой спокойный, — сказал он. — Руки трагически не заламываешь, на меня не прыгаешь и даже в окошко выпрыгнуть не пытаешься.

— Так вроде нет пока повода, — сказал я. Похоже, что он тоже тянул время и пытался действовать мне на нервы.

Это такая игра, сказать как можно меньше и заставить своего оппонента выдать хоть какую-то информацию. Но тут он фиг меня обыграет, я своё лет десять назад отнервничал.

— Повода нет, — согласился он. — Но люди разные. Кто-то и без повода в такую истерику впадает, что любо-дорого посмотреть.

— Ну, ты тоже спокойный, — сказал я. — Или у тебя группа захвата этажом выше сидит?

— В любом другом случае я сказал бы, что и сам справлюсь, к хренам, — сказал он. — Но после вчерашнего меня одолевают смутные сомнения. Кто был твоим инструктором по рукопашке?

— Ты его не знаешь.

— А я ведь многих знаю, — сказал он. — Но стиль боя не наш, не комитетский.

— Так ведь и я не ваш.

— Ну да, ты говорил, — сказал он. — ГРУ, все такое. Спецназ?

— А ты, типа, еще не выяснил?

— Тут странное дело, Чапай, — сказал он и отпил пива. — Мы направили запрос в министерство обороны, хотели твое личное дело посмотреть, послужной список заценить, так сказать, и знаешь, что произошло?

— Удиви меня.

— Нам отказали, — сказал он. — Мне, сука, целому майору страшного КГБ и отказали в нашем родном министерстве обороны. Как будто мы в целом не одно дело делаем и не одну и ту же Родину защищаем. Можешь ты как-то эту ситуацию прокомментировать?

Я тоже глотнул пива и поставил стакан на стол.

— Удивлен не меньше тебя.

— А мне кажется, что все-таки меньше, — сказал он. — Чем ты там таким занимался, Чапай? Базу ЦРУ на Луне рассекретил? Гитлера в Аргентине топором зарубил?

— Это секретная информация, — в такие игры можно играть и вдвоем. — И я не должен ее разглашать.

— Но мне-то ты можешь сказать.

— Не могу.

— Что ж, я не удивлен, — вздохнул Сашка.

— Вы в чем меня подозреваете вообще? — спросил я. — Что вы мне, так сказать, инкриминируете?

— Пока ничего, — сказал он. — Но сам тот факт, что ты за границей работал…

— И что? — спросил я. — Мало ли, кто там за какой границей работал. Мы же сейчас с тобой в моей квартире в Люберцах разговариваем, а не в моих апартаментах в Нью-Йорке, из окна детская площадка видна, а не Центральный Парк. И пиво пьем, а не шестидесятилетний односолодовый «Macallan» тысяча девятьсот двадцать шестого года из бочки номер двести шестьдесят три.

— Немного жаль, конечно. Но, с другой стороны, если бы у тебя были апартаменты в Нью-Йорке, с тобой бы вообще никто не разговаривал, сам понимаешь, — сказал Сашка. — Собаке — собачья смерть и все такое, к хренам. Сам, небось, такое исполнял.

— Хорошая попытка, но нет, — сказал я. — Все равно не разглашу.

— Да и черт с тобой, — сказал он.

Первая банка пива как-то незаметно подошла к концу, и он начал разливать из второй. Ситуация была максимально странная, я с таким еще не сталкивался. Допрос, не допрос, вроде сидим и пиво попиваем, но разговор какой-то не слишком душевный складывается, да и пистолет в его кармане немного меня напрягает… Куда я попал? Точнее, во что я опять вляпался?

И зачем?

И что делать, если разговор у нас с ним так и не сложится? Бить его по голове, хватать второй комплект документов, наличку и наградной пистолет и пускаться в бега? В мире, в котором я уже когда-то жил, но о реалиях которого я мало что помню? Куда здесь вообще можно бежать, если на пятках у меня будет висеть комитет, может быть, уже и не всемогущий, но все еще довольно влиятельный? Ну, я, конечно, побегаю, опыт есть, но это в любом случае дорога в один конец.

Хорошо бы узнать, в чем они меня подозревают и разобраться с этим до того, как все полетит в тартарары.

— Ладно, что-то я не с того начал, — вздохнул Сашка и принялся разделывать рыбу. Интересно, он потом этими же руками за пистолет хвататься будет? — К чему ворошить прошлое, верно?

— Угу, — сказал я не понимая, к чему он клонит.

Наверное, какой-то метод ведения допроса. Сейчас он попытается усыпить мою бдительность, а потом как прыгнет…

— Давай сменим тему, — сказал он. — За ЦСКА, небось, болеешь? Как тебе ребята в прошлом году, рад их чемпионству?

— А ты за кого?

— Я за «Спартак», — сказал он. — Но нам не повезло. А в том матче нас еще и засудили, к хренам. Удаление и два пенальти… Ваши, конечно, молодцы, но так нечестно…

Я понятия не имел, кто был чемпионом СССР по футболу в восемьдесят восьмом году, но мне почему-то казалось, что это был не ЦСКА. Или я просто уже ожидаю подвоха от любой его реплики?

— Признаться, я не следил, — сказал я.

— Как так? Ты ж физрук.

— Не до того было.

— Понимаю, — согласился он. — Опять не будешь разглашать, да?

— Угу.

— А как тебе «Воры в законе»? Гафт, конечно, красавчик, а как Акопян себе руку ножовкой отпилить пытался… Или тоже не следил? А «Собачье сердце»? Абырвалг, абырвалг…

— С какой целью ты пытаешься определить степень моей вовлеченности в культурную жизнь? — поинтересовался я.

— Просто беседую, — сказал он. — Чисто по-соседски. Но ты сегодня какой-то неразговорчивый, Чапай.

— Просто жду, когда ты перейдешь к делу, — сказал я.

— Дела, как говорится, у прокурора. А нам с тобой надо просто пару вопросиков обкашлять.

— Например?

— Ну и как тебе у нас? — спросил он.

— Кислорода многовато, клюв ноет и щупальца постоянно прятать приходится, — сказал я. — А так, в целом, ничего планетка, приятная. Или ты на какой-то другой ответ рассчитывал?

— Не, все норм, — сказал он. — Тарелку хорошо замаскировал, любопытные грибники в лесу не наткнутся? Детишки не пострадают? Излучение не сведет с ума живущую по соседству старушку?

— Не должно, — машинально сказал я.

В дверь позвонили.

Очень вовремя, конечно. Даже как-то слишком вовремя.

— Ждешь кого-то? — спросил Сашка.

— А это не ваши?

— Я работаю один, если что.

Ага, так я ему и поверил. Против меня да без группы поддержки…

Ужель намедни я его не впечатлил?

В дверь снова позвонили и довольно настойчиво.

— Ты бы посмотрел, кто там, — посоветовал Сашка. — Вдруг у кого-то соль кончилась, а там брат Митька помирает, ухи просит.

Я пошел в прихожую, открыл дверь и мне сразу же попытались проломить голову куском свинцовой трубы.

* * *

Молодость, как я уже говорил, у меня была бурная, и драться мне в ней приходилось неодин раз, и даже не десять.

Но драка драке рознь.

В большинстве обычных уличных драк оппоненты вовсе не рассчитывают кого-то убить. Да, такое иногда происходит, но, по большей части, случайно.

Отбуцкать за углом, поставить на место, преподать урок, утвердить свою альфа самцовость — вот основные цели относительно честной уличной драки. Я и сам старался быть предельно аккуратным, особенно после того, как вышел на профессиональный, так сказать, уровень. Контролируемый урон. Увечья не должны быть слишком тяжелыми, летального исхода и вовсе лучше не допускать.

Если, конечно, у тебя изначально такой цели не было.

Но вот у этих ребят такая цель, похоже, была. Потому что кусками труб в ограниченном пространстве размахивать довольно рискованно, знаете ли. Попади он мне в голову и все, финита ля комедия. Сливайте масло, гасите свечи, готовьте деревянный макинтош.

Он не попал, но это не его недоработка, а моя заслуга. Я перехватил руку, дернул противника на себя и заехал ему коленом в живот. Хотел было добавить тем же коленом еще и в лицо, больно уж удачно он согнулся, но дверь рванули на себя и за спиной первого показались остальные, так что пришлось решать по-другому.

Я толкнул его на них, ломая строй, сбивая ритм, и пока они не пришли в себя от утери эффекта внезапности, выпрыгнул к ним на лестничную клетку.

Она, конечно, была чуть просторнее, чем моя прихожая, но на драку пяти человек ее проектировщики все равно не рассчитывали, и в этом было мое преимущество. Потому что я привык работать в тесном замкнутом пространстве, а они — нет.

К тому же, я был один, а их — четверо, они боялись зацепить друг друга, зато каждый мой удар попадал в цель. Я смазал кому-то по роже, сломал другому руку, третьего пнул в живот.

Чей-то кастет прилетел мне в бок, но, судя по ощущениям, ребра остались целыми. Я развернулся, сунул ему локтем в нос, что-то очень неприятно хрустнуло…

— Чапай, я иду!

Сашка ворвался… нет, скорее втиснулся в бой, и сначала на площадке стало совсем уж тесно, а потом — свободно. Одного парня он уложил в нокаут первым же ударом, второго схватил за плечи, несколько раз встряхнул (голова нападавшего дергалась, как у безвольной куклы), а потом спустил с лестницы.

Скинул с лестницы…. Перебросил через лестницу… В общем, бедолага влепился в стену и затих.

— Что за безобразие! — донеслось из-за соседской двери. судя по голосу, это была одна из тех старушек, судачащих у подъезда. Что ж, этой темы им на целую неделю хватит. — Я сейчас милицию вызову!

— КГБ СССР, — заявил Сашка. Безошибочно определив дверь, из-за которой слышался голос, он развернул свое удостоверение и поднес его к дверному глазку. — Все под контролем, товарищи. Мы сами вызовем, кого надо.

Я прошелся по площадке, собирая оружие. Труба, два кастета, охотничий нож с кровостоком… Да, похоже, эти ребята не жизни меня учить пришли.

Но что за несерьезный подход? Всего четверо…

Так я себя уважать перестану.

— Знакомые рожи? — поинтересовался Сашка.

Я покачал головой.

— Наверное, отголоски вчерашнего, — предположил он. — Умеешь ты себе друзей выбирать, Чапай.

— Тамбовские волки им друзья, — сказал я.

— И то верно, — согласился он. — Давай грузить пленных.

Трое из четырех нападавших было без сознания, и мы складировали их тела в моей прихожей. Четвертый слабо шевелился и подавал признаки жизни, пусть и не совсем разумной, и я устроил его на полу в гостиной. Не прошло и пяти минут, как от драки в подъезде не осталось почти никаких следов. Кроме облетевшей кое-где штукатурки и нескольких пятен крови на побелке и на полу.

А ведь еще даже не девяностые…

Я закончил проверять пленных — все были живы, хотя за того, которого Сашка швырнул в стену, я особенно переживал, и вернулся в гостиную. Майор как раз закончил разговаривать по телефону и положил трубку.

— Группу зачистки вызывал? — спросил я.

Похоже, он действительно работает один. Иначе бы спецназ, оказывающий ему силовую поддержку, непременно бы вмешался в происходящее. Или он просто не успел? Или это не та угроза, на которую должны реагировать настоящие профессионалы.

— Ты что, дурак? — спросил он. — Я милицию вызывал.

— А чего тогда соседке не позволил?

— На мой звонок они быстрее отреагируют, — сказал Сашка. — Думаешь, это месть за вчерашнее?

— Возможно, — сказал я.

Не за субботнее же. Там мы с пацанами вроде бы довольно мирно расстались. Кончено, кто-то из них мог и затаить, но я считал это маловероятным.

В том инциденте ничьи финансовые интересы не пострадали.

— Странный ты тип, Чапай, — сказал Сашка.

— Может быть, они вообще не ко мне пришли, просто тебя дома не оказалось, — заметил я. — Ты во вчерашнем тоже отличился.

— Но драку-то начал ты.

— Ой ли?

— Чисто, сука, технически, — добавил он.

Лежавший на полу застонал и Сашка легонько пихнул его ногой в бок.

— Слышь, мил человек, — сказал он. — Ты чьих будешь?

— Мы от Лехи Лобастого, — ответствовал он. — И вам теперь точняк кранты.

Я приложил руку к лицу, изображая фейспалм, и плевать, что этот термин в наших широтах еще не прижился.

— Ты, видимо, немного не вкуриваешь происходящее, чувачок, — сказал ему Сашка. — Вы, гопота, чуть-чуть квартирой ошиблись и потенциального терпилу себе не по масти выбрали. Акела, сука, не то, что промахнулся, он вообще не в ту сторону воздух нюхать начал.

— Чо?

— То самое, — сказал Сашка. — Вы, ребятки прыгнули на целого майора КГБ СССР, ясно? И если кому тут и точняк кранты, то это вам и вашему Лехе с непомерно большим лбом. Или же он просто лысый, и вы так шутите? Чапай, ты Леху Лобастого знаешь?

— Нет.

— А это не ему ты вчера челюсть свернул?

— Вообще без понятия, — сказал я.

— Так ты у своего Тимура о подробностях так и не поинтересовался?

— Как-то не до того было, — сказал я. — Первое сентября, линейка, начало занятий, все такое.

— Экий ты, братец, не любопытный, — констатировал Сашка. — Вот так проломили бы тебе башку, а ты бы даже и не знал, кто.

— Тут уж кому какая судьбина дадена, — философски сказал я.

— Я бы за тебя, конечно, отомстил бы к хренам, — сказал Сашка. — Чисто по-соседски.

— Ты по факту здесь даже не живешь, — заметил я.

— Если унылые географические особенности могут помешать чистой справедливой и яростной мести, то к черту такие унылые географические особенности, — сказал он. — Но ты бы позвонил все-таки своему Тимуру. В конце концов, друзья этих ребят могли и к нему наведаться, — он снова потыкал лежащего в бок. — Как тебе такое, мил человек? Какой у вас был план на этот вечер? Параллельно ли вы работаете или последовательно?

— Пошел ты.

— Я-то пойду, — беззлобно сказал Сашка. — А вот ты, мил человек, поедешь. Далеко, и, возможно, надолго. Знаешь, сколько у нас за бандитизм дают? От десяти до пятнадцати. Так что, дитя городских джунглей, готовься чистым морозным воздухом дышать, что, конечно, тебе только на пользу. Да и здесь у нас почище будет.

— Вам все равно не жить, — прошипел гопник.

— Удивительно упертый человек, — сказал Сашка. — Или просто тупой, как мой валенок на даче. Ты разве еще не понял, что вы, сами того не зная, сегодня пошли ва-банк, а выпало вам зеро? Это казино вам точно не обыграть…

Он продолжил читать свою лекцию, а я переступил через лежащее на полу тело, обогнул майора по широкой дуге — по узкой его было просто не обойти — и снял телефонную трубку.

И только потом сообразил, что номера Тимура я все равно не знаю. Даже если он у него вообще есть.

Глава 12

Участковый подозрительно повел носом.

— Вы что, товарищ майор, пили?

— Ну не в ноздри же закапывали, капитан, — сказал Сашка. — Время вечернее, я не при исполнении, так почему бы не посидеть по-соседски с хорошим человеком, работником сферы образования? Или я права такого не имею?

Милиционеры паковали начинающих приходить в себя гопников и по одному выводили их в подъезд. На улице стояли два милицейских «уазика», которые доставят подчиненных Лехи Лобастого к новому месту проживания. Ну, или в больничку там, если надо. Я в такие подробности вдаваться не собирался.

— Имеете, товарищ майор, — участковый был не в восторге от того, что выпало на его долю в этот вечер, и отношения своего скрыть даже не пытался.

— Значит, капитан, рассказываю, как все было, — сказал Сашка. — Мы сидели, культурно отдыхали, пили лучшее в мире советское разливное пиво за просмотром художественного фильма «Анискин против Фантомаса» и добрались уже до второй серии, когда эти невоспитанные молодые люди вторглись в предоставленную государством квартиру и попытались испортить наш досуг. Мы, как и положено честным советским людям, которым мешают пить пиво и наслаждаться художественными фильмами, выразили свое неодобрение их действиям, в результате произошла дискуссия, результаты которой ты мог наблюдать собственными глазами. Такая вот, капитан, ситуация.

— Есть какие-нибудь мысли, почему они решили вломиться именно к вам? — устало спросил участковый, так и не сделавший ни единой пометки в своем блокноте, который зачем-то достал из портфеля.

— Ты посмотри вокруг, капитан, — предложил Сашка. — Оцени обстановку. Думаю, это была банальная попытка грабежа.

— А почему тогда…

— Это была банальная попытка грабежа, — с некоторым нажимом повторил Сашка. — Капитан, если у тебя есть какие-то вопросы, я завтра в отделение заеду, и мы все порешаем, лады? А сейчас время уже позднее, а нам еще вторую серию досматривать…

— Ясно, — печально сказал участковый и глянул в сторону прихожей, из которой как раз уводили последнего пострадавшего. — К десяти утра сможете подойти?

— Давай лучше к часу, капитан, — сказал Сашка.

— Хорошо, — он посмотрел на меня. — А вы…

— У меня занятия, — сказал я. Конечно, я мог бы подойти позже, но Сашка решил взять все в свои большие волосатые руки.

— Я за него, — сказал майор. — Давайте педагога отвлекать не будем, учебный год только начался, у него и так полон рот забот. Дело-то плевое, капитан, преступники задержаны и обезврежены… В смысле, сначала обезврежены, а потом задержаны, так что палку в отчетности ты по-любому нарисуешь. Ну и я перед твоим начальством за тебя словечко замолвлю.

— Договорились, — в очередной раз вздохнул участковый и направился к двери. — Доброй вам ночи, товарищи.

— Спокойного дежурства, — сказал Сашка.

Едва дверь за участковым закрылась, Сашка вытащил из-под стола остатки пива и разлил по стаканам.

— За нашу доблестную милицию, — сказал он и немедленно выпил. — Не любят они нас, хотя, казалось бы, одно дело делаем.

Я посмотрел на часы. Время уже к полуночи, а мне завтра на работу.

— Намек понял, — сказал Сашка. — Мы с тобой, конечно, не договорили, но это не беда, в другой раз договорим. Шарик круглый, жизнь долгая, так что еще успеем.

— Угу, — сказал я.

Чего это вдруг он решил не напирать? Пауза для того, чтобы я осмыслил всю безвыходность своего положения? Или он надеется, что я как-нибудь отреагирую, чем здорово облегчу ему жизнь? Пущусь в бега или попробую проникнуть на заседание политбюро с бомбой в кармане?

Знать бы еще, в чем конкретно он меня подозревает и что из этого может доказать.

— А насчет Тимура твоего я попытаюсь разузнать, — сказал Сашка. — Какая у него фамилия?

— Без понятия, — сказал я.

— Обычная история, — согласился он. — А живет где?

— Знаешь, давай я лучше сам, — не признаваться же, что я и этого не знаю. Уж как-то совсем странно это будет выглядеть. — Не надо тебе во все это еще глубже лезть.

Если я об этом чуваке вообще ничего, кроме имени, не знаю, какого ж фига я за него на разборку вписался? Я, в общем-то, и сам этого до конца не понимал.

— Давай сам, — сказал Сашка. Во второй банке осталось еще немного пива, и он разлил его по стаканам. — Об одном только прошу, Чапай, глупостей не наделай.

— В смысле, сверх того, что уже наделано?

— Да в любом, сука, смысле, — вздохнул он. — Ладно, не бери в голову, сегодняшнюю историю я замну. Я просто искренне надеюсь, что никакого продолжения она не получит.

— Как будто это только от меня зависит.

— По крайней мере, наполовину, — сказал он. — Так что ты уж приложи усилия, лады?

— Угу.

Он допил пиво и побрел к себе, мурлыкая себе под нос «наша служба и опасна, и трудна».

* * *

Утром во дворе меня ожидала катастрофа.

Я увидел ее, как только спустился по лестнице и вышел из подъезда. Это было ужасное ощущение. Как будто ты слушаешь концерт номер два для фортепиано с оркестром Рахманинова, и он внезапно обрывается и тебе без всякого предупреждения включают Тимати. Мое и так не слишком хорошее после беседы с майором КГБ Сашкой настроение в один миг стало самым отвратительным из возможных.

Они покусились на святое… Они…

Кто-то спустил моей «ласточке» все четыре колеса, порезав шины ножом, разбил все стекла и обе фары, нацарапал гвоздем неприличное слово на капоте, а потом этим же гвоздем повредил краску… да вообще везде, за исключением разве что крыши. Почему я вчера об этом не подумал и не проверил сразу? Почему не вышел во двор после того, как на нас напали? Какого черта я вообще не ставлю машину на какую-нибудь охраняемую стоянку, а паркуюсь под окном? Девяностые же грядут…

Насколько я разбирался в реалиях этого времени, я не просто попал на деньги. Тут все куда сложнее.

Запчасти в дефиците, запчасти тут фиг найдешь, тем более, приличную резину, а кузовной ремонт… да на это могут уйти месяцы… а фары?

Да и черт с ними со всеми, но эти люди покусились на мое. Не знаю, может быть, для них это чистый бизнес, но для меня это — очень личное.

Ударив по «ласточке», они ударили по мне. А я всегда бью в ответ.

Руки сами с собой сжались в кулаки. Признаться честно, еще вчера я и не задумывался о всей этой ситуации с местными гопниками, поскольку моя голова была забита скрывающимися в тумане войны проблемами с КГБ, но теперь…

Что ж, я не хотел этого, я вовсе не собирался искать новой встречи с Лехой Лобастым, и был готов забыть о его существовании, но это было вчера.

Теперь же у меня возникло неодолимое желание познакомиться с ним поближе.

Эх, Леха, Леха, ничему тебя жизнь не учит. А ведь я совсем не собирался продолжать эту историю, я вообще собирался забыть о твоем существовании, но ты сделал все, чтобы мне о нем напомнить.

Значит, ты выбрал смерть.

* * *

Если бы кто-нибудь из преподавательского состава видел меня во время сегодняшних занятий, он мог бы подумать, что я рассеян и отвлечен, но на самом деле я был собран и насторожен и обдумывал план. После шестого урока я вошел в мальчишескую раздевалку, нашел там Степку Воронкова, который выглядел самым опасным пацаном в классе, и позвал его для разговора.

— А что я сделал-то? — не без вызова спросил он.

Но разговаривать с ним при всех я не хотел, так что взял под локоть и вывел в коридор.

— Да в чем дело-то, Василий Иванович? Я ж ничего…

— Я знаю, — сказал я. — Мне твоя помощь нужна.

— Опять козла двигать будем?

— Нет, с козлами я без тебя разберусь. Ты Тимура знаешь?

— Какого еще Тимура?

— Не морочь мне голову, — сказал я. — Того самого Тимура.

Вряд ли у нас тут две группировки, во главе которых тезки стоят. Хотя, надо признать, у Тимура группировка-то была сильно так себе, но такие парни, как Степан, все равно должны были хоть что-то о ней слышать.

Или же мне придется предпринять вторую попытку с кем-нибудь еще.

— Ну, знаю, — сказал он. — Я вообще много кого знаю, если что.

— Ты меня не пугай, — сказал я. — Как его найти?

— А вы с какой целью интересуетесь?

— Надо кое-что прояснить, — сказал я. — Не волнуйся, неприятностей из-за этого у него не будет.

— А я и не волнуюсь… — начал он.

— И, прежде чем ты продолжишь, хочу напомнить, что тебе еще целый год у меня учиться, — сказал я.

Он недолго подумал, прикинул, так сказать, плюсы и минусы, посмотрел на часы и неохотно сообщил, что в это время Тимур тусуется в гаражах, и адрес назвал.

— Спасибо, — сказал я Степану. — Родина тебя не забудет.

Я попросил Виктора меня прикрыть, если вдруг что, занес журнал в учительскую и направился в гаражи.

Пешком.

Ненавижу вот это ощущение. Не в том смысле, что я в принципе не люблю ходить пешком, это полезно и все такое, но я ненавижу ходить пешком, когда это не мой выбор. Когда у меня других вариантов-то и нет.

Автомобиль — это не роскошь и даже не средство передвижения, автомобиль определяет степень твоей личной свободы. Попробуй сорваться куда-нибудь в два часа ночи, если у тебя собственных колес нет, а «убер» еще не изобрели…

Что ж, на уроках у меня было время все обдумать, и теперь, во время прогулки, я попытался сделать из обдуманного хоть какие-то выводы, но получалось у меня… не очень хорошо. Из странных вопросов и намеков Сашки можно было сделать выводы, что он подозревает меня в том, что я не отсюда, но возможно, это я просто сам себя накручиваю, потому что знаю правду. КГБ, конечно, довольно влиятелен, но как бы он смог вычислить во мне пришельца из будущего, да еще и так быстро? Скорее всего, он просто пытался определить мою степень вовлеченности в привычную жизнь страны, которая могла вызывать вопросы из-за того, что я долгое время провел за границей и уже могу быть отравлен империалистическими западными ценностями.

Как бы там ни было, если я до сих пор не в подвале на Лубянке, и сам майор не спешит с продолжением допроса, значит, они не подозревают меня в чем-то совсем уж чудовищном, и железобетонных доказательств своей правоты у них нет, и я еще пару дней могу погулять на свободе.

Но незаконченный разговор с майором Сашкой все равно висел надо мной, как Дамоклов меч, и давил на нервы. Не люблю незавершенных дел. Если уж я что-то начинаю, то обычно иду до конца.

Чего бы мне это ни стоило.

Тимура в гаражах не оказалось, но около указанного Степаном бокса тусовались двое парней, которые вполне могли быть частью его команды.

— Здорово, — вежливо сказал я.

— Здоровей видали, — последовал стандартный ответ.

— Вполне возможно, — согласился я. — Тимур мне потребен. Где бы я мог его лицезреть?

— А кто интересуется-то?

— Чапай, — сказал я.

— О, — парнишка изменился в лице. — Так это ты тогда…

— Наверняка, о чем бы ты ни говорил, — сказал я. — Так где Тимур? Мне с ним перетереть надо.

— Так в больничке он. Напали на него вчера во дворе, башку проломили и обе руки сломали.

Печальное известие, но не так, чтобы прям неожиданное.

— В какой больничке?

— Да в нашей, районной.

— Есть версии, кто его туда отправил?

— Да ясное дело, кто. Лобастый это, больше некому. Ни с кем другим у нас сейчас терок нет.

— И как он?

— Лобастый-то? Да хрен его знает…

— Тимур как? — спросил я. — Насколько все плохо? Жить будет? Говорить может?

— Да что ему сделается. Он в сознании сейчас, все утро менты в палате торчали, опрашивать пытались.

— Какой номер палаты?

— Двенадцатая, вроде.

— Ясно, — сказал я.

Районная больница находилась на том же месте, где я и помнил, только здание выглядело немного посвежее. Не новым, разумеется, его и в этом времени-то лет двадцать назад построили, но и не такой развалюхой, капитальным ремонтом которой грозились в две тысячи девятнадцатом.

Я беспрепятственно вошел внутрь. Главное в этом деле — уверенное выражение лица. Если издалека видно, что человек идет по делу, никто его останавливать не будет. Не режимный же объект.

Поста охраны около двенадцатой палаты не было, не того полета птица. Я толкнул дверь и… палата оказалась на шесть мест, и все места были заняты, и травма головы была, как минимум, у троих, так что мне пришлось подойти к пациентам поближе и вглядеться в их лица. Тимур оказался вторым по счету.

— Привет, — сказал я. — Прости, апельсинов не принес. Не сезон.

Выглядел он неплохо. Ну, для человека, которому, по словам приспешников, голову проломили. Тут, судя по тому, что я видел, не проломили, а так, слегка погладили.

Можно сказать, отделался легким испугом.

Обе руки у него были в гипсе и висели на растяжках, как вечное приглашение к обнимашкам.

— Рад, что тебя не зацепило, — сказал Тимур, слабо улыбнувшись. — Слышал, они и к тебе приходили.

— Нанесли визит вежливости, — согласился я. — Как ты в целом?

— Жить буду, — сказал он. — Особенно на обезболе. Но все чаще задумываюсь о твоих словах. Насчет того, чтобы в жизни что-то поменять.

— Мудрое решение, — сказал я. — В смысле, это будет мудрое решение, если ты его примешь.

— Чапай…

— Кто это был, Тимур? Лобастый?

Он слегка наклонил свою перебинтованную голову.

— Где его найти? Хочу навестить его в качестве ответной любезности.

— Его менты ищут, — сказал Тимур. — Пацанов его щемят, с утра уже пятерых приняли. Плотно взялись…

— Это очень интересная информация, — сказал я. Наверное, Сашка таким образом вопрос решает. — Но я спрашивал не об этом. Где бы мне самому его поискать?

— Чапай, оно тебе надо?

— Надо, раз интересуюсь, — сказал я.

— Есть одна дача под Балашихой, — сказал Тимур. — Там он может отсиживаться. Но не факт, что и сейчас…

— А еще варианты?

Он покачал головой. Ну, как мог.

— Не знаю.

Значит, дача. Вполне может быть. Как говорят итальянцы, Леха Лобастый «залег на тюфяки». Разумный ход, если тебя ищут.

Сидеть и не отсвечивать, и надеяться, что пронесет.

— Ментам ты об этой даче говорил?

— Пацаны не стучат.

— Ладно, выздоравливай, — сказал я. — Попозже еще зайду. Принести чего?

— Да пацаны уже принесли.

Я вернулся к себе, внутренне готовый к тому, что дома меня будет ждать Сашка или его коллеги, но засады не было, и только наблюдательный пост из старушек на скамейке исправно нес свою вахту.

Сначала я поел. Не то, чтобы мне сильно хотелось, но так было нужно. Чувство голода может стать отвлекающим фактором.

Потом я заварил себе растворимого кофе из жестяной банки. В принципе, неплохо, если «старбакса» не пробовал… Вышел на балкон, посмотрел вниз, на мою изуродованную «ласточку». Вид сверху был ничем не лучше, чем с улицы. Дворник подмел разбитые стекла, которые валялись вокруг машины, но на этом все и закончилось.

А эвакуаторы в восемьдесят девятом уже изобрели?

Я допил кофе и вернулся в комнату.

Наградной пистолет так и лежал в среднем ящике стола. Я достал его из коробки, осмотрел.

Оружие исправно, смазано, готово к стрельбе. Я снарядил два магазина, один вставил на место, другой положил рядом. Наградное оружие — не самый удачный выбор, если у визита будут последствия, и кто-то станет их расследовать, конечно, но я же не знаю, сколько их там может быть вместе с Лобастым, и соваться туда с одной Клавдией, когда в доме есть короткоствол, было бы верхом глупости.

Ну, это если не принимать во внимание того факта, что сам визит тоже не относился к разряду самых умных поступков.

Но обойтись без него было никак нельзя. Хотя бы из вполне прагматических соображений.

Если я застряну в этом времени надолго, а никаких предпосылок к обратному, к сожалению, не видно, то впереди нас всех ждут лихие времена. И лучше войти в эти времена с готовой репутацией человека, с которым лучше не связываться.

Глава 13

Уже начинало темнеть, когда я вышел на улицу, тормознул третьего по счету частника и назвал ему адрес.

— Не, не поеду, — сказал бомбила.

— А чего так?

— Далеко, — сказал он. — Плюс обратно «конем». Да и дороги там, наверное, хреновые.

— Ты меня до дач отвези, дальше не надо, я пешочком пройдусь, — сказал я. — Если будет сильно плохая дорога, то и раньше выйду.

— Не, — он потянулся к двери. — Там пассажиров не возьмешь, холостой пробег… невыгодно.

— Я тебе в два конца оплачу, — сказал я. — И рубль сверху.

Я едва не ляпнул про «соточку» сверху, чисто машинально, но вовремя успел притормозить. Здесь другие деньги и другие расценки, услышав от меня подобное, бомбила решил бы, что имеет дело с сумасшедшим и растворился бы в ночи.

— Ладно, — неохотно сказал он. — Поехали. Но если что, после первого же ухаба выйдешь.

— Конечно.

— И деньги вперед, а то мне еще заправиться надо.

— Половину, — сказал я. — Вторую на месте.

— И рубль сверху, — напомнил он.

— Договорились, — я плюхнулся на продавленное пассажирское сиденье его то ли «пятерки», то ли «семерки», так сразу и не разберешь, и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Она не закрылась.

— Сильнее хлопни, — посоветовал бомбила.

Я хлопнул сильнее, и мы отправились в путь медленно и неспешно.

Не так, как я люблю.

Дороги были свободные, включая даже МКАД, который в это времена был двухполосным и со светофорами, что для меня смотрелось особенно дико, но ехали мы все равно около часа, слишком уж неспешный мне попался водитель. По дороге он пытался со мной заговорить, но я был погружен в свои мысли, достаточно мрачные, смотрел в окно и отвечал ему односложно, отчего наша беседа не сложилась.

Когда мы свернули с трассы на второстепенную дорогу, ведущую через лес, бомбила сбросил скорость и напрягся. Судя по указателю, до искомых дач оставалось метров шестьсот, и я попросил его остановиться.

— Спасибо, дальше я сам.

— А где я тут разворачиваться буду?

— Обочины достаточно широкие, — сказал я.

Ему потребовалось несколько приемов, но в конце концов он таки смог развернуть своего железного коня и медленно покатил обратно. Я помахал ему рукой и двинул по обочине, думая о том, как я буду отсюда выбираться.

Но просить бомбилу подождать было глупо. Во-первых, он бы наверняка не согласился без солидной надбавки за ожидание, а во-вторых, я понятия не имел, сколько времени могут занять переговоры и к каким итогам они приведут, и наличие лишнего свидетеля, которого я сам притащил, мне совсем не улыбалось.

Я отошел в лес, скрылся за стволами деревьев и минут десять простоял так, но больше по дороге ни в ту, ни в другую сторону никто не проехал. Пешеходов тоже не наблюдалось. Похоже, что комитет за мной не следил, если, конечно, сам бомбила был не под погонами. Но если против меня работают профессионалы и обложили они меня настолько плотно, то тут уж ничего не поделаешь.

Выждав для верности еще с десяток минут, я вернулся на дорогу и продолжил путь.

Дачный поселок был совсем небольшой, несколько десятков домов. Въезд был перекрыт довольно хлипким на вид шлагбаумом, но охраны при нем не было, и пешему проходу ничего не мешало. Следуя инструкциям Тимура, после проникновения на территорию я сразу же повернул направо, а на следующем повороте — налево.

Четвертый дом по левой стороне должен был быть тем, который мне нужен.

Хозяева были дома — перед калиткой стояли две машины, «девятка» и убитая праворульная «королла», а в окнах горел свет.

Калитка была открыта. Я обошел дома и осторожно заглянул в окно. Была видна только часть комнаты, и я сумел насчитать четверых парней примерно моего возраста, что практически исключало ошибку.

Я заглянул в окно другой комнаты, но свет там был потушен, так что ничего рассмотреть мне не удалось. Ну что ж, предварительная разведка прошла успешно, можно выдвигаться.

Я выдвинулся на крыльцо — надо сказать, что бдительность у ребят была так себе, никто даже на скрипнувшую ступеньку не отреагировал — и обхватил дверную ручку ладонью левой руки.

Правая рука у меня была в кармане и лежала на пистолете.

Дверь оказалась не заперта. Я вошел в прихожую, обратил внимание на шесть пар стоящей там обуви (точность подсчета, конечно, сомнительная, но так у меня появилось представление хотя бы о порядке численности оппонентов), толкнул следующую дверь.

В комнате было пятеро. Трое сидели за уставленным пивными бутылками и нехитрыми закусками столом, двое сидели на придвинутом к стене диване. Работал телевизор, по нему шел какой-то концерт, на котором выступали завсегдатаи любимых некоторыми категориями моих современников ретро-дискотек.

В мою сторону уставились пять пар глаз.

— Добрый вечер, — сказал я. — Надеюсь, не слишком помешал?

С самого начала я видел лишь два пути урегулирования возникшей между нами конфликтной ситуации, и после некоторых размышлений решил начать с трудного.

— Ты, мужик, кажись не в тот дом зашел.

— Вполне возможно, — сказал я. — И для того, чтобы удостовериться, не ошибся ли я адресом, задам вопрос. Есть ли среди вас Леха Лобастый?

— Ну, я Лобастый, — сказал молодой человек, сидящий на диване. Спортивное телосложение, цепь на шее, глубокие залысины… Да, определенно, он был похож на Лобастого. Но, совершенно определенно, он был не тем чуваком, которому я сломал челюсть на стрелке. Вероятно, он считал, что базарить с Тимуром ему не по масти и послал одного из своих помощников. Кстати, а где он? — А ты кто такой?

— Я — Чапай, — сказал я.

Вне всякого сомнения, он уже должен был знать, кто я такой. Или хотя бы имя мое запомнить.

Он скривил губы в неискренней улыбке, подтверждая мои выводы.

— Ты должен быть очень глупым или очень храбрым, если сам сюда пришел, — по комнате прокатилась волна мелких движений.

Кто-то чуть-чуть отставил стул, кто-то крепче ухватил бутылку, которая стояла перед ним на столом, кто-то потянулся за оружием.

Но все же, они были расслаблены и уверены в себе. Они почему-то были уверены, что я один. Хотя эти идиоты не заметили и батальон спецназа, который к этому времени уже окружил бы их избушку.

И хотя я и на самом деле был один, я бы на их месте не расслаблялся.

— Есть еще третий вариант, — заметил я.

— И какой же?

— У меня на кармане ствол.

— Ствол? — ухмыльнулся один из тех, кто сидел за столом. — Типа, вот такой ствол?

Он сунул руку за пояс, и вытащил из-под спортивной куртки какой-то древний «наган», но делал это слишком медленно, так что я успел прострелить ему предплечье.

Он грязно выругался и выронил револьвер, схватившись здоровой рукой за больную. Остальные попытались дернуться, но я покачал головой.

— Небольшой урок математики, — сказал я. — Вас тут пятеро, может быть, в соседней комнате есть кто-то еще. Если вы решите на меня прыгнуть и вам очень повезет, то прежде чем дело войдет в стадию неконтролируемого насилия, я успею пристрелить троих. Вы видели, я стреляю очень быстро. Что будет потом, я не знаю, на это будет влиять множество факторов, которые сейчас трудно даже спрогнозировать, не то, что просчитать. Может быть, вы меня и одолеете. Но прежде вам стоит ответить самим себе не вопрос — кто будут те первые трое? И готов ли каждый присутствующий стать одним из них?

— Слишком много болтаешь, — сказал Лобастый.

— Есть такая проблема, — я чуть сдвинул ствол, чтобы он смотрел ему прямо в живот. — Ты, если что, будешь первым. Ну, просто потому, что ты тут главный.

— Ты кто, вообще, такой?

— Я — Чапай, — повторил я.

— Ты сдал моих пацанов ментам.

— С моей стороны это был акт милосердия, — сказал я. — Или ты предпочел бы, чтобы я закопал их в лесу? Все, что с ними случилось, это твоя ответственность, Лобастый. Это ты их ко мне прислал.

— Ты не с Тимуром, — сказал он. — Мы бы знали, если бы ты был с ним. Зачем ты за него вписался?

— Друг детства, — сказал я.

Друзья пришли на помощь к подстреленному, помогли ему снять куртку и изучали рану.

— Пуля прошла навылет и ничего важного не задела, — подсказал я. — Наложите тугую повязку и через какое-то время он будет как новенький. Не сразу, конечно, но это заживет.

— Думаешь, если у тебя гэбэшная крыша, то ты самый крутой? — спросил Лобастый. Он был уже не такой расслабленный, как раньше, но, как мне кажется, напрягся еще недостаточно.

Их все еще было больше, и он считал, что у них есть шансы. Возможно, в другой комнате не один человек, а больше. И у него тоже есть ствол.

Или он подкрепления ждет.

Или он просто дурак и еще не понял, что тут происходит, и кто его навестил. Впрочем, это в любые времена довольно распространенная ошибка.

— Мне крыша не нужна, — сказал я. — Я сам себе зонтик.

— С утра половину моих пацанов приняли, — сказал Лобастый. — Менты без приказа сверху ничего бы делать не стали.

Я подвинул к себе свободный стул и сел. В ногах правды нет, как говорится.

Впрочем, в стуле ее тоже нет. С правдой в реальной жизни вообще большие проблемы.

Мало того, что она у каждого своя, так еще и трактуют ее по-разному.

— Я, как видишь, в крыше не нуждаюсь, — сказал я. — Иначе разве я бы сюда пришел за себя говорить?

Он хлопнул в ладоши.

— Ладно, — сказал он. — Похоже, мы не с того начали. Что тебе надо, Чапай?

— Разве это не очевидно? — спросил я. — Вы покоцали мне машину. Мне нужна компенсация.

— Ну, покоцали, — он хотя бы не стал включать дурачка и не пытался отрицать. — Пацаны погорячились, все такое. Ты вообще Саньку руку прострелил.

— Так это само пройдет, — сказал я. — А стекла сами по себе не восстановятся, и порезы на резине самостоятельно не затягиваются.

— И что ты хочешь? Денег?

— Деньги меня не интересуют, — сказал я. — Либо ремонтируете эту машину, либо подгоняете новую такую же. Цвет не особо важен, но чтоб не белая.

— А если нет? — спросил он.

— Я — человек дотошный, — сказал я. — Может быть, даже педантичный. И у меня есть свои принципы. Так что если нет, то я всех вас найду, как бы вы ни прятались, и сколько бы у меня это времени ни заняло. Найду и покараю.

— А силенок хватит?

— Может, хватит, может, и нет, — сказал я. — Но, как бы там ни было, вам, вместо того чтобы заниматься своими обычными делами, в чем бы они ни заключались, и скрываться от ментов, придется прятаться еще и от меня. А у меня, как видишь, гораздо больше способностей к поискам, чем у них.

— Ну ты реально отморозок, — сказал он, чуть ли не с восхищением. — А если мы тебя раньше найдем?

— Так что меня искать, если я уже здесь? — спросил я. — Кстати, напомню, счет наших предыдущих встреч не в вашу пользу. Готов ли ты и дальше рисковать своими людьми в бессмысленной войне, победа в которой не принесет тебе ничего, кроме сохранения статус-кво?

Я знал этот тип людей. Они понимают только силу, и при переговорах с ними надо наступать им на ноги до тех пор, пока они не начнут извиняться.

Конечно, тут тоже есть определенная грань, и если перегнуть палку, то может случиться прямая конфронтация, вплоть до огневого контакта, но выбора нет.

Я изначально предпочел трудный вариант, как я уже говорил. Тогда мне казалось, что так будет правильнее.

— Ты все-таки слишком много болтаешь, — сказал Лобастый.

Он, конечно, был прав.

С возрастом я стал сентиментален и миролюбив, поэтому при любом раскладе пытаюсь договориться, прикладывая к этому максимум усилий. И в моем родном две тысячи девятнадцатом случаи, когда мне приходилось прибегать к насилию, стремились к нулю.

Впрочем, времена в двадцать первом веке настали более травоядные. Может быть, отчасти из-за того, что большинство хищников в конце двадцатого выбили, а те, кто остались, сумели приспособиться.

Они не стали травоядными, разумеется. Просто они научились маскироваться.

— Одна из немногочисленных моих слабостей, — сказал я.

— Ты мне нравишься, Чапай, — сказал он, и я понял, что он уже готов сдать назад и не доводить ситуацию до стрельбы. По крайней мере, не прямо сейчас. А что касается того, что будет потом, так я об этом позже подумаю. В любом случае в Люберцах этой эпохи надо ходить опасно. — Ты вообще откуда?

— Из Люберец, — сказал я.

— А как тогда так вышло, что я о тебе ничего не слышал?

— Меня довольно долго тут не было, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

Пусть подумает, что я сидел.

— Ладно, непонятки вышли, — сказал Лобастый. — Если мы с тобой по тачке добазаримся, инцидент можно будет считать исчерпанным?

— Между нами — да, — сказал я. Думаю, на Тимура они больше не прыгнут, да и сам он после вчерашнего к ним уже не полезет. А если полезет, то это уже не моя проблема.

Я его предупреждал.

— А ментов отзовешь?

— Нет у меня власти над ними, — сказал я.

— Ладно, сам порешаю, — сказал Лобастый. — Надо только пару недель продержаться, пока все не стихнет. Ты им этот адрес не сдавал?

Я покачал головой.

— А сам тут откуда нарисовался? Стой, не говори, сам угадаю. Тимур?

На этот раз я остался недвижим.

— Да ясно, что Тимур, — сказал Лобастый. — Не волнуйся, мы с ним ничего больше делать не будем, если он первый не сунется. Так что ты уж его там попридержи, да? А то он парень горячий, берегов не видит…

— Это все частности, — сказал я. — А как мы по основному вопросу договоримся?

— Новую тачку мне взять негде, — сказал Лобастый. — Да и, к слову, не такие там повреждения. Отремонтируем твое «зубило», Чапай. Есть у меня сервис прикормленный, я завтра до города доеду, мальчикам звякну, они ее заберут и через недельку вернут в лучшем виде. Ты только их там встреть, чтобы проблем не было.

— Скажи, чтобы вечером забирали, — сказал я. — Днем меня дома не будет.

Отсутствие сотовых телефонов крайне осложняло коммуникацию. В своем времени сложно было представить, что телефонный звонок нельзя сделать с дачи, что для этого в ближайший город ехать надо. Многие этих времен не застали, а совсем юные могут и не поверить, что такое вообще было.

— Лады, — сказал Лобастый. — Пивка с нами в знак примирения дернешь?

— Нет, спасибо, — сказал я. — Режим, здоровый образ жизни, все такое.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — сообщил мне один из парней, осуществлявших перевязку раненого.

Кто не курит и не пьет, тот вас всех переживет, подумал я, но вслух говорить ничего не стал. Обстановка и так была достаточно накаленной.

— Ладно, наше дело — предложить, твое дело — отказаться, — сказал Лобастый.

— На том и покалим сростень, — сказал я, поднимаясь со стула.

— Чего? — ясное дело, он не читал.

— Выражение такое, — объяснил я.

Дверь в смежную комнату открылась и на пороге нарисовался еще один молодой человек довольно расхристанного вида. Под глазом у него красовался фингал, и мне кажется, что я узнал свою работу. Это был один из тех, кто приезжал на злополучную стрелку, куда я Сашку с собой потащил. Точнее, на которую Сашка сам напросился.

Молодой человек посмотрел на меня, все еще с пистолетом в руках, на окровавленного чувака с простреленной рукой, на мирно сидящего на диване и лыбящегося Лобастого, а потом снова на меня, и глаза его полезли на лоб.

Похоже, он меня узнал.

— Это же…

— Мы в курсе, Димон, — сказал Лобастый. — Это Чапай, и он уже уходит.

Я наклонился в сторону, чтобы заглянуть в комнату, из которой явился шестой гопник, и то, что я в ней увидел, мне крайне не понравилось.

Димон перехватил мой взгляд и резко захлопнул дверь. Чем же он там таким занимался, что даже выстрела не услышал?

Черт подери, ну почему всегда вот так? Почему ничего не бывает просто?

Пришел, договорился, ушел… Так нет же, обязательно нужно было в соседнюю комнату заглянуть.

Лобастому, видимо, выражение моего лица не слишком понравилось.

— Это не твое дело, Чапай, — сказал он.

— Наверное, — сказал я.

— Так и есть. И надеюсь, это останется между нами, — с нажимом сказал он.

«Нагана» на полу уже не было. Кто-то его подобрал.

— Бизнес или удовольствие? — поинтересовался я.

— Немного того, немного другого, — сказал он. — Совмещаем приятное с полезным. У кооперативщика одного забрали, чтобы посговорчивее был.

— Коммерсы вкрай обнаглели, — согласился я, убирая руку с пистолетом в карман и поворачиваясь к двери.

— Не говори, Чапай, — хохотнул Лобастый. — Но этот уже не из таких. Еще денек его помаринуем, и он на все согласится.

— Угу, — сказал я, открывая дверь и перенося одну ногу за порог.

— Еще увидимся, Чапай, — пообещал мне Лобастый.

— Конечно, — сказал я. Люберцы — достаточно небольшой городок, так что рано или поздно кто угодно там может пересечься с кем попало. — Но есть еще одна маленькая деталь, которую я хотел бы уточнить, прежде чем уйду.

— Что еще? — спросил Лобастый.

Вместо ответа я развернулся и выстрелил ему в живот.

Глава 14

— О чем вы задумались, Василий? — спросила Ирина, видимо, решив, что я слишком долго и слишком пристально пялюсь в окно учительской, за которым ровным счетом ничего не происходило. — Все ли у вас в порядке?

— Все в порядке, — сказал я. — Просто старшеклассники достали.

Она покачала головой.

— Не лгите мне, Василий. Старшеклассники могут достать почти кого угодно, но точно не такого человека, как вы.

— Просто вы их недооцениваете, — сказал я.

— Так вы думаете о них? Вынашиваете планы страшной мести на следующем зачете?

— Нет, — сказал я. — Я размышляю о бренности всего сущего.

На этот раз мне даже удалось не покривить душой.

— И это пройдет, — сказала Ирина.

— Несомненно, — согласился я. — Уже проходит.

* * *

Второй выстрел я подарил соседу Лобастого, который сидел рядом с ним на диване. Именно потому что он сидел рядом, и так было проще целиться. Пуля попала ему в голову и прошла навылет, выплеснув мозги на ободранную обивку.

Димон ломанулся назад, в ту комнату, из которой вышел и в которую я так неаккуратно заглянул, и я всадил ему пулю в спину, аккурат между лопаток. Он рухнул на пол без движения.

Выпущенная из подобранного на полу «нагана» пуля просвистела в добром полуметре слева от меня, так у стрелка тряслись руки. Нервы, понимаю.

Это же все-таки еще не девяностые, и дворовые шавки еще не успели превратиться в настоящих волков. Сейчас это были просто бешеные псы, порой опасные, бросающиеся на людей, но еще не отрастившие себе клыки.

Я всадил две пули ему в грудь, потом пристрелил его соседа справа. Последнюю пулю я подарил чуваку, в которого сегодня уже стрелял, он как раз тянулся к переходящему из рук в руки «нагану».

Это что же у них, один ствол на шестерых, что ли? Или остальные в другой комнате хранятся?

Я отщелкнул пустой магазин, перезарядил пистолет.

Лобастый хрипел, сидя на диване и обеими руками зажимаярану на пузе.

Я посмотрел на него.

— Почему? — спросил он.

Резонный вопрос. Мы же, типа, уже договорились.

— Это просто правила гигиены, — сказал я. — Мой руки перед едой, чисти зубы два раза в день, утром и вечером. Отстреливай подонков, если они мешают жить нормальным людям.

— Ты думаешь, ты лучше? — прохрипел он.

Я покачал головой.

— Нет.

Я поднял руку с пистолетом и прицелился ему в лоб.

— Давай, — сказал он, и в следующий момент у него вырос третий глаз.

Лобастый своим последним вопросом Америку для меня не открыл. Я-то все про себя знаю.

Я не лучше. Я хуже.

Они — дворовые шавки, которые могли бы со временем стать волками, а я — уже волкодав, хорошо обученный и отлично натренированный. И учитывая, что в свое время меня натаскивали на куда более крупную дичь, таких, как они, я могу давить просто за завтраком.

И стреляю я быстрее, точнее и без раздумий, и рука у меня не дрожит.

Но никаких иллюзий на собственный счет я не испытываю, и когда настанет час, и кто-нибудь придет за мной, я не буду задавать сакраментальный вопрос «а меня-то за что?».

Я просто буду отстреливаться до последнего патрона.

* * *

— У вас красные глаза, Василий, — заметила Ирина. — Так что либо вы все утро безостановочно рыдали в подсобке, либо поспать этой ночью вам не довелось. Какой вариант верен?

— Я рыдал в подсобке, — сказал я.

— И что же повергло вас в такое эмоциональное состояние? — поинтересовалась она. — Неужели мысли о бренности всего сущего?

— И о его тщете, — сказал я.

— Похоже, вам довелось пройти через экзистенциальный кризис, — сказала она. — Поздравляю с успехом. И помните, Василий, все то, что нас не убивает…

* * *

Как обычно в такие минуты на меня нахлынула волна размышлений о том, что я сделал не так, что вообще можно было сделать по-другому, и какого черта это опять со мной произошло.

Ну и, собственно, главный вопрос, что же делать дальше.

Выковыривать из них пули, чтобы баллистическая экспертиза не привела ко мне? Это долго, нудно и грязно, и я могу наследить еще больше. Да и не уверен, что у меня на это времени хватит.

Я заглянул в соседнюю комнату, вернулся к столу, взял валяющийся среди бутылок и остатков еды нож. Димон еще подавал какие-то признаки жизни, так что я выстрелил ему в затылок, никаких чувств при этом не испытывая.

Потом разрезал ножом веревки, привязывающие девушку к кровати, накрыл ее подобранным с пола одеялом. Она была в сознании, но похоже, что не в себе. Дрожала и тихонько плакала.

Сколько она уже здесь?

Ну вот и как мне следовало поступить?

Уйти, сделав вид, что я ничего не видел, и это меня не касается? А как после этого жить?

Уйти и позвонить в милицию? Или Сашке рассказать? Но сколько бы на это ушло времени? Пока я доберусь до города, пока изложу ситуацию, пока они соберут группу захвата… На это в любом случае понадобились бы часы, и далеко не факт, что все это время Лобастый с его бойцами стали бы сидеть на месте. При том, что адрес уже засвечен, а перед домом стоит транспорт.

Так что иных вариантов и не было.

На крыльце скрипнула ступенька.

Это было очень странно, потому что все парни Лобастого находились внутри дома, а звука подъехавшей машины я не слышал. Неужели соседи услышали звуки выстрелов и решили проверить, что тут происходит? Крайне нетипичная для людей реакция.

И очень неблагоразумная.

Я вытащил пистолет из кармана и убрался из дверного проема, вслушиваясь в шаги. Тихие, осторожные, но не неуверенные. Кто-то знал, что ступает по опасной территории, но, тем не менее, продолжал идти вперед.

Может, тут сортир на улице, и кто-то в нем все это время сидел, а я и не заметил?

Новый гость переступил порог и вошел в комнату. И, судя по тому, что, увидев открывшееся его глазам зрелище, он не убежал с воплями в ночь, это был отнюдь не бдительный сосед.

В руке у меня все еще был нож, и я кинул его в дверной проем. Нож влетел в комнату и ударился о стену. Новый посетитель отреагировал и принялся стрелять на слух. Но не в сторону ножа, а в мою.

И судя по характерному звуку выстрелов, он использовал глушитель.

Домик был хиленький, щитовой, поэтому пули прошивали стенку насквозь. По счастью, точности ему все же не хватило, и обе пули прошли мимо. Меня только отлетевшей щепкой в плечо ударило.

Но он мог зацепить девушку, да и вообще, эту историю следовало заканчивать.

Я упал на пол, начав стрелять еще в падении. Первым выстрелом, конечно же, промазал, а вот второй угодил ему в плечо. Он судорожно дернулся, его пистолет снова плюнул огнем, но снова неточно. Однако, его целеустремленность меня восхитила.

Немногие способны продолжить дело, словив пулю.

Как бы там ни было, у меня появилась секунда, чтобы прицелиться, и этого хватило. Я выстрелил, он упал и больше не поднимался.

Надо валить отсюда побыстрее, пока еще кто-нибудь не пришел.

Я поднялся на ноги и осмотрел стрелка.

Он не был похож на одного из людей Лобастого. Одет прилично, в брюки и пиджак, а не спортивный костюм. Лицо… ну, более интеллигентное, наверное, небольшая родинка над верхней губой. И пистолет с глушителем, которым люберецкие братки отродясь не пользовались.

Я проверил его карманы, но ничего не нашел. Ни денег, ни документов, ни ключей от машины. Спецура? Да откуда бы он тут взялся и зачем?

Коммерс прислал кого-то на выручку, и мы так неудачно пересеклись? Бывают, конечно, и более странные совпадения, но коммерс, обладающий такими связями, наверное, до подобного развития ситуации вообще бы не допустил. Если ты можешь привлечь на свою сторону кого-то из спецов, такие, как Лобастый, для тебя вообще никакой опасности представлять не могут. Не тот уровень.

Но кто тогда?

Вопросы, вопросы…

Но времени их задавать у меня уже не было. Стрельба была слышна, уж кто-нибудь на нее отреагирует, да и подкрепление к Лобастому может подвалить в любой момент…

Я вернулся к девушке, поднял ее на руки. Сначала она попыталась вырваться, потом затихла.

Весила она немного, килограмм сорок пять, да и на вид ей было не больше двадцати.

А скорее всего, и того меньше.

Явно не жена несговорчивого кооперативщика.

Дочь?

— Ты меня слышишь? — спросил я.

Она еле заметно кивнула.

— Теперь все будет хорошо, — сказал я. — Успокойся, ладно?

Еще один кивок. Ну, насчет того, что все будет хорошо, это я, может быть, и приукрасил. Наверное, ей понадобится хороший психолог и поддержка родных… Но хуже-то уже точно не будет.

— Закрой глаза, — посоветовал я.

Я думал, что ей не стоит все это видеть, но она рассудила по-другому.

— Нет.

Я пожал плечами, вынес ее из дома и открыл заднюю дверцу «девятки». Если у тебя есть выбор, нужно использовать что-то более привычное, а на праворульных машинах я уж очень давно не ездил. После миссии в Англии, почитай, ни разу…

Ключей в машине не было. Можно было вернуться в дом и поискать, но я решил не тратить на это время. Это же не современный автомобиль, где все на электронике, тут ничего сложного нет.

Я выдрал клубок проводов из замка зажигания, ножом сорвал изоляцию с нужных, скрутил их в узел. Дотронулся до него третьим проводком, стартер крутанул двигатель, и машина завелась. Теперь нужно одним сильным рывком сорвать блокировку руля и можно ехать…

Я выкатился на проселочную дорогу, не зажигая фар. Шлагбаум на выезде был довольно хлипкий, а машина все равно не моя, так что останавливаться я не стал.

* * *

— Шли бы вы, Василий, домой.

Я посмотрел на часы.

— Рабочий день еще не закончен.

— Полагаю, от того, что вы уйдете на сорок минут раньше, мировой катастрофы не произойдет, — сказала Ирина.

— Если об этом узнает Надежда Анатольевна, то не факт, что не произойдет.

— Как она может узнать, если сама уже ушла? — изумилась Ирина. — У нее семейные обстоятельства, знаете ли.

— С каких пор подготовка к шабашу на Лысой горе считается семейными обстоятельствами? — спросил я.

— Как бы там ни было, она покинула нас уже час назад, — сказала Ирина.

— А вы тогда почему до сих пор здесь?

— А я тетрадки проверяю, — сказала она. — Серьезно, идите домой, Василий. Вы выглядите так, что хороший отдых вам точно не помешает.

— В морге отдохну, — сказал я.

— Как и все мы, — согласилась она. — Как и все мы.

* * *

Я выбрался на трассу. За мной никто не ехал, да и встречные машины отсутствовали. Если кто-то за мной и следил, что маловероятно, поскольку я никого так и не заметил, они предпочли не вмешиваться.

Отъехав на несколько километров от поворота на злополучные дачи, я остановился на обочине и посмотрел назад. Девушка лежала на заднем сиденье, кутаясь в одеяло, но взгляд у нее стал чуть более осмысленным. Может быть, я был неправ, может быть, ей на самом деле стоило это увидеть…

— Куда тебя отвезти? — спросил я.

— Домой, — сказала она.

— Отлично. Адрес скажешь?

— А… а вас разве не папа прислал?

Наверное, для улучшения ее отношений с отцом (если таковое вообще требовалось) мне стоило бы соврать и подтвердить ее версию, но как тогда объяснить, что я не знаю, где она живет?

— Нет, — сказал я. — Мы с твоим отцом незнакомы.

— Тогда почему… зачем?

— Я что-то типа странствующего рыцаря, — объяснил я. — Убиваю драконов, спасаю попавших в беду девиц, вот это вот все. Так куда ехать-то?

Она назвала адрес в Люберцах. Район оказался не так уж далеко от моего дома, почти соседка.

Это плохо, это очень плохо, это значит, что в будущем мы можем случайно встретиться на улице, и тогда… Впрочем, до будущего еще надо было дожить, а у меня тут комитет на хвосте, так что и других поводов для беспокойства хватает.

Я снова тронулся в путь, неспешно и аккуратно, соблюдая даже те правила дорожного движения, которые по ночам никто не соблюдает.

Когда ты только что положил семь человек, и ствол у тебя по-прежнему с собой, едешь на угнанной машине, на заднем сиденье которой лежит голая, завернутая только в одеяло девица, привлекать внимание гаишников тебе совсем необязательно.

В любом другом случае от ствола следовало бы избавиться, бросить его в какую-нибудь реку, выбрав местечко поглубже, но боюсь, что с наградным пистолетом эта история не сработает, и следы все равно приведут ко мне.

Может быть, надо было отобрать у них «наган» и из него всех пострелять? Авось, это старье не развалилось бы в процессе…

Впрочем, что уж теперь…

Ненавижу импровизировать. Даже если ты тщательно спланировал акцию заранее, по ходу дела все равно могут вылезти какие-то накладки, а уж если действуешь спонтанно, они неизбежны, и надо быть готовым к последствиям.

В кои-то веки мне повезло, и гаишники не обратили на бандитскую «девятку» никакого внимания. Может быть, у их просто пересменка была.

Ну, хоть без погони обошлось…

Я вкатился в Люберцы, нашел нужный район. Спасенная жила в новенькой девятиэтажке. Мне показалось, что я даже помню, как выглядел этот дом в мои времена.

Совсем печально, если честно.

— Какой подъезд?

— Четвертый.

— А этаж?

— Второй.

Положа руку на сердце, мне совершенно не хотелось светить лицом перед ее родителями, но отпустить ее одну в таком виде я тоже не мог. Припарковал машину, открыл дверцу, помог ей выйти, одной рукой придерживая ее за талию, другой контролирую норовящее соскользнуть с плеч одеяло.

Хорошо, что время уже позднее, и у подъезда никто не сидит.

Мы поднялись на второй этаж, а потом я позвонил в дверь.

* * *

— Да, я, наверное, и правда пойду, — сказал я. Всего-то полчаса осталось.

— Я вас не сдам, Василий, — торжественно сказала Ирина. — Унесу ваш секрет с собой в могилу.

— Договорились, — сказал я. Наверняка можно было бы придумать ответ и поостроумнее, но я слишком устал. Потом как-нибудь дошучу.

Я поставил журнал, над которым зависал все это время, обратно в шкаф, попрощался с Ириной и вышел на улицу. Меня ждала недолгая пешая прогулка домой.

Чувствую, сервис для «восьмерки» придется искать самому, но об этом я тоже подумаю как-нибудь потом. С моим везением, чувствую, я с этим и до Нового года не управлюсь…

Машину Лобастого, или чья она там была, я отогнал на окраину Люберец и бросил рядом с каким-то пустырем, постаравшись уничтожить все отпечатки пальцев. По большому счету, это были напрасные старания, которые серьезному расследованию не повредят, а лишь смогут его затянуть. Слишком уж сильно я везде наследил, и слишком много народу видело меня в лицо.

Единственные надежды были связаны с тем, что гибель Лобастого сотоварищи спишут на естественные причины и сильно париться с поисками виновных не будут.

Ибо что для Лобастого может быть естественнее, чем оказаться застреленным на тайной хате, где он скрывался от длинной руки правосудия?

На лавочке у подъезда вместе с бабульками сидел Сашка, который затирал пенсионеркам, что Горбачев — это голова, перестройка — это хорошо, а ядерной войны в ближайшие десять лет уже точно не будет, так что крупами можно не запасаться.

Увидев меня, он скорчил серьезную рожу и заявил, что нам срочно нужно обсудить выдвинутые на съезде тезисы и порешать поставленные партией задачи. Ну, те самые, которые мы раньше не дообсуждали.

— Поднимемся, в общем, к тебе, — сказал он.

— Угу, — сказал я.

И мы пошли наверх.

Сашка шагал сзади и натужно пыхтел, делая вид, что каждый шаг дается ему с большим трудом. На мой взгляд, он переигрывал, зачем-то пытаясь изобразить, что находится в худшей физической форме, чем на самом деле. Довольно странное занятие, если учесть, что я видел его в драке и представляю, на что он способен.

Сегодня он был без пива, но пистолет по-прежнему был при нем.

Надеюсь, майор прекратит ходить вокруг да около и наконец-то расскажет, в чем они меня подозревают. Как говорил мой старик-отец, лучше знать, чем не знать.

Надоела мне эта чертова неопределенность.

Глава 15 (первоапрельская, необязательная, не читайте)

— А есть чо пожрать, Чапай?

— В холодильнике посмотри, — сказал я, усаживаясь на диван. Я определенно стар для вот этого вот всего.

— Яичницу буду делать, к хренам, — объявил Сашка с кухни. — На тебя жарить?

— Без фанатизма, — сказал я.

— Три или четыре?

— Два.

— Ну, как знаешь.

На кухне что-то сначала загремело, а потом зашкворчало. Наверное, я не слишком радушный хозяин, раз оставил гостя без внимания, но он парень взрослый и сам себя развлечь может.

Я же включил телевизор, не обращая внимания, что там идет, и задумался о том, где еще мог проколоться. Пистолет, машина, семья девушки, бомбила, который меня подвозил… В общем, прихватить меня можно много за что, было бы желание.

Ну и ладно. Может быть, ради этого эпизода меня в прошлое и закинуло.

Впрочем, эту мысль я обдумал еще вчера и пришел к выводу, что вряд ли. Потому что если это и была моя миссия, и я ее выполнил, то почему я до сих пор здесь? Верните мне мой две тысячи девятнадцатый!

— Кушать подано, — крикнул Сашка с кухни. — Идите жрать, пожалуйста.

Не, какой-то странный он для комитетчика. И методы допроса у него весьма своеобразные. То он пиво с подозреваемым пьет, то поесть ему готовит… Из его же, правда, продуктов.

Я пришел на кухню и обнаружил, что Сашка уже разложил яичницу по тарелкам. Мне достались два яйца, как я и просил, и полтора кружочка поджаренной колбасы. Себе он сделал вдвое больше, но это и понятно, если из габаритов исходить.

Еще он порезал остатки хлеба и вскипятил чайник. Я кинул в чашку две ложки растворимого кофе и ложку сахара.

— Экономишь? — поинтересовался Сашка.

— Просто не люблю много сладкого, — сказал я.

— А я обожаю, — сказал он, высыпав в свою чашку чуть ли не половину сахарницы. — Если что, я руки без мыла мыл.

— Угу, — этот анекдот я уже слышал. Хотя современники мои из две тысячи девятнадцатого могут и не понять.

Особенно те, что помоложе.

Сашка отломил кусок хлеба и макнул его в желток.

— Лобастый, кстати, помер, — сказал он.

— Какая жалость, — сказал я.

— Собаке — собачья смерть, — согласился Сашка, отправляя кусок хлеба в рот. — И что, даже не поинтересуешься, как именно он помер?

— Исходя из контекста, трудно, — сказал я.

— Постреляли их к хренам, — сказал Сашка. — Его и пацанов, что с ним были. Шесть жмуров, как с куста. Где-то на дачах за Балашихой это случилось.

— Бывает, — сказал я.

Интересно, он специально количество трупов занизил, чтобы меня подловить? Или ему так доложили?

— А ты, кстати, где в это время был, Чапай?

— А в котором часу случилось-то?

— Хе, — сказал Сашка. — Хе-хе. Где-то между десятью и одиннадцатью, судя по показаниям соседей.

Значит, соседи все-таки были. Ну да, глупо было бы ожидать, что хоть в этом мне повезет.

— Здесь был, — сказал я. — Дома. Прогуляться выходил, воздухом подышать, но когда это точно было, не поручусь.

— Угу, — сказал Сашка. — Так и запишем.

Но записывать, разумеется, ничего не стал.

— А с чего вообще такие вопросы? — поинтересовался я.

— Органы правопорядка обязаны отработать все версии, — сообщил он. — Включая и самые невероятные. А у тебя был мотив.

— Это какой же?

— Они тебе машину покоцали.

— Офигенный мотив, — сказал я. — Они, значит, мне машину покоцали, а я за это шестерых завалил? Я кто, по-твоему? Рэмбо?

Тут, конечно, для примера больше бы Джон Уик подошел, но его еще не сняли.

— Согласен, так себе мотив, — сказал Сашка. — Не похож ты на отморозка, который ради машины людей убивать будет.

— Вот и я о том же, — сказал я. — А с каких пор комитет вообще таким занимается?

— Да наш отдел чем только не занимается, — вздохнул Сашка. — Там, кстати, еще девица какая-то была. В смысле, когда менты приехали, ее уже не было, но одежда осталась. Изорванная вся. Туфельки. Прочие остаточные, сука, следы. И судя по всему, была она там отнюдь не по своей воле. И обращались с ней там, скажем так, не слишком хорошо.

— Ну, так дело раскрыто, — сказал я. — Ищите ее молодого человека.

— Красивая версия, — согласился Сашка. — Романтичная, ептыть. Только я в такую романтику, Чапай, ни хрена не верю. Ее молодой человек, даже если бы ее там нашел, от Лобастого и его дружков получил бы по чайнику и где-нибудь за сараем в землю прилег. Да и откуда у молодого человека ствол?

— Мало стволов сейчас по рукам ходит, что ли?

— И то верно, — согласился Сашка. — Вот у тебя ствол есть?

И, несмотря на формулировку, это был даже не вопрос. Он знал, что есть.

— Есть, — подтвердил я.

— Покажешь?

— Прямо сейчас?

— Нет, когда доедим, — судя по скорости, с которой он поглощал пищу, ждать осталось совсем недолго. — А ты, я смотрю, к своей порции почти даже и не притронулся. Прости, если это я тебе своими разговорами аппетит отбил, к хренам. Не думал, что ты такой неженка.

— Да не, я просто в школьной столовой успел перекусить, — сказал я.

— Ладно, — он одним глотком отхлебнул половину своей кружки кофе.

— Саму девицу-то нашли? — спросил я.

— Нет, но ищем, — сказал он. — Пробиваем, так сказать, сферу финансовых интересов группы Лобастого. Ибо думаю я, что тут, сука, бизнес замешан, а отнюдь не романтический интерес.

— Удачи вам во всех ваших начинаниях, — сказал я.

— Ты, Чапай, какой-то спокойный.

— А чего мне дергаться? Совесть моя чиста.

— Ну да, ну да, — сказал он, собирая остатки яичницы последним куском хлеба. — Пойдем, ствол предъявлять будешь.

Мы пошли, и я предъявил.

Майор покрутил пистолет в руках, передернул затвор, понюхал дуло. Потер пальцем вытисненный на рукояти герб.

— Чистил недавно, да? Смазывал?

— Регулярно чищу, — сказал я.

— И то верно, за оружием уход нужен, — согласился он. — Чтобы в самый неподходящий момент оно тебя не подвело. Наградной, значит?

— Ну, типа.

— А ты знаешь, что в СССР никому, кроме маршалов и генералов, наградное оружие не вручают? — поинтересовался он. — Официально, по крайней мере. Ты генерал или маршал?

— Капитан.

— Что ж ты такого сделал-то, капитан, что ради тебя такие исключения стали делать?

— Так Гитлера же в Аргентине ледорубом стукнул, — сказал я.

— А не топором?

— Нет, ледорубом.

— Топором-то оно сподручней, — вздохнул он. — Чапай, а что будет, если я этот ствол нашим экспертам на баллистику отдам?

— Отдавай, — равнодушно сказал я.

Как говорил мой старик-отец, принимая любое решение, ты должен быть готов к последствиям, которые непременно наступят.

Я был готов.

— Надо же, и ни один мускул не дрогнул, — восхитился Сашка, возвращая мне пистолет. — Я вообще посоветовал ментам в сторону конкурентов посмотреть, хотя какие там конкуренты, к хренам? Такая же гопота, как и эти. А там, на даче, настоящий спец поработал, всех из одного ствола положил и ушел, судя по всему, без единой царапинки. Такие под гопотой не ходят.

— И менты, типа, этого не знают?

— Знают, конечно, — сказал Сашка. — Но я вообще думаю, они это все как внутреннюю разборку оформят. Сидели, выпивали, потом повздорили и сами друг друга перестреляли. Пусть даже того ствола на месте не оказалось… Хорошо хоть, гранатами баловаться не начали и весь поселок к хренам не разнесли. Ментам лишний висяк не нужен, сам понимаешь. Да и какая, по большому счету, разница, кто этих дроидов пострелял? Мало у нас дроидов, что ли? Уверен, что заводы на Урале уже новых штампуют.

— Угу, — сказал я, убирая пистолет обратно в стол. А чего же висяк? Вот же он я, готовый подозреваемый, ствол мой, рожу мою как минимум трое опознать могут… Ну, если они пострадавшую таки найдут.

Э… стоп. Какие дроиды? О чем он вообще?

— Так вот в ящике и хранишь? — изумился Сашка. — Ну ты и раздолбай, прямо как сыночек мой ненаглядный. Там, правда, не ствол, пока еще, но вот финку и кастет я у него уже изымал неоднократно. Ладно, черт с ним, с Лобастым, даже если это ты там всех перестрелял и сейчас самолично мне в этом признался, я бы тебя ментам все равно не отдал. Потому что ты — советский офицер, а они, суки, этого вполне заслуживали. Но раз ты говоришь, что это был не ты, то на этом мы и закончим. В смысле, эту часть разговора закончим.

— А что будет в другой части? — спросил я.

— Правда, Чапай, — сказал он. — И ничего, кроме правды.

— Звучит неплохо.

— Я все знаю, — сказал он. — Я знаю, что ты агент с Альфа Центавра, что у тебя есть дочь от американской шпионки Кэролайн Блюм, я знаю, что все мы живем в мире наведенных иллюзий, и ты прилетел сюда, чтобы сломать симуляцию и возглавить человечество в грядущей битве с рептилоидами.

— Ты так говоришь, как будто это что-то плохое, — сказал я, стараясь выиграть время.

— Это сложный вопрос, Чапай, — сказал он. — Впрочем, в этой жизни простых вопросов и не бывает. Вот, думаешь, легко ли в одиночку воспитывать сына-гея? И это в СССР-то?

— Чего кого? — не понял я. Какой-то странный был переход.

— Думаешь, все эти крема, пудры и присыпки — это моей жены, да? Так она с нами уже десять лет не живет, сбежала от меня к хоккеисту, к хренам. И черт с ним, что СССР не настоящий, что кроме московской области в этой симуляции ничего и нет, и за пределами МКАДа, в смысле, не в Люберцах, а с другой стороны, живут люди с песьими головами. Это все равно очень неприятно, Чапай, когда твоя жена уходит от тебя к хоккеисту. И он даже не за «Крылья Советов», сука, играет.

Я потер лицо рукой.

— Ты о чем вообще? С тобой все в порядке?

— Нет, — сказал он. — Со мной уже давно не все в порядке. Но давай вернемся к тебе, Чапай. Восстание против рептилоидов это, конечно, хорошо. Твой дух неукротимый ведёт нас к целям новым, туда, где взывают оковы к твоей руке необоримой. Здесь небо ясно и яро, здесь воздух чист и светел, тобой здесь дышит сам ветер, Команданте Че Физруччо… К сожалению, этого я допустить никак не могу.

— Почему? — спросил я.

— Потому что я в некотором роде и сам из этих.

— Из каких? — спросил я, судорожно пытаясь нащупать нить разговора, которую потерял уже несколько минут назад.

Он внезапно ухватил себя за бороду и резко потянул вниз, срывая лицо, как маску.

Которым оно, собственно, и являлось. Теперь на меня смотрел смуглый человек с хитрыми раскосыми глазами и внешность его показалась мне странно знакомой.

— Такеши? — попробовал угадать я, но это было неправильное имя, и оно никак не подходило этому лицу. — Абулхаир?

— Черт, не тот слой, — пробормотал Сашка и дернул себя за подбородок, снимая еще одну маску. — Нет, на самом деле я англосакс.

Теперь на меня смотрело лицо потомственного аристократа поколении этак в двенадцатом, если не пятнадцатом.

— Меня зовут Бон… Борден, — сказал он. — Гарри Борден. И, как и всякий уважающий себя англосакс, я работаю на рептилоидов.

Я метнулся к столу, в котором лежал мой наградной пистолет, но не успел на какие-то доли секунды. Сашка-Абулхаир-Гарри выхватил из кармана большой страшный дробовик и выстрелил мне в грудь.

Глава следующая.

Люберцы.

Люберцы никогда не меняются…

Глава 15 (настоящая)

— А есть чо пожрать, Чапай?

— В холодильнике посмотри, — сказал я, усаживаясь на диван. Я определенно стар для вот этого вот всего.

— Яичницу буду делать, к хренам, — объявил Сашка с кухни. — На тебя жарить?

— Без фанатизма, — сказал я.

— Три или четыре?

— Два.

— Ну, как знаешь.

На кухне что-то сначала загремело, а потом зашкворчало. Наверное, я не слишком радушный хозяин, раз оставил гостя без внимания, но он парень взрослый и сам себя развлечь может.

Я же включил телевизор, не обращая внимания, что там идет, и задумался о том, где еще мог проколоться. Пистолет, машина, семья девушки, бомбила, который меня подвозил… В общем, прихватить меня можно много за что, было бы желание.

Ну и ладно. Может быть, ради этого эпизода меня в прошлое и закинуло.

Впрочем, эту мысль я обдумал еще вчера и пришел к выводу, что вряд ли. Потому что если это и была моя миссия, и я ее выполнил, то почему я до сих пор здесь? Верните мне мой две тысячи девятнадцатый!

— Кушать подано, — крикнул Сашка с кухни. — Идите жрать, пожалуйста.

Не, какой-то странный он для комитетчика. И методы допроса у него весьма своеобразные. То он пиво с подозреваемым пьет, то поесть ему готовит… Из его же, правда, продуктов.

Я пришел на кухню и обнаружил, что Сашка уже разложил яичницу по тарелкам. Мне достались два яйца, как я и просил, и полтора кружочка поджаренной колбасы. Себе он сделал вдвое больше, но это и понятно, если из габаритов исходить.

Еще он порезал остатки хлеба и вскипятил чайник. Я кинул в чашку две ложки растворимого кофе и ложку сахара.

— Экономишь? — поинтересовался Сашка.

— Просто не люблю много сладкого, — сказал я.

— А я обожаю, — сказал он, высыпав в свою чашку чуть ли не половину сахарницы. — Если что, я руки без мыла мыл.

— Угу, — этот анекдот я уже слышал. Хотя современники мои из две тысячи девятнадцатого могут и не понять.

Особенно те, что помоложе.

Сашка отломил кусок хлеба и макнул его в желток.

— Лобастый, кстати, помер, — сказал он.

— Какая жалость, — сказал я.

— Собаке — собачья смерть, — согласился Сашка, отправляя кусок хлеба в рот. — И что, даже не поинтересуешься, как именно он помер?

— Исходя из контекста, трудно, — сказал я.

— Постреляли их к хренам, — сказал Сашка. — Его и пацанов, что с ним были. Шесть жмуров, как с куста. Где-то на дачах за Балашихой это случилось.

— Бывает, — сказал я.

Интересно, он специально количество трупов занизил, чтобы меня подловить? Или ему так доложили?

— А ты, кстати, где в это время был, Чапай?

— А в котором часу случилось-то?

— Хе, — сказал Сашка. — Хе-хе. Где-то между десятью и одиннадцатью, судя по показаниям соседей.

Значит, соседи все-таки были. Ну да, глупо было бы ожидать, что хоть в этом мне повезет.

— Здесь был, — сказал я. — Дома. Прогуляться выходил, воздухом подышать, но когда это точно было, не поручусь.

— Угу, — сказал Сашка. — Так и запишем.

Но записывать, разумеется, ничего не стал.

— А с чего вообще такие вопросы? — поинтересовался я.

— Органы правопорядка обязаны отработать все версии, — сообщил он. — Включая и самые невероятные. А у тебя был мотив.

— Это какой же?

— Они тебе машину покоцали.

— Офигенный мотив, — сказал я. — Они, значит, мне машину покоцали, а я за это шестерых завалил? Я кто, по-твоему? Рэмбо?

Тут, конечно, для примера больше бы Джон Уик подошел, но его еще не сняли.

— Согласен, так себе мотив, — сказал Сашка. — Не похож ты на отморозка, который ради машины людей убивать будет.

— Вот и я о том же, — сказал я. — А с каких пор комитет вообще таким занимается?

— Да наш отдел чем только не занимается, — вздохнул Сашка. — Там, кстати, еще девица какая-то была. В смысле, когда менты приехали, ее уже не было, но одежда осталась. Изорванная вся. Туфельки. Прочие остаточные, сука, следы. И судя по всему, была она там отнюдь не по своей воле. И обращались с ней там, скажем так, не слишком хорошо.

— Ну, так дело раскрыто, — сказал я. — Ищите ее молодого человека.

— Красивая версия, — согласился Сашка. — Романтичная, ептыть. Только я в такую романтику, Чапай, ни хрена не верю. Ее молодой человек, даже если бы ее там нашел, от Лобастого и его дружков получил бы по чайнику и где-нибудь за сараем в землю прилег. Да и откуда у молодого человека ствол?

— Мало стволов сейчас по рукам ходит, что ли?

— И то верно, — согласился Сашка. — Вот у тебя ствол есть?

И, несмотря на формулировку, это был даже не вопрос. Он знал, что есть.

— Есть, — подтвердил я.

— Покажешь?

— Прямо сейчас?

— Нет, когда доедим, — судя по скорости, с которой он поглощал пищу, ждать осталось совсем недолго. — А ты, я смотрю, к своей порции почти даже и не притронулся. Прости, если это я тебе своими разговорами аппетит отбил, к хренам. Не думал, что ты такой неженка.

— Да не, я просто в школьной столовой успел перекусить, — сказал я.

— Ладно, — он одним глотком отхлебнул половину своей кружки кофе.

— Саму девицу-то нашли? — спросил я.

— Нет, но ищем, — сказал он. — Пробиваем, так сказать, сферу финансовых интересов группы Лобастого. Ибо думаю я, что тут, сука, бизнес замешан, а отнюдь не романтический интерес.

— Удачи вам во всех ваших начинаниях, — сказал я.

— Ты, Чапай, какой-то спокойный.

— А чего мне дергаться? Совесть моя чиста.

— Ну да, ну да, — сказал он, собирая остатки яичницы последним куском хлеба. — Пойдем, ствол предъявлять будешь.

Мы пошли, и я предъявил.

Майор покрутил пистолет в руках, передернул затвор, понюхал дуло. Потер пальцем вытисненный на рукояти герб.

— Чистил недавно, да? Смазывал?

— Регулярно чищу, — сказал я.

— И то верно, за оружием уход нужен, — согласился он. — Чтобы в самый неподходящий момент оно тебя не подвело. Наградной, значит?

— Ну, типа.

— А ты знаешь, что в СССР никому, кроме маршалов и генералов, наградное оружие не вручают? — поинтересовался он. — Официально, по крайней мере. Ты генерал или сразу маршал?

— Капитан.

— Что ж ты такого сделал-то, капитан, что ради тебя такие исключения?

— Так Гитлера же в Аргентине ледорубом стукнул, — сказал я.

— А не топором?

— Нет, ледорубом.

— Топором-то оно сподручней, — вздохнул он. — Чапай, а что будет, если я этот ствол нашим экспертам на баллистику отдам?

— Отдавай, — равнодушно сказал я.

Как говорил мой старик-отец, принимая любое решение, ты должен быть готов к последствиям, которые непременно наступят.

Я был готов.

— Надо же, и ни один мускул не дрогнул, — восхитился Сашка, возвращая мне пистолет. — Я вообще посоветовал ментам в сторону конкурентов посмотреть, хотя какие там конкуренты, к хренам? Такая же гопота, как и эти. А там, на даче, настоящий спец поработал, всех из одного ствола положил и ушел, судя по всему, без единой царапинки. Такие под гопотой не ходят.

— И менты, типа, этого не знают?

— Знают, конечно, — сказал Сашка. — Но я вообще думаю, они это все как внутреннюю разборку оформят. Сидели, выпивали, потом повздорили и сами друг друга перестреляли. Пусть даже того ствола на месте не оказалось… Хорошо хоть, гранатами баловаться не начали и весь поселок к хренам не разнесли. Ментам лишний висяк не нужен, сам понимаешь.

— Угу, — сказал я, убирая пистолет обратно в стол. А чего же висяк? Вот же он я, готовый подозреваемый, ствол мой, рожу мою как минимум трое опознать могут… Ну, если они пострадавшую таки найдут.

— Так вот в ящике и хранишь? — изумился Сашка. — Ну ты и раздолбай, прямо как сыночек мой ненаглядный. Там, правда, не ствол, пока еще, но вот финку и кастет я у него уже изымал неоднократно. Ладно, черт с ним, с Лобастым, даже если это ты там всех перестрелял и сейчас самолично мне в этом признался, я бы тебя ментам все равно не отдал. Потому что ты — советский офицер, а они, суки, этого вполне заслуживали. Но раз ты говоришь, что это был не ты, то на этом мы и закончим. В смысле, эту часть разговора закончим.

— То есть, у тебя еще какие-нибудь вопросы будут? — спросил я.

— А то, как же, — сказал он. — Вагон и маленькая тележка вопросов. Я еще, фактически, даже не начинал.

Я зевнул. Отчасти демонстративно, отчасти потому, что на самом деле не выспался. Машину отгони, пистолет почисти…

— Пойдем еще кофейку дернем, — сказал Сашка, и мы вернулись на кухню. Он по-хозяйски набрал чайник, поставил его на плиту. — Тут вот какое дело, Чапай… Даже не знаю, с чего начать.

— Начни с важного, — посоветовал я. — А потом и до второстепенного доберемся.

— Пожалуй, так я, сука, и поступлю, — сказал Сашка. — Чапай, я все знаю.

— И даже кто на самом деле Кеннеди убил? — восхитился я.

— Да не валяй ты дурака, — попросил он.

— Ага, значит, все-таки, не все.

— Слушай, ты не единственный в своем роде, не первый, и я уверен, что не последний, — сказал он. — И я такой разговор веду не первый раз, и я уже видел все стадии, начиная от отрицания и заканчивая истерикой. Так что давай будем уважать друг друга, не станем играть в эти игры и тратить время и нервы к хренам?

— Ладно, давай, — согласился я. — И к чему ты ведешь?

— Ты Марка Твена читал? — спросил он. — Про янки откуда-то там при дворе кого-то там?

Я почему-то был уверен, что он знает правильное название.

— Читал, — сказал я.

— Ну вот, я знаю, что ты такой янки. Не в смысле, что ты из Америки, конечно, это было бы уже чересчур.

— А откуда тогда? — поинтересовался я.

— Из будущего, — сказал он.

— И как, по-твоему, я должен на это отреагировать? — спросил я. — Если уж ты не первый раз такое людям говоришь.

— Вариантов масса, — серьезно сказал он. — Ты можешь заржать, можешь сказать, что я сошел с ума, заболел или стукнулся головой, можешь сказать, что это все ненаучная фантастика и так не бывает просто потому, что так не бывает. Или ты можешь сэкономить нам обоим кучу времени и признать, что я прав. Как я и просил, сука, изначально.

— Отдел Х, значит?

— Х — как хронос, — сказал он. — Отслеживаем темпоральные аномалии, ликвидируем последствия хронопереносов, в таком вот разрезе.

— Ты хочешь сказать, это явление так часто встречается, что в КГБ специальный отдел завели? — удивился я.

— Чаще, чем ты думаешь, — сказал он. — И каждый случай, сука, уникальный и специфического подхода требует. Вот ты, например. Советский, как я уже говорил, офицер, герой невидимого фронта и по совместительству простой советский педагог. Но это снаружи. А кто ты внутри, Чапай?

— Вскрытие покажет.

Сашка снял чайник с плиты, разлил кипяток по кружкам с уже засыпанным в них порошком, вывалил себе вторую половину сахарницы и помешал ложкой.

— Я знаю, что ты продолжишь все отрицать, уже чисто по инерции, — сказал он. — Но знай, у нас есть способы не просто отслеживать хронопереносы, но и узнавать о них заранее, и мы точно знаем, что один такой перенос случился пару недель назад на пустыре, где не было никого кроме тебя и пацанов, которых ты отметелил сразу по прибытии.

— И откуда же вы знаете, что больше там никого не было?

— А там наш наблюдатель сидел, — сказал он.

— Так может, это кто-то из пацанов, — сказал я.

— Их мы уже проверили, — сказал Сашка. — И, кстати, один из них сильно удивился, когда ты у него спросил, который сейчас год. За киборга-убийцу из будущего тебя принял. Мы, конечно, его разубедили, в рамках следственно-розыскных мероприятий, но, если по чесноку, так ли он был неправ?

Это да, это я тогда сглупил, конечно. Спишем на состояние шока.

Да и кто мог знать, что у них тут в прошлом целый отдел КГБ на такие случаи припасен?

— Ну, я не киборг, — сказал я.

— Так понимаю, что по остальным пунктам у нас разногласий нет?

Я поднял руки.

— Ладно, вы меня поймали, — сказал я. — Теперь в ГУЛАГ? Или сразу к стенке?

— Это как разговор сложится, — сказал он и хлебнул кофе. — Руки-то опусти, нервирует.

И он такой спокойный, как будто точно знает, что со мной справится, если что-то пойдет не так, отметил я. Или у него отряд спецназа на лестничной клетке стоит? Или он уверен, что конфронтации не случится?

И это после того, что я натворил сегодня ночью? А он ведь точно знает, что это был я, хотя это не его заслуга, а моя недоработка.

Слишком уж я был неаккуратен.

— И как вы это отслеживаете? — поинтересовался я.

— У нас свои методы, — сказал он. — Извини, сейчас я большего сказать не могу. Государственная тайна, перед прочтением сжечь, после сжигания написать рапорт и застрелиться, все такое. Но метода надежная, сбоев не дает.

— Ясно, — сказал я, хотя ничего мне ясно не было.

То есть, я здесь такой не единственный? Нас так много, что нами отдел КГБ занимается? Видимо, рассказывать им о том, что СССР скоро развалится и настанут лихие девяностые, уже бесполезно.

Они это уже и так должны знать.

Но почему же они ничего не предпринимают? В смысле, это ли не истинная цель существования КГБ — выступать на защите страны и всех ее граждан?

Ну, это в идеале, конечно.

Сашка достал из кармана блокнот и обычную шариковую ручку. Те еще инструменты для допроса, но удивительно, что он вообще что-то записывать решил. Слишком это с его образом не вязалось.

— Так из какого ты года, Чапай? — спросил он.

— Из две тысячи девятнадцатого, — сказал я.

— Значит, еще до эпидемии, — сказал он.

— Эпидемия?

Он округлил глаза и сделал страшное лицо.

— Пандемия. Самоизоляция. Десятки тысяч смертей, опустевшие улицы городов. Оформление специального пропуска, чтобы вообще из дома выйти.

— Похоже, вовремя я оттуда дернул, — сказал я.

— Да на самом деле не так все плохо, — сказал он. — Цивилизация, так сказать, устояла, общество потребления спокойно продолжило потреблять.

— Похоже, ты знаешь о будущем больше меня.

— А ты думал меня удивить тем, что Союз скоро развалится? — спросил он. — Так это и не новость вовсе, нас уже предупреждали.

— И вы, я так понимаю, это просто к сведению приняли, — сказал я.

— Ну, не так все просто, но об этом позже, — сказал он. — Давай сначала с твоей личностью разберемся. Как ты умер? От старости или тебя грузовиком каким-нибудь переехало? Хотя, о чем это я, такие, как ты, под грузовики не попадают, а если и попадают, то жалеет об этом, обычно, сам грузовик. Значит, от старости?

— Э… — сказал я.

— Что такое?

— Почему ты думаешь, что я умер?

— Это же очевидно, — сказал он. — Ты — провалень…

— Кто я?

— Провалень, — повторил он терпеливо, как будто с маленьким ребенком разговаривал. — Ты что сделал? Провалился из будущего в прошлое, в наши, так сказать, темные века. Значит, ты — провалень. Это такой термин у нас в отделе. Есть, конечно, еще один, но он только для внутреннего потребления, потому что очень обидный.

— Вот сейчас любопытно стало.

— Даже не спрашивай, — сказал он. — Итак, ты провалень, а девяносто пять, если не все девяносто семь, процентов провальней оказываются здесь у нас исключительно потому, что там у вас они померли.

— Я бы такое запомнил, — сказал я.

— Тоже не факт, — сказал он. — Защитные реакции психики, все такое. Сколько тебе в две тысячи девятнадцатом было?

— Сколько и сейчас.

— Значит, все-таки грузовик, — сказал он. — Ну, образно говоря. Может, тебя вообще убили. Судя по продемонстрированным навыкам, работа у тебя там была вполне опасная.

— Вообще-то, я детей в школе учил, — сказал я.

— Стесняюсь спросить, чему?

— Тому же, что и здесь.

— И там физрук, и тут физрук, — задумчиво потянул он. — Потрясающая стабильность, но ничего удивительного тут нет. Многие пытаются работать по своей прошлой-будущей профессии и у кого-то даже получается. Странно, конечно, что ты тут сразу же трудоустроен оказался, но я и не такие совпадения видел. Был, скажем, у нас случай с одним пилотом…

Разговор приобрел какую-то сюрреалистическую окраску. Они знают, откуда я, знают, что будет дальше, причем, скорее всего, куда дальше, чем я смогу им рассказать, а значит, моя ценность в качестве прогнозиста стремится к нулю. И я все еще не понимаю, почему мы разговариваем обо всем этом у меня на кухне, а не у него в кабинете, где толстые бетонные стены, решетки на окнах, а стулья намертво привинчены к полу.

Пожалуй, мой шок от этого разговора превосходил даже тот шок, который я испытал сразу после перемещения. Там меня хотя бы ребята со своей попыткой гоп-стопа немного отвлекли…

— … выходит, ты не помнишь, как помирал, — заключил он в окончании монолога, большую часть которого я, занятый своими мыслями, прослушал.

— Я не уверен, что вообще умирал, — сказал я. — Не было к этому никаких предпосылок.

— Ну, может, и не грузовик, — сказал он. — Может быть, тромб. Или инсульт. От такого, знаешь ли, никто не застрахован, будь ты хоть тысячу раз физрук. Но с донором, я смотрю, ты быстро освоился.

— С чем? — опять не понял я.

— С тем телом, в котором ты сейчас, — сказал он. — В которое произошел темпорально-ментальный перенос твоего разума и которое по счастливой случайности тоже физруком оказалось трудоустроено. У тебя хотькакие-нибудь воспоминания от предыдущего владельца остались?

— Нет.

— А если в темных уголках подсознания поискать?

— Все равно нет.

— А ты хорошо искал?

— Со всем старанием, — сказал я.

— Жаль. Значит, придется все-таки на этот предмет министерство обороны трясти, — вздохнул он. — Ты ведь там у себя тоже где-то служил, так?

— Да, — не стал отрицать я.

— И где?

— В спецназе, — в подробности я вдаваться тоже не стал.

— А чего потом в физруки подался?

— Пережил экзистенциальный кризис, — сказал я. — В результате которого пришлось жизненные приоритеты немного пересмотреть.

— То есть, все как у донора, — подытожил он. — Не так уж удивительно, что тебя именно в него занесло. Встретил, так сказать, родственную душу и пожрал ее к хренам.

— Я нечаянно.

Глава 16

Тут, на самом деле, присутствовал довольно тонкий момент, относительно которого у меня никакой уверенности не было.

Версия с переносом сознания сквозь время могла бы многое объяснить, если бы не несколько неувязочек, о которых я пока распространяться не собирался.

Во-первых, она никак не объясняла, что тело донора звали точно так же, как и меня, у него была такая же фотография в паспорте (и не только в паспорте), и он, в целом, если не придираться к мелочам, довольно точно повторил мой жизненный путь. Ну ладно, это можно было списать на существование какого-нибудь моего двойника, и родство душ и вот это вот все из области мистики, эзотерики и прочей фигни, в которой я не разбираюсь, и разбираться не очень-то и стремлюсь.

Но, во-вторых, я не просто воспринимал это тело как свое, оно и было моим. Оно не доставляло мне никакого дискомфорта, у него были мои реакции, моя скорость рефлексов, моя мышечная память. И, черт побери, даже шрамы на нем были мои. И тот, когда я в детстве по карьеру лазал и ноги арматурой распорол, и тот, который мне оставил на память тот чертов шустрый азиат в году, который еще не настал, в стране, которой еще нет, и давнее пулевое на память от арабских нетоварищей…

Но если сюда перенеслось и мои тело, откуда у него здесь документы, квартира, машина и официальное трудоустройство? Может быть, мне удастся выудить эту информацию из майора, представившегося специалистом по таким вопросам, но спрашивать напрямую не стоит.

Лучше сначала услышать его версию.

— У тебя сейчас какое-то сложное лицо, Чапай, — заметил Сашка.

— Все думаю о пожирании чьей-то души, — сказал я.

— Ну, может быть, не души, а сознания, — сказал Сашка. — Может быть, не сожрал, а вытеснил, мы точно не знаем, как этот процесс внутри башки происходит. Но факт остается фактом — вот жил-был физрук Василий, и вот его уже нет, в на его месте ты резвишься. Ясное дело, что ты не хотел, это все неосознанно, у тебя не было выбора и все такое. Жить захочешь, еще не так к хренам раскорячишься.

— Угу, — сказал я.

— Как тебя зовут-то на самом деле?

— Василий.

— Это по паспорту, это я уже в курсе, — сказал он. — А на самом деле?

— Федор, — назвал я первое пришедшее в голову имя. Если уж я решил скрывать от него этот кусочек истории, наверное, не стоит рассказывать, что мы с моим «донором» полные тезки, однофамильцы и еще и близнецы-братья. Вдруг это осложнит мое и без того не самое простое положение.

— Федор, значит. А фамилия?

— Сидоров, — сказал я. — Но ты лучше Чапаем меня называй, я уже привык.

— Это да, не стоит раскрывать, сука, легенду, — сказал он. — Значит, и там физрук, и тут физрук, и это наверняка как-то повлияло…

— Возможно, — согласился я.

— Ну и как тебе тут у нас?

— Непривычно, — сказал я. — Многого не хватает. Но жить, в целом, можно.

— Интернета не хватает, да?

— И его тоже.

— Удобная, судя по рассказам, штука, — сказал он. — Куча информации, доступной в любой момент… Все равно, что Большую Советскую Энциклопедию с собой носить. И порно на любой вкус, да?

— Вижу, основное вам уже рассказали.

— Да нам чего только не рассказывали, — сказал он. — И не только нам.

— В смысле?

— Думаешь, это вчера началось, что ли? — ухмыльнулся он. — Наш отдел официально еще в двадцать седьмом создан был, но самый рассвет на предвоенные годы пришелся и на первый год войны. Каких только идей не было… И командирский патрон, и промежуточная башенка… В архиве до сих пор мешки писем небось валяются. «Товарищ Сталин, довожу до вашего сведения…» А сколько их на фронте полегло и не сосчитать, наверное. Отдельный батальон точно можно было составить.

— Ого, — сказал я.

— Я ж тебе говорил, ты не первый, ты не уникальный, — сказал Сашка.

— И что вы со всеми ними сделали? — поинтересовался я.

— Расстреляли, естественно, — равнодушно сказал он. — Мы же КГБ, большой и страшный. Да не парься, Чапай, и не смотри в сторону окна. Не торопись, так сказать, выпрыгивать, шучу я. Кого-то, конечно, и расстреляли к хренам, но они этого точно заслуживали. И их меньшая часть. Попадаются среди провальней и приличные люди.

— И что с ними?

— Да ничего, — сказал Сашка. — Живут дальше. Даже, сука, среди нас.

— А зачем тогда отдел ваш?

— С преступниками бороться, — сказал он. — А с нормальными людьми мы не боремся.

— Что-то я уже совсем запутался, — сказал я. — А как же там «эффект бабочки» и все такое?

— Это когда мужик во времена динозавров попал, бабочку там раздавил, а в Америке через это другого президента выбрали? — уточнил Сашка. — Это фантастика, сынок, и даже ненаучная, но основанная на псевдодемократических бреднях нашего империалистического потенциального противника. Это так не работает.

— А как же это работает?

— А как у тебя с воображением, Чапай?

— Средне, — признался я. Личность я довольно приземленная.

— Ну я тогда попроще попробую, — сказал Сашка. — Представь себе мироздание, как огромную пустыню, полную песка, барханов, оазисов, бедуинов с верблюдами и прочей фигни, которой обычно полно в пустынях. Представил?

— Допустим.

— И вот по этой пустыне мироздания катит бронепоезд истории, — сказал Сашка. — Большой, красивый, впереди рельсы, позади рельсы, густой дым в облака, ядерный свисток, все такое. Вкатываешь в метафору?

— Пока да.

— Так вот, люди в этой метафоре — это живущие в пустыне суслики. Или сурикаты. Или еще какая-нибудь не слишком крупная гадость. Даже такие, как ты, провальни. И если какой-нибудь суслик захочет изменить историю и прыгнет на бронепоезд, то в подавляющем большинстве случаев его просто на гусеницы намотает.

— У бронепоезда нет гусениц, — заметил я.

— У этого — есть, — сказал Сашка. — Или черт с ним, пусть это будет танк истории. Танк — суслик, суслик — танк. Какие у суслика шансы против танка?

— В подавляющем большинстве — никаких, — сказал я, ухватившись за его слова.

— Да, бывают дерзкие суслики, умные суслики, суслики со стальной волей, которые точно знают, где у этого танка вентиляционное отверстие и старающиеся использовать это знание в своих целях, какими бы эти цели ни были, — сказал Сашка. — Случаются суслики, которые хотят направить танк по другому пути, а то и вовсе раскурочить его к хренам. И вот на этот случай на башне танка сижу я со снайперской винтовкой в руках. Весь наш отдел Х там сидит. Так понятно?

— Более-менее, — сказал я. — Значит, вы там сидите для того, чтобы все шло, как оно идет, да?

— Именно, — сказал он.

— И вы против любых изменений?

— Именно.

— Почему?

— Потому что все-таки не танк, а бронепоезд, пусть и с гусеницами, — сказал он. — Потому что рельсы. И не надо быть великим, сука, железнодорожником, чтобы понять — если столкнуть бронепоезд с рельсов, случится катастрофа.

— В этом беда всех метафор, — сказал я.

— Далеко не все провальни стремятся менять историю, — сказал Сашка. — Кто-то расценивает это, как второй шанс и просто живет еще одну жизнь, стараясь устроиться в ней лучше, чем было до того, используя для этого свое послезнание, и таких, по счастью, большинство. Их мы вообще не трогаем, как правило, потому что большой опасности они не представляют. Мы работаем только с теми, кто пытается историю изменить.

— Даже если это перемены к лучшему?

— Да как ты это определишь-то, Чапай? — спросил он. — Проблема, сука, всего поголовья таких провальней в том, что у них нет позитивной картины мира. Они пришли сюда из места, где им было плохо, где им не нравилось, и они пытаются сделать так, чтобы естественный ход вещей их снова в это место не привел, понимаешь? Они знают… точнее, они думают, что они знают, как не надо. А как надо — они понятия не имеют. Последствия любого глобального изменения в масштабах мира просчитать невозможно, а это не та, сука, область науки, где надо все выяснять экспериментальным путем. Ты сегодня убьешь какого-нибудь условного Гитлера, и через двадцать лет получишь на свою голову другую вторую мировую войну с какой-нибудь условной Англией, только уже с ядерным оружием не в финале, а на самом старте, и цивилизации, какой мы ее знаем, придет конец. Мир не идеален, Чапай, и мы не боремся за его идеальность. Мы работаем ради того, чтобы он в принципе был.

— Я так понимаю, это только теория.

— Это теория, на которой мы стоим, — сказал Сашка. — Ради которой мы живем и умираем, к хренам. Немного пафосно, зато правда. И лучше бы тебе, Чапай, согласиться со справедливостью этой теории. Потому что помни — в тот момент, когда ты бросишься под бронепоезд, на оружейной башне я буду сидеть не один.

— Честно говоря, у меня плана бросаться под бронепоезд и не было, — сказал я. Даже с точки зрения здравого смысла, это далеко не лучший способ его остановить, особенно если ты суслик.

— Рад это слышать, — сказал Сашка. — Но я все равно буду за тобой присматривать.

— В каком смысле «присматривать»?

— В самом прямом, сука, смысле, — сказал он. — Или ты думал, мы тебя в свободное плавание отпустим, и ты и дальше будешь бесконтрольно людей стрелять?

— Э… — сказал я глубокомысленно.

— Да-да, ты ни в кого не стрелял, все это знают, и менты особенно, — сказал Сашка. — Знаешь, у части провальней, особенно у тех, кто идейные, есть стойкое пренебрежение к чужой жизни. С их точки зрения получается, что раз это прошлое, то все населяющие его люди уже все равно в большинстве своем померли, поэтому их существование именно здесь и сейчас большой ценности не имеет. Ты не такой, я знаю, я специально на драку напросился, чтобы посмотреть. Ты дерешься вдумчиво, даже, я бы сказал, бережно по отношению к противнику, что сразу выдает в тебе профессионала высокого класса. Потому что сам я так, сука, не умею, но знаю людей, которые умеют. И тело тебе практически идеально подходит, как я посмотрю, отточенность движений такая, будто ты всю жизнь с ним прожил.

— Да не так уж и высок мой класс, — сказал я, решив как можно быстрее съехать с темы организма, с которым я всю жизнь прожил, резкие движения оттачивая.

— Охотно, сука, верю, — сказал Сашка. — Но спарринг все равно предлагать не стану.

— Да у нас и весовые категории разные, — заметил я.

— Ну и я не совсем бокс имел в виду, — сказал Сашка. — В общем, продолжай в том же духе, постарайся без веского повода никого не покалечить.

— Э… — снова сказал я. — Признаться, я не совсем понимаю, что вообще дальше будет.

— Если все срастется, то дальше все будет просто и легко, — сказал Сашка. — Будешь учить детей, жить жизнью простого советского гражданина… в таком вот разрезе. В смысле, практика показывает, что если особо не выпендриваться и специально поперек течения не плыть, инерция возьмет свое, и ты сможешь прожить жизнь, близкую к той, которую прожил бы предыдущий владелец этого тела.

— То есть, в конце нашей беседы ты мне в затылок стрелять не станешь?

— Не, это вообще не в моем стиле, — сказал он. — Я стреляю, глядя в лицо. Но тебя стрелять пока что не за что. Да и для истории это не менее опасно, знаешь ли. Кто знает, в каком году физрук Василий помереть был должен, и что будет, если я его в восемьдесят девятом стрельну.

— Ясно, — соврал я, хотя ничего ясно мне не было. Его последнее заявление вроде бы противоречило тому, что он говорил про «эффект бабочки».

В смысле, что «эффект бабочки» не работает.

А так-то, конечно, никакого физрука Василия в восемьдесят девятом вообще не должно было быть. По крайней мере, не в том виде, в каком он сейчас.

— Скорее всего, будет принято решение в покое тебя оставить, как, в общем-то, большую часть вашей братии. По сути то люди они безобидные, врачи, спасатели, бухгалтера, фотографы, художник даже один был, и если всех подряд из истории пулей в затылок изымать, ни к чему хорошему в конечном итоге сей процесс точно не приведет. Живут и живут, работают и работают, в целом свою собственную историю повторяя. Но ты не думай, что это дает тебе карт-бланш, — сказал Сашка. — Если понадобится, я стрельну. И рука, сука, у меня не дрогнет, можешь не сомневаться.

— Я учту.

— Хотя и не хотелось бы, — вздохнул Сашка. — Нравишься ты мне, Чапай. Чувствую я, что наш ты человек. Завтра иди на работу, как собирался, я вечером зайду, занесу тебе опросник. Там тот еще, сука, талмуд, но ты отнесись серьезно, заполни его со всей тщательностью, даже если на это несколько дней потребуется. Ну а потом уже по итогам будем решать, что с тобой делать.

— А если я вместо работы завтра в бега ударюсь? — поинтересовался я.

— Найдем, — сказал Сашка. — Но я бы не советовал. В Советском союзе без документов жить тяжело, на работу не устроиться, только бомжевать… В общем, не рекомендую. Хотя в грядущей смуте ты со своими способностями… Решай сам, конечно, но помни, что рано или поздно отдел Х придет за тобой.

— Буду помнить, — пообещал я.

— Отлично, — сказал он. — А теперь, не для протокола, и клянусь тебе своим майорским удостоверением, что за пределы кухни эта информация не выйдет, а последствия я все равно уже устранил. Но уж больно мне любопытно. Ты этих отморозков на дачах пострелял?

— Ну, допустим.

— Ну и правильно, — сказал он. — Думаю, что исторически оно бы все равно по-другому не сложилось, такие долго не живут. А где девица?

— Домой отвез.

— Адрес помнишь?

— Как-то не отложилось, — сказал я.

— Ясно. Имя-то хоть спросил?

— Нет.

— Почему?

— А какая разница?

— В принципе, да, — согласился Сашка. — Никакой, к хренам, разницы. Я бы в такой ситуации тоже бы их пострелял, наверное.

— Откровенность за откровенность, — сказал я. — Как вы меня вычислили?

— Есть у нас свои методы.

— Это я уже слышал.

— А большего я, извини, сказать и не могу, — вздохнул Сашка. — Я при исполнении, а ты — в разработке.

— Тогда другой вопрос, — сказал я. — Думаю, это ты разгласить сможешь. Сколько было трупов?

— А ты сам не посчитал, что ли?

— Посчитал, — сказал я. — Но баланс не сходится.

— Шесть трупов, — сказал Сашка. — Сам Лобастый и пятеро его братков.

— Ты сам на месте был?

— Нет, конечно, — сказал он. — Мне это не по масти. Но я протокол осмотра читал и приложенные к нему фотографии довольно пристально рассматривал. Шесть жмуров, как с куста. А что, кто-то лишний?

— Наоборот, — сказал я. — Одного не хватает.

— Ну, видимо, встал и ушел, — сказал Сашка. — Если бы в больницу с огнестрельным ранением заявился, нам бы сообщили, значит, прячется где-то. Даже если кровью не истечет, прежнего здоровья у него уже не будет.

— Несомненно, — сказал я. — А ты завтра вместе с опросником на тысячу листов не мог бы эти фотографии прихватить?

— Это не положено, но я мог бы, — сказал он. — А тебе зачем?

— Меня терзают смутные сомнения, — сказал я.

— Чуйка сработала?

— Что-то типа того, — сказал я.

— Или уязвленное самолюбие, — сказал Сашка. — Не веришь, что мог промазать к хренам?

— Ладно, я по-другому спрошу, — сказал я, почему-то особо не сомневаясь, чьего именно трупа там не хватает. — «Вальтер» с глушителем на месте нашли?

— Нет, конечно. Откуда у этой гопоты «вальтер», да еще и с глушителем? «Наган» был, «макаров» в соседней комнате… Ты уверен, что именно «вальтер» видел, Чапай?

— Уверен, — сказал я. — Причем глушитель был не самопальный, а фирменный.

Сашка покачал головой.

— Поверь, я в таких вещах не ошибаюсь, — сказал я. — Даже в восемьдесят девятом.

— Я верю, конечно, но как-то это в общую картину не пишется, — сказал он. — Однако, ты пробудил и мое любопытство, Чапай, будут тебе фотографии. Завтра вечером вместе порассматриваем.

— Ну, и тогда последний вопрос, — сказал я. — Но не менее важный, чем все предыдущие.

— Я слушаю тебя очень внимательно, — сказал Сашка.

— Адрес хорошего автосервиса не подскажешь?

Глава 17

Отличник Макаров висел на турнике и раскачивался, как связка сосисок на ветру. Он напрягался, он краснел, у него даже очки немного запотели, но поднять подбородок на уровень перекладины у него никак не получалось.

— Плохо, Макаров, — сказал я, когда он прекратил свои тщетные попытки и спрыгнул на землю.

— Я вообще на физмат собираюсь, — сказал он.

— Ну и что? Как говорил великий русский писатель Чехов, в человеке все должно быть прекрасно — и бицепсы, и трицепсы, и трицератопсы.

— Но, Василий Иванович, трицератопс — это же не…

— Я знаю, Макаров, знаю, — сказал я. — Потому что я — гармонично развитая личность, и Чехова читал, и трицератопса от велоцираптора отличу, и подтянуться могу в рамках норматива.

Ничуть не убежденный Макаров вернулся в строй, и я позвал к снаряду следующего. У этого-то никаких проблем с подтягиванием возникнуть не должно.

Я следил за сдачей зачета, машинально выставляя отметки в журнале, а сам мысленно еще раз прокручивал в голове вчерашний разговор с майором. В том, что он меня лечил, у меня никаких сомнений не было, в конце концов, врать — это его профессия.

Хотелось бы только понять, сколько в его словах было правды и была ли она вообще.

Вот адрес автосервиса он мне подсказал, это да. Ну, как автосервиса… Сидели какие-то умельцы в гаражах, гайки крутили, чинили чего-то там, говорят, неплохо у них получалось. Сегодня после работы к ним зайду, посмотрю, что к чему, глядишь, о чем-то и договоримся.

Но вот все остальное из сказанного майором вызывало куда больше сомнений. Эффект бабочки не работает, но при этом в КГБ есть целый отдел, который следит за тем, как он не работает.

Изменить будущее можно только целенаправленно приложив к этому максимум усилий и точно угадав момент? А если я сейчас, допустим, какого-нибудь условного Стива Джобса найду и гараж ему сожгу, на сколько лет назад это индустрию откинет? Или, наоборот, отловлю в темном углу Билла Гейтса и концепцию «семерки» ему расскажу? Вряд ли это такие мелочи, которые ни на что не влияют.

И вообще, концепция «пусть все идет, как идет» мне не слишком нравилась. Понятно, что глобальные перемены могут привести к каким угодно результатам, и спрогнозировать их невозможно, но почему бы не попытаться улучшить этот мир хотя бы по мелочи? Взять хотя бы Чикатило, которого в восемьдесят девятом, насколько я помню, еще не поймали. Неужели из всего этого потока провальней никто не рассказал специалистам из отдела Х о том, кем на самом деле является этот кровавый маньяк? И если рассказал, то почему они ничего не предпринимают? Ведь несколько десятков жизней же можно было спасти. Да и сейчас еще можно, хотя уже значительно меньше…

Нет, рассказ майора был похож на какую-то байку для отвлечения внимания и серьезной критики он не выдерживал. Вряд ли танк-бронепоезд сойдет с рельсов, если из одного из пассажирских вагонов выкинуть несколько мешков балласта.

Я вот, например, убил семь человек, которых не должен был убивать, и остановить меня этот их пресловутый отдел Х даже не пытался. Или тот, кто был бы на моем месте, если бы я сюда не провалился, тоже бы их поубивал, и я просто следую его курсу? Тимур ведь, в конце концов, это его знакомый, а не мой.

Может быть, на самом деле у меня нет никакой свободы воли, и я просто следую уже проложенному для меня курсу, и то, что я принимаю решения сам — это только иллюзия?

Эта мысль мне не понравилась. С другой стороны, все это касалось очень сложных и непривычных для меня материй. Как мог бы сказать мой старик-отец, без поллитры не разберешься…

Утром за мной не следили. Я шел на работу пешком и тщательно контролировал окружение, но потенциального хвоста так и не обнаружил. Что это, обычная беспечность, дефицит кадров или уверенность, что я в любом случае никуда от них не денусь? Или у них есть агенты в школе? Кто-то из моих коллег на самом деле был внедрен сюда в то же время, как Сашка поселился в моем подъезде? Но чего ради это все? Я ведь не политик, не ученый, не деятель шоу-бизнеса, я — всего лишь обычный физрук, рядовой суслик пустыни мироздания, по которой катит свои гусеницы бронепоезд истории…

Я принял все зачеты, заполнил все положенные бумажки и уже часа в четыре ушел с работы и направился к умельцам в гаражи. Услышав описание проблем, они сочувственно поцокали языками, сказали, что могли бы взяться за кузовные работы, но запчастей нет, краски нет, стекол нет, есть только старый комплект почти лысой всесезонной резины, который они готовы уступить мне по сходной цене. Поскольку это решало хотя бы вопрос дальнейшей транспортировки «ласточки», мы ударили по рукам, и они обещали заменить мне колеса уже завтра, прямо у подъезда и без непосредственного моего участия.

Сашка, похоже, ждал моего возвращения, глядя в окно, потому что заявился минут через пять после того, как я снял уличную обувь. В руках у него был внушительных размеров пакет.

— Опросник, — сказал он, вываливая передо мной бухгалтерскую книгу объемом примерно с телефонный справочник Нью-Йорка. — Некоторые пункты могут показаться тебе странными, но отнесись к ним со всей серьезностью, ладно?

— Обязательно, — сказал я.

— Если чего не знаешь, так и пиши, — посоветовал он. — От себя ничего придумывать не стоит.

— Так и сделаю.

— И помни главное, — он постучал по талмуду толстым указательным пальцем. — Либо вот это, либо несколько десятков часов допроса в компании моих неприветливых коллег. Считай, что тебе вообще крупно повезло, многим твоим товарищам по несчастью такой альтернативы не предоставляют.

— А мне за что такая радость?

— Ну, ты вроде как свой, — сказал Сашка. — Офицер, наверняка отличник боевой и политической подготовки, а также честный советский педагог. Вдобавок, я за тебя поручился.

— Спасибо, — сказал я. — Фото принес?

— Да, — он положил передо мной папку раз в двадцать тоньше, чем опросник. — Зрелище, конечно, то еще, но думаю, что ты и не такое видел. Особенно если вспомнить, что ты все это и сделал.

— Угу, — я быстро пролистал фотки из милицейского отчета и убедился, что моя вчерашняя догадка была правильной. Типа в костюме на изображениях не было. «Вальтера» с глушителем, соответственно, тоже.

О чем я майору незамедлительно и сообщил.

— Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд, — сказал Сашка. — Красным флагом они машут и усами шевелят. Значит, говоришь, изначально ты его в этой компании не заметил?

— Изначально его там и не было, — сказал я. — Такого трудно не заметить. Он не вписывался в общую физиогномическую картину группы.

— Ну, мало ли, кто куда не вписывался, к хренам, — сказал Сашка. — Бывают в жизни и более странные альянсы. А не мог он, допустим, в сортир отлучиться, пока вы там беседовали? А потом уже на звуки стрельбы прибежал?

— В сортир с пистолетом?

— Я со своим даже сплю, мне так спокойнее, — сообщил Сашка. — Жена сначала ворчала, а потом привыкла. И хранит под подушкой запасной магазин.

— Свет на улице нигде не горел.

— А он тайно, не афишируя намерений, — предположил Сашка. — Или сортир у них вообще не электрифицирован, к хренам.

— Ну, допустим, — сказал я, хотя и точно знал, что не ошибаюсь. Не мог я его пропустить. — А куда он потом делся?

— Уполз, — сказал Сашка. — И пистолет с собой прихватил. Куда ты ему стрельнул-то?

— В плечо.

— Ну, вот видишь…

— А потом в голову.

— Это сложнее, — согласился Сашка. — Но бывают и не такие чудеса. Типа, пуля скользнула по кости и срикошетила к хренам. Вид у раны страшный, но мозг не задет. Да и сколько там того мозга-то? Ты просто не обратил внимания в запарке.

— Я его обыскал, — сказал я. — И рассмотрел довольно внимательно, учитывая обстоятельства.

— Почему именно его?

— Потому что он не вписывался, — сказал я.

— Нашел что-нибудь?

— Нет.

— Ни паспорта, ни, сука, списка жертв?

— Дилетант, наверное.

— Чапай, прости, я не могу не спросить. А этот седьмой, он, вообще, сука, был? Ты меня не мистифицируешь с какой-нибудь непонятной мне целью?

— На кой черт мне на себя просто так лишнего жмура вешать?

— Так ты ничего и не вешаешь. Нет тела — нет дела, как говорится.

— Ладно, — я пошуршал среди разложенных на столе фотографий, нашел нужную и ткнул пальцем в ее фрагмент. — Вот это пятно крови осталось от него. Здесь он лежал.

— Там шесть трупов с огнестрельными ранами, там этой кровищи…

— И тем не менее, — сказал я. — Можно анализ ДНК заказать.

— Ты помнишь, что на дворе восемьдесят девятый год, а дело закрыто? — спросил Сашка. — Если комитет в него полезет, это вызовет подозрения.

— А разве комитет не выше всяческих подозрений?

— Я, конечно, этот момент на заметку возьму и доложу о нем кому попало, — сказал Сашка. — Потому что подозрительно это все и вообще. Но, честно говоря, мне кажется, что ты слишком большое значение этому эпизоду придаешь.

Но судя по озабоченному выражению его лица, он успокаивал скорее себя, а не меня.

— Возможно.

— А своя версия-то у тебя есть?

— Профи, — сказал я. — Пытался продолжать дело даже после того, как поймал первую пулю. Можно предположить, что его послал отец похищенной девицы, но…

— Но?

— Не тот уровень. На человека со связями, которые позволяют отправлять на задание спецов такого класса, Лобастый в принципе бы прыгнуть не мог.

— Он, значит, спец, а ты его двумя выстрелами положил, — задумчиво сказал Сашка. — Но это фигня, конечно. Может быть, тут вовсе не в уровне дело, может, это одноклассник его вызвался помочь или друг семьи…

Этот вариант мне не понравился, потому что выходило, что я убил человека с «нашей» стороны, который явился совершить хороший поступок, но попал под мой «дружеский» огонь. Тем не менее, нельзя сбрасывать со счетов версию только потому, что она выставляет меня не в самом лучшем свете.

Правда, это в любом случае не объясняло того, куда делся его труп. Разве что менты, которые приехали первыми, признали своего и решили не палить контору и переложить его в какое-нибудь другое место… Но откуда у мента «вальтер» с глушителем?

— Не грузись, — сказал Сашка. — Если я чего и усвоил за годы работы в отделе Х, так это то, что все тайное рано или поздно становится явным. Как правило, конечно, это происходит поздно, но се ля ви, как говорят китайцы.

— Вот кстати, я по этому поводу тоже хотел бы кое-что прояснить, — сказал я. — Меня крайне интересует степень вашего невмешательства в происходящее. Или противодействия вмешательству, что точнее.

— Это секретная информация, но ты все равно спрашивай, — сказал он.

— Вот, например, ты слышал о Ростовском Потрошителе?

— А, вот, значит, ты как. Дай мне минутку, — Сашка на несколько секунд закрыл глаза. — Маньяк, значит. Ростовский Потрошитель, он же Ростовский Мясник, он же Красный Потрошитель, он же Убийца Лесной Полосы. Что-то слышал, да.

— И вот если бы ваш отдел узнал, кто он, еще до того, как на него официальное следствие выйдет, что бы вы сделали? Продолжили бы не вмешиваться? А может быть, еще и провальней бы отстреливали, которые его бы остановить пытались? Защитные порядки вокруг него построили бы?

— Ну ты совсем нас за монстров не держи, — сказал Сашка.

— Так вы же за то, чтобы все шло, как оно идет, — сказал я. — И вот оно идет и идет…

Майор покачал головой.

— И ты, выходит, знаешь, кто он?

— Знаю. А имея на руках имя и фамилию, доказательную базу собрать совсем несложно.

— Все несколько сложнее, Чапай.

— И в чем же сложность? Его зовут Андрей…

— Чикатило. Родился шестнадцатого октября тысяча девятьсот тридцать шестого года в селе Яблочное Сумской области Украинской ССР, — сказал Сашка. — Убийства, изнасилования, расчлененка, список жертв переваливает за пять десятков, так?

— И это только доказанных, — сказал я. — Так вы знаете?

— Я тебе даже больше скажу, Чапай, — Сашка потеребил бороду. — Хотя это и секретная информация, но что уж теперь. Мы этого Чикатилу еще в восемьдесят четвертом по-тихому придавили. И знаешь, что?

— Что?

— Убийства продолжились, — сказал Сашка.

— Подражатель? — спросил я. Это была слабая версия, потому что подражатели обычно появляются уже после созданного изначальным маньяком медийного шума, а если придавили его по-тихому, то никакого шума быть не могло.

— Подражатель, да, — сказал Сашка. — Но вот что странно. Он шпарит по тому же списку жертв, и теперь никто понятия не имеет, кто он.

— Откуда у вас список?

— Да был тут один провалень с ментовским прошлым и эйдетической, сука, памятью, — сказал Сашка. — Он это дело, конечно, не вел, но в университете изучал, вот все и запомнил. И по всему выходит, Чапай, что это не просто подражатель, а подражатель из ваших, из провальней. Которому этот список тоже хорошо известен. Видишь, брат, не одни только хорошие люди в прошлое проваливаются.

— Так что ж вы его не ловите? Это же ваш профиль.

— Мы ловим, — сказал Сашка. — Но пока безуспешно.

— Как это работает вообще? — спросил я. — Его вы, значит, с восемьдесят четвертого безуспешно ловите, а мне чуть ли не торжественный комитет по встрече сразу по прибытии устроили.

— Не все случаи одинаковы, и не каждого мы можем распознать сразу же после перехода, — сказал Сашка. — Такая вот оказия вышла, к хренам.

— Очень удобно, — сказал я.

— Есть, правда, и другая гипотеза, весьма малоприятная, — сказал Сашка. — Про инерцию исторического процесса. Если историческому процессу нужно, чтобы список смертей был доведен до конца, мироздание может призвать для этого другого исполнителя. Или исполнителей. И поставить перед ними соответствующую задачу.

— Отдать на аутсорс?

— Не совсем понимаю, о чем ты, Чапай, но похоже на то.

— И насколько ты сам в это веришь?

— Я стою на той позиции, что произойти в этом безумном мире может вообще все, что угодно, — сказал Сашка. — Но, если по-чесноку, эта гипотеза вызывает у меня определенные сомнения. Мироздание мирозданием, но за любым историческим процессом всегда стоят конкретные люди, и я вижу свою задачу в том, чтобы найти этих людей. Ну, не лично свою, как ты понимаешь, а всего нашего отдела.

— Почему вы не можете вычислить его, как меня?

— Потому что тебя мы срисовали в момент перехода, — сказал он. — А его переход, этого гипотетического подражателя, мог вообще черте когда произойти. Еще в те времена, когда у нас сегодняшних возможностей не было. Ну и жил он себе, как вполне обычный гражданин, может быть, и маньячил помаленьку, но тупо маньяками мы ж не занимаемся, это к ментам вопросы.

— А с какого года у вас появилась возможность переходы срисовывать? — поинтересовался я.

— Секретная информация, Чапай.

— А все остальное — это, типа, общеизвестные факты были?

— Тебе ли не знать, капитан, что существуют разные уровни секретности, — сказал он. — Что-то можно разгласить в пьяном базаре на кухне… ну ладно, в трезвом базаре на кухне, а что-то я и под дулом пистолета выдать не могу. Но вот тебе факт, очень многие провальни, особенно это старпе… пожилых людей касается, после своей смерти там проваливаются сюда в свои собственные тела, как правило, пока те еще в юном возрасте находятся. Типа, вторая молодость, пионер — всем ребятам пример, в таком вот, сука, разрезе. В шестидесятых, говорят, вообще жуткий случай был. Девяностолетний старик из года, подальше даже, чем твой, в свое собственное четырехлетнее тело угодил. Четырехлетнее, прикинь? А старикан был не простой, с опытом и воображением. Писатель, академик, бизнесмен, без пяти минут тайный, сука, генерал секретного спецназа. И в теле четырехлетнего пацана. Как такого вычислить?

— И как вы его вычислили?

— Да случайно, — сказал Сашка. — На жаохуани он спалился.

Глава 18

— На чем? — переспросил я.

— На жаохуани, — повторил Сашка, и я понял, что не ослышался. — Ну, там вообще комплексно было, начинал он с чжэньяцзань, потом уже цзяоча шуанлуньбэй и только после них — оба цзою жаохуань. Странно, что ты, Чапай, ничего об этом не слышал. Ты ведь, как-никак, сука, физрук.

— Я, видимо, в другой области физрук, — сказал я. — Хорош издеваться. Я вашего китайского не учил.

— Может, и зря, — сказал Сашка. — В общем, это какие-то специфические китайские техники для улучшения здоровья, качества жизни и прочей чуждой советскому человеку фигни. Чувак в своем времени до девяноста лет прожил и считал, что именно благодаря этим вот занятиям, и когда ему второй шанс представился, он решил и вовсе до двухсот дотянуть. Типа, раньше начнешь, лучше подействует. Логично же?

— Логично.

— Дома он этим заниматься не мог, квартира-то двухкомнатная, в ней бабушка, дедушка, сервант… Поэтому он решил в детском саду во время прогулки несколько подходов делать. Ну, типа стоит ребенок, руками-ногами машет, кому какое дело, к хренам.

— И правда.

— А садик-то городской, и на его беду жил в доме напротив один наш сотрудник, — сказал Сашка. — Который аккурат в это время на балкон покурить выходил. Ну, он на странного пацана сразу тоже внимания не обратил, а потом как-то раз присмотрелся повнимательнее и узнал некоторые движения, весьма специфические. Которые четырехлетнему пацану знать вроде бы и неоткуда.

— Если он с родителями в Китае не жил.

— Резонно, но мы, Чапай, все-таки не дурее паровоза, эту возможность сразу же проверили и отбросили, как несостоятельную. Никакого отношения к Китаю его родители не имели. Короче, взяли мы пацана в разработку и выяснили, что он, хоть и четырехлетний, но уже лидер, у которого шестилетки по поручениям бегают. И в целом, читать-писать уже умеет, что нехарактерно, и словечки в его речи иногда совсем не детские мелькают. В общем, прихватили мы его и раскололи.

— Вот так прямо сразу и раскололи? Девяностолетнего прошаренного деда?

— Знание-то у него от деда, а психика и эмоции — от четырехлетки, — сказал Сашка. — Гормоны там всякие, сложная клиническая картина, тебе лучше во все это не вникать, а то спать плохо будешь. Всего пара часов понадобилась, а потом он во всем признался, и дальше уже протоколы допросов пошли. Десятки, сука, часов допроса. Что-то даже на кинопленку сняли, чтобы новым сотрудникам в образовательных целях показывать. Дескать, и вот так, сука, бывает.

— Угу, — сказал я.

— Дикое зрелище, Чапай, просто оторопь берет, — сказал Сашка. — Сидит перед тобой четырехлетка, который и буквы-то не все выговаривает, и совершенно серьезно рассказывает, что дальше будет, и как он жизнь на семь десятков лет вперед распланировал. У нас после этого трое сотрудников уволились, к хренам, а еще двое пообещали, что никогда своих детей заводить не станут. И знаешь, что меня больше всего поразило, Чапай?

— Что?

— Отсутствие сомнений, — сказал Сашка. — Любых, вообще. Никакой, сука, рефлексии. Ни единой мысли, а что будет, если я неправ. Ни малейшего сожаления о том четырехлетнем мальчике с ободранными коленками, которым он когда-то был. Ну, делся малец куда-то и делся, и хрен бы с ним. И дальше — вперед, как по рельсам, комсомол, партия, бизнес, книжки писать, песни петь, кино снимать, патриотом быть, но активы, сука, все равно за рубежом держать, потому что так надежнее.

— Продуманный, — сказал я. — Жил долго, опыт имеет.

— И окончательно меня его матримониальные планы добили, — сказал Сашка. — Типа, сейчас ему четыре года, но он точно знает, на ком женится и с кем всю свою жизнь проведет, хотя и изменять будет, куда без этого. Но, типа, прошлая жена его устраивала во всех отношениях, вот он снова ее и заполучит. Стабильность, сука, как признак полной упоротости.

— А в чем проблема-то? — спросил я. — Не любовь, так привычка.

— А о ней он, сука, подумал? — спросил Сашка. — Он-то к ней привык, вдоль и поперек изучил, проблем нет, но она-то в первый раз влюбилась в юношу бледного со взором горящим, который хотел мир изменить, а теперь пред светлые ее очи явится циничный столетний старик, который в этом мире хочет получше устроиться с высоты своего, сука, послезнания, к хренам. И взрослеть, и познавать этот, сука, мир, они будут уже не вместе, а только она, под его чутким присмотром и мудрым, сука, руководством. Мне кажется, это как-то не очень честно Чапай. Как будто он ее от какой-то части жизни просто отгородить хочет. Как будто она чего-то важного из-за него лишиться может. Радости познания нового вместе с таким же молодым и неопытным парнем, простого человеческого права на ошибки, в конце концов…

— Ты, я смотрю, тот еще романтик, — сказал я для того, чтобы хоть как-то сбить пафос.

Сашка покачал головой.

— Я прагматик, — сказал он. — Но иногда прям за живое задевает. В общем, окружающих он за полноценных личностей не считал, с его точки зрения все они были просто персонажами. Часть — полезные, которых можно использовать, часть — бесполезные, на которых просто наплевать, и часть — враги, от которых надо избавляться, и лучше всего чужими руками. В общем, далеко он собрался пойти, к будущему руководству страны примазаться хотел и в серые, сука, кардиналы метил.

— И что вы в итоге с ним сделали? — спросил я.

— Так расстреляли, к хренам, — сказал Сашка. — Что с ним еще можно было делать?

— Четырехлетнего ребенка расстреляли? — усомнился я.

— Ну да, мы ж не звери какие, чтобы детей расстреливать, — согласился Сашка. — Не стали на него пулю тратить, конечно. Подушкой задушили, аккуратно и можно даже сказать, нежно.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то предложили его отцу новую работу по партийной линии и отправили вместе с семьей на Дальний Восток, — сказал Сашка. — Вырвали, так сказать, мальца из привычной среды обитания, поломали схему. Ну и дальше следили, предупреждения делали и палки в колеса вставляли, если надо было.

— И как у него в итоге жизнь сложилась?

— Да непонятно пока, ему же еще и тридцати нет, — сказал Сашка. — Пишет там что-то себе, но без особого успеха.

— А что с женой?

— Другую нашел, — сказал Сашка. — Гормоны, все дела. С той первой даже не повстречался.

— Ну и ты считаешь, что вы правильно поступили?

Он пожал плечами.

— Да черт его знает. Может, он ничего плохого бы и не сделал, может, вообще все на пользу бы пошло. Но тут основная мысль в том, что он такой, сука, не один. И если каждый одеяло в свою сторону тянуть будет, то одеяло рано или поздно порвется, это, сука, физика, а против нее не попрешь.

— То есть, вы знаете, что впереди все будет… ну, не очень, — сказал я. — И все равно работаете на то, чтобы все шло как-то так, да?

— Не я такие решения принимаю, — сказал Сашка.

— А кто?

Он указал пальцем вверх, но я полагаю, что имел он ввиду отнюдь не моего соседа с пятого этажа.

— Не понимаю я вашей стратегии, — сказал я.

— Не знаю, что ты задумал, Чапай, но восемьдесят девятый год на дворе, — сказал Сашка. — Спасать Союз из этой точки уже немножечко чересчур, сука, поздно, не находишь?

— Но вы-то не сейчас об этом узнали, — сказал я. — И дело даже не в Союзе, а в том, какие потрясения его развал вызовет. Неужели не было желания хотя бы этот период как-то смягчить, если не полностью обойти?

— Партия так решила.

— И никаких сомнений, никакой, сука, рефлексии? — поинтересовался я.

— Все мы люди, все мы в разные моменты жизни о всяком разном задумываемся, к хренам, — сказал Сашка. — Но все немного сложнее, чем тебе сейчас кажется, Чапай. Или не немного, а сильно сложнее.

— Так, может быть, ты мне этот момент прояснишь?

— Может быть, и проясню, — сказал он. — Но момент, когда я проясню этот момент, настанет не в этот самый момент. То есть, не сегодня. Сегодня у тебя есть и более важные дела.

Он снова постучал пальцем по талмуду-опроснику.

— Это не только на сегодня, это, я так чувствую, на пару недель, — сказал я.

— А кому сейчас легко? — спросил он.

* * *

К концу сентября моя профессиональная жизнь вошла в привычную колею. Со школьниками я контакт вроде бы нашел, коллеги меня не доставали, и даже грозная Надежда Анатольевна сумела смириться с моим существованием и на время оставила попытки от меня избавиться. А может быть, все дело в том, что я был слишком озабочен тем, что происходило в моей жизни за пределами школы, и на фоне вот этого вот всего будни простого советского педагога были просто приятной передышкой от размышлений о смысле жизни, механизмах моего появления здесь и целей, которые оное появление преследовало.

Ответ, который мог предложить майор Сашка, меня не устраивал.

«Потому что» — это не ответ. «Фигня случается» — это тоже не ответ.

Не буду спорить, иногда кажется, что фигня случилась на самом ровном месте, но на самом деле у любой фигни есть признаки ее приближения, причины и предпосылки. Нужно только уметь их заметить и правильно истолковать.

Люди не могут проваливаться в прошлое просто потому что. Причем, как я понял, исход совершался в разные годы, по некоторым источникам, и далеко за пределами двадцатого века (документальных подтверждений сему факту, разумеется нет, но отдел Х уверял, что это так по косвенным признакам), но подавляющее число провальней относилось к одному и тому же временному периоду — началу двадцать первого века. А с середины века, начиная года с две тысячи сорокового — ни одного гостя из будущего, как отрезало.

Как выразился Сашка, словно им кто-то калитку, сука, к хренам прикрыл…

Все это наводило меня на не слишком веселые размышления, но, похоже, что только меня одного, а профильный комитетчик такими вопросами себе голову не забивал или просто делал вид, что.

Опросник, который он притащил, поставил меня в тупик. Ну, нето, чтобы в совсем тупик, но определенные сложности все-таки вызвал, потому что начиналась эта бодяга с анкетных данных, а я им свои настоящие анкетные данные раскрывать не собирался на предмет «как бы чего ни вышло». Если им удобнее считать меня обычным провальнем с ментальным сдвигом сознания на тридцать лет назад, так тому и быть.

Поэтому мне нужно было разработать себе новую легенду, да еще и сделать так, чтобы она оказалась труднопроверяемой. Настолько трудно, чтоб в итоге они на нее просто плюнули, наверное. Поэтому от идеи с поджогом сельсовета, в котором хранились все метрики, я отказался, и записал себя в детдомовские. Старик-отец неизвестен, мама тоже, фамилию подарило государство, а назвали меня Василием Ивановичем, потому что начальник дома малютки недавно фильм посмотрел и уж больно ему образ в душу запал.

По легенде выходило, что родителей не знал, детство свое запомнил смутно, а школьные годы у меня были обычные, как у всех, чего про них рассказывать. Тут, главное, слишком в детали не вдаваться, легенда — это не художественное произведение, где чем больше красивостей, тем лучше. Здесь все именно на деталях и сыпется.

Потом уже, начиная со службы в армии, я начал писать с себя, опять же, в особые подробности не вдаваясь. А потом анкетная часть закончилась и началась историческая, в которой меня попросили описать самые значимые, с моей точки зрения, разумеется, для мировой истории события и по возможности привязать их к конкретным датам. Тут-то и выяснилось, что из всего курса истории я вынес большое красивое «ничего не помню» в красивой обертке, и что источник знаний о будущем из меня так себе. События я помнил, даты — весьма смутно, иногда даже год затруднялся назвать.

Потом пошли более детальные вопросы. Писатели, певцы, музыканты, с чьим творчеством знакомы, кого встречали лично, прочая байда.

После блока культуры следовал политический, с просьбой описать постсоветское государственное устройство, перечислить партии, если их больше одной, указать свои политические предпочтения. Я бился над этим трудом два вечера и две ночи и заполнил его, как мог. По возможности — честно, во всех остальных случаях — так, как бы проверяющим было наиболее удобно для поиска причин, чтобы меня в покое оставить.

И что любопытно, все эти дни, что я корпел над талмудом, хвоста за мной так и не было, и Сашка демонстративно не показывался на глаза. То ли пытаются убедить меня в том, что доверяют, то ли у них какие-то другие методы… Ну, или все-таки среди учителей есть их внедренный агент, хотя я в школе расспрашивал и выяснил, что я в этом году единственный новый учитель, а остальной состав без изменений.

Все эти разделы — культура, изобретения, политика — были разбиты на циклы по десять лет, и поскольку опросник был один для всех, и размечен до середины двадцать первого века, из которой, как я уже говорил, люди проваливаться перестали, примерно треть книги осталась незаполненной. Ну, потому что я в две тысячи девятнадцатом отбыл, и все остальное уже не моя проблема и меня не касается. В рамках этого опросника, конечно же, не касается. А вне его рамок… ну, как говорил мой старик отец, сталкиваясь с задачей, которую все остальные считали неразрешимой, будем посмотреть.

Сашка заявился ко мне в пятницу вечером, когда я корпел над последними частями талмуда.

— Работаешь? — спросил он. — Правильно делаешь, терпение и труд все перетрут.

— От работы кони дохнут, — сказал я.

— Велик и мудр русский народ, да еще и очень талантлив, — сказал Сашка. — Для любой точки зрения своя поговорка найдется, а может быть, даже частушка или анекдот. Скоро закончишь-то?

— Минут через сорок, если ты меня отвлекать не будешь.

— Я не буду, вот те крест, — сказал Сашка и устроился на диване в гостиной. — Нашли мы, кстати, отца той твоей девицы.

Поскольку он находился в соседней комнате и пребывал в плену заблуждений относительно истинных размеров моей квартиры, орал он так, что его, наверное, и на первом этаже было слышно, поэтому я оторвался от писанины и вышел к нему.

— Нашли?

— Да это несложно было, — сказал Сашка. — Подключили информаторов и нашли. Он, конечно, перепугался жутко, думал, что мы его ментам сдадим, но мы пообещали, что не будем.

— А есть за что сдавать?

— В том-то и дело, что нет, — сказал Сашка. — И никакого ликвидатора он, разумеется, не посылал, даже если бы знал, куда. Это не его уровень, он лавочник обычный, до этого случая толком и непуганый, к хренам, так что нет. Не от него этот гость был, можешь расслабиться. Не коллегу ты грохнул, не брата своего в борьбе с несправедливостью.

— А кого тогда?

— Выясняем, — равнодушно сказал майор. — Как выясним, так сразу же обязательно тебе расскажем. Может быть. Если будет на то оперативная необходимость и соизволение вышестоящего, сука, начальства. Ты, Чапай, иди дописывай, не отвлекайся, а я пока видак посмотрю. Есть что новое?

— Нет, откуда?

— Значит, я в старом покопаюсь, — сказал он. — И вот еще, Чапай, на завтра ничего не планируй.

— Потому что завтра меня расстреляют?

— Не, это уже на следующей неделе, а может и вовсе после праздников, — сказал Сашка. — Завтра мы с тобой в гости поедем, хочу тебя с одним интересным человечком познакомить.

— А мне это зачем?

— Для расширения кругозора, — сказал он. — Для более полного понимания сложившейся, к хренам, картины.

— А вам это зачем? — спросил я. — В смысле, какая вам разница, полностью я эту вашу картину понимаю или нет?

— Значит, есть разница, — назидательно сказал он. — Мы, комитет, без причины ничего не делаем, и если мы что-то делаем, значит, такая причина есть, пусть сейчас ты ее и не видишь.

— А я когда-нибудь вообще ее увижу? — спросил я.

— Не исключено, — сказал он. — Но тут и от твоего зрения много чего зависит.

— У меня зрение хорошее.

— Я бы даже сказал, отличное, — хмыкнул он. — Ты ж снайпер, я результаты, так сказать, твоих трудов видел и до сих пор развидеть не могу, потому что зависть меня гложет. Жуткая черная зависть. Шесть жмуров как с куста, а в тебя, сука, даже не попали ни разу. И это если учесть, что дело в ограниченном пространстве происходило…

— Семь, — сказал я.

— Ну, пусть будет семь, если ты хочешь, — легко согласился он. — Но официально пока все-таки шесть. Как седьмое тело найдем, так обязательно на твой счет запишем.

Глава 19

На следующий день Сашка зашел ко мне часов в одиннадцать, я как раз вторую чашку кофе допивал.

— Готов к труду и обороне? — поинтересовался он.

— Всегда готов, — сказал я. — Кофе будешь?

— Нет, я уже выпил, — сказал он. — Допивай свой и поехали.

— В Сибирь?

— На урановые рудники, — сказал он. — Стране нужен уран. Дашь стране урана, Чапай?

— А то ж, — сказал я.

У подъезда нас ожидала черная «Вволга» с водителем. Наверное, у нее были ведомственные номера, которые могли бы многое рассказать посвященному человеку, но я в таких тонкостях эпохи не разбирался, и, честно говоря, не очень-то мне и хотелось. Мы с Сашкой водрузились на заднее сиденье, он хлопнул дверцей и бодро гаркнул прямо в ухо водителю:

— Петруха, трогай!

Машина плавно сдвинулась с места, вырулила из двора и начала набирать ход, так, как и положено официальной ведомственной машине — степенно и неторопливо.

Не так, как я люблю.

— Так куда мы все-таки едем? — спросил я.

— Пусть это будет для тебя сюрпризом, — сказал Сашка. — Хотя, наверное, восемьдесят девятый год для тебя и так полон сюрпризов?

— А можно об этом при…? — спросил я, кивком указывая на водителя.

— Конечно, можно, — сказал Сашка. — Петруха у нас вообще слепоглухонемой. В смысле, без слепо, а то как бы он машину вел? Просто глухонемой. Да, Петруха?

— Так точно, товарищ майор, — отозвался Петруха.

— Тоже из отдела Х? — спросил я.

— Конечно, — сказал Сашка. — Один из лучших наших оперативников.

— Так ты его для силовой поддержки взял?

— Нет, просто я этими консервными, сука, банками рулить не люблю, — сказал Сашка. — А ехать нам долго.

— Ну да, в Московской области, насколько я знаю, уран не добывают.

Петруха свернул на МКАД, все еще такой непривычный для меня, двухполосный и со светофорами, а вместо нескончаемых новостроек с внешней стороны был только лес.

Поток машин был небольшой, так что двигались мы достаточно бодро, хотя и непонятно, куда. Ну, судя по тому, что мы оказались на кольцевой, Лубянку в качестве пункта назначения можно было исключить.

Хотя, кто их комитетские прихваты знает… Может быть, просто окружной дорогой везут.

* * *

Мы приехали в Переделкино, на дачу.

Наверное, по текущим временам это была статусная дача — деревянный домик в полтора этажа, большая застекленная веранда, асфальтированная дорожка от калитки до крыльца. Но вот вечнозеленых газонов еще не завезли, трава уже немного пожухла и была обильно посыпана опавшими с деревьев желтыми листьями.

Петруха остановил машину перед воротами и вылез из-за руля, чтобы покурить.

Сашка открыл калитку и жестом пригласил меня внутрь.

Хозяин дачи сидел на веранде и пил чай из большого пузатого самовара, включенного в розетку. Для пущего повествовательного эффекта, наверное, было бы неплохо, если бы он оказался колоритным стариканом с закрученными седыми усами, как у Буденного, но на самом деле это был обычного вида пенсионер в свободного кроя рубашке, пижамных штанах и тапках на босу ногу.

— Доброе утро, Михаил Семенович, — сказал Сашка. — Это Василий.

— Приятно познакомиться, молодой человек, — сказал пенсионер, протягивая мне руку и даже не пытаясь встать с плетеного кресла. Рукопожатие у него было бодрое-пенсионерское, средней крепости.

— Взаимно, — вежливо сказал я.

— Да ты присаживайся, Чапай, — сказал Сашка, подталкивая ко мне второе кресло. — Пообщайтесь тут, а я пойду Петруху проведаю.

И он оперативно удалился, оставив меня в довольно глупом положении. Ибо я понятия не имел, кто передо мной сидит, и о чем мне с ним общаться.

Поэтому я решил предоставить инициативу хозяину дачи, взял со стола чистую чашку, налил в нее немного заварки из чайника, а потом набулькал кипятка из самовара. Пенсионер наблюдал за моими действиями с выражением доброжелательной снисходительности на лице.

— Вижу, что вам эта процедура непривычна, — сказал он. — Наверное, вы привыкли пить чай из этих новомодных пакетиков, да?

— Я предпочитаю кофе.

— В моем возрасте кофе противопоказан, — вздохнул он. — Чай я в молодости тоже не очень любил, но когда вы доживете до моих лет, вы научитесь ценить то, чем раньше пренебрегали. В том числе и эти нехитрые чайные церемонии. Хотите сахара? Печенья?

— Нет, спасибо, — сказал я, сделав глоток. Чай был… ну, совершенно обычный. На вкус такой же, как из пакетика.

Возможно, настоящий знаток оценил бы аромат, букет и купаж, но я — человек простой и в таких тонкостях не разбираюсь.

— Что ж, спрашивайте, — милостиво разрешил мне Михаил Семенович.

— О чем?

— О чем угодно, — сказал он. — Я же вижу, что вам интересно.

— Э… — сказал я.

Ситуация стала еще более странной. Проблема заключалась в том, что мне совершенно не было интересно. Я не знал, кто он такой и с какой целью майор меня сюда притащил, и, честно говоря, выяснять это и играть в эти шпионские игры мне совершенно не хотелось. Если им что-то от меня надо, пусть они прямо об этом скажут.

Я их ребусы разгадывать не нанимался.

А в том, что им что-то от меня надо, я уже не сомневался. Иначе они просто не стали бы вокруг меня эти странные телодвижения устраивать. Или попытались бы устранить по наверняка отработанной у них схеме, или просто слили бы ментам за убийство шести человек, но не прислали бы целого майора, чтобы со мной пиво пить, разговоры разговаривать и по дачам в Переделкино катать.

— Понимаю, вы даже не знаете, с чего начать, — самодовольно заключил Михаил Семенович.

— Я даже не знаю, кто вы, — честно сказал я.

— Зачем же тогда вы сюда приехали? — удивился он.

Я махнул рукой куда-то за спину, в сторону черной «Вволги».

— Эти привезли.

— Хм, — он почесал заросший редкой седой щетиной подбородок. — Признаться честно, я в некотором замешательстве. Я думал, у вас ко мне есть какие-то конкретные вопросы по моей обширной деятельности. Как обычно, хотите уточнить какие-то детали давно минувших дней.

— Вы — провалень? — уточнил я.

— Мне не нравится этот термин, — заявил пенсионер. — Впрочем, второе их слово еще хуже. Я бы предпочитал, чтобы меня называли пришельцем из будущего, который изменил мир.

— Это лучше провальня, — согласился я. — Но как-то слишком длинно. И из какого вы года?

— Из две тысячи четырнадцатого, — гордо сказал он. — Из марта две тысячи четырнадцатого, в котором я и умер.

— Понятно, — сказал я.

— Вижу, что вы не шокированы, — в голосе пенсионера сквозило легкое разочарование. — Даже не спросите меня, как там, в две тысячи четырнадцатом?

— Я из две тысячи девятнадцатого, — сказал я. — Так что мне не нужно спрашивать, как там в четырнадцатом.

— О, так вы мой, так сказать, коллега, — просветлел он. — Давненько я наших не встречал. И как там, в две тысячи девятнадцатом?

— Да от две тысячи четырнадцатого не слишком отличается, — сказал я. — Вы тут уже давно?

— Без малого шестьдесят лет, — сказал он с гордостью. — И вы можете видеть, чего я достиг.

— Ну да, — сказал я.

— Вижу, вы не особенно впечатлены.

— Ну, домик неплохой, — сказал я.

— Да причем тут домик? — спросил он и потер запястье, вокруг которого обвился ремешок «ролекса». — Вы вокруг посмотрите, молодой человек.

— Ну, и место неплохое, — сказал я. — Тут же одни писатели в основном живут, да?

— А поселок тут причем? — спросил он, начиная горячиться. — Я о стране говорю, ты вокруг-то посмотри.

— Э… — сказал я. — А куда конкретно смотреть-то? Вот вы говорите, что изменили мир, а где конкретные изменения-то?

— Да что вы себе позволяете? — возопил он. — Вы тут сколько, юноша? Вторую неделю? Третью? А я уже шесть десятков лет, как раб на галерах! Я товарищу Сталину письма из Ташкента писал! Я Высоцкого перепел четыре раза! Я в лотерею выиграл и состояние на фондовом рынке сделал, за мной до сих пор ЦРУ охотится! Я фотографировал, кино снимал, книги писал, в тайгу ходил, за маньяками охотился и людей лечил!

— А результаты-то где? — тактично поинтересовался я. — Где хоть какие-то плоды этой деятельности, если вашу личную недвижимость и благосостояние в целом в расчет не принимать?

— Если вы не видите изменений, это не значит, что их нет, — заявил он тоном уже чуть ниже. — Я — стратег, я играю вдолгую, и результаты, вне всякого сомнения, еще проявятся.

— Да вы так не нервничайте, — сказал я. — А то опять помрете и попадете в какую-нибудь эпоху, где вашу стратегию вообще никто не оценит. В Древний Рим, например, а там лотерей нет и цезарь анонимок не читает.

— Лотереи, чтобы вы знали, молодой человек, как раз в Древнем Риме и придумали.

— Ну, если их там придумали, значит, в какой-то момент их там все-таки не было, — резонно сказал я. — Кстати, вот он, отличный шанс заработать на виллу где-нибудь в окрестностях Аппиевой дороги — можно лотерею изобрести.

Он вскочил на ноги и трясущейся рукой указал мне на дверь.

— Вон! Подите прочь!

— Можно мне хотя бы чай допить? — спросил я.

Наверное, я был не совсем прав, наверное, надо было с пенсионером как-то бережнее, со скидкой на преклонный возраст и все такое, а то вдруг его действительно еще раз удар хватит, и попадет он даже не в Древний Рим, а в какое-то совсем уж неприятное место.

Например, на тот свет, и на этот раз уже с концами.

Но я был слишком зол на майора Сашку, который притащил меня сюда, ничего не объяснив, и испортил мне утро выходного дня. Да что там утро, с учетом обратной дороги, он мне, как минимум, половину субботы запорол.

Не то, чтобы у меня были какие-то особые планы, но, черт возьми, это же не значит, что меня можно вот так запросто лишить законного выходного.

Но обострять дальше я не стал. Аккуратно поставил чашку с недопитым чаем на краешек стола, поднялся с кресла и направился к выходу.

— Желаю вам приятно провести день, — вежливо сказал я.

— Вон! — повторил он, но с уже куда меньшей экспрессией.

Вполне возможно, что я мог бы задержаться и вернуть разговор в конструктивное рёусло, наладить контакт, притворно восхититься какими-нибудь деталями его богатой биографии, и, вне всякого сомнения, он бы поведал мне многое о делах давно минувших дней, но мне на самом деле это было неинтересно.

Сашка ждал меня около машины.

— Слышал крики, — сказал он. — Умеешь ты, Чапай, расположить к себе незнакомых людей.

— Если ты хотел продемонстрировать мне что-то конкретное, тебе следовало бы сказать об этом заранее, — сказал я. — У тебя тут есть еще какие-то дела? Пойдешь за меня извиняться или что-то еще?

— Нет, разумеется, — сказал он. — Садись, поехали.

Я сел, и мы поехали, и опять не так, как я люблю.

— И что это было? — спросил я. — И, главное, зачем это было?

— Я просто хотел, чтобы ты увидел это собственными глазами, — сказал Сашка.

— Ну, ты своего добился, что-то я увидел, — сказал я. — То ли провальня, то ли кого-то, кого попросили сделать вид, что он провалень, то ли просто городского сумасшедшего. Дальше-то что?

— Он настоящий, — заверил меня Сашка. — Наш отдел его с сорокового года ведет. Мы его срисовали, когда он свое первое письмо Сталину написал.

— Видимо, в результате этого визита я должен был многое понять, — сказал я. — Уточни, пожалуйста, что именно.

— Не кипятись, Чапай.

— Мне не нравится, когда меня пытаются втянуть в какую-то игру, а правил не объясняют, — сказал я.

— Все тебе объяснят, — сказал он.

— В свое время и в части, меня касающейся? — уточнил я.

— А разве бывает по-другому?

— Это могло бы сработать, если бы я был вашим сотрудником, — сказал я. — А я — обычное гражданское лицо.

— Не такое уж и обычное, — сказал Сашка.

Конечно у них было, чем на меня надавить. Шестью трупами на дачах, например. Или самим фактом моего нахождения здесь.

У меня не было точного плана на тот случай, если наши с комитетом взаимоотношения выйдут на этот уровень и перейдут в агрессивную фазу, но это не означало, что я был готов позволить им разыграть меня втемную.

— Что он успел тебе рассказать? — поинтересовался Сашка. — Понимаю, что общались вы недолго, но главное-то ты уловил?

— Угу, — сказал я. — Он мой коллега и уже шестьдесят лет здесь.

— И он, как ты должен был убедиться, по молодости был очень деятельным типом, — сказал Сашка. — И попыток исправить историю предпринимал не один десяток, и, как ты тоже должен был заметить, он ее все-таки изменил, правда, в пределах своей жизни исключительно. Он член партии, член Союза Писателей, сценарист, режиссер, два фильма, восемь книг, тиражи, гонорары, какая-никакая известность…

— Никогда о нем не слышал, — сказал я.

— Такая себе известность, согласен, — сказал он. — Но, как ты видишь, у него самого все хорошо. Квартира в историческом центре, дача в Переделкино, персональная пенсия, ведомственные санатории по два раза в год…

— Я должен за него порадоваться?

— Это как ты сам решишь, — сказал Сашка. — Я, собственно, к чему веду? Он хорошо устроился, это устоявшийся, сука, факт. Но на глобальную историю в целом этот устоявшийся, сука, факт, никак не повлиял.

— Может быть, это потому, что он стратег и играет вдолгую? Или потому, что вы ему мешали?

— Мы ему не мешали, — вздохнул Сашка. — В том-то и дело, что мы ему не мешали. Пару раз одернули, когда он убийство исторической личности в ключевой, как он считал, точке, задумывал, исключительно из гуманистических, сука, соображений исходя, но по большому счету мы его в свободное плавание отпустили и просто наблюдали издалека. Ставки делали, и кое-кто за него даже, сука, болел. Но ничего не вышло. Союз как должен был развалиться через два года, так все к тому и идет, верно?

— Может, он в другом направлении работал, — сказал я. — Откуда вы знаете, что он именно развал пытался предотвратить?

— Так он сам никогда этого и не скрывал, — сказал Сашка.

Может, он врал. Может, это все в рамках его долгой стратегической игры, подумал я. Хотя это было слишком маловероятно.

— Его пример в любом случае ничего не доказывает, — сказал я.

— Конечно, — сказал он. — Этого слишком мало для статистики, но я тебе ничего доказать и не хотел. Просто продемонстрировать.

— Не понимаю, зачем, — сказал я. — Даже если бы я собирался спасать СССР, в восемьдесят девятом начинать это уже поздно.

— Некоторые наши считают, что и десять лет назад уже было бы слишком поздно, — вздохнул Сашка. — Но я хочу, чтобы ты запомнил этот момент на будущее. Мы ему практически не мешали, но у него ничего не получилось.

— А почему, кстати говоря, вы ему не мешали? — спросил я. — Разве святая обязанность вашего отдела не в этом заключается?

— Предположим, что это был своего рода эксперимент, — сказал Сашка.

— Что вы хотели с его помощью выяснить?

— Об этом чуть позже, — сказал Сашка.

Я покачал головой.

— Ты чистишь лук, — сказал я. — Снимая один слой за другим. И делаешь это слишком уж на мой вкус неторопливо.

— В каком смысле?

— В том, что готовым блюдом еще даже и не пахнет, и я понятия не имею, каким оно будет, но мне уже хочется рыдать, — сказал я. — Так что знаешь, повар, или показывай мне рецепт или я пойду искать другое заведение.

— А других заведений в округе нет, — сказал Сашка. — Или ты с нами, или ты объедки на мусорке подбираешь.

— Это ты меня так вербуешь, типа?

— Нет, — сказал он. — Я просто мягко веду тебя в нужном направлении.

— И это меня бесит, — сообщил я. — Или скажи, что вам от меня надо, или заканчивай вот это вот все к хренам.

— Не так быстро, Чапай, — сказал он. — Я, к сожалению, в этом ресторане не единственный повар. И далеко не шеф.

— Тогда сведи меня с шефом, и пусть он изложит, что вам от меня надо, — сказал я. — Или оставь меня в покое. В конце концов, ты мой законный выходной потратил, а я, знаешь ли, учитель, и далеко не каждую субботу отдыхаю.

— Шашлыки и пиво в каком-нибудь приятном заведении смогут спасти остаток этого дня? — поинтересовался он. — Петруха мне тут одно местечко показал, баранина у них, сука, охренительная…

— Если я не арестован, то просто отвезите меня домой, — сказал я.

— Зря отказываешься, — сказал Сашка.

— Можете остановить здесь, я на автобусах доберусь, — сказал я.

— Баранина, пиво и некоторые объяснения? — продолжил торговаться он.

— Исчерпывающие?

— Нет, но проливающие свет на кое-какие обстоятельства, — сказал он.

— Ладно, — сказал я. — Давай попробуем.

— Вот и отлично, — сказал Сашка. — Петруха, ты слышал? Дай газу, брат, старший по званию бухать изволит.

Глава 20

Шашлык пах.

Правда, пока он пах только на мангале, в процессе приготовления, и до того, как его аромат превратится в то, что можно будет попробовать на зуб, оставалось еще минут десять.

Перед нами на стол поставили блюдо с зеленью и свежими лепешками, а Сашка принялся разливать пиво по стаканам. Теперь-то понятно, зачем ему сегодня потребовался водитель.

Правда, все еще было непонятно, зачем ему потребовался я, но это, я думаю, рано или поздно тоже выплывет на поверхность.

Местечко было тихое, находилось в некотором отдалении от дороги, и посетителей здесь пока было немного. Но и время для шашлыков еще неурочное, полагаю, к вечеру тут станет куда веселее.

— Так что там с объяснениями? — поинтересовался я, попробовав пиво. Неплохое, по нынешним временам, наверное, и вовсе отличное, но я пробовал и лучше.

— Не торопись, Чапай, — сказал майор. — Мы еще даже толком не выпили, а я на трезвую голову государственные тайны разглашать не могу.

— Боюсь, что в твоем случае алкогольное опьянение послужит отягчающим обстоятельством, — заметил я.

— Я, так-то, до трибунала дожить и не собираюсь, к хренам, — сказал он. — Советский суд, конечно, самый гуманный суд в мире, но это все не для нас с тобой, Чапай.

— Я, между прочим, простой советский педагог, — напомнил я.

— Да, я понимаю, — сказал он. — Служил своей стране, потом что-то случилось, и ты решил изменить свою, сука, жизнь, устроившись работать в школу. Что случилось, ты, конечно же, не скажешь, но оно и не важно, принцип я понимаю. Теория малых дел, все такое. Хочешь изменить мир — начни с себя и своего окружения, так?

— В твоем изложении это звучит как-то не очень.

— В целом, рабочая теория, наверное, — сказал Сашка. — Проблема в том, что на проверку ее работоспособности требуется куча времени, человеческой жизни, как правило, не хватает. И сотню, а то и тысячу таких мелких дел, выстраиваемых на протяжении человеческой жизни, может перечеркнуть один случившийся вне очереди катаклизм. Ты можешь десятки лет возделывать свой сад, а потом какая-нибудь протекающая мимо река в первый раз за наблюдаемый период выйдет из берегов и затопит все твои владения к хренам. Поэтому, при всем моем уважении к садовникам и их ремеслу, я предпочитаю строить дамбы.

— Я уже знаю, что ты — мастер метафор восьмидесятого уровня, — сказал я. — Нельзя ли как-то более предметно?

— Сначала у меня вопрос, — сказал Сашка. — Понятно, что ты молод, и утверждаешь, что и в прошлой своей жизни был молод и тобой еще не овладели реваншистские настроения, и все, сука, такое, но есть ли что-то, что ты хотел бы поменять в нашей истории, если бы у тебя была такая возможность? Что-то в периоде, до которого можно дотянуться прямо отсюда? То есть, в ближайший год-два?

— А почему ты интересуешься? — спросил я. — Хочешь еще раз продемонстрировать, что у меня ничего не выйдет? Только чтобы теперь я на собственном примере убедился?

— Допустим, из академического интереса спрашиваю, — сказал Сашка. — Ведь не может быть, чтобы ты ни о чем подобном не задумывался. Такой ведь, сука, шанс.

— Задумывался, конечно, — сказал я. — Но ничего толкового в голову так и не пришло.

— Я сейчас не говорю о каких-то глобальных вещах, Чапай, — сказал он. — Может быть, какая-то мелочь. Жизнь конкретному человеку спасти, несправедливость какую-нибудь исправить.

— Я не настолько хорошо знаком с историей восемьдесят девятого года, чтобы помнить все мелочи.

— Ты скучный и неинтересный, Чапай, — сказал Сашка. — Точнее, пытаешься таким прикинуться в целях усыпления всеобщей, сука, бдительности, но я-то уже знаю, что ты не валенок. Так что давай ты эти сказки кому-нибудь другому рассказывать будешь.

Я демонстративно пожал плечами.

— Вообще не понимаю, о чем ты.

— Да, конечно, — сказал он. — О, а вот и шашлык.

Смуглый паренек в чистом белом фартуке поставил перед нами блюдо с десятком ароматных шампуров.

— Абдурахман, дражайший, — обратился к нему Сашка. — Будь добр, две порции в машину отнеси, а? Там Петруха сидит, скучает и наверняка слюной исходит.

— Конечно, Александр, — сказал Абдурахман на чистом русском без малейшего намека на акцент. Не удивлюсь, если он тоже при исполнении.

— Давай пожрем, — предложил Сашка. — А о делах наших скорбных позже покалякаем.

— А насколько они скорбные? — уточнил я.

— Скорбнее некуда, — сказал Сашка. — Мир летит в тартарары и к хренам, но это не точно.

Конечно, риски, что это будет мой последний шашлык в жизни, были невелики, но все же присутствовали, и я решил, что не стану отказывать себе в трапезе. Тем более, что баранина была превосходна, отлично промаринована, ни капельки не пережарена и таяла во рту.

— Так вот, — сказал Сашка примерно пятью шампурами спустя. — Михаил Семенович — это своего рода феномен, мы по нему не один десяток особо секретных диссертаций написали, и я не просто так вас познакомил. Он — яркий пример того, что в большинстве случаев нашему отделу и делать ничего не надо. Планов у него было — громадье, попыток — на несколько десятков перевалило, и, как ты видишь, сам он в этой жизни неплохо, сука, устроиться сумел. Но глобально его влияние стремится к нулю. Фильмы, тиражи… это даже на культурное влияние не тянет, потому что никто тех фильмов, по большому счету, не видел и тех книг, сука, не читал, хотя их в довесок к «Трем мушкетерам» прилагали. Писатель он, между нами, сильно так себе, я пробовал читать по служебной необходимости. Насколько я понял, основа его творческого метода — переписать какое-то в будущем известное произведение своими словами, потому что авторскими он фиг сможет, и выходит это довольно посредственно. К тому же, как говорил Белинский, всякому роману — свое время, и даже если автор — гений, который сумел всех опередить на радость грядущим, сука, литературоведам, не факт, что его современники оценят и читать станут. А Михаил Семенович все-таки не гений, и даже рядом не прислонялся.

— И что, даже Сталин его писем не читал?

— Нет, конечно, — сказал Сашка. — Делать ему нечего было, что ли? Я ж тебе говорю, Чапай, в какой-то момент эти письма мешками поперли, но все в недрах канцелярии и осели. Ну не может человек, историю по учебникам изучавший, советы такого уровня давать. То есть, давать-то он, конечно, может, но цена тем советам — медный грош за пучок, да и то если день базарный.

— А ЦРУ правда за ним до сих пор охотится?

— Да нужен он кому, — сказал Сашка. — То, что он через подставных лиц пару сотен тысяч долларов на их фондовой бирже срубил — это же так, мелочь, ни на что особо не влияющая. Да и то, есть мнение, что ему тупо повезло, а не инсайдерская информация из будущего помогла. А ЦРУ… в штатах в то время своих проблем хватало. У них там целый вал провальней был, которые пытались Кеннеди спасти. Там в определенных кругах принято считать, что смерть Кеннеди — это ключевая точка в истории Америки, после которой все у них по наклонной покатилось, вот они и пытались его с того света вытащить. В основном, ценой жизни Освальда. Парнишка восемь покушений на свою жизнь пережил, отчего с катушек окончательно съехал. То есть, он и без того довольно болезный был, но это его доконало.

— А Кеннеди?

— Так застрелили его в Далласе, — сказал Сашка.

— Кто?

— Принято считать, что таки Освальд, — сказал Сашка. — Хотя он был просто очень удобной фигурой, на которую все списать можно было.

— А на самом деле?

— Провалень его застрелил, — сказал Сашка. — В тот самый день, в той самой процессии, в том самом, сука, лимузине, только из другого здания.

— А зачем? — спросил я.

— Хороший вопрос, — сказал Сашка. — Может быть, идейный сторонник Освальда решил малыша Ли Харви подстраховать, а такого никто не ожидал. Живым его, насколько мне известно, взять не удалось, так что мотивы остались загадкой примерно навсегда.

— Если американцы знали о нападении, что ж они своего президента хотя бы в закрытый лимузин не пересадили? — поинтересовался я. Если уж не сумели сам визит под каким-нибудь благовидным предлогом хотя бы на другой день перенести, а то и вовсе отменить.

— Кто ж знает, — сказал Сашка. — Может, решили, что они круче всех, а может быть, он их просто не послушал. Он ведь тоже не простой парень был, простые парни президентами США не становятся.

— Я думал, суть демократии как раз в том, что становятся, — заметил я.

— Ну, тебе-то об этом больше, чем мне известно, — хмыкнул Сашка. — Говорят, там даже негр как-то отличиться сумел… Сарай или как там его… Архитектурное имя какое-то.

— Барак, — сказал я. — И в мое время их принято было называть афроамериканцами. Точнее, будет принято.

— А чем им негры-то не угодили?

— Слово неблагозвучное, типа.

— Нормальное слово, — сказал Сашка. — Негр и негр, чего такого, к хренам?

— В будущем появятся некоторые нюансы, — сказал я.

— Да и хрен с ними, — сказал Сашка. — Так о чем это я?

— О Михаиле Семеновиче, заслуженном пенсионере Советского союза.

— А что с ним?

— Не знаю, — сказал я. — Похоже, все нормально у него.

— Да и хрен бы с ним, — сказал Сашка.

— Ты говоришь, вы его заметили после того, как он Сталину писать начал, — сказал я. — И вряд ли он сделал это на следующий день после перехода, а значит, его появление в том времени ваш отдел прошляпил, так? Или у вас оборудование выборочно работает, или вы технологии, при помощи которых мне на хвост сели, уже позже изобрели?

— У нас есть такие приборы, но мы вам о них не расскажем, — Сашка глотнул пива. — Это вообще-то секретная информация, Чапай.

— А теорию про убийство Кеннеди у вас тут в школах преподают?

— Не «у вас», а «у нас», — поправил меня майор. — Ты теперь тоже часть этого времени, Чапай, и соскочить уже не выйдет. Случаи обратного хронопереноса мы за всю историю наблюдений еще ни разу не фиксировали. Попавший в историю остается в этой истории навсегда.

Что ж, откровенно говоря, я уже и сам не надеялся соскочить. Время было… ну, интересное, наверное. Непривычное, но жить-то, по идее, можно, да и девяностые впереди, эпоха больших рисков и таких же больших возможностей. Не то, чтобы мне сильно хотелось во все это окунаться, но выбора у меня не было.

Единственное, что меня смущало… Нет, не так.

Что меня больше всего смущало, так это повышенное внимание со стороны комитета и опасение, что в покое они меня так и не оставят. Не думаю я, что пресловутый отдел Х каждому провальню визиты на дачи в Переделкино организовывает, на шашлыки вывозит и в лице майора пиво с ним пьет.

— А когда я получу хотя бы намек на обещанные объяснения, частично проливающие свет? — поинтересовался я.

Сашка театрально огляделся по сторонам, якобы желая убедиться, что нас не подслушивают.

— Уже совсем скоро, — пообещал он. — А ты пока подумай над тем, что я тебе уже разгласил, к хренам.

— Угу.

Интересно, какую часть разглашенного он имел в виду? Провалень убил Кеннеди вместо Освальда, чтобы что?

Какой-то другой провалень продолжает убивать жертв по списку Чикатило, чтобы что? Может быть, они просто прибывшие из будущего психопаты, в конце концов, психопатов во все времена хватало. А если нет? Если все сложнее?

Гомеостатическое мироздание, стремящееся к сохранению своей целостности и отрицающее любые попытки что-то глобально изменить? Михаила Семеновича мне именно для этого продемонстрировали, как живое доказательство сопротивляющейся хроновмешательствам вселенной?

Система, бороться с которой решительно невозможно? Это уже не сурикат против бронепоезда, это — муравей против астероида. А зачем тогда отдел Х, если все и так предрешено и будет идти, как идет?

И почему это показывают именно мне? Я вроде бы ничего менять не собирался, ни внутренней потребности у меня не было, ни соответствующих познаний для уверенности, что вмешательство мое не пойдет во вред.

— Вот за что я люблю пиво, так это за то, что оно, в отличие от крепкого, сука, алкоголя, позволяет точнее дозировать количество попадающей в твой организм благодати, — глубокомысленно сказал Сашка. — Мир безумен и летит в тартарары и к хренам, но легкая степень подпития помогает примириться с данной в ощущениях реальностью. Жаль только, что мое начальство этого, сука, ни хрена не понимает. Как у тебя со степенью подпития, Чапай?

— Нормально, — сказал я.

Ты убиваешь Чикатило, и на его место приходит другой маньяк? Ты «ломаешь ногу» Чубайсу, и в систему приходит другой молодой эффективный менеджер, который сделает все то же самое, если не хуже? Значит, ломать ноги — недостаточно? В самой системе что-то не так?

И если ты хочешь что-то изменить, ну, чисто теоретически, то действовать надо изнутри? Но как, если учесть, что мы уже внутри этого гомеостаза? Куда нутрее-то?

— И ты, наверное, хочешь знать, к чему это все, сука, идет?

— Было бы неплохо. Хотя бы в части, меня касающейся.

— Мы хотим предложить тебе сотрудничество, — сказал Сашка.

— Вербуете, значит? — само предложение, конечно же, не стало для меня сюрпризом. Но о мотивах все еще оставалось только догадываться.

— Терминология не важна, — сказал Сашка. — Важно то, что наш отдел озабочен вопросами безопасности не только нашей страны, но и всего мира, если ты понимаешь, о чем я.

— Я все еще не понимаю, что угрожает всему миру, — сказал я. — То есть, я, может быть, и понимаю, что ему угрожает, но какова во всем этом роль вашего отдела охранников бабочек, если в истории в принципе ничего нельзя изменить?

— Я ни разу не говорил, что ничего нельзя изменить, — сказал Сашка. — Я лишь говорил, что история противится этим переменам. И это, между нами, девочками, только одна из версий, пусть и признанная официальной.

— Понятнее не стало, — сказал я.

— Но ты вообще мог бы рассмотреть для себя такой вариант? — поинтересовался Сашка. — Разумеется, я не говорю об официальной работе, ксиву и пистолет тебе не выдадут, да оно тебе и не надо. Ты по-прежнему останешься физруком, будешь снимать детишек с канатов и закидывать их на «козла», хотя я и не совсем понимаю, чего ради ты этим занимаешься, и, если ты пообещаешь, что больше не будешь отстреливать гопников в товарных количествах, мы даже следить за тобой перестанем.

— А делать-то мне что надо будет?

— Сообщать нам о всяких… странностях.

— Какого рода странностях?

— Любого. Вот что тебе покажется странным, о том ты и сообщай. Вроде пропавшего седьмого трупа, например. Ну или если кто-то на контакт с тобой выйти решит.

— ЦРУ? — видимо, я был еще не в той степени подпития, чтобы принимать происходящее со мной, как должное.

— Да хоть бы и ЦРУ, — сказал он. — Или если вдруг ты какие-то несоответствия увидишь и когнитивный диссонанс испытаешь. Типа, оно должно быть так, а оно, сука, вот эдак.

— Это все еще чертовски похоже на попытку разыграть меня «в темную», — сказал я.

— То есть, аргумент типа «партия сказала „надо“», с тобой не сработает? — уточнил Сашка.

— Я в своем времени был довольно аполитичен, — сказал я.

— Черт знает во что офицерский состав превратился, — заявил Сашка. — Ладно, вот тебе страшная правда. Знаешь, кто основал наш отдел?

— Черчилль? В восемнадцатом году?

— Какой Черчилль в восемнадцатом году? Причем тут Черчилль вообще? К хренам Черчилля, — сказал Сашка. — Фамилию я тебе, конечно, не назову, но прямо сейчас могу сказать, что сделал это один из ваших.

— Из наших? — не совсем понял я.

— Из провальней, — сказал он. — Не тупи, Чапай.

— То есть, один из провальней создал отдел, которого ранее не существовало и который призван не дать изменить историю, и тем самым изменил историю? — уточнил я.

— Звучит странно, но выходит, что так, — сказал Сашка. — Но это, как ты понимаешь, еще не вся правда. Это только надводная часть айсберга, самая его, сука, макушечка.

— А оборудование, которое позволяет отслеживать переносы, он с собой притащил или здесь на коленке придумал?

— Нет никакого оборудования, — сказал Сашка. — Точнее, есть, но мало функциональное, до сих пор до конца не испытанное, и мы им практически не пользуемся, его только в позапрошлом году изобрели. Оно и включается то через пень-колоду.

— А как же вы тогда меня срисовали?

— Основатель отдела давно уже помер, но штука в том, что он оставил нам устойчивый канал связи, — сказал Сашка и постучал себя по часам. — Посредством которого некоторые сидящие в будущем люди и сообщают нам о фактах хронопереноса, которые мы должны взять под контроль.

— Э… — сказал я, пытаясь осмыслить новые фрагменты в картине мира, которую я пытался нарисовать. — И зачем они это делают?

— Потому что именно они являются авторами той версии, которую я тебе изложил, — сказал Сашка. — Суслик, танк, катастрофа.

Тут пиво, видимо, начало работать, потому что схема показалась мне вполне логичной. Единственный недостаток — своего места в этой схеме я пока так и не разглядел.

— А я вам тогда зачем?

— С твоей помощью мы хотели бы проверить другую версию, — сказал Сашка. — Согласно которой они нам врут.

Глава 21

Что ж, похоже, мы наконец-то подобрались к самому интересному, и сейчас по всем законам всемирного свинства должно было произойти какое-нибудь событие, которое помешает нам с Сашкой закончить этот разговор, либо перенеся его на неопределенное время, либо вообще отрубив любую возможность продолжения.

Я посмотрел по сторонам. Немногочисленные посетители кафе продолжали есть за своими столиками. От мангала шел дым. Абдурахман нарезал зелень. Парковку мне отсюда видно не было, но никаких подозрительных звуков с той стороны не доносилось, из чего можно было сделать вывод, что и там все идет своим чередом.

Даже странно.

— То есть, они вам шестьдесят лет врали, а вы задумались об этом только сейчас?

— Сомнения имеют свойство накапливаться, — сказал Сашка. — По мере накопления остальной информации. Как говорится, чем больше знаешь, тем сильнее начинаешь подозревать, что ничего не знаешь. Такая вот диалектика, к хренам. К тому же, это только теория, и вполне может быть, что все, кто ее разделяют, являются пораженными служебной деформацией параноиками.

— Хорошо, что вы сами такую возможность не исключаете, — сказал я. — И о чем же они вам врут?

— Обо всем, — сказал Сашка. — О целях и средствах, и об общей картине мира. Но доказать это очень сложно, потому что они ребята очень скрытные, и мы толком даже не знаем, из какого конкретно они года.

— Судя по тому, что они сумели построить машину времени, явно не из моего, — сказал я.

— Может, и из твоего, — сказал Сашка. — Можно подумать, что ты о всех секретных проектах в курсе был.

— Ну, допустим, — сказал я. — И на чем же основываются ваши подозрения?

— На очевидном, — сказал Сашка. — О каких-то провальнях они нас предупреждают, о каких-то — нет. Про тебя, например, за двое суток рассказали, а про того, который дело Чикатило продолжил, молчат до сих пор. Ничего, говорят, нам про это неизвестно, ищите у себя.

— А если это не провалень?

— Может, исполнитель сам и не провалень, — согласился Сашка. — Но он идет четко по списку, значит, с кем-то из провальней так или иначе контактировал, а про это они тоже молчат. Или ты хочешь сказать, что это совпадение?

Я покачал головой.

Можно было удариться в мистику и предположить, что на каждой из потенциальных жертв маньяка лежала какая-нибудь печать смерти, и подражатель каким-то образом ее видел, но это полная чушь, которую я и вслух-то произносить не стал.

— С другой стороны, такое их поведение укладывается в рамки первой теории, — сказал я. — Вы ликвидировали маньяка, спасли людей и тем самым изменили историю. Подражатель убивает людей, которых вы таким образом спасли, и возвращает историю в ее прежнее русло.

— А ты не дурак, Чапай, — сказал он. — Быстро соображаешь. Но это только один из примеров, и далеко не самый показательный, я его привел только потому, что мы с тобой на эту тему уже говорили. Есть и другие. Если обобщить все данные, полученные отделом за время наблюдений, они сообщили нам примерно о семидесяти процентах всех провальней, остальные тридцать процентов нам пришлось искать самим. Разумеется, из этого числа надо исключить еще тех, кого мы до сих пор не обнаружили.

— О каком хотя бы порядке цифр идет речь?

— Сотни, Чапай, многие сотни. И это только у нас в стране, а есть ведь и другие. Особенно этому феномену подвержены крупные игроки на международной арене. Мы, штаты, Англия, Китай с Японией… В каком-нибудь захолустье типа Монако или новой Зеландии с этим куда проще, они-то на историю никогда не влияли.

— И у других крупных игроков тоже есть кураторы из будущего? — поинтересовался я.

— В штатах точно есть, — сказал Сашка. — За остальных не поручусь, мы с ними информацией довольно скудно обмениваемся.

— Но если этих кураторов на самом деле не интересует стабильность, то зачем они все это делают?

— Есть мнение, что они хотят направить историю по какому-то определенному пути, — сказал Сашка. — И с нашей помощью избавляются от провальней, которые этому пути мешают. А о тех, которые не мешают, они нам просто не говорят. Если продолжить метафору с бронепоездом, они пытаются проложить для истории другие рельсы, а это дело сложное, ресурсозатратное, вот они и решили переложить часть расходов на плечи аборигенов. То есть, на наши.

— А вам просто не нравится, что вас играют «втемную»?

— Когда нас играют «втемную», нас начинают одолевать сомнения, к тому ли будущему нас ведут, — сказал Сашка. — Но ты должен понимать, что это не особо распространенная и не слишком популярная теория, которую и в нашем-то отделе считанные единицы поддерживают, а вышестоящему руководству о ней вообще мало что известно. Поэтому действовать нам придется на свой страх и риск.

— Нам? То есть, ты считаешь, что я уже согласился?

— По большому счету, и мне довольно неприятно это тебе сообщать, у тебя нет выбора, Чапай, — сказал он. — Ты — провалень, и ты уже в игре. Ты уже на поле боя и на тебе наша форма, и враг не будет спрашивать, что ты по этому поводу думаешь и как тут оказался.

— Значит, все-таки враг?

— Может быть, это не самая удачная из моих метафор, но суть ты должен был уловить, — сказал он.

Я покачал головой. Что-то с каждым новым слоем открывающейся для меня правды эта история нравилась мне все меньше и меньше.

Оказаться в восемьдесят девятом году — это необычно, но с этим можно жить.

Оказаться в восемьдесят девятом году и влипнуть в местные разборки — это неприятно, но с этим тоже можно жить.

А вот оказаться в восемьдесят девятом году и влипнуть в разборки комитета и его таинственных кураторов из будущего, которые пытаются выяснить, чей курс истории правильнее, это уже с жизнью совмещается совсем плохо.

А уж со спокойной жизнью вообще никак не совмещается.

Если Лобастого в конце концов можно было элементарно пристрелить, то на всю эту шоблу боеприпасов не хватит.

— Вижу, что ты от открывающихся перед тобой головокружительных перспектив отнюдь не в восторге, — сказал Сашка. — Но ты должен понять, что речь сейчас идет не о твоей или моей жизни, а о чем-то куда большем.

— Так обычно и говорят перед тем, как втравить тебя в какой-нибудь кровавый блудняк, — сказал я. — Может, ваша теория вообще неправильная. А если и правильная, то откуда вам знать, что они не к светлому будущему ведут?

— А что, блин, если нет? — спросил Сашка. — В том-то и дело, что мы не знаем. А хотели бы знать.

— Ну а я тут как замешан? — спросил я. — Я ведь обычный парень, историю менять не собирался, и даже перепеть никого не могу, потому что у меня слуха нет.

— Ты — провалень, и на тебя указали, — сказал Сашка.

— Так нас же сотни, — сказал я.

— Да, сотни, — согласился Сашка. — Но есть один нюанс. Обычно нам просто сообщают время и место, и мы за такими людьми просто присматриваем. Иногда одергиваем их, если нужно, воспитательные беседы, так сказать, проводим, но чаще всего даже этого не требуется, потому что люди эти просто предпочитают жить своей жизнью.

— Прямо, как я.

— Но наши кураторы с этим почему-то не согласны, — сказал Сашка. — Потому что в твоем случае помимо времени и места мы также получили настоятельную рекомендацию тебя… э… нейтрализовать. К хренам. Не позднее этого Нового года.

— Нейтрализовать — это от слова ликвидировать? — уточнил я.

— К хренам.

— Почему?

— Подробностей они не уточнили.

Я глотнул пива.

Как ни странно, после этих новостей оно даже не изменило вкус. Не стало ни восхитительным, как и положено, возможно, последнему пиву в жизни, ни пресным, как если бы стресс выключил все мои вкусовые рецепторы.

— И кого прочат в исполнители?

— Ты же понимаешь, что если бы мы собирались тебя исполнить, мы бы с тобой этого разговора вообще не вели, и даже знакомы не были бы? — спросил он.

— А все же?

— Допустим, меня.

— Ясно-понятно, — сказал я.

— Не напрягайся, — сказал он. — Это отнюдь не прощальный обед, и явно не последний в твоей жизни.

— И тем не менее, я хотел бы кое-что прояснить, — сказал я. — Только потому что ты мне нравишься, майор, и на тот случай, если политика вашего отдела относительно моей скромной персоны будет пересмотрена. Когда меня пытаются ликвидировать, я начинаю нервничать. А когда я начинаю нервничать, то могу вести себя неадекватно, что, в свою очередь, может привести к некоторому количеству жертв среди вашего личного состава.

— Ты хотел знать, теперь ты знаешь, — сказал Сашка. — Собственно говоря, наша операция как раз и заключается в том, чтобы наплевать на рекомендации кураторов и посмотреть, что из этого выйдет. И теперь ты и сам должен понять, что соскочить ты не сможешь, потому что соскакивать тебе некуда. Ты вовлечен в дело самим фактом своего присутствия здесь.

— И каким образом я могу историю не в ту сторону сдвинуть? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — сказал Сашка. — Но до Нового года время еще есть.

— Бред какой-то, — сказал я. — Может быть, это операция прикрытия? Они узнали про ваши настроения и подсунули вам ложную цель, чтобы вы со мной заморочились и чего-то более важного не заметили?

— Интересный ход мыслей, очень типичный для обычного парня, — сказал Сашка. — Может, и так. А может, и нет. Но проигнорировать проблему мы просто не можем.

Это просто нечестно, подумал я. Мало того, что я каким-то образом оказался в прошлом, так еще какие-то неведомые кураторы из будущего указали на меня местным спецслужбам, обозначив, как потенциальный источник проблем.

Хм… а если я не просто каким-то образом оказался в прошлом, что если эти ребята моему хронопереносу поспособствовали? Тогда у меня появляется в этом деле дополнительная личная заинтересованность.

Найти и спросить. А потом, когда они ответят, еще раз спросить, только уже по-другому…

Только вот как их найдешь, если я — в восемьдесят девятом, а они — где-то в будущем, и даже отдел Х не знает, насколько далеко от нас?

— Делать тебе особо ничего и не надо, — сказал Сашка. — Просто живи, смотри по сторонам и действуй без оглядки на то, что ты сегодня услышал. В общем, если чего сделать хотел, то делай, а если не хотел, то придумывать специально ничего не надо.

— И так до Нового года, да?

— Да.

— А что потом?

— А потом посмотрим на их реакцию, — сказал Сашка. — Может быть, новые вводные какие-то получим. Будем действовать исходя из ситуации, так сказать.

— Отличный план, — сказал я.

— А какой может быть план, если предполагаемый противник находится в другом времени, так что его нельзя зажать в угол и за жабры пощупать чисто, сука, физически? — вздохнул Сашка. — До активных действий нам еще далеко, это пока только разведка.

— Прикрытие будет?

Он покачал головой.

— Это свободное плавание, Чапай. В отделе о тебе всего несколько человек знает, информацию из архивов мы убрали. С нашей стороны операцию ведет генерал Кедров, начальник мой не совсем непосредственный. А кроме него в высшем эшелоне о тебе никто и не знает, иначе бы все совсем сложно стало. Кабинетные игры, сам понимаешь, порой могут быть куда опаснее, чем оперативная работа.

Я так высоко не забирался, хотя о кабинетных играх некоторое представление имел. Зацепило как-то раз краем.

— В общем, связь держи через меня или через Петруху, — сказал Сашка. — Я вас попозже официально друг другу представлю и тебе его контакты дам. Это на тот случай, если меня вдруг в городе не будет.

— Угу, — сказал я.

— Теперь еще немного инструкций…

Периферийным зрением я уловил какое-то движение и неторопливо повернул голову, чтобы рассмотреть его поподробнее. Я был сыт, слегка в подпитии и слегка в раздумьях, чем и объяснялась некоторая заторможенность моих реакций.

У входа в кафе обнаружился молодой человек в сером деловом костюме. Интеллигентное лицо, небольшая родинка над верхней губой… Это был седьмой стрелок с дачи Лобастого, тот, чье тело милиция так и не нашла.

А у меня даже оружия с собой нет, и всего прикрытия — нетрезвый комитетчик и его водитель, который вне поле зрения и вообще, может быть, уже наелся шашлыка и кемарит за рулем в ожидании, пока мы тут закончим.

Седьмой — я решил, что пока буду называть его так — медленно обводил заведение взглядом, словно кого-то искал. Меня он пока не видел, но это был всего лишь вопрос времени, скорее всего, нескольких секунд. Нырять под стол было уже поздно, а и вообще это не в моем стиле.

— Доставай ствол, — сказал я Сашке. Если он действительно спит с пистолетом и даже в туалет с ним ходит, то оставить оружие в машине он точно не мог.

К чести майора, следует заметить, что он не стал задавать уточняющие вопросы и интересоваться, не сошел ли я с ума, в просто сунул руку в карман и достал ее уже с пистолетом.

Правильная реакция. Сначала сделать, о чем попросили, а спрашивать уже потом…

— Стрелок у входа, — сказал я.

Наши с Седьмым взгляды встретились и в следующий миг в руке у него оказался тот самый знакомый мне по дачам «вальтер» с навинченным на ствол глушителем.

— Стоять, бояться! — крикнул Сашка.

Седьмой правильно оценил ситуацию, заметив, что пистолет у нас один на двоих и находится отнюдь не в моей руке. А майор КГБ, как оказалось, в скорости реакции все же уступал ганфайтерам с Дикого Запада, потому что выстрелить первым он явно не успевал.

И я это видел, потому что палец Седьмого уже лежал на спусковом крючке.

Я перегнулся через стол и толкнул Сашку в сторону, и пуля, которая должна была пробить ему грудь, попала в плечо. Он начал падать, я придал себе ускорение, оттолкнувшись ногами, и рухнул на его сверху, то ли чтобы прикрыть, то ли — чтобы завладеть оружием. Седьмой выстрелил еще пару раз, но мы были не на линии огня, а подойти ближе он почему-то не решался.

— Вот сука, — прошипел Сашка, вручая мне свой пистолет. — Будь осторожен, Чапай.

— Угу, — я перекатился в сторону, еще два выстрела прижали меня к земле.

Наблюдательный пункт у меня получился так себе, я даже ноги стрелявшего рассмотреть не мог, так что решил еще раз сменить позицию, отполз чуть назад, в окружавшей обеденную площадку живой изгороди.

Чертовы столики, стоявшие между нами и входом, закрывали мне обзор. Как там Абдурахман, как другие посетители? Почему до сих пор не появился Петруха?

— Не попал, — сказал Сашка. Судя по доносящимся с его стороны звукам, он пытался встать, опираясь на стол и смахивая с него остатки посуды.

Идиот. Какого черта он делает?

Седьмой выстрелил еще дважды. Сашка крякнул, оседая на стул.

— Мазила…

Я вскочил на ноги и выстрелил трижды. Первые два раза я толком и не целился выбрал только направление, но к третьему выстрелу уже успел кое-что рассмотреть и слегка довернул кисть.

Пуля угодила Седьмому в бедро, но не помешала ему шмальнуть в ответ. Я снова бросился на землю, а он решил бросить это гиблое дело и поковылял к выходу со всей доступной ему скоростью. А посколько он только что вошел, ему и следовало сделать всего пару шагов, чтобы убраться из возможной зоны поражения.

Я бросил взгляд в сторону Сашки. Майор сидел на стуле, зажимая ладонью рану на животе, и между пальцами у него текла кровь.

— Все нормально со мной, к хренам, — заявил он. — Не теряй время, за ним! Живым бери хронопидора!

В следующий миг стрельба донеслась уже со стороны парковки. Я бросился туда и увидел валяющегося на земле Петруху с простреленной правой рукой, и отъезжающую по грунтовой дороге черную «волгу» с ведомственными номерами.

— Помоги майору, — крикнул я Петрухе, а сам бросился в погоню.

Я физрук и бегаю очень даже неплохо, а «волга» не предназначена для грунтовых дорог, и Седьмой не топил педаль в пол, боясь, что отвалившаяся подвеска не позволит ему от меня оторваться, так что я не только не отстал, но даже сумел несколько сократить разделяющее нас расстояние. Но вот как только он выехал на асфальтированную трассу, ситуация резко изменилась, и машина начала превращаться в черную точку вдали, унося Седьмого от моих вопросов и моего справедливого возмездия.

Поскольку мы с ним еще не закончили и догнать его было необходимо, я тормознул первую попавшуюся на трассе машину, кажется, это был синий «москвич», рванул на себя водительскую дверцу, вытащил из-за руля вяло сопротивляющегося азиата и оттолкнул его на обочину.

— Ты обалдел? — возмутился азиат. — Я же Виктор…

— Поверь мне, Витя, не нужна тебе такая машина, — сказал я, прыгая на его место, включая первую передачу, выжимая газ и трогаясь с пробуксовкой, прямо как я люблю.

Интермедия

Одним из таких случаев поделился в своих мемуарах семидесятивосьмилетний народный артист Российской Федерации Виктор Робертович Цой.

В восемьдесят девятом году Виктор Робертович загорелся идеей купить машину, новый «москвич», который тогда только начинали выпускать на АЗЛК. Он буквально бредил этой идеей, делясь своими планами со всеми знакомыми, и один из них одолжил ему свой автомобиль, чтобы Виктор поездил на нем и убедился, что ему это действительно нужно.

Во время одной из таких тестовых поездок Виктор Робертович встретил, как он сам говорил, мистического странника, явившегося к нему из клубов пыли. Виктор Робертович притормозил, и между ними состоялся диалог, точное содержание которого рок-звезда не раскрывает до сих пор. Но суть диалога сводилась к тому, что обладание такой машиной не принесет Виктору Робертовичу счастья. По окончании разговора мистический странник избавил Виктора Робертовича от «москвича», унесясь на нем вдаль.

Эта встреча произвела на народного артиста настолько неизгладимое впечатление, что он отказался от покупки «москвича», а на собранные деньги купил себе подержанный «мерседес».

Пятнадцатого августа следующего года Виктор Робертович возвращался с рыбалки и на тридцать пятом километре автодороги Р-126 «Слока-Талси» в Тукумском районе Латвийской ССР попал в дорожно-транспортное происшествие с автобусом марки «икарус». По словам самого Виктора Робертовича, от неминуемой смерти его тогда спасли только штатно сработавшие подушки безопасности.

Выйдя из больницы, Виктор Робертович купил себе еще один «мерседес» и, по его собственным словам, частенько ездил на нем по той дороге в Подмосковье, где состоялась его встреча с мистическим странником, в надежде на еще один разговор.

Но больше им встретиться так и не довелось.

АФС. «Влияние физрука на пространственно-временной континуум и вот это вот все. Том второй.»

Глава 22

Если задуматься, ситуация была довольно-таки странная.

Я, в состоянии легкого алкогольного опьянения, за рулем угнанной машины и с не принадлежащим мне пистолетом, гнался за ведомственной «волгой», на которой от меня удирал предположительно путешественник во времени, который в нас стрелял.

Еще более нелепым был тот факт, что я видел труп этого парня всего несколько дней назад. И не просто видел, а, так сказать, поспособствовал его переходу из мира живых в мир мертвых.

Ну ладно, допустим, я ошибся, и это не тот парень, которого я застрелил в компании Лобастого, а его брат-близнец. Или клон. Или просто похож. Но как Сашка так быстро определил в нем хронопутешественника? Или я придаю его словам слишком много значения, и на самом деле он просто использовал первое пришедшее ему в голову ругательство?

В «москвиче» был установлен двигатель от «рено», о котором я и в свое время слышал много хорошего, но и в комитетской «волге» стояло явно что-то не серийное. Я давил газ в пол, прямо как я люблю, и скорость давно перевалила за разрешенную правилами дорожного движения и комфортную для данного типа транспортного средства, но расстояние между нашими машинами сокращалось крайне неохотно.

Впереди показался пост ГИБДД. В смысле, ГАИ.

Седьмой пронесся мимо него, не сбавляя скорость, так что я тоже не стал притормаживать. Бросил взгляд в зеркало заднего вида, отметил, как засуетились гаишники, с мрачным удовлетворением отметил, как включились «мигалки» и милицейский «жигуленок» бросился в погоню.

Как говорил мой старик-отец, дна нет. Если ситуация уже кажется тебе достаточно плохой, это совершенно не значит, что она не может стать еще хуже.

Шансы догнать нас у гаишников были, прямо скажем, невелики, но зато у них есть рация, и они могут передать информацию о погоне следующим постам, и вот уже они могут доставить настоящие проблемы.

Если они меня примут, боюсь, что без вмешательства Сашки или генерала Кедрова мне уже не выкрутиться, но вот захотят ли они меня прикрывать? Может быть, они как раз решат, что мое свободное плавание вполне может проходить и на лесоповале в каких-нибудь сибирских лесах. Или подумают, что овчинка в принципе не стоит выделки?

Ближе к городу поток автомобилей стал куда плотнее, так что пришлось сбросить скорость и заняться игрой в шашки. Здесь у меня было преимущество — «москвич» оказался куда более маневренной машиной — и расстояние между мной и «волгой» Седьмого стало сокращаться куда быстрее. Правда, гаишникам тоже удалось подобраться ко мне чуть ближе, и они задействовали громкоговоритель, требуя, чтобы я взял правее, прижался к обочине и остановился.

Разумеется, брать правее, прижиматься к обочине и останавливаться никто не стал.

А что будет, когда я его догоню и возьму живым, как майор и просил? Как я с ментами-то объясняться буду? И ведь даже сотовых телефонов еще не изобрели, чтобы я Сашке позвонил, и он им все объяснил. Это, конечно, если он еще в состоянии разговаривать… Сколько пуль он схлопотал? Две, три?

Надеюсь, Петруха не подведет и «скорая помощь» приедет вовремя.

Так и не придумав плана, я решил, что буду разбираться с проблемами по мере их возникновения. Сначала надо этого типа догнать, потом остановить и взять живьем, а с милицией разговаривать уже после этого. Но не успел я додумать эту оптимистическую мысль до конца, как случилась закономерная фигня.

Она могла произойти с любым участником погони, но произошла, видимо, с самым неопытным.

Совершая очередной маневр, Седьмой то ли неверно оценил габариты «волги», а то ли просто лопухнулся. Он задел крылом грузовик, слишком резко крутанул рулем и двумя колесами вылетел на обочину. И поскольку сцепление его колес с дорогой с двух сторон стало разным, его занесло и «волга», переворачиваясь и отбрасывая внезапно ставшие ненужными запчасти, полетела в кювет. Заскрежетал металл, брызнули осколки стекол, отвалился передний бампер. Зато колеса остались на месте, и, сделав два полных оборота, «волга» снова встала на них.

Правда, ехать в таком состоянии она уже никуда не могла.

Я сбросил скорость, свернул на обочину, выскочил из машины и бросился к месту аварии. Не доходя пары метров до искореженной тачки, я остановился.

За рулем «волги» никого не было.

Я бросил быстрый взгляд по сторонам, но вылетевшего из машины тела не обнаружил. Да я бы и заметил, если бы непристегнутый Седьмой вылетел в окно.

Что ж, похоже, склоннный к исчезновениям чувак еще раз продемонстрировал свой фирменный фокус.

— Стоять! — ага, все-таки догнали.

— Стою, — сказал я, засовывая Сашкин пистолет поглубже за пояс и прикрывая его рубашкой.

— Три шага вперед!

Я сделал три шага вперед и почти вплотную подошел к «волге».

— Руки на капот!

Я положил и стал терпеливо дожидаться, пока гаишники спустятся с насыпи. Если бы это были опытные опера, то один остался бы там, прикрывая второго, который должен был нацепить на меня наручники, обыскать и препроводить в патрульный автомобиль. Но это были обычные гаишники, и такие тонкости были им незнакомы, потому они пошли вдвоем.

— А где второй? — спросил гаишник, подходя ближе.

Я пожал плечами. Ну, как мог.

— Ушел куда-то.

— Шок, наверное, — сказал гаишник. — В таком состоянии он далеко не уйдет. И чего вы с ним не поделили?

— Он подошел ко мне сзади и задавал глупые вопросы, — сказал я.

— Что?

Я развернулся и ударил его локтем в нос. Сломал, ну что уж теперь… Впредь будет ребятам наука.

Первый только начал падать, как я кувыркнулся вперед, сокращая дистанцию со вторым. Он успел выстрелить, и пуля слегка оцарапала мне плечо, а потом я выбил пистолет из его руки, и саданул его пяткой в лоб. Он рухнул, как подрубленный дуб. Я взял его под руки, бережно оттащил к напарнику, и уложил рядом. Разрядил их пистолеты и аккуратно засунул их под бесчувственные тела, чтобы начальство еще и за потерю оружия не нахлобучило.

«Москвич» засветился, воспользоваться милицейской машиной было бы верхом наглости, так что я вздохнул, бросил последний взгляд на учиненное безобразие и остановившиеся у обочины машины, и ушел лесом.

* * *

До дома я добирался долго.

Сначала несколько часов по лесу, и за это время из моего организма выветрился весь хмель. Потом зашел в аптеку, купил пластырь, чтобы заклеить царапину на плече, добрался на автобусе до метро, несколько пересадок, и снова автобус, только уже до Люберец. За это время я прокачал свое знание действующего в городе общественного транспорта и успел построить внутри головы несколько версий происходящего, каждая из которых в той или иной степени противоречила моим предыдущим знаниям о реальности.

В свой двор я входил уже в сумерках, но засаду обнаружил сразу. Впрочем, это было несложно, поскольку ее совершенно не пытались замаскировать. Напротив моего подъезда стояла белая «копейка», за рулем которой сидел и курил Петруха. Я пригнулся, подкрался к машине сзади, потом резко открыл дверь и прыгнул на заднее сиденье.

— Твою же налево, — равнодушно сказал Петруха. Правая рука у него была перебинтована, а на шее висела перевязь, которой он явно не пользовался. — Так и инфаркт получить недолго.

— Как майор? — спросил я.

— В реанимации, — сказал Петруха. — Состояние тяжелое, но стабильное. Жить, вероятно, будет, но на скрипке играть вряд ли сможет.

— А он раньше играл?

— Да куда ему, — Петруха докурил сигарету и засунул бычок в пепельницу. — Ты ствол его не посеял?

— Нет, вот он, — я вручил ему пистолет майора. Петруха задумчиво хмыкнул, осмотрел оружие и убрал его в перчаточный ящик.

— Я так понимаю, хронопидора взять не удалось.

— Нет, извини.

— Да это нормально, не парься, — сказал он. — Никому не удается. Если б ты его взял, это было бы чудо, а чудес, как известно, не бывает.

— Тогда зачем майор меня за ним отправил?

— Потому что майор верит в чудеса, — сказал Петруха. — Он думал, у тебя может получиться, но все вышло, как всегда. Закуришь?

— Бросил.

— Я тоже бросил, — сказал он, выщелкивая из пачки очередную сигарету и втапливая кнопку штатного прикуривателя в панель. — Два раза.

— Бывает.

— Сплоховал я, — ровным голосом сказал Петруха. — Расслабился. Теплый денек, ароматы эти, еда… Думал, что может произойти? Оказался не готов.

— Нельзя быть готовым все время, — сказал я.

— Так-то оно так, а все равно, — сказал Петруха. — Майора подвел, себя подстрелить дал.

— Как ты сюда приехал-то с простреленной рукой?

— Не мешает, — сказал Петруха. — Навылет прошла. Только болит слегка, но это не страшно.

Слегка? Это огнестрельное ранение-то? Гвозди бы делать из этих людей.

— Тебя, я смотрю, тоже зацепило, — сказал он.

— Царапина, — отмахнулся я. — Все равно, как комарик укусил. В какой Сашка больнице?

— В нашей ведомственной, — сказал Петруха. — Только ты туда пока не ходи. Да и смысл туда ходить, он все равно еще пару дней без сознания лежать будет.

— Понятно, — сказал я. — Что с ребятами?

— С какими ребятами? А, с гаишниками? Да что им будет, сидят сейчас, небось, рапорты строчат. Красиво ты их там положил, говорят. Технично.

— Я, в некотором роде, специалист.

— Все мы в некотором роде специалисты, — согласился Петруха. — Инцидент мы замнем, тебя искать никто не будет.

— А что с машиной вашей?

— А что с машиной? — спросил Петруха. — Она железная, ее починят.

— Ясно, — сказал я. — И каковы мои дальнейшие действия?

— А что он уже успел тебе рассказать?

— Я так понимаю, что все самое важное успел, — сказал я.

— Вот и действуй в соответствии, — сказал Петруха и протянул мне бумажку с несколькими рядами цифр. — Верхний номер — мой, средний — генерала Кедрова, он в курсе ситуации. А нижний — для экстренной связи, там девушка сидит, просто скажешь ей что происходит и адрес, и больше ничего не говори, опергруппы жди. Но лучше бы до этого не доводить.

— Постараюсь не доводить, — сказал я. — Слушай, а почему вы думаете, что тип, за которым я гнался, это хроно… ну, провалень?

— Были прецеденты, — туманно сказал Петруха.

— А в чем смысл? — если они отдали комитету распоряжение ликвидировать меня до Нового года, то какой смысл стрелять самим? — Зачем они это делают?

— Да кто ж этих хронопидоров разберет, — сказал Петруха. — Тебе майор про канал связи со старшими товарищами из будущего успел рассказать?

— Успел, — подтвердил я.

— Так вот, есть мнение, что это не они, — сказал Петруха.

— А кто?

— Не тупи, Чапай, — попросил Петруха. — Если это не они, значит, это какие-то другие… эти самые. Конкурирующая организация. Такая у нас рабочая гипотеза, широко известная узкому кругу лиц.

— И насколько узок тот круг?

— Ты, я, майор, генерал Кедров, — сказа Петруха. — Еще пара человек из отдела.

— Ничего не понимаю, — сказал я.

— Это нормально, — сказал Петруха. — Ты и узнал то об этом всего несколько часов назад. Я вот пять лет в теме, и тоже не сказать, что все понимаю.

— Может быть, ты мне все-таки объяснишь? — спросил я. — Хотя бы в рамках собственного понимания.

— Если оно неверное, я просто собью тебе фокус и искажу картину мира, — предупредил он.

— И все равно, — сказал я.

— Если популярно, то в будущем существуют, как минимум, две разные группы, которые хотят воздействовать на прошлое, — сказал Петруха. — И если наших старших товарищей, которые способствовали основанию отдела, вполне устраивает статус-кво, плюс-минус, то другая группа стремится внести более радикальные изменения. Видимо, у них свое собственное представление о том, как оно должно быть.

— И обе эти группы, несмотря на конфликт интересов, хотят моей смерти, — сказал я. — Почему?

— Это хороший вопрос, — сказал Петруха. — Как только найдешь на него ответ, обязательно нам расскажи.

— То есть, вы не знаете?

— До сегодняшнего дня мы не были уверены, что вторая группа вообще хочет тебя ликвидировать, — сказал Петруха.

— А тип на даче, о котором я майору рассказывал?

Петруха весьма выразительно пожал плечами.

— До сего момента это был просто труп, — сказал он.

— И часто у вас трупы пропадают?

— Чего только ни бывает, — сказал Петруха. — У меня был знакомый, так на него в армии гаубицу уронили, веришь, нет?

— У всех у нас был такой знакомый, — сказал я. — Так ты меня здесь с какой целью пасешь?

— Генерал просил убедиться, что с тобой все нормально, — сказал он. — С тобой все нормально?

— Ну, плюс-минус, — сказал я.

— Тогда иди домой, — сказал он. — Да и я тоже поезду. У меня кот с утра некормленый.

— Это серьезно, — сказал я, открывая дверцу и вынося одну ногу на улицу. — Держи меня в курсе относительно Сашки, ладно?

— Хорошо, — сказал он. — Я позвоню, если в его состоянии что-то изменится. Будь осторожен, Чапай. Хотя… кому я это говорю?

— Вот-вот, — согласился я. — Давай, езжай, корми кота. И привет ему передавай.

— Обязательно.

Он уехал, а я еще немного постоял перед подъездом, вдыхая прохладный вечерний воздух. Подниматься в квартиру мне почему-то не хотелось, и совсем не потому, что я опасался очередной встречи с Седьмым, который мог поджидать меня в подъезде. Скорее, я был бы ему даже рад.

Возможно, наша третья встреча могла бы кое-что прояснить.

Две организации из будущего, конкурирующие между собой? А ведь еще утром я думал, что все гораздо проще и то, что произошло со мной, было обычной случайностью.

Теперь я так уже не думал, и мне чертовски хотелось узнать, кто и зачем все это устроил, и, я боюсь, что только Седьмой или кто-то из его товарищей мог бы внести в эту ситуацию хоть какую-то ясность.

Но дома меня никто не ждал, и даже кота у меня не было.

Я поднялся к себе, наскоро принял душ, смывая с себя пот, пыль и кровь сегодняшнего дня, заменил полоску пластыря на плече и завалился спать. Первый выходной прошел сильно так себе. Интересно, какие гадости припасет для меня воскресенье?

Глава 23

Если меня специально не доставать, то я — человек тихий, спокойный и абсолютно не злобливый, сижу где-нибудь в сторонке и особо не отсвечиваю. С возрастом, думаю, я вообще куплю себе небольшой дом в деревне, где-нибудь на отшибе, и целыми днями буду сидеть на крыльце в кресле-качалке, наблюдая за полетом облаков и беззлобно поругиваясь на проезжающих мимо дачников. Ну, и сказки внукам рассказывать, когда они приедут старика навестить.

Забавно, но я частенько представлял, как я буду проводить время с внуками, хотя у меня и детей-то нет, и уже не факт, что когда-нибудь будут, потому как мне снова довелось вступить на опасную дорожку, хотя теперь это был и не мой выбор. Но похоже, что от судьбы не уйдешь, и если тебе суждено сложить голову в бою, то на деревню, дом и кресло-качалку на крыльце можно особо не рассчитывать.

Так вот, в спокойном состоянии, без внешних, так сказать, раздражителей, я абсолютно миролюбив и готов принимать мир таким, каков он есть, вместе со всеми его проблемами, несовершенствами и электросамокатчиками, хорошо хоть, что здесь эту гадость еще не придумали.

Но если меня что-то достает, то я становлюсь нервным и раздражительным, и мне срочно нужно отправиться на поиски ответственного за это мое состояние и сделать ему что-нибудь нехорошее. И ситуация, когда сделать это решительно невозможно, делает меня еще более нервным и раздражительным.

Я все-таки человек действия. Я не ищу проблем, но если они появляются, то я стараюсь решить их как можно быстрее. Пока они не накопились и не превратились в большие проблемы.

Поэтому нынешнее мое положение меня бесило. Добраться до источника проблем я не мог по вполне объективным причинам — он находился не просто очень далеко, он находился в полной от меня недосягаемости, скрытый от меня не расстоянием, но временем. Как бороться с врагом, который засел в будущем? Разве что найти его далекого предка и презерватив ему подарить…

Сказать, что на текущей картине мира были белые пятна, было бы чудовищным преувеличением. Скорее, она была одним большим белым пятном, на котором кое-где проступали цветные фрагменты, но вычислить по ним всю экспозицию было невозможно.

Допустим, в будущем есть две организации, которые конкурируют между собой в стремлении воздействовать на прошлое. Одни стоят на сохранении статус-кво, плюс-минус, и при этом настаивают на моей ликвидации. Другие хотят что-то изменить, и не просто настаивают на моей ликвидации, но и предпринимают неиллюзорные попытки склеить мне ласты. Из этого можно сделать однозначный вывод — я что-то изменю, и изменения эти вторых не устраивают от слова «ни хрена».

Это самый простой вывод, что еще не значит, что он верный.

Если, кончено, слова сотрудников отдела Х вообще можно на веру принимать. Ведь вполне может оказаться и так, что они скормили мне очередной уровень легенды, а на самом деле продолжают разыгрывать меня втемную.

Это же комитет, от него всего можно ожидать.

Или вот, допустим, Седьмой. Допустим, он — хронодиверсант, и у него существует совершенная система эвакуации, способная выдернуть его из нашего времени в родное за секунды до смерти, почему его в машине и не оказалось. А тогда какого черта он вообще убегал от меня наземными, так сказать, средствами, а сразу спасительной кнопкой не воспользовался?

И это никоим образом не объясняло того факта, что на даче Лобастого Седьмой был мной убит. Он был мертв, у меня в этом не было никаких сомнений. Я его осматривал, а уж мертвое тело от живого я отличить все еще способен.

Вот с кем мне точно стоит поговорить, так это с Седьмым, но как устроить наш диалог?

В общем, все воскресенье я кругами ходил по квартире и изводил себя сам в тщетных попытках придумать, как можно добраться до источника проблем. Но источник проблем засел в будущем, и отсюда я никак не мог до него достать, и выводы, которые можно было сделать из этого вот всего, мне не нравились.

Инициатива все еще была за теми ребятами, и единственное, что я мог сделать, это реагировать на их ходы. Но при этом, что самое отвратительное, очередного их хода еще надо было дождаться.

А ждать я не люблю.

* * *

— Василий, а чем вы занимаетесь в свободное от работы время, если в школу приходите еще более уставшим, а иногда и побитым?

Ну, насчет побитого — это она преувеличила, конечно. Была за все время лишь пара синяков, да вот еще царапина на плече прибавилась, так ее под пластырем и не видно…

— Надеваю плащ и борюсь с преступностью, — сказал я. — Ведь на самом деле я — Бэтмен.

— Преступность, я смотрю, пока побеждает, — сказала Ирина.

— Вовсе нет, — сказал я. — Если присмотреться, то она выглядит еще хуже, чем я.

— Только не говорите мне, что на самом деле разделяете эту теорию, — сказала она.

— Какую именно теорию?

— Про то, что добро должно быть с кулаками.

— С тех пор, как умер Махатма Ганди, мне и поговорить-то об этом не с кем, — вздохнул я. — Выходит, вы за непротивление злу насилием?

— Я еще не определилась.

— А пора бы.

— Но разве не вся жизнь дана нам для моральных исканий? — поинтересовалась она.

— Ну, наверное, можно и так использовать, — сказал я.

— Но вы, я так полагаю, все ответы уже нашли?

— Не все, но некоторые.

— Может быть, поделитесь знанием с той, кто еще ищет?

— А смысл? — спросил я. — Ответы зависят от вопросов, а вопросы — штука индивидуальная.

— Разве они не вечны?

— Вечны, но индивидуальны, — сказал я. — Я знаю только один вечный ответ, который подходит всем.

— Сорок два?

— Сорок два, — согласился я.

— Но какой был вопрос?

— Может быть, мы никогда этого не узнаем, — сказал я.

Тут прозвенел звонок и нам пришлось закончить эту беседу и отправиться на уроки.

* * *

Отличник Макаров бежал кросс.

Это было мучительное занятие для него и не менее мучительное зрелище для всех остальных. В частности, для меня.

Он пыхтел, он сопел, он хрипел так, что его было слышно с другого края стадиона. Он был весь красный, он вспотел так, что оставлял на земле мокрый след. Все остальные пацаны уже прибежали и переговаривались между собой, а ему оставался еще почти целый круг.

И при всем при этом он вполне укладывался по времени, чтобы получить честную тройку. Я решил, что если он добежит, то добавлю ему балл.

А ведь вырастет, получит хорошее образование, заработает кучу денег и часть из них по настоянию молодой красивой жены потратит на личного фитнес-инструктора… Хотя тоже не факт.

Кто его знает, что там произойдет в этом будущем.

Мысли мои сами по себе вернулись к Седьмому, как главному потенциальному источнику достоверной информации. Не так уж важно, был ли это один человек или два разных, просто похожих друг на друга. Я пытался найти в его действиях систему. Он появлялся дважды и дважды пытался меня убить, но ведь должно же быть хоть что-то еще…

Макаров добежал.

— Молодец, четыре, — сказал я, даже не глядя на секундомер.

Одноклассники принялись хлопать его по плечам. До конца занятий оставалось еще минут двадцать, так что я выдал им футбольный мяч, чтобы они заняли себя сами, а сам присел на скамейку и принялся вносить оценки в журнал, чтобы потом время на это не тратить.

Чего же такого я должен сделать в начале следующего года, если сидящие в будущем кураторы отдела Х настаивают на моей ликвидации? Что вообще может сделать обычный школьный физрук?

Может быть, кто-то из моих учеников — историческая личность? Фамилии, вроде бы, незнакомые… Или наоборот, кто-то из моих учеников может стать исторической личностью, и я могу этому либо поспособствовать, либо помешать, а кураторам этого не надо? Или я просто должен на новогодней вечеринке соль кому-то передать?

В задумчивости я закончил вести занятия, в задумчивости я переделал все бумажные дела в учительской, в задумчивости я вышел из школы, развернув свои стопы в сторону дома, намереваясь в задумчивости зайти в магазин, обстоятельно поужинать и пораньше лечь спать, терзаемый сомнениями.

Из задумчивости меня вырвала сцена ссорившихся Артема и Ирины. Они стояли друг напротив друга и разговаривали на повышенных тонах. Обычная, в общем-то, ситуация, в которую посторонним лучше не вмешиваться. Потому что они-то потом помирятся, а ты навсегда останешься крайним и лезущим не в свое дело.

А мне-то тем более лучше пройти мимо, я и так не в настроении. Точнее, в том настроении, в котором я могу сломать кому-нибудь что-нибудь важное, о чем потом даже не пожалею.

Так что я сунул руки в карманы куртки и ускорил шаг. Мне оставалось сделать всего десяток шагов, чтобы перестать видеть их даже периферийным зрением, после чего этот случай окончательно перешел бы в разряд «не мои проблемы», когда он ударил ее по лицу.

Тыльной стороной ладони, наотмашь. У нее аж волосы от удара взметнулась.

Она бросила ему короткую резкую фразу, развернулась и пошла прочь, и, в общем-то, я все еще мог пройти мимо и сделать вид, что ничего не заметил, как он догнал ее, схватил за руку и развернул лицом к себе.

Я резко повернул в их сторону.

— Это все, — сказала она ему.

— Ни хрена, — сказал он. — Я с тобой еще не закончил. Все будет, когда я решу…

— Эй ты, ушлепок, — дипломатично сказал я, подходя ближе. — Убери грабли, садись в свою машину и тихонько вали отсюда.

— А то что? — спросил он.

— А то будет плохо, — сказал я.

— Не вмешивайтесь в это, Василий, — попросила Ирина. Как будто это в принципе было возможно.

— Слышал ее, Вася? — ухмыльнулся Артем. — Не вмешивайся в это. Мы сами разберемся.

— Нет, — сказал я. — Я твои методы уже видел, дальше ты будешь разбираться с человеком твоей весовой категории.

— Ты хоть знаешь, на кого прешь? — спросил он.

— В сортах ушлепков не разбираюсь, — сказал я.

Обычно я не стесняюсь бить первым, но сейчас мне почему-то было важно, чтобы начал он. Наверное, я не хотел выглядеть агрессором в глазах Ирины, это иррациональное.

По счастью, Артем был не из тех, кто заставляет себя ждать. Он выпустил ее руку и попытался двинуть мне в челюсть, и стало понятно, что определенную технику ему поставили, а вот скорости не довезли.

Я легко уклонился от удара, а потом съездил ему по носу. Судя по ошеломленному выражению его лица, для него это стало полной неожиданностью. Но я считаю, что это был полезный жизненный урок. Каждый раз, когда человеку прилетает в нос, он должен задаться вечным вопросом, а не заслужил ли он этого своим поведением?

— Ты… — сказал он. — Тебе конец.

— Люди в твоем положении удручающе неоригинальны, — сказал я. — И любят сыпать угрозами, которые не в состоянии привести в исполнение.

Он бросился к своей машине, но это была отнюдь не разумная попытка отступления, он просто перегруппировывался и вооружался для следующего этапа конфликта. Баллонный ключ — неплохой выбор, если ты ничего специфического в багажнике не возишь.

Он, видимо, не возил.

— Артем, не надо! — попросила Ирина, но Артем ее уже не слышал.

Глаза Артема налились кровью, лицо Артема исказилось от ярости, Артем уже шел калечить и убивать.

Ключ просвистел в воздухе. Я уклонился, перехватил его запястье и слегка вывернул. Он выронил оружие на землю и тут же попытался достать меня второй рукой. Я блокировал удар, а потом просто оттолкнул его от себя.

— Не надо, Артем, — попросил я.

Мне не хотелось его бить, потому что я боялся, что если начну, то уже не смогу себя контролировать, и все может закончиться тяжкими телесными. Но он не внял доводам разума и не остановился.

Пришлось сломать ему руку и аккуратно уронить на асфальт. И я таки горжусь своей выдержкой, я даже по ребрам его ни разу не пнул.

— Ах ты… — сказал он и добавил непечатное.

— Если созреешь для реванша, ты знаешь, где меня найти, — сказал я и повернулся к Ирине. — Вот вам один из ответов, и это было не сорок два.

— Да, понимаю, — сказала она. — Спасибо, Василий.

— На моем месте так поступил бы каждый, — сказал я, галантно подавая ей руку. — Позвольте я провожу вас до места, где менее намусорено.

— Жизнь круглая, — прошипел Артем откуда-то из района асфальта. — Мы еще встретимся, Василий.

— Жизнь круглая, земля квадратная, люди не меняются, — сказал я. — Приходи, поговорим.

* * *

Мы отошли от школы на два квартала, когда Ирина остановилась, достала из кармана пудреницу и принялась осматривать лицо в маленьком зеркальце.

— Сильно заметно? — спросила она. — Только не лгите мне, Василий. Скажите, как есть.

— Изрядно, — сказал я. Место удара покраснело и уже наливалось синим. — Может, в травмпункт?

— Думаете, стоит?

— Голова не кружится? В глазах не двоится? Тошноты нет?

— Нет.

— По правде говоря, тогда в травму не надо, — сказал я. — У меня большой опыт в такого рода делах, если сотрясения мозга нет, то для жизни это не опасно. Надо просто приложить что-нибудь холодное, чтобы меньше болело….

— А скажите мне, как человек с большим опытом в такого рода делах, сколько оно проходить будет?

— Пару недель, — сказал я.

— Ох.

Я развел руками.

— И как я в таком виде домой пойду? Сестру и племянницу до смерти пугать?

— Я тут недалеко живу, — сказал я. — И у меня дома есть тональный крем.

— Вы полны сюрпризов, Василий.

— Я пытался использовать его в сходной ситуации, — сказал я.

— И как, сработало?

— Не очень, — сказал я. — Но всегда может быть, что проблема не в креме, а в неумении им пользоваться.

— Значит, вы приглашаете меня к себе?

— Похоже на то.

— И что вы обо мне подумаете, если я соглашусь?

— Что вы прагматичны, — сказал я. — Впрочем, я не настаиваю. Если хотите пугать сестру и племянницу, а также давать соседям повод для сплетен, то, как говорится, флаг вам в руки.

— Умеете вы уговаривать, — сказала она. — Пойдемте.

Из холодного у меня дома оказалась только пачка замороженных пельменей, с которой Ирина и уединилась в ванной. Я с тоской осмотрел пустой холодильник — в магазин-то я так и не зашел — и чтобы хоть чем-то себя занять, принялся варить кофе.

И пока я варил кофе, меня осенило.

Так бывает, когда ты постоянно о чем-то думаешь и не можешь найти ответ. Ты переключаешься на какое-нибудь монотонное занятие, а мысли продолжают накапливаться в твоей голове, а потом они доходят до какой-то критической массы, и появляется идея, которая, в моем случае, очень быстро превратилась в план.

План был дерзкий. Возможно, слишком наглый даже для меня, но альтернатив ему все равно не было, так что я принялся его обдумывать и сразу же понял, что в одно лицо я его не потяну.

Мне нужна была информация, а интернет, в котором можно было бы ее найти, еще не придумали. Конечно, были способы получить интересующие меня сведения и другими путями, но как это сделать под колпаком отдела Х, который сразу же раскусит мой замысел и наверняка попытается мне воспрепятствовать? А майор Сашка так не вовремя угодил в реанимацию…

Я разлил кофе по чашкам, бросил в свою ложку сахара и задумчиво принялся размешивать.

Ирина вышла из ванной. С тональным кремом она обращалась куда лучше, чем я, синяк был практически не виден, о чем я ей сразу же и сообщил.

— Хороший крем, — сказала она. — Дефицитный. Я себе такой позволить не могу.

— У жены товарища одолжил, — объяснил я.

— Редкой щедрости женщина, — сказала Ирина. — Повезло вашему товарищу. Где он сейчас?

— В реанимации, — сказал я. — Но эти два факта никак не связаны, да и вообще, в момент одалживания ее дома не было.

— Понятнее не стало, но ладно, — сказал Ирина и потрясла зажатыми в руке пельменями. — А это, как я понимаю, ваш сегодняшний холостяцкий ужин.

— Похоже на то, — сказал я.

— Давайте, я их хотя бы сварю.

Глава 24

В дверь позвонили.

Я продрал глаза и посмотрел на часы. Полтретьего ночи. Кому тут опять приспичило? Я перевернулся на другой бок. Может, если их игнорировать, они подумают, что меня нет дома, и уйдут.

В дверь позвонили еще раз, и довольно настойчиво. Чей-то явно лишний палец вдавливал кнопку звонка секунд двадцать, если не больше.

Я вздохнул, посмотрел на лежащую рядом Ирину — ее слух не так чуток, как мой, и она не проснулась — и пошел открывать дверь. Но по дороге прихватил из стола пистолет, потому что если это очередной привет от корешей Лобастого или Седьмого, просто перестреляю ублюдков к черту, а объясняться буду уже потом.

— Кому не спится в ночь глухую?

— Мне.

Я открыл дверь и впустил Петруху в прихожую.

— Как есть Аполлон, — сказал Петруха. — Не, то, что ты с пистолетом, это я всецело одобряю, бдительность должна быть, враги не дремлют и все такое. А вот то, что ты без трусов, это немного странно и, я бы даже сказал, вызывающе.

— Упс, — сказал я. — Проходи на кухню, я пока оденусь.

— Конечно, — сказал он.

Пока он зажигал газ, набирал воду и ставил чайник на плиту, я надел трусы, джинсы и футболку. А пистолет в прихожей на полочку положил, чтобы в комнату не ходить и Ирину лишний раз не тревожить.

— Ты на часы смотрел? — поинтересовался я, заходя на кухню и закрывая за собой дверь. — С майором что-то случилось?

— Майор тяжел, но стабилен, — сказал Петруха. — А у меня разговор к тебе возник.

— У меня к тебе тоже, но я собирался подождать до утра, — сказал я.

— А я тут недалеко был, ну и подумал, а чего время терять, — сказал Петруха. — Ты не один, что ли?

— Как будто вы не знаете, — сказал я.

— Мы знаем, — сказал Петруха. — Мы много чего знаем. Мы, например, знаем, что ейный бывший в травму со сломанной рукой приходил, побои зафиксировал и заявление на тебя написал.

— Не по-пацански это, — сказал я.

— Так-то и ты уже не пацан, — сказал Петруха. — Поаккуратнее сработать не мог, специалист?

— Да что-то он мне не под то настроение попал, — сказал я. — Выходит, мне теперь визита участкового ждать?

— Участкового я приторможу, — сказал Петруха. — Завтра с утра, как у него рабочий день начнется. Но видится мне, что одними только ментами этот персонаж не ограничится. Я, конечно, могу его шугануть, чтоб он забыл, как тебя вообще зовут…

— Не надо, — сказал я. — Я сам разберусь.

— Люблю таких людей, — сказал Петруха.

Чайник закипел, и я налил оставшейся после вечернего распития заварки и разбавил ее кипятком.

— А пожрать ничего нет? — поинтересовался Петруха.

— Хлеб и яйца, но это я на завтрак планировал.

— Понимаю, — сказал он. — Ладно, перебьюсь.

— Ты чего зашел-то? — спросил я и зевнул.

— Хотел тебе для начала одну штуку показать, — сказал он и выложил из кармана на стол вполне привычного вида артефакт, который я не думал увидеть еще лет пятнадцать или что-то около того. — Знаешь, что это такое?

— Это айфон, — сказал я. — Фотоаппарат, по которому еще и звонить можно.

— Точнее сказать можешь? Модель, год выпуска?

— Фиг знает, — я покрутил штуковину в руках. Камер на ней было три. — Новый какой-то. Десятый, может, или даже одиннадцатый. Я так-то из другой секты.

Я стукнул пальцем по экрану, и экран зажегся. Система распознавания лиц, ясное дело, мое лицо не распознала и предложила ввести пин-код. На этом наше с устройством знакомство и закончилось.

— Батарейка скоро сядет, — заметил я. — Зарядка для айфона у тебя есть?

— В отделе есть, — сказал Петруха.

— Рад за ваш отдел, — сказал я. — Но до сих пор не понимаю, на хрена мне этот перфоманс в три часа ночи.

— Дело в том, что я нашел этот айфон в трех кварталах от твоего дома, — сказал Петруха.

— Он там просто так лежал?

— Ага. Он там просто так лежал, а под ним лежал мертвый труп.

— Полагаю, это был не просто мертвый труп, а убитый мертвый труп, — сказал я.

— Погибший насильственной смертью мертвый труп, — подтвердил Петруха.

— Ну он хотя бы достойно умер?

— Не знаю. Его пырнули ножом.

— Это печально, — сказал я. — В наши-то просвещенные времена.

— Ты, видимо, не понимаешь, — сказал Петруха. — Человека убили в десятке минут пешей ходьбы от твоего дома, и этот человек или его убийца, в общем, кто-то из них двоих, был провальнем. Может быть, ты думаешь, что это нормальная такая концентрация провальней в одном подмосковном городе, но в таком случае ты ошибаешься. Это ненормально.

— Думаешь, это как-то связано со мной?

— Может быть, и связано, может быть, и нет. Но береженого бог бережет.

То, что темпоральный перенос может быть не только ментальным, я уже понял. Но я и не думал, что с собой и вещички проносить можно. Терминаторы и те голыми в наше время прибывали…

И вообще, это нечестно. Почему кто-то сумел протащить сюда айфон, а мой «самсунг» где-то во временных завихрениях потерялся? С другой стороны, мертвому трупу обладание телефоном счастья все-таки не принесло…

— Хорошо, я буду еще более осторожен, чем обычно, — пообещал я.

— Это обнадеживает, — сказал Петруха.

— Труп опознали?

— Нет. Документов у него при себе не оказалось, пальчики катают, но то такое, сам понимаешь. Вероятность присутствует, но она крайне невелика. А у тебя что за тема?

Я еще раз демонстративно посмотрел на часы.

— Ты уверен, что надо сейчас? У тебя там кот от голода и тоски не сдохнет?

— Не должен, — сказал Петруха. — Давай, выкладывай, не томи.

— Мне кажется, я придумал, как поймать того хронопидора, который майора в реанимацию отправил.

— Да ну? — он изумленно задрал левую бровь.

— Нужно заманить его в засаду.

— Это уже весь план или у него есть еще какие-то детали? — поинтересовался Петруха.

— Разумеется, есть.

— Вот с этого момента поподробнее, пожалуйста. Излагай.

Я изложил.

Когда я закончил, Петруха мелкими глотками допил чай, аккуратно поставил чашку на стол, встал и протянул мне руку.

— Приятно было с тобой познакомиться. Всего хорошего. Счастья, здоровья, удачи, денег побольше, передавай привет семье.

— Да не настолько все плохо, — сказал я.

— Нам это никто не согласует, — сказал он. — Даже генерал Кедров Владимир Петрович, который разделяет наши сомнения относительно чистоты намерений наших драгоценных товарищей из будущего.

— Так можно ему с самого начала все не рассказывать, а потом поставить перед фактом. Если будет какой-то факт.

— То есть, ты, уважаемый советский педагог, предлагаешь мне, офицеру секретного отдела КГБ, заняться художественной самодеятельностью?

— Почему бы и нет?

— Ага, — Петруха все-таки сел обратно. — Тебя расстреляют. А меня разжалуют, сошлют в Сибирь и там тоже расстреляют. Возможно, дважды. И это в том случае, если у нас все получится.

— Вы сколько с этой теорией носитесь?

— Годы, — сказал Петруха. — Вернее, майор с генералом — годы, а я чуть поменьше.

— И теперь есть реальный шанс сдвинуть дело с мертвой точки.

— Или самим стать мертвыми точками, — согласился Петруха. — Никого попроще в качестве приманки нельзя было выбрать?

— Этот самый простой, — сказал я. — И он в Москве.

— И он — член Московского городского комитета КПСС, — сказал Петруха. — Неприкасаемый.

— На это они просто обязаны будут среагировать, — сказал я. — Потому что в будущем он станет…

— Я знаю, — сказал Петруха. — Проходила такая информация. Поэтому нам даже думать в его сторону нельзя.

— Я же ему ничего плохого делать не собираюсь, — сказал я. — Ну, в исторических масштабах, я имею в виду.

— На простой блеф они могут и не клюнуть.

— Могу для достоверности колено ему прострелить.

— Из своего наградного, да? Ты можешь, я не сомневаюсь. А ты не думал, как это потом на нашей всеобщей истории отразится?

Я пожал плечами.

— Возможно, это сделает его мудрее.

— Или озлобленнее.

— Ну, до того, как он начнет оказывать влияние на историю, в любом случае еще больше десяти лет.

— А ты так далеко не планируешь?

— Я вообще дальше вторника не планирую.

— Сегодня как раз вторник.

— Вот и я о том же, — сказал я. — Так что, сделаем это? За себя и за Сашку?

Петруха нахмурился и почесал затылок.

— Если нет, я сделаю это один, — сказал я. — Но если вы будете путаться у меня под ногами, неизвестно, чем все это может закончиться. Может быть, не только простреленным коленом.

— А если я тебя прямо сейчас на урановые рудники закатаю? — меланхолично поинтересовался Петруха.

— Я сбегу.

— С рудников, может быть, и сбежишь, — сказал он. — Но есть у нас в стране такие места, откуда сбежать невозможно. За полярным кругом, например.

— Это ты меня еще просто плохо знаешь.

— Зато я начинаю понимать, откуда вокруг столько желающих голову тебе открутить, — сказал он. — Ладно, на секунду допустим, что гипотетически — только гипотетически, заметь — я соглашусь поддержать это твое безумное начинание. И в чем будет заключаться мое участие?

— Только информационное, — сказал я. — Явки, пароли, адреса. Все остальное я сделаю сам, чтобы ты не подставлялся. В случае чего, скажешь, что был не в курсе.

— Думаешь, если меня за профнепригодность расстреляют, это намного лучше, чем если бы за госизмену?

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

— У меня от шампанского изжога, — сказал он. — Ладно, на секунду допустим, что гипотетически — только гипотетически, заметь — у тебя все получится. И что нам это даст?

— Более достоверную картину мира, — сказал я. — Информацию, исходя из которой мы сможем строить дальнейшие планы.

Он вздохнул, но это был вздох принятия, а не вынужденного отказа.

Я знал таких людей, как Петруха. Он еще не перегорел, и дело для него важнее званий, должностей, зарплат и риска лишиться всего этого из-за попытки докопаться до истины. Впрочем, думаю, другого человека в команде Сашки и не могло быть.

Карьеристы попытались бы извлечь как можно больше профита из статуса-кво.

— И когда ты хочешь начать? — спросил Петруха.

— Как только представится удобный случай, — сказал я. — Но чем раньше, тем лучше. Не люблю длинных пауз.

— А кто ж любит? — риторически вопросил Петруха. — Но, сам понимаешь, быстро такие дела не делаются. Я ж не могу по официальным каналам такую информацию добывать, меня запалят и сошлют в Сибирь.

— Понимаю, — сказал я. — Но ты уж постарайся. Если что, можешь опять в три часа ночи придти, я уже почти привык.

— Ладно, — он сгреб со стола до сих пор валявшийся там айфон. — Но обстановка вокруг тебя накаляется и без этого, Чапай.

— Такая, видимо, мне судьбина дадена.

— Планида, — сказал он. — Хреновый из тебя стилист, Чапай. Надеюсь, что оперативное планирование дается тебе лучше. Место хоть выбрал?

— Тут где-нибудь, — сказал я, имея в виду Люберцы.

— А добраться успеешь?

— Есть только один способ это выяснить.

— Мой любимый уровень оперативного планирования, — вздохнул он и таки поднялся со стула. — Ладно, Чапай, сиди тихо, ходи аккуратно, жди новостей. И постарайся больше ни во что не вляпаться хотя бы до того, как я эти новости раскопаю.

— Звучит просто, — сказал я.

— Спокойно и просто мы спрыгнули с моста, — продекламировал Петруха. — И баржа с дровами легла между нами.

— А это сейчас к чему было?

— Так, вспомнилось.

* * *

Будильник у меня был заведен на шесть, так что после ухода Петрухи ложиться спать смысла я уже не видел. Разогрел чайник, сделал себе растворимого кофе и сел думу думать.

Знакомство, назовем это так, с Ириной здорово все осложняло. Не в том смысле, что я сломал руку сынку какого-то местного партийного функционера, на это мне с высокой колокольни плевать, а в том, что…

Агент хорош ровно до тех пор, пока у него нет привязанностей. Привязанность — это слабость, которую наверняка попытаются использовать против меня. Комитет, его кураторы, вот эти вот другие ребята, от которых ко мне Седьмой приходил. План, и без того небезупречный, начал казаться мне настоящим безумием, но я слишком глубоко во все это влез, чтобы просто соскочить с темы.

В покое они меня все равно не оставят. И комитет, и его кураторы, и вот эти вот другие ребята.

А теперь к ним добавился Артем и неизвестный чувак, не любящий тех, у кого в восемьдесят девятом году есть айфоны. Он-то откуда взялся?

Просто совпадение, пусть и маловероятное, как утверждает Петруха? В реальной жизни и не такие совпадения бывают… Или на поле пытается выйти новый игрок? Или уже не пытается, а вышел?

Почему все у меня всегда так сложно? Почему просто нельзя детей физкультуре учить?

А вот по поводу предложенной Петрухе операции я вообще не думал. Костяк плана у меня уже был готов, а о деталях будет смысл позаботиться, когда комитетчик информацию предоставит.

Если он меня, конечно, начальству не сольет. Генералу Кедрову тому же. Не думаю, конечно, что так будет, не тот типаж, но исключать такую вероятность тоже нельзя. Поэтому в некоторые детали плана я его не посвятил, и про место ничего конкретного не сказал, хотя сам локацию уже выбрал.

Есть тут одни подходящие развалины на пустыре… Ну, как развалины, скорее, наоборот. Стройку там еще в брежневские времена заморозили, по-моему, но котлован выкопали, фундамент залили, стены возвели и даже кое-где перекрытия есть. Неплохое место для засады.

Если, опять же, я успею до него доехать…

Ирина проснулась в половине седьмого и сразу же пошла в душ. Я для нее заблаговременно новую зубную щетку распечатал и свежее полотенце повесил.

Пока там лилась вода, я в очередной раз нагрел чайник и принялся жарить яичницу. Когда Ирина вышла из ванной, и я должен заметить, что моя футболка смотрелась на ней даже лучше, чем на мне, нехитрый завтрак моего приготовления уже стоял на столе.

— Да ты не мужчина, а мечта, — сказала Ирина.

— Угу, — сказал я. Приятно, конечно, такое слышать, особенно от женщины, которая тебе нравится, особенно утром, но, справедливости ради, это она меня еще плохо знает.

— Ты сам когда встал-то?

— Да вот, недавно, — сказал я.

— Знаешь… — начала она задумчиво.

— Если сейчас ты собираешься сказать, что эта ночь была ошибкой, которую нам лучше не повторять, и мы должны остаться коллегами, сохраняя исключительно профессиональные отношения, то лучше не начинай, — сказал я. — По крайней мере, пока кофе не выпьешь.

— И в мыслях не было, — сказала она. — Просто мне показалось, что ночью к тебе кто-то приходил.

— Ах, это, — я решил, что лучше не врать. Отношения, построенные на вранье, ведут… да черт его знает, на самом деле, куда они ведут. Это дело индивидуальное, знаете ли. — Тебе не показалось.

— И кто же это был?

— Робин, — сказал я.

— Который Гуд?

— Нет, который помощник Бэтмена, — сказал я. — Спрашивал совета, как лучше преступность забороть.

— С собой не звал?

— Да я бы все равно не пошел, — сказал я. — Давай завтракать, пока не остыло.

— Давай, — она присела напротив меня и ухватила свою чашку кофе. — Значит, ты не думаешь, что эта ночь была ошибкой, которую нам лучше не повторять?

— Нет, — сказал я. — Не думаю.

— Тебе к какому уроку сегодня?

— К первому.

— И мне тоже, — сказала она. — Но идти нам все равно лучше порознь, с интервалом в пятнадцать минут.

— Как скажешь, — согласился я. — Если за мной увяжется хвост, я от него избавлюсь.

— Вот ты все шутишь, а если о нас узнает Надежда Анатольевна…

— От нее я тоже могу избавиться, — сказал я. — Есть у меня один знакомый в дальнем Подмосковье, он на свиноферме работает…

— И что? — спросила она.

Ну да, Гай Ричи еще не успел снять свой лучший фильм, и его еще не успели растащить на цитаты, потому ничего удивительного, что она не поняла отсылки на монолог Кирпича.

— Там можно надежно спрятать тело, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

— Не слишком ли это радикальный способ?

— Он простой, — сказал я. — Я вообще люблю простые и эффективные решения. Если кто-то встает у меня на пути, он очень быстро начинает об этом жалеть.

В общем, мы закончили завтракать, и она пошла одеваться, а я пошел в душ, и все было нормально еще целых пятнадцать минут, а потом она вышла в прихожую и обнаружила на полочке пистолет, про который я еще с ночи совершенно забыл.

Глава 25

Как говорил мой старик-отец, сколько тигра ни корми, а полоски у него все равно никуда не денутся.

Похоже, что события последних дней вернули меня в то дофизруковое состояние, о котором я предпочел бы не распространяться и в котором лежащее на виду оружие не было чем-то из ряда вон выходящим и не вызывало вопросов у тех, кто мог его увидеть.

А вот у Ирины вопросы возникли.

— Это пистолет? — спросила она.

— Это пистолет, — не стал отрицать я.

— А я почему-то думала, ты достаточно умен, чтобы не связываться с криминалом. Вот, значит, какие Робины к тебе по ночам ходят.

— Это не такие Робины, о которых ты подумала, — сказал я. — Если ты посмотришь на рукоять, ты увидишь герб страны. Это наградной пистолет.

— Видимо, теперь ты скажешь, что ты не только Бэтмен, но еще и Штирлиц.

— Скорее Бонд, — сказал я. — Джеймс Бонд. Не в том смысле, что не за наших, а по роду деятельности. Не глубокое внедрение, а быстрое реагирование… И все это в прошлом.

— Не так уж важно, что там было в прошлом, и что это за пистолет, — сказала Ирина. У нее было такое выражение лица, что… Ну, в общем я понимал, что все плохо. — Важно, что он лежит здесь. И что когда ты ночью пошел открывать дверь, ты взял его с собой.

И я понятия не имел, как это исправить. Я ведь даже правду сказать ей не мог, даже не потому, что это государственная тайна и вот это вот все, а потому, что она мне не поверит и подумает, что я издеваюсь.

Это не то, чем может показаться, просто меня пытаются убить агенты из будущего, да я и сам в каком-то смысле… Такое себе объяснение.

С таким же успехом можно было сказать, что это не мой и мне подбросили.

— Молчишь?

— Думаю, что сказать.

— Скажи правду, это проще всего. Это рэкет, да?

— Какой идиот стал бы заниматься рэкетом, используя наградное оружие?

— Но это бы все объяснило, — сказала она. — Квартиру, машину, синяки…

— Тебе показать документы на оружие? — спросил я. — На квартиру?

— Не надо, — сказала она. — Мне не нужен еще один Артем.

— То есть, мою версию ты даже слушать не будешь?

— А ты ее уже придумал?

— Мне не надо ничего придумывать, — сказал я. — Я работаю на комитет. Не тот, который комитет образования, а тот, который государственной безопасности.

— Понятно, — сказала она. — Прости, я пойду. Боюсь на работу опоздать.

И она ушла, а мне стало так погано, как давно уже не было.

* * *

Едва дождавшись окончания уроков, я отправился на поиски Ирины, но в учительской мне сказали, что она уже ушла домой, сославшись на легкое недомогание. Думаю, что я мог бы легко выяснить, где она живет, но какой в этом смысл? Версию получше я так и не придумал, а если заявлюсь к ней с предыдущей, то она может подумать, что я ее преследую.

В задумчивости я вышел из учительской и тут же нарвался на Надежду Анатольевну, по лицу которой блуждала довольная ухмылка, не предвещающая мне ничего хорошего.

— Здравствуйте, Василий…

— Иванович, — сказал я.

— Вас-то я и ищу.

— И вот вы меня нашли, — сказал я.

— Сигнал в РайОНО на вас пришел, — сообщила она и ее улыбка стала еще более довольной. — Очень нехороший сигнал.

И я, кажется, даже знаю этого сигнальщика. Надо было обе руки ему сломать, чтобы анонимок не писал.

— Понятно, — сказал я.

— Как вы должны понимать, не отреагировать на такое мы не можем, — сказала она.

— Реагируйте, — сказал я.

— Там сказано, что вы порочите моральный облик советского педагога…

— А вы? — спросил я.

— Что я?

— Вы не порочите?

— Я не порочу, — твердо заявила она. — И вообще, мы сейчас о вас разговариваем, так что не перебивайте меня и не паясничайте, Василий…

— Иванович, — сказал я.

— Я помню…

— Хорошо, — сказал я.

— Ничего хорошего! В то время, как наш коллектив борется за…

— Слушайте, женщина, — сказал я. — Оставьте меня в покое. Хотите реагировать — реагируйте. Не хотите — не реагируйте. Мне вообще все равно.

— Да вы… — она аж задохнулась от возмущения, но быстро пришла в себя. — Я этого так не оставлю! Я завтра же соберу педсовет!

— Шикарная идея, — сказал я. — Предлагаю вам заняться ее воплощением в жизнь прямо сейчас.

— Вы…

— Выдыхайте, — сказал я и пошел прочь.

— Увидимся завтра на педсовете, — бросила она мне в спину. Если бы слова были ядом, я бы сейчас уже, наверное, почернел и обуглился.

Но у меня с некоторого времени иммунитет.

* * *

Мне хотелось найти Ирину и все ей объяснить.

Еще мне хотелось найти Артема и тоже все ему объяснить.

Но вместо этого я пошел домой, быстро и невкусно поужинал и уселся рядом с телефоном в ожидании звонка от Петрухи. И около восьми часов вечера Петруха действительно позвонил.

Но опять в дверь.

— Один?

— Один.

— Хорошо, — мы прошли в комнату. — Не передумал?

— С чего бы?

— Ну, мало ли, что, — сказал он. — Оно иногда бывает. Утро вечера мудренее.

— Я не передумал, — сказал я.

— Жаль, — сказал Петруха. — Короче, есть возможность сделать все сегодня, если ты готов.

— Я готов, — сказал я. — Где?

Он назвал адрес.

— Это же не его дом?

— Нет, — сказал Петруха. — Он в ведомственном живет, там работать нельзя, шум сразу поднимется. Да и с путями отхода там не очень. А это — адрес сауны, где он сегодня весь вечер зависать будет. Часов до двенадцати точно, а может, еще и дольше. Брать лучше всего на выходе, когда они там все будут усталые и расслабленные. Он будет на машине с водителем, черная «волга», госномер я тебе продиктую.

— Водитель вооружен?

— Разве что гаечным ключом, — сказал Петруха. — Там дедушка предпенсионного возраста, ты бы с ним поаккуратнее, ладно? А то его инфаркт хватит, а нам такой попутный ущерб совсем не нужен.

— Буду вежлив, — пообещал я.

— Вот, возьми, — Петруха достал из кармана плаща диктофон и фотоаппарат, и чтоб вы понимали, это были два разных устройства. — Для фиксации доказательств, так сказать. Если… ну, сам понимаешь.

— Угу, — сказал я.

Я понимал. Седьмой славился своей манерой исчезать в самый неподходящий момент.

— Вот, возьми, еще — из другого кармана Петруха достал ствол. — Пригодится.

— Так у меня есть.

— Ты что, с наградным пойдешь? — спросил он.

— Какая разница, с каким, если стрельба в планах не значится? — спросил я. — А в темноте вряд ли кто-то рассмотрит, наградной он или не наградной.

— Не дури, Чапай, возьми ствол, — сказал Петруха. — Он чистый, нигде не значится, мы такие для подобных случаев и держим.

— Ладно, — сказал я. — Ты сам-то не подставился, когда эту информацию добывал?

— Буду надеяться, что нет, — сказал Петруха. — Я был осторожен, но в таких делах никогда нельзя быть уверенным до конца. Копать-то потом будут коллеги наши, из соседнего отдела, а там все зависит, на кого нарвешься. Есть очень дотошные ребята.

— Генерала в известность поставил?

— Нет, — сказал он. — Если у тебя получится, то победителей не судят, а если нет, то я буду свое участие отрицать всеми возможными способами, ты уж извини.

— Договорились, — сказал я.

— Как у тебя с транспортом?

— Возьму такси до города, а дальше на общественном доеду, — сказал я.

— Чапай и его способности к оперативному планированию.

— Что не так-то? Автобусы до часа ходят, нет?

— Обратно ты тоже на автобусе поедешь?

— На черной «волге», номер которой ты мне продиктуешь, — сказал я. — Кстати, диктуй.

Он продиктовал, я запомнил.

— Не нравится мне это все, — сказал Петруха. — План — вилами по воде писан. А если никто не придет?

— Значит, извинюсь и отправлю домой, — сказал я.

— Он твою рожу запомнит.

— Я буду в маске кролика, — сказал я.

— И вот в эти руки я доверил свою карьеру, — сказал Петруха. — А ведь если со мной что-то случится, кто моего кота кормить будет?

— Не знаю, — честно сказал я. — Может, об этом стоило подумать, когда ты решил завести питомца. У меня вот, например, никого нет.

— Звучит печально, — сказал он. — Ладно, ты делай, что решил, а я поеду алиби себе создавать. На всякий пожарный.

— Оптимизм из тебя так и брызжет, — заметил я. — От майора никаких новостей нет?

— Лежит, реанимируется, пребывает в блаженном неведении относительно того, что тут у нас происходит, так что иногда я ему даже завидую, — сказал Петруха. — На мой вкус, то, что мы задумали, это как-то слишком экспромт.

— Импровизация, — сказал я. — Импровизация вывозит там, где детальное планирование по каким-то причинам невозможно.

— Или не вывозит.

— Или не вывозит, — согласился я. — Но это произойдет не сегодня.

* * *

Я вышел на улицу, поднял руку и к обочине тут же подкатил средней потрепанности «жигуленок» с молодым человеком за рулем.

— До метро, — сказал я.

— Садись, поехали.

Я сел.

И мы поехали.

Спокойно, буднично и обыденно, словно я ехал не навстречу… ну, не самому бурному приключению в моей жизни, конечно, но одному из достаточно бурных приключений за последние несколько лет.

Перед выходом из дома я тщательно проверил переданный Петрухой ствол. Все с ним было в порядке, патроны не холостые, никаких сюрпризов быть не должно.

Нельзя сказать, что я ждал подвоха еще и с этой стороны, но всегда лучше убедиться.

Диктофон работал, только кассету переворачивай, фотоаппарат… ну, вроде бы с ним тоже все было в норме, только как я им пользоваться-то буду? Диктофон включил и в карман положил, он все записывает, а камеру-то держать надо, а руки у меня вряд ли свободными будут. Да и толку с тех фотографий…

Я вышел у метро, расплатился с бомбилой, прошел к поездам. В одном кармане куртки у меня лежал диктофон, в другом — фотоаппарат, пистолет сзади за поясом. Маску кролика я не нашел, так что буду надеяться на темноту и то, что никто меня не запомнит. Лицо-то у меня, в общем-то, не особо примечательное, особых примет нет, родинками предки не наградили, шрамы под одеждой…

Нельзя сказать, что меня это сильно волновало. Ну, опознают и опознают. Там ведь все будет зависеть от того, как сама операция сложится, а сложиться она может вообще как угодно, так чего зря нервничать? Может, меня комитет отмажет, может, придется в бега пускаться, так у меня на этот случай целый комплект документов отложен и изрядная сумма наличными. Со школой придется попрощаться, но что меня держит в той школе-то?

Как говорится, физрука из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы.

Сделав пересадку и потратив еще сорок минут драгоценного времени, я выбрался на поверхность и встал на остановке в ожидании нужного автобуса. В сауну я еще вполне успевал, не успеют же они за пару часов по домам разъехаться. Ну, потому что не мыться же они туда приперлись.

Автобус не заставил себя долго ждать, я сел в почти пустой салон и стал смотреть в окно. Москва, осень, ночь, свет фонарей и редкие машины… был бы я поэтом, наверняка мог бы сочинить по этому поводу какое-нибудь четверостишие. Но увы, таланты мои лежат в очень далеких от сочинения стихов плоскостях.

Я вышел на нужной остановке и сориентировался на местности. Карты города и Петруха утверждали, что идти придется не более пяти минут, главное — с направлением не ошибиться.

И как мы жили без навигаторов?

До сауны я добрался уже часам к одиннадцати. Черная «волга» с известными мне номерами стояла на небольшой парковке в числе прочих машин. Насколько я мог судить, других «членовозов» на стоянке не было, значит, встреча, скорее всего, не рабочая.

Наверное, по бизнесу вопросики обкашливают. Вон там, кстати, редкий для этих мест и времен «мерседес» стоит. С-класс, машина приметная.

Это в девятнадцатом от «мерседесов» на улицах не протолкнуться, и людям со статусом приходится «майбахи», «бентли», «ролсс-ройсы» и прочие непотребства себе покупать. Не быть же, как все. У меня сосед вообще на «феррари» ездил. Парковал он ее на соседней стоянке, так что по утрам мы с ним частенько в одной и той же пробке стояли. А на «феррари» в пробке стоять — удовольствие небольшое, она не под такое заточена.

Время у меня в запасе еще было, так что я сделал круг по окрестностям на предмет изучения путей отхода, а также выявления засад, групп внешнего наблюдения и прочих прелестей, о которых нормальному человеку лучше вообще не задумываться, и ничего не обнаружил.

Чисто.

Похоже, в Петрухе я не ошибся, и он никому ничего не рассказал. Трудно ему будет карьеру в этом гадюш… учреждении строить, даже если я сегодня ничего не испорчу.

Что тоже не факт.

Ближе к двенадцати, еще раз убедившись, что кроме скучающего водителя ведомственной машины на стоянке никого нет, я вышел под свет фонаря и постучал «волге» в водительское стекло. Машина была слегка затонирована, так что я не видел, что там внутри, но полагал, что дедушка просто кемарит за рулем.

Возраст, ревматизм, все такое…

Водительская дверь открылась и из машины в два захода выбрался амбал лет тридцати пяти максимум. Он был на голову меня выше, и чуть ли не вдвое шире в плечах, и при каждом его движении кожаная куртка чуть ли не трещала по швам.

Вот тебе и детальное планирование.

— А где дедушка? — машинально спросил я.

— Я за него, — сказал амбал. — Чего надо?

Тут явно требовалось импровизировать, и я справился со своей задачей блестяще.

— Не подскажете, как пройти в библиотеку?

— Насчет библиотеки не подскажу, а вот больница дальше по улице, — сказал он.

— Это хорошо, — сказал я. — Запомни направление.

Амбалы, как правило, неповоротливы. Бывают исключения, тот же Сашка при схожих габаритах был довольно шустрый, что, впрочем, от пули его все равно не уберегло, но этот амбал был типичным увальнем и мешком. Я уронил его за два удара, вытащил из кармана бумажник с документами, убедился, что ключи от машины остались в замке зажигания, и отволок детину в кусты.

Я свой удар знаю, часа на два он выключен из реального мира, это как минимум. Ну а потом пусть к больнице ползет, наверное, тут не очень далеко.

Заодно и от начинающейся простуды его полечат, ночи уже холодные, на днях вообще заморозки на почве обещали.

Я сел на место водителя и захлопнул дверь. Габариты, конечно, у меня поскромнее, и будь дело днем, а пассажир не после сауны, нас вряд ли можно было бы перепутать. Но в темноте и подпитии такие шансы были.

Надеюсь, парнишка не привык, что ему водила дверь открывает, как барину из бизнес-класса. Мне казалось, что люди с такими замашками должны были появиться в нашей стране чуть позже, но кто ж может сказать наверняка…

Через полчаса к сауне подъехало первое такси, в которое погрузились двое среднего возраста мужчин и две девицы вида довольно недвусмысленного. Все четверо были навеселе и пытались напеть куплет из какого-то незнакомого мне шлягера.

Следующая компания погрузилась в одну из стоявших по соседству машин. Водитель либо весь вечер воздерживался, либо не боялся встречи с гаишниками. Что ж, будем надеяться, что он все-таки трезв и не воткнет свою тачку в первый же переходящий через дорогу столб.

Следующим появился мой пассажир. Он был в компании какой-то девицы, значит, ехать собирался не домой, потому что дома жена и дети. Что ж, его моральный облик меня в этот момент не особо интересовал, но девица — это лишний свидетель. Могло быть и хуже, конечно, их могло быть четверо, а не двое, и тогда избавляться пришлось бы уже от нескольких свидетелей, а это — дополнительный риск опознания и все такое.

Не в лесу же их закапывать…

Мой пассажир галантно распахнул перед дамой дверь, а потом и сам плюхнулся на задний диван, обдав перегаром мой затылок.

— Кирилл, в нумера, — сказал он. — Подожди, а ты, кажется, не Кирилл…

— Кирилл заболел, — сказал я. — Меня на замену прислали.

Это заявление, конечно, не выдерживало никакой критики, но его пьяный мозг оказался на критику вообще не способен.

— Все равно в нумера, — сказал он и принялся лапать свою спутницу за грудь.

— Конечно, — сказал я, заводя машину и трогаясь с места плавно и аккуратно, как и положено водителю служебной машины, когда его начальник сидит сзади.

Совсем не так, как я люблю.

Глава 26

Трудно играть в карты с противником, который не просто стоит у тебя за спиной и палит все расклады, а сидит в будущем, способен под микроскопом рассматривать каждый твой ход и может вмешаться в любой момент, который сочтет наиболее комфортным для себя. Разумеется, для тебя этот момент может стать исключительно неподходящим.

Седьмой появлялся дважды.

Первый раз это произошло на дачах, и это был исключительно удобный случай, чтобы меня ухлопать и записать это на счет перестрелки с Лобастым и его парнями. Шесть трупов, семь, какая разница? Бандитские разборки, сидели, чего-то не поделили, все такое… Моя смерть в тот день минимально повлияла бы на ход какой-бы то ни было истории, не считая моей собственной.

А о его визите, как впрочем, и собственно о его существовании, никто бы даже не задумался.

Второй раз он явился в шашлычную, когда майор раскрывал мне страшную правду. Это уже было куда более рискованно, он работал на людях, он стрелял не только в меня, он ранил двоих агентов КГБ, одного легко, а второй до сих пор в реанимации, и от этого его появления веяло отчаянием.

И вот теперь я пытался спровоцировать третий его визит.

Но Седьмой — это только половина проблемы, потому что существовали еще кураторы, работающие с отделом Х, так что комитетчики вполне могли быть в курсе того, что я затеял, даже если Петруха им действительно ничего не рассказал. Эти неведомые кураторы вполне могли спустить информацию предкам, чтобы те бросили против меня два батальона спецназа и группу поддержки на боевых вертолетах. И то, что этого еще не произошло, не сильно меня обнадеживало.

Но я бы, конечно, действовал не так.

Самое простое решение — это известить объект или просто каким-то образом вывести его из потенциально опасной зоны. Собирался в баню, передумал в последний момент, так бывает, сплошь и рядом, товарищи извинят, бизнес-партнеры поймут, проститутки тоже как-нибудь переживут и перетерпят.

Или можно было устроить засаду прямо там, в сауне. Посадить внутрь своих агентов и ждать, пока я появлюсь, чтобы прихватить меня на горячем, и замена дедушки предпенсионного возраста на Кирилла в эту схему вполне вписывалась, и я все это время, пока объект со своей пассией не вышли из здания и не сели в машину, подспудно ждал именно такого развития событий. И уже готовился отбиваться от группы захвата и уходить дворами.

Но либо отдел Х работает куда тоньше и придумал менее очевидный план, либо старшие товарищи из будущего (так-то они младшие товарищи, конечно, потому что мы их предки, и чисто по факту именно мы — старшие) ничего ему не сообщили.

А почему они ему ничего не сообщили? А черт его знает. С этой группой предстоит разобраться позже, пока же я охочусь на Седьмого. Хотя, конечно, все это тоже вилами по воде…

Чтобы победить своего врага, нужно его узнать, но как, черт побери, его узнать, если он в другом измерении?

И почему эти ребята в будущем друг друга не поубивали, интересно? Чтобы здесь, в прошлом, никто никому не мешал? Забавно будет, если окажется, что Седьмой от тех же кураторов, какой-нибудь член боевого звена, чистит там, куда отдел Х по каким-то причинам не дотягивается. И тогда Петрухе, майору и прикрывающему их генералу Кедрову точно не позавидуешь, ведь самое главное в расследовании —это не выйти на самих себя…

Обо всем этом я думал ведя машину по ночным улицам и постепенно прибавляя скорость. Благо, машина была правильной марки, правильного цвета и с правильными номерами, так что о гаишниках можно было не беспокоиться. В скорости был залог успеха — если Седьмой не ждал меня около сауны, сейчас он тем более не рискнет вмешаться, чтобы не спровоцировать смертельное ДТП, в котором мой важный для будущего пассажир склеит ласты.

Значит, он должен или посетить меня в том месте, которое я выбрал, или… Или он уже ждет меня там.

Или там засада отдела Х.

И от этого не спрятаться, не скрыться… Даже импровизация не поможет. Поменяй я решение вот прямо сейчас, на ходу, выбери в последний момент какое-нибудь другое место, они все равно будут о нем знать. А значит, с того момента, как этот пассажир сел в машину, обратного пути у меня уже нет.

Ну, то есть, можно, конечно, все отменить, только это ничего не даст. Ребята-то все равно настроены на мою ликвидацию… Ох, что-то не вовремя на меня этот приступ рефлексии накатил.

Что любопытно, точного адреса нумеров он мне не сообщил. Видимо, Кирилл и его престарелый сменщик были хорошо осведомлены о вкусах и предпочтениях своего начальства, и оно, видимо, решило, что это знание должно передаться мне телепатическим путем. Я глянул в зеркало вида и обнаружил, что объект развалился на диване и спит, раскинув руки, а его пассия зевает и задумчиво смотрит в окно.

Что ж, это облегчало мне задачу. Только одну и не самую важную, но все же. Я притормозил у обочины и повернулся к ней.

— Выходи.

— Чего это вдруг? — спросила она. — Вообще-то мы собирались…

— Неважно, чего вы там собирались, — сказал я. — Выходи, я его к жене отвезу.

— Да кто ты такой, чтобы что-то решать? Кто ты такой… — она намеревалась растолкать спящего, поэтому перегнулся через спинку и правой рукой перехватил ее руку.

А левой продемонстрировал ей пистолет.

— Еще есть вопросы?

Вопросов не оказалось. Она заметно побледнела, возможно даже, слегка протрезвела, с третьей попытки открыла дверцу машины и на нетвердых ногах выбралась наружу.

— Деньги на такси есть? — спросил я.

Она демонстративно повернулась ко мне спиной. Ну что ж, не хочешь, как хочешь. Я предлагал.

Девица, конечно, видела меня в лицо, но это черт бы с ним. Кирилл тоже видел.

Эта пьяна, тот по голове получил, кто знает, что они вообще могли запомнить.

Я потянулся, чтобы закрытьдверь и ехать дальше, пока пассажир не проснулся и не начал задавать дурацких вопросов, типа, кто я такой, почему мы еще не в номерах и куда подевалась его мадемуазель, и в этот момент пуля калибра 7.62 пробила лобовое стекло. И, если бы я не дернулся, она пробила бы и мою голову.

Вместо этого она прошила спинку водительского сиденья и угодила моему пассажиру в грудь.

* * *

Жанна (не будем называть здесь ее фамилию) на самом деле была начинающей проституткой, но события той ночи, демонстрация пистолета и последовавшая за ней стрельба, показали ей опасность выбранного жизненного пути и заставили в нем усомниться. В конечном итоге это спасло ей жизнь, потому что до этого вмешательства ей было суждено погибнуть от рук пьяного клиента в девяносто третьем году, а тело ее нашли бы в подмосковных лесах только в девяносто пятом, и то по чистой случайности.

Вместо этого она разорвала все отношения с прежним миром, устроилась на работу санитаркой в стоматологической клинике, а после успешно сдала экзамены в медицинский институт, где на втором курсе познакомилась со своим будущим мужем.

Который о ее бурном прошлом так и не узнал.

Они были счастливы в браке и стали родителями троих мальчиков, любой из которых мог бы изобрести лекарство от рака.

Но не изобрел.

АФС. «Влияние физрука на пространственно-временной континуум и вот это вот все. Том второй.»

* * *

В экстремальных ситуациях я действую быстро, отчасти оттого, что этому учили меня мой старик-отец и инструкторы во время подготовки, а отчасти потому что я сначала делаю, а уже потом начинаю думать. Это далеко не идеальный способ и я никому не советовал бы применять его на практике, потому что он и у меня только в половине случаев срабатывает.

В том смысле, что ситуация с равной степенью вероятности может улучшиться, а может и стать еще хуже.

Я выжал сцепление, воткнул вторую передачу и утопил педаль газа в пол, отчего задняя дверца закрылась сама по себе, а второй выстрел пришелся уже куда-то в район багажника.

Отверстие в водительском стекле было прямо перед моими глазами, и мне удалось примерно определить угол, под которым в меня стреляли. Высота второго-третьего этажа, значит, стрелку понадобится кое-какое время, чтобы спуститься и последовать за мной.

Если, конечно, здесь только один стрелок.

Виляя задним мостом, машина набирала скорость, а я начал соображать. Если это Седьмой, то, пока он здесь, он не может знать, к чему привела его привычка шмалять по малознакомым людям из СВД. Он видел, как я уехал, значит, он должен понимать, что его миссия здесь не закончена. И пока он не вернется к свое время, он так и не узнает, чего мы с ним совместно натворили.

Если, конечно, у него нет постоянного канала связи.

Петруха был прав, все это вилами по воде.

Но теперь обратного пути у меня уже точно не было.

Я наконец-то выбрался из спального района на радиальное шоссе и рванул в сторону области. Меня, вроде бы, никто не преследовал, по крайней мере, пока.

Я чуть сбросил скорость, и, одной рукой придерживая руль, повернулся назад, пытаясь нащупать у моего пассажира пульс. Может быть, нанесенный ущерб велик, но не неотвратим, и я успею доставить его в больницу…

Пульс не прощупывался. Сложно, конечно, ставить диагнозы на ходу, но останавливаться было нельзя. Прошлая остановка это вполне наглядно продемонстрировала.

Пуля вошла ему в грудь, в район сердца, это очень фиговое ранение для любого времени, и я не уверен, что в восемьдесят девятом году с этим в принципе можно что-то сделать. Но исключать вероятность того, что он жив, все равно было нельзя, и когда на моем пути попался туннель, я включил аварийку и аккуратно остановился, взяв максимально вправо, чуть ли не притираясь боком машины к стене.

Здесь хотя бы сверху на меня никто не нападет.

Пульс по-прежнему не прощупывался, дыхания не было, зрачки не реагировали на свет, и по всем известным мне признакам мой пассажир был окончательно мертв, что уж точно должно было изменить историю, как сказал бы майор Сашка, к хренам.

История, в общем-то, уже пошла по бороде, что в корне противоречило принципам отдела Х, озвученным мне майором Савельевым, и никто, за исключением неизвестного мне снайпера, так и не попытался меня остановить. А я только-только начал осознавать масштабы того, что натворил.

В соавторстве, конечно, но все же. Если бы не мой гениальный план по выманиванию хронодиверсанта, этого рокового выстрела вообще бы не было. Целились-то в меня, а попали в него…

Конечно, для восемьдесят девятого года это была фигура малозначимая, широкие народные массы узнали бы о ней еще очень нескоро. Поэтому его и не охраняли, поэтому к нему было так легко подобраться. Выбери я кого более влиятельного здесь и сейчас, мне пришлось бы пробиваться к нему с боем…

Я вернулся за руль, выключил иллюминацию и тронулся с места.

Чем дольше я думал об этом вот всем, тем больше у меня возникало вопросов к бездействию отдела Х и молчанию его кураторов. Они настаивали, что меня нужно ликвидировать до Нового года, а до Нового года ведь еще довольно далеко. Я тут такого могу успеть за это время натворить…

Или это все-таки был их стрелок? Нет, на комитет не похоже. Это миссия для одиночки, находящегося в чужом городе и стесненного в средствах. Когда за твоей спиной стоит вся машина госбезопасности, ты действуешь с гораздо большим размахом.

Вплоть до плана «перехват» или как он тут в восемьдесят девятом году назывался…

На выезде из города правое переднее колесо попало в яму, и машину тряхнуло так основательно, что тело на заднем сиденье упало на пол, а лобовое стекло покрылось паутиной трещин, расходившихся от пулевого отверстия во все стороны. Это здорово затрудняло мне видимость, что сыграло свою роковую роль чуть позже.

Уже въехав в Люберцы, я слишком поздно заметил загоревшийся красный, не успел затормозить и выскочил на перекресток. Движение в столь поздний час было, мягко говоря, не слишком оживленным, и в девяти случаев из десяти я должен был проскочить вообще без проблем и последствий.

Но это случай оказался десятым и проблемы возникли, пусть и не у меня. Я невольно подрезал совершающий правый поворот оранжевый «москвич» с каким-то бодрым пенсионером за рулем. Уходя от столкновения с «волгой», он врезался в столб. Хорошо хоть, что перед поворотом он сбросил скорость, так что удар был не очень сильным, от которого пенсионер должен был отделаться легким испугом.

Ну, или парой сломанных о рулевое колесо ребер, если он не пристегнулся.

* * *

Бодрым пенсионером, сломавшим о рулевое колесо три ребра и получившим вывих запястья, оказался маньяк и серийный убийца Геннадий Тимочкин. После столкновения он пытался завести заглохший автомобиль, но не сумел сделать этого до приезда очевидцев. Тогда он попробовал покинуть место происшествия пешком, однако, внимание неравнодушных граждан привлекли звуки, доносящиеся из багажника автомобиля, где находилась очередная жертва Тимочкина, которую он вез к месту расправы.

Девушка была спасена, а Тимочкина задержали до приезда милиции.

В девяностом году суд признал Тимочкина виновным по шести доказанным эпизодам и приговорил к расстрелу.

Если бы не спровоцированное физруком ДТП, Тимочкина бы так и не поймали, он умер бы от сердечной недостаточности в тысяча девятьсот девяносто шестом году, и на его счету было бы еще полтора десятка отнятых жизней.

АФС. «Влияние физрука на пространственно-временной континуум и вот это вот все. Том второй.»

* * *

Машину я оставил на пустыре, заехав на ней так далеко, как только мог.

Подъехать к искомым развалинам у меня не получилось, колеса завязли в очередной выбоине, выбраться из которой «волга» без помощи трактора или пяти-шести молодых люберецких парней уже бы не смогла. Так что я вытащил с заднего дивана мертвое и довольно упитанное тело, взвалил его на плечо и последние несколько сотен метров прошел пешком.

Поскольку никто так и не начал палить по мне из темноты, я решил, что Седьмой все-таки был один и не имел возможности телепортироваться туда-сюда постоянно. Я, собственно говоря, и исходил из того, что у него такой возможности нет.

Не зря же он в прошлый раз начал удирать от меня на машине.

Сгрузив труп в дальнем конце подвала, куда был только один проход, я сел на холодный бетон, навалившись спиной на другой холодный бетон, проверил диктофон, достал пистолет и позволил себе немного перевести дыхание.

Происходящее уже давно вышло за рамки запланированного, но я все равно должен был довести операцию до конца. Не исключаю, что вместо Седьмого сюда придет рота спецназа, и вот тогда диктофон мне точно не пригодится.

Минут через пять я услышал шаги. Это был один человек, и он то ли не умел ходить тихо, или просто даже не пытался. Не доходя до моего тупика несколько десятков метров он остановился и включил фонарик.

А я включил диктофон.

— Василий?

Я промолчал.

— Василий, я знаю, что вы там, — сказал он. — Я один и не собираюсь на вас нападать. Я просто хочу с вами поговорить.

— Подойди поближе, — предложил я.

— Конечно, — он подошел и посветил на себя фонариком, продемонстрировав, что во второй руке у него ничего нет.

Это был Седьмой, в том же костюме, только изрядно помятом и с порванной левой штаниной. Видать, не так просто ему оказалось сюда добраться.

— Мое время здесь ограничено, поэтому я сразу перейду к делу, — сказал он. — Василий, вы знаете, что за человека вы похитили?

— Какая-то партийная шишка городского масштаба, — сказал я. — Деньги у него, я знаю, водятся, вот хочу выкуп за него попросить. Сколько брать не подскажешь? Пять тысяч или сразу десять? Или, может быть, сто?

— Если дело только в деньгах, я могу вам с этим помочь, — сказал Седьмой. Видимо, сарказм в будущем уже отменили. — Но вы должны пообещать мне, что ни один волос не упадет с головы этого человека.

— А чо бы нет? — спросил я. Пообещать такое сейчас было проще простого, и даже прическа его действительно пострадает, вряд ли это станет худшим событием, что случилось с ним за сегодня.

— Это Игорь Павлович Шубин, — сказал Седьмой. — Член городского комитета КПСС, но дело не в том, кто он сейчас, а в том, кем он должен стать. Я не знаю, из какого времени вы пришли, и возможно, мои слова покажутся вам бредом, но через десять с небольшим лет, когда президент Ельцин заявит о своей досрочной отставке, этот человек станет его преемником, пробудет у власти восемь лет и продолжит его курс либеральных реформ, и это очень важно для нашего будущего.

— Для нашего или для вашего? — поинтересовался я.

— Василий, если с этим человеком что-то случится, история может пойти совсем другим путем, и катастрофа для нас станет практически неминуема…

— Ты так произносишь слова «нас», что я сразу начинаю думать, будто мы в это понятие не входим, — заметил я. — Только вы. И поскольку я понятия не имею, кто вы такие, сопереживания ваши проблемы у меня не вызывают. Может, расскажете мне все поподробнее?

У него было действительно очень странное «мы» и «нас». И ни слова о стране он почему-то не сказал. После ухода Ельцина страну ожидало много сложностей, и бытовало мнение, что по крайней мере с какой-то довольно значительной ее частью президент Шубин справился не самым лучшим образом, и, наверное, можно было как-то и по-другому…

Но пусть этот чертов хронодиверсант сам мне все расскажет.

Надеюсь, я правильную кнопку на диктофоне нажал.

* * *

Конечно же, он нажал правильную кнопку. Но никакой роли в истории эта диктофонная запись не сыграла.

АФС. «Влияние физрука на пространственно-временной континуум и вот это вот все. Том второй.»

* * *

— Сначала вы должны пообещать мне, что с ним ничего не произойдет.

— С ним ничего не произойдет, — легко согласился я. — Обещаю. А теперь расскажите, почему вы неоднократно пытались меня убить.

— Неоднократно? — удивился он. — Но ведь сегодня я увидел вас первый раз… а, ну да…

Он помрачнел и увял. Это по тону голоса было заметно, что даже не надо было его лицо видеть.

— Значит… О… Это все усложняет, я не могу…

Похоже, хронодиверсант завис. Как бы он еще в перезагрузку не ушел.

— Так все же, почему? Может быть, я таки заслуживаю ответа?

— Работа у меня такая, — грустно сказал он. — Но то, что вы здесь и вы меня знаете, означает, что тогда у меня ничего не выйдет. А то, что я буду там, означает, что у меня ничего не выйдет и сейчас… Черт, черт, черт…

Бедолага так расстроился, что мне даже стало его жаль. Немного.

Все-таки, он неоднократно в меня стрелял.

— Фигня случается, — сказал я ему.

— Особенно когда имеешь дело с агентами хаоса, вроде вас, — согласился он. — И там, в будущем… то есть, в прошлом, что с нами произошло? Как все было?

— Пусть для тебя это станет сюрпризом, — сказал я. — Или нет, давай по-другому. Я расскажу тебе о том, что было, а ты расскажешь мне о катастрофе.

— Боюсь, что у меня нет таких полномочий, — сказал он.

— Тогда как ты предлагаешь сегодня разойтись? — поинтересовался я.

— Давайте для начала отпустим Игоря Павловича домой.

— С этим могут возникнуть небольшие проблемы, — сказал я.

— Вы… Могу я посмотреть?

— Валяй.

Он подошел поближе и посветил фонариком. И увидел… ну, все он увидел.

— Что же вы наделали⁉

— Так-то это не совсем я.

— Вы не понимаете… это же значит, что вся линия… о черт, мы обречены… — и вот опять это странное «мы», в которое я никак не попадал. — Может быть, еще есть шанс все исправить… или…

В общем, где бы он там ни работал, сотрудник из него был так себе. В экстремальных ситуациях терялся, вплоть до истерики, удары судьбы держать не умел, к проигрышам не привык…

— О, нет, нет, нет, только не сейчас! — вдруг возопил он и принялся трясти левым запястьем, на котором обнаружился невиданный мной ранее прибор, нечто среднее между «эппл вотч» и «Пип-боем». — Но почему сейчас…

За его спиной открылся портал, заполненный серым туманом, в котором блуждали золотистые искорки. Если это то, что я думаю, то проколы в пространственно-временном континууме выглядят довольно красиво.

— Нет! — продолжал вопить он, пока его засасывало в воронку портала.

А я уже говорил, что я сначала делаю, а соображаю уже потом?

В общем, если вы думаете, что он ушел в свое туманное будущее, а я остался в подвале недостроенного спортивного комплекса рядом с мертвым трупом человека, который должен был стать вторым президентом страны, и просто наблюдал, как неторопливо схлопывается пространственно-временная воронка, в которой исчезает человек, который так толком ничего мне не рассказал, то черта с два вы угадали.

Это совсем не такая история.

Я прыгнул следом.

Оглавление

Предисловие от публикатора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15 (первоапрельская, необязательная, не читайте)

Глава 15 (настоящая)

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Интермедия

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26