Рассуждения Нанны и Антонии [Пьетро Аретино] (pdf) читать онлайн

СЕРИЯ «ЦВЕТЫ ЗЛА»

PIETRO ARETINO

RAGIONAMENTO

VENEZIA
1534

РАССУЖДЕНИЯ
НАННЫ И АНТОНИИ
ПОД ФИГОВЫМ ДЕРЕВОМ, В РИМЕ,
КОТОРЫЕ РАДИ СВОЕЙ ЗАБАВЫ
И В ПОУЧЕНИЕ ЖЕНЩИНАМ ТРЕХ СОСТОЯНИЙ
СОЧИНИЛ БОЖЕСТВЕННЫЙ АРЕТИНО
Перевод с итальянского Светланы Бушуевой

ИНАПРЕСС
С.-ПЕТЕРБУРГ
1995

ББК844Итал.
А 80

ПЬЕТРО АРЕТИНО
РАССУЖДЕНИЯ
PIETRO ARETINO
RAGIONAMENTO
Вступительная статья, перевод с итальянского и примечания
Светланы Бушуевой
Художник А. Коротаев
Редактор А. Г. Тимофеев
Перевод выполнен по изданию: Aretino Pieiro. Ragionamento.
Dialogo /Introduzione di Nino Borsellino. [Milane}; Garzanti,
[1984].
ПЕРЕПЕЧАТКА ВОЗМОЖНА
ТОЛЬКО С РАЗРЕШЕНИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

ISBN 5—87135—015—I
©
©

Светлана Бушуева, перевод, вступительная статья,
примечания, 1995.
Алексей Коротаев, художественное оформление, 1995,

Светлана Бушуева
СКАНДАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
И СКАНДАЛЬНЫЕ СОЧИНЕНИЯ
ПЬЕТРО АРЕТИНО
I
Читатель держит в руках одно из самых скандаль­
ных сочинений Аретино, его «Рассуждения» («Ragionarnento»). «Рассуждения» никогда не переводились на
русский язык, как, впрочем, и остальные произведения
писателя, за исключением двух пьес — «Комедия о при­
дворных нравах» («La Cortigiana») и «Философ» («И Нlosofo»), — которые были опубликованы в 1965 году в
сборнике итальянской драматургии эпохи Возрожде­
ния1. А так как и на французский язык Аретино был
переведен очень поздно, во второй половине XIX века 2 ,
образованный русский читатель, пожелавший познако­
миться с сочинениями великого итальянца, долго не
мог воспользоваться и этим, привычным ему ходом.
Таким образом, Аретино оказался доступен лишь тем
немногим, которые могли читать его в подлиннике.
Судя по некоторым свидетельствам, его знал Пушкин3,
Забавно, что незнакомство с творчеством писателя
нисколько не помешало распространению и утвержде­
нию в Россию его репутации. Тут'знали формулу Ариосто «Dîvino Aretino», Что значит «Божественный Аре­
тино». Знали и то, что «Божественный» — в высшей
степени, прямо-таки фантастически непристоен.
Вряд ли сведения о непристойном характере его со­
чинений были почерпнуты у библиографов, которые
долгое время помещали эротические книги Аретино
в разделе «порнографической литературы». Это, ко­
нечно же, эхо прижизненной славы, причем славы не
только литературной.
Аретино жил, как писал, поражая современников
5

дерзостью своего поведения. Будучи свидетелем небы­
валого падения нравов в придворных кругах и в осо­
бенности в среде папской курии, именно светскую и
церковную знать он сделал предметом нелицеприят­
ной и бесстрашной критики, получив за это от совре­
менников уважительное прозвище «Бич князей». Аре­
тино не щадил ни кардиналов, ни пап, ни герцогов, ни
королей, ни даже самого Карла V, императора Свя­
щенной Римской империи. Но при этом—удивитель­
ное дело!—он продолжал поддерживать с ними самые
дружеские отношения. Принимал подарки, которыми
те надеялись его умилостивить, а порою и не стеснялся
их вымогать, напоминая о возможностях своего зло­
язычия *.
Этот «бытовой маккиавеллизм» «Божественного»,
подчинявшего нравственные принципы соображениям
«практической пользы», разумеется, не мог не подры­
вать его позиции моралиста. Какой уж там моралист!
Ближайший друг Аретино великий Тициан называл
его «кондотьером от литературы»4.
Слово найдено точно — именно кондотьер, но то,
что «кондотьерство» Аретино было «от литературы»,
несколько меняет дело. Свобода от моральных обяза­
тельств, без которой нет кондотьера, в случае Аретино
выступала как условие достижения свободы творче­
ства, которую можно было обрести, лишь порвав с
традиционной вассальной зависимостью от «князей».
Независимость, принимавшая у Аретино столь урод­
ливые формы, была все-таки не чем иным, как незави­
симостью, и, может быть, в ту пору всеобщего падения
нравов другие формы трудно было себе представить.
Подчеркнутое великолепие его собственного, Аретинова, «двора», которым он поспешил обзавестись,
укрывшись от своих «покровителей» в Венепии, объ* Эти свои возможности он ощущал поистине безграничны­
ми. В тогдашней Италии ходил анекдот. Наслушавшись от
«Биче князей» поношений всех и вся, собеседник удивлялся:
«А вот о Господе Боге Вы пока ничего дурного не сказали.
С чего бы это?» —«К сожалению, я с ним незнаком», —отвечал
Аретино.
β

яснялось не только суетностью Аретино и его любовью
к роскоши; за всем этим стояло остро переживаемое
писателем самоощущение свободного человека.
Начав преступать правила, нормы и приличия с со­
чинения «Сладострастных сонетов», первого среди сво­
их порнографических произведений, Аретино кончил
«нарушением» куда более серьезным. Преступив пра­
вила тогдашнего социального этикета, он достиг сте­
пени независимости, позволившей ему беседовать с
«князьями» на равных. Аретино считал, что для пи­
сателя, который «властвует» с помощью «пера и бу­
тылки чернил», именно такое положение совершенно
естественно, и «князья», дорожившие его дружбой, ис­
кавшие у него совета и расположения, по-видимому,
с этим соглашались. Он же сидел себе в своем рос­
кошном дворце в Венеции и кого хотел — казнил, кого
хотел — миловал, ни с кем, впрочем, не ссорясь, как
умел это всегда. Аретино прожил в Венеции тридцать
лет и умер там в 1556 году от апоплексического удара.
Правда, ходили слухи, что — не от удара. Просто он
будто бы захохотал и, не сумев остановиться, захлеб­
нулся собственным смехом. Разумеется, такой конец
был бы больше в его духе.
Впрочем, роковому взрыву смеха предшествовала
целая жизнь — шестьдесят пять лет бурной, опасной*
но, в общем, счастливой жизни.
II
Началась эта жизнь 20 апреля 1492 года, в ночь на
Страстную Пятницу, когда в больнице города Ареццо
у местного сапожника по имени Лука (его фамилии
история не сохранила) и его жены Маргериты Бончи
родился сын Пьетро. Существует, правда, легенда, со­
гласно которой Пьетро был незаконным сыном бога­
того горожанина Луиджи Баччи. Сам Аретино эту вер­
сию никогда не поддерживал и недоброжелателю, оче­
редной раз попрекнувшему его низким происхождени­
ем, ответил однажды так: «Я всем этим нобилям по­
желал бы таких сыновей, какого сумел родить простой
7

сапожник из Ареццо». Однако фамилии отца он по­
чему-то не взял и предпочел зваться по имени родного
города: Аретино — значит «из Ареццо».
Учился мальчик недолго и особого прилежания не
проявлял. «Я не столько посещал школу, — вспоминал
он в одном из писем, — сколько увиливал от нее, моля
Бога чудом ниспослать мне знания». В тринадцать лет
он бежал из дома в Перуджу и стал там учеником
переплетчика. Общение с книгой не прошло даром:
в 1511 году в Венеции вышел первый сборник стихов
Аретино, бесследно канувший в Лету. Поездив по Ита­
лии, поэт понял, что кратчайший путь к жизненному
успеху пролегает через Рим, и в 1517 году приехал в
Вечный Город с твердым намерением пробиться к пап­
скому двору. Это удалось ему очень быстро. Пробыв
некоторое время в услужении у известного банкира
Агостино Киджи, Аретино перешел к кардиналу Джулио Медичи. Таким образом, он получил доступ в ку­
рию и возможность вблизи наблюдать господствовав­
шие там развратные нравы. Те самые нравы, против
которых совсем недавно (1494) взбунтовался Савона­
рола, а в 1517-м — пойдет Мартин Лютер, вывесив
31 октября на дверях Виттеибергской церкви свои зна­
менитые «95 тезисов против злоупотреблений католи­
ческой церкви», которые положили начало движению
Реформации. Критикой этих «злоупотреблений» занял­
ся и Аретино, сочинивший в эту пору свои первые
«пасквинаты» — анонимные издевательские стихи, где
были выведены самые высокие представители папской
курии. Тогда же он написал «в стол» свою первую
пьесу «Комедия о придворных нравах», которая вы­
шла в свет лишь двадцать лет спустя.
В 1522 году Лев X умер, и конклав приступил к вы­
бору нового папы, колеблясь между голландским пре­
латом Адрианом и кардиналом Джулио Медичи. АреÎHHO поддержал своего хозяина, сделав его соперника
героем бесчисленных пасквинат. Победил все-таки со­
перник Медичи, и Аретино благоразумно бежал из
Рима, боясь преследований.
Впрочем, вынужденная разлука с Римом пошла
8

Аретино на пользу. «Князья», наслышанные о его рим­
ских эскападах и мгновенно подпадавшие под власть
его обаяния, переманивали изгнанника друг у друга,
пытаясь удержать его при себе щедрыми подарками и
обещанием покровительства. Аретино вел список эти*
благодеяний. «Епископ Пизы, — сообщал он в одном
из писем 1522 года, — заказал для меня черную курт­
ку, расшитую золотом, лучше которой не сыщешь.
Синьор маркиз Мантуанский очень лестно ото­
звался обо мне в письме кардиналу, что было мне по­
лезно, и подарил к тому же триста скуди. Весь двор
во мне души не чает, и каждый желает получить от
меня стихи». Самый воинственный из клана Медичи,
Джованни Далле Банде Нере, зазвал Аретино в свой
военный лагерь, надеясь заполучить в его лице това­
рища по оргиям. Но удержать «Божественного» не
удавалось никому.
В 1523 году папский престол все-таки занял Джулио Медичи (Климент VII), и Аретино возвратился в
Рим, уверенный в высочайшем покровительстве. Он
решил воспользоваться своим новым положением и,
оставив на время пасквинаты, заняться политикой и
попытаться оказать влияние на ход «итальянских
войн».
«Итальянскими войнами» принято называть непре­
рывные военные действия, которые велись на Апен­
нинском полуострове с 1493-го по 1559 год. Начав­
шиеся как война французов против испанцев за «пере­
дел» итальянских земель, они втянули в себя осталь­
ную Европу, в частности императора Священной Рим­
ской империи Карла V, и очень скоро превратились в
войну всех против всех. Раздробленная Италия не
только не объединилась против общего врага — в ней
усилились междоусобные противостояния. Отдельные
герцогства, княжества и города, пытаясь отстоять эгои­
стический местный интерес, попеременно становились
то на одну, то на другую сторону в стане завоевате­
лей, образуя самые фантастические коалиции. Фран­
цузы в ходе войны не раз превращались из захватчи­
ков в союзников. Папа сдал Флоренцию испанцам ради
9

того, чтобы они восстановили там тиранию семейства
Медичи. История этой военной эпопеи изобилует при­
мерами самого низкого коварства, непростительной
трусости, бессмысленной жестокости. В результате мно­
голетнего кровопролития испанцы еще прочнее укрепи­
лись в Италии, французы получили Пьемонт, и только
итальянцы остались ни с чем.
Аретино, видимо, надеялся, что, опираясь на личные
отношения с «князьями», он сможет остановить крово­
пролитие. Он пытался «примирить» Карла V и фран­
цузского короля Франциска II, потом того же короля
с папой, наконец призвал всю католическую Европу
объединиться и, оставив внутренние распри, выступить
лротив усиливающегося общего врага, Османской им­
перии. Однако из всех его попыток ничего не вышло:
из-за отсутствия объединяющей национальной идеи все
дело портили сами итальянцы. Единственным результа­
том усилий Аретино было то, что он завязал дружбу
с множеством новых «князей», в числе которых оказал­
ся, как это ни удивительно, турецкий султан Сулейман
Великолепный.
Разочаровавшись в политике, Аретино снова обра­
тился к литературе и, как и следовало ожидать, стал
виновником очередного скандала. В 1524 году знамени­
тый художник Джулио Романо создал серию скабрез­
ных рисунков, на которых изобразил шестнадцать раз­
нообразных соитий, причем запечатлел в этих позах
священнослужителей с девками. Не менее известный
гравер Маркантонио Раймонди исполнил по этим ри­
сункам гравюры, а завершил дело — Аретино, написав­
ший к каждому листу сонет.
Сочинение, получившее название «Сладострастные
сонеты» («Sonetti lussuriosi», 1524), не было напечатано
(оно вышло в Венеции лишь в 1556 году) и распростра­
нялось тайно, в списках. Несмотря на это, «сонеты»
сразу стали известны Ватикану и вызвали самую рез­
кую реакцию главы папской канцелярии Джиберти.
Аретино ответил ему вызывающе, и, как результат, на
него было совершено покушение: нападавший был бли10

жайшим родственником Джиберти. Раны удалось залегчить, но, поскольку стало ясно, что рассчитывать на
папское заступничество не приходится, Аретпно счел
за благо бежать из Рима, не дожидаясь судебного раз­
бирательства. Он уехал в октябре 1525 года, полагая,
что ненадолго, а между тем оказалось, что навсегда.
Поначалу он еще надеялся переждать опасность и
проводил время, навещая старых друзей. Заехал к
Джовании Далле Банде Нере, который сделался к тому
времени крупным военачальником в Коньякской лиге,
объединившей Францию, Венецию, Геную, миланского
герцога и Святой Престол против испанцев. Аретино
оказался свидетелем битвы, в которой Джованни погиб,
и описал происшедшее в одном из писем 1526 года. За­
тем он заехал в Мантую к герцогу Гонзага и там, в чис­
ле других пасквинат, направленных против курии, на·
писал в начале 1527 года ядовитое, адресованное непо­
средственно папе «Предсказание». Жанр был выбран за
его популярность в эту эпоху бурного расцвета астро­
логии, и полное название сочинения Аретино звучало
так: «Суждение, или Предсказание о Годе 1527-м ма­
эстро Пасквино, пятого евангелиста».
Все несчастья, которые сочинитель предсказал папе,
сбылись, и очень скоро. Измена Климента VII Коньяк­
ской лиге и наспех заключенный союз с императором
Священной Римской империи не спасли ни папу, ни его
город.· Вышедшие из повиновения Карлу V ландскнех­
ты жестоко разграбили Рим, сам папа очутился в пле­
ну, потом выплатил императору дань, а в довершение
всего был вынужден короновать его итальянской коро­
ной. Разграбление Рима и пленение папы, что вся ка­
толическая Италия пережила как катастрофу, у «пя­
того евангелиста» не вызвало ничего, кроме злорадства.
Он откликнулся на эти печальные события пасквинатой, выполненной в форме папского послания: «Pax vobiscum, Brigata» («Мир вам, честная компания»).
Послание было сочинено, когда Аретино уже посе­
лился в Венеции. «Светлейшая» («Serenissima», таков
был неофициальный титул города) очень вовремя пред·
11

ложила свое гостеприимство римскому изгнаннику.
Имея дело с таким врагом, как папская курия, Аретино
не мог чувствовать себя в безопасности даже при дру­
жественном мантуанском дворе. Убежище, которое пре­
доставляла ему Венеция, было куда более надежным,
к тому же, будучи олигархической республикой, она не
обязывала писателя к придворному служению, на что
он был бы обречен при герцоге Гонзага. Аретино с бла­
годарностью принял приглашение дожа Андреа Гритти
и, прибыв в Венецию 27 марта 1527 года, заявил, что
останется здесь навсегда. «Почерпнув в свободе столь
великого государства уменье быть свободным, — писал
он, — я навсегда отвергаю придворную жизнь и впредь
уж не покину этого прибежища, потому что тут нет ме­
ста предательству, а право не зависит от чьей-либо
благосклонности ». Разумеется, тут не обошлось
без преувеличений, неизбежных в жанре благодарно­
сти, но, говоря о необычно высоком, по меркам осталь­
ной Италии, уровне гражданских свобод, достигнута
в Венеции, Аретино был прав. Этот уровень находился
в прямой связи с уровнем свободы, достигнутым самой
Венецией, которая единственная среди всех областей
Италии продолжала оставаться независимой. Она не
пустила на порог чужестранцев и в кровавой неразбе­
рихе итальянских войн чаще всего ухитрялась оста­
ваться в стороне. Несмотря на усиление Турции, потес­
нившей «Светлейшую» в Эгейском море, Венеция про­
должала быть экономически процветающей и социально
устойчивой олигархической республикой, покровитель­
ствовавшей не только ремеслам и торговле, но и нау­
кам и искусствам. Выбрав для жительства Венецию,
Аретино очутился в поистине блистательном кругу.
В «Светлейшей» работали Тициан, Тинторетто, Верокезе, Джорджоне, архитекторы Сансовино и Палладио.
Тут процветало типографское дело, начатое в 1494 году
знаменитым Альдо Мануцио. Сюда наезжали артисты
со всей Европы. И тут не было двора, при котором ху­
дожника обязывали «кормиться». Аретино наконец на­
шел место, где он мог жить по своему вкусу.
И он принялся устраиваться. При этом, разумеется,
12

не забыл собрать привычную дань с «князей». Со ста­
рых знакомцев, таких, как князь Салернский, назначив­
ший ему пенсию в сто дукатов, или маркиз дель Васто,
плативший ему столько же. Равно как и с новых —
среди которых оказался столь неожиданный благоде­
тель, как Ибрагим-паша, тоже его одаривавший и при­
глашавший в Константинополь. Очень может быть, что
удалось получить кое-что и из Рима, потому что и с па­
пой, и с Джиберти, как это ни удивительно, Аретино в
конце концов помирился и его отношения с римской ку­
рией становились все лучше. Юлий II, взошедший на
папский престол в 1550 году, произвел Аретино в кава­
леры ордена Святого Петра, и в Риме даже поговари­
вали о его будущем «кардинальстве».
Но хотя Аретино ценил приношения * и не собирал­
ся от них отказываться, он прекрасно мог содержать
себя сам. Как с гордостью сообщал он в одном из пи­
сем, ему удавалось ежемесячно зарабатывать тысячу
скуди «с помощью бумаги и бутылки чернил».
В деньгах недостатка не было; проблема состояла
лишь в том, чтобы их потратить. Впрочем, и пробле­
мы-то не было — что-что, а тратить Аретино умел и лю­
бил. «Признаюсь, — писал он в письме 1548 года,—
у меня большие потребности. Почему, спросите вы, че­
ловек, не получивший наследства, так неумеренно рас­
ходует средства? Да потому, что у меня душа короля,
а такие души не знают ограничений, когда речь идет
о роскошестве».
Душа Аретино ограничений и вправду не знала. Ис­
торик итальянской литературы Ф. де Санктис утвер­
ждает, что «Божественный» потратил за свою жизнь
больше миллиона франков. Так что на дом, в котором
он собирался прожить всю жизнь, денег Аретино, есте­
ственно, не пожалел. Был это не просто дом — мрамор­
ный дворец. Роскошный, просторный, стоящий на бе* Одно из таких приношений, роскошная золотая цепь, по­
даренная Аретино императором Священной Римской империи,
запечатлено кистью Тициана. Цепь украшает грудь Аретино на
знаменитом портрете.
13

регу Большого Канала. С внутренним садом. С велико­
лепным убранством. При входе посетителя встречал
мраморный бюст хозяина дома, увенчанный лавровым
венком. Медали с его изображением теснились на крас­
ном бархате, декорировавшем стены.
Впрочем, Аретино утверждал, что его изображение
встречалось в Венеции на каждом шагу, и считал это
вполне закономерным. Говорил он об этом так: «Счи­
таю вполне естественным, что мой портрет можно
встретить на фасадах дворцов, он украшает футляры
гребешков, рамки зеркал, фаянсовые тарелки» (одно из
писем 1545 года). Столь же часто в венецианском оби­
ходе встречалось имя Аретино. «...некоторые сорта
муранских ваз из хрусталя, — продолжает он в том же
письме, — носят название аретинских. Аретинской на­
зывается порода лошадей . И, к вящей досаде пе­
дагогов, которым приходится говорить о «стиле Аре­
тино», три мои служанки или экономки, ушедшие от
меня и ставшие синьорами, нарекли себя Аретинами».
Эти три — наверняка хорошенькие — служанки, на
чье место в доме, где не держали мужской прислуги, без
сомнения, заступили такие же. являют собой апофеоз
великолепной картины, нарисованной Аретино. Что зер­
кала, что вазы, что лошади, если «запечатлеть» себя
именем Аретино желали даже прекрасные венецианки?!
Аретино любил прихвастнуть («И в Персии, и в Ин­
дии вывешивают мой портрет и уважают мое имя!»),
но в Венеции он действительно был в большой моде.
Тут всегда ценили острый и злой язык, а также сиба­
ритские наклонности в сочетании с чувством прекрас­
ного.
Он любил изобразить из себя покровителя искусств
и старался окружить себя «артистами», людьми ис­
кусства. Правда, далеко не со всеми удавалось завя­
зать дружеские отношения. Так, например, Тинторетто, отбиваясь от его гостеприимных «домогательств»,
однажды просто замахнулся на Аретино палкой, и
тому пришлось отступиться. А вот с Тицианом они
были близкими друзьями, художник даже стал его ку14

мом. Дружил Аретино и с архитектором Сансовино,
тем самым, что, построив дворец Коррер, сформиро­
вал знаменитую площадь Св. Марка. И с известным
писателем Пьетро Бембо тоже дружил. Впрочем, с кем
только он не дружил, с кем только не водился! Акте­
рам, музыкантам, священникам, куртизанкам, мона­
хам, пажам — всем нравилось бывать у него в гостях,
все любили его дом.
Да он и сам его любил, свой красивый, просторный
дом, где кроме него да трех Аретин обитали еще две
дочки, Адрия и Австрия, которыми он умудрился раз­
житься в Венеции, хитроумно избежав при этом брач­
ных цепей. Аретино жил в молодом женском окруже­
нии и чувствовал себя прекрасно. Мужской пол в его
доме представляла, помимо него самого, лишь обезь­
янка по кличке Багаттино, что значит «Грошик».
Не следует, однако, думать, что, устроившись по
своему вкусу, любитель наслаждений этим и ограни­
чился. Вовсе нет! Свобода, которую Аретино обрел в
Венеции, была для него прежде всего свободой твор­
чества. Правда, он и раньше-то никогда особенно не
удерживал свое перо, но тогда речь шла о выпадах
против частных лиц или, самое большее, о сатире на
священническое сословие. Теперь Аретино ставит перед
собой куда более амбициозные задачи. Конечно, он
по-прежнему не оставляет в покое прелатов — да и
вообще власть имущих, поскольку его обязывает к это­
му сам его титул «Бича князей» *, но теперь социаль­
ная сатира Аретино становится лишь частью широкой
картины мира.
Главным для него делается широта картины, по­
скольку Аретино теперь хочет быть «секретарем мира»
(«segretario del mondo») и для этого, по-видимому пер­
вый в истории, осваивает жанр журналистского репор­
тажа. В репортаж он превращает письмо, свое соб* Примечательны несколько строк на эту тему в одном из
его писем: «Ко м»не приходят турки, евреи, индусы, французы,
немцы, испанцы... И каждый из них рассказывает об обиде, на­
несенной ему каким-нибудь прелатом или светским властите­
лем».
IS

ственное письмо частному лицу. Он смотрел на него
как на страницу из будущей книги и потому, от­
казавшись от традиционной для эпистолярного жанра
риторики, сделал его максимально информативным,
раскрыв при этом художественный потенциал «доку­
ментального». Письмо о смерти Джованни Далле Бан­
де Нере, написанное в декабре 1526 года, —это обра­
зец яркого репортажа с театра военных действий.
Книга писем («Lettere») писалась Аретино всю
жизнь, а публиковалась с 1537-го по 1557 год. Послед­
ний, шестой, том вышел уже после смерти автора. Мо­
жет быть, ни к одному своему сочинению Аретино не
относился так серьезно, как к этой летописи эпохи·
Когда знаменитого стилиста Пьетро Бембо спросили,
не возражает ли он, если его назовут современным
Цицероном, а Аретино — современным Плинием, тот
без тени улыбки ответил: «Лишь бы его это устроило».
Создав новый жанр, Аретино не оставил и тради­
ционных. В 1530—1540-е годы он сочинил несколько
комедий («Кузнец», «Комедия о придворных нравах»
(окончательная версия), «Таланта», «Лицемер», «Фи­
лософ») и трагедию «Горация». В 1535 году, как бы
в опровержение своей репутации сочинителя скабрез­
ностей, он написал сочинение «Страсти Христовы»,
в 1539-м — «Житие Св. Марии» и «Житие Св. Екате­
рины», а в 1543-м — «Житие Св. Фомы». В этих бого­
угодных сочинениях был продолжен стилистический
поиск, начатый в «Письмах»; отказавшись от ритори­
ческих фигур, Аретино пытался придать евангельским
сюжетам черты документально достоверных историй.
А в 1545 году, словно бы вспомнив о своей скандаль­
ной репутации, он написал забавнейшую вещь «Гово­
рящие карты», в которой художник-миниатюрист, кар­
точный мастер, беседует с картами об их влиянии на
человеческую судьбу.
Впрочем, о репутации не стоило беспокоиться.
В 1534 и 1536 годах Аретино издал две книги — «Рас­
суждения» и «Диалог», — которые надолго связали его
имя с порнографической литературой. Первая из них
и предлагается сейчас вниманию русского читателя·
16

Хотелось бы, чтоб эротическая репутация книги не по­
мешала ему оценить ее литературные достоинства.
Непристойности — непристойностями, но «Рассужде­
ния»— это еще и прекрасная книга, в чем-то перекли­
кающаяся со своей ровесницей (тоже 1534 год!), кни­
гой Рабле о Гаргантюа и Пантагрюэле. Там тоже
достаточно непристойностей. Но если бы дело было
только в них, ни Рабле, ни Аретино, быть может, не
стоило бы и переводить.
III
Но, скажет читатель, если дело не в Аретиновых
скабрезностях, то в чем же? Все остальное вроде бы
уже было у Боккаччо и кажется читанным.
На первый взгляд, это выглядит действительно так.
Книга Аретино и вправду приводит на память жанр,
достаточно традиционный для итальянской литературы
эпохи Возрождения, — эротически насыщенную сати­
ру на современные нравы. За двести лет до Аретино ее
образец был представлен Боккаччо в «Декамероне»,
где действуют те же распутные монахини и монахи,
те же неверные жены, те же коварные шлюхи. Да и
в форме «Рассуждений», с их дроблением по «дням»,
явно ощущается влияние традиции. Правда, в «Дека­
мероне» рассказ движется монологами, а у Аретино
построен как диалог, но это тоже не изобретение по­
следнего. В середине 1530-х годов вся Италия втайне
зачитывалась непристойнейшим сочинением Антонио
Виньяли «Cazzaria», которое по-русски пристойней всего
перевести как «Херня». Этот запрещенный церковью
образчик непристойности был выполнен как раз в фор­
ме диалога. Что же касается стиля Аретино, то его из­
быточный метафоризм, в общем, соответствовал лите­
ратурной моде эпохи, в которой господствовал манье­
ризм.
Но все это только на первый взгляд. Аретино был
писателем Нового времени, и традиционные приемы
служили у него иным, чем это было раньше, задачам.
17

Боккаччо понадобились его десять «дней» для того,
чтобы организовать равнозначный материал. Если не
считать Х-го «дня», большинство его новелл можно
поменять местами без ущерба для смысла книги.
Аретино его «дни» нужны были совсем для другого.
Материал, положенный в основу повествования каж­
дого «дня», по замыслу писателя далеко не равнозна­
чен, и именно ход времени, фиксирующий постепенное
изменение авторской интонации от благодушия к без­
надежности, в конце концов и выявляет этот замысел,
стягивающий все три части книги в единое целое. Ста­
новится ясно, что у книги есть скрытый сквозной сю­
жет, и это принципиально отличает ее от рассредото­
ченной, внутренне статичной «хроники» Боккаччо.
То же — с диалогом. Поначалу кажется, что Аре­
тино использует эту форму — формально. Рассказ до­
верен одному персонажу, Нанне; это, в сущности, мо­
нолог, изредка нарушаемый репликами Антонии, кото­
рая либо поддакивает, либо подбивает подругу к про­
должению. Но постепенно, чем дальше, тем определен­
нее, выясняется, что Антонии отведена в диалоге осо­
бая роль. Она выступает тут от имени пошлого здраво­
мыслия, несовместимого с бессознательно трагическим
мироощущением другой героини, и эта оппозиция ми­
роощущений сообщает диалогическому повествованию
неподдельное напряжение драматизма.
На уровне стиля Аретино тоже преодолевает тра­
дицию, то пародируя, то вступая с нею в соревнование,
то противопоставляя расхожим художественным штам­
пам свою собственную, новую образность.
Преобладает тут, безусловно, принцип пародирова­
ния. Среди Аретиновых пародий есть совершенно де­
монстративные, вроде мифологического вступления ко
«Второму дню», в котором итальянские исследователи
давно усмотрели пародию на XI песнь Дантова «Чи­
стилища». А есть и более тонкие, которые современный
читатель рискует даже не распознать. Например, фи­
нал «Посвящения», где автор буквально исходит ри­
торическими штампами, словно для того, чтобы дока18

зать благонамеренность своей книги тем, кто поже­
лал бы обвинить его в клевете на церковь. Если не
знать скандальной биографии Аретино — грозы прела­
тов, то можно было бы предположить, что на ритори­
ку автора подвигла вынужденность этого пассажа. Но
так как о вынужденности не могло быть и речи, нам
остается оценить этот отрывок как чисто пародийное
стилистическое упражнение.
Пародийно и посвящение книги обезьяне: Багаттино появляется тут на тех самых страницах, которые
традиционно бывали отведены «князьям», кого Аре­
тино язвительно именует тут «великими мужами». Па­
родийно использование церковной латыни, которой
щедро пересыпаны самые рискованные места. Паро­
дийны литературные дискуссии героинь, двух старых
шлюх, которые пересказывают новеллы Боккаччо и
обсуждают его стиль, цитируют Петрарку и Данте и
вступают в споры об «атрибутировании» отдельных
строф! Но особенно забавен их спор о чистоте языка
(пародия на действительные академические дискуссии
той поры). Простушка Антония требует, чтобы рас­
сказчица перестала утомлять ее всякими пестиками и
чашечками, палочками и розочками, а так прямо и го­
ворила бы «Пи» или «Ху». На что более искушенная
Нанна отвечает, что именно в борделе и требуется осо­
бенное изящество слога.
Под этим тезисом Нанны мог бы подписаться и
Аретино, который, судя по всему, полагал, что только
в борделе изящество и требуется. Поэтому, даже сра­
жаясь с литературным противником на его собствен­
ном поле, то есть сохраняя характерный для того вре­
мени прием развернутого сравнения, Аретино начисто
лишал его «изящества». Предмет сравнения тенден­
циозно и последовательно снижался за счет характер­
но выбранного второго элемента, сопоставляемого с
первым. Сосредоточенно жующих участников трапезы
Аретино сравнивает с шелковичными червями. Рос­
кошно одетых кавалеров, толпящихся под окном ге­
роини,— со стаей воробьев, слетевшихся к зерну. Мо­
нахов, испуганных внезапным приездом настоятеля,—
19

с мышами, которых неожиданный шум заставил в
ужасе застыть на куче орехов. В финале «Второго
дня» Аретино демонстрирует этот прием, словно вводя
читателя в свою литературную кухню. Описав наступ­
ление ночи в традиционном духе, то есть сравнив зве­
зды, их постепенное появление в небе — с розами, ко­
торые «раскрываются одна за другой», Аретино тут же
предлагает иное и очень специфическое сравнение.
«Я, — говорит он, — сравнил бы это с тем, как бывает,
когда в деревню входит полк солдат. Сначала появ­
ляется десять человек, потом тридцать, оглянуться не
успеешь — как вся их толпа рассеялась по деревне. Но
боюсь, что мое сравнение не будет принято благо­
склонно: ведь супы нынче стряпают только из розочек,
фиалочек и травинок».
Надо было действительно объесться супом из розо­
чек, чтобы захотелось сравнить звезду с солдатом!
Но что делать?! Это были издержки Аретиновой
программы, согласно которой в литературу, где царила
«умозрительность», должна была вернуться чувствен­
ная реальность бытия. Поскольку развернутая мета­
форическая конструкция мешала созданию такого об­
раза реальности, Аретино все чаще заменял ее «пря­
мым» описанием.
Если речь шла о пире, Аретино показывал и стол,
и скатерть, и приборы, и кушанья. Если о саде — де­
ревья, кусты, и грядки, и всякий овощ в отдельности!!
Он останавливал мгновенья повседневной жизни, за­
крепляя их на бумаге характерными деталями быта.
Благодаря ему мы узнаем, что насаженная на палку
вертушка, которую так любят наши дети, родилась не
сегодня и даже не вчера: мальчишки бегали с ней по
флорентийским улицам еще в начале XVI века. А з до­
бросовестно описанном танце «балерины из Феррары»
любой знаток балета с изумлением опознает класси­
ческое фуэте.
И уж конечно, взявшись показать грешную жизнь
монахинь, Аретино не мог обойтись одними только ме­
тафорами. Их было достаточно его предшественнику
СО

Боккаччо, для которого главным было движение сю­
жета, «история». У Аретино же на весь «Первый день»
история одна: любовь за монастырскими стенами.
И потому — ему ничего не остается, как показать ее в
«прямом» описании. Разумеется, он пользуется эвфе­
мизмами, и еще как! — изобретательно и остроумно,—
но они погружены у него в такой эротически насыщен­
ный контекст, что никак не мешают созданию иллюзии
чувственной реальности.
Как это ни странно, но именно в первой части, где
живописуется развратная жизнь священнослужителей,
Аретино менее всего ядовит и обличителен. Правда, он
рисует здесь гротескную фигуру старой уродливой мо­
нахини, которая посредством колдовства заманивает
на свое ложе юношу, но совершенно ясно, что эта си­
туация оскорбляет в нем скорее эстетическое, чем мо­
ральное чувство. А в принципе он настроен благодуш­
но. Он словно бы на стороне здоровой чувственности,
перед которой церковь поставила свою искусственную,
но, к счастью, не очень прочную преграду. Это не вы­
сказанное прямо сочувствие сквозит тут во всех рис­
кованных описаниях (вспомнить только оду женскому
заду, пропетую на стр. 46!), и именно это делает их
такими живыми и от этого еще более непристойными.
Во второй и третьей частях книги нет и следа этого
естественного гедонизма; Природа, которая в историях
«Первого дня» представала такой человечной, беру­
щей справедливый реванш за свои попранные права,
в рассказах из жизни замужних женщин обнаружила
свою инфернальную сущность. Подсвеченная адским
пламенем чувственность превратилась в похоть во
всей ее маниакальной безысходности. Простушка Ан­
тония предложила было классическое социально-эко­
номическое объяснение женской порочности: «Только
нужда, в которой проходит вся наша жизнь, застав­
ляет нас так себя вести. А на самом деле мы вовсе не
такие плохие». Но Нанна (а вместе с ней Аретино)
категорически ее оборвала: «Нет, это не так. Причина
всему —наша плоть. Хвостом нас делают, и от хво­
ста же приходит наша погибель».
21

Через все анекдотические, абсурдные, фантастиче­
ские истории «Второго дня» проходит грозный мотив
могущества темных природных сил, которые подчиня­
ют себе человека до полной потери им своего челове­
ческого, то есть божеского, образа. Благородные дамы
и простые горожанки, простушки и умницы, красави­
цы и дурнушки, попав во власть похоти, становятся
одержимыми: отказываются от веры, лгут, грабят,
предают, убивают. Не в пример тому, как это было в
первой части, где Аретино занят в основном описанием
любовного акта, здесь главный предмет его интере­
са— это путь, который проходят героини, добиваясь
утоления своей страсти, то есть «история». Все эти
истории, которые поначалу кажутся комическими, по­
степенно раскрываются в своей трагически гротескной
сущности. Благороднейшая синьора намеренно совер­
шает святотатство, чтобы оказаться в тюрьме рядом
с грабителем и убийцей, чья «пушка» является пред­
метом ее вожделений, и, добившись своего, чувствует
себя в темнице, как «в райских кущах». Юная жена
старого рыцаря, красавица, умница, поэтесса, музы­
кантша, подстраивает мужу падение с лестницы, что­
бы приковать его со сломанной ногой к постели, а са­
мой получить вожделенную свободу. Сюжет, достой­
ный Боккаччо, но совсем не из Боккаччо колорит, на­
строение, тон центрального эпизода, «...и, хотя старик
кричал «Эй! Эй!», протягивая к ней руки, она предо­
ставила ему кричать до посинения, а сама направи­
лась прямиком к слугам, которые, сидя вокруг тлею­
щего огарка, играли в карты . Промолвив «Спо­
койной ночи», она задула свечку и, притянув к себе
первого попавшегося, начала с ним забавляться; она
провела за этим занятием три часа, перепробовав всех
десятерых < - > » . От этой сцены с ее молчаливым, без­
личным, методическим утолением похоти веет отчаян­
ной тоской.
Это же настроение господствует в последней части
книги, самой мрачной из всех. В главе о замужних
женщинах речь шла все-таки о страсти, пусть даже
самой низкой, которая и диктовала жизни свои разно22

образные сюжеты. Героине третьей части Нанне не
дано и такой страсти; ее отношения с природой стро­
ятся по расчету, и потому все ее истории на одно лицо.
Наина обманывает, унижает, предает, грабит, доводит
до долговой ямы и даже до виселицы. А потом сно­
ва—обманывает, унижает, предает и т. д. Нанне са­
мой скучно рассказывать свои истории, чем дальше,
тем скучнее; она сбивается, зевает, жалуется на скуку,
тоску. Уныние, говорит она, одно из самых ужасных
чувств, разъедающих душу девки. Стяжание, сделав­
шееся единственным содержанием жизни, замещает
у нее любовную страсть и, как это бывает именно со
страстью, обретает причудливые маниакальные фор­
мы. Аретино пишет эту страсть прямо-таки гоголев­
ским пером. Вот как владелица дворца и земельных
угодий хвастается перед нищей приятельницей своим
умением «поживиться»: «Все-таки они хоть что-нибудь у меня да забывали. Перчат­
ки, пояс, ночной колпак... девка ничем не брезгует,
девке все пригодится... зубочистка, тесемочка, орешек,
горчичное зернышко, хвостик от груши...»
За этот естественный как дыхание и в то же время
неподдельно художественный «хвостик от груши» Аре­
тино можно «простить» все его стилистические слабо­
сти.
И не только за это.
За художественную реабилитацию «прозы» жизни.
За лексическую живость: он писал словами, каки­
ми и сейчас разговаривают в Италии.
За энергию фразы. Чего стоят одни только его
словесные аккумуляции типа «Мой-Верую-В-Бога»
(«И тут явился „Мой-Верую-В-Бога"»). Прием, заим­
ствованный из маньеристской литературы, раскрылся
у Аретино во всей мощи своих конструктивных воз­
можностей.
За экспрессивность, доходящую до гротеска.
За лирическое присутствие на собственных страни­
цах, столь необычное для литературы того времени.
«Поэзия, — объясняет Аретино в одном из писем
23

1537 года, — это счастливый каприз природы, которому
дает жизнь лишь наше собственное страстное пережи­
вание. Без него поэтическая речь — что церковь без
колокола».
У него была именно такая речь, в его церкви — был
колокол, и это, в общем, не вполне сочетается с при­
вычным представлением об Аретино как о циничном
острослове и легкомысленном прожигателе жизни.
А поскольку ничто не выдает человека так, как его
язык, то, наверное, было в Аретино и что-то еще, вы­
ходившее за рамки этого расхожего образа.
По мнению современного итальянского исследова­
теля Нино Борселлино, в литературе своего времени
Аретино представлял тенденцию экспрессионистского
реализма. Возникающая при этом параллель с экс­
прессионизмом XX века не выглядит натянутой, пото­
му что и в том и в другом случае специфическая экс­
прессионистская образность была художественным вы­
ражением «отчаявшегося гуманизма», свидетельством
кризиса ренессансной концепции человека. Об «отча­
явшемся гуманизме» экспрессионистов 1920-х годов
известно достаточно. Труднее увидеть «отчаявшегося
гуманиста» в Аретино—именно в связи с устоявшим­
ся клише его образа.
Однако все поздние сочинения Аретино свидетель­
ствуют о том, что он разуверился в способности чело­
века преодолеть в себе темный природный хаос. Сар­
кастическая ярость, с которой Аретино сказал об этом
в «Посвящении» обезьяне, говорит о глубине испытан­
ного им отчаяния.
В выход, предложенный Реформацией, он не пове­
рил, видимо, по этой причине. А кроме того, вместе
с другими гуманистами Нового времени, не приняв­
шими протестантства, — Томасом Мором, Эразмом
Роттердамским — Аретино предвидел реки крови, ко­
торые прольют фанатики новой идеи. Предвидел и
ужасался.
Мало кого он боялся так, как этих фанатиков, ко­
торых он называл «педантами». «Педантам» Аретино
24

противопоставлял «свободных людей доброй воли»,
к которым причислял и себя.
Можно себе представить, каково было «свободному
человеку доброй воли», когда он оказался между «пе­
дантами» Реформации, залившими Германию кровью
восставших крестьян, и «педантами» контрреформа­
ции, иезуитами, которые вернули в Италию 1540-х го­
дов пытки и костры инквизиции.
Правда, внешне его жизнь продолжала течь, как
текла, и лично ему ничто не должно было угрожать.
Он осудил Лютера (совершенно искренне) и защищал
от его нападок папу — надо думать, из соображений
собственной безопасности. В какой-то степени он за­
щитил и себя — вовремя сочинив несколько богоугод­
ных сочинений.
Но вряд ли он чувствовал себя спокойно рядом с
«педантами» инквизиции. Он должен был понимать,
что его главных книг они ему все-таки не простят.
И они — не простили. Имя Аретино попало в пер­
вый же «Index librorum prohibitorum» («Индекс запрещен­
ных книг»), выпущенный Ватиканом в 1559 году.
1

См.: Комедии итальянского Возрождения / Сост. и вступит,
статья Г. Бояджиева; Редакция переводов и примеч. Н. Томашевского. М.: Искусство, 1965. С. 321—449; 451—531. (Пер.
А. Габричевского).
2
Первым переводчиком книги на французский язык был
А. Бонно (см.: Les Ragionamenti / Trad, par Bonneau. Paris,
1879—1880; 10 vols). Вторым переводом сочинений Аретино на
французский стало, насколько нам известно, издание, подготов­
ленное Гийомом Аполлинером, см.: L'oeuvre du Divin Arétin/Introduction et noies par Guillaume Apollinaire. Paris: Bibliothèque
des curieux, MCMIX. („Les maîtres de l'afnour").
3
Об этом см.: Лернер Н. О. Пушкинологические этюды //
Звенья: Сб. материалов и документов по истории литературы,
искусства и общественной мысли XIX века / Под ред. Влад.
Бонч-Бруевича. М.; Л.: Academia, 1935. [Кн]. V. С. 122—125.
(Глава «Пушкин и Аретино»).
Самым убедительным из приведенных исследователем сви­
детельств знакомства Пушкина с Аретино является цитата из
французского письма Пушкина 1823 года, где поэтупоминает
«8 Аретиновых поз».
25

4

Сведения о жизни и творчестве Аретино почерпнуты мной
из следующих источников: Borsellino Nino. Pietro Aretino: La
vita // Aretino Pietro. Ragionamento. Dialogo. [Milano, 1984].
P. V—XXX; Renda U. e Operti P. Dizionario storico della letleratura italiana. Torino; Milano; Padova; Firenze; Pescara; Roma;
Napoli; Palermo; G. B. Paravia & C, [1959], Dizionariocritico della
letteratura italiana. Torino, 1973; G. Л. [Apollinaire Guillaume].
Introduction//L'oeuvre du Divin Arétin. P. 1—20; Де Санктис Франческо. История итальянской литературы/Пер. с итал.
Под ред. Д. Е. Михальчи, с послесловием Д. Е. Михальчи и
М. Ф. Овсянникова. М.: Прогресс, 1964. Т. II. См. 147—175.
Письма Аретино в дальнейшем цитируются по этим источ­
никам без особых оговорок (в некоторых случаях произведена
стилистическая правка перевода). Переводы с итальянского
принадлежат автору вступительной статьи.

ПЬЕТРО АРЕТИНО СВОЕЙ ОБЕЗЬЯНКЕ
Salve, мона M Я говорю тебе «Salve», потому что Слу­
чай, управляющий жизнью людей и животных, увел
тебя из твоего дома и привел в мой. И я, увидев, что в
обличье мартышки скрывается великий муж (как в
Пифагоре в обличье петуха скрывался великий фило­
соф), решил посвятить тебе, именно как великому му­
жу, а не как обезьяне, не как мартышке, плоды своих
трудов, а вернее — отдохновений. А если б природа не
открыла мне своей тайны, если б я не узнал, что ты
великий муж, все равно разговоры Антонии и Нанны
я посвятил бы тебе, но только уже как животному.
Ведь наказали же римляне смертною казнью того че­
ловека, который убил ворона, только и умевшего, что
приветствовать Цезаря, и мало того: гроб ворона нес­
ли два эфиопа, с трубачом впереди. А место, где его
похоронили, было названо «Ридикуло»2. Безумства,
которые совершались античными мудрецами, велят
быть снисходительными к безумствам современного
глупца. Так вот, чтобы доказать, что ты великий муж,
я начну с того, что будучи тем, что ты есть, ты имеешь
облик, подобный человеческому, а ведь именно чело­
век склонен считать себя великим мужем. Ты так про­
жорлив, что глотаешь все что попало, но и человек в
своей ненасытности объедается так, что грех чревоуго­
дия уже не принято числить среди семи смертных гре­
хов. Ты воруешь по мелочи, а он по-крупному, так же
тщательно высматривая место, где можно украсть, как
делаешь это ты. О том, сколь он милостив, пусть рас­
скажут его подданные, а о твоей щедрости хорошо
знает тот, кто пробовал вырвать что-нибудь из твоих
27

когтей. Ты так похотлив, что грешишь даже с самим
собою, но ведь и человек, не стесняясь, использует для
этого собственное тело. В дерзости ты превзойдешь лю­
бого наглеца, как и он — самого безбожного бродягу.
Ты умащаешь себя грязью, а он мазью. Ты не можешь
усидеть на месте, а он не может удержать в покое свой
рассудок, который, подобно точильному станку, вечно
находится в движении. Твои выходки потешают про­
стой люд, а над его безумствами смеется весь мир. Ты
надоедлив, он невыносим. Ты всех боишься, и тебя бо­
ятся, но и он тоже подвержен страху и всем внушает
страх. Твои грехи ни с чем не сравнимы, его — неисчис­
лимы. Ты скалишься на каждого, кто подходит к тебе
без лакомства, а он косо смотрит на всякого, кого не
может использовать к своей выгоде. Он так же равно­
душен к своему бесчестью, как ты — к бесцеремонному
с тобой обращению. И, думаю, недаром великие мужи
так часто похожи на обезьян, а обезьяны выглядят в
точности как великие мужи.
Но заметьте, сатрапы, что среди великих мужей,
похожих на Багаттино3 (так зовут мою обезьянку), я
не числю короля Франции4, потому что будучи, как
мы, человеком он являет собою подобие Божьего об­
раза. И, покуда он с нами, мы можем надеяться на ми­
лосердие Божие.
Возвращаясь к тебе, Багаттино, скажу, что если б
ты не был знатоком, как и подобает великому мужу, я,
пожалуй, извинился бы перед тобою за неприличие
разговоров, которые я выпускаю в свет под сенью тво­
его имени (оно должно послужить им на пользу, как
идут на пользу всем сочинениям великие имена, кото­
рым эти сочинения обычно посвящаются), и напомнил
бы о вергилиевской «Приапее», о непристойностях, ко­
торые позволяли себе Овидий, Ювенал и Марциал5.
Но поскольку ты, как всякий великий муж, отличаешь­
ся большою ученостью, ничего этого я говорить не бу­
ду, а просто подожду, когда ты меня укусишь в награ­
ду за то, что я тебя обессмертил. Все великие мира се­
го платят этой монетой авторам посвященных им лауд,
просто для того чтобы приобщиться к учености именно
28

так, как приобщаешься к ней ты. Если б я осмелился,
я бы заметил, что душою они схожи с тобой, но, пожа­
луй, лучше будет сказать так: великие мужи скрывают
свои пороки с помощью книг, которые им посвящают­
ся, так же, как ты скрываешь свое уродство под одеж­
дой, которую я приказал для тебя сшить.
Ну а теперь, благороднейший Багаттино (именно
так обращаются обычно к великим мужам, достойным,
как и ты, подобного величания), можешь хватать эти
листы и рвать их в клочья. Ведь и великие мира сего
порою не просто рвут посвященные им страницы, на
еще и подтираются ими, несмотря на хвалу, которую
воздают им продажные музы, что, задрав подол, бегут
за своими покровителями. Великие мужи всегда умеют
оценить их по достоинству, как, должно быть, умеешь
это и ты. Я уверен, что если бы ты владел человече­
ской речью, ты сказал бы, что в рассказе Нанны о жиз­
ни монахинь чувствуется злость, которая нисколько не
уступает твоей. Нанна — это цикада, которая стреко­
чет все, что приходит ей на ум, но ведь у монахинь, к
которым простой люд относится хуже, чем к девкам, в
самом деле дурная слава. Вокруг них все настолько
пропиталось духом Антихриста, что смрад их пороков
заглушает благоухание цветов девственности настоя­
щих невест Христовых. Одно только упоминание об
этих невестах наполняет мою душу тем чувством свя­
тости, которое мы ощущаем, находясь подле них; так,
оказавшись среди роз, мы чувствуем их благоухание.
А тот, кто хочет услышать голоса ангелов, должен по­
слушать, как поют они свои священные гимны, умеряя
гнев Господень, склоняя Его простить нам наши грехи.
Так что Нанна рассказывает не о тех монахинях, кото­
рые действительно приняли обет девственности, а о
rex, что смердят подобно дьяволу. И точно так же, как
я никогда не стал бы поклоняться никакому другому
королю, кроме христианнейшего короля Франциска6,
воспевать кого-либо, кроме Великого Антонио да Лева,
восхвалять какого-либо герцога, кроме флорентийско­
го, превозносить какого-либо кардинала, кроме Меди­
чи, служить другому маркизу, кроме маркиза дель Вас2»

то, почитать другого князя, кроме князя Салерно, во­
дить дружбу с любым другим графом, кроме Массимиано Стампа7, так же я ни за что не осмелился бы не
то что написать, даже вообразить себе то, что говорит­
ся о монахинях на этих страницах, если б не был
убежден, что мое раскаленное перо выжжет язвы, ко­
ими похоть запятнала тех, что должны быть как лилии
в саду, а они, напротив того, замарали себя грязью, да
так, что сделались противны не только Небу, но и Аду.
Я надеюсь, что рассказ мой станет тем целительным
острым ножом, посредством которого хороший врач
отсекает больной член, для того чтобы остальные со­
хранить здоровыми.

Антония и Нанна
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
А н т о н и я : Что с тобой, Нанна? Разве пристал
столь озабоченный вид женщине, у которой весь мир в
кармане?
Н а н н а : Это у меня-то мир в кармане?
А н т о н и я : Разумеется. Озабоченной пристало быть
мне, которая не нужна теперь никому, кроме француз­
ской болезни; а ведь у меня — пускай я бедна — есть
своя гордость; я же знаю, что нисколько не погрешу
против истины, если скажу, что я и сейчас еще хоть
куда!
Н а н н а : Ах, дорогая Антония, у каждого свои за­
боты; тебе странно, но есть они и у тех, у кого, ты счи­
таешь, не жизнь, а праздник. Поверь: мир, который, ты
говоришь, у меня в кармане, устроен довольно-таки
скверно.
А н т о н и я : Да, для меня, но не для тебя: ведь те­
бе разве что птичьего молока не хватает. По всему го­
роду, на площадях и в остериях, только и речь, что о
тебе, — все Нанна да Нанна. И дом твой всегда гудит
как улей, потому что вокруг тебя пляшет весь Рим. Так
венгры на празднике пляшут мореску.
Н а н н а : Ты верно говоришь, но мне от всего этого
нет никакой радости. Я как та новобрачная перед бо­
гато накрытым столом, которая из стыдливости не ре­
шается приступить к трапезе. В общем, сестричка, както мне неспокойно. Впрочем, хватит об этом.
А н т о н и я : Ты вздыхаешь?
Н а н н а : А что мне еще остается?
А н т о н и я : Напрасно ты вздыхаешь. Берегись, Гос31

подь Бог может сделать так, что у тебя действительно
будет из-за чего вздыхать.
Нанна: Но как же мне не вздыхать, сама поду­
май! У меня шестнадцатилетняя дочь, Пиппа, и мне на­
до как-то устроить ее судьбу. И вот, один мне говорит:
«Отдай ее в монастырь. Мало того, что сохранишь три
четверти приданого, в святцах появится имя еще одной
святой». А другой советует: «Выдай ее замуж, ты так
богата, что даже не заметишь того расхода». А третий
уговаривает сделать из нее дорогую куртизанку.
«Мы, — объясняет он, —живем в мире порока, и если
хорошенько все продумать, то можно сделать так, что
в куртизанках твоя дочь сразу же станет настоящей
синьорой; а с твоими деньгами да ее заработками она
заживет просто как королева». От этих советов у меня
прямо-таки голова идет кругом. Так что, как видишь,
и у Нанны есть свои неприятности.
Антония: Для такой женщины, как ты, подобные
неприятности — все равно что небольшой зуд для чело­
века, который, придя вечером домой, может спустить
перед огнем штаны и с наслаждением почесаться. На­
стоящие неприятности — это видеть, как все вокруг до­
рожает; настоящая беда — это когда не хватает вина;
настоящее горе — платить за квартиру, и совсем уже
смерть — дважды в год лечиться примочками из гваякулы, но так и не избавиться от волдырей, нарывов и
болей. Поэтому я просто удивляюсь, что ты можешь
огорчаться из-за таких пустяков.
Нанна: Что же тут удивительного?
Антония: А то, что ты, родившаяся и выросшая в
Риме, никак не можешь сообразить, что делать с Пиппой, хотя должна была бы разрешить все свои сомне­
ния с закрытыми глазами. Скажи, разве ты сама не
была монахиней?
Нанна: Была.
Антония: А замужем?
Нанна: Была и замужем.
Антония: А разве ты не была куртизанкой?
Нанна: Была, я и сейчас куртизанка.
32

Антония: Так что же, из этих трех вещей ты не
можешь выбрать, которая лучше?
Нанна: Видит Мадонна, не могу.
Антония: Почему?
Нанна: Потому что и монахини, и замужние жен­
щины, и куртизанки живут сейчас совсем не так, как
прежде.
Антония: Ха-ха-ха! Жизнь всегда была точно та­
кой, как сейчас: люди и раньше то ели, то пили, то спа­
ли, то бодрствовали, то ходили, то стояли, и женщины
всегда писали через щелку. Расскажи мне, как жили
монахини, замужние и куртизанки в твое время, и, кля­
нусь семью церквами3, которые я по обету должна по­
сетить во время ближайшего Поста, я в двух словах
объясню тебе, как поступить с Пиппой. И хотя ты про­
шла целую школу, прежде чем стать тем, что ты есть,
я бы хотела, чтобы начала ты с монастыря: почему ты
не решаешься отдать Пиппу в монахини?
Нанна: Хорошо, я согласна.
Антония: В самом деле, расскажи-ка мне обо
всем; тем более что сегодня день Святой Магдалины,
нашей заступницы, и делать нам все равно нечего.
А так как я хорошо поработала, то у меня на целых
три дня хватит запасов хлеба, вина и солонины.
Нанна: В самом деле?
Антония: В самом деле.
Нанна: Ну, так сегодня я расскажу тебе о жизни
монахинь, завтра о жизни замужних женщин, а после­
завтра— о жизни девок. Садись рядом, устраивайся
поудобнее.
Антония: Вот, села, можешь начинать.
Нанна: Мне хочется начать с проклятий тому монсиньору Не-Скажу-Как-Зовут, который заставил меня
произвести на свет дочку, сделавшуюся сейчас такой
обузой.
Антония: Ну, полно, не сердись.
Нанна: Антония, дорогая, монашество, замужест­
во и потаскушество — это как перекресток: очутившись
на нем, начинаешь думать, какой путь избрать, и дья­
вол частенько толкает нас на самый дурной. Так под2

Зак. 433

3$

толкнул он в свое время моего отца (благослови, Гос­
поди, его душу), решившего отдать меня в мрнастырь
вопреки воле матери (да святится ее память), которую
ты, наверное, знала (ах, какая была женщина).
Антония: Я помню ее смутно, но говорят, что она
творила на улице Банки9 настоящие чудеса, и еще я
слышала, что твой отец, который был помощником ка­
питана городской стражи, женился на ней по любви.
Нанна: Не напоминай мне о моем горе, ведь
Рим — это уже не Рим, после того как он овдовел, по­
теряв такую супружескую пару. Так вот, возвращаясь
к моей семье: в первый день мая мона Мариетта (так
звали мать, хотя у нее было еще прозвище Прекрас­
ная Тина) и сьёр Барбьераччо (так звали отца), собрав
всю родню — дядьев и дедов, кузин и кузенов, племян­
ников и братьев, а также пригласив целую ораву дру­
зей и подруг, повели меня в церковь при монастыре. На
мне было шелковое платье, подпоясанное ниткой серо­
го янтаря, шитая золотом шапочка, поверх которой
был надет венок девственницы, сплетенный из роз и
фиалок, надушенные перчатки, бархатные туфельки, и,
если я не ошибаюсь, то и жемчуг, обвивавший мою
шею, и все остальное принадлежали Паньине10, кото­
рая вскоре после этого ушла в монастырь.
Антония: Ну, конечно, ей, а кому же еше!
Нанна: Убранная, как новобрачная, я вошла в
церковь, в которой были тыщи людей, и все разом ко
мне обернулись. Одни говорили: «Какую прекрасную
невесту получит Господь!», другие: «Какая жалость
отдавать в монахини такую красавицу!»; кто-то меня
благословлял, кто-то пожирал глазами, а кто-то заме­
тил: «Неплохой подарочек достанется какому-нибудь
монаху», но я тогда не поняла дурного смысла этих
слов; и еще я услышала несколько страстных вздохов
и поняла, что они вырвались из глубины души моего
возлюбленного, который во время церемонии не пере­
ставая плакал.
Антония: Как, у тебя были любовники еще до
того, как ты стала монахиней?
Нанна: Ну, надо быть совсем уж дурой, чтобы не
34

иметь возлюбленного, только у нас все было чисто-не­
винно. Сначала меня посадили в первом ряду, впереди
всех других женщин, а когда началась месса, постави­
ли на колени между матерью, Тиной, и тетей, Чамполиной. Монах на хорах исполнил короткую лауду, а
когда месса кончилась и мое монашеское одеяние, ле­
жавшее в алтаре, получило благословение, два священ­
ника, тот, кто читал Послание, и тот, который читал
Евангелие, подняли меня с колен и снова поставили,
но теперь уже на скамеечку перед главным алтарем.
Священник, служивший мессу, окропил меня святой
водой, и, пока он, вместе с другими, пел «Те Deum»11,
а потом еще множество других лауд и псалмов, с меня
сняли мое светское платье и надели монашеское.
В церкви при этом стоял такой же шум, какой бывает
всегда, когда (будь то в Сан Пьетро или в Санто Янни12) какая-нибудь девушка, то ли повредившись в
уме, то ли отчаявшись, то ли преследуя какие-то хит­
рые цели, дает замуровать себя в крипте, как однажды
это сделала я.
Антония: Да-да, я так и вижу тебя в окружении
*сей этой толпы.
Нанна: Когда церемония закончилась и меня под
ление «Benedicamus», «Oremus» и «Alleluia»13 окурили ла­
даном, вдруг с таким же скрипом, с каким открывают­
ся и закрываются ящички для пожертвований, отвори­
лась какая-то дверь. Меня подняли с колен и повели
к выходу, где стояло в ожидании десятка два сестер
во главе с настоятельницей. Я присела перед ней Ь
красивом реверансе, а она поцеловала меня в лоб и
сказала что-то моему отцу, матери и всем родственни­
кам, которые плакали в три ручья. В тот момент, ко­
гда за мной затворялась дверь, я услышала «Увы!»,
которое заставило вздрогнуть всех присутствовавших.
Антония: Из чьих же уст вырвалось это «Увы»?
Нанна: Из уст моего бедного возлюбленного, ко­
торый, насколько я знаю, на следующий день подался
то ли в нищенствующие монахи, то ли в обсерванты у
францисканцев14.
Антония: Несчастный!
2*

35

H a н н а: После того как за мной затворилась дверь,
да так быстро, что я не успела попрощаться с родны­
ми, я, разумеется, решила, что меня похоронили зажи­
во, что сейчас я увижу женщин, умертвивших свою
плоть бичеванием и постом, и заплакала уже не о род­
ных, а о себе самой.
Повесив голову, раздумывая о своем будущем, я
дошла до трапезной, где меня бросилась обнимать це­
лая толпа монахинь. Услышав, что меня называют се­
строй, я подняла глаза и при виде такого множества
свежих, гладких, румяных лиц немного успокоилась и
стала увереннее глядеть по сторонам.
«Видно, — говорила я себе, — не так страшен черт,
как его малюют». А тут еще откуда ни возьмись появи­
лась целая орава священников и монахов, а среди них
несколько мирян, все такие красивые, здоровые и весе­
лые, каких мне до этого не доводилось видеть. А когда
каждый из них взял за руку свою подругу, мне пока­
залось, что передо мной ангелы, справляющие небес­
ный бал.
Антония: Небеса не трогай!
Нанна: Мне показалось, будто это резвятся с ним­
фами влюбленные юноши.
Антония: Вот эдак будет приличнее. Продолжай.
Нанна: Взяв своих подруг за руку, они одаривали
их поцелуями, словно соревнуясь в том, чей поцелуй
окажется слаще.
Антония: И у кого же, по-твоему, сахару было
больше?
Нанна: У монахов, разумеется.
Антония: По какой же это причине?
Нанна: По той самой причине, которая приводит­
ся в легенде о странствующей венецианской блуд­
нице15.
Антония: Ну и что было дальше?
Нанна: А дальше все сели за стол, и это было
одно из самых замечательных застолий, на которых
мне когда-либо приходилось бывать. На почетном ме­
сте сидела госпожа настоятельница с господином на­
стоятелем по левую руку, за настоятельницей шла мать
36

казначейша, рядом с которой сидел бакалавр, напро­
тив—причетница с наставником новициев, а затем,
одна за другой, все сестры монахини, и рядом с каж­
дой— монах или мирянин, и так до конца стола, где
разместились служки и послушники. Меня посадили
между проповедником и монастырским духовником.
Потом начали подавать блюда, да такие, что, думаю, не
снились и самому папе. На время первой атаки разго­
воры смолкли, так что впору было подумать, что слово
«Молчание», осеняющее зал, где вкушают пищу свя­
щеннослужители, всем сковало уста. Вернее, не уста,
а языки, потому что уста как раз издавали звуки
в точности такие, как издают шелковичные черви, ко­
гда наконец подрастают и после долгого воздержания
начинают пожирать крону деревьев, в тени которых
забавлялся бедняжка Пирам с бедняжкой Тисбой16, да
не оставит их Бог там, как не оставлял он их здесь.
Антония: Ты имеешь в виду тутовое дерево?
На нна: Ха-ха-ха!

Антония: Чего ты смеешься?
Нанна: Вспомнила одного толстого монаха. Да
простит меня Бог, но этот монах, который перемалывал
пищу, словно жерновами, и у которого щеки были та­
кие толстые, что казалось, будто он играет на трубе,
так вот — он поднес ко рту бутылку и залпом выпил ее
до дна!
Антония: И ведь не дал Господь захлебнуться!
Нанна: Утолив первый голод, они начали тарато­
рить, да так, что мне показалось, будто я не за столом,
а на рынке, на площади Навоны, где голоса покупате­
лей, торгующихся с жидами, сливаются в один сплош­
ной гул. Насытившись, они стали выбирать на блюдах
куриные головки, гребешки и кончики крылышек. Вы­
брав, дама подносила их кавалеру, а кавалер даме, и
были они в этот момент похожи на ласточек, которые
кормят птенцов. А сколько было смеху и шуток, когда
кому-то подносили гузку, и сколько из-за нее велось
споров!
Антония: Вот греховодники!
Нанна: Меня чуть не стошнило, когда я увидела,
37

как одна монахиня, разжевав кусочек, прямо из соб­
ственного рта предлагает его своему дружку.
А н т о н и я : Какая гадость!
Н а н н а : После того как еда перестала доставлять
удовольствие и наступило, как это всегда бывает, пре­
сыщение, они принялись на манер немцев произносить
тост за тостом. Генерал17 поднял большой бокал кор­
сиканского вина и, призвав настоятельницу последо­
вать его примеру, проглотил его залпом, словно то бы­
ло не вино, а причастие. От вина глаза у всех сначала
заблестели, как зеркало, потом затуманились, как брил­
лиант, если на него дохнуть, и наконец начали закры­
ваться. Казалось, что все сборище, не в силах сопро­
тивляться сну, вот-вот повалится прямо на блюда с ку­
шаньями и превратит стол в одну общую постель, но
тут в комнате появился какой-то красивый юноша. Он
нес корзину, прикрытую куском батиста, такого тонко­
го и такого белого, какого мне еще не приходилось ви­
деть. Что там снег, что иней, что молоко — он прево­
сходил белизной даже полную луну!
А н т о н и я : И зачем он принес корзину? Что в ней
было?
Н а н н а : Погоди, всему свое время. Отвесив всем
испанский поклон, из тех, что приняты в Неаполе, юно­
ша сказал: «Доброго здоровья вашим милостям, — и
добавил: — Преданный слуга всей честной компании
шлет вам эти плоды земного рая». После чего откинул
платок и поставил корзину на стол. И тут раздался
взрыв смеха, оглушительный, как раскат грома, а мо­
жет, лучше сказать, что вся компания разразилась сме­
хом, как разражается плачем семейство, когда видит,
что глаза главы дома закрылись навеки.
А н т о н и я : У тебя очень хорошие, живые сравне­
ния.
Н а н н а : При виде этих райских плодов руки всех
мужчин и всех женщин, которые уже начали беседо­
вать со щеками, грудями, щёлками, бедрами и винтами
с тою же непринужденностью, с какой руки воришек
роются в карманах ротозеев, позволяющих им очищать
38

свои кошельки, — так вот, все руки потянулись к кор­
зине и стали разбирать ее содержимое, как в день Сре­
тенья прихожане разбирают свечи, которые разбрасы­
вают с порога церкви.
Антония: И что же это были за плоды?
Нанна: Стеклянные, из тех, что изготавливают в
Венеции, на острове Мурано, только эти были сделаны
в форме х., и у каждого было по два бубенца, боль·^
ших, как у тамбурина.
Антония: Ха-ха-ха! Довольно, довольно, я по­
няла!
Нанна: Та, которой достался самый длинный и
толстый, была не то что довольна — счастлива, а ее по­
други целовали каждая свой и при этом приговарива­
ли: «С этой штучкой нам не страшны плотские жела­
ния».
Антония: Чтоб дьявол истребил все их семя!
Нанна: Я держала себя как Простушка-ТолькоЧто-Из-Деревни, лишь искоса поглядывая на стеклян­
ные плоды, и была, наверное, похожа на кошку, кото­
рая не сводит глаз со служанки, а сама тем временем
пытается подцепить лапкой кусок мяса, по забывчиво­
сти оставленный без присмотра; но, если Q не: моя со·
седка, которая, взяв две штуки, не поделилась со мной,
я бы, наверное, сама взяла свой, чтобы не казаться со­
всем уж дурой. Короче говоря, среди всей этой болтов­
ни и смеха поднялась из-за стола настоятельвица, за
ней потянулись остальные, и „Benedicite"18, которое она
произнесла на прощанье, она сказала по-итальянски.
Антония: Бог с ним, с „Benedicite". Скажи лучше,
куда вы пошли, встав из-за стола.
Нанна: Я как раз собираюсь об этом рассказать*
Мы прошли в комнату, расположенную на первом эта­
же, просторную, прохладную, всю расписанную фрес*
ками.
Антония: И что на них было изображено? Вели*
копостное покаяние?
Нанна: Какое там покаяние! Картины были та?
кие, что даже ханжа не удержался бы и бросил взгляд.
Их было четыре, по числу стен. Первая изображала
39

жизнь святой Нафиссы19: вот она, двенадцатилетней
девушкой, в порыве милосердия раздает свое приданое
разбойникам и мошенникам, сельским священникам,
стремянным и прочим достойным людям. А вот, остав­
шись без гроша, сидит она, verbigrazia 20, на мосту свя­
того Сикста 2 \ вся такая печальная, такая благочести­
вая, и ничегошеньки-то у нее нет, кроме скамеечки, ту­
ники и собачонки да еще клочка мятой бумаги на кон­
це расщепленной палки, которой она обмахивалась и
отгоняла мух.
Антония: И чего она дожидалась, сидя на ска­
мейке?
Н а н н а : Она желала совершить богоугодный по­
ступок— одеть тех, кто наг22. И ведь такая молодень­
кая! Ну вот, значит, сидела она на картине, воздев
глаза к небу и приоткрыв рот, так что мне показалось,
будто она поет ту самую песенку, где говорится:
Что же делает мой милый?
Почему он не идет?
А потом она была нарисована стоя. Обернувшись к
тому, кто из застенчивости не решался испросить ее
милостей, она с приветливым и милосердным видом
сама к нему подходила и, взяв за руку, вела на гумно,
где обычно утешала страждущих. Сначала она зади­
рала ему подол, потом развязывала штаны и, добрав­
шись до жаворонка, осыпала его такими ласками, что
он горделиво поднимал головку и раздвигал ей ноги с
таким же пылом, с каким жеребец, сорвавшись с узды,
бросается на кобылицу. Наша же святая, считая себя
недостойной смотреть ему в лицо, а может быть (так
полагал проповедник, рассказывавший нам о ее жиз­
ни), просто не решаясь взглянуть на него в ту минуту,
когда он, распалившись и раскалившись, чуть ли не
дымился, поворачивалась спиной, щедро подставляя
ему зад.
А н т о н и я : За это ей должно воздаться на том
свете.
Н а н н а : Да ей уже за все воздали, она же святая!
А н т о н и я : И то верно.
40

Нанна: В общем, чего там только не было нарисо­
вано, всего не перескажешь. Был там, к примеру, и на­
род израильский, их она тоже привечала и ублаготво­
ряла, и все во имя Amore Dei £3. Были изображены и те,
что, вдоволь полакомившись, уходили, зажав в кулаке
деньги, которые чуть ли не силой навязали ей другие.
Иными словами, она заботилась о каждом, кто над ней
потрудился, так, как заботится о путнике давший ему
приют: щедрый хозяин не только поит гостя и кормит,
но и дает ему средства, чтобы тот мог продолжить
путь.
Антония: О благословенная, о непорочная госпо­
жа наша святая Нафисса, научи меня идти по твоим
святейшим стопам.
Нанна: А в самом конце было в натуральном ви­
де представлено все, что она давала с собою проделы­
вать: и спереди, и сзади, и с парадного хода, и с чер­
ного. На картине, изображающей ее гробницу, были
показаны все позы, все приемы, которые она оставила
в наследство этому миру, прежде чем отойти в тот.
Так вот, даже в майском салате не бывает столько
трав, сколько способов вставить ключ было нарисова­
но на картине с ее могилой.
Антония: Как бы мне хотелось взглянуть на эти
картины.
Нанна: На второй стене была изображена исто­
рия Мазетто ди Ламполеккио24, и клянусь тебе, они
казались живыми, эти две монахини, которые наткну­
лись в саду на мошенника, притворявшегося спящим,
и, увидев, как на его мачте парусом подымается руба­
ха, увели его с собою в шалаш.
Антония: Ха-ха-ха!
Нанна: И невозможно было удержаться от смеха
при виде двух других, которые, узнав о шашнях своих
подружек, решили к ним присоединиться, ничего не го­
воря настоятельнице, и были поражены, когда Мазетто
знаками объяснил, что не согласен. В самом конце мы
остановились перед изображением многомудрой на­
стоятельницы, которая решила, что будет справедливо,
если и она пригласит доброго молодца поужинать и
41

провести» о нею ночь; ну а тот, испугавшись, что в кон­
це концов надорвется, однажды ночью вдруг загово­
рил. Посмотреть на это чудо сбежалась вся деревня, а
монастырь с тех пор стал считаться чудотворным.
А н т о н и я : Ха-ха-ха!
Н а н к а : Если я не ошибаюсь, на третьей стене бы­
ли портреты всех монахинь этого ордена с их любовни­
ками и родившимися от них детьми, причем под каж­
дым портретом было написано имя.
А н t o ни я: Прекрасный памятник!
Н а н н а : На последней стене были воспроизведены
все способы, какими мужчина может овладеть женщи­
ной, и все позы, какие она при этом должна принять;
Монахини, прежде чем пуститься во все тяжкие, были
обязаны их выучить. Это делалось для того, чтобы по­
том они;не осрамились, как это нередко бывает с те­
ми, которые, и встав на четвереньки, остаются — ни
рыба нц мясо, и мужчине, который имеет с ними дело,
кажется* что он ест фасолевый суп, не заправленный
ни солью,, ни оливковым маслом.
А н т о н и я : Так значит, искусству фехтования дол­
жна обучать опытная наставница?
Н а н н а : Конечно! Это очень хорошо, когда есть
учительница, которая может показать неопытной жен­
щине, как ей следует себя вести, если мужчина в по­
рыве страсти захочет оседлать ее на комоде, на лест­
нице, на стуле или даже на площади. Для того чтобы
научить всему этому прекрасных монахинь, требуется
столько же терпения, сколько нужно для того, чтобы
приручить собаку, или попугая, или скворца, или гал­
ку. Научить руку держать кий проще, чем научить ее
гладить птичку, которая не хочет вставать на лапки.
А н т о н и я : Ты думаешь?
Н а н н а : Я в этом уверена. Ну так вот, когда кар­
тины, ? также замечания и шутки по их поводу всем
надоели, то мгновенно, с тою же быстротой, с какой
оДолевают дорогу лошади, участвующие в палио25,
,или, лучше сказать, с тою же быстротой, с какой исче­
зают во время обеда куски мяса с тарелок прислуги
Λ ли лепешки со стола голодного крестьянина, — вдруг
42

исчезли и монахини, и монахи, и священники, и миря­
не, а с ними и служки, и послушники, и даже тот, кто
принес стеклянные игрушки. Со мной остался только
бакалавр. Поняв, что я одна, я, трепеща, молчала. Он
же сказал: «Сестра Кристина! (Таким именем нарекли
меня после того, как переодели в монашеское платье.)
Мне выпала обязанность отвести вас в келью, где, под­
вергая испытаниям вашу плоть, будет спасаться ваша
душа». Я решила поначалу немного поломаться и, на­
супившись, ничего ему не отвечала. Но когда он взял
меня за руку и при этом я чуть не выронила стеклян­
ную сосиску, мне не удалось удержаться от смеха, и
он, осмелев, решился меня поцеловать. Иу а так как: я
родилась от милосердной, а не от каменной матери, я
нисколько не противилась и только лукаво поглядыва­
ла на него снизу вверх.
Антония: Это ты правильно сделала.
Нанна: Ну а потом я пошла за ним, как слепец за
собакой. Что было дальше? Он привел меня в малень­
кую комнатку, которую отделял от соседних всего один
ряд простых кирпичей, так плохо скрепленных раство­
ром, что через щели можно было увидеть все, что там
происходит. Бакалавр только было открыл рот, дабы
сказать мне, прежде чем уложить в постель, что моя
красота посрамит красоту феи, а также «Прелесть
моя», «Сердце мое», «Дорогая», «Любимая», а может
быть, еще и прочесть подходящий к случаю стишок,
как вдруг до нас донеслось: «Тут-тук-тук». Это «туктук-тук» напугало бакалавра и весь монастырь так,
как внезапно распахнувшаяся дверь пугает полчища
мышей, которые собрались вокруг кучи орехов и те­
перь от страха не могут вспомнить, через какую щель
они сюда пробрались. Бакалавр и все его товарищи,
толкаясь и теснясь, бросились прятаться от покрови­
теля монастыря, викарного епископа. Это его «тук-туктук» испугало всю компанию — так громкий голос или
брошенный камень пугает лягушек, вылезших посидеть
на речном откосе, и заставляет их дружно броситься
обратно в реку. Викарный епископ уже почти дошел
до кельи настоятельницы, которая вместе с генералом
43

на скорую руку служила там мессу прямо при монахи­
нях, и даже поднял руку, чтобы постучать, как вдруг
обо всем позабыл, потому что — как рассказывала по­
том мать казначейша, — проходя через дортуар, уви­
дел вдруг перед собой на коленях молоденькую мона­
хиню, сложенную, как Анкройя или Друзиана^ди Буова д'Антона26, какими их изображают бродячие певцы
и танцоры.
А н т о н и я : Хорошенькое было бы дело, если б он
успел войти. Ха-ха-ха!
Н а н н а : Но в тот день судьба продолжала нас ис­
пытывать. Дело в том, что стоило викарию на мину­
точку присесть...
А н т о н и я : Это ты хорошо сказала...
Н а н н а : Как вдруг откуда ни возьмись каноник,
хранитель восковых табличек, который прибыл с изве­
стием, что епископ вот-вот приедет. Викарий тут же
поднялся и поспешил в епископат, чтобы привести себя
в порядок и выехать навстречу епископу, отдав распо­
ряжения насчет колокольного звона. И как только он
оказался за дверью, все вернулись к прерванным заня­
тиям. Только бакалавру пришлось уехать, потому что
юн должен был от имени настоятельницы поцеловать
руку почтенному прелату. Остальные же возвращались
и своим возлюбленным и были похожи при этом на
скворцов, которые возвращаются на оливковое дерево,
откуда их только что согнало громкое «Кыш!» бедняги
крестьянина, чувствующего, как отдается в его сердце
каждый удар клюва.
А н т о н и я : Я жду, когда ты перейдешь к делу, как
ждет ребенок, чтобы кормилица сунула сосок ему в
рот. Мне всегда казалось, что нет более мучительного
ожидания, чем то, которое выпадает нам в Страстную
Субботу, когда пост вот-вот кончится и ты уже начи­
наешь лупить яйца.
Н а н н а : Хорошо, перейдем к quia27. Оставшись од­
на и чувствуя себя уже влюбленной в бакалавра, по­
скольку мне казалось неподобающим противиться обы­
чаям, принятым в монастыре, я принялась обдумывать
все, что увидела и услышала за эти пять-шесть часов.
44

А так как в руке я по-прежнему держала стеклянный
пестик, я стала его рассматривать — так рассматри­
вают ужасного мраморного дракона на стене церкви
Пополо те, кто видят его впервые. Меня в этом драко­
не больше всего поражают ужасные шипы, в точности
такие, как у рыбы, которую недавно выбросило на бе­
рег в Корнето. Разглядывая стеклянную игрушку, я
никак не могла понять, что особенного находят в ней
монахини. И вот, пока я обо всем этом размышляю, до
меня вдруг доносятся взрывы такого беспечного смеха,
что он мог бы расшевелить и покойника. Так как смех
становился все громче, мне захотелось узнать, где сме­
ются. Поднявшись со стула, я приложила ухо к одной
из щелей, а затем, вспомнив о том, что в темноте луч­
ше видно одним глазом, закрыла левый, а правым
уставилась в дырочку, которую нашла между кирпи­
чами. И вот смотрю я и вижу... Ха-ха-ха!
А н т о н и я : Что, что ты увидела? Не томи!
Н а н н а : Я увидела в келье четырех монахинь, ге­
нерала и трех молодых, кровь с молоком, послушни­
ков, которые, сняв с почтенного старца его сутану, на­
дели на него атласную рясу, прикрыли тонзуру шитой
золотом шапочкой, а на нее водрузили бархатный бе­
рет с хрустальными висюльками и белым плюмажем.
Потом его подпоясали шпагой, и бравый генерал при­
нялся расхаживать по комнате тяжелым шагом Бартоломео Кольони28, обращаясь ко всем с сильным бергамским акцентом. Тем временем монахини сняли юб­
ки, а монахи — сутаны, и монахини, вернее три из них,
надели их сутаны, а та, которая облачилась в сутану
генерала, с важным видом расселась в кресле и стала
по-генеральски отдавать разные распоряжения.
А н т о н и я : Какая прелесть!
Н а н н а : Главная прелесть еще впереди.
А н т о н и я : Да что ты говоришь!
Н а н н а : Я знаю, что говорю. Почтенный святой
отец подозвал послушников и, опершись на спину од­
ного из них — тонкого, хрупкого и не по возрасту высо­
кого, двум другим предоставил вынуть из гнезда сво­
его воробушка, который вел себя тише воды, ниже тра45

вы. Тот, что был самым ловким и самым красивым, по­
ложил воробушка себе на ладонь и начал гладить его
по спинке, как гладят кошку; но если кошка начинает
от этого безудержно мурлыкать, то воробышек поднял­
ся на лапки, да так, что доблестный генерал, зацапав
самую хорошенькую и молоденькую из монахинь, за­
драл ей подол на голову, приказал упереться лбом в
спинку кровати и, бережно раскрыв посредине требник
ее зада, погрузился в созерцание. Зад был не настоль­
ко худым, чтобы выглядеть плрским, но и не настолько
жирным, чтобы излишне выпячиваться; он был точно
такой как надо. Пухленький и подрагивающий, он
сиял, как сияет на просвет слоновая кость; на обеих
булочках, говоря по-флорентийски, красовались ямоч­
ки, которые бывают на подбородке и на щечках хоро­
шеньких женщин, а мягкостью они могли бы поспорить
с мышкой, родившейся и всю жизнь прожившей на
мельнице, в муке. Кожа на них была такой гладкой,
что рука, положенная на круп, тут же соскальзывала
к ноге, словно поскользнувшись на льду, и невозможно
было представить себе ни единого волоска на этой ко­
же, как невозможно представить его на яйце.
Антония: Так что же, его святейшество генерал
так и провел целый день в созерцании?
Нанна: Ничего подобного! Засунув свою кисточку
в баночку с краской (предварительно он смочил ее
слюной), он заставил сестру извиваться и дергаться
так, как извиваются и дергаются женщины во время
родов или приступа истерии. А для того чтобы гвоздь
прочнее сидел в дырке, он сделал знак своему БычкуЕще-Теленочку, и тот, спустив с него штаны, воткнул
свой клистир в ...visibilium его святейшества29, который
тем временем не сбодил глаз с двух других послушни­
ков: разложив двух монахинь на кроватях, они вовсю
толкли соус в ступке, приводя в отчаяние третью. Тре­
тья была дурнушка, смуглая кожей, немного косогла­
зая; увидев, что отвергнута живыми монахами, она
взяла стеклянного, налила в него теплой воды, приго­
товленной для омывания рук мессира, потом бросила
на пол подушку, легла на нее, уперлась ногами в сте46

ну и, воткнув в себя этот огромный епископский посох,
ввела его внутрь, как шпагу в ножны. При виде их на­
слаждения я испытывала такие муки, каких не знает
даже ростовщик, терпящий убыток, и расчесывала се­
бе мохнатку так, как чешет зад о крышу январская
кошка.
Антония: Ха-ха-ха! Чем кончилась забава?
Нанна: После того как они потрудились эдак с
полчаса, генерал сказал: «А сейчас — все вместе, а ты,
мой огурчик, поцелуй меня, и ты тоже, моя голубка».
Шаря одной рукой в кошельке ангелицы, а другой по­
глаживая булочки херувима, он целовал то ее, то его,
и лицо у него было искажено мукой, как у той мрамор­
ной статуи, которую душат змеи вместе с детьми30.
В конце концов и те монахини, что лежали со своими
приятелями в постели, и генерал, и та, что была под
ним, и тот, что был на нем, и та, которая лакомилась
муранской морковкой, стали работать согласованно,
как это делают певцы — или кузнецы, стуча кувалда­
ми. И покуда они не кончили, только и слышалось:
«А-а-а!», «Обними крепче», «Повернись», «Сладкий
язычок», · «Дай», «На», «Вытащи», «Всади глубже»,
«Погоди, я сейчас», «Помоги». Одни говорили приду­
шенными голосами, другие как будто мяукали, а все
вместе они напоминали певцов, что сеют фа-соль на
ми-до. Выпучив глаза и громко сопя, они так подпры­
гивали и так бились, что столы, комоды, спинки крова­
тей, скамейки, миски вели себя, как дома во время зем­
летрясения;
Антония: Пли!
Нанна: Восемь вздохов, одновременно вырвавших­
ся из печени, из легких, из сердца, из души его святей­
шества и всех прочих, слились в настоящий ветер, ко­
торый мог бы, наверное, потушить восемь факелов. От­
дуваясь, без сил, они повалились кто куда, как пьяные.
Так как все; тело у меня затекло от неудобной позы, я
быстренько отодвинулась от щелки и села, бросив
взгляд на стеклянную штучку.
Антония: Погоди, а почему вздохов было восемь?
47

Н а н н а : Что ты такая мелочная, ты лучше слушай!
А н т о н и я : Ну хорошо, говори.
Н а н н а : Глядя на стеклянную штучку, я чувство­
вала, что все больше распаляюсь, хотя того, что я ви­
дела, хватило бы, чтобы распалить целый скит камальдулов31. В конце концов я поддалась искушению.
А н т о н и я : Ε libera nos a malos 32 .

Н а н н а : Не в силах больше терпеть желания, ко­
торое жгло меня изнутри, и не имея теплой воды, как
та монахиня, которая показала мне, что нужно делать
с хрустальной грушей, я просто пописала в ручку этой
стеклянной лопатки.
А н т о н и я : Как это?
Н а н н а : А там была такая специальная дырочка
для воды. Но зачем тебе эти подробности? Потом я
аккуратно приподняла подол и, положив стеклянный
шар на комод, ввела в себя самый кончик и начала по­
тихоньку утолять свою похоть. Зуд был острым, а го­
ловка стеклянной рыбки очень большой, так что вме­
сте со сладостью я чувствовала и боль, но сладость бы­
ла сильнее боли; мало-помалу рыбка входила в мою
посуду. Вся в поту, но, как паладин, не позволяя себе
отступить, я наконец всадила ее в себя так глубоко,
что едва не упустила, и, когда она вошла, я почувство­
вала, что умираю и что эта смерть сладостнее, чем са­
мая блаженная жизнь. Я дала рыбке немного попла­
вать, но когда поток, пенясь, вышел из берегов, выта­
щила и почувствовала, что внутри у меня все горит, —
так горят ляжки у шелудивого, когда он перестает их
расчесывать. Потом я взглянула на рыбку и вдруг уви­
дела, что она вся в крови, и вот тут-то я едва не за­
кричала, что хочу исповедаться.
А н т о н и я : Почему?
Н а н н а : Как почему? Я же подумала, что рани­
ла себя насмерть. Сую руку себе в устье, вытаскиваю и
вижу, что она такого же цвета, как парадные перчатки
епископа. Конечно, я зарыдала, начала рвать на себе
волосы, точнее, то, что от них осталось после постри­
га,— в общем, завела «Плач на Родосе».
48

А н т о н и я : Ты хочешь сказать, в Риме; мы же с
тобою в Риме 33 .
Н а н н а : Ну, пускай в Риме, если тебе так больше
нравится. Но кроме того, что я боялась умереть, я еще
ужасно боялась настоятельницы.
А н т о н и я : А что, ты думала, она тебе может сде­
лать?
Н а н н а : Я боялась, что, допытываясь, откуда кровь,
и узнав истинную причину, она велит отправить меня в
тюрьму, связав по рукам и ногам, как мошенницу. Но
даже если не так, даже если б в качестве наказания
она просто приказала мне рассказать обо всем се­
страм,— ты думаешь, этого мало, чтобы заплакать?
А н т о н и я : Конечно!
H a н н а: То есть как «конечно»?
А н т о н и я : Ты свалила бы все на монахиню, кото­
рая на твоих глазах точно так же забавлялась со стек­
лянной игрушкой, и тебе ничего бы не было.
Н а н н а : Да, но ты забыла, что у той не было кро­
ви. В общем, что говорить, мое положение было куда
хуже. Тем временем я вдруг слышу, что ко мне стучат.
Утерев слезы, я встаю, со словами «Gratia plena»34 отво­
ряю дверь и вижу, что это пришли звать меня на ужин.
Но, памятуя о том, сколь нечестиво, совсем не так, как
подобает монахине, япровела день, я сказала, что се­
годня вечером хотела бы попоститься; к тому же и вид
крови отбил у меня аппетит. Закрыв дверь и приперев
ее метлой, я, оставшись одна, снова с беспокойством
сунула руку в устье, но, увидев, что кровь больше не
идет, немного приободрилась. От нечего делать я вер­
нулась все к той же щели, которая теперь светилась из­
нутри, так как с наступлением темноты монахини за·
жгли свечу; заглянув, я увидела, что они все голые.
Если б генерал с монахинями и новициями были по­
старше, я уподобила бы их Адаму и Еве в окружении
других душ Лимба 35. Но оставим сравнения Сивиллам.
Генерал велел своему Бычку-Еще-теленочку, тому са­
мому длинному и тонкому хорошенькому новицию,
влезть на квадратный стол, который в другое время
служил обитательницам кельи, этим христианнейшим
4»

служительницам сатаны, для трапез. Поднеся ко рту
генеральский посох, как герольды подносят трубу,
он — «Та-ра-ра-ра!» — открыл турнир: «Та-ра-ра-ра!
Его величество Султан Вавилонский приглашает доб­
лестных участников турнира выйти на поле с копьем
наперевес; тот, кто сломает больше копий, получит в
награду гладенький персик без пушка, которым будет
лакомиться всю ночь».
Антония: Замечательное воззвание! Должно быть,
черновик составил ему учитель. Ну, дальше.
Нанйа: Участники турнира выстроились в ряд и,
выбрав в качестве мишени зад той самой смуглянки,
которой недавно приходилось довольствоваться стек­
лянной морковкой, бросили жребий. Первым выпало
быть «герольду»; приказав приятелю трубить все вре­
мя, пока он трудится, он пришпорил себя пальцами и
вонзил свою пику по самую рукоятку в задний щит по^
дружки и, так как удар стоил трех, удостоился мно­
жества похвал.
Антойия: Ха-ха-ха!
H а н M а: После него жребий пал на генерала; разбе­
жавшись с пикой наперевес, он вбросил ее в кольцо
того, кто уже забросил свою пику в кольцо подружки;
и пока вое трое оставались в этой позе, неподвижные,
как каменная изгородь между крестьянскими надела­
ми, настал черед монахини. Так как у нее не было на­
стоящей пики, она взяла стеклянную и с первого же
удара проткнула ею генерала, а из уважения к его чи­
ну еще и придавила лобком ему луковицы.
Антония: Хорошо она его приложила.
Нанна: Дошла очередь до второю новиция, и его
стрела мгновенно поразила мишень; затем следующая
монахиня, подражая подругам, воткнула стеклянную
пику с бубенцами в utriusque новиция36, который при
этом дернулся, как раненый угорь. Наконец остались
последние, она и он, и это было очень смешно. После то­
го как она вогнала петушка на палочке — того, что до­
стался ей Сегодня утром, — в дупло подруге, а он, ока­
завшийся последним, вонзил ей в зад свою пику, все
вместе они стали выглядеть как нанизанные на вертел
50

грешники, которых, устраивая себе масленицу, поджа­
ривает на сатанинском огне Люцифер.
Антония: Ха-ха-ха! Вот это, я понимаю, веселье!
Нанна: А та смугляночка оказалась очень занят­
ной; пока ее толкли и мяли, она так забавно шутила;
что я рассмеялась, да так громко, что меня услышали
и я поспешила отодвинуться от щелки. Оттуда что-то
крикнули, и когда через некоторое время я снова за­
глянула в щелку, оказалось, что она завешена просты­
ней; так я и не узнала, чем кончился турнир и кто по­
лучил награду.
А н т о н и я : Ну вот, самого интересного ты ийеня
лишила!
Н а н н а : Так ведь и меня лишили! Я тоже жалею;
что не дождалась минуты, когда на икру пролились
молоки. Но пока я ругала себя за то, что засмея­
лась и из-за этого лишилась места у амвона, вдруг
слышу...
А н т о н и я : Что ты слышишь? Не тяни, говори бы­
стрее.
Н а н н а : Сквозь щели в стенах моей комнаты я
могла видеть три кельи.
А н т о н и я : Хороши же были стены! Что твое ре­
шето.
Н а н н а : Видно, их не особенно старались заделать,
потому что монахиням нравилось подглядывать друг
за другом. Ну, так это или не так, но я вдруг слышу
вздохи, сопение, тяжелое дыхание — в общем, такой
шум, что впору подумать, будто где-то рядом человек
десять мучается от ночных кошмаров. Прислушавшись
(это было за стеной как раз напротив той, за которой
проходил турнир), я уловила беседу вполголоса и тут
же приникла глазом к щелке. В щелку я разглядела
двух толстеньких свеженьких монахинь с задранными
кверху ногами: четыре белые пухлые ляжки, подраги­
вающие так, словно были сделаны из простокваши.
Каждая придерживала рукой стеклянную морковку, и
одна говорила другой: «Надо быть сумасшедшей, что­
бы поверить, будто телесный голод можно утолить
51

этой дрянью, у которой нет ни рта, чтобы целовать, ни
рук, чтобы нажимать на нужные клавиши. Да если б
Даже и были! Пойми, уж если поддельные доставляют
такое удовольствие, каково же должно быть с настоя­
щими! Бедные мы, бедные! Тратить свою молодость на
эти стеклянные штуки!»— «А знаешь что, сестрица, —
отвечает ей подруга, — вот тебе мой совет: поезжайка ты вместе со мной». — «Куда?» — спрашивает та.
«В Неаполь, — говорит ей подруга. — Сегодня на рас­
свете я бегу отсюда с одним парнем; у него есть това­
рищ, он ему как брат, вот как раз случай для тебя.
Вырвемся из этой пещеры, из этой гробницы и насла­
димся молодостью, как и должны наслаждаться моло­
дые женщины». Подругу, легкую на подъем, не при­
шлось долго уговаривать; она приняла приглашение и
тут же, вместе с товаркой, швырнула об стену свою
стеклянную морковку; чтобы заглушить звон разбива­
ющегося стекла, обе тут же завопили: «Кошка! Кошка!
Держи кошку!», — надеясь, что все подумают, будто
это кошки перебили стекло в их комнате. Затем они
спрыгнули с кровати, быстренько связали в узел свои
пожитки и вышли из комнаты. Я же осталась—и вот
спустя некоторое время слышу за другой стеной ка­
кие-то странные звуки: словно бы кто-то там рвет на
себе волосы, раздирает платье, царапает лицо, всплес­
кивает руками, о чем-то причитает: «Увы, увы! О, горе
мне!» Честное слово, я даже подумала, уж не загоре­
лась ли колокольня, но потом, приникнув глазом к
щелке, увидела, что это покровительница наша, госпо­
жа настоятельница, плачет там ну прямо как пророк
Иеремия.
А н т о н и я : Настоятельница?
Н а н н а : Да, настоятельница монастыря, благо­
честивая наставница монахинь.
А н т о н и я : И что же с ней случилось?
Н а н н а : Насколько мне удалось разобрать из ее
причитаний, исповедник хотел ее убить.
А н т о н и я : То есть как это?
Н а н н а : В самый разгар забавы он вытащил за52

тычку из бочки, решив заткнуть ею дымоход, и бедняж­
ка, распалившаяся, вошедшая в самый вкус, упала к
его ногам и чем только не молила — и стигматами, и
Страстями Господними, и семью радостями37, и „Pater
noster" святого Юлиана38, и покаяниями, и псалмами,
и тремя волхвами, и звездой, и Sancta Sanctorum39, — но
так и не смогла уговорить этого Нерона, этого Каина,
этого Иуду воткнуть обратно в грядку свой порей. Со­
храняя на своем лице насмешливую мину Марфорио40, он силой и угрозами заставил ее повернуться
задом, голову сунуть в печку и, шипя как змей, с пеной
на устах, — ну прямо людоед! — воткнул-таки свой че­
ренок в ямку с удобрениями!
А н т о н и я : Злодей!
H a н н а: Воткнув же, он наслаждался тем, что то
вынимал, то всаживал его обратно, смеясь при звуке,
который при этом получался: что-то вроде «чмок-чмокчмок»—так шлепают по раскисшей глине паломники,
порою оставляя в ней свои башмаки.
Антония: Да его четвертовать мало!
Нанна: Несчастная, с головою, засунутой в печку,
казалась духом содомита в пасти дьявола. В конце
концов святой отец, тронутый ее причитаниями, позво­
лил ей вытащить голову из печки и, не ссаживая ее
со своего прута, прямо на нем донес ее, дюжий моло­
дец, до табурета. Приказав страдалице упереться в
него руками, он начал обрабатывать ее с проворством,
какое и не снилось музыканту, играющему на клаве­
сине; она же, получив возможность двигаться, все но­
ровила повернуться, чтобы припасть к устам, вкусить
языка своего исповедника, и при этом высовывала
свой, огромный, как у коровы, а руку святого отца за­
жимала, как клещами, створками своих ворот.
Антония: Ты не поверишь, но я прямо молодею,
слушая твой рассказ!
Нанна: Открыв плотину и спустив воду, святой
отец завершил наконец свои труды; он вытер надушен­
ным платком свой пестик и душистую чашечку дамы,
и, немного отдышавшись, они заключили друг друга
53

в объятия. «О моя фазаниха, моя павлиниха, моя го­
лубка, душа души моей, сердце моего сердила!—гово­
рил ей сластолюбивый патер. — Разве это справедли­
во, чтобы твой Нарцисс, твой Ганимед, твой ангел, не
мог хотя бы разок попользоваться твоими филеями?»
А она отвечала: «О мой гусак, мой лебедь, мой ястреб,
упование упований, наслаждение наслаждений, наде­
жда надежд, а тебе кажется, это справедливо, что
твоя нимфа, твоя служанка, твоя забава даже на один
миг не может соединиться с тобою так, как велит при­
рода?» И тут она внезапно так укусила его в губы, что
на них остались черные следы от зубов, а он вскрик­
нул от боли.
Антония: Какая прелесть!
Нанна: После этого благочестивая настоятельни­
ца завладела сокровищем своего возлюбленного и ста­
ла его целовать; не в силах выпустить из рук, она то
покусывала его, то делала вид, что жует, — так Щенок
забавляется с чьей-то рукой или ногой, доставляя удо­
вольствие тому, кого кусает; и бесстыжий монах, хотя
и вскрикивал «Ой! Ой!», — наслаждался этим покусы­
ванием.
Антония: Могла бы действительно откусить ку­
сочек, дурочка!
Нанна: В то время как простушка настоятельница
забавлялась со своим сокровищем, в дверь тихо по­
стучали; оба замерли, но, услышав приглушенный
свист, поняли, что это ученик исповедника, и тут же
его впустили. Тот прекрасно знал, какие молитвы они
здесь читают, и поэтому его можно было не бояться.
Больше того: коварная настоятельница тут же выпу­
стила из рук зяблика святого отца и ухватила за кры­
лышки щегленка, принадлежавшего сыну, потому что
прямо-таки умирала от желания подставить его Смыч­
ку струны своей лиры. «Любовь моя, — сказала она
святому отцу, — мог бы ты доставить мне одно удо­
вольствие?»— «Хорошо, что ты хочешь?» — «Я хочу,—
сказала она, — натереть этот сыр на своей терке, но
с условием, что ты засунешь свою птичку в дупло тво­
его духовного сына. Если тебе понравится, мы начнем
54

скачку, если нет, перепробуем все способы, но найдем
что-нибудь себе по вкусу». Дождавшись, когда рука
отца Галассо спустила парус, обнажив мачту ученика,
почтенная матрона села, распахнула клетку, запустила
в нее соловья, а потом, ко всеобщему удовольствию,
завалила всю компанию себе на живот. Должна ска­
зать, мне было нелегко смотреть на эту кучу малу:
госпожу настоятельницу отбили и оттеребили так, как
хороший сукновал отбивает сукно. Наконец они раз­
рядили свои арбалеты, она сбросила с себя поклажу,
и игра закончилась; и ты даже представить себе не мо­
жешь, сколько они потом выпили вина и съели сла­
стей.
Антония: Как только ты терпела, глядя на все
эти совокупления?
Нанна: Да, я действительно роняла слюнки, на­
блюдая, как на моих глазах взламывают настоятель­
ницу, но так как при мне был мой стеклянный кин­
жал...
Антония: Небось ты все время нюхала его, как
гвоздику.
Нанна: Ха-ха-ха! Так вот, я так распалилась, гля­
дя на эту битву, что вылила из стеклянной палки
остывшую мочу и, наполнив ее теплой, уселась сверху,
загнав набалдашник в парадный ход. Про себя же я
решила, что потом перемещу его в черный, чтобы по­
пробовать и это: ведь никогда не знаешь, что понра­
вится тебе больше!
Антония: Это ты правильно сделала, вернее, пра­
вильно решила.
H а Н;Н а: Так я и елозила взад и вперед, чувствуя
необыкновенную сладость в переднем отсеке даже то­
гда, когда набалдашник полировал мне дымоход;
взвешивая все «за» и «против», колеблясь между «да»
и «нет», я все думала, стоит ли загонять внутрь весь
инструмент целиком или ограничиться его частью; на­
верное, я все-таки впустила бы пса в конуру, но в этот
момент я услышала, что исповедник с учеником, повидимому уже одевшись, прощаются с ублаготворен55

ной настоятельницей, и поспешила к щелке, чтобы
увидеть их ужимки при расставании. Настоятельница
изображала из себя маленькую девочку и сюсюкала:
«И когда же это вы теперь вернетесь? Господи ты
Боже мой, и кого же это я так люблю? И кого же это
я так обожаю?» Святой отец клялся Литаниями и
Пришествием Христа, что вернется завтра же вечером,
а юноша, прощаясь, еще тяжело дышал и подтягивал
штаны. Я услышала, как, выходя, исповедник затянул
«Pecora campi»41, которую читают во время вечерни.
Антония: То есть негодяй делал вид, что читает
молитвенник?
Нанна: Вот именно. Как только вышеназванный
удалился, я услышала шум за другой стеной и поняла,
что это участники турнира: они закончили соревнова­
ние, получили призы и, прежде чем разойтись, дали
помочиться своим коням, да так, что мне показалось,
будто это полил первый августовский дождь.
Антония: Чтоб их!
Нанна: Да, вот еще о чем я должна'рассказать.
Те две монахини, которые собрали свои пожитки и
убежали, вернулись в свою келью. Насколько я могла
понять по их ворчанью, вернулись они потому, что
входная дверь оказалась запертой по приказу настоя­
тельницы, которую они честили на чем свет стоит. Од­
нако подружки не особенно огорчились, потому что,
спускаясь по лестнице, они, оказывается, заприметили
дремавшего там погонщика мулов, два дня назад по­
ступившего на службу в монастырь, и, заприметив,
решили прибрать его к рукам. И вот теперь одна из
них говорила своей подруге: «Поди разбуди его и ска­
жи, чтобы он принес на кухню охапку дров. Он поду­
мает, что ты кухарка, пойдет за тобою следом, а ты
приведи его к нашей двери и скажи: «Сюда!» Лишь бы
разбойник оказался в комнате, остальное можешь пре­
доставить своей сестричке». Та, к которой обращались,
не заставила себя уговаривать и тут же согласилась.
Но тут я заметила, что не только они устроили засаду
в своей келье.
Антония: Что ты хочешь сказать?
56

Нанна: Я обнаружила, что рядом с их кельей на­
ходилась еще одна комната, изукрашенная, как покои
куртизанки, со стенами, обшитыми сандаловым дере­
вом. В ней находились еще две служительницы Бога,
которые были заняты тем, что накрывали на стол,
убирая его с необыкновенной изысканностью. Они рас­
стелили на нем скатерть из белого Дамаска, которая
благоухала лавандой сильнее, чем благоухают муску­
сом звери, что нам его доставляют; потом разложили
на нем салфетки, тарелки и вилки на трех человек так
ровно и аккуратно, что просто невозможно себе пред­
ставить, затем, вынув из корзинки множество самых
разных цветов, принялись с большим изяществом рас­
кладывать их на скатерти. Посредине одна из сестер
поместила лавровый венок, в который были красиво
вплетены белые и пурпурные розы; ленты, которые де­
лили поверхность стола, были украшены флер-д'оранжем; внутри лаврового венка цветами огуречника
было выложено имя викарного епископа, которого
ждали в тот день вместе с монсиньором. И это —ско­
рее в его честь, в честь викария, а не его святейшества
Митры42 звонили в тот день колокола («дин-дон-диндон»), помешав мне услышать множество историй, ко­
торые я могла бы тебе рассказать. Тем временем дру­
гая монахиня выкладывала на каждом углу стола ка­
кой-нибудь красивый узор: на первом она с помощью
душистых фиалок изобразила Узел Соломона; на вто­
ром сделала лабиринт из цветов бузины; на третьем
выложила сердце из чайных роз, пронзенное стрелой
из гвоздики, причем бутон цветка служил острием:
он был полуоткрытым, и казалось, что острие запач­
кано кровью; над всем этим синими цветами огуреч­
ника она изобразила свои запавшие от слез глаза,
а сами слезы выложила из крохотных, едва проклю­
нувшихся бутончиков флер-д'оранжа; на последнем
углу было рукопожатие: руки были сделаны из жасми­
на, a fides43 — из желтых фиалок. Покончив с цветами,
одна из сестер принялась протирать фиговыми листья­
ми хрустальные стаканы и отполировала их до сереб­
ряного блеска; другая тем временем, набросив на ска57

меечку батистовую салфетку, расставила на .ней ста­
каны по ранжиру, а посредине поместила графинчик
в форме груши; из графинчика, в котором была вода,
настоенная на флер-д'оранже, свисал кран льняной
салфетки для вытирания рук — так свисают по обе
стороны липа у епископа ленты его митры. На полу
около поставца стоял медный таз, в который можно
было смотреться, как в зеркало: так отполировали его
руки, песок и уксус; в тазу в холодной воде покоились
две бутылки из прозрачного стекла, и казалось, что в
них налито не вино, красное и белое, а расплавленный
рубин и расплавленный топаз. Когда все было готово,
одна из сестер вынула из ларя хлеб, похожий на при­
мятый комок хлопка, и протянула его подруге. Та по­
ложила его на нужное место, и только тут они полу­
чили возможность передохнуть.
Антония: Конечно, так возиться со столом могли
только монахини, у которых много свободного времени.
Нанна: Так вот, сидят они и ждут, а между тем
бьет два часа * и самая нетерпеливая говорит: «Быст­
рее отстоять рождественскую мессу, чем дождаться
викария». А другая ей отвечает: «Ничего тут удиви­
тельного, что он запаздывает. Ведь епископ, который
завтра проводит конфирмацию, мог отослать его с.лю*
бым поручением». Тут они принялись болтать, чтоб не
скучать в ожидании, но прошел еще целый час, и то­
гда они наперебой стали обзывать викария теми са­
мыми словами, какими обзывает священников маэстро
Пасквино44; «Свинья, бездельник, лентяй», т-честили
они его; потом одна подбежала к огню, на котором
кипели два каплуна — такие жирные, что под конец
жизни, наверное, уже не могли двигаться, и над кото­
рыми вертел прогибался от тяжести откормленного
* Т. е. девять часов вечера. В средние века сутки делились
не на равновеликие часы, а на часы дня и часы ночи:,первые —
от восхода до заката солнца, вторые — от заката до восхода.
Летом часы дня были длиннее часов ночи, зимой — наоборот.
Сутки, кроме того, делились на ряд отрезков — канонических ча­
сов (hovae canonicqe) ; обычно их было семь, и обозначались они
боем церковных часов.
68

фазана, — и хотела было вышвырнуть все это за окош­
ко, но ее удержала подруга. Между тем этот дурак,
погонщик мулов, которому было велено принести охап­
ку дров в комнату монахини, подавшей своей задушев­
ной приятельнице свой замечательный совет, перепу­
тал дверь — хотя та, что водрузила ему на плечо вя­
занку дров, все хорошо объяснила — и в самый разгар
суматохи появился со своими дровами в комнате, где
ждали монсиньора. Когда поджидавшие погонщика
подружки поняли, куда он вошел, они принялись ца­
рапать себе лицо от огорчения.
Антония: Ну, а что сделали те, что стояли в ка­
рауле?
H а н н а: А что бы сделала ты на их месте?
Антония: Уж я бы случай не упустила.
Нанна: Вот и они не упустили. Неожиданному по­
явлению погонщика мулов они обрадовались так, как
радуются голуби при виде наживки, и оказали ему
королевский прием. Заперев дверь на засов, чтобы лис
не сбежал из капкана, они посадили его между собой
и вытерли ему лоб свежевыстиранной салфеткой. Погонщику было лет двадцать; безбородый, пухлый, бело­
кожий, рослый, с широким, как дно у четверика, лбом,
с филеями, как у аббата, — эдакий Прочь-Заботы, эда­
кий А-Где-Это-Тут-Гуляют, он был даже слишком хо­
рош для того, что они задумали. Увидев перед собой
на столе каплунов и фазана, он сначала состроил
смешную гримасу, а потом принялся заглатывать
огромные куски и при этом пил как сапожник. Зато
дли монахинь, которым не терпелось узнать, как от­
бивает сукно его молоток, каждая минута ожидания
казалась тысячелетием, и они ковырялись в кушаньях
с видом человека, которому не хочется есть. И если б
самая похотливая, не в силах больше терпеть, как
иногда не может больше терпеть отшельник, не вцепи­
лась в его дудку, как коршун в цыпленка, погонщику
мулов удалось бы устроить себе настоящий пир. Од­
нако при первом же прикосновении он поднял свое
орудие — так трубач в замке Святого Ангела подымает
трубу, —и из ножен показался кусок лезвия, длине
59

которого позавидовал бы сам Бевилаква''5; не выпус­
кая его из рук, первая монахиня дождалась, когда ее
товарка отодвинет столик, и, засунув игрушку себе
между ног, оказалась на вертеле у погонщика, кото­
рый продолжал сидеть; а так как, приступив к работе,
он проявил столько же сдержанности, сколько бывает
ее у толпы, когда, получив святое благословение, она
теснится на мосту Святого Ангела, стул опрокинулся,
и оба полетели вверх тормашками, как обезьяны; уви­
дев, что ключ выскочил из скважины, вторая монахи­
ня, которая все это время только роняла слюни, как
старая кобыла, испугалась, что непокрытая головка
может простудиться, и накрыла ее своей verbigrazia46j
однако это так рассердило первую сестру, из которой
вынули затычку, что она схватила подругу за горло, и
той пришлось выплюнуть даже ту малость, которую
она успела заглотнуть; вынужденная прервать начатое
дело, она бросилась на товарку с кулаками, и нача­
лась драка не хуже тех, в которых любят схватывать­
ся нищенствующие во имя святого Павла.
А н т о н и я : Ха-ха-ха!
Н а н н а : Дурачок бросился их разнимать, но тут я
почувствовала, что кто-то подошел ко мне сзади и, по­
ложив руки на плечи, шепнул: «Добрый вечер, люби­
мая!» Я вздрогнула от испуга, потому что, поглощен­
ная дракой этих взбесившихся баб (не могу назвать
их иначе), позабыла обо всем на свете. «Ой,, кто
это?» — спросила я, почувствовав на своих плечах эти
руки, и обернулась, готовая позвать на помощь, но,
увидев, что это бакалавр, который отлучался встре­
чать епископа, успокоилась. Тем не менее я сочла нуж­
ным ответить ему так: «Святой отец, я не из тех, что
вы думаете... отойдите... нет, нет, не надо, я не хочу..·
только не сейчас... я закричу... Боже меня упаси, да
лучше я вскрою себе вены... никогда... нет... я же ска­
зала, никогда... вам должно быть стыдно... хороши же
вы, нечего сказать...» А он в ответ говорил: «Возмож­
но ли, чтобы за обличьем Херувима, Престола и Се­
рафима47 скрывалось такое жестокосердие? Я ваш
раб, я вас обожаю, вы мой алтарь, моя вечерня, моя
60

молитва и моя месса... если вам хочется, чтоб я
умер, — вот нож, пронзите мне грудь, и вы увидите,
что на моем сердце золотыми буквами написано ваше
имя». С этими словами он попытался вложить мне в
руку красивый кинжал с серебряной позолоченной
рукоятью и лезвием, наполовину сделанным из дамас­
ской стали. Но я отказалась его взять и так и стояла,
молча, опустив глаза и повернувшись к нему спиной,
пока он своими речами, звучавшими, как рассказ
о Страстях Христовых, не вскружил мне голову на­
столько, что я перестала артачиться.
Антония: Ну и что? Это лучше, чем довести муж­
чину до того, что он примет яд или заколется. Ты по­
ступила милосерднее, чем самаритянка. Всякая поря­
дочная женщина должна следовать твоему примеру.
Но рассказывай дальше.
Нанна: Смутив мою душу этой своей монашеской
преамбулой, в которой он врал, как врут испорченные
часы, и даже больше, бакалавр бросился в атаку, при­
говаривая «Laudamus te»48, как будто благословлял
пальмовую ветвь, и так меня заговорил, что я позво­
лила ему продолжать. А что мне еще, Антония, остава­
лось делать?
Антония: Да конечно же, ничего!
Нанна: Ну, так я продолжаю... Да, а знаешь что?
Антония: Что?
Нанна: Настоящий показался мне не таким жест­
ким, как стеклянный.
Антония: Тоже мне, открытие!
Нанна: Да нет, в самом деле, клянусь Распятием!
Антония: К чему клятвы, я тебе и так верю!
Нанна: Затем мне показалось, что я обмочилась,
но это была не моча...
Антония: Ха-ха-ха!
Нанна: Это была какая-то белая пена, вроде той,
что бывает у улиток. На первый случай он, извини за
выражение, обработал меня трижды: два раза на ста­
ринный манер, один — на современный, и, что бы там
ни говорили, современный мне не понравилея. Вот не
нравится он мне — и все.
61

Антония: Ты не права.
Нанна: Еще как права. Тот, кто это придумал,
видно, так наелся, что ему ничего уже не хотелось,
кроме... ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.
Антония: Не болтай глупостей: это блюдо — ку­
шанье для знатоков!
Нанна: Ну и пусть их. Так я продолжаю. После
того как бакалавр дважды водрузил знамя над кре­
постью и один раз над равелином, он спросил, не хо­
чется ли мне поужинать, и я, поняв по его дыханию,
что уж он-то наелся до отвала, как гусь у жида, ска­
зала, что уже поужинала. Тогда он посадил меня к
себе на колени и, обняв одной рукой за шею, другой
стэл гладить мне то груди, то щеки, перемежая эти
ласки такими смачными поцелуями, что я не уста­
вала благословлять день и час, когда стала монахи­
ней, потому что чувствовала себя здесь, как в раю. Но
тут в голову бакалавру пришла мысль поводить меня
по монастырю. «А поспим днем», — сказал он. Я же,
успевшая увидеть столько чудес всего в четырех ком­
натах, подумала, что для того чтобы пересмотреть всё,
что творится в остальных, понадобится лет эдак сто.
Бакалавр снял башмаки, а я домашние туфельки, и,
держась за его руку, я пошла за ним следом, ступая
по полу так, будто боялась раздавить скорлупку яйца.
Антония: А ну-ка, вернись назад.
Нанна: Зачем?
Антония: А затем, что ты позабыла про тех двух
монахинь, которые остались с носом, оттого что погон­
щик мулов ошибся дверью.
Нанна: Ах да, я действительно отвлеклась. Что
касается тех бедолаг, то они выместили свою ярость
на таганах: каждая запихала в себя шар, которым
оканчивается этот железный прут, и дергалась, как
разбойник, посаженный турками на кол; и если б та,
которая закончила свой танец первой, не пришла на
помощь другой, шар вышел бы у той через рот.
Антония: Ха-ха-ха! Вот это я понимаю!
Нанна: Ну а я тем временем, тихо как мышка,
шла за своим доблестным возлюбленным; подходим
62

мы к комнате кухарки, которая по рассеянности не
закрыла дверь, заглядываем внутрь и видим, что она
там на собачий манер забавляется с паломником. Дол­
жно быть, она заманила его в дом, когда он остано­
вился попросить подаяния, чтобы продолжить путь в
монастырь святого Якова в Галиции. Плащ паломника
лежал на сундуке, посох с табличкой, изображающей
Святое Чудо, стоял у стены, с сумой, набитой кусками
черствого хлеба, играла кошка, но, занятые своим де­
лом, счастливые любовники ничего не замечали, как не
замечали они и того, что дорожная фляга опрокину­
лась и из нее льется вино. Мы не стали терять время
на созерцание столь грубых забав и поспешили к две­
ри ключницы; заглянув в скважину, мы увидели, что
почтенная матрона, устав ждать своего утешителя,
приходского священника, пришла в такое отчаяние,
что привязала к балке веревку, встала на скамью и
приладила к шее петлю; она уже собиралась оттолк­
нуть скамейку ногой и отверзала уста, чтобы вымол­
вить: «Я тебя прощаю», — как священник вдруг по­
явился в дверях; увидев, что подруга вот-вот покончит
счеты с жизнью, любовник бросился к ней и, приняв
ее в свои объятия, сказал: «Что же это вы делаете,
любовь моя? Неужто вы считаете меня обманщиком,
способным изменить клятве? Что все это значит? Где
же ваше благочестие, где оно?» В ответ на эти неж­
ные слова она приподняла голову, как приподымает ее
упавший в обморок, когда ему в лицо побрызгают хо­
лодной водой, и постепенно ожила, как оживают у огня
закоченевшие руки и ноги. Отбросив в сторону верев­
ку и скамеечку, священник положил ее на постель, и
она, поцеловав его долгим поцелуем, промолвила:
«Мои молитвы были услышаны; я хотела бы, чтобы
вы поставили мое восковое изображение перед обра­
зом Святого Джиминьяно с надписью: «Она препору­
чила себя Богу и была спасена». Сказав это, она за­
щемила сердобольного священника в своих воротах,
а он, удовлетворившись для первого раза парадным
входом, во второй пожелал зайти с черного.
А н т о н и я : Все время хочу тебя попросить, да за-

бываю: пожалуйста, говори по-человечески, то есть
называй своим именем и «ху», и «пи», и «жо», потому
что только члены Ученой Академии способны понять,
что это такое — парадный вход и черный, гвоздь в
дыре, порей на грядке, засов на двери, ключ в сква­
жине, пестик в ступке, соловей в клетке, черенок в ям­
ке, ворота, клистир, кинжал в ножнах, колышек, по­
сох, пастернак, яблочки, этот самый, эта самая, verbigrazia49, эта штука, это дело, эта история, то самое, ру­
коять, стрела, морковка, корень и все остальное дерь­
мо, которое застревает у тебя в глотке, потому что ты
хочешь ходить на цыпочках в деревянных башмаках...
так что впредь там, где «да», говори «да», там, где
«нет», — «нет», иначе — берегись!
Н а н н а : Тебе что, неизвестно, что именно в бор­
деле особенно ценят приличие?
А н т о н и я : Ну хорошо, хорошо, говори как хо­
чешь, только не сердись.
Н а н н а : Так вот я и говорю: взломав черный ход,
он наслаждался, глядя, как его лом ходит туда-сюда;
втыкая его и вытаскивая, он получал такое же удо­
вольствие, какое получает кухарка, которая, меся те­
сто, то погружает, то вынимает из него кулаки. Затем
этот новоявленный Арлотто50, пожелав испытать на
прочность стебель своего мака, прямо на нем донес
извивающуюся монахиню до постели. Запечатав ее
воск своей печатью, он начал перекатываться с нею от
изголовья кровати к изножью, а потом снова к изго­
ловью и снова к изножью, так что то монахиня ока­
зывалась под священником, то священник иод мона­
хиней,— то ты меня, то я тебя, — и так они катались,
пока река не вышла из берегов, затопив простыню; тут
они расцепились и отвалились друг от друга, словно
брошенные кузнечные мехи, которые, вздохнув раздругой, замирают в неподвижности. Мы не могли удер­
жаться от смеха, когда, вытащив из скважины ключ,
священник отметил это тем, что пукнул (береги нос!),
да так громко, что эхо отдалось по всему монастырю,
и, если б мы не зажимали друг другу рты, нас бы об­
наружили.
64

А н т о н и я : Ха-ха-ха! Да и кто бы на вашем месте
удержался от смеха!
Н а н н а : Мы на цыпочках отошли (мой спутник
знал свое дело) и за следующей дверью увидели на­
ставницу послушниц в тот момент, когда она вытаски­
вала из-под кровати грязного как свинья носильщика
и приговаривала: «Иди же, иди ко мне, мой троянский
Гектор, мой Роланд
вот твоя служанка, прости ее
за неудобства, которые она тебе причинила: она не
могла поступить иначе»; а этот пентюх, задрав свои
лохмотья, отвечал ей движением члена, которое она,
не располагая переводчиком, знающим этот язык,
перевела так, как подсказывала ей фантазия; она
едва не лишилась чувств, когда наглец всадил свой
ятаган в ее щит, а его волчьи клыки впивались в ее
губы с такой силой, что слезы катились у нее из глаз.
У нас не было сил смотреть на то, как медведь жует
эту земляничку, и мы пошли дальше.
А н т о н и я : Куда же вы пошли?
Н а н н а : К следующей щелке. В ней мы увидели
монахиню, которая выглядела так, как должна выгля­
деть Мэть Дисциплины, Тетка Библии, Невестка Вет­
хого Завета: я едва осмеливалась поднять на нее гла­
за. Голова у нее была как вытертая волосяная щет­
ка— десятка два волосков, к тому же кишевших гни­
дами; на лбу чуть ли не сотня морщин, густые брови
были совсем седыми, из глаз текло что-то желтое...
А н т о н и я : Острый же у тебя глаз, если ты даже
гниду различаешь на расстоянии!
Н а н н а : Погоди, не мешай. Рот у нее был слюня­
вый, нос сопливый, челюсти, в которых осталось всего
два зуба, походили на костяной гребень для вычесы­
вания вшей, губы были тонкие, подбородок, треуголь­
ный, как голова генуэзца, был вдобавок украшен, как
у львицы, пучками длинных волос, на вид острыми
как шипы; груди висели, как два пустых мешка, при­
крепленные к телу бечевками, а само тело — ужас! —
все в гнойниках, с запавшим животом, с пупком, тор­
чащим наружу. И еще — ты не поверишь — вокруг
«пи» у нее был венок из капустных листьев, который
3 Зак. 433

65

выглядел так, будто уже с месяц прикрывал голову
шелудивого.
Антония: Святой Онофрий тоже носил вокруг
срамного места круглую вывеску таверны.
Нанна: Тем лучше. Бедра у нее были как два ве­
ретена, обтянутых пергаментом, а колени дрожали так,
что, казалось, она вот-вот упадет; а если б ты видела
ее икры, ее ступни, ее руки! Ты не поверишь, но ногти
у нее на руках, все забитые грязью, были длиннее, чем
тот, что отпустил на мизинце Роффиано, желая сле­
довать моде. Мы увидели ее в ту минуту, когда она,
нагнувшись, рисовала куском угля на полу звезды,
луны, квадраты, круги, буквы и разные другие маги­
ческие знаки и, рисуя, заклинала демонов, называя
их всеми именами, которые они, наверное, и сами-то не
способны были запомнить. Потом, обойдя три раза во­
круг магических (Ьигур, она подняла голову к небу, попрежнему что-то бормоча; затем взяла фигурку из бе­
лого воска (если ты когда-нибудь видела корень ман­
драгоры, ты можешь ее себе представить), пронзен­
ную множеством иголок, поднесла ее к огню так близ­
ко, как это только было возможно, и стала поворачи­
вать, как поворачивают над огнем — чтоб не подгоре­
ли— овсянок и жаворонков. При этом она произносила
следующие слова:
Покуда не придет ко мне,
Гореть он будет, как в огне.
А потом, повернув фигурку с такой яростью, с какой
никогда не поворачивают хлеб на вертеле, добавила:
Пощекочу злодею кровь,
Почует он мою любовь.
Когда же воск начал таять, она, уставившись в пол,
сказала:
Конец волшбе: злодей придет,
А не придет — тотчас умрет!
Едва она произнесла последние слова, как в дверь по­
стучали, и было слышно, как тяжело дышит, словно
спасаясь от погони, тот, кто за нею стоит; старуха бы66

стренько спрятала все свои колдовские штучки и от­
ворила.
А н т о н и я : Так, как была? Голая?
Н а н н а : Да, так, как была, голая. И несчастный,
влекомый к ней силой колдовства, как голодный вле­
чется к пище, заключил старуху в объятия и стал це­
ловать с такой страстью, будто то была Роза или Арколана51, расточая при этом хвалу ее красоте, как
расточают ее те, кто пишет сонеты прекрасным Лоренцинам. А проклятая ведьма, кокетничая и жеманясь,
говорила: «Взгляни на это тело! Разве не грех остав­
лять его на ночь в одиночестве?»
А н т о н и я : О Господи!
Н а н н а : Не буду портить тебе аппетита описанием
старой трентинки52; скажу только, что я не захотела
видеть остального, и, когда околдованный юноша,
у которого едва пробился на щеках первый пушок,
опрокинул ее на скамейку, я, как кошка Мазино, кото­
рая караулила мышей с закрытыми глазами, сделала
вид, что ничего не вижу. Но пойдем дальше. После
старухи мы заглянули к портнихе, которая забавля­
лась со своим учителем портным: раздев его догола,
она целовала ему рот, соски, колотушку и барабан,
словно кормилица, которая так обцеловывает своего
молочного сына: личико, ротик, ручки, краник, живо­
тик, попку, — что кажется, будто не он, а она его со­
сет. Мы уже устроились было поудобнее у дверного
глазка, чтобы посмотреть, как портной будет раскраи­
вать ей полы рясы, как вдруг слышим вопль, а после
вопля визг, а после визга «О, горе мне!», а потом
«О Боже!», которые нас не на шутку напугали. При­
бежав на шум, заглушавший звук наших шагов, мы
увидели женщину, у которой из трюма наполовину
уже вышел ребенок головкой вперед, а когда вышел
целиком, всю ее описал, сопровождая это громким и
благовонным пуканьем. Увидев, что это мальчик, по­
звали отца, почтенного сторожа, который пришел в со­
провождении двух монахинь среднего возраста и сра­
зу же стал разыгрывать комедию, изображая бажного
господина. Он сказал: «Так как тут на столе есть и
з*

S7

бумага, и перо, и чернила, я сам выпищу ему свиде­
тельство о рождении». Он понаставил на бумаге мно­
жество точек, соединил их между собой какими-то ли­
ниями и стал плести что-то про Дом Марса и Дом Ве­
неры, а потом, обращаясь ко всем присутствующим,
сказал: «Да будет вам известно, что мой незаконный
сын, сын по крови и по духу, станет Мессией, Анти­
христом или Мельхиседеком». Но когда он пожелал
рассмотреть щель, из которой вылез его сын, я дерну­
ла своего бакалавра за рукав и дала ему понять, что
из потрохов меня могут интересовать разве что свежие
свиные.
А н т о н и я : Не отвлекайся, госпожа монахиня, рас­
сказывай дальше.
Н а н н а : Ну хорошо, вот тебе еще одна история; за
неделю до меня в этот монастырь была помещена
братьями... не скажу барышня... в общем, Сама-Догадайся-Кто, а так как влюбленный в нее важный госпо­
дин был очень ревнив (так мне сказали), настоятель­
ница велела содержать ее в келье одну, на ночь запи­
рать, а ключ уносить. Но у девицы был юный возлюб­
ленный, который, узнав, что зарешеченное окно кельи
выходит в сад, стал по ночам, словно дятел, подни­
маться по стене к ее окну и, добравшись до решетки,
просовывать в нее свой клюв. Как раз в эту ночь, о ко­
торой я рассказываю, он к ней и пришел; вцепившись
руками в ненадежные прутья, он опрокинул свой кув­
шин в выставленную наружу чашку, и, когда на ее
вафлю уже потек его мед, сладость обернулась для
несчастного горечью...
А н т о н и я : Почему?
Н а н н а : Во время «Ну-давай-же-давай!» он на­
столько увлекся, что выпустил из рук прутья и упал
на расположенную ниже крышу, с крыши на курят­
ник, а с курятника на землю, сломав себе при этом
бедро.
А н т о н и я : Переломать бы оба бедра настоятель­
нице, этой ведьме, которой захотелось, чтобы в бор­
деле стали вдруг блюсти целомудрие!
Н а н н а : А что она могла сделать? Ведь она боя68

лась братьев девушки, которые поклялись, что сожгут
ее вместе со всем монастырем, если до них дойдет дур­
ная молва. Но возвращаюсь к моей истории. Молодой
человек, обрабатывавший свою возлюбленную на соба­
чий манер, упав, наделал столько шуму, что все сбежа­
лись к окнам и, открыв ставни, увидели при свете луны
разбившегося бедолагу. С постели подняли двух мирян
с их как бы женами, послали в сад, и они на руках
вынесли юношу из монастыря и положили на землю
за стенами; должна тебе сказать, что разговоров об
этом в тех краях было много. После этого скандала
мы решили вернуться в келыо; близился рассвет, и
нам не хотелось, чтобы нас застали за подглядыва­
нием и подслушиванием. Правда, по пути мы еще
успели услышать непристойную историю, которую
один толстый и веселый монах рассказал компании
монахинь, священников и мирян; те всю ночь играли
в кости и в карты, потом пили, а кончив пить, стали
подбивать монаха развлечь их каким-нибудь расска­
зом. «Я, — сказал он, — расскажу вам историю про од­
ного сторожевого пса, с веселым началом и печальным
концом». Тут воцарилась тишина, и он приступил к
повествованию. «Два дня назад, проходя по площади,
я увидел сучку в охоте, за которой бежало дюжины
две кобельков, привлеченных запахом ее петли: она
была такая красная и такая распухшая, что была по­
хожа на огненный коралл. Пока они ее обнюхивали,
вокруг собралось десятка два мальчишек, чтобы по­
смотреть, как будет взбираться на нее один пес и, при­
жав раза два-три, уступать место другому. Я, разуме­
ется, наблюдал всю эту картину с самым что ни на
есть монашеским видом. Вдруг, вижу, появляется на
площади большой дворовый пес, у которого такой вид,
будто он состоит сторожем при всех мясных лавках на
свете; схватив за шиворот одного ич кобельков, он
швырнул его на землю, затем принялся за другого и
тоже не оставил на нем живого места; остальные бро­
сились кто куда, а сам он, выгнув спину дугой, още­
тинившись как кабан, скосив глаза, ощерив зубы,
с пеной у рта, стал оглядывать злосчастную сучку;
6»

затем он обнюхал ее розочку и всадил ей два таких
заряда, что она завыла, как взрослая сука, и, вы­
скользнув из-под него, бросилась бежать; собачонки,
которые наблюдали за происходящим издали, потру­
сили следом, а дворовый пес в ярости бросился за
ними; заметив щель под запертыми воротами, сучка
мгновенно проскользнула внутрь, а за ней все соба­
чонки. Неповоротливый дворовый пес остался один,
так как был слишком велик, чтобы последовать за
остальными; не в силах проникнуть внутрь, он грыз
ворота, рыл когтями землю, рычал, как рассерженный
лев. Но вот прошло некоторое время, и из-под ворот
показался один из тех бедолаг; злодей схватил его за
шиворот и начисто откусил ему ухо; еще хуже обо­
шелся он со вторым и так постепенно расправлялся
с каждым, кто появлялся из-под ворот, покуда улица
вокруг него не опустела — так пустеет деревня, когда
в нее, распугивая крестьян, входят солдаты. В конце
концов показалась и новобрачная; пес схватил ее за
шиворот, вонзил ей в глотку клыки и задушил — в на­
зидание окружающим, под крики толпы, собравшейся
поглазеть на собачью свадьбу. И тут мы, не желая
больше ничего ни видеть, ни слышать, пошли к себе и,
пробежав еще эдак с милю в постели, заснули.
Антония: Да простит меня автор «Ста новелл»53,
но после твоих рассказов его книжку можно отложить.
Нанна: Ну, зачем же так! Единственное, чего бы
мне хотелось, — так это чтобы он признал, что у меня
все живое, а у него нарисованное, как на картинке.
Но ты думаешь, мне больше нечего тебе рассказать?
Антония: А что, есть что-нибудь еще?
Нанна: На следующий день я поднялась около
полудня, даже не заметив, как покинул меня рано ут­
ром мой петушок. Идя на обед, я едва сдерживала
улыбку, встречая грешников из Капернаума54, которых
видела прошедшей ночью, но когда прошло несколько
дней и я со всеми перезнакомилась, мне стало ясно,
что не только я их видела, но и они меня видели, ви­
дели— в то время как я забавлялась с бакалавром.
После обеда на амвон поднялся какой-то грязный мо70

нах и заговорил голосом таким громким и таким
пронзительным, что ему должна была бы позавидовать
городская стража, — он способен был покрыть рас­
стояние от Кампидольо до Тестаччо; монах обратился
к сестрам с увещанием, которое могло бы ввести в ис­
кушение даже звезду Дианы 55.
А н т о н и я : Что же он сказал?
Н а н н а : Он сказал, что нет ничегопротивнее для
природы, чем пустая трата времени, которое подарена
нам для того, чтобы мы распоряжались им ей на ра­
дость. Природа счастлива, когда видит, что ее созда­
ния растут и плодятся; самая большая для нее ра­
дость— это видеть женщину, которая в старости мо­
жет сказать: «Прощай, Божий мир, оставайся с Бо­
гом». Из всех драгоценностей природе дороже всего
молодые монахини, которым нравится служение Ку­
пидону; вот почему наслаждение, которое дарит мона­
хиня, в тыщу раз сильнее, чем то, что можно получить
с мирянкой. И еще он во всеуслышание заявил, что
дети, родившиеся от монаха или монахини, — родствен­
ники Dissite и Verbumcaro56. Дойдя в самом конце до
любви мошек и муравьев, он очень разгорячился, до­
казывая, что все выходящее из его уст на самом деле
исходит из уст истины. Даже бродячих сказителей не
слушают на городских площадях так внимательно, как
слушали этого болтуна добропорядочные женщины·
Благословив нас той самой, ну, ты меня понимаешь,
стеклянной штукой длиной в три пяди, монах сошел
с амвона; желая подкрепить силы, он начал хлестать
вино, как хлещут лошади воду, и поедать сладости
с прожорливостью осла, обгладывающего побеги.
И даже родня не делает столько подношений священ­
нику, отслужившему свою первую мессу, даже мать не
дарит столько подарков дочери, выходящей замуж,
сколько досталось этому монаху; когда он уехал, все
начали развлекаться кто как может. Я вернулась в
свою келью, и почти сразу же раздался стук в дверь;
открываю — и вижу перед собой слугу бакалавра, кото­
рый, любезно поклонившись, протягивает мне какой-то
сверток и письмо, сложенное в виде оперенной стре71

лы или, точнее сказать, в виде наконечника стрелы.
Сверху было написано... не могу вспомнить точно... по­
годи... Да, .сверху было написано так:
Вместо чернил я писал слезами,
Вздохами строки любви осушая,
Пусть их откроют ворота Рая,
Пусть iMoe Солнце их прочитает.
А н т о н и я : О, совсем неплохо!
Н а н н а : А внутри чего только не было понаписа­
но! Начиналось все с волос, которые мне обрезали в
церкви, — он сообщал, что собрал их и заказал себе
из них цепочку на шею; потом он писал, что мой лоб
яснее ясного неба; что мои ресницы похожи на черное
дерево, из которого вырезают гребни, а щеки — как
кровь с молоком; мои зубы он сравнил с ниткой жем­
чуга, губы — с цветком граната; сделал длинное от­
ступление о руках, в которых хвалил все, включая
пальцы; и еще он написал, что мой голос звучит, как
псалом «Gloria in eccelsis»57, a о грудях сказал, что они
восхитительны, что они как два яблока из теплого сне­
га. В самом конце его перо соскользнуло вниз, к вол­
шебному роднику; он писал, что мой родник источает
«Manuscristi»58 и манну небесную, что он был недостоин
к нему припасть, что волоски на нем словно шелковые;
о другой стороне медали он ничего не сказал, извинив
себя тем, что понадобилось бы перо Буркьелло59, что­
бы хотя б приблизительно ее описать; заканчивал он
тем, что будет «per infinita secula»60 благодарен мне за
щедрость, с которой я одарила его своим сокровищем,
и клялся, что скоро придет ко мне снова. После слов
«До свиданья, любимая» он вместо подписи поставил
следующие слова:
Тот, кто на дивной груди возлежал
Страстно влюбленный, все это писал.
А н т о н и я : Кто бы из нас не поднял юбку, получив
такую канцону!
Н а н н а : Прочитав письмо, я сложила его и, преж­
де чем спрятать на груди, поцеловала; потом я заня72

лась свертком; разворачиваю его и вижу, что возлюб­
ленный прислал мне молитвенник; вернее, я подумала;
что это молитвенник — в переплете из зеленого бар­
хата (что означает любовь), с шелковыми лентами.
Улыбаясь, я беру его в руки, рассматриваю переплет,
целую и говорю, что никогда не видела ничего красивее.
И только после того как я отослала слугу с наказом
поцеловать за меня хозяина, оставшись одна, я откры­
ла книжку, намереваясь прочесть «Magnificat»β1, и уви­
дела, что внутри у нее картинки, на которых изобра­
жены забавы благочестивых монахинь. Увидев на од­
ной из картинок монахиню, которая, выставив свои
прелести из корзины без дна, при помощи каната при­
земляется прямо на стручок необъятных размеров, я
так рассмеялась, что прибежала сестра, с которой я
подружилась за это время. «Чего ты смеешься?» —
спросила она, и я без обиняков ей все объяснила. Мы
принялись рассматривать картинки вместе и получили
от этого такое удовольствие, что решили, прибегнув
к помощи стеклянного инструмента, испробовать изо­
браженные там способы. Подружка пристроила его
между ног так ловко, что он действительно казался
инструментом мужчины, устремленным прямо к вожде­
ленной цели; я же, запрокинувшись на спину, как одна
из тех, что с моста Святой Марии02, положила ноги ей
на плечи, и она, запихивая мне стеклянную игрушку
то с парадного хода, то с черного, скоро довела меня
до того, чего мне так хотелось. Потом мы поменялись
местами, и я отплатила ей той же монетой.
А н т о н и я : Знаешь, Нанна, что я чувствую, когда
слушаю твои рассказы?
Н а н н а : Что?
Антония: Я чувствую себя как человек, которому
достаточно только понюхать лекарство — и он уже бе­
жит в отхожее место.
Н а н н а : Ха-ха-ха!
А н т о н и я : Ты рассказываешь так живо, что я на*
чинаю истекать слюной, даже не попробовав ни трю­
феля, ни артишока.
7S

Н а н н а : Только что ты упрекала меня за то, что я
рзъясняюсь намеками, а сама говоришь так, как раз­
говаривают с ребенком: «У меня есть одна штучка, бе­
лая как гусь, но это не гусь, догадайся, что это такое».
А н т о н и я : Это я хочу тебе угодить, потому и го­
ворю обиняками.
Н а н н а : Спасибо. Но вернемся к нашим прежним
песням. После того как мы вдосталь позабавились, нам
захотелось покрасоваться у решетки и колеса63, но
пробиться туда нам не удалось, потому что к ним сбе­
жались все, как сбегаются на освещенное солнцем ме­
сто ящерицы. В церкви было как в Сан Пьетро или
Сан Паоло в день Стаццоне64; все, от монаха до сол­
дата, были удостоены аудиенции; ты не поверишь, но
я видела там даже еврея Якоба, который мирно бесе­
довал с настоятельницей.
А н т о н и я : Мир погряз в пороке.
Н а н н а : Будь что будет, но я вот что еще тебе ска­
жу: там был даже турок, из тех несчастных, что по­
пали в плен в Венгрии.
А н т о н и я : Наверное, он принял христианскую
веру.
Н а н н а : Я говорю только, что он там был, а уж
крещен он или нет, этого я не знаю. Но какая же я
»была дура, когда обещала рассказать тебе о жизни
монахинь за один день. Да они за один час способны
натворить столько, что не расскажешь за год. Солнце
вот-вот сядет, пора заканчивать; я словно всадник, ко­
торый торопит коня; как бы ни был он голоден,—
перехватив несколько кусков и отхлебнув воды, он
должен тут же продолжать путь.
А н т о н и я : Позволь, я тебя перебью. В самом на­
чале ты сказала, что мир теперь иной, чем был он в
твое время, и я думала, что услышу от тебя о жизни
монахинь примерно то, что написано в Житиях.
Н а н н а : Значит, я неправильно выразилась; я име­
ла в виду, что теперь монахини не такие, какими они
были в древние времена.
Антония: Значит, ты просто оговорилась.
74

Нанна: Да какое это имеет значение, я уж и не
помню, как я сказала. У меня есть кое-что и поинте­
реснее. Так вот: дьявол ввел меня в искушение, и я,
разумеется втайне от бакалавра, дала себя оседлать
одному монаху, который только что закончил ученье;
так повелось, что он, тоже ничего не знавший о бака­
лавре, то и дело забирал меня из монастыря, чтобы
сводить куда-нибудь поужинать. И вот однажды он
неожиданно явился вечером, сразу после «Ave Maria»6%
и сказал: «Дорогая моя девочка, окажи любезность,
позволь отвести тебя сегодня в одно место, где ты по­
лучишь огромное удовольствие; ты не только услы­
шишь там божественную музыку, там тебе еще пред­
ставят замечательную комедию». Так как в голове
у меня гулял ветер, я, ни минуты не раздумывая, при­
нялась с его помощью переодеваться: снимаю с себя
монашеское одеяние и надеваю роскошное — мужской
костюм, который подарил мне мой первый возлюб­
ленный. Затем водружаю на голову зеленую шел­
ковую шляпу с алым плюмажем и золотым фермуа­
ром, накидываю на плечи плащ, и мы выходим. Всего
два шага, и мы оказываемся в каком-то тупике, длинком и узком; мой приятель тихонько свистит, мы слы­
шим на лестнице шаги, потом дверь около нас отво­
ряется, и на пороге появляется паж с канделябром,
в котором горят белые восковые свечи. Держась за
руки, мы поднялись по лестнице и очутились в роскош­
ном зале. Паж с канделябром отодвинул занавес, за
которым находилась соседняя комната, и сказал:
«Прошу вас, ваша милость, входите». Мы вошли, и,
как только я оказалась в комнате, все, кто там был,
сняв шляпы, поднялись со своих мест: так делают при­
хожане, когда подходят в церкви под благословение·
Это было место, где собирались парочками служители
церкви всех рангов, сомнительное сборище, куда сте­
кались отовсюду монахи и монахини, как стекаются
к ореховому дереву Беневенто колдуны и колдуньи.
Когда все снова сели, по залу прошел шепоток — все
обсуждали мое личико, а личико, скажу я тебе, была
у меня прехорошенькое.
75

А н т о н и я : Охотно верю; если ты и в старости так
хороша, то уж в молодости, наверное, была хоть куда.
Н а н н а : Мы с моим другом и так были разгоря­
чены, а тут еще зазвучала прекрасная музыка, взвол­
новавшая меня до глубины души. Музыкантов было
четверо, перед ними лежали ноты, и один из них, ак­
компанируя себе на лютне, в лад с остальными спел
«Дивные ясные очи». Потом настал черед балерины
из Феррары, чей изящный танец всех привел в восхи­
щение; она делала каприолы так, что даже козленок
не сделал бы лучше, и все это с такой легкостью, Ан­
тония, с такой грацией, что просто не отвести глаз.
А какое было чудо, когда она, поджав на манер цап­
ли левую ногу, стала кружиться на правой, как кру­
жится точильное колесо, и ее юбка, раздуваемая дви­
жением, превратилась в плоский круг и стала похожа
на флюгер, который вращает ветер на крышах хижин,
или на тот бумажный, который дети прицепляют к
палке и потом бегут, вытянув ее перед собой, и раду­
ются, когда он вертится так, что его становится почти
ne видно.
А н т о н и я : Благослови ее Бог!
Н а н н а : Ха-ха-ха! Я смеюсь, потому что вспомнила
одного типа из этой компании, его называли Сын
Джамполо, и, кажется, это был венецианец. Он пря­
тался за дверью и говорил оттуда на разные голоса.
Он так изображал носильщика, что ему позавидовал
бы даже уроженец Бергамо66. Носильщик расспраши­
вал какую-то старуху о ее госпоже, а потом он же го­
лосом старухи отвечал: «А чего тебе надо от моей гос­
пожи?» А он ей: «Да хотел бы поговорить». А потом
негодяй обращался уже прямо к даме: «О моя гос­
пожа, я чувствую, что умираю, внутри у меня все ки­
пит, как требуха в котелке». Разжалобив даму своими
причитаниями, он начинал ее лапать и при этом от­
пускал такие словечки, что она уже вот-вот была го­
това нарушить обет воздержания и поста. Но тут по­
являлся впавший в детство старый муж и при виде
носильщика поднимал жуткий крик: так кричит кресть­
янин, заставший вора в тот момент, когда он складьь
76

вает себе в мешок его вишню. А носильщик на это:
«Ах, что вы, мессир!» — и все смеялся, все смеялся,
изображая из себя дурачка. «Ну, иди с Богом, пьяный
осел», —сказал наконец старый муж и, приказав слу­
жанке стащить с себя башмаки, принялся рассказы­
вать жене какую-то ахинею про персидского и турец­
кого султана. Все просто помирали со смеху, когда он,
распустив пояс, клялся никогда больше не есть куша­
ний, от которых пучит. А когда он улегся и захрапел,
венецианец снова заговорил голосом носильщика: он
вернулся к даме и так ее смешил и упрашивал, что
она дала ему вытрясти свою горжетку!
А н т о н и я : Ха-ха-ха!
H а н н а: А что, ты бы действительно не удержалась
от смеха, если б услышала, как они возились, как во
время этой возни ругался носильщик и как замеча­
тельно его ругательства сочетались с крепкими сло­
вечками дамы, которая оказалась из породы СделайМне-Еще. Ну, а когда закончилась эта пропетая на
разные голоса вечерняя служба, мы перешли в зал,
где все было готово для разыгрывания комедии; зана­
вес должен был уже открыться, но тут кто-то громко
постучал в дверь — шум от разговоров был такой, что
тихого стука никто бы не расслышал. Бросив занавес,
пошли отворять и отворили дверь бакалавру. Потому
что это, оказывается, именно бакалавр, проходя мимо,
постучался, ничего не зная о моей измене; ну, а когда
он поднялся наверх и увидел, как я любезничаю со
студентом, то поддался тому ужасному чувству, кото­
рое, как удар молота по голове, лишает человека рас­
судка. С тою же яростью, с какой дворовый пес на­
бросился на сучку (помнишь рассказ монаха?), он
схватил меня за волосы и протащил через весь зал,
а потом вниз по лестнице, не обращая внимания на
мольбы, с которыми обращались к нему все, кроме
моего студента: студент при появлении бакалавра бес­
следно исчез, как исчезают в небе огни фейерверка.
Продолжая осыпать побоями, бакалавр привел меня
в монастырь, созвал всех сестер, привязал меня за­
дом вверх к чьей-то спине и выпорол с тем же хлад77

нокровием, с каким делают это монахи, когда наказы-»
вают младшего по званию за то, что тот плюнул з
церкви. Он так отстегал меня ремнем, что зад у меня
распух на целую пядь, но больше всего огорчило меня
то, что настоятельница приняла его сторону. Восемь
дней я пролежала в постели, смазывая и промывая
розовой водой больные места, а потом дала знать ма­
тери, что если она хочет видеть меня живой, пускай
приезжает. Увидев, на кого я похожа, и приписав мою
болезнь посту и раннему вставанию, мать решила тут
же забрать меня с собой, и никакие уговоры сестер и
монахинь не могли заставить меня задержаться здесь
хотя бы на один день. Когда мы оказались дома, отец,
который боялся матери, как не знаю чего, хотел было
бежать за врачом, но по понятным причинам его не
пустили. Я не могла скрыть раны на своем заду, по
которому ремень прошелся так, как вечерами Страст­
ной Недели мальчишки прохаживаются деревянными
трещотками по церковным дверям и алтарным скаме­
ечкам67, и мне пришлось сказать матери, что ягодицы
стали нарывать после того, как я посидела на гребне
с железными зубьями, которым дерут паклю. Мать
только усмехнулась моей глупой выдумке, потому что
было видно, что гребень оцарапал мне не только зад
(не дай Бог, чтоб такое случилось с твоим!), но и
сердце, однако сочла за лучшее промолчать.
Антония: Теперь я начинаю понимать, почему ты
сомневаешься, думая, отдавать ли Пиппу в мона­
стырь. Помню, моя мать, да будет благословенна ее
память, рассказывала мне, что в одном монастыре
жила сестра, которая каждый третий день притворя­
лась больной, потому что хотела, чтобы врач сунул
свой урыльник ей под юбку.
Нанна: Я знаю, о ком ты говоришь; я не стала
о ней рассказывать, потому что у меня слишком мало
времени. Ну а теперь, после того как я целый день
развлекала тебя своей болтовней, я хочу, чтобы сего­
дня ты пошла ко мне.
Антония: Как тебе будет угодно.
78

Нанна: Кое в чем мне поможешь, а утром, после
завтрака, в этом же винограднике, под этой же фигой,
мы поговорим о жизни замужних женщин.
Антония: Пожалуйста, я к твоим услугам.
Сказано — сделано; оставив все свои пожитки в ви­
нограднике, они направились к дому Нанны, который
был на улице Скрофа. Они пришли туда, когда уже
стемнело, и Пиппа приняла Антонию с великим госте­
приимством. Потом наступил час ужина, они поели и,
посидев немного за столом, отправились спать.

ВТОРОЙ ДЕНЬ АРЕТИНОВОЙ ЗАБАВЫ,
В КОТОРЫЙ НАННА РАССКАЗЫВАЕТ АНТОНИИ
О ЖИЗНИ ЗАМУЖНИХ ЖЕНЩИН
Нанна и Антония поднялись в тот самый час, когда
впавший в детство старый рогоносец Титон прятал от
глаз Дня рубашку своей жены68, боясь, как бы этот
сводник не передал ее Солнцу, ее сожителю; увидев
это, она вырвала рубашку из рук старого безумца и,
не обращая внимания на его воркотню, явилась перед
всеми прекраснее, чем когда-либо, решив назло мужу
отдаться возлюбленному двенадцать раз и засвиде­
тельствовать этот факт у всеобщего нотариуса, кото­
рый зовется Часами.
Быстро одевшись, Антония еще до утренних коло­
колов переделала все те мелкие дела, которые докуча­
ли Нанне, как докучают святому Петру заботы о строи­
тельстве его Храма69. Потом подруги хорошенько по­
завтракали и вернулись на виноградник, гяе уселись
под той же самой фигой, под которой сидели накануне;
солнце уже начинало припекать, и было самое время,
спасаясь от жары, пустить в ход веер болтовни. Сло­
жив на коленях руки, Антония взглянула на Нанну и
сказала: «Вчера ночью я проснулась и долго не могла
уснуть, все думала о безумных матерях и глупых от­
цах, которые полагают, что стоит их дочери стать мо­
нахиней, как у нее тут же пропадет аппетит. Что за
несчастная жизнь у этих девочек! Неужто непонятно,
что они тоже созданы из плоти и крови, а запреты
лишь подогревают желания! Я, например, всегда уми­
раю от жажды, когда дома нет вина. А потом, посло­
вицы никогда не врут, и, если говорят, что «монахи­
ня— монаху жена» или, еще того чище, «монахиня —
80

всякому жена», то, значит, так оно и есть. До вчераш­
него дня, пока я не попросила тебя рассказать мне об
их жизни, я об этом как-то не задумывалась.
Н а н н а : Значит, не напрасно я старалась.
А н т о н и я : Проснувшись, я до рассвета не могла
найти себе места, как тот игрок, знаешь, который уро­
нит карту или кость или у которого погаснет свеча: он
не успокоится, пока не подымет упавшее и не зажжет
свечу снова. Я рада побывать у тебя на винограднике,
который благодаря твоей щедрости всегда для меня
открыт, но еще больше я рада тому, что без стеснения
тебя обо всем расспросила, а ты мне так любезно все
объяснила. Ну а теперь — в добрый час. Так что же
придумала твоя мать, после того как порка отвратила
тебя от монастырской любви?
Н а н н а : Она оповестила всех о том, что выдает
меня замуж, а объясняя причину моего отречения от
монашеского сана, напридумывала столько небылиц,
что многие остались в убеждении, будто нечистой силы
в монастырях больше, чем в Парме фиалок! В конце
концов слух обо мне дошел до ушей одного бездельни­
ка, из тех, знаешь, что живут, чтобы есть, и он вбил
себе в голову, будто до смерти хочет на мне жениться.
А так как деньги у него водились, мать (к тому вре­
мени она была мне и за отца, потому что отец по воле
Божьей скончался) согласилась. И вот, короче говоря,
наступила ночь, в которую должен был быть заключен
каш плотский союз и которую мой бездельник А-НеПодремать-Ли-Мне-У-Огонька ждал, как крестьянин
ждет урожая. И тут дорогая моя матушка, которая
прекрасно знала о беде, приключившейся с моею дев­
ственностью, придумала замечательную хитрость. Ко­
гда к свадьбе резали каплунов, она взяла немного
крови и налила в яичную скорлупу; потом наказала
мне как можно дольше ломаться и противиться и уло­
жила в постель, предварительно испачкав кровью
каплуна то самое устье, из которого впоследствии вы­
лезла моя Пиппа. Я легла, лег и муж; но стоило ему
потянуться меня обнять, как я, скорчившись, забилась
в дальний угол кровати, а когда он сделал попытку
81

коснуться моей цитры, я вообще свалилась с постели
ка пол. Он бросился меня поднимать, умоляюще при
этом приговаривая: «Не надо бояться, я не сделаю
вам ничего плохого». Однако слышу, на шум уже бе­
жит мать, отворяет дверь и входит со свечой в комна­
ту. Лаской и уговорами она помирила меня с моим
славным пастырем, но когда тот снова попытался раз­
двинуть мне ноги, то, пролив семь потов, — ну прямо
крестьянин на молотьбе!—добился только того, что
изорвал на мне рубашку, после чего с проклятиями от­
ступился. Даже привязанный к колонне одержимый,
когда из него изгоняют бесов, не слышит столько за­
клинаний, сколько выслушала от него я, и в конце кон­
цов, проливая слезы, бранясь и причитая, я распах­
нула-таки перед ним футляр своей скрипки. Весь дро­
жа от возбуждения, он попытался засунуть мне там­
пон в рану, но я дернулась и сбросила с себя седока;
однако он снова терпеливо взгромоздился в седло и
сумел наконец воткнуть свой тампон так ловко, что он
вошел. Лакомясь сладким блюдом, я совсем было по­
забылась, как свинья, когда ее почесывают, и закри­
чала только тогда, когда зверек уже вылез из норки·
Но зато закричала так, что на мои вопли сбежались
к окнам соседи, а к нам снова пожаловала мать. Уви­
дев, что простыня и рубаха новобрачного испачкана
куриной кровью, она уговорила его на первый раз этим
и удовольствоваться и увела меня спать к себе· На­
утро все соседи дружно славили мою честность, и во
всем квартале только об этом и говорили. Когда все
свадебные церемонии закончились, я, подобно осталь­
ным, снова начала ходить в церковь и посещать празд­
ники и, завязав знакомство с несколькими дамами,
сделалась поверенной их тайн.
А н т о н и я : Ну-ка, ну-ка...
Н а н н а : Я сделалась своей в доме одной богатой
и красивой горожанки, жены видного купца, молодого,
пригожего, остроумного и настолько в нее влюблен­
ного, что ночью ему снилось то, чего она потребует от
него утром. Однажды я сидела у нее в комнате и слу­
чайно бросила взгляд на дверь, ведущую в чуланг
82

мне показалось, что в скважине что-то мелькнуло, бы­
стро как молния.
А н т о н и я : Что же это было?
Н а н н а : Я присмотрелась внимательно и поняла,
что за дверью кто-то есть.
А н т о н и я : Милое дело!
И а н н а : Подруга между тем замечает мои взгля­
ды, я замечаю, что она их замечает, и вот глядим мы
друг на друга и я говорю: «А когда вернется ваш муж?
Ведь он вчера уехал в деревню?» — «А Бог его знает, —
отвечает она. — Будь моя воля, он бы никогда не вер­
нулся».— «Почему?» — спрашиваю я, а она говорит:
«Пусть отсохнет язык у того, кто будет об этом бол­
тать, но мой муж совсем не такой, каким кажется,
клянусь этим крестом» — и, сложив пальцы крестом,
она их поцеловала. «Как это не такой? — говорю я.—
Все женщины вам завидуют, чем вы недовольны? Рас­
скажите, если не секрет». А она мне в ответ: «Значит,
хочешь, чтобы я назвала все своими именами? Так
вот, он просто тщеславный индюк, от которого только
и проку, что он одевает меня по последней моде. Ну,
а мне совсем не это нужно; как говорится у нас а
Евангелии: „Не единым хлебом сыт человек". При­
знав, что она кругом права, я говорю: «Что ж, я вижу,
вы настоящий кладезь премудрости, раз понимаете,
как коротка отпущенная нам жизнь». — «Для того
чтобы ты окончательно в этом убедилась, — отвечает
она, — сейчас я покажу тебе кладезь, откуда я черпаю
свою премудрость». Она открывает дверь в чулан, и я,
протянув руку, натыкаюсь там на мужчину, из тех,
знаешь, что сплошные мышцы, а она — ты не пове­
ришь!— прямо у меня на глазах ложится на него,
так что крыша оказывается поверх трубы, и застав­
ляет с одного удара забить два гвоздя, приговаривая
при этом: «Лучше быть дурной женщиной, но счаст­
ливой, чем порядочной, но несчастной».
А н т о н и я : Эти бы слова да высечь золотыми бук­
вами.
Н а н н а : Потом она позвала молоденькую служан83

ку, ведавшую ее удовольствиями, и приказала увести
парня тем же путем, каким он пришел, предваритель­
но одарив его цепочкой, которую сняла с шеи. Расце­
ловав ее в рот, в лоб и в обе щеки, я поспешила до­
мой, чтобы проверить, чистое ли исподнее носит мой
слуга. Дверь оказалась открытой, я послала горнич­
ную зачем-то наверх, а сама спустилась в первый
этаж, где была его каморка. При этом я сделала вид,
будто тороплюсь в отхожее место, так как мне срочно
понадобилось отлить. Но покуда я шла, до меня до­
несся вдруг тихий разговор, из которого стало ясно,
что у слуги меня опередила мать. Я послала ей свои
благословения, как посылала она мне свои проклятия,
когда я притворялась, будто не хочу уступить мужу,
и повернула назад. Подымаюсь я по лестнице, рас­
строенная тем, что узнала, и вдруг — на тебе — мой
бездельник-муж. Пришлось удовольствоваться им;·
конечно, это было не то, чего хотелось, но уж как по­
лучилось.
А н т о н и я : Почему не то, чего хотелось?
Н а н н а : Да потому что любой мужчина всегда
лучше, чем собственный муж. Заметь, как нравится
всем обедать не дома, — это то же самое.
А н т о н и я : Это верно, перемена блюд возбуждает
аппетит. Недаром есть пословица «Кто угодно — толь­
ко не жена».
Н а н н а : Случилось мне как-то поехать в свое име­
ние, где по соседству жила одна, ну скажем так, знат­
ная дама, этого будет довольно. Она приводила в от­
чаяние своего мужа тем, что желала весь год жить в
деревне. Когда он описывал ей прелести городского
житья и неудобства деревенского, она всегда отвеча­
ла: «Я равнодушна к роскоши; я не Хочу вводить лю­
дей в грех, заставляя их мне завидовать: я не ценю
общество и не люблю празднеств; я не хочу подвер­
гаться опасностям; мне достаточно ходить к мессе по
воскресеньям; я знаю, как мало идет денег здесь и как
много приходится бросать на ветер в городе, который
тебе так любезен и в котором ты можешь продолжать
84

жить, если хочешь, а если не хочешь, оставайся со
мной». Благородный синьор, который, если б даже за­
хотел, не мог не возвращаться в город, вынужден был
оставлять ее одну иной раз даже на целых две недели.
Антония: Кажется, я догадываюсь, чего она до­
бивалась.
Н а н н а : Она добивалась деревенского капеллана.
Если б доходы этого капеллана были так же велики,
как кропило, которым он разбрызгивал святую воду в
саду знатной дамы (ты еще услышишь, как она заста­
вила его это делать), он жил бы лучше любого монсиньора. О, эта палка, что внизу живота, была у него
действительно громадная! И крепкая, очень крепкая!
Зверь, а не палка!
А н т о н и я : Ах, язви его душу...
H aнна: Госпожа Хочу-Жить-В-Деревне увидела
его однажды в тот момент, когда он мочился у нее под
окном, не подозревая, что на него смотрят. Она сама
мне об этом рассказала, откуда я все и знаю. Увидев
его толстый белый хвост длиною в локоть, увенчанный
колечком золотистых волос, с коралловой головкой,
изящно прорезанной дырочкой, с веной, красиво змея­
щейся по спинке, хвост не задранный и не поджатый,
а спокойный, как тяжелый фасолевый стручок, поме­
стившийся меж двух живых шаров, круглых, подо­
бранных, более прекрасных, чем те, что держит в сво­
их лапах Орел на дверях Посла70, — одним словом,
увидев этот драгоценный карбункул, дама поспешила
коснуться рукою земли, чтобы не родить потом дитя,
меченное родинкой такой же формы71.
Антония: А что, вот было б дело, если б она, за­
беременев от одного только его вида, дотронулась до
носа и родила потом дочку, у которой на лице отпеча­
тались бы эти шары!
Н а н н а : Ха-ха-ха! После того как она коснулась
рукою земли, она вдруг так возжелала хвоста этого
барана, что ей стало дурно и ее уложили в постель.
Муж, удивленный странным припадком, поспешно вы­
звал из города врача, который пощупал у нее пульс й
спросил, был ли стул.
85

Антония: Клянусь честью, кроме нижнего пере­
гонного куба, — мол, как он работает, — их больше
ничего не интересует.
Нанна: Это ты верно говоришь. Так вот, дама от­
ветила врачу, что нет, не был, — и тот тут же назначил
ей процедуру, от которой она отказалась. Слезы на­
вернулись у мужа на глазах, когда он услышал, что
она просит позвать священника. «Я хочу исповедать­
ся,— сказала она. — Если Богу угодно, чтобы я умер­
ла, мне угодно достойно принять свою участь; хотя
оставлять тебя, муж мой, мне тяжело». При этих сло­
вах дурачок бросился ей на шею, плача так, будто его
поколотили, а она поцеловала его и сказала: «Мужай­
ся». Явился растерянный священник; в ту минуту,
когда он входил, врач, следивший за состоянием дамы,
держал руку на ее пульсе и очень удивился, заметив,
как он оживился при появлении священника. Высту­
пив вперед, священник сказал: «Бог пошлет Вам вы­
здоровление». Она же, увидев, как приподнимается на
месте гульфика его сутана, которую он носил подпоя­
санной, снова потеряла сознание и пришла в себя
только тогда, когда ей смочили запястья розовым ук­
сусом. Между тем ее муж, порядочный пентюх, прика­
зал всем выйти из комнаты и вышел сам, притворив
за собой дверь, чтобы никто не мог услышать слов ис­
поведи; выйдя, он принялся обсуждать случившееся
с врачом и услышал при этом множество всяких глу­
постей. И вот, покуда врач, которому бы только сви­
ней холостить, беседовал со слизняком мужем, свя­
щенник сел подле дамы на кровать и, не желая ее бес­
покоить, перекрестил собственною рукой. Он уже со­
бирался спросить, когда она последний раз исповедо­
валась, как она вдруг вцепилась в его мгновенно за­
твердевший шнурок и потянула исповедника на себя,
Антония: И хорошо сделала.
Ианна: И что ты думаешь! Всего два выстрела,
и он полностью излечил ее от дурноты.
Антония: Я думаю, что всяческой похвалы заслу­
живает дама. Это тебе не чистоплюйка, которая кон«
чит, а потом скажет: «Мы, кажется, вспотели?»
86

Н а н н а : Приняв исповедь, священник поднялся и
сел, положив руку ей на голову; как раз в это время
муж робко заглянул в дверь и, увидев, что грехи отпу­
щены, подошел к постели. Заметив, как прояснилось
у больной лицо, он сказал: «Все-таки нет лучше вра­
ча, чем служитель церкви, ей-Богу нет; ты совершенно
оправилась, а ведь была минута, когда я думал, что
тебя потеряю». Обернувшись к мужу, дама со вздохом
сказала: «Да, мне лучше», — а потом сложила ладони
и стала бормотать «Confiteor»72, делая вид, будто за­
канчивает исповедь. Отпуская священника, она сунула
ему дукат и два юлия73. «Юлии, — сказала она, — это
за исповедь, а дукат — за то, чтобы вы отслужили для
меня мессу Сан Грегорио» 7 \
А н т о н и я : Хорошо, давай следующую историю.
Н а н н а : Послушай-ка вот эту, она будет похлеще,
чем та, что со священником. Жила в наших краях одна
почтенная сорокалетняя матрона, у нее было тут бо­
гатое имение. Она происходила из знатной семьи, а ее
муж был знаменитым адвокатом: он творил настоящие
чудеса своими писаниями, которые собирал в тол­
стые кнйГи. Так вот, эта матрона, о которой идет речь,
носила всегда только темное и целый день не находила
себе места, если не отстоит утром пять или шесть месс.
В общем, го была ходячая Авемария, алтарная ска­
мейка, церковная швабра. Постилась она но пятницам
круглый год, а не только в марте, во время мессы по­
давала голос, словно священнослужитель, и подпевала
во время вечерней службы. Говорили, что под платьем
она носит вериги.
А н т о н и я : В общем, куда до нее святой Бер­
лине.
Н а н н а : Ну, что касается умерщвления плоти, то
она раз во сто превосходила эту святую: башмаки но­
сила только деревянные, в канун праздника святого
Франциска и в Ассизи, и в Верние75 позволяла себе
съесть только кусочек хлеба, запивая его глотком про­
стой воды; молилась до полуночи, спала всего несколь­
ко часов; постелью ей служила охапка крапивы.
87

А н т о н и я : А спала без рубашки?
Н а н н а : Этого я не знаю. И вот надо же, чтобы
так случилось, что неподалеку от нас поселился в сво­
ем ските кающийся отшельник. Почти каждый день он
приходил в деревню, чтобы промыслить себе какоенибудь пропитание, и никогда не уходил с пустыми ру­
ками. Всем внушало сострадание его худое лицо»
всклокоченные волосы, борода до пояса, власяница,
камень, который он носил в руке в подражание свято­
му Франциску. Благочестивый праведник пришелся по
душе и жене адвоката, который в то время был занят
в городе множеством судебных дел. Она одаривала
отшельника щедрой милостыней и часто посещала его
благочестивый и уютный скит, откуда приносила до­
мой разные горькие травы, отказывая себе в сладких.
А н т о н и я : А какой у него был скит?
Н а н н а : Скит стоял на склоне довольно крутой
горы, которая носила имя Голгофы. На самом ее вер­
ху, в центре, высился огромный крест с тремя дере­
вянными гвоздями, наводившими страх на окрестных
крестьян. На вершину креста был надет терновый ве­
нец, с перекладины свисали два бича, сделанные из
завязанной узлами веревки, а у подножья лежал че­
реп. По одну сторону креста в землю была воткнута
палка с губкой на конце, а по другую — заржавленное
копье с плоским наконечником. Под горой расстилал­
ся небольшой огородик, обсаженный розовыми куста­
ми; входом в него служила сплетенная из ивовых
прутьев калитка с деревянной щеколдой. И как бы вы
ни старались, вам ни за что не удалось бы найти тут
даже самого маленького камушка: так чисто содер­
жал отшельник свой огород. На грядках, разделенных
аккуратными дорожками, росло множество разных
овощей: тут был латук, курчавый и крепкий, свежий,
нежный синеголовник, чеснок, такой тугой, что не от­
колупнешь, замечательная капуста; нашлось местечко
и для тимьяна, мяты, майорана, петрушки, а в самом
центре подымалось высокое, тенистое миндальное де­
рево. Между грядок струились прозрачные ручейки,
которые вытекали из источника, бившего из заросших
88

травою камней у подножья горы. Вот этот-то малень­
кий рай и посещала, как я уже тебе говорила, госпожа
адвокатша. И вот однажды, повинуясь велению плоти,
которой надоело завидовать душе, они спрятались от
палящего солнца в хижине и, сами не зная как, согре­
шили. И надо же, чтобы как раз в это время один
крестьянин (из тех, знаешь, у кого язык хуже бритвы)
искал неподалеку потерявшегося сынка своей ослицы;
случайно проходя мимо хижины, он заглянул внутрь
и увидел там наших праведников, слепившихся на ма­
нер сучки с кобелем. Он вернулся в деревню и коло­
кольным звоном собрал народ; побросав дела, сбежа­
лись почти все: и мужчины, и женщины, — причем
женщин было не меньше, чем мужчин. Зайдя в цер­
ковь, они услышали, как крестьянин рассказывает свя­
щеннику о чудесах, которые творит в своей хижине
отшельник. Священник облачился в стихарь, накинул
епитрахиль, взял молитвенник и, пустив впереди себя
служку с распятием в руках, в сопровождении полу­
сотни крестьян во мгновение ока добрался до хижины.
Там он действительно увидел и Служителя Бога, и
Служительницу Служителя, которые спали как уби­
тые, причем отшельник храпел, так и не вытащив свой
бич из зада благочестивой почитательницы Бечевы.
В первую минуту толпа онемела: так немеет благород­
ная дама при виде жеребца, взгромоздившегося на ко­
былу. Потом женщины отвернулись, а мужчины рас­
хохотались так, что всполошились даже разбуженные
сони. Священник же при виде тесно слившейся пароч­
ки вдруг грянул, как целый церковный хор: «Et incarnatus est» 76.

Антония: Я думала, что превзоргги в распутстве
монахинь не может никто, но, оказывается, ошиба­
лась. И что же, отшельник с праведницей, наверное,
умерли прямо на месте?
Н а н н а : Ха! Скажешь тоже, умерли! Как только
рашпиль выскользнул из отверстия, дама поднялась и,
дважды обмотав вокруг талии скрученную виноград­
ную лозу, которая служила ей поясом, сказала: «Синь­
оры, почитайте сначала Жития Святых, а уже потом
89

подвергайте меня испытанию огнем и всем -прочим?
ведь согрешило не тело, а вошедший в него дьявол,
так что несправедливо подвергать мукам тело». Ну,
что тебе еще сказать? Мошенник, который подался в
отшельники с горя, а до того побывал и в солдатах,
и в душегубах, и в сводниках, сумел заговорить зубы
всем, кроме меня и священника: я-то хорошо знала,
откуда растет хвост у дьявола, а священник склонен
был прислушиваться к признаниям дамы. Все осталь­
ные поверили отшельнику, который, клянясь святой
лозой, служившей ему поясом, объяснил, что отшель­
ников вводят во искушение злые духи по цмени Суккубы и Инкубы. Ну, а наша горе-святоша, пока от­
шельник нес всю эту ахинею, успела придумать новую
хитрость: она начала вдруг корчиться, задыхаться, за­
катывать глаза, кричать и биться так, что страшно
было смотреть. «Вот он, злой дух, вселившийся в тело
несчастной!» — воскликнул отшельник. А когда мест­
ный староста приказал схватить грешницу, она стала
кусаться, испуская ужасные крики. Понадобился деся­
ток крестьян, чтобы ее связать; женщину привели в
церковь и трижды прикоснулись к ее телу двумя кос­
точками, принадлежавшими, по преданию, святым и
хранившимися в медной раке для мощей, и лишь на
третий раз она пришла в себя. Известие о случившем­
ся дошло до адвоката: он перевез нашу праведницу
в город и заказал в церкви службу.
Антония: Никогда не слышала более гнусной
истории.
Нанна: Думаешь, гнуснее не бывает?
Антония: Неужели бывает?
Нанна: Еще как! Была, например, у меня соседка
по имению, возле которой вилось столько вздыхателей,
что она, будто совушка, едва успевала вертеть по сто­
ронам головкой. По ночам у ее дома непрерывно раз­
давались серенады, а днем гарцевали на конях моло­
дые люди. Когда она отправлялась к мессе, на улицу
высыпало столько народу, что невозможно было прой­
ти. Одни говорили: «Блажен муж, которому принад­
лежит этот ангел». Другие восклицали: «Запечатлеть
90

один поцелуй на этой груди — и умереть!» Третьи со­
бирали землю, по которой она ступала, и вместо пуд­
ры сыпали ее в свою шляпу. Были и такие, что просто
смотрели на нее без всяких слов и вздыхали. Кто толь­
ко не забрасывал удочку в воды этого прекрасного,
всеми восхваляемого озера, но взволновалось оно при
виде обыкновенного учителя, из тех немытых, что хо­
дят по домам давать уроки: невзрачного, неряшливого,
оборванного. Ходил он всегда в фиолетовом кафтане,
таком засаленном у шеи, что вошь просто не могла бы
за него зацепиться; к тому же кафтан был весь в жир­
ных пятнах, как фартук монастырского поваренка; под
кафтаном он носил камлотовый камзол, такой потер­
тый, что казалось, он сшит из чего угодно, только не
из камлота, да и цвет невозможно было разобрать.
Поясом ему служили две связанные вместе черные
шелковые ленты, а так как у камзола не было рука­
вов, то под него он надевал еще колет с рукавами,
сшитый из самого дешевого шелка; колет был весь в
дырах, подкладка у него торчала наружу, а края во­
ротничка так затвердели от пота, что казались костя­
ными. Штаны смело могли соперничать с кафтаном:
когда-то они были цвета сухой розы, который сейчас
невозможно было узнать; держались они на шнурках,
крепившихся к колету и сидевших на владельце при­
мерно так, как сидят штаны на каторжнике. Забавно
было смотреть на то, как при каждом шаге учитель
поправлял у башмака задник, который все время сми­
нался. Дома он носил туфли, которые выкроил из са­
пог своего прадедушки; кожа в них настолько истер­
лась, что большие пальцы то и дело морозили вылезти
наружу и, наверное, вылезли бы, если б теленок, из ко­
торого были сделаны сапоги, этому не воспротивился!
Берет с одной складкой он заламывал назад, а круг­
лая тафтяная шапочка, что надевается под берет, неподшитая, с тремя прорехами, подбитая грязью с его
головы, походила на ермолку, под которой иные пря­
чут паршу. Единственное, что было в нем хорошего,—
так это любезная мина на лице, которое он брил два­
жды в неделю.
91

А н т о н и я : Не трудись описывать дальше; я и. так
его вижу, просто чудовище какое-то.
Н а н н а : Действительно, чудовище. И тем не менее
эта красивая молодая женщина воспылала любовью
именно к нему (мы, женщины, вообще мастера выби­
рать что похуже!) и, не имея возможности обратиться
прямо к нему, однажды ночью завела с мужем разго­
вор, начав издалека. «Благодарение Богу, — сказала
она, — мы очень богаты, но ни детей, ни надежды ко­
гда-нибудь их иметь у нас нету. Вот я и подумала—•
а не сделать ли нам доброе дело?» — «Какое доброе
дело ты имеешь в виду?» — спрашивает муж, а она
ему отвечает: «Я имею в виду твою сестру: у нее на
шее столько сыновей и дочерей, мне хотелось бы взять
ка воспитание младшего. Мало того, что нам самим
будет это приятно, кому же еще и делать добро, как
не своим близким?» Муж поблагодарил жену, похва­
лил ее и сказал: «Я и сам собирался об этом загово­
рить, да боялся, что тебе не понравится. Но теперь я
знаю, что ты не против, и завтра же, как только вста­
ну, пойду обрадую несчастную сестру и приведу маль­
чика сюда, в твой дом, потому что все здесь — твое
приданое». — «Дом не только мой, но и твой», — отве­
тила жена. Наступило утро, и Сам-Себе-СхлопочуРога отправился к сестре. К большому ее удоволь­
ствию, он забрал у нее племянника и привел к жене,
которая очень обрадовалась мальчику. Прошло два
дня, и, сидя с мужем за столом после ужина, она за­
вела такой разговор. «Я, — сказала она, — хотела бы
дать образование маленькому Луиджи (так звали пле­
мянника)».— «А у тебя есть кто-нибудь на приме­
те?»— спросил муж. А она ему отвечает: «Есть тут
один учитель. Судя по тому, что я все время вижу его
на улице, он ищет место». — «Какой же это учитель? —
говорит муж. — Уж не тот ли оборванец, который хо­
дит к мессе в...» Тут он хотел уже назвать церковь, но
жена его перебила: «Да-да, этот самый. Не помню
точно, но кто-то мне говорил, что он кладезь знаний,
ну прямо что твой календарь...» — «Ладно», — сказал
супруг, отправился на поиски и в тот же вечер привел
92

петуха в курятник. А тот наутро сходил за мешкомг
в котором держал две рубахи, четыре носовых платка
и три толстых книги в твердых переплетах, и, вернув­
шись, устроился в комнате, которую указала ему хо­
зяйка.
А н т о н и я : Ну и что дальше?
Н а н н а : А вот послушай. На следующий вечер гос­
пожа взяла за руку племянника, которому предстояло
сыграть роль сводника и для этого начать зубрить
псалтырь, и велела позвать учителя. И вот слышу я
(я у нее в тот вечер ужинала), как она ему говорит:
«Маэстро, ваше дело — как можно лучше учить этого
мальчика, который мне больше, чем сын (тут она
чмокнула ребенка в губы), а уж о плате я позабочусь».
Учитель в ответ начал плести что-то на латыни, приво­
дить, загибая пальцы, какие-то доводы, покуда вконец
не запутался и сам уже не знал, как закончить. «Да
он настоящий Цицетрон!»— сказала, оборотившись ко
мне, синьора и перевела разговор с «cuiussi»77 на дру­
гие темы. «А скажите, маэстро, — спросила она,—
были вы когда-нибудь влюблены?» В ответ этот ду­
рень, счастливый обладатель хвоста, который, конечно,
не был так красив, как у павлина, но не в пример
тому крепок, воскликнул: «Госпожа, именно любовь
научила меня всему, что я знаю» — и стал одну за
другой извлекать на свет все приключившиеся с ним
истории. Одна, видите ли, из-за него повесилась, дру­
гая отравилась, третья бросилась с башни — в общем,
он рассказал нам о множестве женщин, которые из
любви к нему отправились a porta infer!7Я, излагая все
это в прежнем, темном и цветистом, стиле. Слушая его
занудное бормотание, подруга несколько раз ткнула
меня локтем в бок, а потом спросила: «Ну, что ты ска­
жешь о мессире?» И я, с ясностью читавшая в ее душе
и сердце, ответила: «Думаю, что он прямо-таки создан
для того, чтобы трясти груши и оббивать яблони».—
«Ха-ха-ха», — засмеялась она в ответ и бросилась мне
на шею. А потом, сказав: «Ну что ж, маэстро, идите
на урок», —увела меня в свою комнату. Там она узна­
ла, что муж не вернется сегодня ни к ужину, ни на
93

ночь (такое случалось часто). Она очень обрадовалась
и сказала мне: «Ничего с твоим бурундуком не сде­
лается, оставайся нынче у меня». Слуга пошел преду­
предить мою мать и вернулся с ее согласием. Потом
мы славно поужинали: отведали потрошков, паштетов,
куриных ножек, салата из перченой петрушки, съели
почти целиком холодного индюка, полакомились олив­
ками, молодым козьим сыром, розовыми яблоками,
вареньем из айвы — для пищеварения — и конфетами,
делающими дыхание благовонным. Послали ужин и
учителю в его комнату: ужин состоял из яиц, сырых и
сваренных вкрутую, а почему вкрутую, догадайся
сама.
Антония: Да уж догадалась.
Нанна: Поужинав и приказав убрать со стола,
синьора отослала спать всех, включая племянника, и
сказала: «Мужья наши целый год лакомятся всеми
сластями, какие только подвернутся им под руку, так
почему бы и нам, хотя бы сегодня ночью, не полако­
миться учителем? Судя по его носу, сласти у него та­
кие, что сделали бы честь и императору. К тому же
никто ничего не узнает: он такой некрасивый и такой
смешной, что если даже кто кому расскажет, ему не
поверят». Я в ответ начинаю мяться, делаю вид, что
робею, не знаю, что сказать, а потом говорю: «Такие
вещи очень опасны. А что если вернется твой муж, что
тогда?» А она отвечает: «Нашла о чем думать! По-тво­
ему я такая дура, что не смогу заговорить зубы этому
идиоту, даже если он вернется?» — «Ну, раз так, решай сама», — говорю я. А между тем учитель, который
представлял собою для мужа такую же опасность, как
два туза, когда они сходятся в руках одного игрока,
заметил, как разлакомилась синьора, слушая рассказы
о его любовных похождениях. А когда ему стало из­
вестно, что хозяин не будет ночевать дома, он исхит­
рился подслушать наш разговор и узнал, что не в при­
мер тем дурочкам, которые из-за него вешались, хо­
зяйка решила просто под него лечь, хотя меня, напри­
мер, тошнило от одного вида его кожаного гульфика,
сбившегося набок: старого, заплесневелого, каких сей94

час уже никто не носит. Дослушав все до конца, он
самоуверенно, как и подобает учителю, отдернул порть­
еру и вошел в комнату. Хозяйка, отославшая к тому
времени из дому всех до последней служанки, увидев
его, сразу же сказала: «Маэстро, руки и рот держите
подальше, нынче ночью нам нужен только ваш моло­
ток». Но этот скот и не собирался ее целовать и щу­
пать: не тот у него был нос, чтобы внюхиваться в ча­
шечку розы, не те пальцы, чтобы перебирать дырочки
флейты. Он просто вытащил наружу свой инструмент,,
толстый, как ножка табурета, весь в бородавках,
с красной дымящейся головкой, и, шлепнув по нему
ладонью, сказал: «К вашим услугам, синьора». Дама
забрала его в кулачок и, промолвив: «Ах ты, мой воро­
бышек, мой голубок, мой зяблик, войди же в свое гнез­
дышко, в свой домик, в свои владения», — засунула
его себе внутрь. Потом приподняла ногу, прислонилась
к стене, решив есть сосиску стоя, и грязный мужик на­
нес ей первый мощный удар. Я же в этот момент вела
себя как мартышка, которая начинает жевать еще до
того, как кусок оказался у нее во рту. И если б не по­
щекотала себя металлическим пестиком, который на­
шла на комоде (судя по запаху, им толкли корицу),
наверное бы, просто умерла от зависти при виде их
наслаждения. Когда конек закончил свою работу,
синьора, утомившаяся, но не насытившаяся, села на
кровать и так крутанула учителю хвост, что он снова
задрался. Брезгуя смотреть ему з лицо, она поверну­
лась к нему спиной и, с яростью схватив salvum me
fac79, воткнула его себе в очко, потом вытащила и за­
сунула в щель, потом снова в очко и на этом закончи­
ла вторую партию, сказав мне: «Тебе тут тоже оста­
лось». Едва живая, как голодный, которому не дают
есть, я уже собиралась сунуть учителю палец в одно
местечко, чтобы снова его взбодрить (этому приему
научил меня бакалавр), — как вдруг мы услышали
стук в дверь. Стук был такой уверенный, что можно
было не сомневаться: за дверью если не сумасшедший,
то кто-то из домашних. Услышав стук, наш умник из­
менился в лице: так выглядит человек, которого все
9S

считали порядочным и вдруг застали за взламыванием
ризницы. Мы обе тоже замерли с окаменевшими ли­
цами. Когда постучали второй раз, хозяйка поняла,
что это муж, и начала громко смеяться и смеялась до
тех пор, пока он не услышал. Убедившись, что ее
услышали, она спросила: «Кто там?»--«Это я», — го­
ворит он. «А, дорогой муженек, — отвечает она. — По­
годи, я сейчас спущусь». Бросив: «Все остаются на
местах», — она спустилась вниз, чтобы открыть мужу,
и, открыв, сказала: «Мне словно кто-то шепнул: „Не
ложись, он наверняка вернется ночевать!" Для того
чтоб не заснуть, я пригласила соседку. Но она так рас­
строила меня рассказами о том, что пришлось пере­
жить ей, бедняжке, в монастыре, что мне, наверное,
сделалось бы дурно, если б не учитель, большой ве­
сельчак, который сумел рассмешить нас своими шут­
ками». Она привела своего Credo-In-Deum*0 к нам на­
верх, и тот, ничего не заподозрив, расхохотался при
виде учителя, который в растерянности от этого не­
ожиданного появления выглядел так, будто с луны
свалился. Я еще и раньше заметила, что муж подруги
не прочь завладеть моим маленьким виноградником,
а тут он попытался ускорить дело и для этого прице­
пился к гостю, чтоб жена думала, что его интересует
тут только учитель. Он попросил его прочесть азбуку
от конца к началу, и тот прочел, да так замечательно,
что муж прямо-таки повалился с ног от хохота. Но
я-то видела, как он при этом на меня поглядывал, и
понимала, почему он украдкой наступает мне на ногу,
и поэтому сказала: «Служанки, наверное, уже легли.
Пойду-ка и я к ним». — «Что вы, как можно! — вос­
кликнул мой вздыхатель и, оборотившись к жене, ска­
зал:— Отведи ее в туалетную, пускай спит там».
Так и сделали. Когда я легла, он, стараясь говорить
так, чтобы мне было слышно и я все поняла, ска­
зал: «К сожалению, дорогая женушка, мне придется
вернуться туда, откуда я пришел. Отошли спать этого
весельчака и ложись сама». Она ушам своим не пове­
рила от счастья и принялась разбирать веши в комоде,
всем своим видом давая понять, что собирается зани96

маться этим до утра, до возвращения мужа. Он же,
громко топая, спустился по лестнице, отворил дверь и,
не выходя, захлопнул ее снова, чтобы показалось, буд­
то он ушел. А потом на цыпочках пробрался в ком­
натку, где лежала я, и осторожно улегся рядом. По­
чувствовав у себя на груди его руку, я сделала вид,
будто я в бреду. Так ведет себя человек, который, за­
снув на спине, мучается от ощущения придавившей
сго тяжести, из-за которой он не может ни вздохнуть,
ни пошевельнуться.
Антония: Это называется «кошмар».
Нанна: Вот-вот. «Тише, тише, — говорит он мне.—
Все в порядке», — и с этими словами ласково гладит
меня по щеке. Ну, а я все себе продолжаю: «Ой, что
это? Ой, кто это?» — «Да я это, я», — ответил невиди­
мый в темноте призрак и попытался раздвинуть мне
коги, но я сжала их плотнее, чем скупец сжимает ла­
донь. «Госпожа, госпожа!» — пробормотала я, думая,
что говорю тихо, но подруга услышала, и мужу при­
шлось оставить свои попытки. Он скатился с постели
и выбежал в зал как раз в ту минуту, когда она во­
рвалась ко мне со свечой в руке, желая узнать, что
случилось. Ну, а муж, войдя в спальню, из которой
она только что вышла, увидел там нашего буйвола.
Тот лежал в постели и, поглаживая свой инструмент,
дожидался минуты, когда снова сможет пустить его
в дело. Мастерица-Наставлять-Рога едва успела спро­
сить меня: «Что случилось?» — как раздался вопль,
который заглушил мой ответ, вопль, больше похожий
на ослиный рев, чем на человеческий голос. Это разъ­
яренный муж жестоко колотил учителя кочергой, и
дело бы кончилось совсем плохо, если б не подоспела
жена и не вырвала кочергу у него из рук.
Антония: Он был вправе вообще его убить.
Нанна: Может быть, вправе, а может быть, и не
вправе.
Антония: Как это?
Нанна: Погоди, я же еще не кончила. Увидев, что
из разбитого носа этого чучела течет кровь, жена обер4 Зак. 433

97

нулась к мужу, который, вполне понятно, не смог себя
сдержать, застав негодяя там, где он его застал, и,
уперев руки в бока и грозно покачивая головой, за­
орала: «Что ты себе позволяешь, а? За кого ты меня
принимаешь, а? Права была моя кормилица, она го­
ворила мне, что ты будешь вести себя так, словно это
ты подобрал меня в грязи, а не я тебя. Сбылось ее
пророчество, она же все время твердила: „Не выходи
за него, не выходи, он будет дурно с тобой обращать­
ся". И что же получается? Эту скотину, этот говоря­
щий кусок мяса ты считаешь ровней мне? Ну за что
ты его избил, скажи, за что? Что он тебе сделал? На­
ша постель — это что, святой алтарь, на который этот
идиот должен молиться? Разве ты не знаешь этих лю­
дей? Стоит оторвать их от книжки, и они уже не сооб­
ражают, на каком они свете. Ладно, мне все ясно, же­
лаешь, чтобы было так, — будет так. Завтра же утром
нотариус перепишет мое завещание, и злодей, который
безо всякой причины обращается со своей женой, как
с гулящей девкой, уже не сможет пользоваться ее со­
стоянием». Потом она зарыдала и стала причитать:
«О, я несчастная! Неужто я все это заслужила?» При
этом она еще рвала на себе волосы, так что впору
было подумать, что у нее на глазах только что убили
ее отца. Я, быстро одевшись, сразу же прибежала на
шум и сказала: «Ну-ну, не надо; пожалуйста, не надо
плакать, соседи услышат».
Антония: А что ответил жене Молодец-ПротивОвец?
Нанна: Услышав угрозу насчет завещания, он
просто онемел. Уж он-то знал, что нынче оказаться без
состояния — это еще хуже, чем быть придворным без
покровительства, содержания и дохода.
Антония: Золотые слова.
Нанна: Ну, а я не могла удержаться от смеха при
виде несчастного в одной рубахе, который, весь дрожа,
забился в угол.
Антония: Наверное, точь-в-точь как лиса, кото­
рая попала в силки и видит, как со всех сторон на нее
надвигаются палки.
98

Нанна: Ха-ха-ха! Именно так. В конце концов
муж решил, что не стоит выбрасывать подстилку толь­
ко потому, что от нее разок отщипнул какой-то осел:
а уж тем более не стоит отказываться от вечнозеле­
ного пастбища. Он бросился перед женой на колени и
так. юлил, так ее уговаривал, что она его простила.
Мнс же оставалось только пожалеть о том, что я взду­
мала изображать из себя Ах-Не-Тронь-Меня. Получив
еще несколько ударов кочергой, учитель отправился
к себе, парочка, помирившись, легла в постель, и я
тоже пошла спать. Ко времени, когда я встала, яви­
лась моя мать и отвела меня домой, где я привела
себя в порядок, но все равно весь день ходила как
сонная муха из-за выпавшей мне тяжелой ночи.
Антония: А учителя выгнали?
Нанна: Выгнали? Как бы не так! Когда я его
встретила через неделю, он был одет как благородный
синьор.
Антония: Когда кто-нибудь из подобных типов —
слуга, поденщик или управляющий — вдруг начинает
без удержу играть в карты, или франтить, или вообще
сорить деньгами, — это верный знак, что он приспосо­
бился клевать хозяйку.
Нанна: Совершенно верно. А сейчас я хочу рас­
сказать о женщине, которая спала и видела, чтобы в
ее кудель сунул веретено один крестьянин, потому что
шла молва, будто шишка у него такого же размера,
как у быка или осла. Женщина была женою старика,
произведенного папой Янни81 в рыцари Золотой Шпо­
ры и кичившегося своим рыцарством, как это умеет
делать только Манольдо Мантуанский. Смешно было
смотреть, как он важничает, пыжится и чванится; по
всякому поводу он говорил: «Мы, рыцари...», а когда
по праздникам он появлялся в церкви в своих парад­
ных одеждах, невозможно было пройти, ни для кого
больше не оставалось места. Ни о чем другом, кроме
как о Великом Турке, о Султане, он не желал разго­
варивать; что бы ни произошло за тридевять земель,
обо всем ему было известно. Так вот, жена этого за4*

99

нуды завела обыкновение ворчать по поводу всего, что
присылали ей из имения. Если это были цыплята, она
говорила: «И это все? Хорошо же они воруют!» Если
фрукты: «Милое дело! Спелые они съели, а зеленые
прислали нам». Если пучок салата, гнездо с птенцами,
букетик земляники или еще какой-нибудь изящный пу­
стячок: «Меня не надуешь! Заберите обратно! Что, я
не знаю, мне же потом придется расплачиваться, ко­
гда я недосчитаюсь пшеницы, вина и оливкового мас­
ла». И оттого, что она без конца ворчала, муж тоже
засомневался в своем управляющем и решил его пере­
менить. По ее же совету он взял на это место того са­
мого крестьянина, у которого был ерш, способный
прочистить самый широкий дымоход. Подписав все
бумаги, крестьянин отправился в поместье и на другой
день вернулся в город, нагруженный припасами. По­
стучав в дверь ногой, — она сразу же перед ним отво­
рилась— крестьянин поднялся по лестнице, неся на
плече палку, на которой сзади болтались три пары
уток, а спереди три пары каплунов; в правой руке он
еще тащил корзину с сотней яиц и несколькими голов­
ками сыра. В общем, он был похож на тех венециан­
ских хозяек, которые на одном плече несут одно коро­
мысло (они называют его «биголо») с двумя ведрами
воды спереди и сзади, а на другом — другое. Он по­
здоровался, поклонился, шаркнув ногой, и преподнес
все это хозяйке. Ну, а она, которая праздничному ка­
лендарю Всех Святых предпочитала календарь самый
простой, оказала ему прием, которого удостаивается
не всякий рыцарь. Она приказала подать на кухонный
стол закуску, которая стоила обеда и ужина вместе
взятых, заставила его выпить большой бокал белого
полусладкого вина и, когда ей показалось, что он до­
статочно разгорячился, сказала: «Всякий раз, когда
придете к нам с подарками, вас будет ждать такое же
угощение». Мужа не было дома, она кликнула служан­
ку («Эй, ты что, не слышишь?»), и та, явившись на
зов, принялась разбирать корзинку. Когда корзина
опустела, хозяйка отдала ее управляющему и прика­
зала служанке отнести уток туда, где у нее содержа100

лись другие утки. Но когда служанка собралась и кап­
лунов отнести к каплунам, она сказала: «Не надо, по­
дожди здесь». Нагрузив каплунами крестьянина, она
приказала ему следовать за нею на чердак. Там она
развязала каплунам лапки (от $оли они еще целый
час не могли шевельнуться), закрыла чердачное окош­
ко и пожелала убедиться, достойно ли своей славы
орудие, которым крестьянину предстояло обработать
ее поле. Служанка потом клятвенно меня уверяла,
будто наверху все ходило ходуном и она боялась, что
потолок обрушится ей на голову. Предполагалось, что
хозяйка беседует с управляющим о том, как плохо его
предшественник ухаживал за персиковыми и оливко­
выми деревьями; за время этой беседы он успел при­
вить ее дважды, после чего они спустились вниз. Так
как городские ворота должны были вот-вот закрыться,
крестьянин не стал дожидаться хозяина. Попрощав­
шись с госпожой, он очень довольный вернулся в де­
ревню и едва удержался, чтобы не рассказать всем
о своем приключении. А между тем дама, потрясен­
ная размерами клади, которая едва уместилась в ее
просторном таможенном зале, услышала вдруг с ули­
цы шум и, подойдя к окну, увидела людей, которые
бежали кто куда и кричали: «Запирайтесь! Закрывай­
те двери!» Выйдя на балкон, она увидела среди толпы
своих родственников: одни яростно обнажали шпаги,
закинув за спину плащи, другие, без шляп, потрясали
дротиками, алебардами и копьями. Через некоторое
время она, побледневшая и растерянная, увидела, как
два человека, за которыми шла огромная толпа, на
руках внесли в ее дом окровавленного рыцаря. Она
упала без чувств, а беднягу отнесли наверх и поло*
жили в постель. Спешно послали за врачом, и, пока $
доме доставали яйца и рвали на повязки мужские ру­
бахи, она пришла в себя и поспешила к мужу, который
только смотрел на нее посреди всей этой суматохи и
ничего не говорил. Увидев, что он отходит, она пере-*
крестила его освященными свечами и сказала: «Про-:
стите меня и отдайтесь в руки Господа», — и он, сде­
лав знак, что прощает ее и готов отдаться в руки Гос101

пода, испустил дух. Врач и священник пришли, когда
все уже было кончено.
Антония: А из-за чего он погиб?
Нанна: Из-за того, что эта негодяйка наняла за
хорошую плату одного типа и тот отправил несчаст­
ного к праотцам, нанеся ему три раны. По этому по­
воду в городе было много шума; ну а она, два раза
сделав вид, что собирается выброситься из окна, но
оба раза дав себя удержать, устроила мужу такие
пышные похороны, каких у нас еще никто не видывал.
Стены церкви были изукрашены щитами, принадле­
жавшими покойному; его тело, накрытое роскошным
парчовым знаменем, внесли в церковь шесть горожан
в сопровождении жителей всех его поместных земель;
вдова же, вся в черном, в окружении двухсот женщин,
так плакала, так жалобно причитала, что у всех на
глазах появились слезы. С амвона произнесли надгроб­
ное слово, в котором были поименованы все доброде­
тели и все подвиги усопшего рыцаря; чуть ли не тыща
священников и монахов всех орденов пропели «Requiem
aeternam»82, тело поместили в богато изукрашенный
саркофаг, и все могли прочесть высеченную на нем
эпитафию; на крышке саркофага закрепили знамена,
шпагу в ножнах из шитого золотом и серебром крас­
ного бархата, щит и шлем с подкладкой из такого же
бархата. Да, я еще не сказала, что пришли и его
крестьяне, все как один в черных беретах, которые им
дали для этого случая. Они провожали тело, и в их
числе был тот счастливчик, который принес даме кап­
лунов, уток и яйца. Да что говорить! С его помощью
вдова очень быстро осушила слезы, тем более что она
была теперь хозяйкой всего добра: покойный, женив­
шийся на ней по любви и знавший, что у него никогда
не будет ни сына, ни дочери, к большому огорчению
родни, оставил ей все свое состояние.
Антония: Да, хорошо же он им распорядился!
Нанна: Теперь дама могла наезжать в свое име­
ние, никого не боясь; отослав всех из дома, она при­
нимала только преемника рыцаря, который так уте102

шал ее посредством своего слоновьего бивня, что в
конце концов она отбросила всякий стыд и решила
взять его в мужья, не дожидаясь, покуда родственни­
ки навяжут ей кого-то другого. Распустив слух, что со­
бирается уйти в монастырь, как только решит, какой
орден выбрать, она вдруг объявила, что решила выйти
за крестьянина. Она не желала больше думать о том,
«что скажут» и «какой будет позор для семьи». Ре­
шив, что соблюдение приличий портит всякое удоволь­
ствие, что медлить — это значит отказываться от удо­
вольствия, что раскаиваться —это все равно что уми­
рать заживо, она послала за нотариусом и настоялатаки на том, чего ей так хотелось.
А н т о н и я : Но ведь она, и оставаясь вдовой, могла
доставлять себе все эти удовольствия.
Н а н н а : Почему она не осталась вдовой, я расска­
жу тебе в другой раз; жизнь вдов заслуживает отдель­
ной главы. Пока же скажу только вот что: вдовы в
тыщу раз распутнее всех монахинь, мужних жен и де­
вок вместе взятых.
А н т о н и я : Почему?
Н а н н а : Монахини, мужние жены и девки порою
дают себя полировать и собакам, и свиньям; но зато
эти расчесывают себя богослужениями, умерщвления­
ми плоти, обетами, мессами, вечернями, подаяниями,
делами милосердия.
А н т о н и я : Неужели среди монахинь, мужних жен,
девок и вдов не бывает хороших женщин?
Н а н н а : Да, если посмотреть на эти четыре разря­
да, то дело обстоит в них именно так, как утверждает
известная пословица: «Веры, денег и ума всегда ока^
зывается меньше, чем нужно».
Антония: Ну, Бог с ними, вернемся лучше к
свадьбе рыцарской вдовы.
Н а н н а : Так вот, она вышла за него замуж, но ко­
гда об этом узнали, возмутилась не только ее родня,
но и вся округа. А она так к нему привязалась, что
даже носила ему еду в поле и на виноградник. Ну,
а когда крестьянин, у которого было множество род103

ни, ранил ее брата, грозившегося ее отравить, охотни­
ков совать нос в ее дела сильно поубавилось.
А н т о н и я : Связываться с крестьянами — опасное
дело.
Н а н н а : Да, недаром пословица говорит: «Не дай
Бог попасть мужику в лапы». Но оставим в стороне
печали и подсластим горечь этой истории рассказом
про одного старого богача, жалкого скупердяя, кото­
рый взял в жены шестнадцатилетнюю, с тонюсенькой
талией (я никогда в жизни подобной не видывала) и
такую грациозную, такую очаровательную, что каждое
слово ее, каждое движение было исполнено прелести.
Ее барственность, ее аристократическая горделивость,
изящество ее повадки — от всего этого можно было
просто сойти с ума. Стоило ей взять в руки лютню —
перед вами была музыкантша, книгу — поэтесса, шпа­
гу— и я бы поклялась, что это капитан в юбке. Взгля­
нешь на нее, когда она танцует, — ну прямо козочка,
услышишь, как поет, — ангел небесный, увидишь за
игрой — просто не знаю, что и сказать. Ей довольно
было бросить на кого-нибудь свой страстный и зага­
дочный взгляд, как несчастный лишался покоя. Кусок,
который она подносила ко рту, казался вам золотым
самородком, вино становилось вином в ту минуту, ко­
гда она пригубливала бокал. Остроумная, свободная
в обращении, она умела говорить о серьезных вещах
с таким достоинством, что даже герцогини рядом с нею
казались простушками. Она с большой тщательностью
выбирала себе модные уборы, показываясь то в ша­
почке, то без шапочки, с волосами, частично распущен­
ными, частично заплетенными в косу, причем на лоб
Выбивался локон, который падал ей на один глаз, ме­
шая смотреть. И все это заставляло мужчин умирать
от любви, а женщин — от ревности. Она обладала
врожденным умением посредством разных хитрых уло­
вок превращать своих поклонников в рабов. Так как
они не могли без волнения смотреть на ее вздымаю­
щуюся грудь, словно бы окропленную росой с лепест­
ков алых роз, она нарочно то и дело до нее дотраги­
валась, как будто поправляя что-то в своем туалете,
104

и сияние колец вкупе с сиянием глаз буквально ослеп­
ляло того, кто внимательно следил за искусными ма­
неврами ее руки. Ступая, она едва касалась земли,
хотя и не забывала при этом стрелять по сторонам
глазами; а когда ей окропляли голову святою водой,
она приседала в таком реверансе, что невольно дума­
лось: «Вот как это делают в Раю». И при всей этой
красоте, при всем уме, при всем изяществе ей при­
шлось послушаться своего упрямого как бык отца, по­
желавшего выдать ее за шестидесятилетнего, а точнее,
это он сам, муж, говорил, что ему шестьдесят, видимо,
опасаясь, что дадут больше. Муж красавицы утвер­
ждал, что он граф, поскольку был владельцем некоего
строения, возвышавшегося на вершине горы в окруже­
нии зубчатых стен, а также двух пекарен и великого
множества пергаментов с печатями, дарованных ему,
по его словам, самим императором. Каждый месяц он
предоставлял молодцам, которым нравится, когда им
дырявят шкуру, возможность сразиться с ним на тур­
нире. И все это ради того, чтобы увидеть, как перед
ним снимут шляпы зрители, пришедшие поглазеть на
поединок двух безумцев. На турнире он появлялся во
всем параде: в фиолетовом, усеянном золотыми блест­
ками мундире из рытого бархата, совсем не вытертого,
потому что такой бархат никогда не вытирается,
в шляпе с плоской тульей, в розовом на зеленой под­
кладке плаще с капюшоном из серебряной парчи, вро­
де тех, которые любят носить студенты; на боку бол­
тался острый кинжал с латунной рукоятью, заключен­
ный в старинные ножны. Сопровождаемый двумя де­
сятками оборванцев с пиками и арбалетами (частью то
были его слуги, частью вызванные из деревни кресть­
яне), он дважды обегал по кругу место ристалища и
взгромождался на толстую, как мешок с овсом, ло­
шадь, которая была явно не способна пуститься вскачь,
сколько бы ее ни пришпоривали. Дождавшись момен­
та, когда во всеуслышание называли его имя, он пря­
мо-таки сиял от счастья. В день поединка он имел
обыкновение запирать жену дома, а в остальное время
вел себя как настоящая собака на сене: таскался за
105

нею следом, когда она шла в церковь или к кому-ни­
будь в гости, ß постели он рассказывал ей о подвигах,
которые совершил на войне, а дойдя до битвы, в кото­
рой его взяли в плен, начинал скакать по кровати и
подражать разрывам бомбард: «Бум-бум-бум!» Бед­
няжка, мечтавшая о том, чтобы ее поразила наконец
ночная пика, просто приходила в отчаяние. Иногда ее
брала такая досада, что она сгоняла мужа с постели,
приказывала ему встать на четвереньки, продевала
ему в рот ремень на манер узды, усаживалась верхом
и, колотя по бокам пятками, пускала его вскачь, как
он свою лошадь. В конце концов, наскучив такою
жизнью, она пораскинула головой и кое-что приду­
мала.
А н т о н и я : Что же, интересно?
Н а н н а : Она стала во сне произносить какие-то
бессвязные речи, что поначалу старика очень смешило,
но когда она еще и начала пускать в ход кулаки и за­
садила ему однажды в глаз так, что пришлось при­
кладывать примочку из розового масла, — он не на
шутку рассердился. Она же, притворяясь, будто не
помнит, что делает и говорит по ночам, стала, вдоба­
вок ко всему, еще и вставать с кровати, открывать окна
и сундуки, а иной раз даже одевалась, в то время как
старый дурень только бегал вокруг, тормошил ее и
окликал по имени. И вот однажды случилось так, что,
побежав за женой, когда та вышла из комнаты, муж,
думая, что стоит на ровном полу, ступил на лестницу
и свалился вниз. Мало того, что он весь побился, он
еще и ногу сломал; слуги, сбежавшиеся на крик, кото­
рым он перебудил всех соседей, подняли беднягу и
перенесли обратно в постель, из которой ему лучше
было и не вылезать. Жена притворилась, будто только
что проснулась, разбуженная его криками. Узнав о слу­
чившемся, она заплакала, стала всячески себя корить
за то, что муж поднялся с постели из-за нее, и сразу
же послала за врачом; тот приехал и вправил бедняге
кости.
А н т о н и я : Так зачем же она притворялась спя­
щей?
106

Наина: Затем, чтоб он упал. И он в самом деле
упал и, разбившись, уже не мог всюду ходить за нею
следом. Глупый ревнивец, он был гол как сокол, на
при этом так спесив, что, скрепя сердце, держал в доме
десяток слуг, старшему из которых было двадцать че­
тыре года и которые все спали в одной комнате на
первом этаже. Питались они в основном хлебом да
воздухом, и если у кого из них был хороший берет,
то штаны — непременно рваные, если хорошие шта­
ны — то плохой колет, если хороший колет — никуда
не годился плащ, и так далее.
Антония: А почему в таком случае эти мошенни­
ки не уходили от своего хозяина?
Нанна: Да потому что у него они ничего не де­
лали. Так вот, дорогая Антония, наша дама давно уже
заприметила всю эту компанию, а когда муж слег в
постель с ногой, зажатой между двумя шинами, одна­
жды ночью поднялась, как всегда, будто бы во сне, и,
хотя старик кричал «Эй! Эй!», протягивая к ней руки,
предоставила ему кричать до посинения, а сама на­
правилась прямиком к слугам, которые, сидя вокруг
тлеющего огарка, играли в карты на деньги, что они
украли у своего господина, когда делали для него по­
купки. Промолвив «Спокойной ночи», она задула свеч­
ку и, притянув к себе первого попавшегося, начала
с ним забавляться; она провела за этим занятием три
часа, перепробовав всех десятерых, каждого по два
раза. Сбросив дурную кровь, которая столько времени
туманила ей разум, она вернулась наверх и сказала:
«Дорогой муженек, не надо сердиться. Видно, так уж
устроено мое естество, что меня подымает среди ночи
и, словно ведьму, водит по всему дому».
Антония: А откуда ты знаешь все эти подробно­
сти?
Нанна: Да от нее самой. Когда она совсем мах·
пула на себя рукой и стала гулящей, она всем, даже
тем, кто не желал слушать, рассказывала о своих по*
хождениях. К тому же один из десятерых молодцов,
раздосадованный тем, что она предпочла ему другого,
107

более крепкого, назло ей разнес историю по всему го­
роду, по тавернам и площадям, цирюльням и лавкам.
А н т о н и я : Она поступила совершенно правильно.
Поделом старому безумцу, которому следовало взять
в жены свою ровесницу, а не девушку, которая сто раз
годилась ему в дочери.
Н а н н а : Ты права, так ему и надо. Но она не успо­
коилась, наставив ему столько рогов, что их хватило
бы на тысячу оленей. Влюбившись в продавца кален­
дарей, она избавилась от мужа, подсыпав ему в суп
из пакетика с перцем какого-то порошка. И покуда он
умирал, спозналась с этим мошенником, который пря­
мо на глазах у мужа нанизал ее на свой вертел. Так
говорят, но я, конечно, не поручусь, я над ними со све­
чой не стояла.
А н т о н и я : Боюсь, что, к сожалению, так оно, на­
верное, и было.
Н а н н а : А теперь послушай другую историю.
Жила в нашем городе одна дама, муж которой был
большой охотник до карт, особенно до примьеры83,—
ну прямо как обезьяна до вишен. Игроки частенько со­
бирались в его доме большой компанией. А так как
неподалеку от города у них было имение, каждые две
недели оттуда являлась крестьянка (она недавно овдо­
вела) с какими-нибудь приношениями для хозяйки
дома: сушеными вишнями, орехами, оливками, пече­
ным виноградом, первыми фруктами и первыми ово­
щами. Немного посидев, она пускалась в обратный
путь. Как-то накануне праздника она явилась к хо­
зяйке с большою вязкой улиток и корзинкой, где на
подстилке из мяты были уложены двадцать пять груш.
Но покуда она у нее сидела, погода переменилась, за­
дул ветер и полил такой дождь, что она решила остать­
ся на ночь. Этим решил воспользоваться муж, без­
дельник и пьяница, наглец и болтун, который, не стес­
няясь присутствия жены, говорил все, что ему взбре­
дет в голову. Он не только облюбовал крестьяночку
для себя, но решил, что заслужит славу доброго това­
рища, если устроит игру в «тридцать один» для всей
108

своей карточной компании, которая в тот момент си­
дела у него. Картежники, смеясь, выслушали его пред­
ложение и договорились вернуться в его дом после
ужина. «Работнице постели в амбаре», — сказал хо­
зяин жене; та ответила, что так и сделает, и села с ним
ужинать, посадив в конце стола румяную как яблочко
крестьянку. Вскоре после ужина явилась вся честная
компания, и хозяин, отозвав жену в сторону, прика­
зал ей идти спать и отослать спать и работницу. Од­
нако жена, которая знала о слабости своего мужа,
большого бабника, сказала себе: «Говорят, что стоит
один раз всласть натешиться — и больше не потянет.
Ясно, что муженек мой, которому плевать на все при­
личия, решил пошарить в мошне и кошельке у нашей
работницы, а это значит, что я могла бы попытаться
узнать наконец, что это за блюдо такое «тридцать
один», о котором я столько слышала и которое приго­
товил для крестьянки мой мошенник со своими друж­
ками». Рассудив таким образом, она уложила работ­
ницу в свою постель, а сама легла там, где для той
был приготовлен ночлег. И вот слышит она, как муж
торопливо приближается к ее кровати и при этом так
странно сопит, что его друзья, которые должны быль
приступить к трапезе после него, не могут удержаться
от смеха; со всех сторон доносятся сдавленные смеш­
ки, потому что все зажимают себе рот ладонью (по­
дробности рассказал мне один из этой компании, с ко­
торым я потом иногда спала). Наконец главный участ­
ник турнира добрался до той, что Никогда-Ах-Никогда-Не-Ждала-С-Таким-Нетерпением, и, пристроившись
рядом, обхватил ее с такой силой, словно хотел ска­
зать: «Врешь, не уйдешь». Она сделала вид, будто
только что проснулась и хочет встать, но он крепко
прижал ее к себе и, раздвинув коленом ноги, запеча­
тал ее письмо своею печатью, даже не заметив, что это
его жена; вот так же мы с тобой не замечаем, как рас­
тут листья на фиговом дереве, укрывающем нас своею
тенью. Жена, почувствовав, что он трясет сливу не как
муж, а как любовник, подумала: «Надо же, с каким
аппетитом бездельник жует чужой ломоть, а ведь свой
109

едва надкусывает». Короче говоря, он запечатал ей
письмо два раза, а потом вернулся к товарищам и с
громким смехом заметил: «Лакомый кусочек! Стоило
постараться! Тело у нее крепкое и нежное, как у бла­
городной дамы». Видимо, он думал, что зад у кресть­
янки должен быть из мяты и черноголовника. Сказав
это, он сделал знак следующему, который набросился
на парную говядину (как сказали бы в Романье) с та­
кою же жадностью, с какой голодный монах набрасы­
вается на суп. Потом настал черед третьего, который
устремился к лакомому кусочку, как устремляется
рыба к червяку, и было очень смешно, когда, загоняя
щуку в садок, он произвел три громовых выстрела, не
сопровождаемых вспышками молнии. На висках у да­
мы выступил пот, и она подумала: «Да, эти не цере­
монятся, вот что значит „тридцать один"». Я не хочу
задерживать тебя описанием того, что они с ней про­
делывали— всеми способами, всеми средствами, всеми
путями, во все места (как говаривала поклонница Пет­
рарки, известная под именем Мне-Мама-Не-Велит84).
Скажу только, что, приняв двадцатого, она кончила и
замяукала, словно кошка. И когда очередной претен­
дент дотронулся до ее гудка, а потом щелки, ему по­
казалось, будто он вляпался в какое-то месиво из
слизняков. Он растерянно отпрянул и, стараясь до нее
не дотрагиваться, сказал: «Утрите-ка сопли, госпожа,
если хотите, чтобы я дал вам понюхать свой каперс».
Покуда он все это произносил, вся банда слушала его
наставления с пиками наперевес. Каждый был готов
сразу после него ринуться в атаку, и, в общем, все это
было немного похоже на то, как в четверг, пятницу и
субботу Страстной Недели ремесленники и крестьяне
стоят в очереди в исповедальню, дожидаясь, когда из
нее выйдет с отпущением грехов очередной кающийся.
Кое-кто из ожидавших вытащил из штанов своего
зверька и тер его, покуда тот не испускал дух. Нако­
нец настала очередь последних четверых, которые,
видно, совсем уже спятив, решили, что будет неблаго­
разумно пускаться в плаванье по этому кисельному
морю без спасательного поплавка. Они зажгли факел,
ПО

с которым, ругаясь, обычно уходили домой проиграв­
шиеся игроки. Войдя с ним в комнату, они, к великому
огорчению устроителя игры, обнаружили там его жену,
буквально плававшую в блаженстве. Она поняла, что
ее узнали, и сказала, напустив на себя вид гулящей
девки с Понте Систо: «А что такого? Вот пришла мне
в голову такая фантазия —и все. Кто только не рас­
сказывал мне про „тридцать один", и мне тоже захо­
телось попробовать, а там будь что будет». Муж, ста­
равшийся сделать хорошую мину при плохой игре,
сказал: «Ах так, дорогая женушка? Ну и что? Как
тебе показалось?» — «В общем, мне понравилось», — от­
ветила жена и, не в силах больше удерживать в себе
Начинку, бросилась в отхожее место. Там она распус­
тила пояс, поднатужилась, как тужится, освобождая
желудок, обжора монах, и отправила в первый круг
ада двадцать семь нерожденных душ. Когда кресть­
янка узнала, что приготовленный для нее овес достал­
ся другой,' она поняла, как жестоко ее обманули, и,
вернувшись домой, целый год дулась на хозяйку.
Антония: Ну что ж, блажен тот, кто находит спо­
соб утолить свои желания.
Нанна: Я с тобой согласна. Но той, которая уто­
ляет свои желания посредством игры в «тридцать один»,
я не завидую. Мне и самой приходилось это попробо­
вать, и не раз (спасибо тем, кто предоставлял мне
такую возможность), но я нахожу, что это совсем не
так приятно, как думают. Вот если бы вполовину ко­
роче, тогда другое дело. Ну а сейчас я перехожу к рас­
сказу об одной (пусть она останется безымянной)
даме, которая влюбилась в острожника, такого мер­
завца, что даже виселицы для него было жалко. Это
был парень, у которого в двадцать один год умер отец,
оставивший ему в наследство четырнадцать тысяч ду­
катов— половину в звонкой монете, половину в по­
местьях и обстановке дома, вернее, дворца. В течение
первых трех лет он пропил, проиграл и протрахал все
деньги, а в последующие три наложил лапу на по­
местья и с ними тоже покончил. А так как продавать
любые строения в своих поместьях он не имел права
111

(в завещании это ему запрещалось), он разобрал дома
и продал камни. Потом дошла очередь и до обстанов­
ки. Сегодня он закладывал простыню, завтра прода­
вал скатерть, потом кровать, сначала одну, потом дру­
гую. Так постепенно он распродал все и так подорвал
свое финансовое положение, что когда заложил, а по­
том продал, вернее, выбросил на ветер дворец, он
остался буквально в чем мать родила. И тут он пу­
стился во все тяжкие, совершая самые немыслимые
преступления: лжесвидетельство, членовредительство,
воровство, разбой, шулерство, обман, надувательство,
смертоубийство. Он успел побывать в нескольких тюрь­
мах, где отсидел по три-четыре года и где ему при­
шлось очень несладко. В последний раз его посадили
за то, что он плюнул в лицо мессиру по имени НеХочу-Поминать-Его-Всуе85.
А н т о н и я : Гнусный святотатец!
Н а н н а : Да, настолько гнусный, что сожительство
с собственной матерью было, наверное, наименьшим
из его грехов. Будучи совершенно нищим, он был как
никто богат французской болезнью. Его болезни хва­
тило бы на тысячу ему подобных и еще бы осталось.
И вот в ту пору, когда этот Плевал-Я-На-Веру сидел
в тюрьме, врач, которого город содержал специально
для лечения узников, сказал пациенту, беспокоивше­
муся за свою ногу (у него был рак): «Уж если я вы­
лечил одному из ваших его чудо-шишку, мне ли не
справиться с ногой!» Слова про «чудо-шишку» дошли
до ушей вышеуказанной дамы и запали ей в душу; она
стала сохнуть по этой шишке, по этому диву дивному,
как сохла некогда по быку одна царица86. Не зная
иных способов удовлетворить свою прихоть, она ре­
шила совершить какое-нибудь преступление, чтобы по­
пасть в тюрьму, где был заключен Плевал-Я-На-Крест.
Когда наступила Пасха, она причастилась, не испове­
давшись, а будучи в этом уличена, еще и сказала, что
сделала это нарочно. Слух о происшествии распро­
странился повсюду, и когда о нем сообщили городско­
му голове, он распорядился арестовать преступницу.
Будучи подвергнута пытке, она призналась, что при112

чиной ее преступления была безудержная похоть. Ей
хотелось попробовать, каков же на вкус этот корень,
который так прославил его обладателя — уродливого,
вонючего, вшивого, обсыпанного гнидами, с клеймом
французской болезни — шрамом поперек широкого
расплющенного носа, с глазками такими маленькими
и посаженными так глубоко, что их почти не было
видно. Мудрый городской голова распорядился поса­
дить ее к нему в камеру, сказав: «Это и будет тебе
наказание на веки вечные за совершенный тобою
грех». Она же, узнав, что приговорена пожизненно, об­
радовалась этому, как радуются узники, выходящие
из тюрьмы на свободу. Говорят, что когда она в первый
раз отведала его початка, она воскликнула: «Да это
же райские кущи. Как мы тут заживем!»
Антония. А что, початок, говоришь, был у него,
как у осла?
Нанна: Больше.
Антония: Как у мула?
Нанна: Больше.
Антония: Как у быка?
Нанна: Больше.
Антония: Как у жеребца?
Нанна: Втрое больше.
Антония: Ну что, прямо как те колонны, что под­
держивают балдахин над кроватью?
Нанна: Вот теперь ты угадала.
Антония: Подумать только!
Наина: Так вот, пока они там услаждались, народ
стал приставать к городскому голове, требуя, чтобы из
уважения к закону он отправил преступника на висе­
лицу, предоставив ему предварительно положенные
десять дней. Ах да, я совсем забыла, мне надо еще
кое-что тебе рассказать, а к этому негодяю я еще вер­
нусь. Так вот, как только распутница оказалась в
тюрьме и сбросила маску, известие об этом распро­
странилось по всему городу, дав пищу для разговоров
простому люду и ремесленникам и в особенности жен­
щинам. В окнах, на балконах, на улицах только об
113

этом и говорили, кто с насмешкой, кто с негодованием.
Стоило у чаши со святой водой собраться шести сплет­
ницам, как разговоров хватало на два часа. Была и
в моей округе такая компания. И вот одна из сплетниц
(знаешь, из тех, что Пусть-Я-Простая-Зато-Порядочная) заметила, что подруги, заслушавшись ее речей,
отложили прялки, и воскликнула: «Своим поступком
эта мерзавка опозорила всех женщин, мы должны
пойти к тюрьме, выкурить ее-оттуда огнем и, посадив
в телегу, разорвать на куски, побить камнями, содрать
заживо кожу, распять на кресте». Выкрикивая все это,
она раздувалась прямо как бочка, а домой возвраща­
лась с таким видом, будто честь всех женщин отныне
зависела только от нее.
Антония: Вот дура!
Нанна: Так вот, когда преступнику дали его де­
сять дней и об этом узнала Будешь-ЗнатьКак-Плевать-В-Церкви, то есть та самая, что хотела огнем вы­
курить преступницу из тюрьмы, она вдруг его пожа­
лела, представив себе, какой ущерб понесет город,
лишившись самой большой из своих пушек. Ведьэта
пушка силою одной лишь своей славы, не приводя ни­
каких доказательств, притягивала к себе всех неудов­
летворенных, как магнит притягивает иголку, а огонь —
солому. И ее охватило такое желание ею насладиться,
что она, наплевав на все святое (мягко говоря), при­
думала уловку, неслыханную по своему коварству.
Антония: Что же она придумала (упаси нас Бог
от таких желаний)?
Нанна: У нее был муж, такой хворый, что после
двух часов, проведенных на ногах, ему нужно было
два дня отлеживаться. К тому же порою с ним случа­
лись сердечные припадки, когда он задыхался и каза­
лось, вот-вот отойдет. Так вот, она узнала, что любая
обитательница борделя может спасти приговоренного
к смерти, если в момент, когда его везут к месту каз­
ни, выбежит навстречу и крикнет: «Это мой муж!»87
Антония: Да что ты говоришь!
Нанна: И потому она решила сначала придушить
114

собственного мужа, а затем, воспользовавшись правом
гулящей, взять себе в мужья этого разбойника. Как
раз когда она все это обдумывала, мужу вдруг стало
плохо. «Ох-ох», — простонал несчастный, глаза у него
закрылись, ноги подкосились, и он лишился чувств.
Она взяла подушку, положила ее прямо ему на лицо,
а сама села сверху (а была она, между прочим, попе­
рек себя шире, не женщина, а бочонок с соленой трес­
кой!) и таким образом заставила его испустить дух,
который вышел у него оттуда, откуда выходит переват
ренный хлеб.
Антония: О!
Нанна: А потом она растрепала себе волосы и
подняла такой крик, что сбежались все соседи. Они
знали, что бедняга был болен, и поэтому нисколько не
усомнились в том, что он испустил дух во время одного
из своих обычных припадков. Похоронив его подобаю­
щим образом (между прочим, он был довольно-таки
богат), эта взбесившаяся сука (извини, но я должна
это сказать) подалась в бордель. А так как ни среди
ее родственников, ни среди родственников мужа не на­
шлось ни одного порядочного человека, никто ей в
этом не воспрепятствовал, а все прочие решили, что
из-за смерти несчастного она повредилась в уме. И вот
настала ночь, предшествующая дню, когда должны
были казнить ненавистного всем негодяя. Город опу­
стел, потому что все мужчины и почти все женщины
собрались у дворца городского головы, желая услы­
шать, как будут читать смертный приговор тому, кто
тысячу раз заслужил смерть. А он только рассмеялся,
когда судья произнес: «По воле Божией и по воле его
сиятельства городского головы (я бы переставила их
местами) ты должен умереть». Преступника в цепях и
наручниках вывели к народу и усадили на охапку со­
ломы, поставив по бокам двух священников, которые
должны были давать ему последнее утешение. И хотя
от образа, который они то и дело подносили ему для
поцелуя, он нос не воротил, вел он себя так, словно
ничего не случилось: болтал и каждого, кто к нему
подходил, окЛикал по имени. Когда настало утро, больus

шой колокол на здании городской управы возвестил
о том, что церемония начинается. Из окон вывесили
хоругви, и один из судейских, с особенно громким
голосом, приступил к чтению приговора, которое дли­
лось до самого вечера. На шею преступнику надели
толстую цепь из позолоченного каната, а на голову
водрузили бумажную корону, что должно было озна­
чать, что он король разбойников. Под звуки трубы,
оплакивающей его драгоценную подвеску, стража по­
вела негодяя к месту казни, толпа двинулась следом,
и всюду, где он проходил: на балконах, в окнах, на
крышах — собирались женщины и дети. Наконец он
лодошел к месту, где стояла, вся дрожа, та взбесив­
шаяся сука, ожидая минуты, когда она сможет бро­
ситься ему на шею с тою же алчностью, с какой бро­
сается на воду человек, страдающий лихорадкой. Ни­
сколько не смущаясь, она кинулась вперед, яростно
расталкивая толпу, громкими криками прокладывая
себе дорогу, и, добравшись, красная и растрепанная,
прижала его к груди w воскликнула: «Я твоя жена!»
Судейские остановились, а с ними и вся толпа; люди
толкались, тесня друг друга, и шум стоял такой, будто
вдруг разом зазвонили колокола, возвещающие о по­
жаре, о войне, о проповеди и празднестве. О случив­
шемся сообщили городскому голове, и ему пришлось,
повинуясь закону, отпустить преступника на свободу.
Его увела эта тварь, подставившая ему вместо висе­
лицы собственную шею.
А н т о н и я : Ну прямо конец света!
H анна: Ха-ха-ха!
А н т о н и я : Чего ты смеешься?
H а н н а : Я подумала о той, другой, которая, можно
сказать, перешла в лютеранскую веру ради того, что­
бы оказаться с ним в одной камере. Получается, что ее
сердце было разбито трижды: первый раз, когда его
увели из тюрьмы, второй — когда она думала, что его
повесили, и третий, когда она узнала, что ее собствен­
ностью— всем ее имением и достоянием — завладела
другая.

не

А н т о н и я : Возблагодарим же Господа, который
трижды ее наказал.
Н а н н а : А теперь, сестричка, послушай другую
историю.
А н т о н и я : С удовольствием.
Н а н н а : Жила-была одна женщина, ужасная при­
вереда, сама, правда, хорошенькая, но ничего особен­
ного, просто миловидная. Что бы ей ни показали, все
ей было не так, на все она морщила нос и поджимала
губы. Эдакая брезгливая кошка, своевольная, наглая,
капризная, зануда, каких не знал свет. Все, что она
видела вокруг, ее не устраивало: глаза, ресницы, лбы,
носы, губы. Ни разу ей не попались зубы, о которых
она не сказала бы, что они черные, или редкие, или
слишком длинные. Она не знала ни одной женщины,
которая, по ее мнению, была бы способна поддержать
светский разговор, а платья на всех них без исключе­
ния висели, как на вешалках. Если она замечала, как
какая-то дама поглядывает на мужчину, она говорила:
«А я-то считала, что она порядочная, а она вон какая!
Кто бы мог подумать! Я готова была поклясться...»
Эта привереда одинаково поносила и тех женщин, ко­
торые любили покрасоваться в окошке, и тех, которые
никогда к нему не подходили. Одним словом, она кри­
тиковала всех подряд, и люди стали ее избегать, боясь
сглаза. Даже в церкви во время мессы она давала по­
нять, что все тут не по ней: скажем, слишком воняло,
даже ладан и тот вонял. «И это называется „подме­
ли 1 ?— морщась, говорила она. — Это называется „при­
брались'4?» Твердя «Pater noster», она буквально обню­
хивала каждый алтарь и всюду находила повод, что­
бы выразить неудовольствие. «Ну и покровы!» —
«И это подсвечники?» — «Что за скамейки!» Когда чи­
тали Евангелие, она не желала подниматься вместе
со всеми в положенных местах и только покачивала
головой, словно не слыша слов священника. Принимая
просфору, она обязательно замечала, из какой плохой
муки она выпечена, а опустив палец в святую воду
перед тем как перекреститься, говорила: «Просто срам,
117

ее никогда не меняют». Какой бы мужчина ей ни
встретился, она морщилась и восклицала: «Ну и ин­
дюк!», или: «Какие тощие ноги!», или: «Что за ножи­
щи!», или: «До чего же нескладный!», или: «Настоя­
щий скелет!», или: «Ну и рожа!» И вот эта-то особа,
которая, видимо, полагала, что в ней-то есть все, чего
не хватало другим женщинам, положила глаз на од­
ного монаха, который ходил по домам за подаянием
с дырявым мешком за плечами и колотушкой в руке.
Он постучал как-то в ее дверь, и она увидев его моло­
дость, здоровье и простоту, вовлекла его в любовную
связь. Утверждая, что нищий должен получать подая­
ние прямо из господских рук, а не от прислуги, она за­
вела обычай сама выносить его монаху. А если муж
говорил: «Пусть отнесет служанка», — она вступала
с ним в многочасовой спор на тему о том, что такое
милостыня и какая разница между тем, когда пода­
ешь сам и когда поручаешь это прислуге. И когда она
хорошенько познакомилась с этим вечно голодным
супохлёбом, приносившим ей в подарок восковые изо­
бражения Святого Агнца, она кое о чем с ним и дого­
ворилась.
Антония: О чем же это?
Нанна: О том, что он заберет ее к себе в мона­
стырь.
Антония: Каким же это.образом?
Нанна: Переодев монахом. И вот, желая создать
повод для бегства из дома, как-то вечером она затеяла
с мужем спор, утверждая, что августовская Мадонна
приходится на шестнадцатое число, и довела его до
такого бешенства, что он схватил ее за горло и, навер­
ное, свернул бы шею, если б не вмешалась мать.
Антония: Вот упрямая дура!
Нанна: Придя в себя, она начала кричатьз
«А, значит вот ты как! Ну все, это тебе даром не прой­
дет, я пожалуюсь братьям. С женщиной ты куда как
смел, а вот попробуй с мужчиной, тогда поглядим!!
Все, с меня довольно, больше я терпеть не намерена.
Уйду в монастырь — лучше питаться травой, чем по118

лучать от тебя колотушки. Или утоплюсь в отхожем
месте, даже это лучше, чем жить с тобой». Всхлипы­
вая, она уселась, уткнув голову в колени, отказалась
ужинать и, наверное, просидела бы так до утра, если
бы мать не увела ее с собой, причем ей пришлось два
раза отбивать ее у мужа, который хотел буквально
разорвать ее в клочья. Ну а монах (лет ему было
около тридцати, высокий, смуглый, худой, веселый, об­
щительный) на другой день пришел за милостыней,
подгадав так, чтобы мужа не было дома. Услышав
стук в дверь и обычную фразу «Подайте милостыню
монахам», щедрая дарительница, как всегда, сама вы­
шла к просителю, и они договорились бежать на сле­
дующее утро. Монашек ушел, а назавтра, за час до
рассвета, раньше булочника, появился около ее дома
с плащом монаха в руках, постучался и крикнул: «Да­
вайте!» Наша гордячка живо вскочила с постели, при­
говаривая: «Кто же о тебе позаботится, если ты сам
о себе не позаботишься?», пнула ногой в дверь слу­
жанки, крикнув: «Вставай и убирайся вон!», сошла
вниз, открыла дверь и впустила супохлёба в дом. По­
том сняла накинутую в спешке рубашку, положила ее
вместе с домашними туфельками на край колодца,
переоделась в монашеское платье, вышла, захлопнула
за собой дверь и, никем не замеченная, скрылась вме­
сте с монахом. Тот привел ее в келью и сразу же за­
дал ей овса. Он уложил ее на свою провонявшую кло­
пами кровать с соломенным изголовьем, прямо на тол­
стую подстилку, прикрытую двумя узкими, грубыми
простынями, задрал рясу и, сопя и дергаясь, принялся
за работу. Это было в точности как августовское пред­
грозовое ненастье, когда бурные порывы ветра ломают
и валят оливковые, вишневые, лавровые деревья. Кро­
хотная, длиною в два шага комнатка вся ходила ходу­
ном, сотрясаемая ударами его ляжек, упала на пол де­
шевенькая картинка с изображением Мадонны, кото­
рая огарком свечи была прикреплена к стене, а жен­
щина, катаясь по постели, только мурлыкала, как кош­
ка, которую чешут за ухом. Наконец ее дружок, кру­
тивший мельничное колесо, пустил на него воду...
119

Антония: Не воду, а масло, если ты хочешь выражаться правильно. Недавно я говорила с матерью
той, что зовется Мне-Мама-Не-Велит, она научила
меня правильно употреблять такие слова, как «мурлы­
кать», «кончить», «трепетать».
Нанна: Как это?
Антония: Она сказала, что сейчас появился но­
вый язык, и ее дочь — в нем большая дока.
Нанна: Что это еще за новый язык? И где ему
учат?
Антония: Я же говорю — Мне-Мама-Не-Велит.
Она вышучивает каждого, кто не умеет говорить пра­
вильно. Она утверждает, что теперь нужно говорить
не «щеки», а «ланиты», не «груди», а «перси», не «гла­
за», а «очи», не «дергаться», а «трепетать», не «по­
течь», а «кончить». А уж слово «забавляться», к ко­
торому ты прибегала не меньше ста раз, — это вообще
ее конек. Думаю, что приверженцам этой школы хо­
телось бы переместить букву «х» в самый зад, что, ко­
нечно, куда аристократичнее.
Нанна: Ну, это их дело. Что до меня, то я-то как
раз люблю, чтобы ее помещали спереди, прямо за той
дверцей, из которой меня некогда выкакали. И слово
«болтать» мне нравится больше, чем «пустословить», а
«полоумный» — больше, чем «душевнобольной», просто
потому, что так говорят в моих родных краях. Но вер­
немся к монаху. К обоюдному удовольствию, он отве­
дал нашу даму дважды, не вынимая клюва из блюдца.
Антония: Надо же!
Нанна: Так как ему пора было отправляться по
делам, он запер женщину в келье, предварительно
уложив ее под кровать на случай, если кто-то зайдет.
Покружив по улицам и собрав немного муки для про­
сфор, он направился к дому своей похотливой подруги,
чтобы узнать, что тут произошло после ее levamini88.
Еще на подходе до него донесся какой-то шум, а при­
близившись вплотную, он услышал голос ее матери и
служанок, которые кричали, высунувшись в окно:
«Крюки, несите крюки! И веревки, побольше веревок!»
120

А н т о н и я : Зачем им понадобились крюки?
Н а н н а : А вот зачем. Заметив, что их капризницы
нету дома, они принялись ее звать, потом искать —
повсюду, наверху и внизу, и, увидев на краю колодца
туфельки и рубашку, решили, что она в него броси­
лась. «Сюда! Все сюда!» — закричала мать. Сбежались
соседи и стали помогать ей выуживать из колодца ту,
которая ухватила свою удачу за хвост и теперь спокой­
но спала в келье. Сердце разрывалось при виде бед­
ной старухи, которая забрасывала в колодец крюк и
приговаривала: «Цепляйся, доченька, милая моя до­
ченька, это я, твоя мама, твоя добрая мама... А он,
этот подлец, этот мерзавец, этот иуда, эта скотина!»
Ничего не зацепив...
А н т о н и я : «Ничего не зацепив!» Нынче сказали бы:
«Ничего не обнаружив в колодце...»
Н а н н а : Ничего не обнаружив в колодце, она в от­
чаянии отшвырнула крюк и, сцепив пальцы, как это де­
лают, когда читают молитву, обратилась к небу: «Гос­
поди, и ты считаешь это справедливым, чтобы моя до­
ченька, такая хорошенькая, такая ученая, никому не
делавшая зла, погибла подобным образом? Так-то ты
оценил мои молитвы и милостыню, которую я подава­
ла во имя Твое? Да я лучше умру, чем поставлю тебе
хотя бы одну свечку!» Тут она заметила в толпе мо­
наха, который не мог удержаться от улыбки, слушая
эти жалобы, и, не подозревая об истинной участи
своей дочери, решила, что он, как обычно, явился за
мукой. Схватив беднягу за капюшон, она выволокла
его со двора, как будто хотела с его помощью свести
счеты с Богом, позволившим ее дочери броситься в ко­
лодец. «Ах ты, лизоблюд, — кричала она, — ах ты,
супохлёб, несытое твое брюхо! Мошенник, нечестивец,
нарушитель постов, грязная свинья, чернокнижник, об­
жора, пердун, винная бочка!» Услышав, как она его
честит, люди чуть не обмочились от смеха. Ему же
было интересно послушать, о чем толкует народ, верит
ли он в это самоубийство. Нашлись старушки, кото­
рые помнили, как рыли этот колодец; они говорили,
что на дне от него отходит во все стороны множество
121

ответвлений и несчастную, конечно, унесло в одно из
них. Услышав это, мать снова заплакала. «Ах ты, моя
доченька, — причитала она, — ты умрешь там от го­
лода, и я никогда больше не увижу, как ступаешь ты
по земле — такая красивая, такая грациозная, такая
добрая». И хотя она сулила златые горы всякому,
кто согласится спуститься в колодец, все боялись за­
блудиться в норах, о которых говорили старухи, и, от­
вернувшись от несчастной матери, шли себе с Богом
прочь.
Антония: Ну а муж что?
Нанна: Муж вел себя, как кот, который забрел в
чужой дом и обжег там хвост. Он не решился выйти
к людям: во-первых, все прямо говорили, что она бро­
силась в колодец оттого, что он дурно с ней обращал­
ся, а во-вторых, он боялся, что теща в самом деле вы­
царапает ему глаза. Но укрыться от нее ему все-таки
не удалось. «Ну что, подлец, теперь ты доволен? —
набросилась на него старуха. — Это ты своим пьян­
ством, игрой и распутством загнал в колодец мою де­
вочку, мою радость. Быстрей надень крест на шею,
иначе я разорву тебя собственными руками. Погоди,
дождешься и ты своего часа, никуда не денешься. По­
лучишь и ты наконец по заслугам. Вот он, убийца,
скажут люди, вот он, злодей, вот он, душегуб». Бед­
няга выглядел как боязливая барышня, что зажимает
себе уши при звуке выстрела. Дождавшись, когда
теща устала поливать его своим ядом, он сбежал в
свою комнату и закрылся, раздумывая о смерти жены,
которая казалась ему очень странной. А обезумевшая
от горя мать нашей капризницы, поняв, что ничего не
поделаешь, превратила колодец в настоящий алтарь:
она прикрепила к нему все образа, которые нашлись
в доме, зажгла освященные десять лет назад свечи и
каждое утро, перебирая четки, молилась тут о душе
своей дочери.
Антония: А куда отправился монах, после того
как его, схватив за капюшон, вышвырнули из дома?
Нанна: Вернулся в келью, вытащил из-под кро122

вати свою сучку и все ей рассказал. Они так смеялись!
Так смеялся народ, глядя на шутовские проделки ма­
эстро Андреа и Страшино, упокой Господи их
души89.
Антония: Да, смерть поступила жестоко, похитив
их у Рима. С тех пор как город овдовел, он не знает
больше ни карнавалов, ни настоящих Стаццони90, ни
праздника винограда — в общем, никаких развлечений.
Нанна: Ты не права. Ты могла бы так говорить,
если бы Рим лишился также и Россо91, но он пока жив
и на славу потешает нас своими шутками. Но вернемся
к нашему монаху, который провел целый месяц, еже­
дневно делая по семь, восемь, девять, а то и десять
миль, но возвращался в свою Иосафатскую долину
всегда крепким, сильным и готовым к бою.
Антония: А чем он ее кормил?
Нанна: Да чем угодно. Ведь его делом было до­
бывать для монастыря провизию, и он три раза в не­
делю наведывался в крестьянские дома, заглядывал
на кухни и на гумна и всякий раз приводил в мона­
стырь осла, нагруженного дровами, хлебом и лампад­
ным маслом. И так как добывал все это он, он этим
и распоряжался. К тому же он любил работать на то­
карном станке и делал неплохие деньги, продавая де­
тям волчки, а мастерицам из знаменитого своим льном
Витербо — песты и веретена. Кроме того, ему шла де­
сятая часть выручки от продажи восковых свечей, ко­
торые зажигали на кладбище в день поминовения
усопших. Да, и еще повара отдавали ему куриные го­
ловки, лапки и потроха. Однако пришел день, когда
идол нашей капризной дамы (которая, поместив свое
тело в раю, о душе думала не больше, чем думаем мы
о войне гвельфов и гибеллинов92) вызвал вдруг подо­
зрение у монастырского садовника. Тот заметил, что
он рвет в огороде редко употреблявшиеся сорта сала­
та, и, сопоставив это с его изможденным видом — ху­
дой, с запавшими глазами и нетвердой походкой,
а также с тем, что постоянно видел его с яйцом в руке,
сказал себе: «Тут что-то не так». Садовник поделился
123

своими подозрениями со звонарем, тот поговорил с по­
варом, повар с пономарем, пономарь с настоятелем,
настоятель с главой местной церкви, глава церкви
с генералом ордена. У кельи монаха установили на­
блюдение и, дождавшись, когда он уйдет в город, от­
крыли дверь специально сделанным ключом. Открыв,
они обнаружили там оплакиваемую матерью покойни­
цу, которая так растерялась, услышав: «Выходи»,—«
что лицо у нее стало в точности как у ведьмы, когда
под столбом, к которому она привязана, поджигают
хворост. Никому ничего не сказав, они кликнули мо­
наха, который как раз возвратился из города, связали
его, и ты очень ошибаешься, если думаешь, что они
стали с ним церемониться. Его заперли в темной келье,
в которой на целую пядь стояла вода, и держали там,
давая в день два ломтя хлеба —один утром, другой
вечером, стакан воды, разбавленной уксусом, да пол­
головки чеснока. Потом они стали обсуждать, что де­
лать с женщиной. «Похороним ее заживо», — сказал
один. «Пусть умрет в тюрьме, как и он», — сказал дру­
гой. «Давайте вернем ее домой», — сказал третий, са­
мый милосердный. Но нашелся еще один, самый муд­
рый из всех, который сказал: «Давайте побалуемся
с нею несколько дней, а потом Господь нам подска­
жет, что делать дальше». Услышав такое предложение,
засмеялись и молодые, и пожилые, далее старики и те
захихикали. В общем, они решили выяснить, сколько
нужно петухов, чтобы ублаготворить одну курицу. Лю­
бительница морковки, услышав этот приговор, тоже не
удержалась от улыбки, сообразив, сколько петухов ей
предстоит ублажить. Когда наступил час ночной ти­
шины, с нею посредством рук побеседовал генерал,
потом глава местной церкви, потом настоятель, а вслед
за ним все остальные, от звонаря до огородника, стали
карабкаться на ореховое дерево и трясти его так, что
даже она осталась довольна. Два дня подряд воробьи
только тем и занимались, что взлетали на стог, а по­
том с него слетали. Спустя несколько дней выпустили
из преисподней и бедного узника. Он всё всем простил
и так хорошо со всеми поладил, что забавлялся от124

ныне со своею дамой в компании с остальными свя­
тыми отцами. Можешь себе представить, что целый
год ее перемалывали эти жернова?
А н т о н и я : Отчего же не представить? Отлично
представляю.
Н а н н а : Наверное, она осталась бы там навсегда,
если б не забеременела и не родила. После того как
она родила (а родила она получеловека-полусобаку),
она разонравилась монахам.
А н т о н и я : Почему?
Н а н н а : Потому что после родов амбразура у нее
стала такая широкая, что просто страх. К тому же,
прибегнув к черной магии, они узнали, что она пере­
спала с собакой садовника.
А н т о н и я : Разве такое возможно?
Н а н н а : За что купила, за то и продаю. Так гово­
рили все, кто видел мертвое чудовище, а умертвили
его монахи.
А н т о н и я : И что же они сделали со своей шлюхой,
после того как она родила?
Н а н н а : Вернули мужу, точнее, матери, прибегнув
к одной замечательной хитрости.
А н т о н и я : Ну-ка, расскажи.
Н а н н а : Один из монахов, который умел вызывать
духов и закупоривать их в бутылку, как-то ночью за­
брался по садовой ограде на крышу дома, где жила
раньше монастырская подстилка. Дождавшись, когда
все уснут, он подошел к двери, ведущей в комнату ма­
тери, которая, как и прежде, плакала, призывая лю­
бимую дочь, и, когда услышал: «Где ты сейчас, моя
доченька?», то, изменив голос, сказал: «Я в безопас­
ности, я осталась жива благодаря молитвам, которые
вы творили у колодца, они укрыли меня под своею
сенью. Пройдет два дня, и вы увидите меня целой и
невредимой». Оставив мать в полной растерянности,
монах убежал и, вернувшись туда, откуда пришел,
рассказал о своей проделке братьям. Призвав общую
жену, настоятель от имени всей братии поблагодарил
ее за доброту, отсыпал ей еще два вьюка благодарно125

сти и, извинившись за то, что не воздал ей должного,
предложил добавить еще. На нее надели белую ру­
баху, венок из оливковых листьев, дали в руку паль­
мовую ветвь и за два часа до рассвета отослали до­
мой в сопровождении монаха, возвестившего матери
о скором возвращении беглянки. Мать, воспрянувшая
к жизни после того видения, с нетерпением ожидала
домой свою столь охочую до плоти без костей дочку.
Когда та, убегая, оставляла свои вещи на краю ко­
лодца, она не забыла прихватить с собой ключи от
черного хода. Воспользовавшись ими, она вошла в
сад и отпустила магистра черной магии, предваритель­
но позволив ему откусить от себя кусочек. А после
этого уселась на колодезную крышку и стала ждать,
когда рассветет. Служанка, которая вышла набрать
воды для завтрака, увидела свою хозяйку, одетую как
Святая Урсула, и закричала: «Чудо! Чудо!» Мать, ко­
торая уже знала, что должно случиться чудо, скати­
лась вниз по лестнице и бросилась на шею дочери
с такою страстью, что едва в самом деле ее не уто­
пила. И муж тоже пришел, не думай, хотя теща и на­
мылила ему голову. Он бросился к ногам жены и, не
в силах произнести miserere93, так и остался, раскинув
руки, словно святой Франциск, показывающий стигма­
ты. Она же подняла его и поцеловала. А потом она
столько всего наплела про свою жизнь в колодце, на­
мекнув, что встречалась там с Сивиллой из Норчии и
тетей феи Морганы, что многим захотелось туда бро­
ситься. Ну, что тебе еще сказать? Колодец стал таким
знаменитым, что его обнесли решеткой и женщины,
с которыми нелюбезно обходились мужья, стали при­
ходить сюда и пить воду, говоря, что это хорошо по­
могает. Потом сюда начали совершать по обету палом­
ничество и те, что еще только собирались выйти замуж:
они просили колодезную фею сделать их брак счаст­
ливым. За один только год сюда натащили свечей, ру­
башек и образков больше, чем к гробнице святой бла­
женной Лены далл'Олио в Болонье94.
А н т о н и я : Вот еще и с этой Леной все с ума по­
сходили!
126

Нанна: Придержи язык, а то дождешься, что тебя
отлучат от церкви. Разве ты не знаешь, что один кар­
динал уже собирает деньги для ее канонизации? Все
считают, что это она в паре с монахом обращала в
истинную веру народ во владениях блаженной Васталлы95.
Антония: Ну что ж, дай ему Бог!
Нанна: Чтобы не затягивать дело, на этом я, по­
жалуй, закончу свой рассказ о замужних женщинах.
Но перед этим поведаю еще об одной, которая, имея
замечательного мужа, влюбилась в бродячего торгов­
ца. Из тех, знаешь, что носят свою лавку прямо на
себе, повесив ее на лямках себе на грудь. Они ходят
по улицам, крича: «А вот кому красивые шнурки, лен­
ты, иголки, булавки, наперстки, зеркала, гребенки,
шпильки!», и торгуются с разными вертихвостками,
отдавая свои притирания, мыло и фальшивые духи за
хлеб, тряпье и пару старых-старых башмаков с добав­
кой нескольких сольди. И так она в него втюрилась,
что бросила ему под ноги свою честь и растратила на
него целое состояние. Обладатель же хвоста, который
она так обожала, сменив свое тряпье на богатые оде­
жды, стал играть в карты с настоящими мастерами
этого дела и за какую-то неделю приобрел у них ре­
путацию синьора, заслуживающего всяческого уваже­
ния.
Антония: Чем же он этого добился?
Нанна: Тем, что обращался со своей благодетель­
ницей, как со шлюхой. Мало того, что он потчевал ее
палкой, он еще всем об этом рассказывал.
Антония: И правильно делал.
Нанна: Но это все пустяки. Самое удивительное
случается со знатными дамами, и если бы я не боялась
прослыть злоязычной, я рассказала бы тебе, кто из
них спит со своим управляющим, кто с конюхом, кто
с поваром, а кто и с поваренком.
Антония: Глупости, глупости, не хочу слушать»
Нанна: Ты же знаешь, что это правда1
Антония: Глупости, говорю.
127

Н а н н а : Ну ладно, ты меня поняла.
А н т о н и я : Еще как поняла.
Н а н н а : Заметь, что, говоря о монахинях, я рас­
сказала тебе только о том, что успела увидеть за не­
сколько дней в одном только монастыре. А про замуж­
них— лишь часть того, что увидела и услышала в од­
ном городе. Так представь же себе, сколько можно
было бы порассказать обо всех монахинях и обо всех
замужних дамах на свете!
А н т о н и я : Неужели настоящих монахинь так же
мало, как денег, веры и благоразумия, — помнишь, ты
говорила?
Н а н н а : Мало, но они есть.
А н т о н и я : Наверное, еще обсервантки96.
Н а н н а : Я ничего о них не рассказывала, но толь­
ко благодаря молитвам, которые они возносят за своих
преступных сестер, дьявол не заглатывает тех прямо
живьем. Их девство столь же благоуханно, сколь зло­
вонно распутство их сестер, и Господь пребывает ря­
дом с ними денно и нощно, в то время как рядом
с теми, другими — спят они или бодрствуют — пребы­
вает дьявол. Горе нам (горе нам, горе нам — повторю
это трижды), если перестанут о нас молиться эти ма­
ленькие святые. Да, святые, потому что настоящие мо­
нахини, которых так мало, столь совершенны и столь
добродетельны, что впору разводить у них костер под
ногами, как это делали с мучениками.
А н т о н и я : Ты молодец, мне нравится твоя беспри­
страстность.
Н а н н а : И среди замужних тоже есть порядочные
женщины, которые дадут скорее заживо содрать с
себя кожу, чем позволят прикоснуться к себе хотя бы
пальцем.
А н т о н и я : Я рада, что ты это признаешь. Ведь
если хорошенько подумать, то только лишь нужда,
в которой проходит вся наша жизнь, заставляет нас
вести себя так, как мы себя ведем. А на самом деле
мы совсем не такие плохие, как принято считать,
Н а н н а . Нет, это не так. Причина всему — наша
128

плоть. Хвостом нас делают, и от хвоста же приходит
наша погибель. В доказательство приведу тебе в при­
мер благородных дам, которые готовы расстаться со
всеми своими жемчугами, кольцами и цепочками и
стать нищими ради хорошего любовника, который до­
роже бриллианта на пальце. На одну жену, которая
любит мужа, приходятся тысячи, которым он проти­
вен. На одну супружескую пару, которая довольству­
ется домашним хлебом, приходится семьсот, которые
предпочитают брать его у булочника, потому что там
он белее.
Антония: Признаю, что я была неправа.
Н а н н а : Принимаю твое признание. Итак, подве­
дем итоги. Целомудрие женщины подобно хрусталь­
ному графину: с какой бы осторожностью с ним ни об­
ращались, в конце концов он все-таки выскользнет из
рук и разобьется. Сохранить его в целости и сохран­
ности можно лишь заперев на ключ, и если это удаст­
ся, то это будет такое же чудо, как если бы хрусталь­
ный стакан, упав, не разбился.
А н т о н и я : Справедливое рассуждение.
Н а н н а : А под конец я вот что тебе скажу. Что та­
кое жизнь замужней женщины, я знаю по собствен­
ному опыту. Я не хуже других потакала своим капри­
зам, перепробовав самых разных мужчин, от носиль­
щиков до знатных господ, а в особенности монаше­
скую и священническую братию. И при этом мне хоте­
лось, чтобы дорогой мой муж не только обо всем знал,
но и все видел собственными глазами, потому что
я же слышала, как все вокруг только и говорят: «Пра­
вильно делает, она обращается с ним так, как он того
заслуживает». Когда однажды он решился сделать
мне замечание, я все волосы ему повыдергала и ска­
зала с жестокой прямотой женщины, которая принесла
мужу в приданое целое состояние: «Да как ты смеешь
так со мной разговаривать, несчастный пьянчуга!»
В общем, я так на него набросилась, что он вопреки
обыкновению решил меня проучить.
А н т о н и я : Господи, Нанна, разве ты не знаешь,
5

Зак. 433

129

что самый верный путь разозлить мужчину — это на­
кинуться на него с бранью.
;
Нанна: Вот он и разозлился. Тысячу раз он все
видел и все молча терпел, но однажды, застав меня
под каким-то оборванцем, не выдержал и дал волю
рукам. Я так разозлилась за то, что он помешал мне
спокойно лакомиться, что вылезла из-под трудивше­
гося надо мною токаря, вытащила нож, который все­
гда носила с собой, и всадила его мужу прямо под ле­
вый сосок. Он тут же испустил дух.
Антония: Прости ему, Господи, его прегрешения.
Нанна: Узнав о случившемся, мать помогла мне
бежать, а потом, все распродав, приехала ко мне в
Рим. О том, что было со мною дальше, ты узнаешь
завтра. На сегодня хватит. От болтовни у меня не
только в горле пересохло, но и есть захотелось. Вста­
вай и пойдем.
Антония: Вот, встала. Ох, у меня левую ногу
свело.
Нанна: Плюнь на нее три раза — так, будто де­
лаешь крестное знамение, — и все пройдет.
Антония: Плюнула.
Нанна: Ну и как?
Антония: Проходит. Прошло!
Нанна: Ну, так пойдем потихонечку к дому. Я на­
деюсь, ты побудешь со мной сегодня вечером и весь
завтрашний день.
Антония: Пожалуйста, я к твоим услугам.
С последними словами Нанна затворила калитку,
и они молча отправились домой. Пришли они в тот са­
мый час, когда Солнце уже натягивает сапоги, соби­
раясь к Антиподам, которые ждут его, словно оцепе­
невшие куры. Замолчали с его уходом кузнечики, пере­
дав свое дело цикадам, и пропал с глаз День — как
банкрот, спрятавшийся в церкви от кредиторов. Совы
и летучие мыши вылетели навстречу своей хозяйке,
Ночи; безмолвная, печальная, с завязанными глазами,
вся погруженная в свои мысли, она шествовала по
130

земле, как одетая в траур овдовевшая матрона, кото­
рая оплакивает супруга, скончавшегося месяц назад.
Вынырнув из облачка, как из простыни, и сбросив
маску, появилась на сцене Та, что сводит с ума астро­
логов. И мерцающие звезды, добрые и злые, позоло­
ченные великим ювелиром Аполлоном, уже начали за­
глядывать в окна: сначала одна, потом две, потом че­
тыре, пятьдесят, сто, тысяча... Так на исходе ночи на­
чинают, одна за другой, раскрываться розы, чтоб с
первым лучом, посланным на землю покровителем
поэтов97, предстать перед ним во всей своей красе.
Я бы сравнил это с тем, как бывает, когда входит в
деревню полк солдат: сначала появляется десять че­
ловек, потом—двадцать, и — оглянуться не успеешь,
как вся братия рассеялась по деревне. Но боюсь, что
мое сравнение не будет принято благосклонно: ведь
супы нынче стряпают только из розочек, фиалочек и
травинок. Но, как бы то ни было, к этому часу Нанна
и Антония пришли туда, куда должны были прийти,
сделали все, что положено было сделать, и легли спать
до следующего дня.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ АРЕТИНОВОЙ ЗАБАВЫ,
В КОТОРЫЙ НАННА РАССКАЗЫВАЕТ АНТОНИИ
О ЖИЗНИ ДЕВОК
Обе встали, едва рассвело; распорядившись сло­
жить в большую корзину с крышкой приготовленные
с вечера кушанья, они кликнули служанку, и та, во­
друзив корзину на голову, а в руку взяв бутылку игри­
стого корсиканского вина, двинулась впереди, а сле­
дом за ней Антония со скатертью и тремя салфетками,
для того чтобы накрыть стол к завтраку прямо в ви­
нограднике. Едва они пришли, расторопная служанка
расстелила^ скатерть на каменном столе в виноград­
ной беседке близ колодца и открыла корзину. Первым
делом она вытащила оттуда соль и поставила ее по­
среди стола. Потом разложила свернутые трубочкой
салфетки, а за ними — ножи. Солнце должно было
с минуты на минуту появиться над горизонтом, и, не
желая завтракать вместе с ним, Антония и Нанна по­
спешили взяться за еду, побаловав себя в заключение
половинкой головки молодого сыра. Позволив служан­
ке доесть то, что осталось, включая сыр и вино, Нанна
сказала ей: «А потом уберешь со стола», а сама, преж­
де чем усесться там, где сидели они накануне, прогу­
лялась по винограднику, обойдя его дважды. Потом
обе немного отдышались, и Антония сказала: «Когда
нынче я одевалась, мне пришло в голову, что было бы
замечательно, если бы кто-нибудь записал твои рас­
сказы, а кто-то другой поведал бы еще и о жизни мо­
нахов, священников и мирян. Таким образом, женщи­
ны, о которых ты рассказала, получили бы возмож­
ность над ними посмеяться — ведь смеются же над
нами они, когда мы во имя верности истине даем им в
132

руки оружие против самих себя. У меня в ухе звенит —
должно быть, я права».
Нанна: Конечно, права. Но вернемся к рассказу
с того места, как мать приехала ко мне в Рим.
Антония: Да, продолжай.
Нанна: Хорошо помню, что приехали мы как раз
накануне праздника святого Петра. Если бы ты знала,
какое удовольствие доставил мне вид сияющего огня­
ми Замка 98, вспышки взлетающих над ним ракет, пу­
шечные выстрелы, а также свистки и пищалки, от ко­
торых проходу не было на мосту, в Борго и на улице
Банки.
Антония: А где вы устроились по приезде?
Нанна: Мы наняли комнату возле Toppe ди Но­
на"— всю в коврах, красиво убранную. Спустя неде­
лю после того, как мы там поселились, хозяйка, кото­
рая была поражена моею красотой, шепнула словечко
одному любителю — и если бы ты видела, сколько
мужчин появилось на другой же день под нашими ок­
нами! Медленно, словно стреноженные кони, они про­
гуливались вокруг дома, досадуя, что им не удается
как следует меня разглядеть. Я пряталась за жалюзи|
время от времени я на мгновенье их приподымала,
так что становилась видна часть лица, и тут же опу­
скала обратно. И хотя я и в самом деле была красива,
то, что мое лицо появлялось в окне лишь на мгновенье,
делало меня в их глазах еще красивее. Благодаря
этой уловке весь Рим заговорил о недавно приехав­
шей прекрасной чужестранке, и все захотели меня ви­
деть. Ты ведь знаешь, все, что внове, всегда особенно
интересно; чтобы взглянуть на меня, под окнами вы*
страивались настоящие очереди, а хозяйка не знала
ни минуты покоя, потому что в дверь то и дело сту^
чали. Чего только ей не сулили за то, чтобы она по­
зволила им на меня посмотреть. Но моя мудрая мать
(всему, что я когда-либо делала, делаю и буду де­
лать, научила меня она) и слышать об этом не хотела.
«Уж не думаете ли вы, что я из этих? — говорила
она. — Бог убережет мою дочь от опрометчивых шагов.
133

Я женщина благородная, и, хотя мы и попали в беду,
благодарение Богу, у нас есть на что жить». После
этих слов разговоров о моей красоте стало еще боль­
ше. Приходилось ли тебе видеть воробья в окошке
хлебного амбара? Склюнув десяток зернышек, он ле­
тит прочь и через некоторое время возвращается, при­
водя с собою еще двух воробьев; а в следующий раз —
четырех, а потом — три десятка, а потом — целую тучу.
Вот так и мои поклонники вились вокруг нашего дома,
пытаясь просунуть клюв в мой амбар. Я же, хотя и не
давала им вволю насладиться видом моей красоты,
сама не отводила глаз от щелей жалюзи и восхища­
лась элегантностью своих обожателей, разодетых в
бархат и парчу, щеголявших драгоценными кокарда­
ми на шляпах и золотыми цепями на груди. В сопро­
вождении свиты слуг они изящно гарцевали на лосня­
щихся, словно зеркало, скакунах — кончик ноги в стре­
мени, в руке «петраркино»1(Ю — и декламировали:
Коль не любовь — сей жар, какой недуг
Меня знобит?|01
То один, то другой останавливались они подле окна,
за которым я играла с ними в прятки, и говорили:
«Госпожа, неужто у вас хватит духу стать виновницей
смерти стольких ваших поклонников?» В ответ я чутьчуть приподымала жалюзи и тут же со смехом их
опускала, скрываясь в глубине комнаты, а они уезжа­
ли, твердя: «Целуем ручки Вашей Светлости» — или:
«Бог видит, сколь вы жестоки».
Антония: Самое интересное ты, оказывается, при­
берегла на сегодня.
Нанна: И так все и шло, покуда моя мудрая мать
не решила, что настало время меня показать, устроив
все так, будто это произошло случайно. Она велела
мне надеть строгое лиловое платье без рукавов и обер­
нуть волосы вокруг головы; если б тебе довелось
взглянуть, ты бы поклялась, что это не волосы, а зо­
лотая пряжа.
Антония: А почему платье было без рукавов?
134

Нанна: Чтобы на виду были мои белые как снег
руки. Умыв мне лицо какой-то очень сильной эссен­
цией, после которой нет нужды ни в каких притира­
ниях, она велела мне показаться в окне в самый раз­
гар парада моих поклонников. Мое явление обрадо­
вало их так, как явление Звезды обрадовало волхвов;
побросав уздечки на шею коней, они упивались моею
красотой, как узник упивается проникшим к нему в
темницу солнечным лучом. С закинутой головой,
устремленным на меня неподвижным взглядом они
походили на тех странных зверей, которые питаются
воздухом.
Антония: Ты хочешь сказать — на хамелеонов?102
Нанна: Да-да, именно. Они прямо-таки впитывали
в себя мою красоту, как впитывают туман перья той
птицы, что похожа на ястреба, но не ястреб.
Антония: Козодой?
Нанна: Да-да, козодой.
Антония: Ну, а что делала ты, покуда они тобой
любовались?
Нанна: Я напустила на лицо выражение монаше­
ского целомудрия, но смотрела на них при этом уве­
ренным взглядом замужней матроны, а жесты, кото­
рые я делала, были теми, которые обычно делают
девки.
Антония: Неплохо!
Нанна: Я красовалась в окне минут двадцать, по·
том, в самый разгар шушуканья, рядом со мной появи­
лась мать, словно говоря: «Это моя дочь», и увела
меня за собой. Проглотившие крючок воздыхатели за*
дергались, как дергаются выброшенные на песок кар­
пы и уклейки. И когда наступила ночь, я услышала,
как в дверь постучались: «Тук-тук-тук». Вниз пошла
хозяйка, а мать — следом за ней, чтобы подслушать,
что скажет ей посетитель. И она услышала, как чело­
век, с ног до головы закутанный в плащ, спросил хо­
зяйку: «Кто она такая, эта девушка, которая нынче
показалась в окне?» Хозяйка ответила: «Это дочь знат­
ной чужестранки; как я поняла, мужа синьоры убили
135

во время местной междоусобицы, и бедняжка вынуж­
дена была бежать, захватив с собой то немногое, что
успела спасти». Все это наплела ей моя мать.
Антония: Замечательно придумано.
Нанна: Услышав это, человек в плаще сказалз
«Как бы мне поговорить с этой синьорой?» — «Ни­
как,— отвечает хозяйка, — она не желает ни с кем раз­
говаривать». Потом он поинтересовался, девица ли я,
и она ответила: «Девица, да еще какая, всем девствен­
ницам девственница, только и знает, что без конца
пережевывает „Ave Maria"». — «Тот, кто пережевывает
„Ave Maria", непременно выплюнет „Pater noster"»103,—
ответил тот и попытался было безо всяких церемоний
подняться наверх, но это ему не удалось, хозяйка его
не пустила. Тогда мой поклонник сказал: «Сделай мне
по крайней мере одну милость: скажи синьоре, что
если она согласится меня выслушать, она получит та­
кой подарок, что будет благословлять тебя за него до
конца своих дней». Хозяйка пообещала, что так и сде­
лает, распрощалась с ним и, поднявшись наверх, сразу
же постучалась к нам. «Кому как не пьянице знать
толк в вине, — сказала она. — Эти гончие псы сразу
учуяли перепелочку, вашу дочь. Один из них сейчас
явился ко мне собственной персоной и попросил, чтобы
я уговорила вас его выслушать». — «Нет-нет, — отве­
чает мать. — Ни за что». А хозяйка (язычок у нее был
довольно острый) говорит ей: «Первый признак умной
женщины — это умение воспользоваться случаем, ко­
торый посылает ей Господь Бог. Этот человек мог бы
вас озолотить. Подумайте». С этими словами она ушла,
а на другой день за хорошо накрытым столом снова
завела ту же песню, и в конце концов советчица, пе­
кущаяся, конечно, о собственном благе, добилась того,
что мать согласилась выполнить ее просьбу. Она ска­
зала, что выслушает ее знакомого, который, по-види­
мому, полагал, что, заполучив меня в постель, первым
вскроет тюк с драгоценной французской шерстью. Его
позвали и после множества клятв и заверений позво­
лили внести задаток в счет стоимости моей девствен­
ности, за которую он посулил нам златые горы.
186

Антония: Замечательно!
Нанна: Короче говоря, наступил назначенный ве-:
чер. После ужина, который был роскошнее всякого
пира (правда, я едва проглотила, не разжимая губ,
два кусочка да осушила задвадцать глотков полста­
кана разбавленного вина), меня без лишних слов пре­
проводили в комнату хозяйки, которую за один дукат
наняли на эту ночь. Едва мы вошли, он сразу же за­
хлопнул дверь, сказав, что разденется без посторонней
помощи. Он сделал это во мгновение ока и, улегшись
в постель, принялся меня улещивать: «Я сделаю для
тебя то, я сделаю для тебя это, тебе будут завидовать
первые куртизанки Рима!» И, не в силах больше тер­
петь мою медлительность, он вскочил с постели и сам,
несмотря на мои протесты, стащил с меня чулки; по­
том снова лег и, покуда я раздевалась и укладыва­
лась, лежал, отвернувшись к стене, чтобы я не стес­
нялась, представ перед ним в одной сорочке. Я пога­
сила свет (хотя он и кричал «Не надо, не надо!») и
улеглась, и как только я оказалась рядом, он накинул­
ся на меня с такой же страстью, с какой мать кидается
к сыну, которого она считала умершим; так он меня
целовал, так страстно сжимал в объятиях. Но стоило
ему дотронуться до моей арфы (которая была очень
хорошо настроена), как я принялась биться и выры­
ваться, показывая, как мне это неприятно; тем не ме­
нее я позволила ему дотронуться до устья, но когда он
захотел воткнуть в щель свое веретено, я не дала ему
этого сделать. «Душенька моя, — твердил он, — ра­
дость моя, ты только не дергайся, можешь меня убить,
если я тебе хоть чуть-чуть сделаю больно». Я упор­
ствую, он продолжает упрашивать, сопровождая моль­
бы ударами своего копья, но все мимо и мимо, так что
в конце концов он пришел в полное изнеможение. Су:
нув мне в руку свой инструмент, он сказал: «Сделай
все сама, я даже не пошевельнусь», — а я, чуть не пла­
ча, ему отвечаю: «Да что же это такое — такое огром­
ное? Неужто у всех мужчин он такой большой? Ведь
вы меня просто разорвете!» Пока я все это говорила,
он кончил прямо мне в руку и так расстроился, что
187

мольбы сменились угрозами, да еще какими. «Я разо­
рву тебя в клочья, я утоплю тебя в твоей собственной
крови!» —заорал он, схватив меня за горло, и попы­
тался даже сдавить его, правда легонько. Потом снова
принялся меня умолять, и я улеглась так, как ему хо^
телось. Но в тот момент, когда он уже собирался су­
нуть в печь свою кочергу, я снова его оттолкнула. Он
вскочил, схватил рубашку, чтобы одеться и уйти, но я
его удержала, закричав: «Ладно, ладно, ложитесь, я
сделаю все, что вы хотите». От этих слов гнев его сра­
зу прошел. Совершенно счастливый, он бросился меня
целовать, приговаривая: «Ну чего, чего ты боишься?
Это все равно что комариный укус, сама увидишь, уж
я позабочусь, чтоб так это и было, сделаю все осто­
рожно-осторожно». Но, позволив ему ввести свой ин­
струмент на треть, я снова его вытолкнула, и тогда,
устроившись на краю постели, скорчившись и скрестив
бедра, он с помощью собственной руки утолил страсть,
которую хотел утолить со мной, оставив в ладони то,
что должно было достаться мне. Потом встал, оделся
и начал расхаживать по комнате и так и расхаживал,
покуда ночь, которую он, подобно ястребу, провел без
сна, не прошла совсем, оставив на его лице горькую
мину игрока, проигравшего все свои деньги. Осыпав
меня проклятиями, которые обращает обычно муж­
чина к отвергнувшей его даме, он отворил окно и, об­
локотившись на подоконник, подпершись рукой, устре­
мил взгляд на Тибр: казалось, даже Тибр смеется над
его инструментом, которому пришлось всю ночь кру­
титься вхолостую. Покуда он предавался размышле­
ниям, я заснула, но когда открыла глаза и попыталась
встать, он снова на меня набросился. Думаю, ни один
чернокнижник не призывал себе на помощь столько
духов, сколько призывал он, но все было попусту — вот
так же пусты бывают надежды людей, изгнанных из
своего города. И даже когда он попросил у меня всегонавсего поцелуя, я и в том ему отказала, а потом крик^
пула мать, так как услышала, что она уже разговари­
вает с хозяйкой. Увидев ее, он сказал: «Что это за
жульнические проделки? Мы все-таки не в Бакка*
138

no!»104—и начал на нее кричать, а хозяйка тем вре­
менем попыталась его утешить: «Это хуже нет — иметь
дело с девственницами». Оставив их препираться, я
отправилась в свою комнату. Бедняга между тем про­
должал упорствовать; так упорствует игрок, желая во
что бы то ни стало отыграть потерянные деньги. Ои
ушел, а спустя полчаса ко мне со штукой зеленого
персидского шелка явился портной, который снял с
меня мерку, скроил и сшил платье. Горемыка! Вид­
но, он думал, что после этого ближайшей ночью ему
удастся настоять на своем. Подарок я приняла, но в
остальном положилась на наставления матери, кото·
рая сказала: «Распалился он не на шутку. Теперь,
главное, будь твердой, и он либо лопнет с досады, либо
наймет для тебя дом со всею обстановкой». Но я и
без нее знала, как надо себя вести. Когда я выглянула
из окошка и увидела, что он идет, я со словами «А вот
и он!» выбежала на лестницу ему навстречу. «Одному
Богу известно, — воскликнула я, — как мне было боль·
но оттого, что давеча вы ушли, даже не попрощав­
шись». Как я рада, что вы вернулись. Пусть я умру, но
уж сегодня ночью я сделаю все, как вы хотите». Он
рог разинул от изумления, а потом бросился меня це­
ловать, и покуда по его поручению ходили за ужином,
мы с ним были как два голубочка. Я видела, что вре­
мя до вечера тянется для него так, как тянется оно
для человека, который десять лет ждал назначенного
свиданья. Когда наконец стемнело, мы поужинали и
вернулись в ту же постель, где провели прошлую ночь.
И тут он увидел, что я с ним любезна примерно так,
как бывает любезен жид с человеком, попросившим
у него денег без заклада. Он не удержался и ударил
меня, а я, хотя и молча это снесла, подумала: «Это
тебе дорого обойдется». Как и прошлой ночью, ему
пришлось самому поработать со своим инструментом..
Но потом он встал, отправился в комнату, где спали
мать и хозяйка, и четыре часа подряд грозил нам вся­
кими карами. Наконец мать сказала: «Дорогой мессир, положитесь на меня. Следующей ночью я ее про­
сто убью, если она вам откажет». Она поднялась на139

верх, принесла оттуда длинный ремень из тафты и ска­
зала: «Вот, держите, этим вы свяжете ей руки». Дура­
чок схватил ремень и, снова потратившись на завтрак
и на ужин, улегся со мною в третий раз. Увидев, что я,
как и раньше, не даю до себя даже дотронуться, он
пришел в такую ярость, что чуть не всадил в меня
кинжал, совершенно всерьез. С трудом отбившись, я
повернулась к нему задом, и он, притиснув его к сво­
ему паху, еще больше распалился и принялся меня
тискать. Покуда он меня тискал, я лежала спокойно,
но когда почувствовала, что наглец вот-вот просунет
свой клюв в дупло, сказала: «Пожалуй, пора просы­
паться»— и повернулась к нему лицом. Тут он заста­
вил меня лечь на спину, сам взобрался сверху, но ко­
гда дело было наполовину сделано, я завопила: «Ой1!
Ой!» Тогда он, не меняя позы, протянул руку под по­
душку, вытащил спрятанный там кошелек, вынул из
него десять дукатов и уж не знаю сколько юлиев и
вложил их мне в ладонь со словами: «Держи». Закри­
чав: «Не нужно мне ваших денег», я сжала кулак,
а он так и застрял на половине пути и, не в силах про­
двинуться дальше, тут же и кончил.
Антония: А почему он не связал тебя ремнем?
H a н н а: Разве может связать кого-нибудь тот, кто
сам связан?
Антония: Святая правда.
Нанна: И еще четыре раза, прежде чем мы вста­
ли, его конь останавливался, земную жизнь пройдя до
половины105.
Антония: Как сказал Петрарка.
Нанна: Скорее, Данте.
Антония: А разве не Петрарка?
Нанна: Данте, Данте. Но он был и этим доволен
и поднялся с постели счастливый. Встала и я вместе
с ним. Он не мог остаться и разделить со мной завТрак, но распорядился о том, чтобы мне его доста­
вили; сам же явился вечером, к ужину, за который
тоже заплатил.
Антония: Постой, а он что, не заметил, что у тебя
не было крови?
140

Нанна: Представь себе! Эти развратники вообра­
жают, что как никто знают толк в девственницах и му­
ченицах, но это не помешало ему принять за кровь
мочу. Им главное, чтобы что-то потекло—и баста!
Только на четвертую ночь я позволила ему дойти до
конца, и, почувствовав это, мой бравый кавалер поте­
рял сознание прямо на мне. Утром пришла мать и, за­
став нас в постели, с улыбкой приветствовала Его
Светлость, а мне дала свое благословение. И покуда
я осыпала его всеми ласками, какие только были мне
известны, мать сказала: «Ваша светлость, завтра мы
должны покинуть Рим. Я получила весточку из род­
ных краев и хочу вернуться домой, чтобы умереть сре­
ди своих. Рим — это город для баловней судьбы, в нем
нет места неудачникам. Разумеется, я бы не уехала,
если б сумела продать наши угодья и купить здесь
хотя бы маленький домик. Я уже думала снять, но
деньги все не приходят, а я не из тех, кто может жить
в чужих стенах. Тут я ее прервала. «Матушка, — ска­
зала я, — я не проживу и двух дней, если мне придет­
ся расстаться с моим любимым». С этими словами я
его поцеловала да еще выдавила из глаз две слезин­
ки. И что же я вижу? Он вдруг садится на постели и
заявляет: «Что же, я, ядри твою мать, не могу нанять
для вас дом и обставить его как подобает?» Приказав
подать одежду, он начал одеваться с поспешностью
человека, которого ожидает срочное дело. Он букваль­
но выскочил из дома, а к вечеру вернулся с ключами
и двумя носильщиками, которые были нагружены ма­
трасами, одеялами и подушками. Еще двое тащили
кровати и столы, и Бог знает сколько жидов толпилось
позади с коврами, простынями, посудой, ведрами, ку­
хонной утварью. Глядя на него, можно было поду­
мать, что он переезжает на новую квартиру. Взяв с со­
бой мать, он привел в порядок очень миленький домик
на том берегу Тибра, потом вернулся за мной, запла­
тил хозяйке и уже поздно вечером погрузил наши
вещи на повозку. Было уже темно, когда он привез
меня в новый дом и еще там продолжал сорить день­
гами. И, поверь мне, для своего положения делал это
HI

весьма щедро. И хотя в том, прежнем окошке я пока­
зываться перестала, все очень быстро узнали, где я
живу теперь, и вокруг меня по-прежнему вились тучи
поклонников — так вьются осы над кипящим чаном
или пчелы над цветами. Приглядев себе одного среди
своих вздыхателей, я с ним сошлась, прибегнув к по­
мощи сводни. И так как он предоставил в мое распоря­
жение все, что имел, своего первого поклонника я бро­
сила. А тот, занимавший в свое время направо и на­
лево, покупавший для меня подарки в кредит, был
признан неплатежеспособным, предан анафеме и по­
вешен, как это было принято в Риме. В общем, я вела
себя, как подобает девке, лишив его сначала состоя­
ния, а потом и любви. В первое время, видя перед
собою запертую дверь, он меня укорял, напоминая
о том, что для меня сделал, а потом просто уходил не
солоно хлебавши или, точнее сказать, «с задранным
хвостом», как то привидение из новеллы Боккаччо106.
В конце концов я перешла в разряд женщин, готовых
принадлежать всякому, кто принесет им conquibus107,
как говорил Гоннелла108, и, наняв большой дом с дву­
мя служанками, зажила как синьора. И не думай, что
я изучала ремесло блядства, как те школяры, что на­
чинают ученье мессирами, а возвращаются домой си­
рами109 семь лет спустя. Все, что надо знать о науке
страсти и обольщения, я изучила за три, нет, за два,
нет, даже за один месяц. Я узнала, как войти в дове­
рие, как разжечь страсть, как обобрать, как бросить,
как плакать, смеясь, и как смеяться, плача, об этом
я еще скажу в свое время. Я продавала свою девствен­
ность множество раз, как продают попы свою первую
мессу, развешивая в каждом новом городе объявления
о том, что они будут служить ее впервые110. Я расска­
жу тебе лишь о малой части проделок, которые точнее
было бы назвать надувательством, о тех, что придума­
ла сама; но если ты умеешь считать, то можешь себе
представить, сколько их существует вообще.
Антония: Я не мастер считать и ничего не могу
представить. Просто я верю каждому твоему слову,
как верую во времена года и в четыре Поста, а если
142

честно сказать, тебе я верю даже больше, раза в три
больше.
Нанна: Был у меня среди прочих один поклонник,
много для меня сделавший и которому я должна была
бы платить любезностью, но ведь для девок не суще­
ствует ни любезности, ни нелюбезности. Девка, она
как жук-древоточец — любит того, у кого есть что по­
грызть, а когда грызть больше нечего, только вы ее и
видели! Если б ты знала, что я вытворяла с этим по­
клонником, особенно когда он уже не мог осыпать
меня деньгами, как раньше, хотя и продолжал тратить­
ся. Я спала с ним по пятницам и за ужином всегда
ссорилась.
Антония: Зачем?
Нанна: Чтобы испортить ему аппетит.
Антония: Какая жестокость!
Нанна: Подумаешь! Так вот, умяв все, что было
подано к ужину, я не торопилась отправляться в по­
стель и засиживалась за столом до семи восьми ча­
сов*. А когда наконец ложилась и разрешала ему
полакомиться, вела себя до того грубо, что он с про­
клятиями с меня слезал и кричал, что ничего не хочет.
Однако страсть брала свое, и, не дождавшись от меня
ласк, которых ему так хотелось, он снова ложился.
Видя, что я, как и прежде, совершенно неподвижна,
он начинал меня трясти, со слезами на глазах выкри­
кивал ругательства, но я позволяла себя оседлать
только после того, как он отдавал мне все деньги, ка­
кие у него с собой были.
Антония: Ну, ты была хуже Нерона!
Нанна: Что же касается чужестранцев, которые
приезжали в Рим дней на восемь, на десять, а потом
должны были уехать, то с ними я вытворяла такое, за
что иные попадают на виселицу. Я держала при себе
несколько головорезов, которым один раз на сто да­
вала даром и которые были нужны мне на случай,
если на кого-то надо было нагнать страху. Обычно
тех, кто приезжает в Рим, после античного начинает
* То есть до часу и двух часов ночи.
143

тянуть на неприличное, и они ищут дам, на которых
можно было бы потратить деньги. Начинали они все­
гда с меня, и тот, кто проводил со мной ночь, уходил
утром, оставив у меня все свои вещи.
А н т о н и я : Какие, черт побери, вещи?
Н а н н а : Свои. И сейчас я тебе объясню, как это
делалось. Утром в комнату входила служанка и заби­
рала одежду моего кавалера, якобы для того, чтобы
почистить. Потом она прятала ее в укромном месте,
а сама поднимала крик, что ее обокрали. Мой дорогой
гость вскакивал с постели в одной рубашке, требуя
свои вещи и угрожая в противном случае взломать все
мои сундуки и забрать все, что там было. А я начи­
нала кричать: «Ах, вот как! Ты будешь взламывать
мои сундуки! Мне придется терпеть насилие в соб­
ственном доме? Ты мне угрожаешь? Ты называешь
меня воровкой?» Услышав шум, мои головорезы, ко­
торые до этого прятались внизу, взбегали наверх с об­
наженными шпагами и, спросив: «В чем дело, госпо­
жа?», хватали за грудки синьора, который вот так, в
одной рубашке, был похож на человека, собравшегося
идти исполнять какой-то обет. Он тут же начинал про­
сить у меня прощения, я позволяла ему послать к ка­
кому-нибудь приятелю за штанами, колетом, камзо­
лом, плащом и шляпой, и он уходил, считая, что де­
шево отделался.
А н т о н и я : И никаких у тебя не было угрызений?
Н а н н а : Никаких, потому что нет такого злодей­
ства, предательства или обмана, на которые девка не
решилась бы пойти. Когда о моих проделках разнесся
слух, чужестранцы почти перестали ко мне приходить,
а те, что приходили, — раздевшись, отдавали одежду
слуге. Тот уносил ее к нему на квартиру, а утром воз­
вращался, чтобы одеть своего господина. И все-таки
они хоть что-нибудь у меня да забывали: перчатки,
пояс, ночной колпак — девка ничем не брезгует, девке
все пригодится: зубочистка, тесемочка, орешек, горчич­
ное зернышко, хвостик от груши.
А н т о н и я : Все это так, и все же, как девки ни лов144

чат, кончают они нищими как церковные крысы, да
еще французская болезнь частенько мстит им за всех,
кого они обманули. Забавно видеть, как те из них, что
уже не могут скрыть своей старости за притираниями,
белилами, духами, роскошными нарядами, огромными
веерами, распродают свои украшения и ступают на ту
дорогу, которую им суждено пройти в четыре этапа:
так, в четыре этапа, проходят свой путь юнцы, которые
учатся на священников.
H a н н а: Что ты имеешь в виду?
Антония: Начинают девки с того, что, накупив на
деньги, полученные от украшений, побольше кроватей,
пускают жильцов. Потом, когда гостиничное дело про­
горает, переходят к Посланию, .то есть становятся
сводницами, потом к Евангелию, то есть берут белье в
стирку, ну, а в заключение распевают молитвы в церк­
ви Сан Рокко, Пополо, Паче, Санто Янни, Консолационе, на лестнице у Святого Петра, все как одна мечен­
ные тою печатью, какой метит своих кобыл святой
Иов111, а иногда еще и шрамами: это память о тех, кто
не смог вынести их плутней и подлостей. Именно пус­
каясь на плутни и подлости, они и теряют обычно все>
включая обезьянок, попугаев и карлиц, рядом с кото­
рыми они чувствовали себя королевами.
Нанна: Ну, я была не из таких, не надо быть ду­
рой, иначе придется пенять на себя. Нужно знать свое
место и не корчить из себя королеву, отворяя дверь од­
ним только монсиньорам и знатным господам. Самые
высокие горы складываются из маленьких камушков
постепенно. Не верь тому, кто будет тебя уверять, что
один бык наложит столько же, сколько миллион мух.
Мух больше, чем быков, и на одного знатного господи­
на, который принесет тебе богатый подарок, приходят­
ся двадцать таких же знатных, которые кормят тебя
обещаниями, и тысячи простых, совсем незнатных, ко­
торые и набивают твои карманы. Та, что желает иметь
дело только с бархатными камзолами, просто дура, по­
тому что больше всего дукатов в суконных. Уж мне ли
не знать, что лучше всех платят трактирщики, продав­
цы птицы, разносчики воды, посыльные и жиды. Что
145

касается жидов, их вообще следовало бы поставить во
*лаве списка, потому что тратят они еще больше, чем
еоруют.
Антония: Ну и как ты это объясняешь?
Нанна: Да дело в том, что роскошные камзолы
чаще всего бывают подбиты просроченными долгами.
Эти знатные господа, они как улитки, которые все свое
достояние носят на себе. За душой у них ни гроша,
а если вдруг что-то и появляется, они лучше потратятся
на масло, которым умащают бороду и волосы. На одну
пару новых башмаков у них сотня рваных, и я всегда
смеюсь, когда вижу, как бархат на их камзолах посте­
пенно превращается в шелк.
Антония: Ты привыкла иметь дело с сегодняшни­
ми скупердяями, в мое время они были другие, потому
что другими были их покровители. Но вернемся к тво­
ему рассказу.
Нанна: Так вот, один господин, который знал, ка­
кова я с клиентами, сказал однажды: «А вот я уложу
ее в постель, не заплатив ни копейки». Явившись ко
мне, в каких только он не рассыпался любезностях: за­
нимал разговором, бесконечно меня восхвалял, всяче­
ски старался услужить. Если я вдруг роняла какую-то
вещь, он подхватывал ее своей шляпой, целовал и про­
тягивал мне с таким изысканным поклоном, что ты не
можешь себе и вообразить! Настал день, когда посреди
обычной болтовни он вдруг сказал: «Ах, моя госпожа,
мне бы только заслужить вашу милость, а потом —
хоть умереть». — «Пожалуйста, — говорю я, — о чем вы
просите?» А он отвечает: «Молю вас провести эту ночь
со мною, я мечтаю, чтобы вы хозяйкой вошли в мою
комнату, которая, надеюсь, вам понравится». Я ска­
зала ему, что приду, но только после ужина, так как
ужин обещала одному своему другу, и он еще больше
обрадовался, представив себе, как будет потом хва­
статься, что не заплатил даже за ужин. В назначенный
час я пришла к нему и спала с ним, а потом до зари
дожидалась, пока он уснет. Когда он захрапел, я на­
дела его рубашку, так как уже месяц восхищалась ее
золотым шитьем, а ему оставила свою. Потом за мною
146

зашла моя служанка, и мы вышли. Увидев в углу при­
хожей приготовленный для прачки сверток с батисто­
вым бельем, я подхватила и его, служанка водрузила
сверток на голову, и мы вернулись домой и с бельем,
и с рубашкой. А теперь представь себе, что он должен
был сказать, когда проснулся.
А н т о н и я : Да уж, ему не позавидуешь!
H a н н а: Поднявшись и увидев мою штопаную-пере­
штопаную рубашку, он сначала подумал, что я перепу­
тала, но когда обнаружил еще и пропажу белья, подал
на меня жалобу в Корте Савелла112, откуда был с по­
зором выгнан. Вот так я выставила на смех того, кто
хотел выставить на смех меня.
А н т о н и я : Так ему и надо.
Н а н н а : А теперь послушай такую историю. Среди
моих поклонников был один купец, добрая душа, кото^
рый не просто меня любил, а обожал. Он меня содер­
жал, и я, разумеется, оказывала ему все знаки внима­
ния, хотя и не была в него влюблена. Если ты от когонибудь услышишь, что, мол, куртизанка такая-то сог­
нет по такому-то, смело говори, что это неправда. Ко­
нечно, бывает, что нам несколько раз подряд захочется
поклевать из особенно пышного снопа, но это не боль­
ше, чем каприз, он так же быстротечен, как солнце зи­
мой или дождик летом. Невозможно, чтобы женщина,
которая принадлежит всем, полюбила кого-то одного.
А н т о н и я : Это-то я знаю.
Н а н н а : Так вот, этот купец время от времени со
мной спал, и я, чтобы он больше меня ценил, решила
его разгорячить, заставив приревновать. Тем более что
он всегда говорил, будто вовсе не ревнив. И что же я
сделала? Я купила две пары перепелок и одного фа­
зана, отдала их одному посыльному, которого мой ку­
пец не знал, а посыльный этот был сущий мошенник.
Мы договорились, что он постучит в мою дверь в час
ужина, когда купец будет у меня. «Отвори!» — велела
я служанке, посыльный поднялся наверх и, сказав:
«Доброго здоровья вашим сиятельствам», добавил:
«Испанский посол просит Вашу Светлость сделать ему
честь и отведать даров, что он с любовью вам посы147

лает. И еще он хотел бы перемолвиться с вами словеч­
ком, когда вам это будет угодно». Я выталкиваю его
из комнаты и кричу: «Какой еще посол? Немедленно
уноси все прочь, я не желаю никакого другого посла,
кроме вот этого, который относится ко мне лучше, чем
я заслуживаю». Тут я целую своего простофилю и,
обернувшись к посыльному, грожу ему всякими ка­
рами, если он сейчас же не уберется прочь. Но здесь
вмешался мой купец. «Да бери, бери все, дура, — ска­
зал он, — все, что дают, надо брать». А потом обра­
тился к посыльному: «Так и быть, она из любезности
всего этого отведает». Потом он немного посмеялся
(правда, смех был какой-то невеселый), а потом за­
думался. Я встряхнула его и спросила, о чем он печа­
лится, если не то что посол — сам император никогда
не дождется от меня поцелуя! «Ваши башмаки мне
дороже тысячи дукатов». Он от души меня поблагода­
рил и ушел по своим делам. Я же тем временем по­
звала своих головорезов, приказала им прийти к четы­
рем *, потому что в четыре мы обычно ужинали, и ото­
брала среди них одного, настоящего бандита, но очень
представительного. Он и постучал в мою дверь, а по­
том, с факелом в руке, в сопровождении банды голо­
ворезов в масках, поднялся наверх и отвесил мне по­
клон в самом что ни на есть испанском духе. «Госпо­
жа,— сказал он, — сейчас сюда прибудет господин по­
сол, чтобы выразить свое почтение вашей милости».
А я отвечаю: «Пусть твой посол меня извинит, но
у меня уже есть свой посол, мой хозяин, которого ты
видишь перед собой». И с этими словами я кладу руку
на плечо своему кавалеру. Парень вышел, но вскоре
снова постучал в дверь, и так как я не пожелала ему
отпереть, крикнул нам снизу: «Если вы не откроете,
мой господин вышибет дверь». Я бросаюсь к окну и
кричу: «Твой господин может сделать со мной все, что
хочет, — убить, сжечь, уничтожить, но люблю я только
одного, вот этого. Это благодаря ему я живу сейчас
* К десяти часам вечера.
148

так, как живу, и если будет нужно, я готова за него
Ухмереть». Тут в дверь начинают ломиться ряженые,
и хотя их всего пятеро, кажется, что внизу не меньше
тысячи. Один из них угрожающим тоном говорит: «Ах
ты, viegia113 шлюха, ты еще пожалеешь, а с того соп­
ляка, что чешет тебе спинку, клянусь Dios114, мы про­
сто спустим шкуру». — «Воля ваша, — отвечаю я, — но
не пристало настоящему синьору добиваться своего
силой». Я хотела еще что-то добавить, но мой дурачок
дернул меня за подол и сказал: «Хватит, хватит, если
ты не хочешь, чтобы эти испанцы действительно меня
располосовали». Он оттащил меня от окна и поблаго­
дарил за все, что я сказала. Так выпущенные из тюрь­
мы на праздник Феррагосто благодарят жителей тех
кварталов, которые о них хлопотали. Утром он пода­
рил мне роскошное платье из оранжевого шелка, а сам
перестал показываться на улице после «Ave Maria». Ни
за какие посулы он не высунулся бы из дому в это
время — так напугали его испанцы. Он боялся, что по­
сольская сабля рассечет ему лицо буквой «X». Но зато
теперь он восклицал по всякому поводу: «Ну, с моей-то
можно не бояться никаких послов!»
Антония: А почему?
Нанна: А я сказала ему, что еще в январе загна­
ла под лестницу десять человек и продержала их там
до утра. И еще клялась, что как-то ночью («этой ночью
ты был у меня») одного бандита я заперла в погребе,
а другому пришлось сторожить во дворе колодец. Уж
как он был доволен! А для того чтобы у меня не по­
явилось желания сделаться посольшей, он удвоил свои
приношения и всякий раз повторял: «Ты это заслужи­
ла, и довольно об этом».
Антония: Ну и хитра же ты!
Нанна: А вот тебе еще одна моя проделка. Мне
частенько приходилось спать с одним воякой, знаешь,
из тех фанфаронов, которые только и умеют, что тря­
сти перьями на шляпе. Когда ему про меня сказали:
«А вот с этой держи ухо востро!», он ответил: «Да я и
в Сиене служил, и в Генуе, и в Пьяченце, а кошелек
149

свой сохранил в целости. Нет, мои деньги не для
шлюх, клянусь Богом, не для шлюх». И вот однажды
я заметила у хвастуна в кошельке десять скудо. Я мог­
ла бы вытащить их тою же ночью, но поступила ина­
че, и сейчас ты узнаешь как. Однажды он явился ко
мне опечаленный, так как я намекнула ему, что увле­
чена другим. Увидев его настроение, я подхожу, запус­
каю ему пальцы в бороду и, нежно ее подергивая, го­
ворю: «Ну-ка, ну-ка, скажи мне, кто твоя милая?» По­
том сажусь к нему на колени, обнимаю за шею и, раз­
двигая ему бедра коленом, чувствую, как он оживает.
Потом я его целую, и он отвечает: «Ну ты, ты».
И вздыхает так глубоко, что мне показалось, будто это
ветер пронесся. Я продолжаю обнимать его и ласкать,
да так умело, что он окончательно приходит в себя.
И только я сказала: «Оставайся сегодня на ночь», как
в дверь постучали — то был человек, с которым я за­
ранее сговорилась. Служанка выглянула в окно и ска­
зала: «Госпожа, это мастер пришел». — «Вели ему
подняться», — ответила я, тот поднялся и попросил
вернуть ему десять скудо, которые я ему должна за
балдахин, и сделать это побыстрее, потому что у него
нет времени ждать. «Возьми этот ключ, — сказала я
служанке, — и выдай ему десять скудо из денег, что
лежат в сундуке». Она убегает, а я остаюсь и продол­
жаю гладить по шерстке своего котика, полагающего,
что никому не удастся его провести. И все время, по­
куда я его завлекала и наконец завлекла, мастер не
переставал меня торопить. Я уже несколько раз крик*
нула служанке: «Поторопись, дуреха», но она в ответ
только что-то бормотала. Тогда я сама туда пошла и
увидела, что она корпит над замком, который не ΧΌчет открываться. Дело в том, что точно так же, как
пришедший ко мне мастер вовсе не был мастером, так
и ключ был совсем не от этого замка. Но я сделала
вид, что это служанка его сломала, и устроила ей вы­
волочку, больше, правда, крича, чем пуская в ход ку­
лаки. После этого я сказала, что взломаю замок, но
никак не могла найти молотка. И вот тут-то я обора­
чиваюсь к своему хитрецу и говорю ему: «Пожалуй150

ста, если у вас найдется десять скудо, отдайте ему,
а я сейчас либо взломаю замок, либо просто расколо­
чу сундук, и вы тут же получите свои деньги обратно».
Антония: В серьезные минуты ты переходила
с ним на «вы», ха-ха-ха!
Нанна: Он открывает кошелек, швыряет деньги
мастеру и говорит: «Бери и ступай с Богом». Но когда
я снова принялась за сундук, он сказал: «Пошли луч­
ше за слесарем, пусть он откроет, ведь нет никакой
спешки», обращаясь ко мне на «ты», словно после
того, как он одолжил мне деньги, я перешла в его пол­
ное распоряжение.
Антония: Вот скотина!
Нанна: Бросив сундук, я отправилась со своим
хитрецом в постель, твердо решив, что на этот раз он
у меня не полакомится. И в самом деле, едва он меня
обнял, как в дверь громко постучали. Я только этого
и ждала и тут же вскочила, хотя он и удерживал
меня, умоляя не уходить и не узнавать, кто это там
пришел. Но я посмотрела сквозь щелку жалюзи и уви­
дела у дверей молоденького монашка в плаще и шля­
пе верхом на муле. Он окликнул меня, я сбежала вниз,
накинув плащ его слуги на мужской наряд, в котором
всегда ходила дома, тоже села на мула впереди него,
и мы уехали. Ну, а хитрец, привыкший вербовать
шлюх даром, разорвал со зла мой портрет, который
висел в комнате, и отбыл, как отбывает проигравший
из компании шулеров. Да, я забыла сказать, что он
еще попытался взломать замок, чтобы забрать деньги,
но тут высунулась в окно служанка, стала звать на
помощь, отовсюду начали сбегаться люди, и ему при­
шлось уйти. Так он и ушел не солоно хлебавши, по­
тому что в сундуке, который он все-таки взломал, не
было ничего, кроме мазей и притираний на случай той
самой болезни. Знаешь, Антония, повествуя тебе о сво­
их приключениях, я чувствую себя как грешница, ко­
торая пришла исповедаться во всех своих грехах, но,
оказавшись перед священником, тут же половину за­
была.
151

Антония: Расскажи, что помнишь, а я уж пред­
ставлю себе остальное.
Нанна: Ну, хорошо. Один болван, который пре­
вратил свое единственное достояние, виноградник, в
сто дукатов и спрятал деньги в сундук, вбил себе в го­
лову, что хочет на мне жениться; я узнала об этом от
своего цирюльника. Прослышав о наличных, которые
он раздобыл таким способом, я стала его привечать,
надеясь, что, заполучив меня, он купит мне дом. Щед­
ро осыпая его ласками, я добилась того, что на эти
свои дукаты он в течение месяца купил мне все, что
было нужно для спальни, для кухни, вообще для дома.
Дав ему всего раз или два, я стала искать повода для
ссоры, называя его тупицей, болваном, бездельником,
негодяем, скрягой, чучелом, недоумком, и однажды
просто захлопнула дверь у него перед носом. Поняв,
какого он свалял дурака, бедняга подался в монахи.
Вот была радость!
Антония: Почему радость?
Нанна: Потому что это всегда к пущей славе дев­
ки, если она сумела довести мужчину до отчаяния,
разорения или безумия.
Антония: Вот уж что не для меня, так не для
меня.
Нанна: А сколько денег я сумела добыть простым
надувательством! Обычно к ужину у меня собиралось
много народу, и когда с трапезой бывало покончено, я
выкладывала на стол карты и говорила: «Ну что,
сыграем? На конфеты, идет? На два юлия? Платит тот,
кому выпадет... ну, хоть король кубков»115. Проиграв­
шись и купив мне конфет, мои гости, которых при
виде карт невозможно было удержать от игры, как не­
возможно удержать девку от распутства, выкладывали
деньги и начинали играть всерьез. В этот момент в
компании появлялись два шулера самого простодуш­
ного вида и, немного поломавшись, тоже вступали в
игру, пуская в ход карты, которые были фальшивее
мирандольских дублонов116. Постепенно и незаметно
они вытягивали из моих гостей все, что у них было,
152

тем более что я еще подсказывала, какие карты у них
на руках, словно мне было мало, что они фальшивые!
Антония: Хорошенькие у тебя были шуточки!
H а н н а: А еще за пару дукатов я сообщала комунибудь из своих поклонников, что злейший его враг
придет ко мне за два часа до рассвета, совершенно
один. Тот подкарауливал беднягу и отправлял его
к праотцам.
Антония: Да, такой укус побольнее, чем у осы.
Но объясни, почему этот несчастный должен был
прийти к тебе именно за два часа до рассвета.
Нанна: Потому что как раз в этот час от меня
уходил другой, который не мог оставаться дольше. Уж
не думаешь ли ты, что если я соглашалась переспать
с каким-нибудь обожателем, то только он один меня и
скоблил? Да я тыщу раз под предлогом расстройства
желудка бросала в постели какого-нибудь купца,
а сама бежала ублажить еще двоих, заранее укрыв­
шихся в доме. А летом я бросала их под предлогом
жары: встав с постели в одной рубашке и походив не­
много по залу, я высовывалась в окошко и разгова­
ривала с луной, звездами и небом, а в это время ко
мне сзади успевали пристроиться по крайней мере
двое.
Антония: Да, я вижу, ты своего не упускала.
Нанна: Именно. А теперь угостись-ка вот такой
историей. Был у меня десяток приятелей, из которых
я выжала все, что могла, и, понимая, что больше мне
тут поживиться нечем, решила просто подчистую их
разорить.
Антония: И что же ты придумала?
Нанна: А вот что. Время от времени я позволяла
лакомиться моими яблочками и мять мою куничку од­
ному аптекарю и одному врачу, которым я полностью
доверяла. И вот однажды я им сказала: «Я притво­
рюсь больной, а вылечить меня должны мои воздыха­
тели. Как только я улягусь в постель, вы, господин
врач, объявите, что дела мои плохи, и выпишете са­
мые дорогие лекарства. А ты, аптекарь, запишешь их
153

в свою книгу, но мне пошлешь совсем другие, любые,
какие тебе вздумается.
Антония: Поняла. Таким образом ты хотела за­
цапать денежки, которые получат от твоих обожате­
лей врач и аптекарь.
Нанна: Совершенно верно. Я едва удержалась от
смеха, когда во время ужина с поклонниками сделала
вид, что лишилась чувств, и уронила голову на стол.
Испуганная мать (она знала о моей затее) расстег­
нула мне платье, с помощью всех присутствующих
перенесла на кровать и принялась оплакивать меня
уже как покойницу. Но тут я очнулась и, глубоко
вздохнув, сказала: «О Боже, сердце...» В ответ все за­
кричали: «Ничего страшного, это мозговые испаре­
ния!»— «Мне лучше знать, что у меня болит», — ска­
зала я и снова лишилась чувств. После этого двое из
них помчались за врачом. Тот пришел, взял мою руку
двумя пальцами (казалось, что он трогает клапаны
лютни), с помощью розовой эссенции привел меня в
чувство и сказал: «Пульса почти нет». Когда он вы­
шел, мои глупенькие Мы-Всему-Верим кинулись уте­
шать мать, которая хотела выброситься из окна»
а часть их столпилась вокруг доктора, который писал
рецепты для аптекаря. Едва он кончил, как один из
них собственноручно отнес их в аптеку и вернулся, на­
груженный порошками и пузырьками. Врач объяснил,
что нужно делать, и ушел, а мать не без труда разо­
гнала всех гостей по домам, потому что им хотелось
бодрствовать подле моей постели. Наутро все снова
были тут. Пришел врач и, увидев, что ночь я пере­
жила, приказал достать двадцать пять венецианских
дукатов, которые нужны ему для перегонки какого-то
чудодейственного снадобья. И нашелся дурачок, кото­
рый дал эти деньги моей матери, не помышляя о том,
какой опасности они подвергнутся при перегонке. Та
проворно спрятала их под замок, и, как ни роптал
потом недотепа, так он никогда их больше и не уви­
дел. В общем, со всех этих сиропов, пластырей, кли­
стиров, слабительных, монастырских ликеров, мазей,
а также с гонораров врачу и платы за дрова и св?ечи
154

набежала неплохая сумма, в моих руках оказался ко­
шелек, набитый деньгами.
Антония: А тебе не повредило то, что ты здоро­
вая лежала в постели?
Нанна: Повредило бы, если б я лежала одна. Но
одну ночь мне растирал спину врач, а другую — масси­
ровал аптекарь. А по случаю моего выздоровления на
нас дождем посыпались ощипанные каплуны, рекой
полились благородные вина. Не было прелата, кото­
рый не нарушил бы ради меня девственную нетрону­
тость своего винного погреба.
Антония: Ха-ха-ха!
Нанна: Один купец, я тебе о нем уже рассказы­
вала, очень хотел от меня ребенка, хотя и не смел об
этом заговорить. И вот, выбрав удобный момент, я
стала притворяться, что меня мутит: меня корежило
с утра и до вечера, и если мне удавалось проглотить
три кусочка, четвертый я выплевывала со словами:
«Какая горечь!» А потом еще делала вид, что меня
рвет. Простак утешал меня и шептал: «О, если б была
на то воля Божья» — и тут же умолкал. Я же в его
отсутствие ела за четверых, а потому при нем настоль­
ко теряла аппетит, что не могла проглотить и малень­
кого кусочка. После того как перед ним были разыгра­
ны головокружения, истерические приступы и колики,
я пожаловалась, что в положенные дни не пришли
мои женские дела, и в конце концов передала ему
через мать, что беременна. Это подтвердил и врач, ко­
торый был моим конфидентом. И этот скупердяй, ко­
торому, можно сказать, даже с собственными какаш­
ками было жалко расставаться, ужасно обрадовался,
тут же обзавелся кумом и кумой, нанял кормилицу,
начал откармливать каплунов, запасаться пеленками
и распашонками. Боясь, как бы ребенок не родился
меченым, он старался упредить мои желания117 и та­
щил мне первую весеннюю дичь, первые весенние фрук­
ты, первые цветы. Он не позволял мне даже руку ко
рту поднести и кормил с ложечки и всякий раз, когда я
вставала или садилась, бросался мне помочь. Мне
155

стало ужасно смешно, когда я увидела, как он за­
плакал после моих слов: «Если я умру родами, поза­
боться о нашем ребенке». Я составила завещание,
в котором на случай своей смерти назначала его своим
наследником. Он всем его показывал и приговаривал:
«Почитайте вот тут... и еще тут... и теперь скажите:
ну, разве я не прав, обожая эту женщину?» Продер­
жав его некоторое время на этом вранье, в один пре­
красный день я неловко упала и, желая ему показать,
что у меня случился выкидыш, приказала отнести ему
в тазу с теплой водой тельце еще не родившегося яг­
ненка, как будто это и был плод. Увидев его, он зары­
дал и потом все плакал и плакал; то был поистине ве­
ликий плач; а когда мать сказала, что то был маль­
чик, к тому же похожий на него, он зарыдал еще гор­
ше. Он потратил Бог знает сколько денег на похороны
и все сокрушался, что ребенка не успели окрестить.
Антония: А кто был отец Пиппы?
Нанна: Если объяснять применительно к Богу, то
у Бога он был маркизом 118, а мирское его имя я тебе
назвать не могу. Поговорим о чем-нибудь другом.
Антония: Как тебе будет угодно.
Нанна: Как-то мне пришла фантазия научиться
бренчать на лютне, не потому, что мне это нравилось,
а потому, что мне хотелось казаться женщиной, кото­
рая интересуется искусством. Ведь это лучший кап­
кан для ротозеев, если девка отличается еще и какимнибудь артистическим даром. Это обходится им доро­
же, чем угоститься сливками или желе в какой-нибудь
таверне. Девка, которая умеет петь да еще читает
ноты с листа, — о, с такой надо держать ухо востро!
Антония: Чего только не сделаешь, чтобы обла­
пошить ближнего!
Нанна: Среди своих товарок я прославилась тем»
что умела извлечь выгоду из любого пустяка, не брез­
гуя подцепить своей удочкой даже грошик, как гово­
рил Маргутте119. Никому не удавалось провести со
мной ночь, не оставив в моем доме хоть какую-нибудь
мелочь. И можешь мне поверить: ни сорочки, ни шля^
156

пы, ни башмаков, ни берета, ни шпаги, ни самой де­
шевой безделушки, если только они были забыты
у меня дома, владельцы больше никогда не видели.
Потому что всякая вещь — это добро, а всякое добро
имеет свою ценность. Разносчики воды, торговцы дро­
вами, продавцы масла, зеркал, кренделей, молока и
творога, вареных и жареных каштанов, веретен и спи­
чек— все были моими друзьями, и все стерегли меня
под окнами, когда знали, что у меня гости,
Антония: И зачем же они тебя стерегли?
Нанна: А затем, что если мне нужна была ка­
кая-нибудь вещь, я высовывалась за нею в окно, а ко­
гда покупала, платить приходилось гостям. Всякий,
кто ко мне приходил, должен был быть готов истра­
тить юлий, гроссо или байокко120. В комнате в любую
минуту могла появиться служанка и заявить: «Не хва­
тает тесемочек для чехлов на подушки», — и я, поце­
ловав первого попавшегося, приказывала: «Дайте ей
один юлий». И если он этого не делал, он становился
скрягой в глазах всех присутствующих. Вслед за слу­
жанкой входила мать, держа в руках штуку льняного
полотна. «Если ты сейчас это упустишь, — говорила
она, — то не скоро найдешь такое же за такую хоро­
шую цену». Пару раз чмокнув другого, я приказывала
ему заплатить. Когда эти поклонники уходили, при­
ходили другие, но я посылала сказать, что занята, и
соглашалась впустить только одного. Но зато уж его я
так умела распалить огнем своих поцелуев, что он в
тот же день присылал мне либо стеганое одеяло, либо
ковер, либо картину — в общем, лучшее, что, по моим
сведениям, было у него в доме. В благодарность за по­
дарок я, не заставляя себя упрашивать, приглашала
его провести ночь в моей постели. Он присылал заме·
чательный ужин, но когда приходил, чтобы полако­
миться им вместе со мной, я просила его немножко
погулять и вернуться чуть позже. А когда он возвра­
щался, служанка говорила: «Еще рано, погуляйте еще
немного». Второй раз «немного погуляв», он снова сту­
чался и, увидев, что никто не спешит ему отворять,
подымал крик: «Ах ты, грязная девка, ах ты> свинья!
157

Клянусь Христом Богом, я тебе отплачу». А я в это
время ужинала за его счет с другим и только посмеи­
валась: «Кричи-кричи, пока не лопнешь».
Антония: Если это был порядочный синьор, не­
ужто он тебе такое прощал?
Нанна: Ну, дня два он обычно дулся. Потом, не
в силах унять своего жеребчика, присылал сказать,
что хочет перемолвиться со мной словечком. Да хоть
сотней словечек! Дверь отворялась, он насупленный
входил и начинал: «Я никогда бы не поверил...» Но я
тут же перебивала: «Душа моя, если тебе непременно
хочется верить, то верь мне. Я никого так не люблю,
как тебя; если б ты знал, из-за чего мне в тот вечер
пришлось уйти из дому, ты бы меня еще похвалил.
ЕсЛи даже в тебе я не могу быть уверена, накого же
мне положиться?» Он с легкостью покупался на мою
историю — в тот вечер мне надо было пойти к адвока­
ту, судье, чиновнику в связи с каким-то судебным про­
цессом. После этого я бросалась ему на грудь, а он,
высадив свою лилию в мою грядку, не только забывал
всякую досаду — он ног под собой не чуял от счастья, и,
когда он от меня уходил, мы были уже не разлей вода.
Антония: Из тебя вышла бы хорошая школьная
учительница.
Нанна: Благодарю.
Антония: Себя благодари.
Нанна: Нет, тебя, за доброе слово. А теперь по­
слушай, как мне однажды удалось стать чуть ли не
богачкой. Один мой поклонник, который пожелал по­
лучить меня в свое распоряжение на два месяца, надо­
умил меня распустить слух о том, что я ухожу в мона­
стырь. Я послала за жидом и, к большому огорчению
моей свиты, распродала все, что было в доме. Потом
положила деньги в банк — о чем они, разумеется, не
знали — и уехала с этим господином.
Антония: Зачем же ты все распродала?
Нанна: Затем, чтобы они купили мне потом все
Новое. И правда, стоило мне вернуться, как они, слов­
но муравьи, стали по зернышку притаскивать мне об­
становку для дома.
158

Антония: Да, бедняги верят каждому вашему
слову, потому что вы знаете, как околдовать их своими
чарами.
Нанна: Не буду спорить, мы знаем много спосо­
бов заморочить человека. Мы можем незаметно для
него подсыпать в тарелку что угодно — хоть какашки,
хоть менструальную кровь. Я знала девку — не буду
называть ее имени, — которая, желая приворожить од­
ного господина, подсыпала ему в пищу струпья со сво­
их сифилитических язв.
Антония: Фу, гадость какая!
Нанна: Что было, то было. А я однажды неплохо
провернула одно свое дельце, прибегнув к помощи
свечки, сделанной из жира сожженного человека. Но
все эти колдовские штучки — высушенные в тени тра­
вы, веревка повешенного, ноготь мертвеца, заклинание
дьявола — всё это ерунда по сравнению с одним кол­
довством, только не знаю, хорошо ли будет, если я
тебе о нем расскажу.
Антония: Ты стеснительна прямо как фра Чаппелетто121.
Нанна: Ну ладно, чтобы ты не считала меня ли­
цемеркой, скажу, не чинясь: парочка хорошеньких яго­
диц способна сделать больше, чем все философы, аст­
рологи, алхимики и колдуны вместе взятые. Я пере­
пробовала столько трав, что из них получились бы две
неплохие лужайки, и столько слов, что их хватило бы
на беседу десяти рыночных торговцев, но не смогла
даже отдаленно затронуть сердца одного человека,
имени которого не хочу здесь называть. Но стоило мне
повертеть перед ним своими булочками, как он просто
обезумел, да так, что удивлялись во всех борделях.
А ведь привыкнув что ни день видеть новое, они уже
не должны были бы ничему удивляться.
Антония: Смотри-ка, где, оказывается, таится
главный секрет обольщения.
Нанна: Да, он таится у нас между ног. То, что
у нас между ног, обладает такой же способностью
извлекать деньги из мужских карманов, какой обла159

дают деньги, когда требуется извлечь из монастыря
iof что у нас между ног.
Антония: Но если наша задница и то, что у нас
между ног, обладают такой же силой, что и деньги,—
значит, они сильнее даже Ронсеваля, где погибло столь­
ко рыцарей122.
Нанна: Конечно, сильнее. Но вернемся к нашему
разговору. Я хочу, чтобы ты запомнила одну малень­
кую хитрость, с помощью которой можно добиться
очень многого. Был у меня один друг, вспыльчивый,
как все транжиры, которым не хватает денег. Он мог
прийти в бешенство даже из-за мухи, севшей ему на
нос; стоило мне ему чем-то не угодить, он срывался и
наговаривал мне грубостей. Но едва гнев проходил,
как он, упав на колени и сложив руки крестом, просил
у меня прощения, и мое великодушие всегда стоило
ему весьма крупных сумм. Увидев, как легко он рас­
стается с деньгами, я изменила ему с его соперником,
и это привело его в такую ярость, что он меня даже
прибил. А когда успокоился, то решил, что уже нико­
гда не сумеет меня утихомирить, поскольку я делала
вид, что не желаю о нем даже слышать. Он добился
прощения только после того, как переписал на меня
половину своего состояния.
Антония: Ты действовала, как мошенник, кото­
рый страхует себя от увечий и оскорблений, а потом
Начинает дразнить своего врага и не успокаивается,
покуда не получит по физиономии. А после этого за­
тевает процесс и получает оговоренную сумму.
Нанна: Ты права, именно так, ха-ха-ха! Ты зна­
ешь, меня душит смех, когда я думаю о проповеднике,
предостерегающем нас от семи смертных грехов. Да
любая девка, просто для того чтобы выжить, должна
совершить их по меньшей мере сотню. Так представь
себе, сколько совершит та, которая ради того, чтобы
добыть покров на свой алтарь, разоряет тысячи других
алтарей. Чревоугодие, гневливость, гордость, зависть,
лень, жадность родились в тот самый день, когда ро­
дилось ремесло девки. Если ты захочешь узнать, как
160

девка обжирается, спроси у тех, кто приглашает ее на
пиры. Если хочешь знать, какова она в ярости, спроси
у Отца и Матери Всех Святых123 и знай, что если б это
было в их власти, они уничтожили бы наш мир гораз­
до быстрее, чем Господь Бог его сотворил.
А н т о н и я : Ужасно!
Н а н н а : В чванливости девка превосходит даже
разбогатевшего мужика. Зависть гложет ее, как гло­
жет больного французская болезнь.
А н т о н и я : Пожалуйста, не надо о болезни, ты же
знаешь, что я больна.
Н а н н а : Прости, я совсем забыла о твоей болезни.
Уныние, выпадающее на долю девки, еще более тя­
гостно, чем тоска, которую испытывает ее воздыхатель,
когда, не имея, чем заплатить за вход, вынужден то­
миться в передней. В скупости она походит на банки­
ра, который урывает кусок у самого себя, чтобы и его
вложить в кассу.
А н т о н и я : А что ты скажешь о сладострастии
девки?
Н а н н а : Антония, человек, который все время
пьет, никогда не чувствует жажды, и вряд ли знает,
что такое голод, тот, кто все время сидит за столом.
А если иной раз девке и захочется, чтобы ее открыли
большим ключом, то это все равно что каприз бере­
менной, которая набрасывается то на чеснок, то на
кислые сливы. Клянусь счастьем Пиппы, среди всех
желаний, которые испытывает девка, плотское жела­
ние— самое слабое из всех. Для девки главное — раз­
бить сердце, а потом выпотрошить своего поклонника.
А н т о н и я : Верю тебе на слово.
Н а н н а : Уж будь уверена. Ну, а теперь воздай мне
должное за прекрасную историю, которую я сейчас
тебе расскажу.
А н т о н и я : Давай, я слушаю.
Н а н н а : Среди моих поклонников было трое, ху­
дожник и два придворных, которые грызлись между
собой, как кошка с собакой. Каждый старался застать
меня, когда я одна. Но однажды получилось так, что
6 Зак. 433

161

художник явился в неурочный час. Он постучался, и
ему открыли. Он поднялся наверх и только собрался
усесться подле меня, как в дверь постучал один из его
врагов. Увидев, кто пришел, я спрятала художника и
вышла навстречу придворному, который подымался по
лестнице и кричал (слава Богу, художник его не слы­
шал): «Ну, если я застукаю тут твоего мазилу, то черт
меня побери...» Не успел он договорить, как у дверей
появился третий поклонник, который покашливанием
дал мне знать, что он пришел и чтобы я ему отворила.
Я едва успела спрятать того, кто грозился расправить­
ся с художником, как в комнате появился третий, тот,
кто кашлял, и прямо с порога заявил: «Я думал, что
застану у тебя этих двух мерзавцев, и, уж если б я их
застал, то каждый из них самое меньшее поплатился
бы ухом!» Послушать его, так можно было подумать,
что он не побоялся бы пнуть в зад самого Каструччо124, но куда там! Это стало ясно сразу же, как толь­
ко художник, ничего не знавший о придворном, и при­
дворный, не подозревавший о художнике, выскочили
из своих укрытий, чтобы задать трепку хвастуну, и он,
увидев их, кинулся бежать и свалился с лестницы,
А так как у тех в глазах было темно от ярости, они
повалились на него сверху, и троица смертельных вра­
гов начала свою яростную битву. На шум сбежались
люди, но никто не мог войти и разнять драчунов, по­
тому что они прижали дверь своими спинами и она
не отворялась. Толпа росла, крики становились гром­
че, и тут случайно на улице появился губернатор. Он
приказал вышибить дверь, схватить всех троих, поса­
дить в одну темницу и не выпускать, покуда они не
помирятся. И они помирились!
Антония: Замечательная история!
Нанна: Настолько замечательная, что я расска­
зывала ее всем чужестранцам и даже хотела расска­
зать Джан Мария Джудео125, чтобы он сочинил на эту
тему поэму, но не стала, побоялась прослыть тщеслав­
ной.
Антония: Ну ничего, Бог тебе воздаст.
1Θ2

Н а н н а : Будем надеяться. Но если эта история
всех рассмешила, то та, что я расскажу тебе сейчас,
всех просто потрясла. Достигнув вершины благополу­
чия, которым я была обязана многочисленным друзь­
ям, видевшим во мне лакомый кусочек, я решила за­
муровать себя заживо в ограде церкви Кампосанто126.
А н т о н и я : А почему именно Кампосанто, а не Сан
Пьетро или Санто Янни?
Н а н н а : Потому что, поселившись среди мертве­
цов, я возбуждала бы в людях больше жалости.
А н т о н и я : Это верно.
Н а н н а : Сообщив о своем решении, я начала вести
жизнь святой.
Антония: Прежде чем ты продолжишь свой рас­
сказ, скажи, с чего это тебе пришло в голову замуро­
ваться.
Н а н н а : Я хотела, чтобы мои любовники вытащи­
ли меня оттуда за собственный счет. Итак, я начала
менять свою жизнь. Первым делом отказалась от вся­
ких излишеств в убранстве дома, потом дошла очередь
до постели, потом до стола. Я надела темное платье,
убрала подальше золотые цепочки, кольца, ожерелья
и вообще все украшения, начала каждый день постить­
ся, тайком продолжая есть. Не отказываясь совсем от
общества, я продолжала принимать друзей, но очень
редко, что приводило их в отчаяние. Убедившись, что
слух о моем решении распространился повсюду, я вы­
везла из дому все самое дорогое и спрятала в надеж­
ном месте, а всякое старье раздала бедным во имя
Божие. Решив, что настал нужный час, я собрала всех
тех, что считали себя моими вдовцами (им казалось,
что лучше было бы совсем меня потерять, чем позво­
лить мне ступить на путь заблуждений). Предложив
им сесть, я немного помолчала, перебирая в уме сло­
ва, которые заранее приготовила, потом выжала из
глаз несколько слезинок и, уже не знаю как задержав
их на щеках, сказала: «Братья, отцы и сыновья!
О душе не думает лишь тот, у кого ее нет, или тот>
кто ею не дорожит. Но мне моя душа дорога. Просвет·
б*

163

ленная проповедью и легендой о святой Кьепине127,
ужаснувшись виду преисподней, какой ее рисуют на
картинах, я решила сделать все, чтобы не попасть в
адское пекло. И поскольку число совершенных мною
грехов столь же безгранично, сколь безгранично ми­
лосердие Божье, я решила, дорогие мои братья, заму­
ровать заживо эту бренную плоть, зто бренное тело,
эту ничтожную жизнь». Тут я услышала всхлипыва­
ния, какие раздаются обычно в церкви, когда священ­
ник приступает к рассказу о Страстях Господних и
прихожане уже не могут удерживаться от слез. Но я
продолжала: «Все, больше никакой роскоши, никаких
украшений, никаких нарядов. Вместо богато убранной
комнаты — пустая келья, вместо постели — охапка со­
ломы, пропитанием моим будет милостыня, питьем —
дождевай вода, а шитые золотом одежды заменит вот
это». Я вытащила из-под своего табурета грубую вла­
сяницу и показала ее своим поклонникам. Если ты
помнишь, какие подымаются стенания, когда на гла­
зах толпы в Колизее воздвигается Крест, то ты мо­
жешь себе представить и сетования моих поклонни­
ков, которые взывали ко мне, глотая слезы. А когда я
сказала: «Простите меня, братья», поднялся такой
шум, какой, наверное, поднялся бы в Риме, если б его
еще раз (не дай Бог) отдали на разграбление128. Один
из моих поклонников встал передо мной на колени, но,
не добившись ничего мольбами, поднялся и начал
биться головой об стену.
А н т о н и я : Ужас какой.
Н а н н а : Настало утро, когда меня должны были
замуровать, и клянусь тебе, что в церкви Кампосанто
собрался весь Рим. Народу было больше, чем бывает,
когда все сбегаются в церковь, чтобы посмотреть на
крещение жида. Стену заложили под ропот толпы.
Одни говорили: «Бог вошел в ее сердце», другие: «Кто
бы мог подумать», третьи: «Это будет хорошим приме­
ром для остальных». Кто-то отказывался верить своим
глазам, кто-то был потрясен, а некоторые смеялись.
«Пусть меня распнут, —говорили они, —если она про­
сидит здесь хотя бы месяц». Смех и слезы было смот164

реть на моих несчастных поклонников, которые в от*
чаянии наперебой уговаривали меня одуматься и не
отрывали от меня глаз, как не отрывали глаз фарисеи
от гробницы Христа. Но прошло несколько дней, со­
всем немного, и я начала прислушиваться к мольбам,
которые они ежечасно ко мне обращали, уговаривая
покинуть келью и убеждая меня, что «спасать душу
можно в любом месте». Короче говоря, как только
они сняли и обставили для меня новый дом, я удрала
из-за стены, которую они разобрали, как разбирают в
день Святого Юбилея129 стену в Сан Пьетро, после
того как папа вынет из нее первый кирпич. Удрав, я
стала вести себя еще бесстыднее, чем раньше, обо мне
судачил весь Рим, а те, что предсказывали мое бег­
ство, громко восклицали: «Ну, что мы говорили?»
А н т о н и я : Просто не могу себе представить, чтобы
женщина могла такое придумать.
Н а н н а : А девка — это не женщина, девка — это
девка, а потому она и способна придумать и испол­
нить то, что придумала и выполнила я. Да, я совсем
забыла сказать об одной важной черте девки, уподоб­
ляющей ее муравью, который летом делает запасы на
зиму: о ее благоразумной расчетливости. Знаешь ли
ты, дорогая моя сестричка, что в сердце у каждой дев­
ки сидит заноза, которая не дает ей ни минуты покоя.
Эта заноза — неотступная мысль о поджидающих ее
свечах и лестницах, о которых ты так верно говорила.
Поверь, что на одну Нанну, сумевшую скопить кое-что
на старость, приходятся тысячи несчастных, которые
заканчивают свою жизнь в лазаретах. Маэстро Ан*
дреа недаром говорил, что девки и придворные стоят
друг друга, медяшек среди них куда больше, чем зо*.
лотых монет. Так как же действует на девку эта за«
ноза, застрявшая у нее в душе и сердце? Она застав­
ляет ее постоянно думать о старости. Именно мысль
о старости приводит девку в приют, где она вгабираеТ
самую красивую девочку и воспитывает ее как дочь.
Она берет девочку в таком возрасте, чтобы ta расцвет
ла как раз в то время, когда сама она уже отцветет,
Она дает ей самое красивое имя, какое только может
165

придумать, и то и дело его меняет, чтобы никто не до­
копался до настоящего. Девочку зовут то Джулией, то
Лаурой, то Лукрецией, то Пентесилеей, то Кассандрой,
то Порцией, то Вирджинией, то Пруденцией, то Кор­
нелией. На одну девочку, у которой есть родная мать
(как моя Пиппа), приходятся тысячи сирот, которых
взяли из приюта. Что касается родных детей, то сам
черт ногу сломит, если захочет доискаться, кто же
отец рожденного нами ребенка. Обычно мы говорим,
что это какой-то благородный синьор или монсиньор,
но в наш огород брошено столько семян, что угадать,
какое из них проросло, попросту невозможно. Девка
не иначе как сошла с ума, если хвалится тем, что
знает, откуда пошел росток в ее огороде, засеянном
таким количеством немеченных семян.
Антония: Ты права.
Нанна: Горе тому, кому довелось попасть в руки
девки, у которой есть мать. Беда тому, кого они стре­
ножат! Потому что мать, если она еще не стара, тоже
потребует свою долю удовольствий. Таким образом,
к плутням дочери добавятся еще и мошеннические
проделки матери. Она вынуждена на них пускаться,
потому что ей нужны деньги, для того чтобы платить
мужчине, который согласится ее ублажить. К тому же
обычно они прельщаются именно юношами, эти ста­
рухи, и им нелегко даже за деньги найти себе муж­
чину, который согласился бы иметь с ними дело.
Антония: Ты рассуждаешь совершенно справед­
ливо.
Нанна: Сколько опасностей подстерегает несчаст­
ного, о котором судачат живущие в одном доме мать
и дочь. Какие здесь устраиваются заговоры с целью
завладеть его кошельком, какие коварные даются со­
веты, какие подлые делаются подсказки. Даже учи­
тель фехтования не может научить такому количеству
приемов, какому обучает нас мать — неважно, родная
или названная. Она говорит дочери: «Когда придет
твой друг, скажи ему то-то, попроси то-то, поцелуй его
вот так, погладь вот эдак; вот так сердись, а вот так
166

радуйся, не надо быть слишком суровой, но и слиш­
ком ласковой тоже не надо. Посреди веселого разгово­
ра вдруг выйди из комнаты и сделай вид, что ты чем-то
опечалена; смело нарушай все обещания, выуживая
кольца, ожерелья и браслеты. В худшем случае тебе
придется их вернуть». Поверь, Антония, я знаю, что
говорю.
Антония: Пожалуй, я готова тебе поверить.
H a н н а: Готова, так поверь.
Антония: И ты тоже вела себя так же веро­
ломно?
Нанна: Если писаешь как девка, то и ведешь себя
как девка; покуда я была девкой, я делала все, что
делают девки. К тому же я не стала бы девкой, если б
у меня не было характера девки, и если кто и заслу­
живает диплома девки, то это я, твоя Нанна, которая
двадцать пять лет была величайшей мастерицей своего
дела. Между прочим, легче пересчитать светлячков на
майском лугу, чем вычислить возраст девки, которая
сегодня говорит тебе, что ей двадцать, а спустя шесть
лет клянется, что — девятнадцать. Но вернемся к мо­
ему рассказу. Если б ты знала, сколько несчастных
было из-за меня убито и ранено!
Антония: Хотела бы я знать, что ждет тебя на
том свете.
Нанна: А что? Вот увидишь, после всех Юбилеев,
Отпущений и Стаццони моя душа окажется на том
свете не из последних, как на этом не из последних
было мое тело. Да, душа моя будет не из последних,
хотя я и любила, чтобы мужчины убивали друг друга
из-за меня. Мне это нравилось, потому что я была че­
столюбива, ведь это во славу моей красоты день и
ночь сверкали, сталкиваясь, шпаги. И горе тому, кто
был со мной нелюбезен: чтобы отомстить, я готова
была отдаться даже палачу.
Антония: И все-таки добро — это добро, а зло —
это зло.
Нанна: Как посмотреть. Да, я творила зло и рас­
каиваюсь в этом, но в то же время и не раскаиваюсь.
167

Если б ты знала, сколь виртуозна была я в искусстве
сводить с ума! Бывало, у меня в доме одновременно
сходилось десять любовников, и для каждого у меня
находился поцелуй, ласка, нежное слово, рукопожа­
тие. И все чувствовали себя, как в раю, покуда не по­
являлся среди них новенький голубок, весь в ленточ­
ках, бантиках и оборочках, как это принято при мантуанском или феррарском дворе. Я принимала его, как
и положено принимать того, кто явился к тебе с по­
дарками, и, побросав всех своих поклонников, уводила
его в свою комнату. И куда только девалась спесь
оставшихся гостей! Она опадала, как опадают лесные
орехи после первого заморозка, как опадают цветы на
ветру. Сначала слышались только вздохи без слов}
вынужденные покориться моей воле, они могли только
пожимать плечами, не в силах ничего предпринять.
Вздохи сменялись тихими жалобами, при этом одни
покусывали палец, другие стучали кулаком по столу,
третий отчаянно чесал в голове, четвертый расхажи­
вал по комнате, пятый вдруг выкрикивал издеватель­
ский куплет, чтобы сорвать злость. Если мое возвра­
щение затягивалось, они спускались по лестнице и
уходили, а в ответ на мой призыв вернуться бросали
крепкое словцо служанке или кому попало. Но когда,
сделав круг по улице, они возвращались и, подняв­
шись наверх, находили мою дверь по-прежнему запер­
той, на них нападало настоящее отчаяние.
А н т о н и я : Даже Анкройя не была такой жесто­
кой.
Н а н н а : Что-то ты больно жалостлива.
А н т о н и я : Что поделаешь! Такой я родилась, та­
кой и умру.
Н а н н а : Да ради Бога, лишь бы ты меня слушала.
А н т о н и я : Слушаю, да еще как.
Н а н н а : А как забавно было в разгар любовных
восторгов, все равно с кем, удариться вдруг в слезы
безо всякой причины. А в ответ на вопрос: «Отчего вы
плачете?» — сказать, дрожа и всхлипывая: «О, горе
мне, горе, ты меня не любишь, ну что ж, такова, вид-.
168

но, моя злая участь». А в другой раз я, заплакав, гово­
рила любовнику, который должен был отлучиться часа
эдак на два: «И куда же это вы идете? Не иначе как
к одной из тех, что обращаются с вами, как вы того
заслуживаете». И дурачок чуть ли не лопался от гор­
дости, видя, как страдает из-за него женщина. А еще
я любила заплакать при виде любовника, который воз­
вращался после двухдневной разлуки; он должен был
думать, что это от радости.
Антония: Вижу, ты легко плакала!
Нанна: Да, знаешь, бывает такая земля: стоит
копнуть — и сразу вода, а иной раз и копать не надо.
Но я всегда плакала одним глазом.
Антония: Разве можно плакать одним?
Нанна: Девки всегда плачут одним, замужние
двумя, монахини — четырьмя.
Антония: Интересно знать, почему.
Нанна: Это действительно интересно, но долго
рассказывать. Скажу только, что девки одним глазом
плачут, а другим смеются.
Антония: Еще интереснее. Объясни, как это.
Нанна: Разве ты не знаешь, что у нас, то есть
у девок (ох, нравится мне это слово!), всегда в одном
глазу смех, а в другом — слезы. Ведь недаром мы и
смеемся, и плачем из-за пустяков. Глаза у девкй —
как солнце, подернутое облаком: луч то выглянет, то
спрячется. Посреди рыданий у нее вдруг вырывается
смешок, а в разгар смеха — рыдание. В этом деле —
смех пополам со слезами — меня не мог превзойти ни­
кто, даже девки из Испании. Именно с помощью смеха
пополам со слезами я погубила больше мужчин, чем
умерло их на соломе при знатнейших дворах. Смех со
слезами — это у нас самое главное, но этим средством
надо пользоваться с умом; если момент упущен, от
него нет никакого проку. Это — как розы Дамаска:
рвут их только на рассвете, иначе они теряют аромат.
Антония: Век живи — век учись.
Нанна: После смеха со слезами идет их родная
сестра — ложь. Как крестьяне обожают лакомиться;
16»

лепешками, так я обожала врать; за свою жизнь я на­
говорила столько неправды, сколько правды сказано
в Евангелии. Пользуясь клятвами как строительным
раствором, я замечательно умела вмазывать людям
свои выдумки, так что даже, наверное, ты, послушав
меня, сказала бы: «Каждое слово — правда, ну прямо
что твое Евангелие». Каких только небылиц я не при­
думывала— то про каких-то родственников, то про не­
существующие поместья — и, сочинив целую историю,
говорила потом, что все это мне приснилось. В столике
я держала список своих любовников и, поделив между
ними ночи всей недели, объявляла имя того, кто спит
со мной сегодня. Тебе, наверное, приходилось видеть
в ризнице, на стене, список месс, которые будет слу­
жить священник, — так вот, у меня было что-то вроде
этого.
Антония: Как же, как же, как вспомню священ­
ника, тут же вижу тебя.
Нанна: Вот и правильно.
Антония: Ну, а что общего между этим списком
и тем, как ты любила врать?
Нанна: А то, что некоторые голубочки, свято ве­
рившие списку, в который была включена и их ночь,
часто оказывались в дураках, потому что я свободно
меняла их местами, как это делают с мессами в цер­
кви.
Антония: Ах вот, значит, как связаны эти списки
с твоей привычкой врать!
Нанна: А теперь намотай себе на ус вот такую
историю. Как-то раз я выпросила у одного своего
страстного воздыхателя дорогую золотую цепочку, ко­
торую тот позаимствовал у своего приятеля, знатного
господина; чтобы ему удружить, тот взял ее у своей
жены. Я надела цепочку на шею в тот самый день, ко­
гда папа на площади Минервы одаривает приданым
бедных девушек.
Антония: То есть в День Благовещения?
Нанна: Да, да, на Благовещенье. Я повесила ее
на шею, но недолго она там провисела.
170

Антония: Как это?
Нанна: А вот как. Войдя в церковь и увидев всю
эту толпу, я решила оставить цепочку себе, и что же,
ты думаешь, я сделала? Сняв цепочку, я отдала ее че­
ловеку, которому доверяла больше, чем своему духов­
нику, и стала постепенно продвигаться вперед, покуда
не оказалась в самой гуще толпы. И тут я пронзитель­
но закричала: так кричит человек, которому рвет зуб
шарлатан на Кампо деи Фиори. Все обернулись на
крик, а Нанна, не будь дура, как завопит: «Цепочка!
Цепочка! Моя цепочка! Вор, жулик, хапуга, мошен­
ник!» И при этом я еще заливалась слезами и рвала
на себе волосы. Заволновалась толпа, взбудоражен­
ная моими криками, в церкви началась свалка, на
шум прибежал стражник, схватил какого-то бедолагу,
который показался ему похожим на вора, приволок
его в Toppe ди Нона, и там его сгоряча чуть было не
повесили.
Антония: Не желаю слушать, что было дальше,
Нанна: Нет уж, ты послушай!
Антония: Хотелось бы знать, что сказал тот, кто
одолжил тебе цепочку.
Нанна: Выйдя из церкви, я, плача и всплескивая
руками, направилась домой, а когда пришла, заперлась
в своей комнате, приказав служанке: «Чтобы никто не
смел меня беспокоить!» Тут как раз появляется мой
друг, хочет со мной поговорить, но его не пускают. Он
стучит и снова стучит, кричит и снова кричит: «Нанна!
А, Нанна! Открой! Открой, тебе говорю! Не надо рас­
страиваться из-за таких пустяков!» Я же притворяюсь,
будто ничего не слышу, и говорю как бы сама с собой,
но при этом достаточно громко: «Ах, я бедная-несчаст­
ная, ах, я глупая разиня! Что же мне теперь остается:
то ли в монастырь, схиму принять, то ли прямо голо­
вою в реку». Потом встаю с постели и, не отворяя две­
ри, говорю служанке: «Поди к жиду, я продам все, что
у меня есть, но за цепочку расплачусь». Увидев, что
служанка уже собралась идти к жиду, мой приятель
закричал: «Отвори, это я!» Я открыла и, увидев его,
171

снова подняла крик: «О, горе мне, горе!» А он «говорит:
«Не беспокойся, пусть я останусь голым и босым, но
не дам тебе убиваться из-за таких пустяков».,-т- «Нетнет, — отвечаю я, — дай мне только два месяца, и ты
увидишь...» Короче говоря, он провел эту ночь у меня,
и она была для него такой сладкой, что он больше ни­
когда не заговорил о цепочке.
Антония: Ну что ж, это была неплохая сделка.
Нанна: А как-то раз в меня влюбился старый
хрыч — дряхлый, тощий, морщинистый, ну а я влюби­
лась в его кошелек. Наслаждаться мною он был спо­
собен примерно так же, как беззубый — грызть сухую
корку, поэтому он только и делал, что щупал меня да
тискал и сосал груди. Ни трюфеля, ни артишоки, ни
взбадривающие сиропы не могли заставить его палку
подняться. И даже если она чуть-чуть приподымалась,
то тут же опадала, как фитиль, у которого кончилось
масло: чуть занявшись, он сразу же гаснет. Сколько я
его ни теребила, сколько ни совала палец в очко или
под бубенчики, толку от этого не было никакого. И ка­
ких только шуток я над ним не шутила! Однажды
устроила обед, на который явилось множество курти­
занок. Старик оплатил все расходы, а кроме того, при­
нес тридцать серебряных тарелок, четыре из которых
я украла. А когда он поднял шум по этому поводу, я
бросилась ему на шею и принялась уговаривать.
«Папа, папа, — говорила я ему, — не надо кричать,
у вас будет несварение. Возьмите мои платья, возь­
мите что хотите и заплатите за эти несчастные тарел­
ки». Он успокоился, а потом я столько раз называла
его папой, что он привык к этому, как привыкает
к слову «папа» отец, слыша его все время от любимого
сыночка. Он сам заплатил за тарелки и удовольство­
вался клятвой, что никогда в жизни больше ни у кого
ничего не возьмет в долг.
Антония: Ну, ты и молодец!
Нанна: Завязывая новую дружбу, я была такой
ласковой, что каждый, кто говорил со мною впервые,
уходил, превознося меня до небес. И только потом>
172

распробовав, понимал, что принял за манну — алоэ.
Если вначале я старалась делать вид, что мне не по
праву дурные поступки, то потом я уже не скрывала,
что не по нраву мне как раз добрые дела. Ведь для
настоящей девки нет ничего приятнее, как устраивать
скандалы, сбивать с толку, портить дружеские отноше­
ния, сеять ненависть, слушать ругань и натравливать
людей друг на друга. При этом у меня не сходили
с языка князья, император, турецкий султан, король.
Я любила поговорить о нужде и богатстве, о милан­
ском герцоге и о том, кто будет новым папой. Я уве­
ряла всех, что звезды на небе точно такого же раз­
мера, что бронзовая шишка в храме святого Петра130,
ничуть не больше, что Луна — это названная сестра
Солнца, и, перескакивая с герцогов на герпогинь, го­
ворила о них, как о полных ничтожествах, только что
ноги о них не вытирала. В общем, я так перед ними
чванилась, что куда там императрице! Я вела себя,
как та, знаешь, что, расстелив у своих ног шелковые
ковры, приказывала всем, кто приходил, опускаться
перед ней на колени.
Антония: Ты имеешь в виду папессу?131
Нанна: Да говорят, она не так уж и важничала.
К примеру, она никогда не выдумывала себе имен, как
это любят делать девки. Одна из них уверяет, что она
дочь герцога Валентино, другая — что кардинала Асканио132, а Мне-Мама-Не-Велит подписывается не ина­
че как «Лукреция Порция, римская патрицианка» и
запечатывает письма огромной печаткой. Но не нужно
думать, что славные имена, которые они себе присваи­
вают, делают их лучше. Им настолько чужда жалость,
милосердие и любовь, что они не подали бы даже свя­
тому Рокко, святому Иову или святому Антонию, по­
проси они у них милостыню, а ведь они перед ними
трепещут!
Антония: Паршивки!
Нанна: И знай: лучше швырнуть вещь в реку, чем
подарить девке. Получив подарок, она уже не скры­
вает презрения к своему благодетелю, хотя до этого
173

всячески перед ним заискивала. Единственное, что в
них хорошо, — это верность своему ремеслу. Ну прямо
что твои цыгане или индийские братья143! А еще —
у девки на языке мед, а под языком—лед. Только что
ты видела, как две из них буквально облизывали друг
друга, но стоит им расстаться, как они несут друг про
друга такое, что испугался бы даже Дезидерио со сво­
ими собутыльниками134, а ведь они, как известно, су­
мели напугать даже смерть, продолжая смеяться над
нею в те минуты, когда их четвертовали и жгли на
костре. В своем злоязычии девки не щадят никого;
как бы ты их ни любил, сколько бы добра ни делал,
все равно они над тобой посмеются. Девка готова по­
смеяться и над тем, кто считается ее фаворитом, и
к которому она обращается не иначе как «ваша свет­
лость» и «ваше сиятельство». Когда он уходит, усту­
пая место другому гостю, его провожают поклонами и
сладкими словами, но едва он спустится с лестницы,
как в спину ему несутся насмешки, а уж когда выйдет
за дверь, его начинают поносить, как последнего мер­
завца, и настает черед нового гостя чувствовать себя
любимчиком.
Антония: А почему они так себя ведут?
Нанна: Да потому что девка не была бы девкой,
не будь она предательницей по духу и убеждению.
Девка, которая лишена этого свойств л, все равно что
кухня без повара, еда без питья, лампа без масла, ма­
кароны без сыра.
Антония: Думаю, что те, кого они погубили, чув­
ствуют большое утешение, видя девку, запряженную
в телегу, как случилось, например, с той, про которую
сложены следующие стихи:
О Мама-Не-Велит, о Лоренцина,
О Лаура, Чечилья, Беатриче,
Пусть сей позор послужит вам уроком!
Я выучила эти стихи наизусть и думала, что их напи­
сал маэстро Андреа, а потом узнала, что их автор —
это тот самый, от которого достается даже «великим
174

мужам», он не щадит никого138. Вот так же не щадит
меня моя болезнь, и мне ничего не остается, как тер­
петь, потому что ни от микстур, ни от мазей, ни от рас­
тираний нет никакого толку.
Нанна: Просто и не знаю, что тебе еще расска­
зать, хотя в запасе у меня много больше, чем я тебе
поведала. Погоди, дай собраться с мыслями. У меня
уже мозги набекрень, голова идет кругом, оттого что
ты все время заставляешь меня перескакивать с пя­
того на десятое. Ну ладно, скажем так: появился од­
нажды в Риме юноша двадцати двух лет, знатный и
богатый, из купеческой семьи, лакомый кусочек для
всякой девки, и я сразу же положила на него глаз.
Я сделала вид, будто страстно в него влюбилась, и,
чем больше я показывала, как я его люблю, тем выше
он задирал нос. Что ни день, я пять, а то и шесть раа
посылала к нему служанку, умоляя его удостоить меня
визитом, и по городу быстро распространился слух,
что я прямо-таки по нему сохну. «Смотрите, — говори­
ли все, — девка-то втюрилась! И в кого! У него же
молоко на губах не обсохло! Она просто с ума сходит,
оттого что не может его удержать». Я на все это мол­
чу, хотя в душе злюсь, и продолжаю делагь вид,.что
не ем, не сплю — только о нем и думаю. Я говорила
только о нем, беспрестанно его к себе приглашала, и в
конце концов вокруг уже начали биться об заклад:
умру ли я из-за его прекрасных глаз или просто тро­
нусь умом. Юноша, которому уже перепало от меня
несколько сладостных ночей и вечерних трапез, хва­
стался всем моим подарком — дешевеньким бирюзо­
вым перстеньком. А я при всяком удобном случае ему
говорила: «Если вам нужны деньги, ни у кого не одал­
живайтесь, берите у меня: все, что у меня есть,—
ваше, потому что я и сама — ваша». Все показывали
на него пальцем, когда он, распустив хвост, расхажи­
вал по улице Банки. Как-то раз, когда он был у меня,
в гости ко мне пожаловал один знатный господин. За­
крыв юношу в своей туалетной, я вышла к посетителю. Он поднялся ко мне наверх, сел и, увидев про­
стыни из тонкого батиста, сказал: «Кому же это пред175

стоит лишить их девственности? Вашему Канимеду?»
(Или Ганимеду, не помню точно.) «А кому же еще,—
отвечаю я, — ведь я люблю его, прямо-таки обожаю,
он мой бог, а я его раба и вечно буду рабой. А вас,
всех остальных, я люблю только ради ваших денег».
Можешь себе представить, как загордился юнец, ко­
гда все это услышал! Как только гость ушел, я его
выпустила: он вышел из своего укрытия в рубахе,
едва прикрывавшей зад, и в таком виде стал расхажи­
вать по дому, поглядывая на меня и на слуг с видом
хозяина. Но я уже подхожу к концу этой молитвы.
Однажды, когда он хотел по своему обычаю завалить
меня на сундук, я вырвалась и убежала, оставив его
в самой охоте, а сама заперлась с другим. Не привык­
ший к таким шуткам, он схватил свой плащ, выругал­
ся и, бросив какую-то глупую угрозу, ушел, уверен­
ный, что вскоре я его позову. Увидев же, что голубка
не дает о себе знать, он разъяренный появился у моих
дверей и услышал: «Синьора не одна». Его как пал­
кой по голове ударили. В горле у него пересохло, на
глазах выступили слезы, и он, понурившись, медленно
побрел прочь от моего дома. Ноги у него дрожали, как
у человека, только что оправившегося после болезни;
я подглядывала за ним сквозь жалюзи и смеялась.
Когда кто-то с ним поздоровался, он ответил, едва
приподняв голову. Вечером он снова пришел, и я при­
казала его впустить. Он застал меня в веселой компа­
нии и, не дождавшись, чтобы ему предложили сесть,
предложил себе это сам. Устроившись в углу и не
участвуя в общем веселье, он так и просидел там, по­
куда все не разъехались. Когда мы остались одни, он
сказал: «Так вот, значит, какова ваша любовь. Чего
стоят ваши ласки, ваши клятвы?» А я ему отвечаю:
«Знаешь, дружок, из-за тебя я и так стала притчей во
языцех среди всех римских куртизанок. Люди смеются
над моею простотой. Но больше всего мне не нравит­
ся, что мои любовники перестали давать мне деньги.
„Зачем, — говорят они, — мы будем покупать масло,
если на нем будут поджаривать хлеб для другого?*
Если ты хочешь снова видеть меня такой, какой я
176

была, ты должен сделать одну вещь». Услышав это,
он поднял голову, как подымает ее приговоренный
к смерти при криках толпы «Отпустить его! Отпу­
стить!» Он принялся уверять меня, что ради моей люб­
ви готов сделать все, даже невозможное, хоть блоху
подковать, и умолял не томить и поскорее сказать,
чего я от него хочу. Я сказала: «Я хочу новую шелко­
вую постель, вместе со всеми украшениями, тканью и
деревом для изголовья, она будет стоить около 199 ду­
катов. Мне надо, чтобы мои приятели увидели, что ты
тратишь деньги, стараясь мне угодить. Но ты возь­
мешь все это в кредит, а когда настанет время пла­
тить, предоставь дело мне: я заставлю их раскоше­
литься». — «Это невозможно, — отвечает он. — Отец по­
всюду разослал письма, чтобы мне ничего не давали
в кредит и что всякий, кто это сделает, сделает это на
собственный страх и риск». Я поворачиваюсь к нему
спиной и выгоняю его из дому. Спустя полтора часа
посылаю за ним снова и говорю: «Поди к Соломону,
он даст тебе денег под твою расписку». Он идет к Со­
ломону и, услышав от него: «Без процентов я денег не
даю», снова возвращается ко мне. Тогда я говорю:
«Иди к такому-то, он даст тебе драгоценностей на ого­
воренную сумму, и жид у тебя их купит». Он уходит,
находит того, с драгоценностями, обо всем договари­
вается, дает ему расписку сроком на два месяца, по­
том относит драгоценности Соломону, продает, а день­
ги приносит мне.
Антония: Что-то я не понимаю, что ты затеяла.
Нанна: Драгоценности были мои. Я отдала рос­
товщику деньги, которые принес мне мальчик, и полу­
чила их обратно. Прошла неделя, я послала за тем че­
ловеком, который дал моему дружку драгоценности
под расписку, и сказала ему: «Сажай его в тюрьму,
как подозреваемого в попытке бегства». Мой приказ
был выполнен, юного сластолюбца схватили и выпу­
стили лишь после того, как он заплатил долг вдвойне:
ведь и сегодня, как и раньше, никто не хочет кормить
своего постояльца даром.
Антония: Я всегда считала себя пройдохой, но
7 Зак. 433

177

теперь, после твоих рассказов, чувствую себя дура
дурой.
Наныа: Помню, приближалась пора карнавала,
который всегда настоящее испытание, а порой даже
бедствие для несчастных лошадей, для тех, кому не­
чего надеть, для бедных влюбленных. Был у меня по­
клонник, который вечно рвался сделать для меня боль­
ше, чем мог себе позволить, и я насела на него сра­
зу же после Рождества, когда костюмированных на
улице еще немного, но их число с каждым днем рас­
тет. Так бывает, когда начинают идти дыни: сегодня
тебе на глаза попалось штук пять-шесть, завтра —
десять-двенадцать, потом набирается на целую кор­
зину, а потом их уже просто некуда девать. Одним
словом, масок на улицах было еще совсем мало, когда
мой самоуверенный хвастунишка без слов понял, чего
я хочу, и сказал: «Вы, конечно, будете участвовать в
маскараде?» А я отвечаю: «Где уж мне, я ведь домо­
седка, гляжу на мир из-за ставень, пусть идут на мас­
карад красавицы, у которых есть что надеть». Но тут
он говорит: «Я хочу, чтобы в ближайшее воскресенье
вы показались в модном маскарадном костюме». Я не­
сколько мгновений молчу, а потом бросаюсь ему на
шею. «Любовь моя, — восклицаю я, — как ты хочешь,
чтобы я оделась?» — «Я хочу, — отвечает он, — чтобы
вы были верхом и в роскошном платье. Коня я вам
приведу от самого аббата, мне обещал его конюх».—
«Именно о таком я и мечтала»,— восклицаю я, и мы
договариваемся, что он все доставит мне за неделю.
Вызвав его к себе в понедельник, я говорю: «Первым
делом ты должен справить мне пару чулок и штаньь
Чтобы не входить в лишние расходы, пришли мне свои
бархатные, я починю их и переделаю на себя. Чулки
обойдутся тебе недорого, а один из твоих колетов,
даже не из самых роскошных, будет мне как раз впо­
ру». Судя по тому, как он мялся и невнятно бормотал:
«Ну да, конечно, хорошо», я поняла, что он уже рас­
каивается в том, что сам подал мне мысль о маска­
раде. «Я вижу, — сказала я, — что все это тебе не по
душе. Оставим нашу затею, я не буду участвовать в
178

маскараде». Я уже пошла было к себе, но он меня
остановил. «Хорошего же вы обо мне мнения», — ска­
зал он и тут же послал слугу за своими вещами, а за­
одно и за портным, который быстро все на меня подо­
гнал. В тот же день купили ткань для чулок, скроили
их, сшили и доставили мне через два дня. Помогая
мне их натягивать, он приговаривал: «Ну прямо как
влитые». А я, одевшись мальчиком и позволив ему
обойтись со мною, как с мальчиком, говорю сразу же
после этого: «Сказав „а", надо говорить „бэ"; я хо­
тела бы еще пару бархатных туфель». Так как денег
у него уже не было, пришлось ему снять с пальца
кольцо и отдать его за бархат. Отослав кольцо сапож­
нику, у которого была моя мерка, я получила туфли
в одно мгновенье. После этого я выцыганила у него
рубашку с его плеча, всю расшитую золотом и шел­
ком. Теперь не хватало только шляпы, и я сказала:
«Дай мне свою, а кокарду я достану сама». А он уже
вовсю разошелся, представив себе, как все вокруг ста­
нут говорить о том, что это он меня разодел, и с лег­
костью отдал мне свою шляпу, а себе оставил старую,
которую собирался подарить слуге. Наступил вечер
накануне того дня, когда я должна была показаться
во всей красе, и всякий, увидевший, как хлопочет во­
круг меня мой любовник, подумал бы: «Не иначе как
мы на Кампмдольо и присутствуем на облачении се­
натора». В пять ночи * я послала его купить мне перо
для шляпы, потом он ушел за маской, а так как она
оказалась не моденской, я послала его снова, чтобы
он принес именно моденскую, а после этого он еще
сбегал за дюжиной шнурков.
А н т о н и я : Ты могла попросить его купить все за
один раз.
H a н н а: Могла, но не захотела.
А нто н и я: Почему?
H a н н а: Я хотела быть синьорой не только по име­
ни, мне нравилось командовать и распоряжаться.
* То есть в одиннадцать часов вечера.
7*

179

Антония: А он хоть переспал с тобой накануне
праздника?
Нанна: Всего разочек, после долгих уговоров.
«Вот завтра, — сказала я, — хоть двадцать раз, если
десяти тебе покажется мало». Наступило утро, и еше
не взошло солнце, как я подняла его с постели. «От­
правляйся за лошадью, — сказала я, — я хочу выехать
сразу же после завтрака». Он встал, оделся и ушел.
Найдя главного конюха, он, стараясь подольститься,
сказал ему самым подобострастным тоном: «Вот и я».
Конюх же на это — никакого внимания, ни да, ни нет.
«Вы что же, погубить меняхотите?» — спрашивает мой
приятель. «Нет, что вы, — отвечает конюх, — но аббат,
мой хозяин, прямо-таки обожает эту лошадь, а я, зная
нрав девок, которым даже на Бога наплевать, не то
что на бедное животное, боюсь, что она загубит мне
коня. Вот это и будет настоящая погибель, не чета
вашей». Но мой кавалер так его молил и упрашивал,
что конюх в конце концов сказал: «Ну хорошо, я не
могу вам отказать, присылайте за лошадью, вам ее
дадут». Конюх передал свое распоряжение тому, кто
ходил за лошадью, и любовник послал ко мне своего
слугу, чтобы сообщить, что все в порядке. Тот же, рас­
сказывая мне о том, как было дело, хохотал вместе
со мною.
Антония: Ужасный народ эти слуги, все как один
предатели.
Нанна: Это ты права. Настал час завтрака, мы
сели за стол вместе с приятелем, и едва он проглотил
пару кусков, как я говорю: «Накорми слугу и посылай
его за лошадью». Он послушался; слугу накормили и
отослали. Но когда я уже думала, что вот-вот увижу
его вместе с лошадью, как он появляется без нее и,
поднявшись наверх, говорит: «Мне ее не дали. Глав­
ный конюх хочет сначала вам что-то сказать». Бедный
парень не успел договорить, как ему запустили тарел­
кой в лицо.
Антония: И за что же ему так досталось от хо­
зяина?
180

Нанна: А за то, что он должен был отозвать его
в сторону и все сказать на ухо, чтобы я не слышала.
Но я уже услышала и говорю: «Хорошенькое дело,
нечего сказать. Видно, это мне за то, что взамен мас­
ки, которой одарила меня моя гулящая мать, я хотела
обзавестись другой, покрасивее. Так я и знала, что
этим кончится. Но все, больше ты меня не надуешь.
Дура я была, что тебе поверила. Мне не лошади жаль,
мне обидно, что надо мной посмеялись». Он клянется,
что лошадь приведут, но я не слушаю, поворачиваюсь
к нему спиной и говорю: «Оставь меня в покое». Тогда
он схватил плащ, полетел на конюшню, кланялся там
каждому прислужнику, добрался до главного конюха
и устроил ему такой скандал, что добился своего: зло­
получную лошадь ему дали. Я тем временем каждую
минуту высовывалась в окно, надеясь ее увидеть. Но
сначала прибежал его слуга, весь взмыленный, с пла­
щом через плечо. «Госпожа, — сказал он, — с минуты
на минуту лошадь будет здесь». И едва он это сказал,
как я увидела человека, который вел лошадь в поводу
и на чем свет ее проклинал, потому что она всю дорогу
брыкалась. Когда он подошел к моим дверям, я высу­
нулась в окошко, чтобы все видели, кому привели ло­
шадь. К моей радости, вокруг нее тут же собралась
толпа мальчишек, которые всем и каждому объясняли:
«Синьора из этого дома собирается на маскарад».
Вслед за лошадью, радостный и запыхавшийся^ при­
был мой возлюбленный. Одарив своего дружка поце­
луем, я спрашиваю, где же бархатный плащ, который
слуга должен был принести накануне. Плаща нет, по­
тому что этот пьяница про него позабыл. Если б я не
удержала хозяина, от слуги мокрого места не оста­
лось бы. Но тут он бегом бросился за плащом, принес
и накинул его мне на плечи. Натягивая чулки, я за­
метила, что у моего кавалера очень миленькие под­
вязки; всего одно слово — и они перешли ко мне, а ему
достались мои, не слишком красивые. Покончив с оде­
ванием (на это ушло столько времени, что иной успел
бы нажить состояние), меня с шутками и прибаутками
взгромоздили на лошадь; оседлал свою клячу и мой
181

возлюбленный, и мы вместе двинулись в путь. Он дер­
жал меня за руку, желая, чтобы весь Рим видел, в ка­
ком он фаворе. Вот так вдвоем мы добрались до того
места, где продаются крашеные яйца, в которые на­
лита розовая вода. Приказав рассыльному скупить
у одного из продавцов весь его товар, я в один миг,
никто и охнуть не успел, разбросала все яйца по сто­
ронам, а мой кавалер отдал в уплату за них цепь, кра­
совавшуюся у него на груди. Потом я снова взяла его
за руку и не отпускала, покуда на нашем пути не ока­
залась целая толпа в масках и без масок. Я смеша­
лась с этой толпой и его оставила с носом. Это слу­
чилось не то в Борго, не то на улице Банки, где всегда
особенно грязно, но я, не думая ни о лошади, ни о пла­
ще, пустилась вскачь. Раза четыре или пять за этот
день я встречала своего приятеля, но не обращала на
него никакого внимания, словно это был совершенно
незнакомый человек. Он же выглядел, как мокрая ку­
рица, и тщетно старался догнать меня на своей кляче.
Была уже ночь, и я в компании других девок и их ха­
халей распевала во весь голос:
В зной дрожу, горю зимой13в,
когда бедняга наконец сумел меня догнать и схватить
за руку. Распрощавшись с компанией («Доброй ночи,
господа, доброй ночи»), я сняла маску и сказала сво­
ему дурачку: «Наконец-то ты соизволил явиться!
Я знаю, почему ты меня бросил, и отплачу тебе
тем же». И пока глупец оправдывался, обвиняя во
всем меня, мы оказались на Кампо деи Фиори. Я оста­
навливаюсь около торговца птицей, беру у него двух
каплунов и две вязки дроздов, приказываю доставить
все домой, а кавалеру своему говорю: «Заплати». При­
шлось ему оставить там рубин, подарок матери, кото­
рым он дорожил так же, как я — своей мечтой разорить
его подчистую. Вернувшись и обнаружив, что дома нет
ни свеч, ни дров, ни хлеба, ни вина (все было под­
строено нарочно), я пришла в страшный гнев. Не­
сколько успокоившись после того, как он сам отпра­
вился за покупками (слуга в это время отводил ло182

шадь на конюшню, и конюх сказал, что больше не
даст ее никогда, и никому, будь он даже сам Иисус
Христос), я бросилась на кровать. Вскоре все, что
было нужно, явилось в изобилии, с помощью матери
в один миг был приготовлен ужин, и мы сели за стол.
Когда мы уже заканчивали ужинать, с улицы донес­
лось чье-то покашливание, и это очень встревожило
моего бедного кавалера. Я же выглянула в окошко,
увидела, что это один мой приятель, сбежала вниз, и
мы тотчас ушли. А мой поклонник провел ночь один,
не сомкнув глаз. Он все расхаживал взад вперед по
комнате, вслух грозя со мною разделаться. Но пусть
скажет спасибо, что получил хотя бы плащ, который
мне одалживал. Слуге пришлось хлчить за ним целую
неделю.
Антония: Не очень-то ты была любезна с челове­
ком, который столько для тебя сделал, а в награду по­
лучил всего одну ночь.
Нанна: Такова любезность девки. Примерно так
же обошлась я с одним торговцем сахаром, который
буквально засыпал меня своим товаром, чтобы до­
биться того, что казалось ему слаще сахара. Покуда
все это длилось, мы были по горло в сахаре, даже в
салат клали сахар. И отведав наконец меду из моей...
(сама знаешь, как это называется), он поклялся, что
в сравнении с ним его сахар — сплошная горечь.
Антония: Именно поэтому он и таскал тебе его
целыми тюками.
Нанна: Ха-ха-ха! Помню, что он чуть с ума не
сошел, когда впервые увидел мою штучку. Он все тро­
гал ее и трогал и, хорошенько все ощупав, сказал, что
она похожа на сомкнутые уста мраморных статуй, ко­
торых такое множество в Риме. Он говорил, что она и
улыбается тою же улыбкой, какой улыбаются эти ста­
туи. И хотя хвалить себя нехорошо, он был прав, по­
тому что эта штучка у меня действительно была пре­
лестна. Волосики росли так, что ничего не скрывали,
а сама щелочка была прорезана так изящно, что была
едва заметна. И расположена она была замечательно,
183

не слишком высоко, не слишком низко. Честное слово,
сахарный купец целовал ее чаще, чем мой рот, он бук­
вально высасывал ее, как высасывают свежеснесенное
яйцо.
Антония: Вот разбойник.
H a н н а: Почему разбойник?
Антония: Недаром же Господь его наказал.
Нанна: Разве это наказание — влюбиться в меня?
Антония: Да вроде бы нет.
Нанна: Не буду говорить тебе обо всех уловках
и хитростях, с помощью которых я обчищала человека
так, что он даже не замечал, как это делалось. Если
в руки мне попадал какой-нибудь простофиля, я тут
же переходила на речь, принятую среди сводников, и
он, не понимая, что значит «капуста», «лох», «подмах­
нуть», не переставал удивляться моим речам, как
удивляются крестьяне, слыша речь врача. Воры пра­
вильно делают, что пользуются этим языком, он дей­
ствительно помогает им в их ремесле. Ну, а сейчас я
тебе расскажу, как подшутила я однажды над одним
колпаком (если воспользоваться тосканским выраже­
нием), который был, кажется, из Сиены.
Антония. Ну разумеется, раз колпак, так откуда
же ему и быть, как не из Сиены?137
Нанна: Сразу же, как только сиенец появился в
городе, он стал пожирать меня глазами, и всякий раз,
встречая мою служанку, многозначительно говорил:
«Это сердце принадлежит синьоре». Или: «А как по­
живает синьора, красавица наша?» И та отвечала:
«Вашими молитвами, вашими молитвами», а потом
у него за спиной корчила рожи. Увидев однажды, как
стоит он подле моего дома, я сказала служанке:
«Ну-ка, спустись к нему. Пора бы ему уже как-то за­
платить за то, что он с утра до вечера перегораживает
улицу и мешает прохожим». Она спустилась, и только
он было открыл рот, чтобы поздороваться, как она за­
орала: «Ноги ты, что ль, себе переломал, куда ты про­
валился? О Господи, куда ж ты подевался, идиот не­
счастный?» А этот балбес испуганно отвечает: «В чем
184

дело? Вот он я, к вашим услугам, преданный слуга
вашей госпожи». А она, не слушая, продолжает: «Вот
уже четыре часа, четыре часа прошло с тех пор, как
мы послали этого воришку разменять дублон. Синьора
должна дать на чай рассыльному, который принес ей
две штуки красного шелка от князя Сторта188. И вот,
этот негодяй до сих пор не вернулся». Легковерный
дурачок решил показать, какой он щедрый, широко
раскрыл кошелек и, гордясь своим великодушием, за­
кричал: «Бери! Я обожаю твою госпожу!» — и сунул
ей в руку четыре кроны. А потом еще добавил: «Я ведь
нравлюсь синьоре, правда?» Но я уже кликнула слу­
жанку домой и захлопнула дверь перед самым его но­
сом. Так он и остался стоять за дверью, словно вы­
гнанный со свадьбы, на которую не был приглашен.
Антония: Так ему и надо, дураку.
H а н н а: А теперь история с кошками.
Антония: Кошками? Какими кошками?
H a н н а: Я задолжала двадцать пять дукатов одно­
му продавцу тканей, отдавать их мне не хотелось, и я
решила его надуть. И что же я сделала? У меня были
две красивые кошки. Увидев как-то в окно, что он идет
ко мне за деньгами, я сказала служанке: «Одну кош­
ку дай мне, сама возьми другую. Как только он по­
дойдет, я тебе крикну: „Души ее, души!", а ты сделай
вид, что не хочешь, а я тем временем притворюсь,
будто душу свою». Только я это сказала, а он тут как
тут.
Антония: А он что, не постучался?
Нанна: Дверь была открыта. Он поднялся наверх,
я закричала: «Души ее, души!», и служанка, делая вид,
что плачет, принялась меня уговаривать простить кош­
ку, она больше не будет воровать со стола. Но я при­
творилась ужасно рассерженной, сдавила кошке гор­
ло и закричала: «Да уж, больше ей это не удастся!»
Моему «кредитору поневоле» стало жалко кошек, и он
попросил, чтобы я их ему отдала. «Пожалуйста», — от­
вечаю я. А он говорит: «Я возьму их на неделю, и если,
вы за это время их не простите и не захотите подарить
мне, я сам помогу вам с ними расправиться», С этими
185

словами он тянет кошку у меня из рук, а я еще не­
много сопротивляюсь, прежде чем ее отпустить. Потом
он вырывает другую кошку у служанки и, запихав
обеих в мешок, вручает рассыльному и приказывает
отнести к нему домой. А я говорю: «Через неделю при­
несите их обратно. У, подлые воровки, я их задушу».
Сказав, что так и сделает, он попросил у меня свои
двадцать пять дукатов, я пообещала, что сама при­
несу их ему в лавку через десять дней, и он ушел, всем
довольный. Но прошло десять, а потом пятнадцать
дней, и он снова пришел ко мне за деньгами. Они
были у меня уже приготовлены, завязаны в уэелке,
я потрясла им и сказала: «Я охотно отдам вам день­
ги, но сначала вы отдайте мне моих кошек». — «Каких
кошек?!—закричал он. — Да они сразу же удрали от
меня по крышам, как только я принес их домой». Мне
это было и без него прекрасно известно, но после этих
слов я нахмурилась и сказала: «Нет уж, извольте мне
их вернуть, иначе вам это обойдется больше ваших
паршивых двадцати пяти дукатов. Эти кощки уже по­
дарены, они должны отправиться в Барбарию. Мои
кошки, дорогой мессир, должны вернуться сюда, они
должны вернуться сюда, мои кошки!» Он стоял в это
время у окна и, увидев, что на мои крики внизу уже
собирается народ, благоразумно воздержался от спо­
ров. Бедняга только сказал, спускаясь по лестнице:
«Вот и доверяй после этого девкам!»
Антония: Нанна, а знаешь, что я сейчас поду­
мала?
Нанна: Что?
Антония: Это твоя проделка с кошками до того
изящна, что за нее тебе должны проститься по край­
ней мере четыре других, за которые тебя по справед­
ливости следовало бы отлучить от церкви.
Нанна: Ты думаешь?
Антония: Уверена. Ставлю душу против одной
фисташки...
Нанна: Ну что ж, это не мало... кха-кха-кха... вид­
но, я простудилась. Эта фига дает слишком густую
тень. Кха-кха-кха... Пожалуй, я не смогу тебе боль186

ше ничего рассказать. А у меня еще столько исто­
рий! Сколько народу надула я за свою жизнь, и как!
Любого я могла убедить во всем, что хотела; скажи я,
что жидовская синагога подвешена в воздухе, как, го­
ворят, гробница Магомета, — и все поверили бы! Кхакха-кха, ох, не продохнуть! Я охрипла, простуда, вид«*
но, спустилась в самое горло.
Антония: Вредная тень не у фиги, а у ореха.
Манна: Ну, а теперь ты должна мне в двух сло­
вах сказать то, что обещала вначале... Правда, жаль,
что я не успела тебе рассказать про то, как пеклась я
о добре своих любовников, я берегла его, как свое
собственное. Делая вид, что думаю только о целости
их кошельков, я не давала им тратиться на украше­
ния, лакомства, безделушки. На самом деле я стара­
лась сохранить деньги для себя, а эти дурачки благо­
дарили меня за то, что я так скромна, так нетребо­
вательна, так бережно отношусь к их кошелькам. Ох,
умираю... кха-кха-кха... жаль, что не могу рассказать
тебе также историю про шпалеры: там один брал
деньги под залог, другой их ему давал, один покупал
для меня шпалеры, двое смотрели, как он торгуется,
третий мне их принес, а последний пришел как раз в
тот момент, когда я развешивала их на стенах.
Антония: Нет уж, ты постарайся, расскажи! Ну
же, дорогая Нанна, хорошая моя Нанна, давай рас­
сказывай...
Нанна: Дело было так, что мессир... как его... мессир, мессир... нет, извини, не могу собраться с мыс­
лями... я действительно просто помираю... Расскажу в
другой раз, вместе с той историей, где один монсиньор
спасался голым по крышам всего квартала... ох, Ан­
тония, я задыхаюсь, ох...
Антония: Да пропади все оно пропадом, и ка­
шель твой с его приливами и отливами, и это дитя
Солнца139, которое помешало нашей беседе. Сначала
я не хотела тебе говорить, но мне кажется, такого не
может быть, чтобы ты столько всего увидела прямо в
первый день своего пребывания в монастыре и чтобы
187

ты прямо сразу, в первый же день, переспала с бака­
лавром.
Нанна: На это я вот что тебе скажу: в монахини
я попала, будучи девственницей лишь наполовину...
а что касается того, как много я увидела в первый же
день, то, поверь, на самом деле я увидела гораздо болы
Ше... кха... кха-кха... проклятый кашель.
Антония: Неужели?
Нанна: Да, гораздо больше. Но давай же, скажи
мне теперь в двух словах, что ты решила. Ты мне обе­
щала.
Антония: Да, я обещала тебе в двух словах по­
советовать, что лучше выбрать для Пиппы, но, пожа­
луй, у меня это не получится.
Нанна: Почему? Кха-кха-кха...
Антония: Потому что я могла дать тебе совет
только в ту минуту, когда обещала. Ты же знаешь,
что мы, женщины, всегда очень сообразительны, когда
надо решить что-то быстро, а когда начинаем размыш­
лять, становимся дуры дурами. Лучше я просто скажу
тебе, что я думаю, а ты уж сама отдели ррзы от шипов.
Нанна: Давай, я слушаю.
Антония: Ну так вот. Если отбросить часть того,
что ты рассказала, а то, что останется, принять на
веру... ты же знаешь, что ко всякой правде всегда
Брилипает немного лжи, а порою, пытаясь сделать
рассказ интереснее, мы его приукрашиваем разными
глупыми выдумками...
Нанна: Иными словами, ты считаешь... кха-кхакха... ты считаешь меня лгуньей?
Антония: Нет, не лгуньей. Просто ты не всегда
бываешь точной и, как мне показалось, слишком уж
не любишь монахинь и замужних. Правда, я готова
согласиться, что среди них действительно чересчур
много дурных женщин, такого не должно быть. Что
касается деэок, то их я защищать не хочу.
Нанна,: Мне трудно... кха-кха-кха... с .тобою спо­
рить, боюсь, что кашель перешел в катар... не тяни,
говори, что ты советуешь.
188

Антония: Мне кажется, что Пиппе лучше стать
девкой. Монахини преступают священный обет, замуж­
ние нарушают таинство брака, а у девки нет обяза­
тельств ни перед монастырем, ни перед мужем. Она
как солдат, которому платят за то, чтобы он творил
зло. Он творит зло, сам этого не замечая, и она по­
ступает так же. В ее лавочке продается только то, что
она может продать. Если кто-то открывает таверну,
то с первой же минуты всем ясно и без вывески, что
это место, где будут пить, есть, играть, развратничать,
лгать и мошенничать. И если кому-то взбредет в голо­
ву именно там прочесть проповедь или начать постить­
ся, то он ни кафедры там не найдет, ни пост у него не
получится. Огородники продают зелень, аптекари ле­
карства, а бордели — богохульство, ложь, грязь, позор,
сплетни, скандалы, воровство, драки, предательство,
дурную славу, французскую болезнь, бедность и
смерть. Духовник подобен врачу, он может вылечить
лишь того больного, который придет к нему со своею
болезнью, и ничем не поможет человеку, который свою
болезнь скрывает. Поэтому поступай по совести и, не
откладывая, делай из Пиппы девку. Ведь если она за­
хочет снять с души грех блуда, ей всего-то и нужно,
что покаяние да пара капель святой воды. Тем более,
судя по твоему рассказу, недостатки девок — это и
есть их достоинства. А кроме того, так приятно, когда
с тобой обращаются, словно с госпожой, и когда ты и
ешь, и одеваешься, словно госпожа, когда у тебя что
ни день, то праздник. Ты столько об этом говорила,
что знаешь все это лучше меня. И потом приятно ис­
полнять любое свое желание и при этом еще прино­
сить радость другим. Поэтому Рим всегда будет горо­
дом... я сказала бы, городом девок, если б не боялась,
что меня заставят в этом раскаяться.
«Ты замечательно все объяснила, Антония, — хрип­
ло сказала Нанна, — и я так и поступлю, как ты сове­
туешь». Затем она разбудила служанку, которая про­
спала все время, покуда они беседовали, снова водру­
зила ей на голову корзину, в руку сунула пустую бу­
тылку, а Антонии дала салфетки, которые та несла
189

утром, и они отправились домой. Там они послали за
леденцами от кашля для Нанны, а сама Нанна, воз­
державшись из-за кашля от вина, подкрепилась хлеб­
ным супом, приготовив для Антонии другие блюда. Та
провела у нее всю ночь, а утром к нужному часу по­
спела в лавочку, которая давала ей средства к суще­
ствованию. Жилось ей тяжело, но она утешалась, вспо­
миная рассказы Нанны, и всякий раз поражалась при
мысли о том, как много зла творят девки, которых на
свете больше, чем мух, муравьев и комаров, народив­
шихся за двадцать лет кряду.
Чего только не услышала она от Нанны, а ведь та
не рассказала и половины того, что знала.
Конец третьего и последнего дня

190

ПРИМЕЧАНИЯ
1

Salve — привет, приветствую (лат.). Mona — слово, произ­
водное от „monicchio" — «обезьянка»; кроме того, используется
в тосканском просторечии для обозначения женского детород­
ного органа.
2
Этот эпизод описан Плинием Младшим в «Естественной
истории» и воспроизводится Аретино почти дословно.
3
Багаттино — название мелкой медной монеты, бывшей в
ходу в Венеции и ее окрестностях во времена Аретино.
4
...короля Франции... — т. е. Франциска Первого (1494—
1545).
5
*Приапея»— одно из произведений, входящих в состав
„Appendix Vergiliana". Говоря о непристойностях Овидия, Ювенала и Марциала, Аретино имеет в виду сочинения «Наука
любви», «Сатиры» и «Эпиграммы» этих древнеримских поэтов.
6
...кроме христианнейшего короля Франциска... — см.
прим. 4.
7
Антонио да Леей (1480—1536)—испанский кондотьер, ко­
торого император Священной Римской империи Карл V назна­
чил губернатором Милана. Герцог... флорентийский — Алек­
сандр Медичи (1510—1537). Кардинал... Медичи — Ипполит
Медичи (1511 —1535). Маркиз дель Васто — Альфонсо д'Авалос
(1502—1546), воспетый Лодовико Ариосто в поэме «Неисто­
вый Роланд». Князь Салерно — Ферранте Сансеверино (1507—
1568). Граф... Массимиано Стампа (ум. 1552) славился своей
щедростью и великодушием.
8
...клянусь семью церквами... Семь церквей — семь папских
базилик Рима, паломничество в которые давало право на отпу­
щение грехов Это собор св. Петра (Сан Пьетро), собор
св. Иоанна на Латеранском холме (Сан Джованни ин Латерано), Большой собор св. Марии (Санта Мария Маджоре), ба­
зилика св. Павла за стенами (Сан Паоло фуори ле мура), со­
бор св. Лаврентия за стенами (Сан Лоренцо фуори ле мура),
собор св. Себастьяна (Сан Себастьяно), собор Святого Креста
в Иерусалиме (Санта Кроче ин Джерусалемме).
191

9

...на улице Банки... — т. е. на той улице в Риме, где в эпоху
Аретино собирались городские проститутки.
10
...принадлежали Паньине... Паньина — одна из самых зна­
менитых куртизанок Аретиновой эпохи.
11
...пел „Те Deum"... Имеется в виду католический благо­
дарственный гимн св. Амвросия Медиоланского, читающийся
во время заутрени. Начальные слова гимна — „Те Deum laudamus" («Тебя, Бога, хвалим», лат.).
12
Сан Пьетро— см. прим. 8. Санто Янни — собор, св. Иоан­
на (Джованни) на ЛатеранСком холме; ср. прим. 8.
13
...под пение „Benedicamus", „Oremus", „Alleluia"... «Бла­
гословим», «Помолимся», «Аллилуйя» (лат.).
14
...в обсерванты у францисканцев. Имеется в виду низший
монашеский чин в ордене францисканцев, члены которого бы­
ли обязаны соблюдать первую заповедь св. Франциска Ассиз­
ского— вести аскетический образ жизни.
16
... в легенде о странствующей венецианской блуднице.
Имеется в виду поэма Аретино «Странствующая венецианская
блудница», где в качестве «причины» называется мужская сила
монахов, якобы превосходящих в этом отношении всех прочих
представителей сильного пола.
16
...пожирать крону деревьев, в тени которых забавлялся
бедняжка Пирам с бедняжкой Тисбои... Согласно Овидию (Ме­
таморфозы. IV. 55—166), история вавилонского юноши Пирам а
и его возлюбленной Тисбы (Фисбы) выглядит так. Жестоко
страдая от запрета родителей на встречи, Пирам и Тисба усло­
вились о встрече ночью у могилы основателя ассирийского цар­
ства Нина. Явившись на свиданье первой и увидев у гробницы
львицу с окровавленной мордой, Тисба испугалась и убежала,
обронив свое покрывало. Львица разорвала покрывало и уда­
лилась. Опоздавший на свиданье Пирам при виде разорванного
и окровавленного покрывала решил, что Тисба погибла, и зако­
лолся. Вернувшись назад, Тисба нашла тело возлюбленного и,
не перенеся зрелища его смерти, убила себя тем же мечом. Бе­
лые ягоды тутового дерева (кстати, упоминаемого в разговоре
Нанны и Антонии), росшего у гробницы, от крови несчастных
стали красными и с той поры сохраняют новый цвет.
17
Генерал — здесь: глава религиозного ордена или конгре­
гации.
18
Benedictte — благословенны будьте (лат.).
19
...изображала жизнь святой Нафиссы... Нафисса — вы­
мышленная Аретино святая, покровительница куртизанок.
20
Verbigrazla — к примеру, так сказать (лат.).
21
...на мосту святого Сикста... Мост св. Сикста был во вре­
мена Аретино местом, где собирались нищие, воры, разбойни­
ки, проститутки, и пользовался в Риме дурной славой.
22
...одеть тех, кто наг. «Одеть нагого» — одно из «дел мило192

сердия» у католиков латинского обряда, рекомендуемое «для
тела» верующего.
23
Amore Dei — из любви к Богу (лат.). Здесь в знач.: «да­
ром».
24
...история Мазетто ди Ламполеккио — т. е. история, рас­
сказанная в первой новелле третьего «дня» «Декамерона» Джооанни Боккаччо.
25
Палио — конные соревнования.
26
Анкройя — героиня одноименного народного сказания.
Друзиана — персонаж средневекового итальянского романа
«Буова д'Антона».
27
...перейдем к quia. Quia — буквально: потому что, так как
(лат.). Здесь в знач.: «суть». Риторическая формула, имевшая
широкое хождение.
28
...тяжелым шагом Бартоломео Кольони. Кольони — наме­
ренное искажение имени знаменитого кондотьера (1400—1475),
которое на самом деле звучит иначе — Коллеони. «Кольони»
(coglioni) по-итальянски значит «тестикулы; яйца». Столь не­
пристойное прозвище кондотьер получил за то, что, согласно
легенде, у него их было целых три.
29
...воткнул свой клистир в ...üisibilium его святейшества...
Visibilium — буквально: видимый (лат.). Вырванное из контек­
ста «Символа веры», где говорится о «Боге Видимом и Неви­
димом», слово намеренно вводится Аретино в непристойный
контекст и выступает здесь в качестве прозрачного эвфемизма.
Аналогом подобного словоупотребления, целью которого явля­
ется замена ненормативной лексической единицы, может слу­
жить такой современный пример, как:
Это молот, это серп,
Это наш советский герб.
Хочешь — жни, а хочешь — куй.
Все равно получишь ...орден.
30
...мраморной статуи, которую душат змеи вместе с деть*
ми. Очевидно, Нанна имеет в виду знаменитую скульптурную
группу «Лаокоон», изваянную родосскими мастерами Александ­
ром, Антенодором и Полидором и хранящуюся в Музеях Вати­
кана.
31
...целый скит камальдулов... Камальдулы — монашеский
орден, основанный св. Ромуальдом в 1012 г. в селении Камальдоли близ Ареццо. Следуя уставу бенедиктинцев, камальдулы
ужесточили предписания умерщвления плоти и прославились
строгостью своей аскезы.
32
Ε libera nos a malos (правильно: „sed libera nos a maΙο") —и избавь нас от лукавого (лат.). Последняя строка „Pa­
ter noster" («Отче наш»), главной католической молитвы, вос-

193

ходящей к Нагорной проповеди Иисуса Христа (Мф. VI. 9—
13).
33
...в общем, завела «План на Родосе» мы же с го­
бою в Риме. Собеседницы имеют в виду недавние события —
завоевание турками острова Родос (1522), принадлежавшего
ранее Венеции, и разграбление Рима войсками Карла V (1527)
Оба события сопровождались небывалым кровопролитием и
оставили по себе множество жертв. Отсюда — «плач», на Родо­
се и в Риме.
34
...со словами „Gratia plena" отворяю дверь... Gratia ple­
na— полная благодати (лат.). Начало католической молитвы,
обращенной к Богородице: „Ave Maria gratia plena4' («Радуй­
ся, Мария благодатная»). Восходит к Лк. I. 28, 42.
36
...в окружении других душ Лимба, Лимб — пространство
«а границе Рая и Ада, куда, согласно католическим представ­
лениям, попадают души людей, не принявших крещения, а так­
же патриархов и младенцев.
36
...воткнула стеклянную пику с бубенцами в utriusque новиция... Utriusque — буквально: обоюдно (лат.); ср. прим. 29.
37
...и семью радостями... Семь радостей — кощунственный
«перевертыш», придуманный Аретино как «антоним» «семи
смертных грехов» (в число которых входят праздность, чрево­
угодие, уныние, любоначалие, празднословие и др.).
38
...и „Pater noster" святого. Юлиана*.. Со словами молитвы
„Pater noster*4 паломники обращались к странноприимнику
св. Юлиану, чтобы во время паломничества им не отказали в
гостеприимстве.
39
Sancta Sanctorum — Святая Святых (лат.). Часть храма,
.куда вхожи только высшие священники.
40
Сохраняя на своем лице насмешливую мину Марфорио...
Марфорио — одна из двух (вторая — Пасквино) статуй в Риме,
на которую в эпоху Аретино клеили листки с сатирическими
обличениями самых видных деятелей папской курии.
41
...исповедник затянул „Pecora campi"... Т. е. «...полевых
зверей» (лат.) —цитата из VIII псалма (ст. 8).
42
...в честь викария, а не его святейшества Митры... Мит­
ра— головной убор епископа, символ его духовной власти.
Здесь в знач.: «епископ».
43
...с fides из желтых фиалок. Fides — обручальное кольцо
(лат.).
44
...стали обзывать викария теми самыми словами, какими
обзывает священников маэстро Пасквино... Городской достопри­
мечательностью была статуя Пасквино в Риме (ср. прим. 40).
45
...кусок лезвия, длине которого позавидовал бы сам Бевилаква... Бевилаква — имя «первой шпаги» Италии во време­
на Аретино.

194

46
47

Verbigrazia —см. прим. 20, 29.
...за обличьем Херувима, Престола и Серафима... Имеют­
ся в виду ангелы, входящие в «первый лик», согласно иерархии
Дионисия Ареопагита (I в.).
48
...приговаривая „Laudatnus te"... См. прим. 11.
49
Verbigrazia — см. прим. 20, 29.
60
...этот новоявленный Арлотто... Имеется в виду АрлоттоМаинарди (1396—1484) —автор непристойных историй, собран­
ных в книге „Motti e facezie del piovano Arlotto".
51
...будто то была Роза или Арколана... Роза, Арколана —
знаменитые римские красавицы эпохи Аретино.
62
...описанием старой трентинки... Трентинка — уроженка
города Тренто. Трентинки имели в ту пору репутацию колду­
ний.
63
Да простит меня автор «Ста новелл»... Подразумевается·
Джованни Боккаччо, автор «Декамерона».
54
Капернаум — город в Палестине, наравне с Содомом счи­
тающийся символом греха и проклятия.
65
...могло бы ввести в искушение даже звезду Дианы. Древ­
неримская богиня Диана в эпоху Аретино воспринималась как
символ девственности.
56
...родственники Dissite и Verbumcaro. Dissite — искаж.
лат. от „dixit", т. е. «сказал». Здесь оно значит «Бог» (ср.:
«И сказал Бог»). Verbumcaro — искаж. лат. „Verbum саго fac­
tum", т. е. «Слово стало плотию» (Ин. I. 14). Поскольку под
«плотию» в Евангелии подразумевается Христово слово, Ver­
bumcaro здесь значит «Христос». Таким образом, детей, родив­
шихся от монахов или монахинь, проповедник призывал счи­
тать роднёю Бога Отца и Христа.
67
...как псалом „Gloria in Eccelsis"... Gloria in Eccelsis —
Слава в вышних (искаж. лат.). Начало Большого
Славословия в католической мессе.
58
...источает „Manuscristi"... „Manuscristi" — буквально: ру­
ка Христа (лат.); здесь: разновидность ликера.
69
...что понадобилось бы перо Буркьелло... Буркьелло —
псевдоним флорентийского поэта Доменико ди Джованн»
(1400—1449).
60
Per infinita secuta — на вечные времена (искаж. лат.).
61
...намереваясь прочесть „Magnificat"... Имеется в виду
«Магнификат», молитва, читаемая во время вечернего богослу­
жения. Название происходит от первого слова молитвы, кото­
рое означает «величает»: «Величает душа моя Господа».
62
...что с моста Святой Марии... Мост Св. Марии был мес­
том сбора римских проституток.
63
...нам захотелось покрасоваться у решетки и колеса... Че­
рез монастырскую приемную тянулась решетка, отделявшая·
монахинь от посетителей, а посредством «колеса» — вращающе195

гося механизма в отверстии стены — монахиням можно было
делать «передачи».
64
...в день Стаццоне... Имеется в виду один из дней Вели­
кого Поста, когда в церковь за отпущением грехов прихожане
идут организованной процессией.
65
...сразу после „Ave Maria"... О католической молитве, на­
чинающейся этими словами, см. прим. 34. Однако в данном
случае, скорее всего, имеется в виду «Ангелюс» — молитва, три­
жды повторяемая в течение дня; каждый стих «Ангелюса» со­
провождается троекратным произнесением „Ave Maria" и зво­
ном колокола. Из контекста видно, что речь, очевидно, идет о
последнем, вечернем «Ангелюсе».
66
...ему позавидовал бы даже уроженец Бергамо. Город
Бергамо был в ту пору поставщиком носильщиков для всей
Падуанской равнины.
67
...как вечерами Страстной Недели мальчишки прохажи­
ваются деревянными трещотками по церковным дверям и ал·
тарным скамеечкам... Шум трещоток, которыми мальчишки ко­
лотили по церковным дверям и скамейкам около алтаря, был
призван заменять звон колоколов, которые безмолвствовали в
течение всей Страстной Недели.
68
...когда впавший в детство старый рогоносец Титон пря­
тал от глаз Дня рубашку своей жены... Титон (Тифои) — в гре­
ческой мифологии божество света, изначально собственно «пол­
день»; брат Приама, сны Лаомедонта, супруг Эос. Эос, полю­
бив Титона, унесла его к себе и попросила для него у Зевса
бессмертие, забыв о вечной молодости. Поэтому Титон соста­
рился («старый рогоносец Титон») и сделался сверчком. Счи­
тается, что весь этот пассаж является пародией на XI песнь
Дантова «Чистилища».
69
...как докучают святому Петру заботы о строительстве
его Храма. Современное здание базилики св. Петра в Риме бы­
ло заложено в 1506 г.; сооружение храма длилось более полу­
тора столетий.
70
...меж двух живых шаров... более прекрасных, чем те, что
держит в своих лапах Орел на дверях Посла... Подразуме­
вается императорский герб Священной Римской империи.
71
...чтобы не родить потом дитя, меченное родинкой такой
же формы. Распространенное в ту пору суеверие. Считалось,
что неудовлетворенные желания беременной женщины могут
проступить на лице новорожденного в виде родимых пятен со­
ответствующего рисунка.
72
...и стала бормотать „Confiteor"... Confiteor — буквально:
исповедую. Часть «Символа веры». Ср.: Confiteor unum baptisma/in remissionem peccatorum (Исповедую единое креще­
ние/во оставление грехов).
73
...сунула ему дукат и два юлия. Дукат — золотая монета,

196

впервые выпущенная в Венеции, а затем и в других городах
Италии. Ее название связано с тем, что на лицевой стороне мо­
неты был изображен дож (doge, duca) Юлий — серебряная мо­
нета, введенная в обращение папой Юлием II (понтификат
1503—1513).
74
Месса Сан Грегорио — цикл из тридцати месс о спасении
души умерших. Из контекста очевиден кощунственный смысл
упоминания мессы С. Г.
75
...в канун праздника святого Франциска и в Ассизи, и в
Верные.., Святой Франциск (Джованни Бернардоне; 1182—
1226) родился в городке Ассизи, отчего зовется Ассизским, а
стигматы получил на горе Верние в Апеннинах.
76
...вдруг грянул... „Et incarnatus est". Et incarnatus est —
буквально: И воплотился. Часть «Символа веры». Ср.: Et incar­
natus est de Spiritu Sancto/ex Maria Virgine, et homo factus est
(И воплотился от Духа Святого и Марии Девы,/И стал чело­
веком).
77
Cuius si — искаженная форма родительного падежа от лат.
„quis" (кто). Синьора в рассказе Нанны переводит разговор с
темы латинского языка «на другие темы».
78
A porta inferi—к вратам ада (лат.).
79
Salvum me fac — буквально: ниспошли мне спасение
(лат.). В данном случае выражение выступает в качестве про­
зрачного эвфемизма; ср. прим. 29.
80
Она привела своего Credo-ln-Deum к нам наверх...
Credo in Deum (точнее: credo in unum Deum — верую в Бога
(лат.). Сокращенная цитата из «Символа веры» (должно быть:
верую во единого Бога). Здесь выступает в функции прозвища,
т. е. в знач. «простак», «доверчивый».
81
Папа Янни — Лев X (понтификат 1513—1521; наст, имя
Джованни Медичи, 1475—1521).
82
...пропели »Requiem aetemam"... Requiem aeternam — веч­
ный покой (лат.). Начальные слова
заупокойной католической молитвы.
83
Примьера — старинная итальянская азартная карточная
игра.
84
Мне-Мама-Не-Велит — прозвище Лукреции ди Клариче,
одной из самых известных римских куртизанок эпохи папы
Климента VII (понтификат 1523—1534).
86
...он плюнул β лицо мессиру по имени Η е-Хочу-П оминатьЕго-Всуе. Под этим замысловатым именем Нанна имеет в виду
Иисуса Христа.
86
...как сохла некогда по быку одна царица. Имеется в ви­
ду супруга критского царя Миноса Пасифая, которая полюби­
ла быка R родила от него сына Минотавра, чудовище с голо­
вой быка.
87
...она узнала, что любая обитательница борделя может

197

спасти приговоренного к смерти, если... выбежит навстречу и
крикнет: «Это мой муж!» Такой обычай действительно сущест­
вовал.
88
...после ее levaminL Levamini —от лат. „levamen", «об­
легчающее средство». Здесь в знач.: «бегство из дома».
89
...глядя на шутовские проделки маэстро Андреа и Страшино... Маэстро Андреа (ум. 1527)—поэт, художник, мастер
эпиграммы, один из самых заметных людей в римском общест­
ве эпохи Климента VII, близкий друг Аретино. Страшино (наст,
имя Никколо Кампани; 1478—1523)—известный сочинитель
театральных фарсов, также друг Аретино.
90
...ни настоящих Стаццони... См. прим. 64.
91
...если бы Рим лишился также и Россо... Россо («Ры­
жий»)— прославленный римский шут, подвизавшийся при дво­
рах Льва X и Климента VII.
92
...о душе думала не больше, нем думаем мы о войне
гвельфов и гибеллинов... Война гвельфов и гибеллинов — борь­
ба политических движений в Италии XII—XV вв.; гвельфы под­
держивали римских пап, а гибеллины отстаивали интересы
Священной Римской империи. В ходе противостояния позиции
его участников радикально менялись, так что во времена, опи­
сываемые Аретино, эта война уже не вызывала серьезного об­
щественного интереса.
93
...не в силах произнести miserere... Miserere < m é
Deus> — Помилуй (лат.). Католическая мо­
литва, восходящая к тексту 50-го псалма.
94
...нем к гробнице святой блаженной Лены далл'Олио в Бо­
лонье. Имеется в виду блаженная Элена Дульоли далл'Ольо
(1472—1520).
95
...во владениях блаженной Васталлы. Васталла — так ста­
ла именовать себя с момента своего обращения Лодовика Торелли, графиня Гвасталла (1500—1564),которая до этого вела
весьма свободный образ жизни.
96
...еще обсервантки. См. прим. 14.
97
...с первым луном, посланным на землю покровителем поэ­
тов... Имеется в виду бог Аполлон, отождествляющийся с Солн­
цем.
98
...вид сияющего огнями Замка... Имеется в виду замок
св. Ангела, в ту пору папская крепость. Во время народных
празднеств над замком св. Ангела запускались фейерверочные
ракеты.
99
Toppe du Нона — городская тюрьма в Риме.
100
«Петраркино» — «Книга песен» итальянского поэта Франческо Петрарка.
ιοί Цитата из сонета СХХХН (строки 1—2), входящего в
«Книгу песен» Ф. Петрарки. Пер. Вяч. Иванова.
102
...походили на тех странных зверей, которые питаются
198

воздухом. < . . . > на хамелеонов? Так считала наука того вре­
мени.
103
...кто пережевывает „Ave Maria", непременно выплюнет
»Pater noster"... См. прим. 32, 34, 65. Сопоставление молитв в
данном контексте несет в себе непристойно-кощунственный
смысл.
104
Баккано—место в окрестностях Ри*ма, неподалеку от
Кассиевой дороги, известное тем, что здесь часто грабили и
убивали проезжающих.
106
...земную жизнь пройдя до половины. Цитата начала пес­
ни I «Ада» Данте. Пер. М. Л. Лозинского.
106
...«с задранным хвостом», как то привидение из новеллы
Боккаччо. Имеется в виду первая новелла седьмого «дня», в
которой любовник («привидение») уходит от дверей своей воз­
любленной «с задранным хвостом», т. е. так и не получившим
удовлетворения.
107
Conquibus — с чем-то (лат.). Т. е. с деньгами, с какиминибудь приношениями.
108
Гоннелла Пьетро — знаменитый флорентийский шут
XIV в.
109
...начинают ученье мессирами, а возвращаются домой сирами... Школяры приходят в университет как мессиры (госпо­
да), а заканчивают его сирами — так именовались получившие
университетский диплом.
110
...как продают попы свою первую мессу, развешивая объ­
явления о том, что они будут служить ее впервые. Этот вид вы­
могательства был очень распространен.
1.1
...меченные тою печатью, какой метит своих кобыл свя­
той Иов... Под «тою печатью» подразумеваются сифилитические
язвы.
1.2
Корте Савелла — римский городской суд, который назы­
вался так потому, что находился под покровительством семей­
ства Савелла.
из yiegia — старая (искаж. исп.; правильно: vieja).
114
Dios — Бог (исп.).
115
...хоть король кубков. Кубки — одна из четырех мастей
итальянских игральных карт (ср.: деньги, сабли, дубинки).
116
...фальшивее мирандольских дублонов. Мирандольский
дублон — ничтожно мелкая монета, чеканившаяся монетным
двором Пико делла Мирандола, итальянского философа-гума­
ниста (1463—1494).
117
Боясь, как бы ребенок не родился меченым, он старался
упредить мои желания... См. прим. 71.
118
Если объяснять применительно к Богу, то у Бога он был
маркизом... — т. е. принадлежал к числу священнослужителей
высокого ранга.

199

119

...как говорил Маргутте. Имеется в виду персонаж поэмы
Луиджи Пульчи (1432—1484) «Большой Моргайте».
120
Гроссо — серебряная монета, впервые отлитая в Венеции
в XIII в. и потом распространившаяся по всей Италии; в каж­
дой области она обладала своей ценностью. Байокко — мелкая
медная монета, имевшая хождение в папских владениях до
1866 г.
121
...прямо как фра Чаппелетто. Фра Чаппелетто — священ­
ник-лицемер из первой новеллы первого «дня» «Декамерона»
Джованни Боккаччо.
122
...сильнее даже Ронсеваля, где погибло столько рыцарей.
Ронсеваль — ущелье в Пиренеях, где 15 августа 778 г. баски
разбили арьергард французской армии Карла Великого. Имен­
но в этой битве погиб Роланд, ставший героем французского
эпоса «Песнь о Роланде».
123
...спроси у Отца и Матери Всех Святых... Имеются в ви­
ду Христос и Богоматерь; даже их не щадит святотатственная
брань девок.
124
...не побоялся бы пнуть в зад самого Каструччо... Каструччо Кастракани (1281—1328)—знаменитый кондотьер, кото­
рого «дополнительно» прославил Н. Маккиавелли, написавший
его биографию — «Жизнь Каструччо Кастракани из Лукки».
125
Джан Мария Джудео — известный немецкий лютнист, ко­
торому папа Лев X даровал графский титул.
126
...в ограде церкви Кампосанто. Кампосанто — кладбище.
127
Просветленная проповедью и легендой о святой Кьепине... Святая Кьепина — вымышленная автором святая, в чьем
имени содержится прозрачный намек на ханжеский характер:
в просторечии лицемерка зовется «кьетина».
128
...в Риме, если б его еще раз (не дай Бог) отдали на
разграбление. Здесь Аретино имеет в виду то разграбление, ко­
торому подвергся Рим в мае 1527 г., когда в город ворвалась
армия германских ландскнехтов, нанятая императором Кар­
лом V для войны против антииспанской лиги (см. также во
вступит, статье к наст. изд.). Рим был варварски разрушен, в
нем начались болезни и голод; великому унижению подвергся
и папа Климент VII, поначалу укрывшийся в замке св. Ангела,
а потом сделавшийся пленником императора и в конце концов
вынужденный короновать его немецкой и итальянской коронами.
129
..в день Святого Юбилея... Святой Юбилей — юбилейный
«святой год»; так называются периодические, заранее назна­
чаемые годы юбилейных торжеств католической церкви. Пер­
вый «Юбилей» был отпразднован в 1300 г. по постановлению
папы Бонифация VIII; сначала было решено отмечать его каж­
дые сто лет. Но оченьскоро тот срок был сокращен до пятиде­
сяти, а потом (1470 г.) даже и до двадцати пяти лет. Обычай
200

сохраняется и поныне. Паломники, принявшие участие в цере­
монии
празднества, получают полное отпущение грехов.
130
...что бронзовая шишка в храме Святого Петра... Имеет­
ся в виду выполненная из бронзы сосновая шишка, памятник
искусства античного Рима. Ныне — в Ватикане.
131
Ты имеешь в виду папессу? Здесь подразумевается папесса Иоанна — легендарный персонаж в истории папства.
Впервые рассказ о женщине, якобы в течение года обманом
занимавшей папский престол, появился в XIII в. Согласно од­
ним утверждениям, она наследовала Льву XIV, умершему в
855 г.; согласно другим — Виктору III (ум. 1087). Ко времени
Аретино легенда уже была опровергнута.
132
...что она дочь герцога Валентино < . . . > кардинала
Асканио. Герцог Валентино — Чезаре Борджиа (1485—1505),
сын папы Александра VI (Борджиа). Кардинал Асканио —
Асканио Мариа Сфорца (1455—1504).
133
Индийские братья — христианские миссионеры в Индии.
134
...что испугался бы даже Дезидерио со своими собутыль­
никами. Намек на венского архиепископа Дезидерио, убитого
в VI в. Если верить легенде, он был способен в одиночку опу­
стошить целый бочонок вина.
135
Антония приводит отрывок из «Плача феррарской кур­
тизанки», автором которого считался Маэстро Андреа (о нем
см. прим. 89). Однако, как утверждает здесь устами Антонии
Аретино, «Плач» принадлежит именно ему.
ΐ3β ц и т а т а из последней строфы сонета СХХХН из «Книги
песен» Ф. Петрарки. Пер. Вяч. Иванова.
137
...откуда же ему и быть, как не из Сиены? Слово «сиенец» долгое время было в Италии синонимом слова «дурак»
(ср. Данте. «Ад». XXIX. 121—122).
138
...от князя Сторта. Вымысел автора: таких князя и кня­
жества не существовало. Сторта — местечко при въезде в Рим
по Кассиевой дороге.
139
...и это дитя солнца,., — т. е. фиговое дерево, под кото­
рым сидели собеседницы.

СОДЕРЖАНИЕ
Светлана Бушуева. Скандальная жизнь и скандальные
сочинения Пьетро Аретино
5
Пьетро Аретино своей обезьянке
27
Антония и Нанна. День первый
31
День второй Аретиновой забавы, в который Нанна рас­
сказывает Антонии о жизни замужних женщин . . . . 80
Последний день Аретиновой забавы, в который Нанна
рассказывает Антонии о жизни девок
132
Светлана Бушуева. Примечания

202

191

Пьетро Аретино
РАССУЖДЕНИЯ
Рассуждения Нанны и Антонии под фиговым деревом, в Риме,
которые ради своей забавы и в поучение женщинам трех
состояний сочинил Божественный Аретино
Редактор А. Г. Тимофеев
Художник А. Коротаев
Сдано в набор 16.06.94. Подписано в печать 21.02.95. Формат
60x90 ! /i6. Бумага типографская № 1. Гарнитура литератур­
ная. Печать высокая. Усл. печ.л. 12,75. Усл. кр. отт. 63,75 тыс. л.
Уч.-изд. л. 9,57. Тираж 10000. (1-й завод 5000 экз.). Заказ 433.
Издательство ИНАПРЕСС. СПб., Невский пр., 74.
Лицензия ЛР № 062759 от 21.06.93.
2-я типография Воениздата
191065, С.-Петербург, Д-65, Дворцовая пл., 10

Аретино Пьетро
А 80

РАССУЖДЕНИЯ (Рассуждения Нанны и Антонии под
фиговым деревом» в Риме, которые ради своей забавы и
в поучение женщинам трех состояний сочинил Божествен­
ный Аретино) /пер. с итал., вступит, статья и пимеч. Свет­
ланы Бушуевой. СПб.: ИНАПРЕСС, 1995. —204 с, супер­
обложка.
ISBN 5-87135-015-1

«Рассуждения» (1534), знаменитое сочинение Пьетро Аре­
тино, представляющее собой эротически насыщенную сатиру на
современные нравы, в течение долгого времени числилось по
разряду порнографической литературы и, может быть, поэтому
до сих пор не существовало в русском переводе.
Читателю предлагается первый русский перевод знаменитой
книги, которая давно стала классикой мировой литературы.
Перевод снабжен подробным комментарием и обстоятельной
статьей, представляющей читателю яркую фигуру автора—*
Божественного Аретино» прозванного современниками «Бичом
князей».

204

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ИНАПРЕСС»
ВЫПУСТИЛО

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО

ГЕНРИ МИЛЛЕР
ЧЕРНАЯ ВЕСНА
Роман. 264 стр., твердый переплет, суперобложка.
Серия «Цветы зла»

Впервые к русскому читателю приходит роман выдающегося
американского писателя (1891 — 1980 гг.) в прекрасном пере­
воде, с большими статьями о его жизни и творчестве. Предво­
енный Париж, богема, любовь и отчаяние, страх и надежда —
вечные темы литературы, новаторски преломляются в книге
Миллера.
Роман неоднократно запрещался цензурой, пока в судебном
порядке не был признан «неподцензурным и выдающимся».
Роман экранизировался знаменитым французским режиссером
Трюффо («Тихие вечера в Клиши»).

205

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ИНАПРЕСС»

готовит к ВЫПУСКУ
во II квартале 1995 года

ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО

ГАНС ГЕЙНЦ ЭВЕРС
АЛЬРАУНЕ
ИСТОРИЯ ОДНОГО СУЩЕСТВА
Роман. 336 стр., твердый переплет, суперобложка.
Серия «Цветы зла»

Эверс одна из самых таинственных фигур немецкой литера­
туры. О нем можно сказать — «Гофман XX века», вдохновитель
экспрессионистического кино 20-х годов, автор демонических
черных романов. Судьба его загадочна — председатель союза
писателей Германии в позорные годы Гитлера, впоследствии им
же запрещенный. Альрауне — девушка рожденная не совсем
обычным способом.
Таинственная, мистическая атмосфера романа, невероятный
сюжет делают чтение захватывающим. Издание снабжено
статьей, где впервые прослеживается судьба Эверса.

206

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО
ПРАВОПОРЯДКА
ОХРАННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
сРЭМ — БЕЗОПАСНОСТЬ»

Санкт-Петербург
Большая Пушкарская, 44
Тел. 542-89-58

ДЛЯ ЗАМЕТОК