ПОНАЕХАЛИ ТУТ...
ОЧЕРКИ О НАЦИОНАЛИЗМЕ, РАСИЗМЕ
И КУЛЬТУРНОМ ПЛЮРАЛИЗМЕ
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
МОСКВА • 2007
УДК 172.15
ББК 66.094
М18
Издано при финансовой поддержке Федерального Агентства
по печати и массовым коммуникациям
в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»
Редактор серии
Илья Калинин
Малахов В.
М 18 Понаехали тут... Очерки о национализме, расиз
ме и культурном плюрализме — М.: Новое литера
турное обозрение, 2007. —200 с.
Сборник статей Владимира Малахова посвящен теме, при разго
воре о которой трудно разделить теоретическую актуальность от по
литической злободневности. Речь идет о таких проблемах, как расизм
и миграция, национальная политика и этническая идентичность,
мулыикультурализм и нациостроительство. Сквозным сюжетом, объе
диняющим входящие в сборник тексты, является полемика с таким
подходом к этичности, который игнорирует ее историческую, куль
турную и политическую олосредованносгь.
УДК 172.15
ББК 66.094
научной и политической публицистике появилось слово,
ставшее в последние годы необычайно частотным. Слово
это — «идентичность». Термин «идентичность» основатель
но потеснил, а кое-где и полностью вытеснил привычные терми
ны вроде «самосознания» и «самоопределения». Об идентичности —
«национальной», «этнической», «этнонациональной», «культурной»
«этнокультурной» и тд. говорят так много и так охотно, что неволь
но начинаешь верить, что те, кто эти слова произносит, твердо зна
ют, что они на самом деле означают. Между тем при ближайшем
рассмотрении оказывается, что смысл употребляемых понятий не
всегда ясен самому говорящему и, во всяком случае, весьма разнит
ся в зависимости от того, кто говорит.
Кажется небесполезным задаться вопросом, чем, собственно,
не угод ил традиционный понятийный аппарат? Зачем вместо, ска
жем, «национального сознания» вести речь о «национальной иден
тичности»? Каковы те запросы (психологические и социальные),
которые постоянно порождают рассуждения об идентичности — о
ее «кризисе», о ее «загадке», ее «парадоксальности» и об «угрозе»,
с которой она сталкивается?
По сути, перед нами не один, а два вопроса. Первый касается
историко-понятийной проблематики и может быть сформулирован
следующим образом: как произошло вытеснение привычной понягийности и какие семантические смещения оно за собой влечет?
Второй вопрос связан с проблематикой социокультурного свойства,
а именно: чем обусловлено пристрастие к данному термину, что
лежит в основе столь интенсивного производства риторики иден
тичности?
Сообразно этим двум вопросам мы и организуем дальнейшее
изложение.
В
* Опубликовано: Малахов В. Неудобства с идентичностью // Вопро
сы философии. 1998. № 2.
7
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
I
Идентичность как философская категория
Поскольку в отечественной культурной традиции «идентич
ность» передавалась обычно как «тождество», русскому уху не
слышно то, что в германо-романском культурном ареале воспри
нимается как естественное. Мы, например, не слышим, что в ра
боте Хайдеггера «Идентичность и дифференция»1 разрабатывает
ся то же самое понятие, какое развивал в своей «Философии
тождества» Шеллинг. Мы не привыкли связывать критику «мыш
ления тождества» у Адорно и Хоркхаймера1 2 и проблематику «иден
тичности» в социологической и социально-философской литера
туре 1970—1980-х годов. Между тем во всех этих случаях мы имеем
депо с одним и тем же термином. В результате возникает любопыт
ная теоретико-познавательная ситуация, которую я бы обозначил
как эффект добавленной валидности. Эффект этот состоит в завы
шенных ожиданиях от чужого слова. В приписывании термину,
пришедшему из иностранных языков, особой значимости, что, в
свою очередь, сопряжено с некорректным употреблением такого
термина.
Но вернемся к историко-философским аспектам карьеры ин
тересующего нас понятия. Шеллинг утверждал, как мы помним,
абсолютное тождество объективного и субъективного. «Все, что
есть, есть, по сути, одно» — на этом Шеллинговом положении
будет строить свою философию «всеединства» Владимир Соловь
ев. Шеллинг, в свою очередь, опирался на Спинозу, учившего о
тождестве (идентичности) бытия и интеллектуального созерцания,
«реальности» и «идеальности». Абсолютная идентичность, по Спи
нозе, «не есть причина универсума, а сам универсум».
В истории философии особое место принадлежало проблема
тике так называемой интенциональной идентичности. Когда Ари
стотель говорит о том, что «душа есть в известном смысле всё», то
«в известном смысле» означает здесь, что «душа», будучи интенционапьно направленной на предмет, заключает последний в себе в
качестве интенционального бьггия. «В известном смысле» — то
есть в той мере, в какой ее (души) предмет достигает в ходе его
постижения ступени бьггия. Именно так трактовал Аристотеля Ге
1 HeideggerМ.
гель, стремившийся продемонстрировать в своей «Логике» тожде
ство (процесса) познания предмета и предмета познания, мышле
ния и бытия.
В традиции метафизики от Аристотеля до наших дней идентич
ность есть характеристика бытия, более фундаментальная, чем
различие. Хайдеггер, как и греки, на которых он непосредственно
опирается, понимает под «идентичностью» всеобщность бытия.
Всякое сущее тождественно самому себе и — постольку, посколь
ку оно есть сущее, — всякому другому сущему. Идентичность, та
ким образом, исключает различие, ведь она исключает иное бытие,
а вместе с ним и то, что выступает причиной инаковости, — изме
нение.
Контуры фронта, выдвигаемого против западной философской
традиции как традиции «философии идентичности», становятся
заметными во французской мысли, возникающей на волне проте
ста 68-го года. Делёз3 и Деррида4 энергично берутся за реабилита
цию «различия» (diffe rence) и, более того, ставят под сомнение
исходную посылку европейской философской традиции, соглас
но которой идентичности принадлежит примат над различием,
дифференцией. Впрочем, впервые в защиту прав «неидентичного»
выступили Адорно и Хоркхаймер. Апология различия, предприня
тая постструктурализмом, удивительным образом перекликается и
по направленности, и по содержанию с критикой «мышления тож
дества», которую ведет в своей «Негативной диалектике» Адорно5.
Идентичность как категория социального
знания
Употребление термина «идентичность» в социально-гуманитар
ных науках — культурной антропологии, социологии, социальной
психологии — дол гое время идет по параллельному с философи
ей руслу, с последней практически не пересекаясь. Впервые в фи
лософски релевантном плане проблематика идентичности разра
батывается Джорджем Мидом и Чарльзом Кули, которые, кстати
сказать, самого термина «идентичность» не употребляют, пользу
ясь традиционной «самостью» (Self).
Полемизируя с бихевиористскими теориями личности, Мид
показывает, что личностная целостность, «самость» не есть a priori
3
Deleuze G. Diffé rence et répétition. P., 1968.
Derrida J. L’écriture et différance. P., 1967.
ъ Adorno Th.W. Negative Dialektik. Fr/M, 1966.
4
9
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
человеческого поведения, а складывается из свойств, продуциру
емых в ходе социального взаимодействия («социальной интерак
ции*). Идентичность — изначально социальное образование; ин
дивид видит (а значит, и формирует) себя таким, каким его видят
другие. Кули в этой связи выдвигает концепт «зеркальной само
сти» — the looking-glass Self5. «Я-идентичностъ» и «Другой» неот
делимы друг от друга. Мид6 7 различает две составляющие «само
сти» — meni: первая есть результат интернализации социальных
ролей и ожиданий, вторая — активная инстанция, благодаря ко
торой индивид может не только идентифицироваться с интерна
лизированными ролями, но и дистанцироваться от них.
Работы Мида и Кули легли в основание концепции символи
ческого интеракционизма, в котором Я-идентичность рассматри
вается и как результат социальной интеракции, и как фактор, обус
ловливающий социальную интеракцию, а также дали толчок
разработке «теории ролей» (Р.Тернер, X. Беккер и др.). Теория ро
лей демонстрирует весьма пикантное с точки зрения спекулятив
но-философской традиции обстоятельство: если то, что называют
«индивидом», или Я, представляет собой, по сути, совокупность
определенных ролей, то о какой «идентичности» можно вообще
говорить? Иными словами, у индивида не одна, а несколько иден
тичностей. Но тем самым перед социально-философской теори
ей встает проблема: как привести «идентичность» к тождеству с
самой собой? Как идентифицировать «ее саму» со множеством
идентичностей?8
Своеобразный синтез концепций символического интеракци
онизма и теории релей предложил Эрвин Гоффман9, выдвинувший
так называемую «драматическую модель» социального взаимодей
ствия. Благодаря его работам в научный оборот прочно вошла ме
тафора «сцены» (и понимание общественной жизни как «инсце
нирования»), а также такие понятия, как «само-представление»
(performance), «команды» (teams), «ролевая дистанция». Под пос
ледней Гоффман имеет в виду способность индивида к рефлексии
на собственные социальные роли, к «само»-наблюдению, а значит,
к дистанцированию от тех ролей, которые он играет. Благодаря
ролевой дистанции как раз возможно то, что мы связываем с по
6 Cooley ChH. Human Nature and Social Order (1922). N.Y., 1964.
Mead Gl. Mind, Self and Society. Chicago, 1934.
8 Cm.: Marquard O., Stirele K.-H. (Hg.). Identitaet. Muenchen, 1979P. 347—370.
9 Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life. Garden City; N.Y.,
1959.
1
10
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ
нятиями «индивидуальности» и «личности». К Гоффману восходит
также понятие стигмы (и соответственно «стигматизированной
идентичности») — концепт, активно используемый в социологии
дивиантного поведения10. Опираясь на исследования Гоффмана,
социологи стали истолковывать дивиантное поведение как резуль
тат отождествления индивида с налагаемым на него «ярлыком» —
этот подход получил название labeling approach.
Наряду с понятиями «рели» и «социализации» парадигматичес
кое значение в социологической разработке интересующей нас
проблематики имело введенное Робертом Мертоном понятие «ре
ферентной группы»: идентичность индивида складывается в ре
зультате его самоеоотнесения с коллективом, являющимся для
данного индивида значимым.
Идентичность как психологическая
категория
В психологии и психиатрии термин «идентичность» долгое вре
мя не использовался (он отсутствует, например, в словаре Фрей
да). Отсутствие термина не значит, разумеется, что соответствую
щая проблематика в психологических науках не обсуждается. Разве
не об «идентичности» говорит Фрейд, выдвигая свой знаменитый
тезис «где было Оно, должно стать Я» (wo Es war, soll Ich werden/!
Между прочим, с появлением и распространением психоанализа
происходит в высшей степени любопытный поворот в осмыслении
феномена «идентичности». Если прежде вопрос состоял в том, как
ее обнаружить, вывести на свет сознания, то теперь проблема
смещается в другую плоскость: наше «истинное» Я, то есть «соб
ственно» идентичность, ускользает от схватывания, не хочет быть
обнаруженным. Если до Фрейда вели речь о том, как отделить под
линное содержание личности от наносного и неподлинного (таков
пафос и философии существования, и экзистенциально-феноме
нологической герменевтики, и марксистской борьбы с «отчужде
нием» и «превращенными формами» сознания), то с психоанали
зом ситуация принципиально меняется: дело идет не о сокрытой,
а о скрывающейся идентичности. Причем скрывающейся не толь
ко от других, но и от «себя». Наше Я строится из иллюзий отно
сительно себя самого.
10
См.: Goffman Е. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity.
Endlewood Cliffs, 1963.
11
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Психологические аспекты проблематики идентичности интен
сивно разрабатываются в постфрейдовском психоанализе, и в час
тности в революционных исследованиях Лакана11. Речь здесь вдет
о складывании индивидуальности как возможною целого (которое
вовсе не обязательно должно сложиться). То, что философы обозна
чают в качестве «самости» или «субъективности», отнюдь не пред
ставляет собой некоей естественной данности или само собой разу
меющейся сущности. Как показывают наблюдения за развитием
младенца, человеческий детеныш в возрасте до шести месяцев во
обще не является психическим целым. Он представляет собой
«фрагментированное тело». Период между полугодом и полутора
годами Лакан называет «зеркальной стадией». Формирование Я, или
«личности», или персональной идентичности, то есть связывание
разрозненных впечатлений в «трансцендентальное единство аппер
цепции», есть результат отождествления ребенка с тем объектом, с
которым он коммуницирует (в «нормальных» случаях — с телом
матери). Наконец, в возрасте от восемнадцати месяцев до трех лет
ребенок проходит «эдипальную стадию» — через освоение языка он
научается символическому опосредованию собственных влечений.
О том, сколь проблематична «идентичность», сколь хрупка це
лостность,
называемая
«индивидуальностью»,
свидетельствуют
многообразные феномены психических расстройств. Эриксон го
ворит в этой связи о «спутанной», или «смешанной», идентично
сти. Эго бесконечное число случаев, когда личность как единство
не сложилась12.
«Идентичность» как категория
интердисциплинарного знания
Широкое распространение термина «идентичность» и, главное,
его введение в междисциплинарный научный обиход связано с именем
только что упомянутого Эрика Эриксона13. Белее того, если встре
ча философского и социологического словоупотреблений и про
изошла, то случилось это именно благодаря Эриксону, активно ра
ботавшему в 60-е. Приблизительно с середины — конца 70-х термин
11 Lacan
J. La stade du miroir comme formateur de la fonction de Je. P.,
1949.
12 Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис (1969). М., 1996.
С. 153-217.
13 См.: Erikson Е. Childhood and Society (1950). N.Y., 1963; ЭриксонЭ.
Идентичность: юность и кризис.
12
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ
«идентичность» прочно входит в словарь социально-гуманитарных
наук. В 1977 году во Франции выходит коллективная монография
под скромным названием «Идентичность». Книга является отчетом
о работе семинара, посвященного «идентичности» и объединивше
го представителей самых разных областей знания — от этнологии и
лингвистики до литературной критики14. Равным образом интердис
циплинарным оказался и сборник, собравший доклады и статьи на
ту же тему, вышедший двумя годами позже в Германии. Здесь, впро
чем, философы тоже потеснились, уступив место историкам, соци
ологам, литературоведам и теоретикам искусства. В высшей степе
ни симптоматично, что в опубликованном в 1977 году немецком
переводе классического труда Джорджа Мида15 (Mead, 1977) Self
передано как Identität, и наоборот, в появляющихся в эти годы анг
лийских переводах немецких трактатов по «философии сознания»
Selbst выглядит не иначе как identity.
В этот же период понятие «идентичность» проникает в справоч
ные издания. Энциклопедии и лексиконы по социальным и исто
рическим наукам, до середины—конца 70-х обходившиеся без упо
мянутого термина, посвящают («национальной», «этнической» и
«культурной) идентичности отдельные статьи16.
Начиная с 80-х годов поток сочинений, выносящих в заголо
вок слово «идентичность», становится практически необозримым.
«Идентичность» становится составной частью своего рода жарго
на, бессознательное употребление которого превращается в нор
му и научной публицистики, и политической журналистики.
Индивидуальная и коллективная
идентичность: возможности переноса
термина с индивидуальной на социальную
сферу
Прослеживая историю понятия, я намеренно разделил свой
экскурс по дисциплинам. Полностью отдавая себе отчет в услов
ности «ведомственных» границ, я все же считаю такое разделение
i4BenoisJ.-M. (ed). L’identité. Séminaire interdisciplinaire dirigé par Lé viStrauuss. P., 1977.
15 Mead GH. Mind, Selfand Society. Chicago, 1934. Нем. перевод: Mead
G.H. Geist, Identität und Gesellschaft. Fr. a. M., 1977
16 Rossbach U. Documenting Publications Related to the Concept of
National Identity // Boerner P. (Ed.) Concepts of National Identity. An
Interdisciplinary Dialogue. Baden-Baden, 1986. P. 187—192.
13
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
необходимым. В противном случае нам грозит элементарное сме
шение понятий.
При одном и том же слове мы часто имеем дело с разным пред
метом. Один предмет составляет идентичность транссексуала и со
всем другой — идентичность «балтийца». Сопоставлять сексуаль
ную идентичность с региональной — все равно что сопоставлять
зеленых крокодилов с крокодилами, летящими на север. К сожале
нию, это происходит в нашей литературе сплошь и рядом. Авторы,
заявившие себя «специалистами по идентичности», с легкостью
перескакивают с индивидуально-психологического на социально
культурный уровень, не замечая логической абсурдности соверша
емых ими понятийных подмен.
Ратуя за разведение двух уровней — индивидуального и социо
культурного, я вовсе не собираюсь отделять друг от друга «психо
логию» и «социальные науки». Разумеется, эти области знания
постоянно перекрещиваются; тому свидетельство существование
социальной психологии как самостоятельной дисциплины (кста
ти, у ее истоков стоят работы упомянутого выше Дж. Мида). Спо
ру нет, «индивидуальное» и «социальное» взаимосвязаны. И тем не
менее методологически мы обязаны их четко друг от друга отличать.
Феномен, который интересовал Эриксона, — переживание инди
видом себя как целого, «длящееся внутреннее равенство с собой»,
непрерывность
«самопереживания
индивида».
Идентичность
в
эриксоновском смысле — это идентичность индивидуальная (от же
«личностная», она же — «персональная»). Даже когда примени
тельно к индивиду ведут речь о «социальной» идентичности, име
ют в виду особое измерение индивида, который в (социальной и
индивидуальной) психологии и социологии с незапамятных вре
мен обозначают как «социальное Я» (social те). Не более того. Этот
концепт ни в коем случае нельзя смешивать с так называемой
«коллективной идентичностью». Нельзя этого делать по той же
причине, по какой общество нельзя мыслить по аналогии с лич
ностью. Общество, в отличие от личности, не имеет качества
субъективности. «Субъективность» — атрибут индивида, не кол
лектива. Приписывать коллективу статус субъективности, то есть
говорить применительно к коллективу о «сознании», «велении» и
«чувствовании», — можно разве что метафорически. Ибо ни «со
знанием», ни «желанием» коллектив не обладает. Обращаться же
с ним так, как если бы он в самом деле таковыми обладал, озна
чает некорректно обращаться с метафорами.
Казалось бы, это достаточно тривиальное наблюдение не требует
специального обоснования. Увы, в складывающейся в отечествен
14
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ
ной литературе сгауации оно далеко не тривиально. Некришческий
переход с личностно-индивидуального на социально-структурный
уровень систематически практикуется сторонниками так называе
мого «социального психоанализа» и «этнопсихоанализа». Данная
методика, как то свойственно психологизму вообще, в принципе иг
норирует такой феномен, как социальная структура. Термин «соци
альность», фигурирующий в такого рода литературе, есть не что
иное, как вульгаризированная копия индивидуальности, ибо в ка
честве модели исследования общества здесь выступает отдельный
индивид. Социальные связи и отношения редуцируются к психоло
гическим, межиндивидуальным связям. Общества и коллективы
описываются так, как если бы у них, как у индивидов, были свои
родители и соответственно как если бы они переживали собствен
ную биографию, определенную отношениями с матерью, отягощен
ную неразрешенным конфликтом с отцом и тд. Вполне логичным
продолжением этой анекдотичной методики становятся спекуляции
на темы «вытеснения» и «сгущения» и «сублимации» и «эдипизации», «страха кастрации» и «зависти к пенису» — в зависимости от
конфессии психоаналитика.
О гипостазировании и реификации
«идентичности»
Не требуется больших усилий для того, чтобы разглядеть за та
кого рода подходами феномен, со времен Канта называемый гипостазированием. Эго принятие предмета мыслимого за предмет сам
по себе, или, выражаясь жестче, превращение мысли в вещь. Очень
похоже, что этой опасности не удалось избежать тем нашим кол
легам, кто сделал «идентичность» своим «предметом». Идентич
ность как объект анализа, то есть искусственно вычленяемая целост
ность, предстает у них как самостоятельно существующий предмет.
Теоретический конструкт выступает в результате как некая наде
ленная независимым от теории бытием сущность. Уже сами выра
жения вроде «современные стратегии исследования идентичнос
ти» имплицитно содержат в себе гипостазирующее допущение. От
гипостазирования можно, правда, уберечься, если вовремя огрефлекгировать такое допущение и не дать разгуляться фантазии — не
пойти по пути субстанциализации идентичности. Но как раз это,
увы, и случается. Вполне в духе «психологии народов», особенно
популярной в эпоху между двумя мировыми войнами, наши спе
циалисты по идентичности мыслят последнюю как субстрат, суб
15
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
станцию, или, если угодно, как «субстанцию, которая есть еще и
субъект». Как во времена Вильгельма Вундта, «национальная» и
«этнокультурная» идентичность (тогда ее называли «национальным
характером», а еще раньше — «душой народа») выступает в качестве
квазиестественного образования. В ее онтологическом статусе со
мневаются столь же мало, как мало Бердяев сомневался в реаль
ном существовании «души России». Тут-то и приходит на помощь
«социальный психоанализ», местные адепты которого пошли даль
ше его нью-йоркского популяризатора Бориса Парамонова. Если
последний застыл на Бердяеве, приправленном Фрейдом и Юнгом
(потолковать об «архетипах» — вот уже лет двадцать как составля
ет любимое занятие ведущего радио «Свобода»), то у нас в активе
Лакан и «постмодерн».
***
Подводя итог нашему критико-понятийному разбору, выска
жем гипотезу относительно причин популярности термина «иден
тичность». По-видимому, основания предпочтения нового терми
на привычным «самосознанию» и «самоопределению» следует
искать в потере кредита традиционной понятийности. Все, что
хотя бы отдаленно напоминает классическую западную филосо
фию с ее приматом рефлексивной субъективности, после деструк
тивной работы, проделанной Фуко и постструктурализмом, оттор
гается социальной наукой как анахронизм. Притягательность
понятая «идентичность» связана с тем, что оно позволяет избежать
нежелательных ассоциаций с «философией сознания» и в то же
время не отдавать соответствующую проблематику на откуп пси
хоанализу. Вводя термин «идентичность», мы можем тематазироватъ нерефлексивные, ускользающие от контроля «самосознания»
содержания и вместе с тем не прибегать к зарезервированным пси
хоанализом понятиям «подсознание» и «бессознательное».
Конечно, далеко не каждый из авторов, включившийся в про
дуцирование риторики идентичности, всерьез озабочен дистан
цированием от спекулятивно-идеалистической философской тра
диции. Более того, многие из них ничего против этой традиции не
имеют и, более того, разделяют с этой традицией многие предпо
сылки. Но от соответствующего словаря тем не менее воздержива
ются. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо перей
ти от понятийно-исторического к социокультурному уровню
нашего исследования.
16
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ
II
Реификация идентичности и национализм
Понятие «идентичность» вряд ли сделалось бы таким популяр
ным, если бы его не снабдили предикатом «национальная». Имен
но в таком сочетании оно столь часто — а после известного обра
щения Президента и столь навязчиво — всплывает в отечественной
журналистике. Небезынтересно отметить, что на темы «националь
ной идентичности» особенно активно стали рассуждать вчерашние
специалисты по научному коммунизму. Основные интуиции чер
паются при этом из доступных в русских переводах представите
лей немецкого романтизма, а также спекулятивной философии
истории гегелевского образца, но словарь заметно обновлен. Эго
и понятно: благодаря новому риторическому оснащению менее
заметна процедура овеществляющего гипостазирования. Те, кто опе
рируют сегодня «национальными идентичностями», понимают под
ними те же изначальные сущности, какие подразумевались роман
тическими концептами вроде УоНс^екГа. Говоря о «национальной
идентичности», можно преспокойно исходить из представления о
ее предсуществовании, всегдашнем и естественном наличии, не
рискуя при этом попасть под обвинение в реификации. Между тем
перед нами в строгом смысле слова реифицирующее, эссенциалистское мышление, превращающее изменчивые отношения в неиз
менные сущности.
Шаткие
основания
реифицирующего
теоретизирования
по
поводу национальной идентичности становятся явными там, где
его представители берутся за созидание всеобъемлющих концеп
ций «национального бытия» и «национального сознания». В поис
ках субстанции нации — «национального» как такового — авторы
этого типа восходят к этническому измерению общественно-чело
веческого существования. В результате в их понятийном арсенале
появляется очередная сущность. Например, «этничность», или
«этнос».
Охотников за субстанциями особенно много среди представи
телей того гибрида этнологии и культурфилософии, который воз
ник у тс под влиянием Льва Гумилева. Для любителей спекуляций
на темы «ландшафта национального духа» сочинения Гумилева об
этногенезе — золотое дно. «Этничность» (она же — «этническая
идентичность») у вдохновленных Гумилевым теоретиков есть усло
вие самой себя. Она мыслится как нечто само собой разумеющееся
и самодостаточное. Ее обусловленность социальными, экономи
17
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ческими и политическими обстоятельствами либо не берется в
расчет, либо рассматривается как вторичный фактор, как «внешняя»
детерминанта процесса, подчиняющегося глубинным «внутренним»
закономерностям. В мире наделенных «пассионарностью» или
растративших ее запас «этносов» все факторы экономико-полити
ческого и тому подобного свойства абсолютно иррелевантны. На
ряду с откровенными последователями Гумилева есть, правда, и
более осторожные теоретики «этногенеза», не забывающие отдать
дань приличиям и откреститься от «биологизаторства».
Наконец, надо упомянуть еще одно течение внутри гипостази
рующей культурфилософии, которое, хотя и берет свое начало вне
теорий «этноса», но методологически с ним связано. Эго историцизм. Основной аргумент историцизма, выдвигаемый им в ходе
концептуального оформления рассуждений о сущности нацио
нального бытия и национального сознания, — это аргумент Исто
рии. История предстает здесь как абсолютный континуум, как
неумолимое шествие нации к своему самоосущесгвлению в наци
ональном государстве. Нация понимается как нечто изначально
данное, всегда- уже- присутствующее. Она есть субстанция, жду
щая своего развертывания. Она есть сущность, явлениями которой
выступают «национальное самосознание», «национальный мента
литет» и пр. При всех отличиях этого, телеологического, подхода
от натуралистических в своей основе теорий этногенеза, у истори
цизма есть одна черта, сближающая его с такими теориями. Эго
имплицитный (а часто и эксплицитный) эволюционизм. Независи
мо от того, озабочены ли сторонники историцизма обнаружени
ем этнического субстрата нации, они представляют феномен на
ционального сознания не иначе как результат о-сознания нацией
своей изначальной субъектности. Национальное сознание рас
сматривается не иначе как приход всегда уже налитого субъекта к
своему самосознанию. Национальное государство, осмысляемое в
терминах «завершения» национального бытия, выступает как ре
зультат эволюции неких исконных — «примордиальных», как го
ворят социологи, — связей. Национальные единства как бы выра
стают из примордиальных (в конечном итоге — этнических)
целостностей.
Мне меньше всего хотелось бы выглядеть сторонником «фик
ционализма», популярного в западном национализмоведении пос
ле публикации работ Эрнста Геллнера17. Я не разделяю геллнеровс17
GellnerE. Thought and Change. L, 1964; Геллнер Э. Нации и нацио
нализм. М., 1992.
18
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ
кого тезиса о фиктивности наций, равно как и положения Геллнера о том, что не нации порождают национализмы, а наоборот, национализмы — нации. Вопрос об онтологическом статусе такого
сложного феномена, как нация, нельзя снять простым указанием
на его «имагинативный» (точнее, символический) характер. Обсуж
дение этого вопроса, однако, слишком далеко увело бы за рамки
настоящей статьи. Ее цель — показать связь риторики идентично
сти, то есть определенного научного и политического дискурса, с
определенной политической практикой.
Впрочем, игры, в которые играла отечественная интеллиген
ция, до недавнего времени оставались сравнительно безобидным
занятием. Если между мнениями и предрассудками интеллектуа
лов, с одной стороны, и сознанием правящей номенклатуры — с
другой, и существовала связь, то принятие политических решений
происходило практически без влияния теоретиков. Скорее теоре
тики подстраивались под мнения и предрассудки властей предер
жащих. Все изменилось после 1991 года. И не столько потому, что
сама интеллигенция пошла во власть, сколько потому, что созда
лась ситуация ценностного («мировоззренческого», как у нас было
принято говорить) вакуума, в которой возник невероятный спрос
на новые идеологии. Стоит ли удивляться, что основным претен
дентом на такую роль стал национализм.
Но объяснить расцвет национализма на территории бывшего
Советского Союза одним только социальным заказом нельзя. В
принципе мыслимы другие варианты государственной идеологии
недавно возникших государств.
Суть дела заключается скорее в глубоком легитимационном кри
зисе, в котором страна оказалась в постперестроечную эпоху.
До конца 80-х — начала 90-х у нас практически никто не был
озабочен морально-правовым обоснованием той формы упорядо
чения политического пространства, что сложилась в течение семи
десятилетий советской власти. Задаваться вопросом о легитимно
сти существования тех или иных «национально-административ
ных» и «территориально-административных» единиц в тоталитар
ных условиях было лишено смысла. Кем-то когда-то «принято
решение», и обсуждать его правомочность не дозволялось. Более
того, основания, по которым оно когда-то было принято, остава
лись тайной для самих правящих кругов. В самом деде, почему
одним даровалось право иметь собственную «национальную рес
публику», а другие должны были довольствоваться статусом пони
же? Руководствуясь какими культурно-историческими, истерикополитическими,
лингвистическими
или
конфессиональными
19
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
критериями одни автономии упразднялись, впиваясь в состав бо
лее крупных объединений, другое же, напротив, создавались? «На
циональная политика» коммунистов не отличалась последователь
ностью. Одной рукой подхлестывая культурную гомогенность,
властители советской поры другой рукой проводили этническую
сегрегацию населения18. Мероприятиям, направленным на форми
рование сверхэтнической «новой исторической общности», проти
востояла политика институционализации этничности и поощрения
этнических элит в соответствующих «национальных» территори
альных образованиях. Декларируя курс на преодоление националь
ного принципа государственного устройства, коммунистическое
руководство на деле способствовало формированию национальной
государственности в отдельных точках контролировавшегося им
пространства. Противоречия, которые удавалось держать под спу
дом в условиях сильного центра, сразу же дали о себе знать, сто
ило центру ослабнуть.
Понятно, что линии разлома некогда единого государства точ
но совпали с линиями, начертанными коммунистами на полити
ческой карте. То, что при Советах носило условный характер, с
распадом Союза мгновенно обрело черты шлагбаума, отделяюще
го «свое» от притязаний со стороны «чужого». Образования, как бы
«понарошку» считавшиеся нациями, сделались таковыми взаправ
ду. Административные разделители территории превратились в
государственные границы. Туг и встала со всей остротой не обсуж
давшаяся прежде проблема легитимности.
Неожиданно обретшие суверенитет политические образования
оказались в ситуации острого легитимационного дефицита. Его
преодоление стали искать в интенсивном конструировании иден
тичностей.
Положение о «недостаточном основании»
суверенитета и конструирование
идентичности
Конструирование национальных идентичностей, развернувше
еся на всей территории бывшего СССР, — не случайность. Оно
представляет собой закономерный — а для новых суверенов едва
ли не неизбежный — способ политического поведения. Законо
18
Zaslavsky V Das russische Imperium unter Gorbatschow: seine
ethnische Struktur und ihre Zukunft. Berlin, 1991.
20
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ
мерным это политическое поведение является по причине изна
чальной двойственности демократического субъекта. Объяснимся.
Исследуя
политико-правовые
основания
демократии,
Клод
Лефорт19 сформулировал следующий парадокс демократической
легитимации. Принципиальное отличие республики (то есть де
мократии) от монархии (или иной формы недемократического
правления) заключается в радикальном освобождении места вла
сти. Если в сословно-династических обществах место власти было
изначально зарезервировано за одним лицом, то в сшуации демок
ратии оно является принципиально пустым. Никто не может за
нимать его, не будучи на то уполномоченным. Но кто наделяет
такими полномочиями? «Народ» или, вернее, «воля народа», «все
общая воля». Единственным источником власти, то есть един
ственным сувереном, выступает «народ», или «нация». Однако
«народа» как эмпирически фиксируемого целого не существует. Он
есть прежде всего формальная инстанция суверенности, или,
пользуясь словами Лефорта, «символический диспозитив» власти
нового типа. В этом смысле «возникновение» нации совпадает с ее
(само)провозглашением. Нация учреждается вместе с возвещени
ем собственного существования как единственного суверена; ее
конституирование есть самоконституирование, ибо может состо
яться только в акте собственного провозглашения. Нация, народ
есть и тот, кто учреждает, и тот, кого учреждают. Эго значит так
же, что народ есть и субъект власти, и ее объект, и тот, кто наделя
ет властью, и тот, кто должен будет ее предписания исполнять.
Здесь, если дальше следовать мысли Лефорта, коренится сла
бость демократии, ее открытость вирусам тоталитаризма. «Пусто
та», «зияние» в самом ее основоположении есть причина того, что
демократические порядки могут легко вытесняться бюрократичес
кими и националистическими. Лефорт движется здесь в русле той
же логики, по какому идут французские философы постструкту
ралистской ориентации, когда ведут речь о «без-основности» де
мократии и об обусловленной этим подверженности демократи
ческих начинаний идеологической коррупции20. Мне, однако,
кажется, что эта логика далеко не единственная. Дело в том, что
парадокс основополагания демократии — чисто теоретический
конструкт; это мнимый парадокс, кажущийся непреодолимым на
бумаге, но постоянно преодолеваемый на практике. Демократичес
19 LefortC.
20
L’invention dé mocratique. P., 1984.
Cm.: Derrida J. «Declarations of Independence» // New Political
Science. 1986. № 7. P. 7 — 15 ; Lyotard JF. Le Diffé rend. P, 1983.
21
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
кий суверен, следящий за тем, чтобы место власти не узурпирова
лось, оставаясь принципиально «пустым», имеет далеко не фик
тивный, но вполне реальный статус. Нация, от имени которой
осуществляется власть, не есть лишь формальная инстанция суве
ренности, но содержательная инстанция идентификации. Нация —
эго не просто продуктивная фикция, необходимая в целях поли
тической легитимации, но и обладающая определенной реально
стью целостность. Лефорт, как и деконструктивистская традиция
политической философии, которую он представляет, полностью
игнорирует это обстоятельство. «Мы, французский народ», «мы,
американский народ» — эти и им подобные основоположения де
мократических Конституций апеллируют не к абстрактным граж
данам мира, а к конкретным людям, ощущающим себя «францу
зами», «американцами» и т.д. «Нация», таким образом, далеко не
сводится к формальной основе суверенитета, но представляет со
бой содержательную совокупность лиц, соединенных определен
ными — истерическими, языковыми, религиозными и культурны
ми — связями.
Именно это я и имел в виду, говоря о двойственности демок
ратического субъекта. «Нация», к которой апеллируют демократии,
представляет собой одновременно и абстрактный политико-пра
вовой конструкт, и конкретное (пусть и аморфное) культурно-ис
терическое образование. Расхождение между демократией и наци
онализмом начинается с интерпретации этой двойственности.
Национализм истолковывает «нацию» как изначально существу
ющее культурное — а часто и как этническое — единство, тем са
мым, по существу, подменяя проблематику суверенитета проблема
тикой идентичности. Неустойчивый союз, которому еще только
предстоит стать нацией (для этого процесса в социологии и поли
тической науке есть специальный термин — nation building), интер
претируется как уже данное, с самого начала наличное (этнокультур
ное) единство. Второй шаг, требуемый логикой национализма, —
провозглашение этого — скорее желаемого, чем реального, —
единства субъектом суверенитета.
Как раз это и происходит почти повсеместно на развалинах
«советской империи». Резкий переход от первоначально демокра
тических — общегражданских — лозунгов к националистическим
обусловлен спецификой ситуации, вызвавшей к жизни новые су
веренные государства. Волеизъявление народа, совпадающее с
учреждением нации, в большинстве случаев не имело места. Про
возглашение независимостей осуществлялось, за редкими исклю
чениями, не на основе референдума, а решением политического
22
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ
руководства той или иной «союзной республики». В результате
суверенитет повисает в воздухе, лишается источника, или, выра
жаясь мягче: ему недостает основания. «Народ», долженствующий
выступать таким основанием, представляет собой во вчерашних
советских республиках столь гетерогенное в культурном и этничес
ком отношении образование, что испросить его волеизъявления
для многих государств означало бы конец их суверенности.
Нация, как высшая инстанция суверенитета и предельное ос
нование легитимности, здесь попросту отсутствует. Единственное,
что власти в этой ситуации остается, — создать такой субъект, по
строив нацию как этнически (или «этнокультурно») гомогенное
сообщество. То есть любой ценой обрести до сих пер отсутствовав
шую «идентичность». Обретение это, правда, чаще всего напоми
нает изобретение, если не сказать — фабрикацию.
В результате национальная идентичность систематически реду
цируется к этнической. Политическое измерение национальной
идентичности — самосознание граждан общества — вытесняется
культурным, языковым, религиозным и тд. Разнородное общество
рассматривается как материал для выковывания однородной мас
сы квазиестественного сообщества.
***
За фабрикацией идентичностей в политической практике сто
ит их гипостазирование в политической теории. «Идентичность»,
понимаемая в качестве субстанции, не подверженной изменению
сущности, — фантом, заметно влияющий как на мышление, так и
на поведение вчерашних обитателей социалистического общежи
тия. Как бы ни отличались друг от друга приверженцы централиз
ма и сторонники сепаратизма, у них есть, по меньшей мере, одна
общая черта — непоколебимая вера в обладание такой квазисубстанциальной идентичностью. И те и другие готовы мириться со
всеми неудобствами, с которыми подобная вера сопряжена.
Нациостроительство и его
прорабы'
1989 году, когда в России, тогда еще советской, состоялись
первые за семьдесят лет свободные выборы, националисты
их с треском проиграли. Лозунги, призывавшие общество
объединиться на этнической основе, оно просто проигнорирова
ло. Линии размежевания проходили тогда по социально-классово
му и идеологическому признаку. Люди солидаризировались друг с
другом в противостоянии коммунистической номенклатуре. Про
шло чуть более десяти лет, и этническая индифферентность обще
ства сменилась сверхчувствительностью к этническим сюжетам.
Призывы к «Иванам» дать отпор «абрамам» и «хачикам» встреча
ют сочувствие как в низших, так и в средних классах. Партии и
блоки, сделавшие ставку на эксплуатацию национальных чувств,
сколачивают внушительный политическийкапитал.
Распространены два объяснения этого феномена. Первое, нео
либеральное, гласит: патерналистски настроенный гомо со вето кус
жаждет новой, на этот раз национал-социалистической, диктату
ры. Второе, националистическое, утверждает, что происходит воз
рождение национального самосознания русских. Ни неолиберапы,
ни националисты не улавливают сути того запроса, который опре
деляет динамику общества на протяжении последних полутора
десятилетий. Эго запрос на социальную справедливость.
После того как власть КПСС была заменена антикоммунисти
ческой властью, люди почувствовали себя вновь обманутыми.
Пропасть между правящим классом и обществом углубилась. Со
циологи называют это «резкой социальной стратификацией». Но
в случае, если социальная стратификация хотя бы частично совпа
дает с этнической, возникает соблазн истолковать неравенство в
этнических терминах, отождествить понятия «бедный» и «русский»
и соответственно понятия «богатый» и «нерусский». Поиск соци
альной справедливости превращается в результате в поиск злых
сил. Ненависть доведенных до отчаяния людей к кровопийцамтолстосумам достигает крайних пределов, а уж если эти толстосу
мы еще и инородцы, эта ненависть беспредельна. Поэтому, когда *
В
* Опубликовано: Политический журнал. 2004. № 33 (36).
24
НАЦИОСТРОИТЕЛЬСТВО И ЕГО ПРОРАБЫ
неолибералы в предвыборной думской кампании стали стращать
народ «наступлением национал-социализма», это мало кого испу
гало. А вот политтехнологи, которые догадались слить в один фла
кон два устремления — одно к социальной справедливости, дру
гое к этническому реваншу, — обеспечили своему скороспелому
продукту легкое преодоление пятипроцентного барьера.
Что касается антилиберального идеологического полюса, то
успех блока «Родина» и жириновцев здесь склонны объяснять как
долгожданное
пробуждение
русского
национального
сознания.
Очнулся наконец русский человек от долгого беспамятства, взгля
нул окрест себя и узрел, что все теплые места в руках нерусских.
Евреев. Кавказцев. Мусульман. Мигрантов.
Если неолибералы не замечают обоснованного социального
протеста, то их противники пытаются направить протестный им
пульс в русло этнического национализма. Суть этой идеологии —
в стремлении добиться социальной солидарности на основе общ
ности происхождения. Воображаемое «мы» строится как этничес
кая общность: общие предки, общая история, общая вера, общий
язык. Консолидация этой общности достигается через противопо
ставление другим общностям. Людям пред лагают простой способ
отличения «своих» от «чужих» — по национальности. И еще им
объясняют, что у разных народов разные интересы. У русского —
свои, у нерусских — свои.
Массовое сознание легко заглатывает эту наживку. Ну не уме
щается в голове у обывателя, как русский человек мог довести сво
их соплеменников до столь удручающего состояния! Стало быть,
он не был русским. Отсюда вера в то, что Ельцин на самом деле
Эль-цин. Бьюсь об заклад, что не пройдет и двух лет, как в родос
ловной Путина начнут искать следы сынов и дщерей Сионовых.
Исчерпывающим образом объясняя мир, теория заговора позво
ляет массам справиться с фрустрацией.
Поддержка згаонационализма со стороны масс вполне объяс
нима. Объяснима она и со стороны элиты. Лучше канализировать
гнев низов по безопасному «национальному» руслу, чем позволить
ему сосредоточиться на правящем классе. Но чем объяснить обра
щение к этнонационализму со стороны той части интеллектуаль
ного сообщества — журналистов, университетских преподавате
лей, политических публицистов, — которая в последние четыре
года активно разрабатывает национальный проект?
Этот проект предполагает, что из Конституции вычеркивается
понятие «многонациональный российский народ». Государство
становится собственностью одной, самой многочисленной, этни
25
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ческой группы, которая объявляется «государствообразующим эт
носом». Российские граждане ранжируются сообразно их лояльно
сти данному этносу. Члены последнего занимают в общественной
иерархии наиболее престижные места. Да, еще один важный мо
мент данного проекта: в этом государстве должна существовать
«государсгвообразуюшая религия». Эго, разумеется, православие.
И близость гражданина или гражданки к власти и ресурсам напря
мую определяется его или ее отношением к РПЦ, а еще точнее —
к Московской патриархии.
Неужели они в самом деле полагают, что пенсионеры и наем
ные работники когда-нибудь сольются в коллективном теле нации
с хозяевами нефтяных компаний и государственными чиновника
ми? Дело тут не в наивности, а в корысти. В расчете на передел
власга по этническому признаку. На то, что представители русско
го капитала и русской бюрократии, после того как покончат с за
сильем нерусских, поделятся с тали, кто участвовал в идеологичес
кой подготовке их победы.
Расчет неверный, господа. Во-первых, ваш проект вряд ли ста
нут реализовывать. Вы упустили го виду, что капитал не имеет на
циональности. Его обладатели при всех внутренних противоречи
ях между ними сплочены друг с другом гораздо теснее, чем с теми,
трудом которых капитал создается. Сегодняшние финансово-эко
номические и политические элиты — это класс в себе и для себя.
Он бесконечно далек от «народа» и вспоминает о нем лишь в мо
менты предвыборных кампаний. Во-вторых, даже если на секун
ду допустить, что внутри этого класса произошел раскол по этни
ческому (или, что еще смешнее, по конфессиональному) признаку
и что «русско-православная» его часть объявит войну инородцам
и иноверцам, с чего вы взяли, что после ее окончания вам что-то
достанется?
Современный русский
национализм*
Происхождение современного русского
национализма
овременный русский национализм происходит из двух суб
культур, сформировавшихся задолго до распада СССР, —
советско-коммунистической
и
традиционалистски-почвеннической1. Соревнованием советско-коммунистической и традиционалистски-почвеннической субкультур, их взаимной критикой,
попытками сближения, а также их внутренней дифференциацией
и определена эволюция русского национализма в последние пол
тора десятилетия. Так, в течете первой половины 1990-х годов
отыграли упущенные позиции «коммунопатриоты», а в среде про
тивостоявших им «национал-патриотов» окончательно оформи
лось несколько относительно самостоятельных группировок.
Прежде чем мы охарактеризуем этот процесс и предложим воз
можные варианты типологии современного русского национализ
ма, остановимся на основных особенностях академического и пуб
личного дискурса в период с 1991 по 2005 год.
С
Ситуация в академическом дискурсе
Вплоть до начала 1990-х годов в российском обществоведении
господствовали догматы, навязанные идеологией «марксизма-ле
нинизма». Априорно одобряемым «пролетарскому интернациона
лизму» и «советскому патриотизму» противостоял априорно неодобряемый
«буржуазный»
(«мелкобуржуазный»)
национализм.
Положение принципиально изменилось с появлением публикаций
Валерия Тишкова, Алексея Миллера, Леокадии Дробижевой и
’ Опубликовано в книге: Мыслящая Россия. Картография современ
ных интеллектуальных направлений. М.: Некоммерческий фонд «На
следие Евразии», 2006.
1
Это различение проведено и обосновано в аналитическом обзо
ре Алексея Зудина «Россия 1998—2001: Путь к новой идеологии»
[www.politcom.ru/2001/c_soc l.html].
27
В МАЛАХОВ
Виктории Коротеевой2. Им удалось осуществить нормативную
разгрузку термина «национализм»: здесь он стал употребляться не
в качестве оценочного понятия, а для обозначения политико-иде
ологической установки, общественная значимость и моральные
коннотации которой определяются конкретным контекстом.
Однако публичное влияние академических дискуссий столь
незначительно, что в обыденном языке сохраняется — и, по всей
видимости, сохранится — негативное значение слова «национа
лизм»3.
Пожалуй, единственное проявление воздействия, оказанного
академическим дискурсом на публичный, — появление в обще
ственных дискуссиях понятия «политическая нация» (и соответ
ственно различение между «этносом» как культурно-историческим
сообществом и «нацией» как гражданским сообществом).
В Сети существует два информационных ресурса, размещающих
академические публикации о национализме: www.nationalism.ru и
www.nationalism.com. Первый из этих сайтов — исследовательский,
поддерживаемый Институтом этнологии и антропологии РАН,
второй — пропагандистский, созданный не назвавшими себя адеп
тами данной идеологии.
Ситуация в публичном дискурсе
На протяжении всех 1990-х годов единственными претенден
тами на право номинации — на наделение значениями таких слов,
как «патриотизм», «нация», «национальный интерес», «нацио
нальная идентичность» и т.п., — были так называемые коммунопатриоты («красные»), с одной стороны, и «национал-патриоты»
2 См.: Пайков В А. Национальности и национализм в постсоветском
пространстве (исторический аспект) // Этничность и власть в полиэт
ничных государствах: Материалы международной конференции 1993 г.
М.: Наука, 1994; Дробижева У/, Аклаев А, Коротеева Л, Солдатова Г. Де
мократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х
годов. М.: Мысль, 1996; Коротеева ВВ. Существуют ли общепринятые
истины о национализме? // Pro et Contra. 1997. Т. 2. № 3; Она же. Эко
номические интересы и национализм. М.: РГГУ, 2000; Национализм и
формирование наций. Теории-модели-концепции / Под ред. А. Милле
ра. М.: ИНИОН, 1994.
3 Памятуя об этом обстоятельстве, мы тем не менее будем воздер
живаться от оценочного употребления термина «национализм» и ис
пользовать выражения «националистический» и «патриотический» как
взаимозаменяемые.
28
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
(«белые» и «розовые»), с другой. В националистической оппозиции
«антинародному режиму» имелась также и «коричневая» составля
ющая, но она игнорировалась основными игроками как откровен
но маргинальная. Что касается официальной власти и либеральной
оппозиции, то и та и другая устранились от дискуссии.
После 2000 года, то есть со сменой ельцинской администрации
путинской, происходят следующие изменения.
(а) Власть начинает активно играть на поле, прежде занятом
профессиональными «патриотами». Она перестает позициониро
вать себя как либеральную (несмотря на продолжение политики
экономлиберализма) и пытается апроприироватъ риторику и сим
волику своих оппонентов — причем как из «красной», так и из
«белой» части националистического спектра.
(б) В борьбу за право именования включается часть либералов.
Политики и интеллектуалы, еще недавно исходившие из того, что
патриотизм — интимное чувство, которое неприлично использо
вать в инструментальных целях, осознают мощный мобилизаци
онный потенциал национальных чувств и пытаются поставить его
себе на службу.
(в) На политической сцене появляются весьма экзотичные иде
ологические гибриды. Похоже, что именно зашкаливающая сте
пень их эклектичности служит залогом их привлекательности4.
Коммунопатриоты
Феномен коммунопатриогизма возник из реакции на крах со
ветского режима. Поскольку официальная коммунистическая иде
ология утратила кредит доверия в конце 1980-х — начале 1990-х го
дов, ее приверженцы столкнулись с необходимостью ответа на
вызов времени. Такой ответ был предложен идеологами КПРФ во
главе с Г. Зюгановым.
Идеология коммунопатриогизма представляет собой гибрид из
догматического (сталинского) марксизма-ленинизма и национа
лизма, носящего в основном этатистски-имперский характер, но
не чуждого и элементов этнического национализма. Основные
черты данного идеологического гибрида таковы.
4
Речь идет не только о блоке «Родина», объединившем «красных»
с «розовыми» и «коричневыми», но и о таком образовании, как Совет
по национальной стратегии, который сочетает «православно-фунда
менталистскую» и ультралевую риторики, причем это сочетание иног
да представлено в одном лице (например, у С. Белковского).
29
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
(1)
Появление ксенофгаски-шовинистических обертонов и
постоянное усиление их рели в аргументации. Из программных
заявлений патриотов коммунистического образца постепенно ис
чезают реверансы в сторону пролетарского интернационализма,
зато все более заметными становятся инвективы по адресу «сионизированного капитала» и других явных и скрытых врагов Рос
сии. Данное смещение произошло не только в риторике лидеров
КПРФ, но и в высказываниях менее гибких приверженцев комму
нистических идеалов — в частности, В. Анпилова. И зюгановцы,
и анпиловцы поняли, что канализирование протестной энергии
фрустрированных масс прошв чужаков (евреев, кавказцев, миг
рантов) и врагов России («мировой закулисы») — необходимый
инструмент в удержании электората.
(2) Попытки апроприации христианства. В книгах Зюганова и
его единомышленников проводится мысль о внутренней гармонии
социалистических и христианских идей. Коль скоро Христос про
поведовал равенство и социальную справедливость, его, согласно
этой логике, вполне можно считать первым коммунистом.
(3) Тезис об органичности социализма/коммунизма русскому
национальному
менталитету.
Коллективизм
социалистической
идеи есть не что иное, как разновидность «соборности». Ленину с
его воинствующим атеизмом предпочитают выпускника духовной
семинарии Сталина, восстановившего институт патриаршества и
обратившегося к народу в 1941 году со словами «братья и сестры».
(4) Форсированное развитие идеи враждебности Запада по от
ношению к России и интерпретация российско-западного проти
востояния в культурно-цивилизационных терминах5.
(5) Изображение большевистских вождей в качестве строителей
российской государственности. Шаги к восстановлению нацио
нальной территории в границах империи Романовых предпринял
уже Ленин, а Сталин завершил дело, начатое Лениным.
В стилизации русского коммунизма под аутентично нацио
нальную идеологию особенно активен Сергей Кара-Мурза. В
последние несколько лет его книгам удалось выйти за рамки
маргинальной околопартийной литературы и стать своего рода бе
стселлерами. Круг идей, которым удалось завоевать любовь мас
сового читателя, может быть выражен формулой «социалистичес
кое державничество». СССР был не просто великим государством,
наследовавшим великой России, но государством, построенным на
5
См-ЗюгановГ. Святая Русь и Кощеево царство [http://www.rusprav.ru/
2003/9-10/гр75-76_8.htm].
30
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
фундаменте социализма, а значит — заботившимся (в отличие от
царского режима) о благе простого народа6.
Площадками для выражения коммунопатриотических идей се
годня выступают; газеты «Советская Россия» (многотиражное изда
ние, доступное как по подписке, так и в розничной продаже по всей
стране); «Правда» (превратившаяся, по сути, в пропагандистский
листок); «Правда России»; «Дума» (орган фракции КПРФ в Мос
ковской городской думе); информационный портал «Правда-ги» и
официальный сайт КПРФ [www.kprf.ra].
Точку зрения ультрасталинистов, идущих за В. Анпиловым,
выражает нерегулярно выходящая и плохо напечатанная газета
«Дуэль». По количеству обличений «жидомасонов» и их «прихво
стней» это — «красное» по замыслу — издание сегодня не уступа
ет многим «коричневым».
Традиционалисты и почвенники
Лагерь националистов некоммунистического толка неодноро
ден. В нем с самого начала было заложено противоречие между
двумя позициями, которые можно обозначить как традиционали
стскую («белые») и почвенническую («розовые»). Эго противоре
чие еще не было явным в 1960—1970-е годы, когда А. Солженицын,
И. Шафаревич и Л. Гумилев были кумирами русских националис
тов независимо от их политико-идеологических предпочтений (и
когда эти предпочтения еще не были артикулированы). Однако
оно стало очевидным после августа 1991 года.
Линия размежевания между традиционалистами и почвенника
ми пролегает прежде всего по вопросу о преемственности между
«исторической Россией» и советским режимом. Для традициона
листов большевизм означал радикальный разрыв исторического
континуума как в политическом, так и в культурном отношении.
То, что произошло со страной после октября 1917 года, — это ка
тастрофа, результатом которой стало почти полное уничтожение
великой государственности и великой культуры. Взгляд почвенни
ков на большевизм не столь однозначен. Признавая трагический
характер событий 1917 года, они склонны рассматривать советский
6
См.: Кара-Мурза С. Г. Советская цивилизация. Книга первая. От
начала до Великой победы. М.: ЭКСМО-пресс, 2002; Кара-Мурза С. Г.
Советская цивилизация. Книга вторая. От Великой победы до наших
дней. М.: ЭКСМО, Алгоритм, 2004.
31
ЕЛАДИМИР МАЛАХОВ
период российской истории в терминах удержания и сохранения
базисных ценностей предшествующего периода.
Данным размежеванием определены и другие черты, отличаю
щие традиционалистов от почвенников. Если традиционалисты
практически идентифицируют себя с интеллигенцией, покинув
шей Россию после 1917 года, то почвенники противопоставляют
себя как «реалистов» эмигрантам и их потомкам как «идеалистам»,
не знающим современной российской действительности и пото
му склонным к ригоризму и патронажу. Последовательный анти
коммунизм традиционалистов влечет за собой антисталинизм, что
резко контрастирует с сакрализацией фигуры Сталина среди одной
части почвенников и с терпимым отношением к сталинизму сре
ди другой их части.
Ключевая фигура русского традиционализма — Александр Сол
женицын. Пик его влияния приходится на начало 1990-х годов. В
дальнейшем он энергично отодвигается на периферию, игнориру
емый официальной властью и отторгаемый большинством наци
онал-патриотов, которые не могут ему простить (а) «либерализма»,
(б) недостаточной критичности по отношению к Западу, (в) резко
негативного отношения к Сталину.
Вместе с Солженицыным маргинализации подвергаются и дру
гие представители традиционализма. У них нет своего печатного
органа, что обрекает их на публикации в изданиях, излагающих в
основном иные точки зрения7.
Первыми идеологами современного почвенничества были так
называемые «писатели-деревенщики» (Владимир Солоухин, Васи
лий Белов и до.). Именно в среде советских писателей, объединив
шихся в 1970—1980-х годах вокруг редакций журналов «Наш совре
менник», «Молодая гвардия» и, в меньшей степени, журнала
«Москва», вырабатывались все будущие рецепты патриотической
идеологии. Помимо «деревенщиков», нелояльных навязывавшейся
сверху коммунистической догме, в этот круг входили «писателифронтовики», вполне уютно чувствовавшие себя внутри официаль
ной мифологии (Юрий Бондарев до сих пор входит в редколлегию
«Нашего современника»).
Оселок идеологии почвенников образует тезис: государствен
ная политика должна отвечать интересам русского народа. Внуг7
См.: Моров В. «Плюр'ализм» распада // Гражданинъ. 2003, июльавгуст. С. 26—35; Он же. На реках Вавилонских... // Гражданинъ. 2003,
ноябрь—декабрь. С. 40—48; Он же. Псевдорасцвет // Гражданинъ. 2004,
май—июнь. С. 38—45 (текст написан в 1995 году).
32
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
ри страны это означает ограничение доступа нерусских групп к
власти и социальным ресурсам и соответственно создание условий
для доминирования русских в экономической, политической и
культурно-символической сферах. Во внешнеполитической сфере
это означает отказ от курса, ведущего к сближению с Западом.
Различные вариации почвеннической идеологии возникают из
различий в интерпретации советского периода и, в частности, в
способах включения советских символов в собственную семанти
ческую систему. Например, в кругу «Молодой гвардии» нет тех
симпатий к «советскому» корпусу символов, какие характерны для
круга «Нашего современника» (не случайно в сегодняшнюю ред
коллегию «НС» входит С. Г. Кара-Мурза)8.
Ветераны почвенничества, действующие и сегодня, — Станис
лав Куняев, Владимир Бондаренко, Валентин Распутин. Из более
поздних фигур стоит выделить Валентину Чеснокову и Михаила
Назарова9. В.Ф. Чеснокова представляет секулярное, а М. Назаров —
православно-фундаменталистское
направление
почвеннического
национализма. В рамках первого направления православию отво
дится важная, но не определяющая роль в строительстве будущей
национальной государственности. Потенциал национального спа
сения заключается в особенностях русского «ментального кода»
(нестяжательство,
самопожертвование,
коллективизм,
сакрализа
ция государственной власти). В рамках второго направления воз
вращение к православию и установление «православной монар
хии» рассматривается как необход имое условие политического и
культурного выживания нации.
Бурную активность на ниве православно-фундаменталистско
го почвенничества развил дьякон Андрей Кураев. Плодовитый
производитель текстов, А. Кураев ведет также энергичную обще
ственную деятельность. Рекламой своих сочинений и идей, а так
же идей некоторых своих единомышленников он занимается на
8 Тем не менее дистанцирование почвенников с «белой» самоиден
тификацией от коммунистов имеет свои пределы. В редколлегию «Мо
лодой гвардии» входит, например, депутат Госдумы от КПРФ Виктор
Илюхин.
9 Валентина Чеснокова — социолог из Фонда «Общественное мне
ние», автор (под псевдонимом) книги «О русском национальном ха
рактере». См.: Касьянова К. О русском национальном характере. М.:
Институт национальной модели экономики, 1994. Михаил Назаров —
бывший политэмигрант, вернувшийся в Россию в середине 1990-х го
дов и основавший издательство «Русская идея». См.: Назаров М. Тайна
России: историософия XX века. М., 1999-
33
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
сайте «Человек и его вера. Православный форум Андрея Кураева»
[■vww.kuraev.ru].
Из секулярных почвенников стоит выделить Георгия Гачева10 11,
Юрия Бородая11, Александра Панарина12.
Институционально почвенники различных направлений лока
лизованы (помимо названных выше трех журналов) в следующих
структурах: Фонд славянской письменности и культуры; ежене
дельник «Литературная Россия»; ежемесячный журнал «Русский
дом»; радиостанция «Радонеж» и программа «Русский дом» на
«Народном радио», а также множество маргинальных изданий (на
пример, газеты «Русский вестник», «Русь державная» и т.п.). В
телеэфире почвенничество долгое время было представлено на
ТВЦ программами «Московия», «Русский дом» и «Русский взгляд»
(в настоящее время закрытыми); с июля 2005 года почвенники по
лучили слово на канале православного вещания «СПАС» (НТВ+).
Сетевые ресурсы. Агентство религиозной информации «Благовестинфо» [www.blagovest-media.ru; www.blagovest-info.ru], «Православ
ное информационное агентство Русская линия» [www.russk.ru];
Православный аналитический сайт «Правая.ру» [www.pravaya.ru];
Агентство политических новостей [www.apn-nn.ru] (проект Инсти
тута национальной стратегии, имеющий также дочернее Нижего
родское отделение политических новостей АПН-НН [www.apnnn.ru]); информационное агентство «Росбалт» [www.rosbalt.ru], сайт
«Русская цивилизация» [www.iusstrana.iu].
Движение коммунопатриотов и почвенников
навстречу друг другу: Почему они не могут
объединиться
Мышлению коммунопатриотов и почвенников свойственна
общая направленность — антилиберальная и антизападническая.
10 Г. Гачев по убеждениям ближе к Солженицыну, чем к Шафаревичу. См.: Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М.: Прогресс-Традиция,
2003.
11 См.: Бородай Ю. М. Почему православным не годится протестант
ская этика // Наш современник. 1990. № 10; Он же. Эротика. Смерть.
Табу: Трагедия человеческого сознания. М.: Гнозис, 1996.
12 Начиная с середины 1990-х годов и до своей смерти в 2003 году,
профессор А. Панарин писал все более агрессивно-идеологические и
все менее научно фундированные тексты. См, например: Панарин А С.
Искушение глобализмом. М.: Русский национальный фонд, 2001.
34
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
Но если для первых Запад ненавистен потому, что оттуда к нам
пришел либерализм, то для вторых либерализм ненавистен пото
му, что пришел к нам с Запада.
Коммунопатриотов и почвенников сближают представления о
политической системе, наиболее подходящей России. Это та или
иная форма авторитаризма («автократии», «национальной дикта
туры»). Пункт, по которому они не могут договориться друг с дру
гом: идеальный социальный строй, к реставрации которого следует
стремиться. Для коммунопатриотов таким идеалом является совет
ский режим, тогда как в глазах почвенников этот режим означал
разрыв с православием и уже по этой причине не может служить
ориентиром. Показная лояльность коммунопатриотов русско-пра
вославной традиции сочетается у них с пиететом перед Дзержин
ским и другими символами коммунистического режима, что всту
пает в противоречие с агрессивным отторжением этих символов
большинством почвенников.
Таким образом, существует предел их взаимного сближения.
Коммунисты, какие бы усилия по присвоению националистичес
кого дискурса они ни предпринимали, располагают крайне огра
ниченным пространством маневра. Зюгановцы, в частности, не
готовы вынести из Мавзолея и похоронить по православному об
ряду тело вождя мирового пролетариата. Они не могут отказаться
от целого ряда базисных для себя идей, не потеряв львиной доли
своих сторонников. Перестать быть марксистами-ленинцами для
коммунистов означает потеряться в море националистической
оппозиции.
Уместно выделить еще ряд моментов, отличающих программу
«красных» от программы «белых» и «розовых». Коммунопатриоты
высказываются за сохранение федерализма, тогда как почвенни
ки (и традиционалисты) считают необходимым демонтировать
федерализм в пользу унитарного устройства. Коммунопатриоты
провозглашают своей целью «укрепление федерального многона
ционального государства», что означает их неготовность принять
тезис почвенников о необходимости обеспечить доминирование
русских на всех уровнях жизни общества. Максимум, на что ком
мунисты идут, стремясь подчеркнуть свою патриотичность, — это
вялая поддержка тезиса о введении пропорционального предста
вительства во властных структурах, в результате чего «государство
образующий народ» получит большинство. Однако зюгановцы
боятся лоббировать инициативы вроде «Закона о русском народе»,
поскольку это лишит их электоральной под держки среди этничес
ких меньшинств.
35
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Форумом, на котором коимунопатриоты встречаются со свои
ми союзниками из почвеннического лагеря и на котором обсуж
даются различные варианты соединения коммунизма с правосла
вием, выступает «Народное радио», а также уже упомянутая
«Советская Россия».
Эволюция коммунопатриотической
оппозиции. Посткоммунисты
Идеология коммунопатриотизма оказалась для многих ее быв
ших приверженцев слишком тесной. Они начинают эксперимен
тировать с идеями, не одобряемыми ЦК КПРФ. Назовем их пост
коммунистами.
К числу таких людей принадлежит Алексей Подберезкин, вы
шедший из зюгановской партии и возглавивший движение «Духов
ное наследие». Подберезкин одним из первых стал эксплуатиро
вать символ Империи. Империя в его конструкции должна была
объединить в себе и дореволюционную и пореволюционную Рос
сию; социалистическая традиция, по Подберезкину, — такая же
часть национального наследия, как и христианская. Концепцию
А. Подберезкина отличает от построений С. Кара-Мурзы смена
акцента со сталинизма на умеренную, «лейбористскую» версию
социалистической идеи. Впрочем, эти тактические расхождения не
мешают сотрудничеству «ревизиониста» Подберезкина с твердо
лобыми коммунистами. Серия книг, выпускаемая фондом Под
березкина, входит в сетевую «Библиотеку думающего о России»
[www.patriotica.ru], где публикуются также книги и статьи авторов
коммунопатриотического направления13.
К посткоммунисгам можно отнести и Александра Проханова,
который долгое время считался главным идеологом «Националь
но-патриотического фронта России» (НПСР) — несмотря на то,
что номинальным руководителем этой организации был Г. Зюга
нов. Еще на рубеже 1980—1990-х годов Проханов выступил с про
ектом общенациональной газеты, целью которой было объединить
всех патриотов. До 1993 года она называлась «День», затем — «Зав
тра». Еще до октябрьских событий 1993 года здесь были опубли
кованы интервью Руслана Хазбудатова (тогдашнего председателя
Верховного Совета) и Валентина Зорькина (тогдашнего председа
теля Верховного суда) на тему «русской идеи». В 1994 году с со- 15
15
В Центральный совет «Духовного наследия» входил сам Зюганов.
36
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
вместными размышлениями о перспективах единого патриоти
ческого фронта в «Завтра» выступили бывший вице-президент
РФ Александр Руцкой и Валентин Зорькин. Но всеядность и эк
лектизм А. Проханова отпугнули от него значительную часть пат
риотов из обоих лагерей. В коммунопатриотической прессе его би
чевали за беспринципность, а большинство почвенников — за
излишнюю «красноту»14 15. В итоге на протяжении последних деся
ти лет «Завтра» служит площадкой для выступлений тех, кого это
обстоятельство не смущает.
Наконец, к группе посткоммунистов следует отнести Сергея
Глазьева. Хотя его союз с фракцией КПРФ в Государственной думе
(равно как и его сотрудничество в свое время сначала с кабинетом
Гайдара, а затем с Совбезом Александра Лебедя) можно счесть ско
рее тактическим ходом, чем выражением мировоззрения, опреде
ленные идеологические преференции у С. Глазьева все же просмат
риваются15. Программа, на основе которой С. Глазьев пытался
возглавить (несостоявшуюся) предвыборную коалицию «Комму
нисты — Аграрии — Патриоты», включала в себя следующие по
ложения:
— распределение среди населения сверхдоходов от экспорта
энергоресурсов,
— массированная государственная поддержка национального
производителя,
— активная поддержка лояльного России населения в ближнем
зарубежье (в частности, в Абхазии и Южной Осетии).
Симптоматично и то обстоятельство, что С. Глазьев является
автором одной из двух версий законопроекта «О социальном парт
нерстве государства и церкви», суть которого состоит в правовом
закреплении участия традиционных конфессий в общественной
жизни (речь идет прежде всего о православии, а также об исламе,
буддизме и иудаизме — в местах компактного проживания носи
телей этих верований).
14 В публикациях Проханова расставляемые им оценки (генералу
Александру Лебедю, уже упомянутому А. Руцкому, В. В. Путину и т. д.)
менялись с «плюса» на «минус» или наоборот. Во время предвыборной
кампании 2003 года главред «Завтра» и непримиримый враг олигархов
ездил в Лондон для переговоров с Березовским. Последним эпизодом
в приспособленчестве Проханова стало его участие в «левом поворо
те» Ходорковского.
15 См .-.Глазьев С.Ю. Теория долгосрочного технико-экономическо
го развития. М.: Вла Дар, 1993.
37
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Другие претенденты на синтез
патриотических идей
Кроме посткоммунистов на публичном поле активны и другие
претенденты
на
формулировку
синтетической
патриотической
идеи. Здесь можно выделить четыре основных группы.
«Жириновцы»
Позицию В. Жириновского и его последователей характеризу
ют следующие черты:
— антикоммунизм; Жириновский и его сторонники категори
чески отмежевываются от «левых идей» вообще и от коммунистов
в частности;
— демонстративный авторитаризм и милитаризм (адекватная
для России форма правления — военная диктатура, исторический
идеал — генерал Корнилов);
— наигранная агрессивность и гипертрофированное великодержание (среди лозунгов Жириновского — восстановление территории
России в границах 1913 года, то есть включая Польшу и Финлян
дию, а также установление имперского контроля над регионами к
югу от бывшего СССР)16.
Национализм и империализм сторонников Жириновского но
сит симулятивный характер. Их лозунги и публичные выступле
ния, как правило, столь скандальны и нереалистичны, что любо
му внимательному наблюдателю очевидна их функциональность:
они провозглашаются не для того, чтобы быть осуществлены, а
для того, чтобы помочь лидерам ЛДПР удержаться в информаци
онном поле.
«Неоевразийцы»
Евразийство — в том виде, как оно понимается русскими на
ционалистами17, — представляет собой вариант мессианского импе
риализма. «Евразия» здесь выступает как эвфемизм Российской
империи, историческое предназначение которой состоит в том,
чтобы служить цивилизационным центром притяжения для мно
гочисленных народов евразийского материка и геополитическим
16
См. его нашумевшую книгу «Последний бросок на Юг» (1993).
Существует нерусская версия евразийства, хрестоматийным вы
ражением которой стала книга Ольжаса Сулейменова «Аз и Я: Книга
благонамеренного читателя» (Алма-Ата, 1975). Однако этот сюжет
выходит за рамки нашей темы.
17
38
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
центром, противостоящим «атлантистам» (Северной Америке и
Западной Европе), с одной стороны, и Китаю, с другой.
Формально сегодняшние адепты евразийства опираются на
сочинения писателей и ученых русской эмиграции, предложив
ших этот термин в 1920-е годы (П. Сувчинский, П. Савицкий,
Н. С. Трубецкой), однако настоящим источником их инспираций
послужил труд Л. Гумилева «Этногенез и биосфера земли» (1979).
В 1980-е годы развитием идеи о российской цивилизации как син
тезе «православно-славянского» и «тюрко-мусульманского» куль
турного начала увлекались некоторые деятели Союза советских пи
сателей (например, умерший в 2001 году Вадим Кожинов).
В настоящее время этот бренд пытается монополизировать
Александр Дугин. Но поскольку на обладание данным термином
претендуют и другие участники публичного дискурса18, мы будем
называть программу Дугина и его единомышленников «неоевра
зийством». Организационно последователи Дугина объединены в
«Международное Евразийское движение» [www.eurazia.oig]. Моло
дая поросль дугинцев образует собственную структуру — «Евразий
ский союз молодежи», представленную на том же сайте.
Мало кто может посоревноваться с Дугиным по количеству
выбрасываемых в мир текстов (хотя вопрос об их качестве следо
вало бы обсудить отдельно).
«Новые левые» националисты
К этой группе уместно отнести в первую очередь «нацболов»,
руководимых
писателем
Эдуардом
Лимоновым.
Национализм
Лимонова носит скорее эстетический, чем политико-идеологичес
кий характер. Мировоззрение лимоновцев, как и других «новых
левых», крайне эклектично. Лидер НБП, с одной стороны, заяв
ляет себя противником государства и семьи как институтов, подав
ляющих индивидуальную свободу, а с другой стороны — выступа
ет за возрождение империи и, стало быть, сильного государства.
Такой «анархо-империализм» помогает рекрутировать в ряды ли
моновской партии ищущих себя подростков и молодых людей, но
18
Накануне выборов 2003 года существовало два объединения, ис
пользовавших в своем названии термин «Евразия», — Общественнополитическое движение под руководством А Дугина и партия под ру
ководством Абдул-Вахета Ниязова. Кроме того, в качестве сторонника
евразийской идеи в еще одной интерпретации иногда выступает пре
зидент Казахстана Нурсултан Назарбаев, у которого, впрочем, эта иде
ология служит рамкой вполне прагматических экономических инте
ресов (таможенное регулирование и проч.).
39
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
не очень подходит для формулировки политической программы.
Тем не менее мобилизационный потенциал «нового левого» наци
онализма достаточно велик. Антикапиталисгический и антибуржу
азный пафос, а также внесистемный характер этого движения (в
отличие от вписанных в политическую систему Г. Зюганова, С. Ба
бурина, С. Глазьева и т.д.) делают его весьма популярным среди
протестно настроенной молодежи.
Под рубрику «нового левого» национализма можно подвести и
движение «За родину!», во главе которого стоит писатель Сергей
Шаргунов (род. 1980). Правда, то обстоятельство, что данное дви
жение представляет собой молодежное отделение партии «Роди
на», заставляет усомниться в его внесистемности. Однако Шаргу
нов и его единомышленники делают все возможное, чтобы такие
сомнения развеять.
Путаные воззрения «нацболов» время от времени публикуют
ся в газете «Лимонка», переименованной после запрета в 2002 году
в «Генеральную линию».
«Просвещенный авторитаризм» и
«авторитарная модернизация»
Идейным истоком этой позиции послужила статья Игоря
Шафаревича «Две дороги — к одному обрыву». Согласно про
граммному тезису автора, для России одинаково не приемлемы ни
марксизм (социализм), ни либерализм (демократия), поскольку ни
то ни другое не соответствуют национальной духовной традиции19.
Известный специалист по политической экономии социализ
ма Александр Ципко (в советское время существовал даже иро
ничный термин — «Ципко-социализм»), а ныне политический
обозреватель «Литературной газеты», пустил свой недюжинный
публицистический талант на пропаганду мировоззрения, которое
он сам обозначает как «либеральный патриотизм» и которое в за
падноевропейских странах именуется социал-демократией. Суть
этого мировоззрения — в соединении идеи свободы и идеи соци
альной справедливости20. Однако демонстративное антизападни
чество и желание отмежеваться от российских политических сил,
присвоивших себе эго название (Горбачев, Гавриил Попов и др.),
19
См.: Шафаревич И. Две дороги — к одному обрыву // Новый мир.
1989. №7.
210 См.: Ципко А. Почему я не «демократ». М.: Эксмо/Алгоритм, 2005.
40
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
закрывает перед Ципко эту возможность. Среди центральных по
ложений идеологической программы, выражаемой Ципко, можно
встретить практически все тезисы, озвученные в 2003 году С. Гла
зьевым. Кроме того, Ципко и его единомышленники разделяют с
почвенниками следующие требования:
— немедленное воссоединение с Белоруссией;
— более агрессивная политика по отношению к официально
му Киеву (Россия не должна мириться с утратой традиционно рус
ской территории — Левобережья и Крыма);
— более независимая политика по отношению к Евросоюзу:
если членство в той или иной организации (например, в Совете
Европы или в «Партнерстве во имя мира») сужает российский су
веренитет, не надо бояться из нее выйти;
— энергичная поддержка братских народов (македонцев и сер
бов) на Балканах.
Аргументы в пользу «просвещенного авторитаризма» неоднок
ратно высказывала историк Наталия Нарочницкая21, недавно став
шая депутатом Думы от блока «Родина».
Сторонники «просвещенного авторитаризма» с большим воо
душевлением относятся к идее «авторитарной модернизации» —
экономико-технологического скачка, проводимого в условиях от
сутствия или ограничения гражданских свобод. Круг привержен
цев этой идеи очень широк Назовем лишь несколько имен: вицепрезидент фонда «Реформа» Андраник Мигранян, президент
фонда «Экспериментальный творческий центр» Сергей Кургинян,
тележурналист Михаил Леонтьев, обозреватель «Известий» Мак
сим Соколов, директор Института национальной модели экономи
ки Виталий Найшуль, главный редактор журнала «Русский пред
приниматель» Андрей Кобяков, президент компании экспертного
консультирования «Неокон» Михаил Хазин.
Форумом для обсуждения идей авторитарной модернизации
служит издаваемый Центром Кургиняна журнал «Россия XXI» (вы
ходит с 1993 года, доступен и в печатном, и в электронном виде),
а также «Русский журнал» [www.niss.ra].
Этноцентристы'
В эту группу мы объединяем тех, кто категорически отказыва
ется от интерпретации понятия «нация» в неэгнических терминах.
21
Нарочницкая Н. Россия и русские в мировой истории. М.: Между
народные отношения, 2004.
41
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Нация для них есть этническое сообщество — «этнос, и ничего,
кроме этноса» (Владимир Махнач). Этнос при этом может пони
маться как в культурно-исторических (в качестве сообщества про
исхождения, «общности судьбы»), так и в биологических катего
риях (в качестве кровнородственного сообщества). В первом случае
перед нами умеренные этноцентристы, ориентирующиеся на на
следие Льва Гумилева, во втором — радикальные этноцентристы,
безоговорочным авторитетом среди которых является Аполлон
Григорьевич Кузьмин (1928—2004).
Бесспорной классикой для этноцентристов является трактат
И. Шафаревича «Русофобия» (1980), в котором было сформули
ровано убеждение в наличии внутреннего заговора против Рос
сии, исходящего от «малого народа». Под «малым народом» пони
мается непатриогическая интеллигенция, ядро которой составляют
евреи22.
Хотя многие свои аргументы этноцентристы разделяют с по
чвенниками, их генезис вряд ли следует понимать как результат
эволюции почвенничества. Данный тип мышления произраста
ет из отдельного корня. Этот корень — мифолошчески-органицисгское представление об этносе. Этнос в данном случае вообра
жается как расширенная семья или как племя (вполне адекватным
обозначением данного течения было бы «племенной национа
лизм»).
К умеренным этноцентристам можно отнести Светлану Лурье23
и уже упомянутого В. Махнача. Они балансируют на грани био
логического расизма. Перейти эту грань им мешает интеллекту
альный багаж. Чем меньше культурный капитал авторов-эгноцентристов, тем больше степеньрадикализма и соответственно
шовинизма.
Представителям данного течения мысли свойственно самое
пристальное внимание к этнической принадлежности. Но если
умеренные этноцентристы склонны сделать исключение для обру
севших «инородцев» и считать, например, Осипа Мандельштама
русским поэтом, а Исаака Левитана — русским художником, то
этноцентристы-радикалы единственным основанием для включе
ния в национальную (этническую) общность считают кровь. От
сюда проистекает их враждебность к евразийству. В нем они усмат
ривают инструмент размывания славянского фундамента русской
22 См.: Ципко А. Россию пора доверить русским. Критика националь
ного нигилизма российских либералов. М.: Алгоритм, 200323 См.: Лурье С. Историческая этнология: Учеб, пособие. М.: Аспект
Пресс, 1997.
42
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
нации. Упомянутый А. Г. Кузьмин посвятил жизнь разоблачению
«евразийской заразы»24.
Радикальный этноцентризм идеологически представляет собой
не что иное, как биологический расизм. На расистской ветви эт
ноцентризма растут откровенно нацистские листочки25.
Можно провести различие между «православной» и «язычес
кой» версиями русского расизма. Первые группируются вокруг
«Союза хоругвеносцев», «Союза православных братств», партии
«За Русь святую!» и т.л. организаций. Один из лидеров «Союза
православных братств» Евгений Троицкий возглавляет также «Ас
социацию по комплексному изучению русской нации», ведущую
активную издательскую деятельность.
«Язычники» образуют свои союзы и издают свою периодику —
существующую, правда, больше в виртуальном, чем в печатном виде.
Пример — «Русоград» и «Велесова свобода», доступные на сайте с
красноречивым названием «Родноверие» [www.rodnoverije.ru]. В
2002 году они основали «Библиотеку расовой мысли», в рамках
которой заявлена серия «Расовый смысл русской идеи». Серия
нашла горячую поддержку у депутата ГД от фракции «Родина»
Андрея Савельева.
Впрочем, грань между этноцентристами с «православной» и
«языческой» идентификацией размыта. Не случайно авторы, пре
тендующие на лидерство в этой среде, легко меняют ориентацию26.
Либеральный национализм
На рубеже 1999—2000-х годов часть либералов заявляет о сво
ем желании нарушить монополию националистов на патриотизм
24 См.: Кузьмин АГ. Пропеллер пассионарности, или Теория прива
тизации истории // Молодая гвардия. 1991. № 9; Он же. Россия в ок
культной мгле, или Зачем евразийцы маскируются под русских патри
отов // Молодая гвардия. 1993. № 2; Он же. Евразийский капкан //
Молодая гвардия. 1994. № 12.
25 См., например, журнал «Русич», издаваемый известным экстреми
стом В. Корчагиным (последний прославился изданием русского пере
вода гитлеровской «Майн Кампф»), Публикуемый «Славянским движе
нием» журнал «Атеней» аттестуется его издателями как «расовый
журнал». Здесь, среди прочего, публикуются отчеты о контактах русских
расистов с единомышленниками из организации «В1скх1&Нопоиг».
26 Характерны фигуры в этой связи Егора Холмогорова и Констан
тина Крылова. См .-.Холмогоров Е. Кредо националиста [www.apn-nn.ru];
Крылов КА, Алексеев МЮ. Особенности национального поведения. М.:
Арт-Бизнес-Центр, 2001.
43
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
и противопоставить антилиэералыюму, антиреформаторскому и
реакционному
национализму/патриогизму
либеральный,
рефор
маторский и прогрессивный национализм/патриотизм.
Первой ласточкой националистического сдвига на либераль
ном фланге стало заявление тогдашнего лидера СПС Анатолия
Чубайса о том, что в Чечне происходит возрождение российской
армии. За прошедшие с этого момента шесть лег лагерь «националлибералов» приобрел если и не очень определенные, то вполне
узнаваемые очертания. В их интеллектуальной кузнице было вы
ковано три идеи: «либеральной империи», нациостроительства и
суверенной демократии.
Лозунг «либеральная империя» был вброшен в оборот все тем
же А. Чубайсом. Идею Чубайса помимо Леонида Гозмана и дру
гих членов правления РАО ЕС поддержали Виктор Кувалдин (ру
ководитель
Центра
аналитических
программ
Горбачев-фонда),
Аркадий Попов (руководитель аналитической группы «Мерка
тор»), Вячеслав Никонов (президент Фонда «Политика») и неко
торые другие известные либералы. Горячую поддержку этой идее
оказали молодые исследователи из Казани, издающие журнал «АЬ
ппрепо». В то же время большинство представителей либераль
ного крыла отечественной мысли скептически отнеслись к ини
циативе Чубайса. Впрочем, идею о России как (либеральной)
империи не следует жестко привязывать к имени Чубайса. У нее
были адепты и ранее27.
Споры провоцирует и другой тезис национал-либералов: о не
обходимости построения в России национального государства в
этническом смысле слова «нация». Согласно Вячеславу Никоно
ву, «Россия впервые стала государством-нацией. Причем государ
ством именно этническим. Никогда русские не были большин
ством в стране. Сейчас в России оказалось русских больше, чем во
Франщщ французов»28. (В. Никонов, сознательно или нет, повто
ряет здесь мысль Солженицына от 1992 года, согласно которой у
русских после отделения от России среднеазиатского балласта по
явился шанс завершить строительство нации.) Оппоненты этой
идеи указывают на конфликтогенный потенциал проекта этничес
кого строительства в полиэтнической стране29.
27 См.-.ЩедровицшйП. Русский мир-, прогрессивная империя и куль
турный империализм // Со-общение. 1999. № 1.
28 Цит. по: Пайн Э. Между империей и нацией. М.: Новое издатель
ство, 2004. С. 219.
29 Кроме того, как не устает повторять В. Тишков, нация в России
уже сложилась. Это российская: нация, сознающая себя в качестве со-
44
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
Гораздо больший энтузиазм и гораздо меньше возражений вы
зывает идея «суверенной демократии», согласно которой в нашей
стране задолго до появления демократов из «Демократической
России»
существовала
собственная
демократическая традиция.
Стало быть, нам нет смысла ее импортировать30. Эту идею — демократии с русским лицом — активно поддерживают постоянные
авторы журнала «Эксперт» Татьяна Гурова, Андрей Громов, Дмит
рий Быков. Есть немало указаний на то, что формула «суверенная
демократия» востребована и президентской администрацией.
Официальный национализм
Как мы уже отметили, особенностью ситуации, сложившейся
приблизительно после 2000 года, является стремление власти ут
вердиться на новом идеологическом основании. Если в начале
1990-х годов правящий класс апеллирует к «демократическому вы
бору», то уже к середине десятилетия акцент смешается на нацио
нальные символы («Наш дом — Россия», «Единство», «Отечество —
Вся Россия»). Однако власть все еще продолжает позиционировать
себя как антикоммунистическая, антинационалистическая и, в
широком смысле слова, либеральная. В качестве базисных ценно
стей декларируются открытость внешнему миру, индивидуальная
свобода, сильное гражданское общество. То, что происходит со
сменой кремлевской администрации, можно описать как «патри
отический поворот». Он проявился в целом ряде мероприятий как
в символической сфере, так и в области образовательной, инфор
мационной и иммиграционной политики. При этом власть по
сылает сигналы своей близости разным группам населения: нос
тальгирующим по советским временам — возвращение мелодии
советского гимна и красного знамени в Вооруженных силах, по
клонникам царской России — отмена празднования 7 ноября и
сокращение майских праздников, возвращение гражданства гене
ралу Деникину и перезахоронение останков Ивана Ильина т. д.
циокультурного сообщества. См.: Пайков В. Самоопределение россий
ской нации // Международные процессы. 2005. Т. 3. № 2 (8), май—ав
густ. С. 17—27.
30
См.: ГорянинА. Русская демократия — не новодел // Эксперт. 2005.
13—19 июля; Он же. Мифы о России и дух нации. 2001. См. также:Лап
кин В. Гюльчатай, открой личико! // Западники и националисты: воз
можен ли диалог? Материалы дискуссии. М.: ОГИ, 2003- С. 196—209.
45
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
За патриотическим поворотом стоит понимание растущего легитимационного дефицита и сужения социальной базы существу
ющего режима. В действиях власти прочитывается желание, с од
ной стороны, ответить страхам и ожиданиям определенных кругов
населения (принятие в 2002 гаду жестко рестриктивных законов «О
гражданстве» и «Об иностранцах», изъятие — по требованию об
щественности — «непатриотичных» учебников истории), а с дру
гой — стремление активно действовать в направлении формирова
ния лояльных граждан (государственный контроль над ведущими
СМИ, замена в школьных программах «основ безопасности жиз
ни» начальной военной подготовкой, появление телеканала «Звез
да» и православного телеканала СПАС и т.д.).
Из трех столпов современного почвенничества — «держава,
духовность, Победа» (так их сформулировал Лев Аннинский) —
официальная власть успешно апроприировала первый и послед
ний. С усвоением второго проблем возникнуть не должно.
«Национальная политика»
как феномен
политической речи*
ходное допущение данной статьи состоит в том, что так
азываемая «национальная политика» представляет собой
еликт советской эпохи. Это особая форма политическо
го поведения, которое разворачивается скорее в символической,
чем в инструментальной сфере. Иными словами, «национальная
политика» в большей мере — феномен политической речи, чем по
литической практики.
Для того чтобы понять специфику этого феномена, необходи
мо обратиться к тому институциональному и интеллектуальному
наследию, которое досталось современной России от Советского
Союза.
I
Парадокс «национальной политики» советской власти состоял
в том, что, будучи ориентирована на формирование сверхнацио
нального сообщества, эта политика культивировала и спонсирова
ла (этно)нации. Свою задачу — слияние советских наций в новой
исторической общности — коммунисты решали средствами, кото
рые вели как раз к кристаллизации тех составных частей, от кото
рых ожидалось растворение в будущей общности.
Хотя коммунистический проект предполагал культурную гомо
генизацию населения, его сопоставление с американским проек
том «плавильного котла» было бы не совсем корректным. Дело в
том, что советская национальная политика не была нацелена на
«нациостроительство» — на построение нации-государства в том
виде, как этот институт сложился в странах «буржуазной демокра
тии». Общность, создать которую предполагалось по мере прибли
жения к коммунизму, не дефинировалась как нация. Зато в каче
стве наций дефинировались входившие в Советский Союз народы.
Отсюда официальное (и поддерживаемое снизу) определение со
• Опубликовано: Малахов В. Настоящее и будущее национальной
политики в России // «Прогнозис» (сентябрь 2006).
47
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ветского общества как многонационального. Социокультурное про
странство Страны Советов строилось как мультикультурное (при
закреплении за каждой национальной группой отдельной куль
туры)1. Политическое же пространство строилось как иерархия
национальных политических единиц (союзные республики, авто
номные республики, автономные края, автономные округа и ав
тономные области)2.
Россия стала наследницей СССР не только в формально-юри
дическом отношении. Она унаследовала от Советского Союза
практику институциализации этничности, причем как на уровне
организации политического пространства, так и на уровне класси
фикации и идентификации населяющих его людей3.
Начнем с первого из выделенных уровней. России досталось от
СССР федеративное устройство, при котором сочетаются терри
ториальный и этнический принципы. В документах, учреждавших
Советское государство, провозглашались (1) равенство и суверени
тет всех народов России и (2) право этих народов на самоопреде
ление вплоть до отделения и образования собственного государ
ства4. Тот же принцип — организация государства в качестве союза
суверенных «наций» — лег в основу договора об образовании
1 При этом слова «мультикультурный» и «мультикультурализм», ра
зумеется, не употреблялись.
2 Об этнонационализме как основании политики коммунистов в
отношении национальностей см.: Marlin Т The Affirmative Action Empire.
Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923—1939- Ithaca; London:
Cornell University Press, 2001; О Советском Союзе как «стране победив
шего мультикультурализма» см.: Воронков В. Мультикультурализм и де
конструкция этнических границ // Мультикультурализм и трансфор
мация постсоветских обществ / Под ред. В.С. Малахова и ВА Тишкова.
М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2002. С. 38—47.
3 Подробно об этом см.: Brubaker R. Nationhood and the National
Question in the Soviet Union and its successor states: an institutionalist
account // Brubaker R. Nationhood and the National Question in the New
Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 23—54.
4 Это, в частности, провозглашалось «Декларацией прав народов
России», опубликованной 2 ноября 1917 года. Те же положения закре
пил в 1918 году III Съезд Советов, который провозгласил, что «Советс
кая Российская Республика учреждается на основе свободных наций,
как федерация советских национальных республик». Данная форму
лировка фактически воспроизведена в тексте Конституции РСФСР
1918 года. Согласно статье второй Первой главы Первого раздела,
«Российская Советская Республика учреждается на основе свободного
союза свободных наций, как федерация Советских национальных рес
публик». См.: http://www.constitution.garant.ru/DOC_85478.htm.
48
«НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН-
СССР (12.12.1922)5. Несмотря на явную декларативность данного
положения в условиях однопартийной диктатуры, он имея впол
не ощутимые последствия. Государственные (или, если угодно,
квазигосударственные) образования, выделенные по этническому
признаку, воспринимались общественным сознанием как соб
ственность той этнической группы, которая дала им имя. Эго
восприятие подкреплялось не только официальной риторикой, но
и политическими решениями. Москва методично выстраивала
иерархию обладателей этнической государственности и целенап
равленно формировала этнические элиты («национальные кадры»
и «национальную интеллигенцию»)6. На начальном этапе своего
правления коммунисты особенно далеко зашли в поощрении «на
ционального пробуждения». И хотя политика «коренизации» или
«советизации на ста языках» спустя десятилетие была свернута,
институты этнофедерализма продолжали укрепляться7.
К концу 1980-х годов в СССР насчитывалось 53 «национальных
территории», а после его распада в Российской Федерации оказа
лось более 30 таких территорий8.
5 Конституцией 1936 года СССР определялся как «союзное государ
ство, образованное на основе добровольного объединения равноправ
ных Советских Социалистических Республик» (статья 13); глава 2 статьи
17 провозглашала, что «за каждой советской республикой сохраняется
право свободного выхода из СССР». Это положение содержалось и в
Конституции 1977 года (статья 72 раздела II, главы 7).
6 Так, по Конституции 1936 года союзные и автономные респуб
лики делегировали в Совет национальностей Верховного Совета по
5 представителей, а автономные области — по одному. Правом на са
моопределение «вплоть до отделения» обладали только союзные рес
публики.
7 О политике «коренизации» в 1920-х, об отказе от нее в середине
1930-х годов и о своеобразном возврате к этой практике в 1960-е см.:
BeissingerMR. Elites and Ethnic Identities in Soviet and Post Soviet Politics
// Motyl AJ. (ed). The Post-Soviet Nations: Perspectives on the Demise of the
USSR N.Y.: Columbia University Press, 1992. P. 141—169.
8 Они были иерархически подразделены на республики, автоном
ные округа и автономные области. По Конституции 1993 года статус
республик имели Адыгея, Алтай, Башкортостан, Бурятия, Дагестан, Каре
лия, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Коми, Ингушетия,
Мордовия, Марий Эл, Татарстан, Тува, Саха (Якутия), Северная Осетия,
Удмуртия, Хакасия, Чечня и Чувашия; статусом автономных округов до
недавнего времени были наделены: Алтайский, Агинский Бурятский,
Усть-Ордынский Бурятский, Коми-Пермяцкий, Корякский, Ненецкий,
Таймырский
(Долгано-Ненецкий),
Ханты-Мансийский,
Чукотский,
Эвенкийский и Ямало-Ненецкий. Существует также Еврейская автоном-
49
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Второй уровень проблем, порождаемых институционализаци
ей этичности, связан с использованием этнических критериев для
классификации населения С 1932 по 1998 год этническая принад
лежность индивидов («национальность») фиксировалась в паспор
тах и могла иметь принципиальное значение для их доступа к со
циальным благам. Неудивительно, что этические различия стали
восприниматься как главные и решающие в системе социальных
различий. Приписываемая «этичность» (то есть определяемая <
властью, а не самосознанием индивидов) была интериоризована
людьми и постепенно превратилась из внешнего идентификатора |
в часть (само)идентичности. Отсюда произошла такая особенность
российского политического мышления, как методологический эт
ноцентризм9 — взгляд на общество как на конгломерат «этносов» ]
(«народов»). Этот тип мышления разделяется сегодня как массо
вым сознанием, так и значительной частью интеллектуальных и 1
политических элит. Бывшему советскому человеку бывает трудно
объяснить, что его или ее национальность не является чем-то *
врожденным. Еще труднее объяснить вчерашним советским людям ]
условность связи между этичностью и территорией.
Точка зрения, которую мы обозначили как методологический
этноцентризм, прочно утвердилась в российском публичном —
включая академический — дискурсе. Она заключается:
(а) в господстве эссенциалистских представлений об этично
сти; этичность понимается не как способ идентификации людей
и элемент самосознания индивидов, а как фундаментально-антро
пологическое свойство;
нал область. Политика «укрупнения регионов», проводимая админист
рацией Путина, привела к ряду слияний. Так, в 2005 году в результате
объединения Коми-Пермяцкого АО и Пермской области возник Перм
ский край, а в 2006 году Корякский АО влился в Камчатскую область.
9
См. об этом подроби се: Малахов В.С. Преодолимо ли этноцентрич
ное мышление? // Расизм в язы ке социальных наук / Под ред. В. Ворон
кова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб.: Алетейа, 2002. С. 9—22; Malakhov V,
Osipov A The Category of «Minorities» in the Russian Federation: Reflection
ora Uses and Misuses (with A. Osipov) // International Obligations and
National Debates: Minorities around the Baltic Sea / Editor-in-Chief Sia
Sp iliopoulou Akermark. Marienhamn, Aland, Finland: Alands Islands Peace
Research Institute, 2006. P. 497— 544.
50
«НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
(б) в представлении об этнических группах («этносах) как авто
номных субъектах общественных отношений и как субъектах права.
Советский академический мейнстрим, которому наследовали
интеллектуальные элиты новой России, опирался, по существу, на
сталинское наследие в понимании «национального вопроса». Ста
линская дефиниция нации, в методологическом плане основанная
на примордиализме и позитивизме, получила у корифеев отече
ственного обществознания своеобразное развитие, превратившись
в «теорию этноса». Ее классиком был академик Юлиан Бромлей,
долгое время возглавлявший Институт этнографии Академии наук
СССР. «Этнос», понятый как квазиестесгвенное («социобислогаческое») образование, выступал у Бромлея в качестве первичного зве
на в исторической цепочке. Человеческие сообщества рассматри
вались как различные воплощения «этноса» или как различные
стадии «этногенеза». В переусложненном и противоречивом сло
варе Ю. Бромлея наряду с «этносом в широком смысле», или «эт
носоциальным организмом», встречаются такие выражения, как
«собственно этнос», или «этнос в узком смысле». Различные исто
рические сообщества (от племен до наций) суть «этносоциальные
организмы», однако их границы не совпадают с границами «соб
ственно этноса».
Другой крупный авторитет в отечественной «теории этноса» —
Лев Гумилев. В отличие от Бромлея, Гумилев отбросил реверансы
в сторону марксизма-ленинизма и практически отказался от тезиса
о социальной природе человеческих сообществ. Он стал трактовать
этносы как, по существу, биологические образования. Помимо
обычных черт, присущих природным организмам (причем не толь
ко животного, но и растительного мира), этносы наделены у Гу
милева мифической способностью усваивать и перерабатывать
энергию, получаемую из внешней среды, — «пассионарностью». Ос
лабление или утрата этой способности влекут за собой либо исчез
новение этноса, либо его деградацию, превращение в элемент при
родной среды. Такой этнос становится объектом паразитирования
со стороны более «пассионарного» этноса. Взаимодействие меж
ду этносом-паразитом и этносом-хозяином описывается в таких
терминах, как «жизненный цикл», «повышенная потребность в
питании», «изменение биохимии организма» и т.д.
Картина мира, созданная Гумилевым, произвела огромное впе
чатление на целую генерацию советских, а затем и постсоветских 10
10
О приключениях теории Гумилева в российской университетс
кой науке см.: Ушакин С. Жизненные силы русской трагедии: о постсо
ветских теориях этноса // АЬ йпрепо. 2005. № 4.
51
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
читателей10. Популярная форма изложения способствовала гигант
ским тиражам, какими книги Гумилева предаются в течение пос
ледних пятнадцати лет. Под влиянием «теории этноса», восходящей
к Бромлею и/или Гумилеву, сегсдня находится большинство универ
ситетских кафедр в России, что определяет социализацию следую
щих поколений обществоведов и направленность учебников.
Неудивительно, что для большинства участников публичных
дебатов в России (от экспертов до журналистов) нация — это либо
этнос, либо продукт его эволюции.
В этой ситуации распространение политической модели нации
в высшей степени проблематично, а попытки его введения натал
киваются на жесткую оппозицию. Когда с тезисом о нации как
согражданстве выступил Валерий Тишков, на него обрушился
шквал критики. Нерусские элиты и политические активисты ус
мотрели во введении политического понятия нации угрозу ра
створения «этносов» в русском «суперэтносе»11, а русские нацио
налисты указали на опасность размывания русской этнической
идентичности в аморфной общности11 12.
То обстоятельство, что «этнос» функционирует в российском
политическом мышлении в качестве когнитивной рамки, влечет за
собой далеко идущее эпистемологическое следствие. Разноуровне
вые социальные проблемы осмысляются как одноуровневые этни
ческие («национальные») проблемы, а социальные отношения —
как отношения между этносами. В результате наблюдателям везде
мерещится «национальный вопрос». И проблематика взаимоот
ношений между федеральным центром и национальными респуб
ликами (например, между Москвой и Казанью или Москвой и
Уфой), и Чеченская война, и проблематика иммиграции, и вопро
сы, связанные с организацией школьного образования на иных,
нежели русский, языках, — все воспринимается в качестве различ
ных проявлений «национального вопроса». Поскольку политичес
кое пространство мыслится как пространство столкновения ин
тересов
различных
«этносов»
(«народов»,
«национальностей»,
«национальных групп»), участники дискуссий вязнут в контр
11 Абдулатипов РГ. Сущность нации-этноса: ответ сторонникам
безнациональности. М., 199912 См.: Ваграмов Э. Нация как согражданство? К оценке новой госу
дарственной концепции // Независимая газета. 1994. 15 марта; См.
также: Ваграмов ЭЛ. Национальные идеи в евразийском контексте //
Россия в XX веке: Проблемы национальных отношений / Отв. ред. АН.
Сахаров и В А Михайлов. М.: Наука, 1997. С. 64—88; Козлов ВЯ. Нацио
нализм и этнический нигилизм! // Свободная мысль. 1996. № 6.
52
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
продуктивных спорах. В частности, одной из наиболее горячо
обсуждаемых проблем стал вопрос о том, какой народ или какие
народы следует считать «государствообразующим» («государствообразующими»), а также о том, такой народ на той или иной тер
ритории (например, в Якутии или Башкортостане) является «ко
ренным», а какие соответственно «некоренными» народами. В то
же время не тематизируются узловые проблемы социальной комму
никации — в частности, явная и неявная дискриминация граждан
по этническому (языковому, конфессиональному) признаку. Хотя
именно дискриминация, то есть неравный доступ разных групп на
селения к власти и ресурсам, является основным источником
напряжений в обществе и именно с дискриминацией следует бо
роться для того, чтобы эти напряжения устранить или смягчить, уча
стники российских публичных дискуссий предпочитают правовому
языку (не)дискриминации моралистический язык толерантности.
Отсутствию интереса к проблематике дискриминации соответ
ствует нежелание пользоваться термином «национальное/этническое меньшинство». В академическом дискурсе термин «нацио
нальные меньшинства» встречается крайне редко. В каталоге
Российской государственной библиотеки находится менее 70 ис
точников (включая авторефераты диссертаций) по этой теме. При
этом в большей части этих публикаций интересующая нас тема рас
сматривается: (а) применительно к Китаю, Канаде и государствам
Балканского полуострова; (б) в контексте проблематики междуна
родного права; (в) в истерическом контексте (например, одна работа
посвящена образовательной и просветительской работе среди наци
ональных меньшинств Томской губернии в 1920-е годы). Что каса
ется национальных (этнических) меньшинств в современной Рос
сии, то эта тема затрагивается почти исключительно в отношении
коренных малочисленных народов Крайнего Севера, Сибири и
Дальнего Востока.
Похоже, что термин «меньшинство» отторгается российским
дискурсом из-за его имплицитной иерархичности. Вопрос о мень
шинствах применительно к этническим группам — это вопрос об
их статусе. На федеративном уровне меньшинствами следует счи
тать все нерусские группы, что неприемлемо для татарских, чуваш
ских и других этнических элит, рассматривающих термин «мень
шинство» так указание на подчиненное положение тех, кто к нему
отнесен, по отношению к тем, кто отнесен к большинству13. На
13
Отсюда проистекает конвенция, согласно которой «нацио
нальными меньшинствами» в России называют этнические группы,
не имеющие «своих» национально-территориальных образований.
53
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
уровне «национальных республик» фактическая принадлежность к
меньшинству или большинству зависит от демографической струк
туры населения. Эго порождает множество коллизий, связанных
с символическим статусом. Во-первых, этнически русское населе
ние в этих республиках (по крайней мере, политические активис
ты, претендующие на его представительство) не готово принять
такое самоназвание. Во-вторых, в 15-ти из 21 национальной рес
публики титульная группа в численном отношении является
меньшинством. Еще более болезненно признание своей немного
численности титульными труппами в национальных округах и об
ластях14. В-третьих, есть национальные республики, в которых
титульная труппа находится в сопоставимом численном отноше
нии с нетитульными труппами (татары, русские и башкиры в Та
тарстане, якуты и русские в Якутии). В-четвертых, в некоторых
национальных республиках вообще нет одной труппы, выступаю
щей в качестве титульной (Кабардино-Балкария, Карачаево-Чер
кесия), а в Дагестане — более тридцати этнических сообществ,
причем некоторые наиболее многочисленные из них (аварцы, лез
гины, лакцы) соперничают друг с другом за лидерство.
Итак, понятие меньшинства выступает в российских дискусси
ях, с одной стороны, не столько как правовая, сколько как мораль
ная категория. С другой стороны, это правовое понятие часто трак
туется как эмпирическое понятие. Такая трактовка характерна, к
сожалению, не только для обыденного сознания, но и для созна
ния экспертов. Например, среди них довольно популярно мнение,
что российских евреев, армян и греков не следует называть мень
шинствами — на том (эмпирическом) основании, что они никак
не ущемлены ни юридически, ни материально, а категория «мень
шинство» предполагает отношение неравенства15.
Этноцентричная когнитивная рамка задает весьма специфичес
кий способ восприятия иммиграции. Рациональное обсуждение
проблем, связанных с иммиграцией, вытесняется эмоциональны
ми дискуссиями на тему «этнокультурной безопасности» (эвфеСм.: Malakhov V, Osipov A The Category of «Minorities» in the Russian
Federation: Reflection on Uses and Misuses // International Obligations and
National Debates: Minorities around the Baltic Sea / Editor-in-Chief Sia
Spiliopoulou Akermark. Marienhamn, Aland, Finland: Alands Islands Peace
Research Institute, 2006. P. 497—544.
14 Например, на Чукотке чукчи составляют 12%, а в Ханты-Мансий
ском округе ханты и манси — 1% от всего населения.
15 См.: Россия в XX веке: Проблемы национальных отношений / Отв.
ред. АН. Сахаров и В.А. Михайлов. М.: Наука, 1997.
54
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
мизм «чистоты» нации). На этом фоне принимаются рестриктив
ные законы о миграции, о положении иностранных граждан и о
гражданстве. Одинокие голоса экспертов, указывающих на нега
тивное влияние такого законодательства на демографическую си
туацию и экономическое развитие, тонут в хоре политических
предпринимателей, рассматривающих иммиграцию исключитель
но сквозь призму угрозы16.
Наконец, этническая модель нации порождает такой невнят
ный концепт, как «соотечественники». Под этим словом, как пра
вило, понимают не только и не столько российских граждан, живу
щих за границей, а этнических русских, оказавшихся после 1992 года
за пределами Российской Федерации. Данный концепт, равно род
ственные ему выражения «этнические соотечественники» и «этни
ческие россияне», представляет собой закамуфлированный вари
ант теории «разделенного народа». Ориентация на эту теорию
вступает в противоречие с фактом признания Россией суверени
тета новых государств, возникших после роспуска СССР.
В течение 1990-х годов на российском интеллектуальном поле
сложилась следующая диспозиция.
Либералы, трактующие нацию как по преимуществу полити
ческую категорию. Протагонистами этого подхода, помимо уже
упомянутого Валерия Тишкова17, были академик Никита Моисе
16 См.: Витковская Г. Вынужденная миграция и мигрантофобия в
России // Нетерпимость в России: Старые и новые фобии / Под ред.
Г. Витковской и А. Малашенко. М.: Московский центр Карнеги, 1999.
С. 151 — 191; Миграционная ситуация в странах СНГ / Под ред. Ж.А.
Зайнчковской. М.: Комплекс-Прогресс, 1999; Миграция и рынки труда
в постсоветской России. М.: Московский центр Карнеги, 1998; Черны
шева О. Законодательные амнистии для незаконных иммигрантов:
может ли западный опыт быть полезен для России? // Иммиграцион
ная политика западных стран: альтернативы для России / Под ред. Г.
Витковской. М.: Гендальф, 2002. С. 213— 226.
17 В начале 1990-х годов В. Тишков, возглавивший после смерти
Бромлея Институт этнологии и антропологии Российской академии
наук, на короткое время стал обладателем министерского портфеля (с
февраля по ноябрь 1992 года он был председателем Госкомитета по
делам национальностей). После своей отставки он остался директором
ИЭиА. В этом качестве В. Тишков организовал большое количество
конференций и выпустил немало новаторских публикаций (тиражи
которых, к сожалению, обычно не превышают 2 тысяч экземпляров).
См.: Национальная политика в Российской Федерации. Материалы
международной научной конференции (Липки, сентябрь 1992) / Ред.
55
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ев, философы Вадим Межуев, Петр Щедровицкий и некоторые
другие заметные фигуры18 При этом и Тишков, и его единомыш
ленники подчеркивают, что понимание нации как согражданства
не означает редукции национальной общности к формально-юри
дической19.
Либералам противостояли три группы, которым, при всех иде
ологических различиях между ними, в методологическом отноше
нии свойствен этноцентризм.
Этноплюралисты. Адепты этой позиции энергично настаивают
на определении Российскою государства как «многонационально
го». К этой группе можно отнести Рамазана Абдулатипова, Сергея
Арутюнова, Леокадию Дробижеву, Михаила Губогло, Веналия Аме
лина20. Некоторые из сторонников этноплюрализма выражают
В.А. Тишков. М.: Наука, 1993; Этничность и власть в полиэтничных го
сударствах: Материалы международной конференции 1993 г / Ред.
B. А. Тишков. М.: Наука, 1994; Мультикультурализм и трансформация
постсоветских обществ / Под ред. В.С. Малахова и В.А. Тишкова. М.:
Институт этнологии и антропологии РАН, 2002.
18 СмМоисеевы. Время определить национальные идеи // Россия
на новом рубеже. М.: Горбачев-фонд, Изд-во «Апрель-1985», 1995.
C. 13—38; Межуев ИМ. Нация и государство // Россия на новом рубе
же. М.: Горбачев-фонд, Изд-во «Апрель-1985», 1995. С. 133—155, Щед
ровицкий П. Русский мир: прогрессивная империя и культурный им
периализм // Сообщение. 1999. № 1.
19 Российская нация, как не устает повторять В. Тишков — это сло
жившаяся социокультурная целостность. Задача состоит теперь в том,
чтобы — посредством прививки бывшим советским людям демократи
ческого правового сознания и других гражданских добродетелей —
превратить культурную нацию в политическую нацию. См.: Тишков В А
Самоопределение российской нации // Международные процессы.
2005. Т. 3. № 2 (8), май—август. С. 17—27.
20 Абдулатипов РГ. О федеративной и национальной политике Рос
сийского государства. М.: Славянский диалог, \995\Арутюнов СА НКА
не может стать альтернативой территориальной автономии // Наци
онально-культурная автономия: проблемы и суждения. М., 1998; Губог
ло МН. Может ли двуглавый орел летать с одним крылом? Размышле
ния о законотворчестве в сфере межгосударственных отношений. М.:
РАН, ЦИМО, 2000;Дробижева ЛМ. (ред). Национальное сознание и на
ционализм в Российской Федерации начала 1990-х годов. М., 1994; Она
же. Возможность либерального национализма // Реальность этничес
ких мифов / Под ред. А. Малашенко и М.Б. Олкотт; Московский центр
Карнеги. М.: Гендальф, 2000. С. 77—94; Амелин ВВ. Вызовы мобилизован
ной этничности. Конфликты в истории советской и постсоветской го
сударственности. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1997.
56
«НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
готовность адаптировать к России политические практики, изве
стные под именем «мультикультурализм»21.
Нациостроители. Суть этой позиции заключается в том, что
после 1991 года у России возник шанс завершить незавершенный
проект строительства нации. Если количество этнических русских
в бывшем СССР составляло чуть больше половины населения, то
в современной России их 82%, а это значит, что они могут пост
роить национальное государство в этническом смысле слова «на
ция». Данная позиция включает в себя множество нюансов: от
либеральных националистов (таких, как руководитель фонда «По
литика» Вячеслав Никонов) и романтических этноцентристов (та
ких, как Александр Солженицын) до расистов (таких, как глава
«Центра по комплексному изучению русской нации» Евгений Тро
ицкий).22 Строительство этнонации, на которое ориентирована
данная идеология, либо полностью игнорирует полиэтничность
российского населения, либо вводит иерархию этнических групп:
символический (а иногда и юридически закрепленный) приоритет
этнически русского населения как «государствообразующего наро
да» перед остальными.
Империалисты. В отличие от «нациостроителей», империалис
ты не готовы смириться с отпадением от России окраин, которые
она удерживала как во времена Романовых, так и при коммунис
тах. Русская нация немыслима вне империи. Территория бывшего
СССР есть часть территории исторической России и должна быть
полностью или частично восстановлена. Среди протагонистов этой
позиции больше политиков, чем интеллектуалов, хотя многие из
них охотно подвизаются на публицистическом и академическом
поприще. Эго Владимир Жириновский, Александр Дугин, Сергей
21 Арутюнов С А Федерализм, этничность и политика аффирмативных действий // Профессионалы за сотрудничество. М., 1998. Вып. 2.
С. 15—25■, Дробижева Л. Этнические аспекты изучения социальной
дифференциации // Социальное неравенство этнических групп:
представления и реальность / Авт. проекта и отв.ред. Л.М. Дробиже
ва. М.: Academia, 2002. С. 9\Хабриева ТЯ. Национально-культурная ав
тономия в Российской Федерации. М.: Юридический дом «Юстицинформ», 2003; Щедрина ОВ. Возможна ли мультикультурная модель
интеграции мигрантов в России? // Социологические исследования.
2004. № 11. С. 67-75.
22 См.: Солженицын AM. «Русский вопрос» в конце XX века // Новый
мир. 1994. № 7. С. 135—176; Троицкий Е. (сост.) Русская нация: истори
ческое прошлое и проблемы возрождения. М: АКИРН, 1995.
57
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Бабурин, Алексей Подберезкин, а также менее известный, но
очень активный Андрей Савельев23.
(Что касается идеологии «либеральной империи», запущенной
в публичный оборот Анатолием Чубайсом и поддержанной целым
радом авторов, то здесь империя — скорее культурная идиома, чем
политический проект24.)
III
Влияние общественных дебатов на то, что и как говорят чинов
ники, достаточно опосредовано. Выделим несколько принципи
альных моментов.
Во-первых, российскому официальному дискурсу свойственно
неохотное употребление термина «нация». Чиновники разного
уровня вплоть до недавнего времени старательно избегали этого
слова, предпочитая ему более привычное и более нейтральное —
«народ». Например, термин «нация» ни разу не встречается в «Кон
цепции государственной национальной политики» (1996). Край
не редко он проскальзывал в речи высших лиц государства25. Прав
да, в течение последних полутора-двух лет обозначился достаточно
глубокий дискурсивный сдвиг26.
Во-вторых, в словаре чиновников практически отсутствует по
нятие «меньшинство». Соответственно они неохотно говорят о
проблемах дискриминации, что с лихвой компенсируется горячим
интересом к проблемам «толерантности», «диалога культур» и тд.27
23 См.: Жириновский ВВ. Иван, запахни душу! М.: ЛДПР, 2003; Бабу
рин СН. От Российской Федерации к Российскому Союзу // Он же.
Территория государства: правовые и геополитические проблемы. М.:
Изд-во Московского университета, 1997. С. 451—475; Неизбежность
империи: Сб. по проблемам российской государственности / Под ред.
АН. Савельева. М., 1996.
24 Популяризаторами этой идиомы выступают российские редакто
ры международного журнала АЬ ипрегю. См.: Новая имперская история
постсоветского пространства / Ред. И. Герасимов, С. Глебов, А. Каплуновский, М. Могильнер, А Семенов. Казань: Центр исследований наци
онализма и империи, 2004.
25 Впервые слово «нация» в значении совокупности граждан России
прозвучало в послании президента Ельцина Федеральному собранию
;в феврале 1994 года. См.: Российская газета. 1994. 25 февраля.
26 Вспомним только о «национальных проектах» в экономике и
социальной сфере, о федеральной программе «Здоровье нации» и тд.
27 Несколько лет назад существовала даже федеральная программа
иод названием «Формирование установок толерантного сознания и
58
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
В-третьих, бюрократический дискурс крайне эклектичен. Офи
циальные документы, излагающие «национальную политику» госу
дарства, представляют собой коллаж, составленный из разнородных
фрагментов. Иногда это происходит по той банальной причине,
что разные фрагменты вышли из-под пера разных экспертов. Так,
в тексте «Концепции» несложно вычленить пассажи, появлением
которых мы обязаны В. Тишкову, с одной стороны, и Р. Абдулати
пову, с другой. Заслугой первого является то, что в «Концепцию»
перенесены базисные положения Конституции, которые, в свою
очередь, в основных чертах воспроизводят формулировки Декла
рации о суверенитете Российской Федерации (1990) и Декларации
о правах и свободах человека и гражданина (1991). Эго, в частно
сти, положения о равенстве граждан перед законом — независи
мо от их «расы, национальности, языка, отношения к религии,
принадлежности к социальным группам и общественным объеди
нениям», о запрете «любых форм ограничения прав граждан по
признакам социальной, расовой, национальной, языковой или
религиозной принадлежности», а также такая важная норма, как
«право каждого гражданина определять и указывать свою нацио
нальную принадлежность без всякого принуждения». Под влияни
ем же Абдулатипова в текст «Концепции» попали положения о
«сотрудничестве народов», «объединяющей роли русского народа»,
«этнических россиянах»28, «развитии национальной самобытнос
ти и традиций взаимодействия славянских, тюркских, кавказских,
финно-угорских, монгольских и других народов России в рамках
евразийского национально-культурного пространства» и т.д.
Чиновники, ответственные за проведение «национальной по
литики», маневрируют, строя свою речь таким образом, чтобы их
высказывания не поддавались однозначному толкованию. Непрев
зойденный мастер такого маневрирования — Владимир Зорин29.
профилактика экстремизма в российском обществе». Она была приня
та Правительством — по инициативе Президента — в августе 2001 года
(через два года после начала второй военной кампании в Чечне). Про
грамма была рассчитана на 5 лет (до 2005 года включительно) и пре
дусматривала затраты на общую сумму около 400 млн. руб. Расходовать
эти средства предполагалось в основном на финансирование исследо
вательских проектов и учебных программ. Была досрочно прекраще
на решением Правительства РФ в мае 2004 года.
28 Это странное словосочетание дважды встречается в части VI «Кон
цепции».
29 Зорин Владимир Юрьевич был последним российским чиновни
ком, отвечавшим за состояние «межнациональных отношений». Пос
ле того как в октябре 2001 года Министерство по деламнационально-
59
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
В докторской диссертации, защищенной чиновником в 2003 году,
можно прочесть:
«полноправными субъектами национальной полигаки [...] яв
ляются все без исключения российские этносы. Точно так же все
нации и этнические группы страны в равной степени являются го
сударствообразующими народами Российской Федерации, что от
нюдь не преуменьшает исторической роли русского народа —
стержня государственности, собирателя российских земель и
первосоздателя общего государства»30.
Помимо непроясненное™ значений употребляемых терминов
(этносы, народы, этнические группы, русский народ) в данном
пассаже любопытна одна деталь. Эго казуистика, с помощью кото
рой автор надеется выйти из концептуального тупика, в который
попадает каждый, кто всерьез вовлекается в дискуссию о «государствообразующем народе». Этот квазивопрос В. Зорин решает через
введение новой иерархии. С одной стороны, все без исключения
народы России — «государствообразующие» (и в этом смысле —
равны); тем самым автор как будто ответил русским националистам,
настаивавшим на особом статусе русского народа. С другой сторо
ны, русский народ в представлении Зорина — первый среди равных,
поскольку является «стержнем» и «первосоздателем» государства.
Зорину, как и многим другим чиновникам, свойственно нечет
кое использование терминов — их смысл постоянно «плывет»,
иногда меняясь в пределах одного высказывания. «Национальная»
политика незаметно перетекает в «федеративную», и наоборот,
«национальные меньшинства» и «коренные малочисленные наро
ды» употребляются то как синонимы, то как разные понятия. Тек
сты Зорина местами представляют собой простой набор лозунгов,
семантической несовместимости которых автор как будто не заме
чает: «сохранение единства и целостности территории» и «самооп
ределение наций», «обретение российским народом и государствен
ной властью новой идентичное™ России» (буквально так) и «задачи
многонационального содружества», готовность «развивать граждан
ское общество» и приверженность «равноправию народов»31.
стей было ликвидировано, он занимал пост министра без портфеля —
до тех пор, пока в феврале 2004 года под сокращение не попала и эта
должность.
30 Зорин ВИ. Государственная национальная политика в России:
историко-политологический анализ. Автореф. дисс.... докт. полит, наук
М.: РАГС, 2003. С. 39 (курсив мой. — ВМ).
31 Там же. С. 38. См. также: Зорин ВЮ. Национальная политика в Рос
сии: История, проблемы, перспективы // Полис. 2003.
60
«НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
Отдельного разговора заслуживают публичные выступления
высшего лица государства.
Время от времени в речи Путина мелькает «нация» в полити
ческом значении этого слова. Оно появилось, в частности, в По
слании Федеральному собранию 2000 года, с которым Путин
вскоре выступил после официального утверждения в должности
президента. Говоря о тревожном демографическом спаде, кото
рый может привести к уменьшению через 15 лет населения стра
ны на 22 млн. человек, глава государства сказал:
«Я прошу вдуматься в эту цифру: седьмая часть населения стра
ны. Если нынешняя тенденция сохранится, выживаемость нации
окажется под угрозой. Нам реально грозит стать дряхлеющей на
цией^2.
Затем слово «нация» надолго исчезает из речи Президента и
вновь возникает четыре года спустя, причем в выступлении менее
значимом. Эго было вступительное слово на «Рабочей встрече по
вопросам межнациональных и межконфессиональных отноше
ний» в Чебоксарах (Республика Чувашия) в 2004 году. Здесь было
сказано буквально следующее:
«Еще в советские времена говорили о единой общности — совет
ском народе. И были под этим определенные основания. Полагаю,
что сегодня мы имеем все основания говорить о российском наро
де как о единой нации. Есть, на мой взгляд, нечто такое, что нас всех
объединяет. Наши предки очень многое сделали д ля того, чтобы
мы чувствовали это единство. Это наша историческая и наша
сегодняшняя реальность тоже. Представители самых разных этно
сов и религий в России ощущают себя действительно единым на
родом. Используют все свое культурное богатство и многообразие
в интересах всего общества и всего государства. Мы обязаны со
хранить и укрепить наше национальное историческое единство»32 33.
Внимательно читая тексты Посланий, нельзя не заметить спе
циальной работы их составителей по взвешенности, сбалансиро
ванности словаря. Употребляются все ожидаемые слова понемнож
ку: граждане, население, народ, общество, гражданское общество,
россияне. Приведем полностью уже цитированный пассаж из пер
вого Послания:
«Нас, граждан России, из года в год становится все меньше и
меньше. Уже несколько лет численность населения страны в сред
321тр://\улу'яг. k r e m l i n . r u / a p p e a r s / 2 0 0 1 / 0 4 / 0 3 /
ОООО гуреб3372_28514.5Ь1т1 (курсивы мои. — ВАГ.).
331тр://'я^ч\г. k r e m l i n . r u / a p p e a r s / 2 0 0 4 / 0 2 / 0 5 /
211б_1уреб33741уреб3378_б0337.51П:п11 (курсивы мои. — ВМ.).
61
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
нем ежегодно уменьшается на 750 тысяч человек. И если верить
прогнозам, а прогнозы основаны на реальной работе, реальной
работе людей, которые в этом разбираются, этому посвятили всю
свою жизнь, уже через 15 лег россиян может стать меньше на 22 мил
лиона человек».
Просматривается и достаточно четкая расстановка приоритетов.
Слово «народ» используется как обозначение совокупности граж
дан. Что касается этнического измерения этого понятия, то вся про
блематика, с ним связанная, выводится из политической сферы в
сферу культуры. Так, в Послании 2005 года, в связи с 60-летием по
беды в Великой Отечественной войне, говорится:
«Наш народ сражался против рабства, сражался за право жить на
своей земле, за право говорить на родном языке, иметь свою госуд ар
ственность, культуру и традиции. Он сражался за справедливость и
свободу. Он отстоял свое право на самостоятельное развитие»34.
Впрочем, среди спичрайтеров Президента, очевидно, попада
ются и сторонники более привычной лексики. Например, в Посла
нии 2003 года прозвучало:
«Хотел бы напомнить: на всем протяжении нашей истории
Россия и ее граждане совершали и совершают поистине историчес
кий подвиг. Подвиг во имя целостности страны, во имя мира в ней
и стабильной жизни. Удержание государства на обширном про
странстве, сохранение уникального сообщества народов при силь
ных позициях страны в мире — это не только огромный труд. Эго
еще и огромные жертвы, лишения нашего народа»35.
Как бы то ни было, лица, принимающие решения, сегодня не
говорят о «национальной политике», предметом которой было бы
регулирование «межнациональных отношений». Такое говорение
некоторое время оставалось уделом чиновников, которым такое
регулирование было поручено. Однако после демонтажа соответ
ствующей властной структуры — Министерства по делам нацио
нальностей36 — объемы и интенсивность этого говорения заметно
34http://www.kremlin.ru/appears/2005/04/25/
1223_type63372type82634_87049.shtml.
,5http://www.krem lin.ru/appears/2003/05/l6/
1 259_type63372_44623.shtml (курсивы мои. — BM.).
36
Данная структура возникла в начале 1992 года и называлась «Го
сударственный комитет по национальной политике* (как в СССР). В
марте 1993 года она получила имя «Госкомитет по делам федерации и
национальностей■>. В январе 1994 года — в результате слияния этого
комитета с Госкомитетом по социально-экономическому развитию
Севера — было образовано Министерство по делам национальностей
62
«НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
сократились. В последние пять лет практически ушли с этого
поля37, оставив его на откуп разного рода политическим активис
там, делающим свой символический капитал на постановке «на
ционального вопроса».
IV
Если понимать под политикой деятельность по принятию кол
лективно обязывающих решений, то в демократическом государ
стве «национальной политики» как отдельной сферы деятельнос
ти существовать не может. Существуют, разумеется, вопросы,
связанные с защитой национальных меньшинств, включая абори
генные группы, но они регулируются специальным законодатель
ством. В российском случае эго Федеральный закон «О гарантиях
прав коренных малочисленных народов» (1999). Что касается под
держки государством этнокультурных запросов граждан, то доступ
этнических меньшинств к образованию на родном языке, присут
ствие нерусских языков в СМИ и другого рода возможности раз
вития недоминирующих культур (музеи, библиотеки, книгоизда
ние, фестивали, исследовательские центры и т.д.) гарантируются
законами о языке38 и об образовании (1992, новая редакция 1997),
а также о национально-культурной автономии (1996, поправки
2003—2004). К тому же никто не отменял «национально-террито
риальных образований», во многих из которых язык титульной
и региональной политике. В марте 1996 года оно вновь было переиме
новано и стало называться Министерство по делам национальностей
и федеративным отношениям. В течение следующих пяти лет оно
меняет название еще четырежды. Сначала — на Министерство регио
нальной и национальной политики, затем — на Министерство наци
ональной политики (Рамазан Абдулатипов получил тогда скромную
должность «министр национальной политики»; при этом он имел ста
тус вице-премьера), затем — на Министерство по делам федерации и
национальностей, затем — на Министерство по делам федерации, на
циональной и миграционной политике. В октябре 2001 года мини
стерство было упразднено.
37 Этот уход обусловлен не столько ликвидацией специального ве
домства, курирующего «национальную политику», сколько с ясными
сигналами власти, показывающими, что с национально-территориаль
ными образованиями она будет обращаться точно также, как с осталь
ными субъектами федерации.
38 Закон РСФСР «О языках народов РСФСР» (1991) в редакции 1998
года звучит как закон «О языках народов Российской Федерации».
63
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
группы считается государственным. Таким образом, от реликта
советской эпохи под названием «национальная политика» можно
было бы отказаться.
Этого, однако, не происходит. Хотя на уровне действий власть
фактически отказалась от практик, ассоциирующихся с «нацио
нальной политикой», на уровне слов последняя все еще существует.
Объявлено даже о подготовке ее новой «Концепции», которую
поручено провести Министерству регионального развития. Поче
му? На мой взгляд, тому несколько причин.
1. Инерция политического мышления. Старая риторика ис
пользуется потому, что она привычна. Отказ от нее потребовал бы ;
радикального пересмотра концептуальных схем, отказа от устояв
шихся стереотипов восприятия — короче говоря, к взлому когни
тивных рамок, к которому правящие группы явно не готовы.
2. Существование многочисленного отряда элит, символичес
кий капитал которых непосредственно связан с этой сферой дея
тельности (или, если угодно, с ее имитацией). Для специалистов
по регулированию межнациональных отношений, никакой иной
специальностью
не
владеющих,
развенчание
соответствующей
мифологии означало бы утрату статуса.
3. Нерешенные проблемы с легитимностью власти. Риторичес
кие упражнения с «национальным вопросом» отвечают ожиданиям
населения. Российские граждане верят в то, что в системе социаль
ного взаимодействия существует особая область «межнациональ
ных» отношений, субъектами которых выступают этносы (народы,
национальности). Они приучены к мысли, что во избежание обо
стрения этих отношений необходимы специальные усилия, то есть
национальная политика, которая, будучи успешной, ведет к «со
трудничеству народов», к их «дружбе», к «межнациональному со
гласию» и тд. В одночасье расстаться с этой риторикой означало
бы обмануть ожидания граждан.
Поэтому в речевой деятельности, которая и составляет глав
ное содержание «национальной политики» государства, предста
вители последнего стараются задействовать как можно большее
количество регистров. Одновременно адресуясь к разным груп
пам населения, они одновременно посылают разные сигналы.
Они говорят о России как о «многоконфессиональной» и в то же
время — как о «православной» стране, подчеркивают «многонагдиональность» Российского государства и вместе с тем прибега
ют к формуле о «русском народе» как стержне государственнос
ти.
64
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА» КАК ФЕНОМЕН...
4.
К выделенному выше пункту можно добавить и более силь
ное соображение. Осознавая собственную шаткость — обуслов
ленную все той же нелегитимностью39, — правящий класс при
берегает «национальный вопрос» на черный день. В случае угрозы
массового консолидированного протеста вряд ли отыщется луч
ший способ эту консолидацию нарушить, чем педалирование «на
ционального вопроса». То, что он «обостряется» не сам по себе, а
посредством определенных манипуляций, низы могут и не увидеть,
зато они наверняка обратят взор наверх, где находится сила, спо
собная это обострение купировать.
39
См.: ФурманД. Политическая система современной России // Куда
пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М.: Московская
высшая школа социальных и экономических наук, 2003. С. 24—34.
Энтони Смит и его
понимание национализма
Энтони Смит. Национализм и модернизм: Критический обзор
теорий современных наций и национализма. М.: Праксис, 2004. 464 с.
аверное, не будет преувеличением назвать Энтони Смита
человеком, посвятившим себя национализму. Его изуче
нию и его реабилитации. Во-первых, национализм окле
ветали, сведя к шовинизму. Предикат «националистический» —
применительно к психологии, идеологии и политике — почти не
избежно ассоциируется с ксенофобией и изоляционизмом. Это
неверно, ибо существуют иные формы национализма. Иосип Броз
Тито, Шарль де Галль или Махатма Ганди — яркие примеры того,
что можно быть националистом, не будучи ни человеконенавист
ником, ни изоляционистом. Во-вторых, национализм поторопи
лись отправить на свалку, объявив анахронизмом — неуместным
проявлением партикуляризма на фоне универсализма, который
несет с собой глобализация. Между тем стремление национальных
сообществ удержать свое культурное своеобразие не ослабло. Напро
тив, с нарастанием тенденций к унификации, культурному обез
личиванию нарастает и противодействие им. Национализм от ал
банского до японского — одна из форм такого противодействия.
Наконец, в-третьих, исследовательские стратегии, получившие рас
пространение в социальной науке в последние десятилетия, не
позволяют отдать национализму должное. С ним обращаются не
достаточно деликатно, слишком много внимания уделяя полити
ческой его стороне и слишком мало — эмоциональной.
Эти мысли в тех или иных вариациях Э. Смит проводит во всех
своих публикациях, а выпускает он их с неимоверной частотой —
в среднем полторы монографии в год, не считая статей и сборни
ков, в которых он выступает редактором-составителем. Я не уве
рен, что, остановив свой выбор именно на этой книге, издатель
ство «Праксис» приняло правильное решение. Дело в том, что
здесь автор решил выступить не в качестве историка, как в боль-
шинстве своих сочинений, а в качестве методолога. Однако мето
дология — далеко не самое сильное его место.
Э. Смит мужественно отстаивает методологические рубежи,
которые давно оставили даже многие его коллеги по историческо
му цеху, не говоря уже о социологах, политологах и социальных
антропологах. Эго позитивистский эволюционизм. Он продолжает
рассматривать нации как дозревшие до нужной кондиции этносы,
а национализм — как самосознание наций. В специальной лите
ратуре такой подход получил название примордиализма. И хотя
сам Э. Смит всячески дистанцируется от примордиалистов, име
нуя себя «перенниалистом», этот ход мало кого может убедить.
В 1980-е годы в междисциплинарном изучении национализма —
nationalism studies, или «национализмоведении» — произошел мето
дологический поворот. Эго поворот от представления о нациях как
субстанциальных образованиях к представлению о них как соци
ально-исторических конструктах, которые сложились в результа
те длительных усилий государств по переплавке разнородного на
селения определенной территории в относительно однородное
социально-культурное
сообщество.
Современные
нации
имеют
весьма косвенное отношение к этническим сообществам, истори
чески предшествующим современным нациям и носившим те же
имена. Что касается национализма, то он не является естествен
ным продуктом развития национальных чувств, а представляет
собой специфическую доктрину и специфическую идеологию,
определенным образом использующую эти чувства.
Э. Смит не вписался в этот поворот, что обрекло его на долгую
и не очень плодотворную полемику с огромным массивом специ
альной литературы. Начиная со второго издания «Теорий нацио
нализма» (1983) британский историк ведет затяжную войну со сво
ими оппонентами. От работы к работе автор возвращается к не
дающим ему покоя сюжетам — пониманию наций как «вообра
жаемых сообществ» и представлению о культурных традициях как
«изобретаемых». (Заметим, что обе формулы приобрели столь
широкое хождение в социологической, социально-антропологи
ческой и политологической литературе, что почти окончательно
оторвались от своих источников — книги Бенедикта Андерсона и
сборника под редакцией Эрика Хобсбаума и Теренс Рэйнджер1.) В
1
См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об ис
токах и распространении национализма. М: Канон-Пресс-Ц; Кучково
Поле, 2001 (первое издание вышло в 1983 году, перевод выполнен со
второго издания 1991 года); Hobsbaum Е,Ranger Т. (Eds.). The Invention
of Tradition. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.
67
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
результате объектом критики Э. Смита оказались практически все
школы современной социальной науки — от структурно-функци
онального анализа до постмарксизма и от постструктурализма до
неоинституционализма.
Для собственного удобства — и к неудобству читателей — ав
тор объединяет своих оппонентов под рубрикой «модернизм».
Даже если отвлечься от того, что термин «модернизм» имеет
вполне определенное значение в искусствоведении и теории ли
тературы (где он, собственно, и употребляется), и начать ис
пользовать его в предлагаемом Э. Смитом смысле, этот опыт вряд
ли можно признать удачным. Вводя оппозицию «национализм»
versus «модернизм», автор ставит на одну доску два разнопорядко
вых явления. Национализм — феномен политико-идеологический
и культурно-психологический, модернизм — феномен теоретико
методологический. Национализм — явление социально-полити
ческой и социально-культурной реальности. «Модернизм» (в том
значении, какое ему придает автор) — концептуальный инстру
мент, с помощью которого это явление пытаются объяснить. Рас
суждать о «взлете и упадке национализма» в той же плоскости, в
какой о «взлете и упадке модернизма» (как поступает автор на
с. 20—25 рецензируемой книга), — почти то же самое, что зани
маться сравнительным анализом судеб консерватизма и структу
рализма, либерализма и феноменологии, фашизма и функциона
лизма и т.п.
Для обозначения своей концепции Э. Смит пользуется неоло
гизмом собственного изготовления. Эго «перенниализм» (от анг
лийского perennial — «вечный»). Несмотря на настойчивую рекла
му терминологического новшества, которую Э. Смит ведет уже не
первое десятилетие2, научное сообщество его не приняло. «Перен
ниализм» так и остался элементом личного словаря автора. Это
неудивительно, поскольку данный термин ничего не добавляет к
дискуссии о национализме. В свое время она определялась проти
востоянием «примордиализма» и «инструментализма». Затем, в
процессе критики и самокритики, каждая из сторон контроверзы
усовершенствовала аргументацию.
Вульгарно-натуралистическая установка примордиализма усту
пила место более рафинированной позиции, которую обозначают
как эссенциализм, или субстанциализм, а на место прямолиней
ного инструментализма, сводящего все социальные коллизии к
борьбе за власть, пришел социальный конструктивизм.
2
См.: Smith АЛ. The Ethnic Origins of Nations. Oxford: Basic Blackwell,
1986. P. 12—15.
68
ЭНТОНИ СМИТ И ЕГО ПОНИМАНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА
Позиция самого Э. Смита в этом споре очевидна. По его соб
ственным словам, «нации и этнические сообщества являются род
ственными, даже тождественными феноменами» (С. 293). И далее
на той же странице: «Перенниалист считает нации либо раз
витыми версиями древних этнических сообществ, либо коллектив
ными идентичностями, которые существовали наряду с этничес
кими сообществами на всем протяжении человеческой истории».
Автор усматривает едва ли не свое открытие в констатации того
обстоятельства, что нации и этнические сообщества не являются
естественными феноменами «Этническое сообщество или нация —
такое же общественное явление, как и любое другое» (С. 293). Но
кому это нужно нынче доказывать? Какие отчаянные головы, кро
ме Пьера Ван ден Берге (голландской редакции Льва Гумилева), го
товы мыслить нации и этносы в качестве явлений природы? Не го
воря уже о том, что это как раз не такое же общественное явление,
как и любое другое. Деньги, выборы, церковь — тоже общественные
явления. Разве задача исследователя не заключается в том, чтобы
проанализировать специфику тех явлений, с которыми он имеет
дело? Но до специфики ли автору, если для него нации «являются
неизменным и фундаментальным свойством человеческого обще
ства на всем протяжении писаной истории» (Там же).
Как ни прискорбно, но за более чем три десятилетия научной
работы Э. Смит не научился дистанцироваться от рассматриваемо
го материала. Он пересказывает существующие мнения с рвением
аспиранта. И так же, как начинающий исследователь, не отделяет
первостепенное
от
второстепенного,
авторов-тяжеловесов,
без
которых современные дебаты о национализме немыслимы, от вто
ростепенных и третьестепенных фигур, отсутствия которых в экс
позиции никто бы не заметил. Книга в итоге очень походит на
конспект, причем конспект столь подробный и сбивчивый, что
прочесть его до конца смогут разве что самые отчаянные коллек
ционеры цитат. Уже, казалось бы, поставив точку в изложении (а
именно дав исчерпывающую критику «модернистов»), автор не
может остановиться и начинает излагать критику этой критики.
Изложение Смитом взглядов его оппонентов не отличается
ясностью, а местами откровенно некорректно. Вот лишь один при
мер. Согласно Эрнесту Геллнеру, национализм — это политичес
кий принцип, «суть которого состоит в том, что политические и
национальные единицы должны совпадать»3. Эту дефиницию Геллнер дает на первой же странице известной работы «Нации и на3
GellnerE. Nations and Nationalism. Oxford: Blackwell, 1983. P. 1. Cp.:
ГеллнерЭ. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991.
69
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ционализм». За этим, первым, пунктом следует второй: «Нацио
нальное чувство — это чувство негодования или удовлетворения,
вызванное нарушением или осуществлением этого принципа, а
националистические движения — движения, вдохновленные этим
чувством». Не правда ли, концепция предельно прозрачная? Но,
преломленная в призме Э. Смита, она свою прозрачность теряет.
Депо в том, что «национальное» у Геплнера — не синоним «этни
ческого». Национальная общность есть общность надэтническая,
переваривающая внутри себя этнические различия, создающая из
кастильцев и каталонцев — испанцев, из баварцев и саксонцев —
немцев и т.д. Это общность культуры, причем общность, не дан
ная изначально, а создаваемая усилиями элит и затем презентируемая в качестве «национальной» культуры. (Кстати, во избежание
недоразумений, Геллнер в более поздних работах будет вести речь
о национализме как об учении о совпадении политических и куль
турных, а не политических и национальных единиц.) Отсюда тре
тий пункт Геллнера: национализм — это теория политической ле
гитимности, которая «состоит в том, что этнические границы не
должны пересекаться с политическими и, в частности, что этни
ческие границы внутри одного государства... не должны отделять
правителей от основного населения» (цит. по с. 66 рецензируемой
книги). Первый пункт теории Геллнера Э. Смит затушевал (оста
вив различие между национальным и этническим без пояснений),
а второй и третий поменял местами. Так что читатели, которые
захотят составить представление о Геллнере по конспекту Смита,
получат до неузнаваемости искаженный образ.
О том, что автор мыслит в манере, нехарактерной для совре
менной исследовательской литературы, красноречиво свидетель
ствует его упорное нежелание отделить «нации» от «национализ
ма». В сочинении Смита они постоянно шествуют вместе. Автор
говорит об истории «наций и национализма», о парадигмах «на
ций и национализма», об отношении к той или иной концепции
«с точки зрения теории наций и национализма» и т. д. Между тем
«национализмоведение» послед них десятилетий характеризуется
как раз разрывом этой связи. Нации, то есть культурно-полити
ческие сообщества определенного типа, и национализм, то есть
определенного типа идеология и психология, уже давно мыслятся
отдельно друг от друга. Нации вполне могут жить без национа
лизма. Известно множество случаев, когда существование не
которой нации несомненно, а носители националистической
идеологии или незаметны в публичном пространстве, или не
встречают понимания у соотечгественников. С другой стороны,
70
ЭНТОНИ СМИТ И ЕГО ПОНИМАНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА
идеология национализма получает (или не получает) распростра
нение независимо от того, насколько велика толща истории и
культуры той общности («нации»), от лица которой эта идеоло
гия выступает.
Вездесущая связка «и» между нациями и национализмом нуж
на Э. Смиту потому, что национализм для него — универсальный
феномен. Иногда автор даже говорит о том, что национализм «в
известном смысле» вечен — как вечны нации. Тем самым, правда,
Э. Смит противоречит сам себе, поскольку во многих других мес
тах он утверждает, что национализм — явление современное, воз
никающее вместе с эпохой, называемой «модерном». Это проти
воречие автор пытается преодолеть, поясняя, что все дело — в
разных смыслах употребления термина. Национализм как полити
ческое явление существует два-три столетия, национализм как
«чувство» существовал всегда. Непонятно, зачем называть нацио
нализмом обычное переживание коллективной принадлежности
(региональной, конфессиональной, лингвистической и та). Еще
менее понятно, какова аналитическая ценность такой трактовки
национализма. Что она дает обществоведам? Ведь единственное,
что они смогут на ее основе выяснить, это то, что все ныне живу
щие (а заодно и все когда-либо жившие) люди — «в известном
смысле» националисты. Приращение знания, прямо скажем, не
великое.
i
:
.
.
i
.
!
:
ЧАСТЬ II
Скромное обаяние
расизма'
Вряд ли найдется идеология, более дискредитированная, чем
расизм. Но вряд ли найдется идеология или, по меньшей мере,
умонастроение, более распространенное, чем расизм.
Приход Йорга Хайдера вторым номером на выборах в австрий
ский парламент был воспринят в Европе как скандал. Но возму
щению европейцев просто не было предела, когда хайдеровская
Партия Свободы вошла в правительство. Согни тысяч демонстран
тов в Вене, Париже и Брюсселе скандировали: «Хайдер — это Гит
лер!» и требовали отставки австрийского правительства. Но разве
за Хайдера не отдали голоса около 24% австрийских граждан?
Странным образом внушительная, прямо скажем — массовая под
держка вдруг сменилась не менее массовой обструкцией. Так что
як случилось? Случилось то, что г-н Хайдер нарушил правила при
личия. Он привел к языку то, что не принято проговаривать. Каж
дый пятый, если не каждый четвертый австриец в глубине души
тяготеет к идеалам национально-культурной чистоты, но не каж
дый осмелится об этом сказать вслух. Огромная часть австрийского
общества не имела бы ничего против, если бы иммигранты куданибудь исчезли. Или если бы они сделались менее заметны, както стушевались, перестав мозолить глаза. Иными словами, чтобы
само собой произошло то, к чему призывает Хайдер. Но мало кто
наберется духу заявить об этом своем побуждении открыто. Ведь
/ге/яй?еи/гаи (ненависть к чужим) и Аиз1аеп(1е1/етсШсккеИ (враждеб
ность к иностранцам), не говоря уже о расизме, — вещи морально
неприемлемые. Абсолютно неприличные, граничащие с неприс
тойностью.
Случившееся кажется мне весьма симптоматичным. По сути,
одно и то же общество в один и тот же момент высказывает диа
метрально противоположные пожелания. Оно жаждет экономи
ческой и финансовой стабильности, снижения уровня преступно
сти и боится наплыва иммигрантов из неблагополучных стран и в
то же самое время хотело бы сохранить за собой лестный имидж
либерального, демократического, толерантного и, разумеется, от’ Опубликовано: Знамя. 2000. № 6.
75
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
крытого. Можно, конечно, возразить, что за разные ценности го
лосуют все же не одни и те же люди, что за правыми радикалами,
с одной стороны, и за либералами, с другой, стоят разные сегмен
ты электората. Но это мало утешает: число тихих симпатизантов
Хайдера больше, чем число его избирателей; вся разница между
ними и сторонниками Партии Свободы в том, что ценности, дек
ларируемые Хавдером с неприличной откровенностью, они хоте
ли бы провести в жизнь в «политически корректной» форме.
Однако симптоматичность событий в Австрии этим не ограни
чивается. На демонстрациях против Хайдера громко звучало сло
во, привычное скорее для Северной Америки, чем для Европы, —
расизм. «Свободных» обличали не в ультранационализме, не в
шовинизме, а именно в расизме. Те, разумеется, открещивались от
такой клички. В век политической корректности причастность
расизму — слишком тяжелый балласт, избавиться от которого не
стремятся разве что откровенные маргиналы. Думаю, Хайдеру не
будет стоить большого труда доказать, что к расизму его партия не
имеет отношения. Ведь язык, которым он пользуется, свободен от
тех особенностей, которые привычно ассоциируются с расизмом.
Ничего из лексикона графа Гобино в речах и писаниях лидера ав
стрийских правых не найти. Тем не менее расистский смысл его
программы несомненен. И в этом нет никакой загадки. Просто
расизм, практикуемый сегодня, заметно эволюционировал по
сравнению с классическими его образцами.
Что есть расизм?
Некоторые полагают, что расизм свойствен людям в той мере,
в какой им свойственна ксенофобия — боязнь чужого и враждеб
ность к чужому. Но ксенофобия спонтанна и спорадична, расизм
же предполагает некоторую связную совокупность взглядов.
Казалось бы, установить границы расистской теории не слиш
ком сложно: членение человечества на отдельные, замкнутые в
себе группы («расы»), приписывание этим группам биологически
определенных черт, постулирование иерархии между расами, в
силу которой одни оказываются интеллектуально или культурно
выше, а другие ниже. Однако при внимательном рассмотрении
выясняется, что расизм не укладывается в такую дефиницию. Вопервых, он может не настаивать на отношении соподчинения меж
ду расами. Во-вторых, он может вообще обходиться без термина
«раса». Наконец, в-третьих, взаимная обособленность больших
76
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РАСИЗМА
человеческих групп (чаще всего не называемых расами) может
мыслиться не в биологических терминах. Что же тогда остается от
расизма? Что позволяет квалифицировать взгляды политиков-ксенофобов именно как расизм? Для ответа на этот вопрос нам при
дется совершить небольшой понятийно-исторический экскурс и
проследить эволюцию расизма от традиционного, или классичес
кого, до современного.
Историю расизма ведут с эпохи великих географических откры
тий. Можно назвать точное время его возникновения — 1492—1498
годы: открытие Америки и Индии. До сих пор «белые» люди (евро
пейцы, арабы, берберы, евреи) не сталкивались с человеческими
особями, разительно отличными от них на визуальном уровне. Люди
же, которых европейские мореплаватели увидели в Америке, Юж
ной Африке и Западной Индии, не просто верили в других богов и
говорили на других языках, но имели кожу другого цвета.
Политику испанских и португальских колонизаторов Южной
Америки с XV по XVIII век включительно иначе как геноцидом
назвать нельзя. Но люди, его творившие, считали себя христиана
ми. Из противоречия между христианскими нормами и вопиюще
нехристианской практикой было бы не выпутаться, если бы коло
низаторы не прибегли к учению, согласно которому объекты бес
человечного обращения — не совсем люди, или если и люди, то не
совсем полноценные. Расизм выступил как идеология колониза
ции, как «теория», придававшая колониализму легитимность. Он
расчленил человечество на группы, одни из которых, в силу свое
го превосходства, предопределены к господству, другие, в силу
своей ущербности, — к подчинению.
В XVIII столетии, в рамках становящейся биологической науки,
возникла теория полигенеза — происхождения человечества от
разных прародителей. И хотя эта теория достаточно скоро была
опровергнута (Дарвином, в частности), попытки научного обосно
вания расизма предпринимались вплоть до конца XIX века. Одна
ко задолго до того, как расизм стал пробовать себя на почве науки,
он существовал в религиозно-мифологических версиях. Предоп
ределенность «негра» к рабству у «белого человека» возводили к
Книге Моисея. В трех сыновьях Ноя — Симе, Хаме и Иафете —
видели праогцев трех ветвей человечества, или трех «рас»: от Иафета пошли белые, или европейцы, от Сима — семиты, а от Хама —
негры. Предопределенность потомков Хама к рабству у отпрысков
Иафета и Сима обосновывалась проклятием Ноя сыну Хама Хана
ану («И сказал: проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев сво
их» (Бытие, 9, 25)).
77
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
В русле этой мифологии Гергий Хорниус в 1666 году писал о
трек расах — яфетской, семитской и хамитской.
Справедливости ради стоит заметить, что сам термин «раса» не
всегда был аксиологически нагружен. Первые попытки антропо
логической дифференциации человечества — от Бернье (в 1684) и
Карпа Линнея (в 1735) — в большинстве своем носили ценностнонейтральный характер. Ученые стремились упорядочил» антропо
логические сведения, свед я многообразие человечества к конечно
му набору больших трупп. Так, в классификации Иммануила Канга
человечество делится на четыре расы: «белую», «негритянскую»,
«монгольскую» (она же — «хунну», она же — «калмыцкая») и «ин
дийскую», или «индостанскую». Согласно французскому анатому
Кувье, человеческих рас три — белая (кавказская), черная (эфиоп
ская) и желтая (монгольская). Этот подход стал впоследствии гос
подствующим, хотя среди антропологов наметились значительные
расхождения. Андерс Ретциус, например (1796—1860), признавал
существование только двух рас — долицефальной (с удлиненным
черепом) и брахицефальной (с коротким черепом), а Иоганн
Фридрих Бпюменбах (1752—1840) насчитал пять рас — кавказскую,
эфиопскую, американскую, монгольскую и малайскую. То, что
количество рас в разных теориях колебалось от двух до двадцати
(!), не случайно. Внешность — слишком ненадежный критерий
классификации. Его ненадежность постоянно сказывалась в том,
что признаки, закрепленные за одной «расой», обнаруживались в
другой, что один и тот же народ оказывался одновременно принад
лежащим разным «расам».
История попыток создания расовой теории весьма показатель
на. Она прекрасно иллюстрирует тезис Фуко о знании-власти — о
встроенное™ отношений власти в структуру научного знания.
Скаль бы явно ни противоречила эмпирия основным допущениям
расизма, это ни в коей мере не влияло на убежденность расистов в
своей правоте. Движущая сила расизма лежит не в интеллектуаль
ной, а в политической плоскости, его аргументы черпаются не в
сфере науки, а в сфере идеологии. Мотив активности расистов —
легитимация господства, моральное и, по возможности, теоретичес
кое обоснование статус-кво, сложившегося в ходе колонизации.
Понятно, что расистские теории были особенно в ходу в странах,
где на них был политический и общественный спрос. В 1860-е годы
из Лондонского Этнографического общества выделилась группа
ученых, образовавших Антропологическое общество. Основатель
этой организации Джеймс Хант написал книгу под названием
«Место негра в природе», где утверждался биологически низший
78
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РАСИЗМА
статус африканца по отношению к европейцу. Книга была востор
женно встречена плантаторами из южных штатов Северной Аме
рики, противившимися отмене рабства.
Расистская теория никогда не скрывала своего инструменталь
ного характера: она обслуживала расистскую практику. Содержа
ние этой практики составлял прежде всего коннубий — запрет на
браки между представителями «высших» и «низших» рас. Кстати,
коннубий был отменен в Соединенных Штатах не так уж давно.
Эго формально. А неформально, негласно этот запрет не отменен
до сих пор. Он действует и в Америке, где межрасовые браки со
ставляют чуть более одного процента от общего числа заключае
мых браков, и в Европе, где подобные браки сопряжены с еще
большими неприятностями. Борис Беккер был всеобщим любим
цем в Германии ровно до того момента, как позволил себе женить
ся на темнокожей. Атмосфера недоброжелательства, сгустившая
ся вокруг супружеской пары, заставила теннисиста заявить: «Я не
могу жить в этой стране!»
Один из крупных исследователей расизма Оливер Кокс выдви
нул в 1940-е годы тезис, согласно которому эта идеология состав
ляет структурный момент капитализма вообще. Мировоззрение,
которое оправдывает и обосновывает субординацию одних групп
населения («черных» и «цветных») другим («белым»), необходи
мым образом встроено в функционирование капиталистической
экономики. Тому свидетельство — расовое (и этническое) разде
ление труда.
Институционализация расовой дискриминации не могла не
привести к тому, что экономические и социальные различия меж
ду группами приобрели характер культурных различий. У тех, кто
на протяжении столетий принадлежал к «низшим», выработались
коды социальной коммуникации, принципиально отличные от
кодов, которыми пользовались «высшие»: свой диалект, свои ку
миры, свои ценности, свои поведенческие стандарты. Различия,
обусловленные прежде всего социальными факторами (раздель
ным образованием, в частности), предстали в качестве «естествен
ных» — различий в «ментальности», психологическом складе и т.п.
Различия, являющиеся результатом дискриминации, стали выгля
деть как ее источник.
Ирония ситуации в том, что в естественность различия уверо
вали не только угнетатели, но и угнетенные. Начиная с 1960-х го
дов появились мощные «антирасистские» движения, теоретический
багаж которых составляет все тот же расизм, только с перевернуты
ми «плюсом» и «минусом».
79
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Традиционный и современный расизм
Расизм, практиковавшийся вплоть до конца XIX столетия (ре
цидив которого имел место в Германии между 1933 и 1945 годами),
можно назвать традиционным или классическим. Он отличался
наивной прямолинейностью Он простодушно постулировал пер
венство «белого» над «небелым» во всех областях — ментальной,
эстетической, культурной. Кристиан Майнере (1747—1840), например, без обиняков обозначает известные ему две расы как «пре
красную», или белую, и «отвратительную», или черную.
Густав Лебон (1841—1931) в своих широко известных «Психо
логических основах эволюции народов» говорит о четырех расах:
примитивных (пигмеи, австралийские аборигены), низших (тем
нокожие), средних (китайцы, монголы, семиты) и высших (индо
европейцы). И, наконец, самый знаменитый теоретик и практик
«классического» расизма — Адольф Гитлер. Как все помнят, по
следний был убежден в том, что на свете живут представители трех
рас: основатели культуры (арийцы), носители, или распространи
тели культуры (неарийские народы, например, славяне), и разру
шители культуры (прежде всего евреи и цыгане).
Холокост, инспирированный нацизмом, подвел черту в исто
рии и теории расизма. Расизм как идеология и как практика был
подвергнут всеобщему остракизму. После 1945 года прослыть ра
систом означало исключить себя из цивилизованного общества.
Единственной страной, открыто проводившей во второй полови
не XX века расистскую политику, оставалась ЮАР, которая, как
известно, в последние десятилетия своего существования подвер
галась международному бойкоту. ООН приняла ряд резолюций,
направленных на преодоление рецидивов расизма1. В развитых
странах приняты антирасистские законы. Наступил век политичес
кой корректности. Журналисты и телеведущие строго следят за
проявлениями расизма в прессе и массмедиа. Расизм стал табу,
нарушить которое нельзя, не поставив на каргу репутацию. Сло
вом, расизм, как кажется, загнан в угол, и немногочисленным еще
не окончательно вымершим его приверженцам ничего не остает
ся, как перевоспитываться. И тем не менее реальное положение
дел выглядит совсем не так
1 В 1975 году Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию,
осуждавшую сионизм как форму расизма. Израильтяне отчаянно боро
лись за пересмотр этого решения, добившись отмены резолюции в
1991 году.
80
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РАСИЗМА
С победой политкорректности расизм не сдал нидюйма своих
позиций. Он лишь поменял форму, превратившись из эксплицит
ного в имплицитный. Расистов наших дней трудно заподозрить в
расизме. На уровне декларируемых тезисов они абсолютно коррек
тны. Но их молчаливые допущения, по существу, совпадают с до
пущениями, на которых основывали свои построения классики
расизма. Граф Гобино и его единомышленники верили, в частно
сти, в то, что биологические различия суть источник социокультур
ных различий. Они устанавливали отношение детерминации меж
ду «расой» (биологической принадлежностью) и «цивилизацией»
(культурной принадлежностью). Они полагали, что мышление и
поведение индивидов определены (или, точнее, предопределены)
сущностными характеристиками групп, которым эти индивиды
принадлежат. Если отбросить отдающий анахронизмом термин
«раса», то перед нами совокупность постулатов, безоговорочно
разделяемых сегодня немалой частью современных интеллектуа
лов, не говоря уже о так называемой массовой аудитории. Главный
из этих постулатов — неснимаемостъ различия. Различия между
большими человеческими группами (называемыми или не назы
ваемыми расами) носят фундаментальный характер и потому
принципиально не могут быть преодолены.
Так что расизм, причем не в метафорическом, но в прямом
смысле этого слова, продолжает оставаться полноправным игро
ком на поле сегодняшних дискуссий.
Расизм может выступать и как культурализация биологии, и как
биологизация культуры. Он может вовсе отказываться от биологистской терминологии, не меняя при этом своей сути: служить на
турализации социального.
Я не хочу тем самым сказать, что биологических различий меж
ду людьми не существует. Дело заключается не в отрицании или
утверждении таких различий, а в их интерпретации. В частности,
в выведении из антропологических фактов социокультурных след
ствий. В логическом скачке от антропологии к истории, из сферы
природы в сферу культуры.
Представители
так
называемой
расово-антропологической
школы (Гобино, Чемберлен и т.д.) тем и отличались от антропо
логической науки своего времени, что констатация различий в те
лесной конституции служила им достаточным основанием для
философско-исторических
и
культурфилософских
спекуляций.
Например, для умозаключений о разных «судьбе» и «предназна
чении» различных рас, а в конечном итоге — для отрицания един
ства человеческого рода.
81
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Суть расизма — в интерпретации различий (социальных, куль
турных, психологических, политико-экономических) в качестве
естественных, а также в закреплении связи между Различием и
Господством. Различия, сложившиеся в ходе социальной интерак
ции, обусловленные множеством технологических, исторических,
военно-политических — то есть в конечном итоге случайных —
факторов, истолковываются расизмом как нечто само собой разу
меющееся, природой или Богом данное, как необходимость. Ра
сизм сначала интерпретирует различия как «естественные», а за
тем увязывает их с существующими отношениями господства.
Группы, стоящие выше других в социальной иерархии, стоят там
по «естественному» праву превосходства.
Расизм в наши дни вербует себе новых и новых сторонников,
большинство из которых об этом даже не догадывается. Но это уже
не то мировоззрение, которое мы выше обозначали как «класси
ческий» расизм. Современный расизм носит рафинированный,
или, если угодно, сублимированный характер. Сублимированный
расизм решительно отходит от биологизма. Однако, дистанциру
ясь от «биологизаторства», присущего «классическому» расизму,
современные адепты этой идеологии утверждают, по сути, то же,
что и их простодушные предшественники: естественность — и
потому неустранимостъ — различия.
Логика «инфериоризации» (от англ, inferior — неполноценный)
окончательно уступает место логике дифференциации. Отсюда и
предикат
современного
расизма,
предложенный
французским
социологом Пьером Тагуевым, — дифференциалистский. Представи
тели другой группы не ниже и не примитивнее нас. Они суть дру
гие, причем радикально другие. Их инакость означает их принци
пиальную несовместимость с нами, пусть корень этой инакости
и не в крови (не в генах, не в биологическом строении), а в «духе».
Или, пользуясь более современной терминологией, — в культу
ре. «Культура» при этом — эвфемизм. Стыдливый, политически
корректный заменитель того, что раньше называли природной
конституцией.
Классический расизм считал, что ценности западноевропей
ского (читай — белого) человека полагались всеобщими и соот
ветственно обязательными для человечества как такового. Из
этой посылки следовало, что всем, кто до этих ценностей не до
зрел, последние необходимо привить. Сублимированный расизм
отказался от этой идеи. Он заметно помягчел. Не надо никому
ничего навязывать, говорят его> приверженцы. У всех должно ос
таваться право на инакость. Пусть все живут там, где родились.
82
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РАСИЗМА
Никаких смешений. Никаких размываний границ. Причем раз
мывать границы непозволительно не потому, что от этого пост
радает чистота крови, а потому, что пострадает инакость. Куль
турное своеобразие — то, что делает «нас» и «их» непохожими, —
понесет ущерб.
Нетрудно заметить, что движение этой весьма рафинированной
аргументации направляется тем же мотором, что приводил в дви
жение «классический» расизм. Этот мотор — страх смешения.
Расизм умер, да здравствует расизм!
Этьен Балибар высказал однажды парадоксальную мысль: ра
сизм — это своеобразный универсализм. В самом деле, расизм в
широком смысле слова — это иерархическое членение человечес
кого рода. Эго разделение людей на виды и подвиды, между кото
рыми имеет место соподчинение, иерархия. В этом смысле расис
тами были греки — и, в частности, Аристотель. У Аристотеля, как
и у расистов, есть идеальный образ человека. Собственно человека,
или человека в собственном смысле слова, по отношению к кото
рому все остальные — недочеловеки, не совсем люди. Эго, по сути,
то же отношение, которое ницшеанцы в прошлые и в нынешние
времена называли отношением между Übermensch и Untermensch.
Обычно считается, что расизм — доведенный до логического
предела национализм, его радикализация. А значит — его сужение.
По Балибару же, напротив, получается, что как раз национализм —
более узкая по отношению к расизму идеология, сужение расизма.
Национализм есть прежде всего создание и укрепление границ
(этнических, культурных, политических). Расизм же, будучи свя
занным с поиском идеального — сверхнационального — сообще
ства,
преодолевает,
упраздняет
государственно-политические
и
этнические границы.
Идеальное человечество может рисоваться по-разному. Как
объединение истинно верующих, противостоящих «неверным».
Как союз белых христиан против «черных» и «цветных». Как объе
динение «чернокожих», призванных доказать «белым» вырожден
цам первенство «черной» расы. Как объединение Азии, или «жел
той» расы, призванное совершить реванш после многовекового
господства «белых». Как сообщество «европейцев», необходимое
для защиты от «азиатчины». Но в каких бы образах это идеальное
человечество ни представало, оно расселено на просторах, не вме
щающихся в узкие границы национальных государств.
83
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Во всех этих случаях налицо один и тот же интеллектуальный
жест — объединение людей пс некоторому идеальному образцу. Ну
и что из того, что этому образцу не все соответствуют. Не все че
ловечество идеально. Его дифференциация, конечно, неизбежна.
Но в ее основе лежат отныне не тесные рамки «национальных»
сообществ, а гигантские ареалы общих цивилизаций.
Многое говорит в пользу того, что наступивший век будет оп
ределяться не национализмом, а расизмом (пусть и в сублимиро
ванных формах).
С размыванием границ национальных государств нацио
нальные (государственные) лояльности ослабевают. На первый
план выступают лояльности региональные, культурные, конфес
сиональные, стилевые. В соответствии с новыми типами лояльно
сти формируются новые типы идентичности. Сторонники Лиги
Норд в Италии считают себя в большей мере «северянами», чем
«итальянцами»; приверженцы «скандинавианизма» в Швеции в
собственных глазах скорее «скандинавы», чем «шведы». Происхо
дит фрагментаризация и сегментизация общества. При этом его
деление на различные «мы-группы» осуществляется не столько по
социально-классовым, сколько по стилевым признакам (включа
ющим в себя, среди прочего, конфессиональные и этнические
компоненты). Инсайдеры отличают себя от аутсайдеров прежде
всего на основе практикуемого ими стиля жизни. Какую церковь
посещают (или не посещают), какую музыку слушают, какую кух
ню предпочитают — подобные «субъективно-культурные» крите
рии самоидентификации — и соответственно самоотграничения от
других — становятся важнее, чем «объективно-структурные» кри
терии вроде уровня дохода или отношения к средствам производ
ства. То, что отделяет группы друг от друга, — это уже не превос
ходство одних и неполноценность других, а различие как таковое.
Общество делится теперь не на высших и низших, а на разных.
Откуда проистекает столь поразительная живучесть и привле
кательность расизма? Думается, что причины этому лежат как в
политической (вернее, политико-идеологической), так и в соци
ально-психологической плоскости. Начнем с политики.
Расизм представляет собой одну из стратегий исключения.
Механизм исключения — фундаментальный социальный меха
низм, а под исключение должно быть подведено то или иное иде
ологическое обоснование. Расизм предлагает квазиестественное
обоснование социальной дискриминации и в этой связи оказыва
ется однопорядковым явлением с такой практикой и идеологией,
как сексизм. Женщины на протяжении столетий были лишены
84
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РАСИЗМА
основных прав равным образом на «естественном» основании, а
именно в силу того, что они физически слабее и «иррациональнее»
мужчин. Примечательно, что одним из последних бастионов этой
квазиесгественной легитимации социального исключения в Евро
пе была Швейцария. Женщины получили здесь избирательные
права в... 1971 году.
Что касается социально-психологической плоскости, то и здесь
у расизма обнаруживаются изрядные ресурсы, причем, как мы уже
отмечали, потенциал у расизма значительнее, чем у национализма.
Расизм отвечает той же фундаментальной человеческой потребно
сти, что и национализм, — потребности в коллективной солидарно
сти. Но группа, ощутить свою принадлежность к которой позволя
ет расизм, — это нечто гораздо более всеобъемлющее, чем нация.
Так что не стоит удивляться феноменальной популярности те
ории Хантингтона, явно сшитой белыми нитками и не раз подвер
гавшейся уничтожающим разборам. Метафора «столкновения ци
вилизаций» оказалась столь востребованной, что ее победному
шествию уже не помешает никакая критика.
О пользе политкорректности
Можно бесконечно иронизировать над политической коррек
тностью, изобличая ее лицемерность или указывая на очевидную
комичность профессиональных борцов с hate speech. Но сколь бы
уязвимой для критики политкорректность ни была, она принесла
очевидные результаты. Быть заподозренным в расистских предрас
судках — зазорно. Даже откровенные проводники расистской по
литики (хоть тот же Йорг Хайдер) возмущенно открещиваются от
обвинений в расизме. А Жан-Мари Ле Пен даже подавал на обид
чиков в суд.
Расисты, конечно, не перестают быть расистами оттого, что их
убеждения подвергаются публичному остракизму. Однако сама
неотвратимость такого остракизма не так уж мало значит. Такие
кажущиеся нашей публике смехотворными заповеди политкоррек
тности, как негласный запрет называть чернокожих неграми или
выходцев из Азии азиатами, на поверку вовсе не беспредметны.
Дело в том, что слова — это отложившиеся в дискурсе формулы,
способы освоения и организации социальной реальности. За тем,
кто, кого и как называет, то есть за отношениями сигнификации,
в конечном итоге стоят отношения власти. И если общество хочет
что-то изменить, то начинать следует с изменения языка.
85
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Расизм же, которым пропитано российское общество, до сих
пор не становился предметом дискуссий. Принято считать, что
расизм — не наша проблема. И если где-то «ай-ай-ай, убили не
гра», го в любом случае не у нас и потому может быть освоено в
чисто эстетическом ключе.
Между тем вовсе не исключено, что нетематизированностъ
расизма, его неприведенность к публичному дискурсу как раз и
есть фактор, способствующий его дальнейшему процветанию в
России.
Начнем с того, что у нас всегда были свои «негры». «Чукчи»,
«нанайцы», «чурки», «узкоглазые», «хачики» — все, кто подпадал
под категорию «падло нерусское». Язык — точный индикатор ин
теллектуального и психологического климата общества, так что да
леко не случайно, что навыки расистского мышления закреплены
у нас в языке. «Еврейчат» и «жидков» прежних десятилетий в 80—
90-е вытеснили «лица кавказской национальности» (они же «чер
ные», они же «чернож...ые»). Теперь скорее в них, чем в жидомасо
нах, массы видят главный источник настоящих и будущих угроз.
Перейдем теперь с бытового на институциональный уровень.
Что, как не расизм, лежит в основе нашей паспортной системы с
ее знаменитым пятым пунктом? В паспорте, который мы донаши
ваем с советских времен, закреплено представление о националь
ной принадлежности как биологической. Национальность опреде
ляется не по культуре и не по самосознанию, а по крови. И не этим
ли, расовым, подходом определены представления большинства
бывших советских людей о сущности нации? Нация в расхожем
понимании — это не гражданское, а именно кровнородственное
сообщество. Стоит ли удивляться тому, что в освещении войн в
Чечне некоторые телевизионные комментаторы и газетные репор
теры (не говоря уже об обычных зрителях и читателях) делили
противоборствующие стороны на «наших» и «чеченцев», молчали
во полагая, что «нашими» могут быть только свои по крови?
Клише расистского мышления настолько распространены в
наших массмедиа, что их просто перестают замечать. Я не говорю
здесь об экстремистах из программы «Московия» или из профаши
стской периодики. В изданиях, бравирующих своим демократиз
мом, чуть ли не на каждой странице можно встретить образчики
hate speech. Позволю себе пространную цитату из «Московского
комсомольца»:
«Генетическая система Москвы сейчас открыта как никог
да. Она образует так называемый плавильный котел, в котором
“варятся ДНК” жителей всех регионов и национальностей. Впро-
86
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РАСИЗМА
чем, так по большому счету было всегда. Например, в 1955 году
москвич женился на москвичке только в каждом десятом случае.
Все остальные браки были интернациональными. Соответственно
дети получались либо метисами (кровь смешивается пополам),
либо полуметисами (треть «импортной» крови), либо квартерона
ми (четверть). По паспорту полукровки могут поголовно быть рус
скими, но что в их генах — черт (или бог?) голову сломит».
Было бы, наверное, слишком дидактично и наивно указывать
российским работникам массмедиа на их западных коллег как на
образец. Особенно после авантюры с Косово, во время которой
последние вели себя далеко не образцово. Но по крайней мере
одно достижение на «их» телевидении очевидно. Это визуальное
присутствие этнических меньшинств. Не менее четверти, а то и
трети дикторов и телеведущих на ВВС, Bloomberg Television, CNN
и тд. имеют «небелые» физиономии. Они уже одним своим видом
демонстрируют публике, что наряду с «белым» большинством в их
странах живут представители «цветных» меньшинств. Популярные
ведущие talk-show и диджеи на VIVA II, PRO VII, по своему этни
ческому происхождению явно не принадлежащие к «арийцам»,
сигнализируют немецкому зрителю, что современная Федератив
ная Республика не является этнически и культурно гомогенной
страной. Между тем количество этнических не-немцев в сегодняш
ней Германии не превышает 10%. А сколько процентов неславян
ских лиц можно увидеть среди ведущих телепрограмм в России, где
количество не-славян превышает 17% населения? Кстати, первое
появление такого лица на государственном канале несколько лет
назад вызвало настоящий шок у многих наших сограждан. «Они
что, нормальную не могли найти?» — спросила меня одна знако
мая (между прочим, имеющая кандидатскую степень), увидев на
экране Александру Буратаеву.
Правда, россияне не остались в стороне от новых веяний: биологистский инструментарий нынче не в чести. В ходу теперь не
аргументы крови, а аргументы цивилизации. Сублимированный,
культурцентрисгский расизм постепенно приходит на смену тра
диционному и у нас. Вспомним колонны добровольцев, снаряжав
шихся на войну в Югославии в апреле—мае 1999-го: «славяне» еха
ли защитить православное дело, выступив на сербской стороне,
«мусульмане» (из Чечни и из Татарстана) хотели повоевать за ко
совских албанцев.
Расизм нашего общества был и остается табуизированным,
вытесненным, загнанным на периферию. Однако противоречия,
порожденные коммунистической национальной политикой, от
87
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
этого стягиваются в еще более ~угой узел. Советский Союз являл
собой поразительный конгломерат из, по существу, несовместимых
политических и психологических установок. Строительство еди
ной сверхнации и отрицание этичности, с одной стороны, и
спонсорство этичности, систематическое конструирование этнонаций — с другой. Господство русских во властных структурах, с
одной стороны, и культурные и социальные привилегии для этни
чески нерусских — с другой. В глазах активистов «национальных
движений» СССР был продолжением Российской империи, а зна
чит — этапом колонизации русскими нерусских окраин. В глазах
же русских националистов государство, созданное коммунистами,
было антирусским, что необходимым образом влекло за собой де
национализацию русского этноса.
После краха советской идеологии многие русские почувствова
ли себя «обворованными», лишенными этнической идентичности,
единственным народом, всерьез поверившим в возможность «со
ветской» идентичности и потому оставшимся ни с чем, тогда как
их нерусские сограждане от своей этичности не отказывались и
в результате оказались в выигрыше. Нерусские же, видевшие в
советской власти власть русских, почувствовали возможность ре
ванша и вступили в отчаянную схватку за «суверенное» обладание
ресурсами.
В этих условиях формирование политического понятия наци
онального сообщества, нации как сообщества граждан — вещь в
высшей степени проблематичная. Куда проще опереться на кров
нородственное сообщество, на нацию как этнос. Там же, где по
тенциал этнической солидарности недостаточен, никто не мешает
поэкспериментировать с культурно-конфессиональной солидарно
стью. Например, мобилизовать «исламскую» идентичность, попро
бовать «расколотую империю» на новый разлом, теперь уже не по
этническим, а по «цивилизационным» границам.
Неизжитый
(поскольку
непроговоренный)
этноцентристский
расизм вступает в современной России в союз с расизмом субли
мированным,
оперирующим
кулыурцентристскими
категориями.
Общество обнаруживает тревожную тенденцию к поляризации. К
одному полюсу тяготеют сторонники империи, пытающиеся кон
солидировать вокруг себя «православное» («славянское») боль
шинство, к другому полюсу — неславянское и неправославное
меньшинство, группирующееся вокруг антиимперских (и в этой
связи антирусских) символов. Какой бы из этих полюсов ни ока
зался в будущем доминирующим, вырисовывающиеся перспекти
вы достаточно печальны. Эго либо триумф русского шовинизма,
88
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РАСИЗМА
наконец-то реализовавшего мечту «Россия — русским!», либо не
что из черного юмора а 1а Александр Кабаков: Объединенные
Эмираты Уфы и Казани, после изнурительной и кровопролитной
войны заключающие пакт о ненападении с Московией...
Господин Ле Пен и другие’
:пех Ле Пена в первом туре президентских выборов во
1>ранции в 2002 году был для многих наблюдателей «громом
:реди ясного неба». Либералы заговорили даже о фашист
ской опасности. В консервативном лагере, напротив, довольно
потирали руки: мы-де предупреждали, что терпение народа небез
гранично, так что политики типа Ле Пена всего лишь имеют муже
ство проговорить вещи, на которые не решаются либералы, ско
ванные предписаниями политкорректности.
Можно, конечно, попытаться релятивизировать произошедшее
и сказать, что результат, показанный Ле Пеном, не такой уж боль
шой успех и что идеологию, им исповедуемую, строго говоря,
нельзя назвать фашистской. В самом деле, по отношению к соб
ственному достижению 1995 года Ле Пен прибавил всего 2% голо
сов, а риторика «Национального фронта» заметно отличается от
риторики таких движений, как, скажем, British national Party или
Deutsche Volksunion.
Тем не менее определенные симптомы очевидны. Эго: переме
щение крайне правых с периферии в центр и смещение центра
вправо.
Остановимся на каждом из моментов подробнее.
Ультраправые в сегодняшней Европе больше не довольствуются
существованием на обочине политической жизни Крайности (вроде
насильственных действий и призывов к прямому насилию) — удел
маргиналов. Становясь респектабельными политическими объеди
нениями, они отказываются от крайностей. Так, лидер австрийс
ких правых радикалов Йорг Хайдер дезавуировал собственные
высказывания начала 90-х (когда он публично одобрял политику
Гитлера в области занятости), а «(Национальный альянс» в Италии,
ведущий родословную от Муссолини, с негодованием открещива
ется от каких-либо аналогий с фашизмом. Уходя с периферии,
ультраправые усваивают правила игры, принятые в мейнстриме.
Они, в отличие от группировок, действующих на грани или по ту
сторону легальности, опираются исключительно на парламентские
методы борьбы. Более того, они усвоили немало элементов либе' Опубликовано: Космополис. Журнал мировой политики. 2002. № 1.
90
ГОСПОДИН ЛЕ ПЕН И ДРУГИЕ
ральной политической культуры. Помимо привычных для ульт
ранационалистов лозунгов — остановить иммиграцию, ужесто
чить борьбу с преступностью, поддерживать национального
производителя — они форсируют такие больные для сегодняш
них европейцев темы, как разрушение окружающей среды, ут
рата национальной идентичности (и в том и в другом обвиняя
глобализацию), а также аморализм как следствие коррумпиро
ванности политических элит. Антииммиграционные инвективы
давно не сводятся к требованию депортации нежелательных им
мигрантов: от властей требуют принять более энергичные меры,
нацеленные на то, чтобы заставить иммигрантов — особенно из
мусульманских стран — принять западные (то есть либеральные!)
ценности. Например, отказаться от дискриминации женщин. Что
касается ксенофобии и расизма, то высказывания такого свойства
аргументируются опять-таки не традиционными доводами вро
де поддержания «чистоты нации», а уважением к культурному
многообразию.
О наметившемся смещении центра вправо свидетельствуют
результаты выборов последних трех лет. Власть постепенно пере
ходит от социалистов и социал-демократов к консерваторам. В мае
2001 года это произошло на парламентских выборах в Италии, в
сентябре того же года — в Норвегии, а в ноябре — в Дании. В
марте 2002 года датские «левые» потерпели сокрушительное пора
жение от «правых» (о причинах кавычек — чуть ниже) и на муни
ципальном уровне. За три года до этого социалисты проиграли
выборы в Австрии (где на смену Социалистической партии при
шла правоконсервативная Народная партия). В прошлом году ана
логичная картина наблюдалась в Австралии, где Лейбористская
партия уступила (консервативно ориентированной) Либеральной
партии, а совсем недавно — в Нидерландах, где лейбористы не
просто уступили первенство христианским демократам, но и пере
местились на третье место (на втором — ультраправый Список
Фортэна). Другое обстоятельство, которое нельзя Не отметить, —
это успехи собственно крайних правых, начиная от только что
упомянутого Списка Фортэна и заканчивая Фламандским блоком
в Бельгии Эти успехи бывают особенно впечатляющими на локаль
ном уровне: У1ашт Ыок получил в 1999 году в Антверпене 30 % го
лосов, а Пин Фортэн в Роттердаме в 2002-м — 35%. В Швейцарии
«Народная партия» Блохера пришла на финиш на парламентских
выборах с 24% голосов, а возглавляемые Хайдером австрийские
91
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
«Freiheitliche» и вовсе побили все рекорды — 27%к Очевидно, под
влиянием произошедшего сдвига правящий класс перестает стес
няться коалиций с одиозными политическими фигурами и движе
ниями. Первопроходцем здесь были опять-таки австрийцы, где в
1999 году лидер OVP- В. Шюссель сформировал правительство с
участием хайдеровских Freiheitlichen, затем австрийскую инициа
тиву подхватил С. Берлускони, который блокировался — кстати,
уже на этапе предвыборной кампании — с крайне правым «Наци
ональным альянсом», преобразованным на основе вполне фаши
стского «Итальянского социального движения», (в) Наконец,
еще один момент наметившейся тенденции — это усвоение правя
щим классом элементов дискурса крайне правых. В речи Ширака
после — формально убедительной — победы во втором туре явно
прослеживалась смена акцентов. Он меньше говорил о Республи
ке и демократии и больше о «национальном единстве» и безопас
ности. Аналогичные обертоны (тема культурной идентичности в
связке с темой иммиграции) слышны в публичных выступлениях
немецких политиков. Лидеры европейских государств все чаще
высказывают озабоченность «неконтролируемым» потоком им
миграции и отсутствием у вновь прибывающих политической ло
яльности (которая, по умолчанию, выводится из культурной ло
яльности). Пытаясь перехватить инициативу у крайне правых,
власти идут на меры, которые еще десятилетие назад показались
бы несовместимыми с идеалами либеральной демократии. В Ни
дерландах парламентарии обсуждают законопроект, предполага
ющий оплату гражданами ЕС браков с неевропейцами: каждый,
кто захочет образовать семью с лицом, живущим за пределами
Европейского сообщества, должен будет заплатить 3000 евро за
курс аккультурации, который придется пройти супругу или суп
руге. В том же русле находится недавняя инициатива Тони Блэ
ра (заметим, лейбориста) — ужесточить иммиграционное законо
дательство в отношении беженцев: в случае отказа в признании
статуса беженца их следует депортировать, не давая возможнос
ти остаться в стране с целью подать апелляцию. Датские власти
предполагают увеличить время ожидания натурализации до семи
лет (пока для тех, кто подал ходатайство о предоставлении граж
данства, действует трехлетний срок), сократить пособие для бе- 1
1 По иронии судьбы, именно Франция была в 1999 году инициато
ром санкций против Австрии, вводившихся Европейским сообще
ством после того, как представители партии Хайдера вошли в прави
тельство.
2
Oesterrieichische Volkspartei — Австр ийская Народная партия.
92
ГОСПОДИН ЛЕ ПЕН И ДРУГИЕ
женцев и усложнить правила вступления в брак с лицами из «тре
тьих» стран.
На наших глазах происходит усложнение публичного дискур
са. В современной ситуации не прослеживается линий идеологи
ческого противостояния, отчетливо различимых еще во времена
«революции 1968 года». Во Франции это изменение стало замет
ным в конце 80-х, когда развернулись дебаты вокруг /ои!ап1 — го
ловного платка девочек-мусульманок. Хотя дело заключалось в
терпимости к культурным различиям, ношение платка в государ
ственных школах преподносилось как политический акт; оно было
объявлено противоречащим принципу лаицизма (отделению госу
дарства от церкви). Левые в ходе этих дебатов солидаризировались
с правыми, поддержав требование насильственной ассимиляции,
хотя и обосновывали необходимость ассимиляции иными аргумен
тами, чем правые. Правые же сегодня пользуются языком, привыч
ным для их оппонентов из левого лагеря: толерантность к разли
чию, право на идентичность, плюрализм культурных стилей. Но
этим парадоксальность ситуации не исчерпывается. Безвинно уби
енный лидер нидерландских ультраправых (кстати, в прошлом
марксист) Пин Фортэн обосновывал свою исламофобию ультра
левыми аргументами: терпимостью к иному и признанием мень
шинств, прежде всего сексуальных. Собственную гомосексуальность
Фортэн превратил в риторическое оружие: коль скоро мусульман
ские страны не признают гомосексуальной любви, ислам обвиня
ется в нетерпимости, а значит — в несовместимости с либеральны
ми ценностями.
Наконец, еще одна черта в дискурсивном повороте, связанном
с поправением центра и смещением правых в центр. Эго переко
дирование проблемы социального взаимодействия в проблему куль
турной совместимости. Индустриально развитые страны Западной
Европы остро нуждаются в иммиграции и по экономическим, и по
демографическим причинам. Несмотря на значительный приток
иммигрантов, структуры господства в европейских государствах не
претерпели существенных изменений. Элиты по-прежнему рекру
тируются из местного населения, мигранты и их дети занимают
наименее престижные ступени на социальной лестнице. Вместе с
тем иммиграция вносит свой вклад в конфликты и противоречия,
с которыми сталкиваются западные общества в последние десяти
летия. Помимо таких привычных коллизий, как безработица и
преступность, сюда примешивается этноконфессиональный ком
понент. Из 350 млн. жителей Западной Европы около 20 млн. со-
93
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ставляюг выходцы из мусульманских стран. Подавляющее боль
шинство этих людей стремится к интеграции в принимающее
сообщество. Хотя (социальная) интеграция и не предполагает
полной (культурной) ассимиляции, достаточно очевидно, что
трудоустройство, жилье, образование для детей и т.д. волнует их
куда больше, чем сохранение «идентичности». То обстоятельство,
что мигранты вступают в конкуренцию за ресурсы с местным на
селением, относится к разряду социальных проблем. В картине же,
рисуемой крайне правыми, эта конкуренция предстает как конф
ликт двух культурных, или конфессиональных, групп — «христи
ан», с одной стороны, «мусульман» — с другой. Проблемы, связан
ные с иммиграцией (но вовсе не обязательно ею порождаемые),
можно рассматривать в контексте других социальных проблем, а
можно преподнести тему иммиграции в качестве самостоятельной
и первоочередной проблемы. Можно решать рутинные вопросы
общественной
жизни
(экономические,
культурные,
правовые,
бытовые), а можно попытаться сосредоточить все внимание на
одном, якобы фундаментальном, вопросе о «столкновении куль
тур». Канализировать энергию общественного недовольства в рус
ло ксенофобии — весьма эффективный политический инструмент.
Правда, надо констатировать, что на сегодняшний день в Запад
ной Европе к нему охотнее прибегают те, кто стремится к власти,
чем те, кто ею обладает.
Расизм и мигранты*
т того, в каких категориях мы теоретически упорядочива
ем и организуем социальную реальность, непосредственно
зависит способ наших практических действий. Приблизи
тельно это имеют в виду социологи, когда говорят о дискурсивной
организации общества. В нижеследующем изложении мне хоте
лось бы предложить размышления о категориях, лежащих в осно
ве дискурсивной организации российского общества, а точнее —
о тех из них, что определяют российское восприятие миграции.
В риторической колоде российского чиновника всегда нагото
ве нужная карта. В зависимости от специфики момента он заво
дит речь либо о многонациональной стране, необходимости крепить
дружбу народов и развивать «диалог культур», либо об обострении
«национального вопроса» (который, как аппендикс, имеет обык
новение неожиданно причинять боль государственному организ
му), об ухудшении «межнациональных отношений» (предполагая,
что отношениям между «нациями», подобно отношениям между
соседями, свойственно то улучшаться, то ухудшаться) и, наконец,
об опасных последствиях «конфликта культур». Парадигма «куль
турного конфликта» (в другой редакции — «столкновения цивили
заций») пришлась нашей бюрократии как нельзя кстати. И слова
модные, освященные авторитетом маститого политолога, и от от
ветственности освобождают. Идут кровавые разборки за передел
собственности, мы не можем положить им предел, но это и неуди
вительно, ведь за ними стоит разгул «этнической преступности» и
активизация «чеченской» («азербайджанской», «грузинской») ма
фии. Сбиваются в стаи бритоголовые, терроризируя тех, кого они
считают «черными», — мы опять бессильны, но тому снова найдет
ся объяснение: реакция на нарушение «этнического баланса».
Продолжается вымирание деревни, экономика ежегодно недосчи
тывается порядка двух с половиной миллионов работников, но мы,
вместо разработки мер по привлечению и адаптации мигрантов,
твердим об угрозах «этнокультурной безопасности».
Если проанализировать, по каким канонам разыгрывается речь
представителей власти, когда они рассуждают о «проблеме мигра
ции», то можно обнаружить двухчастную структуру. Сначала уста-
О
' Опубликовано: Дебаты о политике и культуре // Неприкосновен
ный запас. 2002. № 25.
95
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
лая озабэченность по поводу неконтролируемого наплыва нерус
ских переселенцев, отождествляемого с наплывом преступности,
наркомании, безработицы и проч., затем бодрый репортаж об ус
пехах правоохранительных органов по поимке приезжих нелега
лов. Бюрократический ум не может и не хочет раскрыть содержа
ние выражения «нелегальные мигранты». Почему, собственно, они
нелегальные? По чьему-либо злому умыслу или в силу объектив
ных причин? Например, таких правил регистрации, что соблюсти
их удается, мягко говоря, не всем. Согласно бюрократическому
волапюку, нелегалы в основном состоят из «иностранных граждан
и лиц без гражданства». Но откуда эти «иностранные граждане»?
Из Казахстана, у граждан которого до сих пор нет никакого пас
порта, кроме советского, или из Вьетнама? И как они оказались на
вверенной данному чиновнику территории? Приехали на заработ
ки, как молдаване, украинцы, армяне и т.д., или бежали из мест,
где им грозило физическое уничтожение, как месхетинцы из Уз
бекистана, курды из Ирака или афганцы, которые в 80-е строили
вместе с Советским Союзом социализм, а в 90-е превратились в
дичь для моджахедов? Наконец, кто эти люди по профессии, воз
расту, образованию, какова их социальная и языковая компетен
ция, связывают они свое будущее с Россией или рассматривают ее
как временное место пребывания?
Ждать, что чиновника всерьез интересуют подобные вопросы,
бессмысленно. Да и сама «проблема миграции» для него — не бо
лее чем мифологический конструкт: удобный общий знаменатель,
под который можно подвести множество разных проблем для того,
чтобы их не решать.
И еще «проблема миграции» — очень действенная пугалка,
которую хорошо наставить на обывателя, лишив его тем самым
всякого желания думать. Недаром официальные лица, освещаю
щие эту проблему по телевидению, преподносят тему миграции не
иначе как в терминах угрозы. Мигранты — это претенденты на
блага, которых и без того всегда не хватает на всех. Мигранты —
это если не состоявшиеся, то потенциальные преступники. Нако
нец, мшранты, по причине глубокой культурной пропасти между
ними и нами, разрушают социальную сплоченность. Мы тут жи
вем в этнокультурной гармонии, в которой и простой пенсионер,
и глава нефтеперерабатывающей компании — части единого орга
низма, а те, которые понаехали, этому организму чужеродны и
потому угрожают этнокультурной безопасности.
Как этническое многообразие мигрантов сливается в неразли
чимое пятно «черных», так и многообразие социальных коллизий,
96
РАСИЗМ И МИГРАНТЫ
связанных с миграцией, сливается в единое пятно «проблемы миг
рации».
Если дать себе труд всмотреться в это смушое образование, в нем
можно различить несколько составляющих. Начнем с экономичес
кой. Эго, прежде всего, проблемы, связанные с занятостью. Особен
но остры они в так называемых трудоизбыточных регионах. Но вер
но ли столь широко распространенное мнение, что мигранты
отнимают рабочие места у местного населения? Или чаще они за
полняют те сегменты рынка труда, куда местные идут неохотно
(мелкая торговля, шашлычные, чебуречные и тд.)? Исследования,
проводимые социологами, показывают, что в этом сегменте, а так
же в сфере посреднической деятельности конкуренция между раз
личными труппами мигрантов выше, чем между ними и коренны
ми жителями. К тому же успешные предприниматели — это люди,
создающие рабочие места, а не занимающие их. То же касается и
взгляда на мигрантов как на претендентов на скудные социальные
блага. Работающие люди — эго не только потребители ресурсов, но
и их производители. Что бы, кстати, делали московские строитель
ные компании без дешевой рабочей силы из Средней Азии? И что
бы делали дачные строители в Центральном и Северо-Западном
регионах России, если бы не землекопы из Таджикистана, бетонщи
ки из Молдавии, каменщики из Армении и плотники с Украины?
Другая составляющая комплекса проблем, связанных с мигра
цией, — собственно социальная. Нагрузка на городскую инфра
структуру, ухудшение криминогенной ситуации, рост ксенофобских
настроений,
активизация
национал-эксгремистских
группировок.
Именно с ксенофобией и правым радикализмом обычно связыва
ют пресловутый «этнический баланс». Дескать, его нарушение
приводит к всплеску ксенофобии, на волне которой и всплывают
разные «фронты освобождения русских территорий». Но кто и с
помощью каких критериев этот баланс измеряет? С какого коли
чества мигрантов начинается его нарушение? И как эго количество
подсчитывать: включать ли в него всех этнически отличных от
основной массы населения переселенцев скопом, вместе с теми,
кто сравнительно давно обосновался на новом месте и хорошо
интегрирован в местную жизнь? Или для кого-то сделать исклю
чение? И наконец, к какой категории отнести детей мигрантов,
успевших между тем окончить на этом месте школу и для которых
это место — родина?
Специфика общественных проблем — в их дискурсивной при
роде. Я бы даже сказал — в их дискурсивном производстве. Про
блема становится общественной проблемой только тогда, когда
97
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
она обсуждается публично. У нас в России нет, например, пробле
мы инвалидов. На Западе есть, а у нас нет. Люди, страдающие от
отсутствия возможностей жить полноценной социальной жизнью
(из-за отсутствия нормальных колясок, специальных приспособ
лений в общественном транспорте, подъездов к зданиям и т.д.),
существуют, но для общества, к подобным темам абсолютно рав
нодушного, такой проблемы не существует.
Итак, проблема создается говорением о проблеме. Но это зна
чит, что создать можно любую проблему. К примеру, мы знаем, что
в нашем обществе высокий уровень преступности. Но до тех пор
пока теле- и радиожурналисты, а также авторы публикаций в прес
се называют подозреваемых — подозреваемыми и преступников —
преступниками, а не «чеченцами», «азербайджанцами» или «лица
ми кавказской национальности», мы не знаем, что у нас есть та
кая проблема, как «этническая преступность». Похоже, что «нару
шение этнического баланса» — одна из тех угроз, о которых мы не
догадываемся, пока не включим телевизор.
Я бы хотел быть правильно понятым. Я вовсе не призываю от
махнуться от проблем, связанных с миграцией, как от надуманных.
Цель данного очерка — привлечь внимание к тем способам кон
цептуализации этих проблем, которые делают их неразрешимыми.
Попытаемся проследить, откуда в языке бюрократии берутся
такие концепты, как «культурный конфликт», «этнокультурная без
опасность», «этнический баланс». Они позаимствованы из языка
экспертного сообщества. А откуда взяли эти понятия сами экспер
ты? Наверное, не из чистого эфира мысли. Доктора и кандидаты
наук (исторических, философских, психологических), консультиру
ющие чиновников, — простые смертные. Им, как и всем смертным,
свойственны симпатии, идиосинкразии, предубеждения. Живя в
определенной среде, они разделяют и многие предрассудки этой
среды. Особенно те, которые транслируются средствами массовой
коммуникации. Массмедийная машина индуцирует столь мощный
фон, что с его воздействием не смог бы, пожалуй, справиться и
трансцендентальный субъект. А эмпирический субъект тем паче. В
итоге круг замыкается. Журналисты обращаются в телеэфире к го
сударственным мужам, те, пытаясь легитимировать свои действия,
кивают на мнение экспертов, а эксперты формируют свое мнение
под влиянием все того же телеэфира.
Сила телевизионных даргинок в самом деде колоссальна. Надо
быть очень закаленным нонконформистом, чтобы этой силе про
тивостоять. Я убедился в этом в 1999 году, когда обсуждал с авст-
98
РАСИЗМ И МИГРАНТЫ
рийскими знакомыми прошедшие той весной бомбардировки
Югославии. Девять из десяти моих коллег и друзей были убежде
ны, что Сербию надо было бомбить. Их убедили в этом картинки,
которые им показывали в течение нескольких предыдущих лет.
Любопытно вспомнить, как освещались нашими СМИ июль
ские события вКрасноармейске (массовая драка с участием мигрантов-армян и местной подвыпившей молодежи). Возьмем такой
либеральный канал, как REN-TV. Короткое сообщение о случив
шемся. Интервью с молодыми людьми, пикетирующими отделе
ние милиции в знак протеста против задержания товарищей, за
мешанных в драке. Видеозапись митинга в Доме культуры, где
собравшиеся требуют от властей выслать из города всех кавказцев.
Затем — интервью с представителем «армянской диаспоры» (нет,
не из Красноармейска, а с функционером федерального масшта
ба), недоумевающим, почему русские относятся к армянам столь
несправедливо — ведь русский и армянский народы всегда жили
в мире и согласии. Завершает репортаж аналитическая справка.
Эксперты приводят данные о количестве в России армян, затем
плавно переходят к теме этнической преступности, о ее связи с
наркоторговлей и на закуску сообщают — о чем бы вы думали? —
о количестве в Москве азербайджанских преступных группировок.
Поскольку этот информационный блок вышел не на форсиро
ванно-православной «Московии», а на гордящемся своей откры
тостью канале, расставленные акценты кажутся особенно симпто
матичными. За ними стоит целая система молчаливых допущений,
в свою очередь отражающая специфический способ восприятия.
Восприятия этноцентристского. Общественные конфликты и про
тиворечия, пропущенные сквозь этноцентристскую призму, вы
глядят как противоречия и конфликты между «этносами» (и ассо
циирующимися с ними культурами, религиями, стилями жизни).
Этноцентристская образность въелась в саму ткань российских
СМИ. Этносы, воображаемые а 1а Лев Николаевич Гумилев напо
добие живых организмов, заменяют нашим журналистам и экспер
там социальные группы.
Позвольте остановиться на этом сюжете несколько подробнее.
В принципе группой может быть названо любое множество людей,
выделенное по определенному критерию. Скажем, блондины или
очкарики. Однако для того чтобы считать некоторое множество
социальной группой, необходимо, чтобы оно соответствовало двум
критериям: наличие прочных связей и специализация ролей меж
ду его членами. Индивиды, которых внешний взгляд на основании
тех или иных признаков (по форме носа, по языку или особенно-
99
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
стам поведения) объединяет в группу, вовсе не обязательно явля
ются таковой в социологическом смысле слова. Те, кого статистика
относит к единству по имени «армяне», отнюдь не образуют соци
ального единства. Между коренным петербуржцем с армянской
фамилией, играющим в симфоническом оркестре, и беженцем из
Степанакерта, занятым в мелком обувном бизнесе, не больше об
щего, чем между двумя блондинами. «Армян» как социальной
группы не существует. Корреспонденты REN-TV и приглашенные
ими эксперты приняли статистическую единицу за реального аген
та социального действия.
Вынесенное в заголовок этого очерка слово «расизм» не под
разумевает ничего такого, что не имело бы отношения к нашей
жизни или касалось бы ее на периферии, вроде экстремистских
группировок, за вылазки которых приличным людям приходит
ся краснеть. Термин «расизм» употребляется здесь во вполне стро
гом значении. Расизм — это установление отношения зависимости
между социальным положением некоторой группы и культурными
характеристиками этой группы. Расизм начинается там, где утвер
ждают, что определенная группа людей занимается определенной
деятельностью не потому, что так сложилось в силу исторических,
экономических и еще многих других причин, а потому, что таковы
присущие этой группе свойства. Причем происхождение этих
свойств вовсе не возводится к биологии. Современный расизм ред
ко говорит о крови и генотипе, зато всегда — о культуре. «Они» ведут
себя так потому, что именно такой тип поведения задан их культурой.
И ничего здесь не изменишь. Эта должны чистить обувь, эти — тор
говать наркотиками, а эти — заниматься рэкетом.
Расистское мышление пронизывает наше сознание. Мы все
немножко расисты. Мы верим в этнический баланс. Мы молчали
во одобряем ежедневные унижения людей в метро и на улицах под
предлогом «проверки паспортного режима» — ведь те, кого про
веряют, как-то неправильно выглядят. В нашем сознании не укла
дывается, что общественный порядок возможен без института про
писки. Мы не видим, как, кроме рестриктивных мер, можно
справиться с угрозами, которые несет с собой миграция. Нами
движет логика страха, в которой причина и следствие поменялись
местами.
Реальная коллизия, в которую попадают переселенцы «несла
вянской национальности» в Краснодаре, Ставрополе или в Мос
кве, достаточно ясна. Она заложена системой регистрации, кото
рая, как всем известно, есть лишь эвфемизм прописки и которая,
согласно Конституции, является противозаконной. Получить ре-
100
РАСИЗМ И МИГРАНТЫ
гисграцию крайне трудно, а иногда и попросту невозможно. Отсут
ствие регистрации влечет за собой отсутствие легального статуса,
что, далее, означает невозможность легального трудоустройства,
легального найма жилья и т.д. Понятно, что чем в более тяжелой
ситуации находятся люди, тем больше вероятность возникновения
в их среде девиантных форм поведения. Замыкает эту цепочку рост
социальной напряженности и ксенофобских настроений.
Расистское мышление выстраивает совсем другую цепочку.
Склонность нерусских переселенцев к девиантному поведению —
рост социальной напряженности — необходимость рестриктивных
мер и, в частности, особых правил регистрации для членов опре
деленных групп.
Странновато бывает слышать, как уважаемые эксперты (и опи
рающиеся на их данные представители власти) говорят о том, что
в Москве и Московской области «уже проживает порядка 1,5 млн.
мусульман». По всей видимости, эта цифра взялась из суммирова
ния татарского и азербайджанского населения столицы и области,
к которому присовокупили приезжих из Дагестана и других севе
рокавказских регионов. Логика, стоящая за этими исчислениями,
предполагает взгляд на мигрирующих в центр южан как на груп
пу, отделенную от основного населения огромной культурной дис
танцией. Шутка ли: христианство и ислам — туг и диалог не всегда,
как свидетельствует история, установить удавалось, а в ситуации
социально-экономической нестабильности и до межцивилизаци
онного конфликта недалеко. Верят ли сами говорящие в то, что
они внушают своим слушателям? Позволю себе в этом усомнить
ся. Предположение о якобы имеющейся культурной несовместимо
сти славянского большинства и неславянских меньшинств нелепо.
Оно нелепо уже потому, что львиная доля нерусских мигрантов в
России — выхолим из бывших советских республик, а переселен
цы с Северного Кавказа и вовсе российские граждане. По своей
культурной принадлежности они — советские люди. Их «этич
ность» — советская, сколько бы нас ни убеждали в обратном спе
циалисты по этнопсихологии. Большинство этих людей прошли
социализацию в тех же условиях, в каких социализировалось ос
тальное население страны. Они ходили в ту же школу, служили в
(или «косили» от) той же армии, были членами тех же полудобровольных организаций. Они, как правило, прекрасно владеют рус
ским языком, а что касается религиозной идентичности, то боль
шинство из тех, кого называют мусульманами, вряд ли бывали в
мечети чаще, чем бывали в христианской церкви те, кого называ
ют православными.
101
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Разумеется, культурная дистанция между мигрантами и при
нимающим населением существует. Но обусловлена она опятьтаки особенностями социализации и приобретенными в результате
навыками поведения. Эго дистанция между сельскими жителями
и горожанами, жителями маленьких городков, привыкшими к
плотным сетям межличностных контактов, и жителями мегапо
лисов, в которых царит анонимность. Это дистанция между ма
лообразованными людьми с минимальной социальной компетен
цией и окружением с более высоким уровнем образования и
соответственно более высокой профессиональной подготовкой.
Культурные отличия — лишь гарнир к структурным и функцио
нальным различиям.
Люди оказываются членами определенных групп в зависимос
ти от того социального ресурса, которым они обладают. У бюрок
ратии, например, есть ресурс, называемый властью. Члены данной
группы реализуют его максимально эффективно, обложив проце
дуру регистрации в крупных городах таким количеством ограни
чений, что потенциальные взяткодатели выстраиваются в очередь.
Надо ли добавлять, что самые щедрые из них — те, кому зарегис
трироваться труднее всех. Эта группа — «нерусские», которая, в
свою очередь, распадается на несколько подгрупп в зависимости
от строгости по отношению к ним негласных инструкций. У круп
ных собственников есть другой ресурс — возможность давать ра
боту. Опять же излишне напоминать, что бесправные и беспаспор
тные «инородцы» готовы трудиться — и трудятся — на самых
жестоких условиях, когда о медицинском страховании и прочих
излишествах развитого капитализма никто и не помышляет. О том,
какими ресурсами обладает наша доблестная милиция, знает каж
дый, кто наблюдал, с каким рвением ее работники останавливают
прохожих определенной наружности и какими недовольными
бывают их физиономии, когда документы у этих прохожих оказы
ваются в порядке.
Так мигранты нерусского происхождения становятся членами
той или иной этнической группы. Мы не знаем, какую роль в этом
процессе играет «естественная» тяга к «своим». Но мы знаем, что,
даже если бы они горели желанием полностью ассимилироваться,
у них вряд ли бы что-то получилось. Обстоятельства таковы, что
они обречены включаться в уже существующие этнические сети,
тем самым обрекая себя на существование в своего рода гетто.
Однако в глазах группы, не сталкивающейся с подобными пробле
мами (русского большинства), такое поведение выглядит как куль
турный рефлекс — нежелание нерусских мигрантов жить как все.
102
РАСИЗМ И МИГРАНТЫ
Мне кажется, пора перевести обсуждение проблем, связанных
с миграцией, из культурно-психологического в социально-струк
турный план. Не о диалоге/конфликте культур и не о «толерант
ности» надо вести речь, а о глубоких социальных — прежде всего
правовых — изменениях, без которых все инвективы в адрес расиз
ма и все призывы к межэтнической терпимости останутся пустым
сотрясанием воздуха.
Этнизация феномена
миграции в публичном
дискурсе и институтах:
случай России и Германии'
играция — многомерный феномен. Он имеет соци
альную, экономическую, политическую, культурную, де
мографическую,
социально-психологическую,
гумани
тарную, криминологическую и даже геополитическую1 составля
ющую. Соответственно и анализировать этот феномен можно под
разными углами зрения, используя разные категории. В данной
статье речь пойдет о специфическом способе осмысления мигра
ции, а именно ее освоения в этнических категориях. Данную ин
теллектуальную процедуру я буду называть этнизацией миграции.
В первой части статьи я сосредоточусь на особенностях публич
ного дискурса, обусловливающих этнизацию миграции. Во второй
части
коснусь
институциональных
факторов,
способствующих
восприятию миграции в этнических терминах. В третьей, заклю
чительной части попытаюсь сопоставить российский и немецкий
способы обращения с миграцией.
М
I
Этнизация феномена миграции — прямое следствие этноцен
дискурса. Под этноцентричным мышлением, или этно
центризмом, я подразумеваю такой способ теоретического упоря
дочения (классификации, организации) социальной реальности,
при котором базисной категорией является «этнос», в свою очередь
понимаемый в эссенциалистском смысле. Этнос в эссенциалисттричного
' Опубликовано: Космополис. 2004. № 1 (7).
1В той мере, в какой миграция приводит к появлению «глобальных
диаспор», она становится фактором международной политики. Од
ним из первых эту тему стал разрабатывать Арджун Аппадураи. См.:
AppaduraiA Globale ethnische Raume // Perspektiven der Weltgesellschaft
/ Hrsg. y.. U. Beck. Fr. a. M.: Suhrkamp, 1998. S. 11 —40.
104
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
ской интерпретации есть самодостаточная данность, которая вы
полняет роль субъекта истории и самостоятельного агента соци
ального действия2.
Понятно, что в рамках этого дискурса этнизируется не только
миграция, но общественная действительность в целом. Этноцен
тричный дискурс систематически влечет за собой:
•
редукцию социальных различий к этническим, а
социальное взаимодействие — к взаимодействию между
этническими
(этнокультурными
или
этноконфессиональными) группами,
•
отождествление культурной и этнической иден
тичности индивидов, фиксацию культурной принадлеж
ности в зависимости от этнической аскрипции. Родив
шись «русским», индивид приписан к «русской культуре»,
родившись «евреем» или чувашем — к «еврейской» или
«чувашской» культуре.
В результате конфликты, возникающие на почве конкуренции за
доступ к власти и ресурсам, понимаются как проявление взаимной
несовместимости этнических групп — «французов» с «арабами»,
«казаков» с «армянами», «православных славян» с «мусульманамикавказцами» и тд. В таких концептуальных рамках миграционный
приток населения, этнически отличного от основного населения
принимающего сообщества, не может быть воспринят иначе как в
терминах угрозы.
Вполне уместно спросить, кто и почему (вос)производит этно
центричный дискурс. На мой взгляд, можно выделить следующих
субъектов такого (воспроизводства. Эго: •
•
•
•
часть федеральных и региональных элит
этнические активисты
эксперты
Остановимся на каждом из случаев подробнее.
1. Представители элит прибегают к этническим классификаци
ям отчасти по инерции, отчасти по инструментально-полигичес2
См. об этом подробнее мою статью: Преодолимо ли этноцентрич
ное мышление? // Расизм в языке социальных наук / Под ред. В. Ворон
кова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб.: Алетейа, 2002. С. 9—22.
105
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ким соображениям. Хотя все знают, что отношения между Моск
вой и Казанью -- это отношения между федеральным центром и
субъектом федерации, эти отношения могут быть истолкованы в
качестве отношений между «русским народом» и «татарским наро
дом». Для региональных лидеров в «национальных республиках»,
в которых титульная нация составляет значительную часть населе
ния, этническая риторика — апробированный способ накопления
символического капитала, а для некоторых московских чиновни
ков — привычная модель упрощения той реальности, которой они
собираются управлять3. Вспомним, сколько шума наделало в свое
время заявление Президента Башкортостана М. Рахимова, соглас
но которому его республика никогда не смирится с тем, что от
«родственного Казахстана» ее отделяют «каких-то 38 километров
оренбургской земли»4.
Вот несколько свежих примеров проявлений этноцентризма в
восприятии миграции правящим классом в России.
Председатель Комитета по делам федерации и региональной
политике Совета Федерации Александр Казаков, характеризуя турок-месхетинцев, говорит об их стремлении создавать уклад жиз
ни, носящий «противоправный характер по отношению к русско
му образу жизни»5. Член Федерального собрания не уточнил, с
каких пор «русский образ жизни» стал правовым понятием. Зато
он продумал, как придать легальный статус депортации нежела
тельных лиц из трудоизбыточных регионов: необходимо создать
список закрытых зон, «в которых требуется особая регламентация
въезда для иностранных граждан и лиц без гражданства». Эта рег
ламентация затрагивает в первую очередь мигрантов из числа турок-месхегинцев, армян и других меньшинств. Понятно, что заре
гистрированы в упомянутых зонах они не будут. Следовательно, их
3 Так, бывший глава Министерства по делам национальностей Вя
чеслав Михайлов в предисловии к прюграммному сборнику по этничес
кой политике писал: «Что такое национальная политика? Если говорить
коротко, то это искусство соединения национальных интересов. А та
ковые имеет каждый народ. Поэтому национальная политика состоит
в том, чтобы максимально гармонизировать эти интересы. См.: Наци
ональная политика России: История и современность. М.: Русский мир,
1997. С. 3.
4 Цит. по: Сравнительный регионализм: Россия—СНГ—Запад. Ниж
ний Новгород, 1997. С. 153.
5 См.: Московские новости. 2002. № 30,6— 12 августа. С. 6. Любопыт
но название, внесенное в заголовок статьи сенатора: «Меры жесткие,
но законные».
106
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
как нарушителей ожидают «меры административного принужде
ния, включая переселение с указанных территорий»6. Слышны
этноцентричные обертоны и в некоторых официальных докумен
тах последнего времени. Так, в постановлении Совета Федерации
«О ситуации в Краснодарском крае, складывающейся в сфере миг
рации и межнациональных отношений» говорится о возможных
мерах по «временному отселению» (читай: депортации) «из райо
нов конфликтных ситуаций и экологических угроз» определенных
категорий граждан. Поскольку одна из этих категорий названа по
имени (турки-месхетинцы), можно констатировать, что в основу
классификации
социального пространства положен
этнический
принцип.
Другой субъект этноцентричного дискурса — активисты движе
ний за «этническое возрождение», они же — этнопредприниматели, они же — брокеры от культуры. Это лидеры многочисленных
культурно-этнических
и
этноконфессиональных
организаций
и
неформальных структур, которые иногда по искреннему убежде
нию, а иногда по вполне циничному расчету представляют социаль
ное взаимодействие в качестве взаимодействия между «этносами».
Присутствие в том или ином регионе определенного количества
мигрантов, этнически отличных от основного населения, эти люди
воспринимают как a priori нежелательное. Аргументы при этом
приводятся, как правило, рациональные: нехватка рабочих мест,
негативная криминогенная ситуация, давление на социальную
инфраструктуру и т.д. Однако решающее значение имеет ирраци
ональная мотивация: страх за культурно-этническую чистоту.
Наконец, в производстве и воспроизводстве этноцентричного
дискурса участвуют представители академического — в том числе
экспертного — сообщества.
В этой связи с самого начала следует обратить внимание на
традицию отечественной «теории этноса», заложенную ее класси
ком Ю. Бромлеем и продолженную ее диссидентом Л. Гумилевым.
Эссенциализм Бромлея, с одной стороны, и натурализм Гумилева,
с другой, оказали на нашу читающую публику огромное влияние7.
6
См.: Московские новости. 2002. № 30, 6—12 августа. С. 6.
Размышляя о причинах такого влияния, В.А. Тишков высказывает
предположение, что оно было вызвано в первую очередь монополи
зацией нашего интеллектуального пространства сторонниками дан
ной парадигмы. В ситуации идеологического вакуума конца 80-х —
7
107
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Большинство российских журналистов и значительная часть экс
пертов, независимо от тою, считают ли они себя приверженцами
этих авторов, заняты тиражированием их представлений об этно
сах как «биосоциальных организмах», о присущих им свойствах
(характере, темпераменте, возрасте, склонностях) и о степени их
«пассионарности».
За экспертизами по культурно-этническим проблемам, которые
предлагают российские ученые телевидению и прессе, нетрудно
разглядеть знакомые образы. Эго все те же гумилевские этносы,
озабоченные собственной чистотой и потому крайне болезненно
реагирующие на перспективы ее загрязнения мигрантами.
На этом фоне возникают категории типа «этнический баланс»
и «этнокультурная безопасность», привлекающие своей квази
объекта вностью. Хотя «этнический баланс» — фантомное пред
ставление, это выражение, попадая из лексикона журналистов и
политиков в лексикон экспертов, приобретает флёр научной рес
пектабельности. Никто из аналитиков, оперирующих этим по
нятием, не поясняет, на основании каких критериев «этнический
баланс» высчитывается. Между тем у многих, в том числе акаде
мических авторов, пишущих на темы иммиграции, стала чуть ли
не общим местом цифра 10%. На нее смотрят как на показатель
критической массы, превышение которой чревато этническими
конфликтами.
«Пример других государств показывает, — пишет Лев Перепелкин, — что стоит доле иноэтничных мигрантов вырасти до 10%,
как чуть ли не автоматически начинается всплеск фобий». Отку
да взялась эта цифра? Почему во многих регионах с гораздо боль
шим количеством мигрантов «всплеска фобий» не наблюдается, и
наоборот: почему мигрантофобия и насилие на почве расовой и
этнической ненависти имеют место там, где мигрантское населе
ние в процентном отношении к местному весьма незначительно?
В качестве подтверждения своего тезиса автор приводит пример
Франции: «Так, к середине 90-х годов численность иммигрантсконачала 90-х годов именно последователи бромлевской школы или ее
гумилевского ответвления получили возможность определять как кад
ровую и институциональную, так и издательскую политику (кафедры и
факультеты, специализирующиеся на этнологии, этносоциологии, эт
нопсихологии, огромные тиражи соответствующей литературы, в том
числе рекомендуемой в качестве учебников для вузов) . См.: Интервью с
профессором Валерием Тишковым // Журнал социологии и социаль
ной антропологии. 2001. Т. IV. № 4 (16). С. 5—36; См. также: Панков ВА
Этнология и политика. Научная публицистика. М.: Наука, 2001. С. 119.
108
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
го населения достигла во Франции 10%-ного барьера — и на пре
зидентских выборах 1995 года Ж.-М. Ле Пен, который видит в
иноэтничном населении “угрозу существования Франции” и
предлагает “очистить страну от мигрантов”, получил 15% голо
сов. Сходная ситуация характерна для многих из тех стран, куда
с 60-х годов направлялись интенсивные потоки гастарбайтеров и
переселенцев». Здесь целый ряд недоговоренностей и неточностей,
не устранив которые мы рискуем погрешить против истины. Связь
между популярностью правых радикалов и интенсификацией им
миграции в самом деле существует. Однако эта связь далеко не
прямая. Так, в Швейцарии количество мигрантов по отношению
к основному населению страны составляет 18%, однако об особен
но тревожном увеличении ксенофобии здесь говорить не прихо
дится. Когда в 2000 году председатель праворадикальной Народ
ной партии И. Блохер выдвинул инициативу законодательно
закрепить максимально допустимое количество мигрантов (те са
мые 18%), общество отклонило это предложение. В 2002 году
провалилась другая инициатива ультранационалистов: ввести в
законодательство поправку, запрещающую мигрантам подавать
ходатайство о предоставлении убежища, если они прибыли в
Швейцарию из «третьей страны», а не непосредственно из того го
сударства, где терпели преследования. Граждане Швейцарии —
через референдум — отклонили эту поправку, продемонстрировав
тем самым, что наплыв мигрантов не самый важный предмет их
страхов. А вот австрийцы, где пропорция мигрантов по отноше
нию к местным жителям гораздо ниже, чем в Швейцарии, отда
ли в 1999 году Йоргу Хайдеру и его антииммигрантской Партии
Свободы 27% голосов. Правда, тремя годами позже те же самые из
биратели отвернулись от Хайдера, хотя иммигрантов в Австрии не
стало меньше. Как видим, сам по себе электоральный успех пра
вых популистов не может служить основанием для выводов о
«всплеске фобий».
Попытки ученых придать своим предубеждениям видимость
научной обоснованности с помощью ссылок на «зарубежный
опыт» порой бывают откровенно неуклюжими. Продолжим цити
рование Л. Перепелкина. По его мнению, рост неприязни к миг
рантам «во многом» объясняется тем, что «местные общества ока
зались не в состоянии “переварить” в культурном отношении
многочисленное пришлое население, отличное от них в религиоз
ном, языковом и антропологическом отношении». Далее следуют
рассуждения о «критической точке» в количестве мигрантов, дос
тигая которой «масса иностранных рабочих приобретает новую
109
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
сущность», а именно начинает стремиться к добровольной сегре
гации сг принимающего сообщества. В добровольном характере
этой сегрегации автор не сомневается, поскольку потребность
мигрантов «сохранить этнокультурную самобытность» кажется ему
не подлежащим сомнению императивом действий гастарбайтеров
и беженцев, а вопросом об объективных препятствиях в социаль
ной интеграции мигрантов он не задается. Экономические, право
вые и иные социоструктурные факторы, порождающие сегрегацию,
находятся вне рамок анализа, поскольку исходным допущением
автору служит «культурная конкуренция» между мигрантами и
принимающим сообществом. Отсюда заключение, согласно кото
рому «культурная конкуренция между группами ведет к насилию
на этнической почве (турецкие погромы в Германии)». Перед нами
вновь искажение реальности, тем более досадное, что производит
его не газетный репортер, а представитель академического сообще
ства. Во-первых, происшествие, которое автор назвал «турецкими
погромами», представляет собой несколько иное явление, нежели
то, которое обозначается словом «погром». Погром предполагает
сравнительно массовое насилие, тогда как в акциях против членов
семей турецких гастарбайтеров в городах Золинген и Мельн в
1992—1993 годах принимало менее десяти человек. Зато, заметим,
на демонстрации, осуждавшие вылазки скинхедов, вышли сотни
тысяч немцев (от ста пятидесяти до трехсот тысяч человек почти
в каждом крупном городе ФРГ). Во-вторых, автор поспешил увя
зать эти события с ростом иноэгничного населения, вызываемого
миграцией. Количество турецких гастарбайтеров в 1992—1993 го
дах, то есть в момент «турецких погромов», принципиально не
изменилось по сравнению с 1990—1991 гадами, когда ничего подоб
ного не происходило. И опять-таки подобные эксцессы по отноше
нию к выходцам из Турции перестали случаться после 1993 года8,
хотя количество турецких гастарбайтеров за это время возросло на
десятки тысяч. В-третьих, пример Германии как раз показал, что
интенсивность ксенофобских настроений и возможность вспы
шек насилия на почве ксенофобии в гораздо большей степени
определяются такими прозаическими вещами, как уровень безра
ботицы (особенно среди молодежи), успешность (или неуспешность) социальной политики в конкретном регионе и т.п., чем на8
В начале июня 2003 года, п десятую годовщину событий в Золингене, в центральных немецких СМИ выступили ведущие германские
политики, нэпом! шв обществу о трагедии 1993 года и выразив надеж
ду, что память о произошедшем позволит не допустить подобного в
будущем.
по
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
думанными процентами присутствия «иноэтничного населения».
В большинстве так называемых «новых федеральных земель» (то
есть на территории бывшей ГДР) количество мигрантов принци
пиально ниже, чем в большинстве «старых», а активность брито
головых там выше.
Итак, каузальной зависимости между процентами мигрантскош населения и мигрантофобией в действительности не существу
ет. Но она существует в головах авторов, исходящих из идеала эт
нической однородности и воспринимающих отклонения от этого
идеала как объективное основание конфликта.
Вера в необходимость поддержания «этнического баланса» за
ставляет Л. Перепелкина подыскивать иллюстрации соблюдения
такого баланса в регионах, плохо подходящих для этой цели. При
этом значение самого выражения «этнический баланс» незаметно
подменяется: оно теперь используется не в смысле ограничения
иммиграционного притока, а в смысле пропорционального пред
ставительства в структурах власти. Л. Перепел кин ссылается, в
частности, на Финляндию как на пример поддержания «этничес
кого паритета» в органах управления. Но в Финляндии, в отличие
от Бельгии и Нидерландов, нет такой практики. Что касается га
рантий для шведского меньшинства в Финляндии (таких, как при
знание шведского языка вторым государственным и возможность
его использования в качестве языка делопроизводства и языка
образования), то для описания этих мер ни категория «этнический
паритет», ни категория «этнокультурная безопасность» ровным
счетом ничего не дают. Эти меры вполне вписываются в контекст
соблюдения прав человека.
На статье Л. Перепелкина мы остановились столь подробно
потому, что содержащиеся в ней нерефлективные допущения весь
ма типичны для российской литературы по проблемам иммигра
ции. Пожалуй, центральное из этих допущений — представление
о различии как источнике конфликта. Автор, которого мы только
что цитировали, равно как и его многочисленные единомышлен
ники, не сомневается в том, что различия (культурные, этничес
кие, языковые, конфессиональные, жизненно-стилевые) сами по
себе служат основой напряжений и коллизий. Так, по мнению
Зинаиды Сикевич, к «формированию образа этнического врага»
приводит, «как эго ни парадоксально, сама этничность»9. Иссле
дователи, таким образом, изначально предполагают, что в основе
9
Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г. Витковской и А. Малашенко. М.: Московский центр Карнеги, 1999- С. 99
(курсив мой. — ДМ.).
111
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
социальных конфликтов лежит различие как таковое, а не условия
социального взаимодействия, в которых любые различия только и
приобретают значимость10.
Бросается в глаза еще одна теоретическая предпосылка, от ко
торой многие наши коллеги отправляются как от само собой ра
зумеющейся. Эго приравнивание «иноэтничноста» к «инокультурности». В российском случае такое отождествление особенно
сомнительно, поскольку подавляющее большинство мигрантов в
сегодняшней России — выходцы из республик бывшего СССР, то
есп. люди, прошедшие социализацию в одних и тех же институтах.
Авторы же, пишущие о миграции, представляют аскриптивные
характеристики («украинцы», «адыги», «армяне») в качестве куль
турно-антропологических.
Тем
самым
этническая
принадлеж
ность, то есть приписанность к определенной этнической группе,
начинает выглядеть как принадлежность некоей особой культур».
Культура при этом мыслится в фольклорно-романтическом клю
че. Это не коммуникационная система, связующая индивидов с
помощью общих знаков и символов, а этнографический конструкт,
с которым реальные индивиды не имеют дела в своей повседнев
ной практике. За этими невинными подменами следует далеко не
невинное
оперирование
выражениями-мифологемами:
«мусуль
манская диаспора», «азербайджанская преступность» и тд. Когда
телезритель или читатель газеты узнает от экспертов, что в Моск
ве и Московской области «уже насчитывается порядка полугора
миллионов мусульман», он вполне может представить себе плот
ное кольцо чужаков, проникнутых фундаменталистскими идеями,
тогда как данная статистическая единица обозначает бывших со
ветских людей татарского, а также северокавказского и закавказ
ского происхождения, в большинстве своем имеющих к исламу
весьма стороннее отношение.
10
Справедливости ради стоит заметить, что подобная логика свой
ственна далеко не только российским авторам. Немецкий философ
Курт Хюбнер также убежден, что мирное сосуществование различных
этнокультурных сообществ — явление не из числа нормальных. Нор
мальным ему представляется их раздельное существование. «Истори
ческий опыт учит: совместная жизнь различных культур в узком про
странстве всегда была постоянным запалом, приводящим к новым и
новым взрывам». См.: Хюбнер К Нация. От забвения к возрождению. М.:
Канон, ОН «Реабилитация», 2001. С. 390.
112
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
II
Среди институтов, способствующих
публичном дискурсе, можно выделить:
этнизации
миграции
в
•
Государственные и поддерживаемые государством обще
ственные организации, целью которых является решение «пробле
мы миграции».
•
Институт прописки (регистрации).
•
Законодательство, блокирующее возможность интеграции
мигрантов в общество.
•
Общественные организации, в основу создания которых
положены этноцентричные принципы.
Начнем наш разбор с наименее значительного участника вос
производства этноцентричных представлений — с этнических
НПО11. Последние располагают слишком скромными финансовы
ми, организационными и символическими ресурсами, чтобы их
воздействие на публичные дебаты можно было считать весомым.
Тем не менее часть этих организаций вольно или невольно способ
ствует укреплению и распространению этноцентризма. Во-первых,
некоторые из них ведут довольно активную издательскую деятель
ность11 12. Во-вторых, их лидеры время от времени выступают по
телевидению.
Вклад государственных и финансируемых государством структур
в этнизацию миграции можно проиллюстрировать на следующем
11 Я никоим образом не хочу утверждать, что само по себе вынесе
ние в название общественной организации какого-либо этнонима
свидетельствует об этноцентричном мышлении их создателей или
активистов. Лидеры многих этнических организаций, действующих в
российских мегаполисах, не склонны преувеличивать ни значение
этничности в структуре личностной идентичности, ни роль этничес
ких факторов в социальной стратификации.
12
Например, «Ассоциация по комплексному изучению русской
нации» выпустила немалое количество квазинаучных монографий и
сборников статей, в которых тиражируются откровенно расистские
идеи. В пику русскому шовинизму выходят шовинистические сочине
ния татарских, тюркских, вайнахских и других этноцентриков. Квали
фицированную информацию об экстремистах националистического
толка, действующих на территории России, можно найти на сайте:
www.xeno.sova-center.ru/1ЗЕ1Е47 . См. также: Музаев Т. Этнический се
паратизм в России. М.: ООО «Панорама», 1999.
ИЗ
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
примере, которым я обязан немецкому социологу Францу Олафу
Радтке3. Почти сразу после пересечения границы иммигранты,
прибывающие в ФРГ, попадают под опеку общественных (часто
церковных) организаций. Попечение о мигрантах сопровождает
ся их сегрегацией по культурно-конфессиональному признаку. Так,
католическая Caritas берет под свое крыло выходцев из «католичес
ких» стран — хорватов, португальцев, испанцев, поляков. Еван
гельская Diakonie принимает на себя заботу о христианах некато
лических конфессий (в основном выходцев из Греции). Мигранты
из исламских стран становятся объектом попечительства со сторо
ны таких организаций, как Arbeiterwohfart. Так возникают «культур
ные группы». Реальная самоидентификация индивидов не имеет
к их формированию никакого отношения. Оно целиком — резуль
тат административного решения. Классификация мигрантов по
«культурному» признаку не отражает реальной социальной и куль
турной дифференциации мигрантов: беременные женщины и ал
коголики, главы многодетных семей и одинокие холостяки, ква
лифицированные специалисты и разнорабочие, образованные и
малограмотные, владеющие и не владеющие языком принимаю
щей страны и тд.
Государство финансирует организации, которые, по замыслу,
должны заниматься решением проблемы мигрантов. Ирония ситуа
ции состоит, однако, в том, что эти организации как раз эту пробле
му создают, ибо фиксируют мигрантов в строго определенном ста
тусе и делают изменение статуса практически невозможным:
мигранты могут рассчитывать на поддержку только до тех пор, пока
считаются членами той или иной «культурной группы», то есть пока
находятся внутри сообщества, границы которого заданы извне.
В России подобной сети опеки над мигрантами со стороны
государства, и тем более со стороны общества, не существует. Эгнизация миграции в российском случае связана — причем косвен
ным образом — с институтом регистрации.
Говоря о регистрации (как «по месту проживания», так и «по
месту пребывания»), нельзя не напомнить, что последняя пред
ставляет собой эвфемизм советской прописки. Прописка, в отли
чие от регистрации в собственном смысле слова, носит не уведо
мительный, а разрешительный характер, а потому открывает
широчайший простор произволу соответствующих чиновников.
Аспектом такого произвола является практика, называемая в меж
дународной литературе «этническим профилированием» (ethnic
profiling). Речь идет об отсутствующих de jure, но активно приме
няемых de facto этнических критериях при решении вопросов о
114
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
разрешении на пребывание в том ниш ином месте. Первоочеред
ными жертвами такой практики становятся сезонные рабочие и
переселенцы из Средней Азии, Закавказья, Молдавии и Украины,
а также российские граждане из республик Северного Кавказа.
Этническое профилирование отчетливо просматривается в том,
как власти относятся к мигрантам из южных областей России,
ищущим счастья в больших городах центрального и северо-запад
ного регионов. Хотя согласно федеральному законодательству
гражданам РФ гарантируется свобода передвижения и места жи
тельства, фактически эти свободы не распространяются на россий
ских граждан «неславянской» наружности. Для милиционеров и
работодателей они — такие же «черные», как и граждане государств
Таджикистана или Азербайджана. Помимо регистрации действует
и другой, менее заметный, механизм ограничения права на выбор
места жительства. Он связан с дискриминацией по этническому
признаку при приеме на работу. Писаных правил, закрывающих
доступ «кавказцам» и «азиатам» к определенным видам деятельно
сти, не существует, но от этого они не перестают действовать.
По мнению чиновников, разделяемому обыденным сознани
ем13 14, прописка — единственное эффективное средство в борьбе с
преступностью и прочими формами асоциального поведения. И
сколько бы Конституционный суд ни выносил решений о проти
возаконности правил регистрации, принятых в том или ином ре
гионе, эта практика процветает, предоставляя бюрократической
фантазии все новые формы выражения. Так, в Белгородской обла
сти власти на протяжении ряда лет практиковали запрет на въезд
лиц, политические или религиозные взгляды которых способству
ют разжиганию межнациональной розни и проникновению меж
дународного терроризма15. В Ульяновской и Ярославской областях
все беженцы и переселенцы подвергались проверке на употребле
ние наркотиков и причастность к их сбыту16. В Ставропольском
13 СмRadtke F.-O. Multikulturalismus — Regression in die Moderne? //
Fluchtpunkt Europa: Migration und Multikultur / Hrsg. v. M. Fischer. Fr. а. M.:
Suhrkamp, 1998. S. 138-157.
14
О социально-структурных и социально-психологических кор
нях веры в полезность и необходимость прописки см.: ТишковВА Со
циальная природа института прописки //Он же. Этнология и полити
ка. Научная публицистика. М.: Наука, 2001. С. 98—103.
15 См.: Мукомелъ ВИ. Перспективы притока вынужденных мигран
тов в Россию // Миграционная ситуация в странах СНГ / Под ред.
Ж.А Зайнчковской. М.: Комплекс-Прогресс, 1999. С. 198.
16 Там же. С. 199.
115
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
крае иностранные граждане могли получить вид на жительство в
пределах квоты, равной 0,5% числа жителей соответствующего на
селенного пункта; в Дагестане и Краснодарском крае вынужденные
мигранты дискриминировались по принципу страны происхожде
ния, а в Кабардино-Балкарской Республике кабинет министров
специальным постановлением «Об упорядочении учета вынужден
ных переселенцев» от 7 декабря 1996 года распорядился ... вообще
прекратить их прием17.
Между тем опыт показывает, что рестриктивные меры не толь
ко не решают проблем, ради решения которых задуманы, но и
обостряют уже существующие. Члены криминальных группировок
легко обходят препятствия, воздвигаемые системой разрешитель
ной регистрации, в то же время сама эта система выступает источ
ником коррупции, пронизывающей государственные структуры от
снизу доверху — от рядового милиционера до чиновников, выда
ющих свидетельства о регистрации и перерегистрации. К тому же
достаточно очевидно, что запреты сами по себе не способны сдер
жать массовых перемещений людей. Как констатируют эксперты,
попытки властей Ростовской области административным путем
ограничить приток мигрантов из Закавказья и Средней Азии, «Ко
рее всего, приведут к массовым попыткам подкупа должностных
лиц». В результате в Ростове будет постоянно проживать порядка
30—50 тысяч лиц «вне закона», что не может не сказаться на кри
миногенной обстановке и общественном спокойствии18. Наконец,
стремление
регулировать
человеческие
перемещения
согласно
бюрократическому произволу объективно приводит к вытеснению
огромных масс населения за пределы правового поля.
Действие института прописки загоняет мигрантов в неразмыкаемый круп для того чтобы получить легальный статус (регистра
цию), необходимо наличие места жительства (например, офици
ально снимаемой квартиры), но для того, чтобы получить место
жительства, необходимо наличие легального статуса (регистрации).
Граждане, сдающие жилье внаем, попросту не готовы иметь дело
с паспортным столом в милиции.
17 Там же. С. 198, 208. Впрочем, отрадно заметить, что эти юридичес
кие казусы существовали лишь в 90-е годы. В 2000 году они были от
менены как антиконституционные.
18 ХоперскаяЛ. Современные этнополитические конфликты и про
блема миграции на Северном Кавказе // Миграции в; постсоветском
пространстве: политическая стабильность и международное сотрудни
чество / Под ред. Р.Азраэла, В. Мукомеля, Э. Пайна. М.: Комплекс-Про
гресс, 1997. С. 163.
116
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
Нет нужды рисовать картину социальных последствий такой
ситуации. Понятно, что она приводит к геттоизации мигрантов.
Лишенные возможности встроиться в нормальную жизнь пересе
ленцы пополняют ряды маргиналов. В случае же их этнического
отличия от основного населения принимающего сообщества, они
становятся членами социальных групп, образуемых по принципу
происхождения, — так называемых этнических сетей. Часть по
следних (в процентном отношении к общему количеству мигрантского населения незначительная) носит криминальный или полукриминальный характер.
Возникает следующий парадокс: институт регистрации как раз
порождает те явления, с целью предотвращения которых он введен.
Отдельного упоминания заслуживает новое законодательство в
отношении мигрантов. Я имею в виду принятые недавно редакции
Закона о гражданстве Российской Федерации и Закона о правовом
положении иностранных граждан. Даже в рамках прежнего зако
нодательства обретение мигрантами правового и социального рав
ноправия по отношению к постоянным резидентам было весьма
проблематичным. Новые законы закрывают и без того минималь
ные возможности интеграции в общество новых членов.
Рестриктивные меры в отношении миграции традиционно
объясняются их российскими адептами тощим бюджетом и нераз
витостью социальной инфраструктуры, позволяющей инкорпори
ровать в общество большие массы переселенцев. Спору нет, рос
сийская экономика, ориентированная на сырьевой экспорт, не в
состоянии предложил» мигрантам возможностей трудоустройства,
имеющихся на Западе, а отечественная система социального обес
печения находится в состоянии столь плачевном, что не может
позволить себе крупных затрат на программы адаптации мигран
тов. Отчасти этим последним обстоятельством объясняется стра
тегия компетентных органов — медлительность территориальных
отделов ФМС в регистрации соискателей статуса вынужденного
переселенца, саботирование местными властями федеральных за
конов (будь то право на выбор места жительства или выплата еди
новременных пособий, по закону полагающихся беженцам). Но
лишь отчасти. Рациональные резоны здесь явным образом усту
пают эмоционально-идеологическим. Ну не укладывается в созна
нии чиновника, что «инородцы» могут обладать теми же правами,
что и «коренные». И уж совсем за пределами его разумения перс
пектива натурализации «черных», причем не «наших», из Средней
Азии и Закавказья, а «тех» — индусов, перуанцев, африканцев.
117
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Дагайте называть вещи своими именами. Правовой беспредел —
правовым беспределом, а расизм — расизмом. Ибо никаким эконо
мическим кризисом не объяснить, почему из многих десятков ты
сяч (по разным оценкам — от сорока до ста тысяч) афганцев, жи
вущих в России — а это в основном те, кто помогал России строить
в Афганистане социализм и бежал оттуда после ухода советских
войск в 1989 году, — за десять с лишним лет гражданство получи
ло менее ста человек Никакими экономическими неурядицами не
объяснить и того, почему из более чем 15 тысяч грузин, бежавших
из Абхазии в Краснодарский край во время войны 1992—1993 го
дов, на сегодняшний день статус вынужденного переселенца из
представителей этой национальности получили 121 человек19.
III
В российском и немецком обращении с феноменом миграции
есть немало общих черт. Во-первых, в публичном дискурсе обеих
стран доминирует этническая модель нации. Нация в рамках этой
модели рассматривается как общность происхождения, предпола
гающая единую культурную идентичность, а не как гражданскополитическое сообщество, допускающее множественность куль
турных идентичностей своих членов.
Во-вторых, политические элиты обоих государств активно не
желают называть свои страны «иммиграционными». Во время об
суждения в Бундестаге нового законодательства об иммиграции
камнем преткновения было именно это обстоятельство: принятие
проекта закона по сути означало признание того факта, что Герма
ния является «иммиграционным государством» (ЕЬштйегип^ааР).
Политические элиты в России также ориентируют свое поведение
19
См.: Айламазъян ВБ., Осипов АТ., Сапожников РБ. Правовые меха
низмы противодействия этнической дискриминации и разжиганию
этнической вражды в России, возможности их использования и сте
пень эффективности. Доклад правозащитного Центра «Мемориал»
(www.tolerance.ngo.ru., www.memo.ru/discrim/ethn.). Как отмечают ав
торы цитируемого доклада, всего осенью 1992 года из Абхазии в Крас
нодарский край бежало около 30 тысяч человек и еще около 5 тысяч
были эва куированы из Сухуми в октябре 1993 года; второй по числен
ности группой беженцев после грузин были армяне. Статус вынужден
ных переселенцев получило 598 человек этой национальности, общее
же число' лиц, получивших такой статус, — около 2 тысяч. Избиратель
ность в предоставлении статуса по этническому пр изнаку очевидна.
118
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
на идеал «национального государства», понятого в терминах этно
культурной однород ности. Риторика многонациональное™, к ко
торой иногда прибегают российские чиновники, ничего принци
пиально не меняет: Россия, согласно широко распространенному
мнению, есть держава с одним «государствообразующим народом»
и несколькими десятками этнических («национальных») мень
шинств20.
Данная — (этно)националистическая — модель в значительной
мере определяет отношение бюрократий в обоих государствах к
феномену иммиграции. И здесь и там иммиграционная политика
ставит акцент на поощрении въезда членов этнонации. Правда, в
российском случае ситуация не столь однозначна. Установки, ко
торыми
руководствуются
чиновники,
крайне
противоречивы21.
Безоговорочно этноцентричной на сегодняшний день можно счи
тать политику властей одного российского региона — Краснодар
ского края22. В Германии же этнические предпочтения при приеме
20 Данная установка, несмотря на ее противоречие Конституции,
находит приверженцев и среди законодателей. Так, в разделе VI Кон
цепции государственной национальной политики РФ (1996) читаем:
«Межнациональные отношения в стране во многом будут определять
ся самочувствием русского народа, являющегося опорой российской
государственности» (см.: Национальные отношения: отечественные и
международные правовые документы. М., 1998. С. 29). В унисон с этой
позицией звучит мнение представителя исполнительной власти —
бывшего Министра РФ по делам национальностей и федеративным
отношениям: «Думается, что именно полнокровный федерализм яв
ляется оптимальной моделью развития государственности в России.
Но федерализм с учетом особенностей нашей многонациональной
державы, ее территории, доминирования русской нации» (см.: Ми
хайлове. Предисловие // Национальная политика России: история и
современность. М.: Русский мир, 1997. С. 3—4).
21 Например, в упомянутой выше «Концепции государственной
национальной политики» говорится о необходимости оказания под
держки «соотечественникам за рубежом» и «особенно этническим
россиянам» (см.: Там же. С. 31). Симптоматична этнизация термина
«россияне», обычно используемого для обозначения надэтнического,
гражданского сообщества. Однако чаще под «зарубежными соотече
ственниками» российские официальные лица имеют в виду не этни
ческих русских, а выходцев из России, проживающих в сопредельных
государствах и сохранивших лояльность русскому языку и культуре.
22 Весной этого года в центральную прессу попали и тем самым
стали достоянием гласности одиозные высказывания губернатора
А.Ткачева, ксенофобия которого в самом крае ни для кого не является
секретом. Речь идет о критериях регистрации в регионе приезжих:
119
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
иммигрантов достаточно очевидны. Вплоть до изменений в зако
нодательстве о гражданстве, внесенных в 1999 году, мигранты «не
мецкого» происхождения, независимо от срока давности, здесь
считались репатриантами23.
Федеративная Республика инкорпорировала между 1945 и
1988 годами около 14 млн. человек. В начале 90-х годов иммиг
рационный приток в страну составлял до 1 млн. человек ежегодно24,
однако официальная статистика давала цифры в несколько сотен
тысяч человек25, поскольку этнические немцы иммигрантами не
считались.
Классификация мигрантов по принципу репатрианты versus
иностранцы во многих отношениях противоречила здравому смыс
лу. Первые не рассматривались как иммигранты, хотя по существу
таковыми являлись (ибо в большинстве не знали языка и не обла
дали социальной компетенцией, необходимой для интеграции в
принимающее сообщество). Вторые, напротив, считались иност
ранцами даже в том случае, если речь шла о втором и третьем по
колении этих людей. Идеал (эгно)национального государства по
буждал власти к действиям, контрпродуктивным с точки зрения
экономической рациональности: на мероприятия по интеграции
«аусзидлеров» тратились гигантские средства, тогда как потомки
гастарбайтеров с Балкан и Турции, прошедшие социализацию в
Германии, уже были интегрированы. Государство тем не менее
предпочитало вкладывать деньги в обустройство новых репатриан
тов, поощряя гастарбайтеров к отъезду на «историческую родину».
Этноцентричное понимание природы национального сообще
ства приобрело в Германии такую степень легитимности, что по
пытки коалиционного правительства социал-демократов и зелелюде й с фамилиями, оканчивающимися на «о-глы» или на «швили»,
было обещано не регистрировать (см.: Известия. 2002. 20 марта; Ино
странец. 2002. 26 марта).
23 Ради семантической точности следовало бы назвать их экс
патриантами, ибо Aussiedler буквально означает не «переселенец», а
«выселенец». Термин «переселенец» (Uebersiedler) в германском офи
циальном дискурсе применяется для обозначения немецких граждан,
изгнанных после Второй мировой войны с территорий, отошедших к
другим государствам, — например, из Силезии, частично вошедшей в
состав Польши, или Восточной Пруссии, ставшей частью СССР в каче
стве Калининградской области.
24 См.: Castles S. Democracy and Multiculturalism in Western Europe //
Holmes L., Murray Ph. (eds.). Citizenship and Identity in Europe. Gateshead,
Tine&Wear: Athenaeum Press, Ltd, 1997. P. 55—72.
25 Cm.: Sassen S. Guests and Aliens. N.Y.: The New York Press, 1999-
120
ЭТНИЗАЦИЯ МИГРАЦИИ В ПУБЛИЧНОМ ДИСКУРСЕ...
ных провести в 1999 году через парламент закон, разрешающий
двойное гражданство, были заблокированы под влиянием проте
стов общественности26. Впрочем, помимо роли традиции, ригид
ность немецкого общества в трактовке феномена нации объясняет
ся и причинами историко-политического порядка: разделом страны
в 1945 году на две оккупационные зоны, из которых впоследствии
возникло два государства. Формально признав ГДР, политические
элиты Федеративной Республики в течение четырех послевоенных
десятилетий придерживались концепции разделенной нации, что
нашло отражение в Конституции. Отсюда и произошло, что в Ос
новном законе страны была закреплена дефиниция «немецкости»,
восходяшая к имперскому законодательству 1913 года.
Объединение страны, произошедшее в 1990 году, открыло дорогу
к пересмотру базисных допущений консервативного политическо
го дискурса27. Этот пересмотр, правда, идет крайне болезненно, о
чем свидетельствуют и компромиссный характер иммиграционно
го закона, принятого в 2002 году, и недавние дебаты о «руководящей
культуре» (Leitkultur).
И все же очевидные параллели между Россией и Германией не
должны помешать разглядеть важное различие в тенденциях. Изме
нения в законодательстве, принятые в 1999—2002 годах в ФРГ,
направлены в сторону смягчения существовавших прежде ограни
чений. Эго свидетельствует о наметившемся отходе от этноцент
ричного видения национального сообщества и о растущей готов
ности немецкого общества включить в свой состав новых членов.
В российском законодательстве, напротив, изменения направле
ны в сторону ужесточения. Тем самым закрепляется этноцентрич
ный идеал нации как сообщества происхождения, которое не счи
тает нужным пополнять свой состав за счет миграции.
26 Вернее, активистами оппозиционного блока ХДС/ХСС, собрав
шими 2 млн. подписей в поддержку призыва отказаться от предложен
ного законопроекта.
27 Стоит заметить, что значительная часть немцев как в Западной,
так и в Восточной Германии не разделяла этих допущений и, в проти
вовес этнической концепции нации, ориентировалась на ее граждан
ско-политический идеал. Согласно этой позиции, у граждан ГДР пос
ле падения режима Хонеккера не следовало отнимать шанс на развитие
в рамках самостоятельной, автономной политики. См.: HabermasJ.
Nochmals zur Identitaet der Deutschen // Idem. Kleine politische Schriften
VII. Fr/M: Suhrkamp. S. 205—224. Рус. пер. см.: Хабермас Ю. В поисках
национальной идентичности. Философские и политические статьи.
Донецк: Донбасс, 1999. С. 93—122.
Перспективы политики
иммиграции и
натурализации в России и
мире*
aie событий 11 сентября в некоторых европейских странах
Цания, Великобритания) были реализованы меры, направленые на ужесточение иммиграционной политики и процесса
предоставления гражданства. Как Вы полагаете, обоснована ли в
свете последних событий политика ужесточения иммиграции, будет
ли она способствовать безопасности государств, подвергающихся на
падениям со стороны мирового терроризма?
Владимир Малахов: Доя того чтобы оценить степень адекват
ности властей упомянутых стран на события 9—11, уместно вспом
нить взрыв в Оклахоме весной 1995 года. Тогда американские ре
портеры в один голос твердили: «Эго арабы». Если бы вскоре не
выяснилось, что теракт был совершен белым мужчиной-протестантом, да еще и героем войны в Персидском заливе, всё так бы и
списали на «исламских фундаменталистов». И иммигрантское на
селение стало бы козлом отпущения.
Что касается мер, предпринятых в области иммиграционной
политики в Дании и Соединенном Королевстве, они, по крайней
мере в одном отношении, напоминают меры Российского государ
ства по противодействию экстремизму: и там и там идут по пути
творчества новых законов. Изменение законов — типичный жест
бюрократии, призванный скрыть ее беспомощность. Полагать, что
на каждый эксцесс — каким бы страшным он ни был — нужно
реагировать ужесточением законов, — значит предаваться иллю
зиям. Упор надо делать не на создании новых законодательно-пра
вовых норм, а на механизмах выполнения уже действующих.
' Интервью Центру стратегических исследований Поволжского
федерального округа. Ноябрь 2002.
Опубликовано на сайте проекта «Государство. Антропоток»: http://
antropotok.archipelag.ru/
122
ПЕРСПЕКТИВЫ ПОЛИТИКИ ИММИГРАЦИИ И НАТУРАЛИЗАЦИИ...
Соотносим ли, на Ваш взгляд, нынешний размах миграционных
процессов на земном шаре с приоритетами устойчивого развития?
Можно ли контролировать данные процессы?
В.М.: Перемещение масс людей из одних (бедных) регионов
мира в другие (богатые) — структурный момент мироэкономики (см. И. Валлерстайна). Если мироэкономика предполагает
свободное движение капитала, то она предполагает и свободное
движение рабочей силы. Размах миграционных процессов в этой
связи — вполне предсказуемая стратегия поведения, и наивно
было бы полагать, что этим процессам можно поставить искусствен
ный заслон. Что касается приоритетов устойчивого развития, то в
их числе — отказ от односторонне-консьюмеристской системы ко
ординат, порождающей хищническую эксплуатацию окружающей
среды и чудовищные диспропорции в распределении мирового бо
гатства. Условие «устойчивого развития» — осознание того обстоя
тельства, что мир един и что благополучие одной его части не мо
жет вечно обеспечиваться кричащим неблагополучием другой.
Таким образом, приоритет устойчивого развития — это гармони
зация отношений внутри «миросистемы» (на Валлерстайна мож
но больше не ссылаться). Рестриктивными и тем более репрес
сивными мерами массовую миграцию не остановить. Надо
создать приемлемые условия жизни в тех частях миросистемы, где
они сейчас невыносимы, чтобы люди не стремились во что бы то
ни стало эти регионы покинуть.
Что Вы думаете о возможном направлении натурализационной
политики в России?Должен ли быть облегчен процесс предоставле
ния гражданства для 1) этнически русских, проживающих за преде
лами РФ; 2) бывших граждан Советского Союза; 3) беженцев из го
рячих точек на территории СНГ; 4) представителей различных волн
российской эмиграции и их потомков; 5) людей, родившихся на тер
ритории России?
В.М.: Этнические критерии не должны стоять на первом пла
не. Сама по себе этническая близость не есть ни необходимое, ни
тем более достаточное условие успешной интеграции переселен
цев в общество. Критериями, определяющими желательность
натурализации мигрантов, должны быть профессиональная ква
лификация, образование и т.п. При собеседовании с ними ин
тервьюерам следовало бы сосредоточиться на способах социали
зации, которую прошли мигранты до подачи ходатайства на
гражданство, а также на тех ресурсах (от финансовых до культур
ных), которыми они обладают и которые определяют перспекти
вы их интеграции.
123
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Должна ли, на Ваш взгляд, миграционная политика включать в
качестве одной из своих задач сохранение социокультурного ядра Рос
сии (Российского государства как особого социокультурного организ
ма)? Если да, то как можно охарактеризовать данное социокультур
ное ядро?
В.М.: Сохранение такого ядра — забота Министерства образо
вания, Министерства культуры и, отчасти, Министерства печати
и информации. Миграционные ведомства не должны решать не
свои задачи.
Может ли Россия стать иммиграционной страной, то есть го
сударством, проводящим активную иммиграционную политику?
Нуждается ли наша страна в привлечении трудовых ресурсов, спо
собных возместить потери в численности населения?
В.М.: То, что наша страна в этом нуждается, она подтверждает
ежедневно. Посмотрите вечером на московские стройки. Кто там
работает? А кто строит в Центральном и Северо-Западном регио
нах дачи? Кто обеспечивает жителей Магадана и Хабаровска деше
вым ширпотребом? Согласно главе — увы, ныне не существующе
го — Министерства по дедам федерации и миграционной политики
А. Блохину, потребность России в ежегодном притоке рабочей
силы, с учетом демографических тенденций последнего десятиле
тия, равна 2,5 млн. человек ежегодно. То, что на сегодняшний день
вопросы миграции находятся в ведении МВД, говорит не только
о том, что у нас отсутствует миграционная политика, но и о том,
что на миграцию у нас смотрят сквозь милицейские очки
Осуществим ли в России
«русский проект»?’
На дорожке — трясогузка,
В роще — курский соловей.
Лев Семеныч! Вы — не русский!
Лева, Лева! Ты еврей!..
Я-то хоть чучмек обычный,
ты же, извини, еврей!
Что ж мы плачем неприлично
Над Россиею своей?
Тимур Кибиров — Льву Рубинштейну
глухие брежневские времена подпольный ленинградский
рокер по прозвищу «Свинья» приписал в пятой графе сво
его паспорта, в которой стояло «русский», частицу «не». Ту
шью того же цвета и тем же аккуратным бюрократическим почер
ком. Получилась новая национальность — «нерусский». Подполь
щик, конечно, баловался. Но в его акции была заложена вполне
здравая идея: нехорошо решать за человека, кто он по националь
ности, а тем более определять ее по этническому признаку.
За семь десятилетий мы все свыклись с этнорасовым понима
нием национальной принадлежности: все знали, что, будь ты по
паспорту русский, бить, в случае чего, будут «по морде, а не по
паспорту».
Простодушные иностранцы, думающие, что «русские» означает
«граждане России», не подозревают, что для обозначения послед
них у нас зарезервировано слово «россияне». «Русские» же озна
чает нечто другое. Особенно для «нерусских».
Со второй половины 90-х годов в отечественных СМИ отчет
ливо просматриваются попытки исправить положение, освободив
многострадальный термин от этнических коннотаций, вернув ему
то значение, которое он имел до 1917 года, когда подданные им
перии с фамилиями Бенкендорф, Багратион, Лорис-Меликов или
Гильфердинг именовались русскими, и это никому не резало слух. *
«Русский проект», в том виде как он разрабатывается сегодня
Глебом Павловским и его единомышленниками, предполагает
именно такое значение слова «русский». Русский капитал, рус
ский сталь, русский флот, русская водка, русский рок, русская
поэзия, русское лото, русский бой, русский Интернет, «Русский
журнал» — в подобных сочетаниях этнические обертоны исчеза
ют. Публика постепенно приучается употреблять словосочетание
«русский бизнес», имея в виду не только Сергея Пугачева, но и
Каху Бендукидзе.
Мотивы, лежащие в основе «русского проекта», вполне понят
ны. Речь вдет о символическом обеспечении строительства в Рос
сии государства-нации. О национальной интеграции, которая не
мыслима без национальной идентичности. Насколько, однако,
интегративной будет формула национальной идентичности, кото
рая может быть выработана в рамках данного проекта?
Можно ли придать России русское лицо?
Начнем с того, что усомнимся в самой возможности освобо
дить термин «русский» от этнической нагрузки. Если в царской
России быть русским означало, во-первых, быть православным и,
во-вторых, быть лояльным императорскому трону, то в советское
время скрепляющая скоба империи отпала, а конфессиональная
лояльность отошла на периферию. «Русский» в сегодняшнем
употреблении — эго именно этническая характеристика, и если
кто-то из нерусских (например, из «лиц кавказской националь
ности») в этом усомнится, московские милиционеры все доход
чиво разъяснят. Этнический смысл слова «русский» закрепился в
результате коммунистической национальной политики, которая
систематически
поощряла
«национальное
самоопределение»
в
форме территориальных объединений по этническому признаку.
В ходе переваривания проглоченных суверенитетов в так называ
емых национально-территориальных образованиях к «русскому»
центру сложилась устойчивая идиосинкразия. И убеждать жите
ля Чебоксар, чувствующего себя чувашем (даже если он не акти
вист «Ассамблеи тюркских народов»), принять самоназвание
«русский» — напрасный труд. А Чеченская война обострила пе
реживание этнической идентичности до такой степени, что пред
ложение, например, ингушам или шапсугам (не говоря уже о че
ченцах) назваться русскими будет воспринято не иначе как
издевательство.
126
ОСУЩЕСТВИМ ЛИ В РОССИИ РУССКИЙ ПРОЕКТ?
Сомнения в продуктивности «русского проекта» вызывает и
присущая ему неоднозначность. С одной стороны, нация в либе
рально-демократическом смысле слова — это, прежде всего, сооб
щество граждан. Национальная общность, именуемая «русские»,
представляет собой, таким образом, гражданскую общность. Пре
дикат «русский» должен быть применим к любому россиянину в
качестве нейтрального обозначения его гражданства. Все культур
но-этнические, языковые, конфессиональные и прочие характери
стики выносятся при этом за скобки. С другой стороны, под на
циональной принадлежностью принято также понимать нечто
большее, чем формальную подчиненность законодательству опре
деленного государства. Нация — это социокультурная общность.
Философ Петр Щедровицкий, например, настаивает, что «много
народная русская нация» включает в себя, наряду с гражданами
России, миллионы людей, живущих за ее пределами, в том числе
эмигрантов и их потомков, рассеянных по всему миру. Стало быть,
русская нация есть сообщество людей, связанных единством язы
ка и созданной на его основе великой культуры.
Но здесь и лежит подводный камень. «Русская нация», о кото
рой ведет речь Глеб Павловский, — принципиально открытая, «ин
клюзивная» («включающая») общность. Ее членами могут быть все,
кто себя к ней относит. Никакого культурного канона, на верность
которому следует присягнуть, чтобы стать русским, не существует.
Однако «русский человек» в той интерпретации, которую предлага
ет, скажем, такой идеолог сверхэтнической русской нации, как Ни
кита Михалков, имеет вполне определенные культурные характери
стики. (Он, в частности, должен быть православным и, желательно,
симпатизировать если не монархии, то автократии.) Нация здесь —
«эксклюзивная» общность. Ей не могут принадлежать те, кто не
соответствует «русскому» культурному образцу. Национальная при
надлежность в такой модели, хотя и не сводится к этнической, пред
полагает достаточно глубокую этническую ассимиляцию.
Как поступить, если подобной ассимиляции не произошло?
Если этническая лояльность и связанная с ней культурная иден
тичность играют существенную роль в жизни людей, выступая
источником коллективной мобилизации? На этот вопрос у адеп
тов михалковской версии национальной идентичности есть толь
ко один ответ: форсировать процесс переплавления малых наро
дов в плавильном тигле русской культуры, завершив, наконец,
затянувшийся процесс строительства русской нации.
«Русский проект» представляется мне крайне трудно осуще
ствимым, во-первых, по причине заключенных в нем самом тен-
127
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
денций этнизации национального сообщества, а во-вторых, в
силу особой этнической центрированности нашего языка и мыш
ления. Но даже если бы этот проект и можно было реализовать,
нужно ли его реализовывать? Стоит ли ориентироваться на мо
дель государственной монокультуры в условиях многокультурно
го общества?
Впрочем, у разработчиков «русского проекта» могли быть весо
мые резоны сторониться каких-либо упоминаний о многокулыурности. Можно предположить, что, насмотревшись на печальный
опыт американцев, отказавшихся от «плавильного котла» ради
«салатницы» мультикультурализма, они решили уберечь Россию от
пагубных экспериментов. Бросим беглый взгляд на опыты мультикультурной политики, проделанные в последние два десятиле
тия Америкой и Европой.
Мультикультурализм как политическая
программа
Еще совсем недавно выражения «мультикультурализм» и «мультикультурное общество» вызывали у либерально настроенной за
падной общественности большой энтузиазм. Они ассоциировались
с «праздником разнообразия», с «торжествующей мозаикой» раз
личных этнических и конфессиональных сообществ в рамках еди
ного демократического государства, короче говоря — с очередным
шагом вперед на пути гуманизации общества и эмансипации ин
дивида. Так было по крайней мере во второй половине 80-х годов.
Однако не прошло и двадцати лет, как модель «мультикулыурного общества» утратила кредит доверия, а термин «мулыикультурализм» превратился в жупел. История этого разочарования весьма
примечательна.
Прежде всего необходимо отметить принципиальное различие
в контекстах, в которых проблема культурного разнообразия ста
вится и обсуждается. Один контекст задан так называемыми «им
миграционными странами», другой — «национальными государ
ствами». В содержательном плане это различие давно утратило
смысл: темпы притока трудовых мигрантов в «национальные го
сударства» Западной Европы в последние три десятилетия XX века
были столь высоки, что эти страны ни по сложности этнодемографической структуры, ни по интенсивности социокультурной
динамики не отличаются от так называемых «иммиграционных
государств» (США, Канада, Австралия и Новая Зеландия). Несмот-
128
ОСУЩЕСТВИМ ЛИ В РОССИИ РУССКИЙ ПРОЕКТ?
ря на это, в Европе до сих пор в ходу мнение, что трудовые миг
ранты прибывают сюда на время, тогда как в «иммиграционных
государствах» миграция имеет своей целью постоянное житель
ство. Казалось бы, 90-е годы, когда количество мигрантов в стра
нах ЕС и Швейцарии превысило 18 млн. человек (не считая уже
натурализованных, то есть получивших статус граждан) и когда их
приток стал составлять два миллиона человек ежегодно, оконча
тельно развеяли эту иллюзию. Тем не менее в массовом сознании
и в мышлении политических элит европейских стран бытуют
традиционные представления о национальном государстве как
результате самовыражения некоей этнокультурной субстанции и
соответственно отношение к миграции как к «неизбежному злу».
Наиболее рельефные примеры инерции этих традиционных обра
зов представляют, каждая по-своему, Франция и Германия. Во
французских общественно-политических дискуссиях до сих пор
ощущается мощнейшее противодействие самой постановке вопро
са о Франции как культурно-плюралистической стране. Абсолют
ное большинство французских авторов, как из числа политичес
ких публицистов, так и из числа исследователей, настаивают на
том, что единственно адекватной призмой рассмотрения совре
менного французского общества является призма «республики»,
«гражданства» и «интеграции». В Германии, несмотря на то что раз
говоры о мульти культурном обществе стали признаком хорошего
тона еще в конце 80-х годов, политическая практика федеральных
и муниципальных властей — и в частности, отношение к интегра
ции мигрантов — по-прежнему определяется идеалом этнически
гомогенного национального государства. В ФРГ все еще обсужда
ется вопрос, можно ли считать Федеративную Республику «иммиг
рационным государством» (Einwanderungstaat). Приверженцы иде
ала «национального государства» (понимаемого в категориях
этнической и культурной однородности) оспаривают то обстоя
тельство, что Германия de facto превратилась в «иммиграционную
страну»: ежегодный приток мигрантов составляет несколько сот
тысяч человек (в начале 90-х годов более 400 тысяч в год). Тем не
менее политические элиты не спешат с соответствующими изме
нениями в законодательстве. В официальном политическом дис
курсе и в бытовом языке иммигрантов принято называть «иност
ранцами» (Ausländer). Уже само эго обозначение предполагает, что
на присутствие этих людей в стране смотрят как на временное яв
ление. Равным образом семантически нагружено другое слово со
временного немецкого языка — Gastarbeiter. Хотя многие из «гас
тарбайтеров» всю жизнь прожили в Германии или в Германии
129
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
родились, их правовой статус остается таким же, как если бы они
приехали сюда в краткосрочную командировку.
В «иммиграционных» и «национальных» государствах по-раз
ному рассматривают культурное разнообразие, порождаемое миг
рацией. В государствах первой группы политика интеграции миг
рантов формируется по образцу интеграции меньшинств из числа
коренных жителей (потомки африканских рабов в США, канадс
кие и американские индейцы, австралийские аборигены). Попыт
ки восстановления справедливости по отношению к членам этих
меньшинств
породили
практику
«утвердительного
действия»
(affirmative action), или «позитивной дискриминации». Так, в аме
риканском случае «политика мультикулыурализма» в пору ее про
возглашения не означала ничего иного, кроме практики «позитив
ной дискриминации» по отношению к чернокожим гражданам.
Эта практика была позднее распространена на членов этнических
меньшинств, формируемых мигрантами. Позитивная дискримина
ция, то есть введение этнических и расовых квот для абитуриен
тов вузов и соискателей определенных престижных должностей,
замышлялась как временная мера. Предполагалось, что, как толь
ко дисбаланс в распределении ресурсов и власти будет несколько
выровнен, настанет время вернуться к либеральным нормам обще
жития, в основе которых лежит идеал формального равенства,
включающий требование индифферентности власти к этническим
и расовым различиям. Однако этого не случилось. Политика по
зитивной дискриминации не принесла ожидаемого результата, а
именно интеграции меньшинств в политическое сообщество. Тем
не менее по прошествии полутора-двух десятилетий проведения
такой политики выяснилось, что отказаться от нее невозможно.
Представители меньшинств, для которых позитивная дискрими
нация означала ощутимые преимущества на рынке труда и обра
зования, категорически воспротивились свертыванию этой прак
тики. В итоге сегрегация общества по этнорасовому признаку не
только не была преодолена, но и стала добровольной. Активисты
этнических и расовых меньшинств, энергично взявшиеся за сти
лизацию жизненно-стилевых различий под фундаментально-куль
турные, углубили сегментирование общества по этнорасовому и
этнолингвистическому признаку. Скандальные проявления этого
процесса активно обсуждались в прессе и академической литера
туре: общежития только для выходцев из Азии, места в студенчес
ких столовых только для чернокожих, радикальный пересмотр гу
манитарных учебных программ в университетах, в результате
которого культуре «европейцев» полагается количество часов, про-
130
ОСУЩЕСТВИМ ЛИ В РОССИИ РУССКИЙ ПРОЕКТ?
порционалъное культуре «индейцев» и других этнических групп.
Следующий шаг в том же направлении совершили неоконсерва
торы из числа ХУАБР’ов (белых англосаксонских протестантов),
быстро
усвоившие
плюралистически-постмодернистский
жаргон.
Вчерашние противники мультикулыурализма превратились в его
своеобразных пропагандистов. Замечательно, однако, что и «цвет
ные» активисты, и «белые» неоконсерваторы одинаково предали
забвению идеал гражданского общества: в идеологии и тех и дру
гих оно безнадежно распадалось на множество взаимно изолиро
ванных «культурных» ячеек.
Вот почему «мультикультурализм» — по крайней мере, в том
виде, как он получил распространение в США, — постепенно при
обрел отчетливо негативные коннотации. Надо ли говорить, что
после 11 сентября акции мультикультуралистов упали почти до
нуля?
Однако, сколь ни сомнительны теоретические основания поли
тики мультикулыурализма и сколь ни амбивалентны ее результа
ты, разумной альтернативы этой политике не существует. Отказ от
«политики различия» в пользу насильственного «тождества» по
влек бы за собой беспрецедентный рост социальной напряженнос
ти, а потому сегодня такая возможность в «иммиграционных
странах» даже не рассматривается. Симптоматично, что «нацио
нальные государства» Западной Европы постепенно отказывают
ся от идеала ассимиляции, проводя политику культурного плюра
лизма (называя или не называя ее «мультикультурализмом»).
Интеграция без ассимиляции
В европейских странах мультикультуралистский дискурс пона
чалу воспринимался скорее как продукт интеллектуального импор
та, чем как порождение местных условий. Поскольку в Европе
исторически не было репрессий по отношению к меньшинствам,
подобных рабству негров в южных штатах Северной Америки или
уничтожению автохтонного населения в Австралии, здесь не было
и нужды прибегать к «позитивной дискриминации» как средству
восстановления
справедливости.
Категории
«справедливость»,
«признание», «политика различий», преобладающие в обществен
ных дебатах «иммиграционных государств», для западноевропейс
ких дискуссий не характерны. Проблемы культурного разнообразия
здесь долгое время вообще не получали публичной артикуляции. В
одних случаях считалось, что мигранты, коль скоро они намерены
131
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
включиться в политическое сообщество (нацию), должны культур
но ассимилироваться (модель Франции). В других молчаливо пред
полагалось, что мигранты — гости, «иностранцы», которым пред
стоит рано или поздно вернуться на родину, а потому проблема их
включения в национальное сообщество даже не ставилась (модель
Германии). Однако в последнюю четверть XX столетия эта пробле
ма заявила о себе со всей остротой.
Главная цель политики «мультикультурализма» — интеграция
мигрантов, которая не сопровождалась бы их ассимиляцией. При
нимающие страны более не могут ассимилировать мигрантов, а
мигранты более не хотят ассимилироваться.
Необходимость поощрения культурного разнообразия продик
тована, во-первых, демографическими, во-вторых, практико-по
литическими и, в-третьих, гуманитарными причинами.
Массы новоприбывших членов общества, образующих миграци
онные меньшинства, столь внушительны, что их уже невозможно
«переварить», как эго можно было сделать с относительно мало
численными и разрозненными мигрантами до середины XX века.
Само понятие «меньшинство» меняет смысл, поскольку иммигрант
ское население в мегаполисах Запада по своей численности сопос
тавимо с местным населением, еще недавно составлявшим одно
значное «большинство». В Вашингтоне, например, «небелое»
население (включая, правда, местных афроамериканцев) составля
ло на середину 90-х годов 73,2%, в Детройте — 83,7, а в Майами —
90,7%. Аналогичная ситуация сложилась в крупных канадских го
родах — Торонто, Ванкувере и Монреале, где от половины до двух
третей жителей — небританского и нефранцузского происхождения.
Социальные и экономические шансы мигрантов, как правило,
объективно меньше, чем у коренного населения. Включение миг
рантов в сообщество принимающей страны часто крайне затруд
нено в силу культурной дистанции между ними и местными жи
телями (незнание языка, навыки поведения, приобретенные в
сельских условиях, ценностные представления, связанные с рели
гией). Поэтому если государство действительно стремится к интег
рации мигрантов и не готово мириться с их геттоизацией, то оно
должно обеспечить реальное, а не просто формальное равенство
возможностей. Мероприятия же по обеспечению такого равенства
предполагают защиту социальных и культурных нрав мигрантов.
Демократическое правление предполагает защиту индивидуаль
ных прав и свобод, к числу которых относится свобода совести,
вероисповедания, а также выражения своих убеждений. Посколь
ку большая часть мигрантов в конфессиональном и лингвистичес-
132
ОСУЩЕСТВИМ ЛИ В РОССИИ РУССКИЙ ПРОЕКТ?
ком отношении отличается от «коренного» населения, эти отли
чия нуждаются в общественной артикуляции. Проявления культур
ной идентичности новых членов общества более не вытесняются
в приватную сферу, но получают публичное выражение: создают
ся ассоциации, формируемые по религиозному, этническому или
языковому принципу, а также по принципу географического про
исхождения; начальные школы с обучением детей на языке роди
телей; «этническая» пресса и тд.
Помимо символической репрезентации культурного разнооб
разия, связанного с активностью меньшинств, в развитых демокра
тиях практикуется и политическая репрезентация такого разнообра
зия. Представители миграционных сообществ получают доступ к
власти, участвуя в деятельности органов местного самоуправления,
в консультативных, а кое-где и в законодательных органах власти.
Непродуктивность ассимиляционистской модели в отношении
культурных меньшинств сделалась очевидной, когда она стала да
вать сбои во Франции. Согласно французскому идеалу «республи
канизма», мигранты, становящиеся гражданами страны, полнос
тью уравниваются в правах с «коренными французами». Практика,
однако, показывает, что, несмотря на формально декларируемое
равенство, равными членами сообщества мигранты не становятся.
На протяжении ряда поколений воспроизводится их маргиналь
ный статус. Бедность, периферийные рабочие места, убогие квар
талы в пригородах — таков удел большинства выходцев из Магриба
и других бывших французских колоний в Африке и Юго-Восточ
ной Азии. Оказывается, что этническая индифферентность офи
циального политического дискурса, отличающая Францию от та
ких стран, как Великобритания, где об «этнических и расовых
отношениях» часто говорится в официальных документах, не
способствует
преодолению
практики
геттоизации
этнических
меньшинств. Более того, повседневный опыт свидетельствует, что
мигранты неевропейского происхождения становятся жертвами
нападений расистов независимо от того, являются они французс
кими гражданами или нет. Не спасает «цветных» мигрантов от ра
систского насилия и аккультурация: в глазах активистов «Нацио
нального фронта» и ему подобных организаций темнокожие по
определению не могут быть французами, сколь бы хорошо они ни
владели французским языком и сколь бы глубоко они ни усвоили
основные ценности французской культуры. Получается, что даже
тем мигрантам, которые готовы ради интеграции пойти на полную
культурную конформность, вход в гражданское сообщество зака
зан. Тем самым они объективно подталкиваются к этнической
133
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
консолидации и соответственно к сохранению культурной иден
тичности, отличной от культуры «господствующего этноса».
Объективные и субъективные препятствия на пути к социаль
ной интеграции побуждают мигрантов формировать собственные
этнические сообщества, в рамках которых удерживаются язык и
определенные культурные образцы. Подобные сообщества суще
ствуют сегодня практически во всех европейских странах (индоне
зийцы и суринамцы в Нидерландах, марокканцы в Бельгии, турки
в Германии, алжирцы во Франции, индопакистанцы и барбадосцы
в Великобритании, если упомянуть только самые многочисленные
группы). Особенно важно при этом, что такие группы характери
зуются общностью социально-экономической позиции. Эго при
дает каждой группе четкую маркировку: ее члены опознаются,
скажем, как мелкие торговцы, чистильщики обуви, хозяева прачеч
ных, держатели ресторанов,распространители газет и т.д. Относи
тельная изолированность мигрантов переживается (и окружением,
и ими самими) как культурная особостъ. Их культурное отличие от
остального населения тем самым закрепляется.
Отсюда напрашивается следующий вывод. Государство не мо
жет рассчитывать на превращение мигрантов в полноправных чле
нов общества, если не признает за ними — хотя бы отчасти — права
на различие.
Таким образом, при всей неоднозначности западного опыта
«мультикультурного общества» тенденция к пересмотру традици
онной модели национальной идентичности наметилась вполне
отчетливо.
Похоже, что через этот опыт придется проходить и нам. В изве
стном смысле мы его уже переживаем, но «не приводим к языку».
Культурный плюрализм и российская
национальная идентичность
Характеризуя российское общество как культурно-плюралисти
ческое, или многокультурное, я бы хотел избежать одного часто
встреча ющегося недоразумения, а именно редукции культурной
неоднородности современной России к поликонфессиональности
и полиэтничности ее населения, унаследованной от Российской
империи и Советского Союза.
У нас сложилась привычка отождествлять культурную принад
лежность с этнической. Предполагается, что человек, статистичес
ки относящийся к определенной этнической группе — скажем, к
134
ОСУЩЕСТВИМ ЛИ В РОССИИ РУССКИЙ ПРОЕКТ?
русским, татарам или калмыкам, — уже в силу этого обстоятель
ства относится (то есть буквально относит себя) к соответствую
щей («русской», «татарской» или «калмыцкой») культуре. Доста
точно очевидно, однако, что на деле культурные идентификации
современных индивидов гораздо сложнее.
Обычному человеку вряд ли придет в голову, что его соседи по
лестничной клетке или коллеги по работе, знакомые ему не один
десяток лет, только на том основании, что их фамилия напомина
ет о польском, армянском или еврейском происхождении, долж
ны принадлежать польскому, армянскому или еврейскому культур
ному сообществу. В той мере, в какой люди проходят через одни и
те же институты социализации (детский сад и школа, вуз или ар
мия, профсоюзы и пр.), они принадлежат одной культуре. Эта
культура не является ни «русской», навязанной в результате коло
ниальной политики Москвы (как то мерещится некоторым поли
тическим активистам в Уфе или Чебоксарах), ни «нерусской», про
тивной истинно русским устоям (в чем убеждают себя и других
журналисты канала «Московия» и радио «Радонеж»). Ее бессмыс
ленно описывать в этнических категориях.
Современное общество не может существовать вне унифици
рованного социокультурного пространства, нечувствительного к
фольклорно-этническим различиям. Разумеется, никому не воз
браняется демонстрировать знаки своей этнической принадлежно
сти. Кто-то носит косоворотку, кто-то — тюбетейку, кто-то — ер
молку. От этого ни в их жизни, ни в жизни окружающих ничего
принципиально не меняется.
Случается, правда, что вещи, интуитивно понятные рядовому
гражданину, с трудом усваиваются интеллектуалами и чиновника
ми, упорно стремящимися навязать обществу фольклористическое
представление о культуре. Солженицын, например, конструирует
образ «русского народа» как автономной культурной целостности,
рядом с которой живут другие культурные целостности, друже
ственные и не очень. Русский народ крестится на луковки церквей,
надеется на царя (даже если тог называется генсеком или прези
дентом) и пьет водку. Живущий двести лег вместе с ним еврейский
народ ходит в синагогу, косит от армии и копит деньги. Еще не
сколько обретающихся по соседству с русскими народов — мусуль
мане — не вылезают из мечети, отказываются от свинины и рев
ностно соблюдают нормы шариата. Ответственные работники
Комитета образования Правительства Москвы, в унисон с идеями
Александра
Исаевича,
разработали
концепцию
национального
образования. Согласно этой концепции в столице действуют ар-
135
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
мянские, азербайджанские, татарские, еврейские, грузинские и,
конечно, русские школы. В одних из детей делают армян, в других
азербайджанцев, татар, евреев, грузин и русских. Если эта концеп
ция реализуется, то где, в каких школах из детей будут делать рос
сийских граждан?
Фсльклоризация культуры — модель весьма шаткая теоретичес
ки и крайне сомнительная практически. На практике она ведет к
распаду общества на ряд взаимно изолированных «этнокультур
ных» сообществ, между которыми потом придется налаживать
«культурный диалог», дабы избежать «конфликта культур».
Что касается теории, то данная модель, восход ящая к трад ици
онному понятию культуры, бессильна описать динамическую
культурную реальность индустриального общества. Традиционное
понимание культуры как выражения духа народа опирается на ме
тафоры дерева (корни, ствол и ветви) или дома (фундамент, сте
ны и крыша). Однако для осмысления культуры современных об
ществ более пригодной представляется метафора поля, на котором
сталкиваются, соревнуются, переплетаются различные дискурсы,
давая рождение новым, ранее не существовавшим дискурсам.
Культурные субгруппы (они же субкультуры) формируются, как
правило, по жизненно-стилевому критерию. Базисом групповой
консолидации здесь выступают эстетические, идеологические, кон
фессиональные, региональные, языковые, этнические и прочие
признаки, причем в весьма причудливых сочетаниях. Рейверы, пан
ки, анархисты, казаки, металлисты, кришнаиты, язычники, пантюркисты, «митьки», байкеры, монархисты, рериховцы, футбольные
фанаты — подобных движений и ассоциаций, устойчивых и размы
тых, жестко структурированных и неформальных, сегодня в России
тысячи. Принадлежность тому или иному объединению может про
являться во внешнем виде и поверхностных бытовых привычках,
однако в иных случаях она глубоко затрагивает мышление и пове
дение индивидов, определяет весь «хабитус». Иногда подчеркивание
культурной особости — лишь сопутствующий элемент политикоидеологической позиции, как то имеет место у петербургских нео
язычников, образующих карликовые партии профашистского тол
ка, или у татарских националистов из организаций типа Милли
Меджлис или «Итгифак». Однако гораздо чаще культурные само
идентификации индивидов лишены политической составляющей.
Большинство молодежных субкультур равнодушны не только к по
литике, но и к идеологии. Границы между ними проход ят скорее по
эстетическому, чем по идеологическому признаку. Совсем немногие
посетители концертов группы «Гражданская оборона» интересуют-
гзб
ОСУЩЕСТВИМ ЛИ В РОССИИ РУССКИЙ ПРОЕКТ?
ся смутными взглядами Егора Летова, а для фанатов «Спартака»
гораздо более серьезным прегрешением является неправильный
шарф, чем неправильное мировоззрение.
Что касается привязки культурной идентичности к этнической,
распространившейся особенно широко в ходе «национально-куль
турного возрождения» начала 90-х годов, то здесь, как правило,
имеет место стилизация групповых различий под «цивилизацион
ные», или «этнокультурные». Лучшая тому иллюстрация — помпез
ные фестивали национальной культуры, время от времени устра
иваемые по инициативе региональных бюрократий (например, в
Якутии для якутов или в Оренбургской области — для казахов):
простые люди, к которым обращены эти празднования, посеща
ют их скорее из любопытства.
Равным образом мы чаще всего имеем дело со стилизацией,
когда заходит речь о культурных различиях, пролегающих по ли
ниям конфессиональных групп. Конфессиональная принадлеж
ность современных россиян определяется не тем, в какую церковь
они ходят, а тем, в какую церковь они не ходят. Большинство
православных сегодня — эго те, кто не ходит в православный храм,
большинство католиков — те, кто не ходит в костел, а большинство
(или, выразимся осторожней, значительная часть) мусульман — те,
кто не ходит в мечеть.
Означает ли эго, что проблема многокультурности применитель
но к России — химера? Никоим образом. В конце концов, совер
шенно неважно, насколько в самом деле велики (и существуют ли
вообще) культурные различия между группами, описываемыми в
этнических или конфессиональных терминах. Важно то, что эти
различия переживаются в качестве культурных. Реконструирова
ние и конструирование коллективной памяти, охватившее рос
сийские этнические меньшинства еще на излете перестройки, пу
стило глубокие корни в индивидуальном самосознании. За десять
лет сформировались, а во многих случаях и приобрели прочную
институциональную форму татарская и булгарская, тюркская и
вайнахская, панкавказская и исламская идентичности. Поэтому
образы национальной консолидации, кажущиеся вполне универ
сальными и «включающими» в Москве, Петербурге и Волгогра
де, покажутся партикулярными и «исключающими» в Казани,
Элисте и Махачкале. Не говоря уже о том, что и в мегаполисах
Центральной России все больше землячеств, члены которых не
могут (или не хотят) отождествиться с официальными образами
нации-государства.
Суммируем факторы, побуждающие к более деликатному обра
щению с образами национальной идентичности.
137
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
Это, во-первых, интенсивная иммиграция, ведущая ко все
большей языковой, конфессиональной и жизненно-стилевой пе
строте российской жизни. Иммиграционные процессы уже сегод
ня заметно повлияли на этнодемографическую ситуацию, и, как
предсказывают эксперты, количество нерусского и соответствен
но «неправославного» населения в России увеличится на порядок
в течение жизни ближайших двух поколений.
Во-вторых, это демократическое самопонимание современно
го общества. В государстве, где действует «диктатура закона», ин
дивиды имеют право на выбор идентичности, и этот выбор не дол
жен быть никому навязан. Поэтому если часть граждан настаивает
на своей особой этнической или конфессиональной принадлежно
сти, ни государство, ни общество не вправе отказать им в реали
зации такого стремления.
В-третьих, это глобализация. На международном культурном
рынке этнографические знаки идентичности пользуются куда
большим спросом, чем унифицированная либерально-гражданс
кая идентичность. Если Россия за границей интересна, то как раз
в качестве конгломерата этнически окрашенных культур: русские
иконы, тувинское горловое пение, кавказские танцы, чукотская
резьба по кости мамонта. В системе интернациональных символи
ческих обменов образ Евразии — многоэтничной и многоконфес
сиональной — внушает гораздо больше симпатии и доверия, чем
образ «православно-славянской» цивилизации. Кстати, православ
ная идентификация не дает России преимуществ в диалоге с За
падом. Как бы ни подчеркивали наши дипломаты европейскую
принадлежность России, их западноевропейские коллеги относят
ся к христианскому позиционированию России с изрядной долей
скепсиса. К тому же ни для кого не секрет, что католики и проте
станты не очень щедры на проявления братской любви к право
славным и что православные платят им тем же.
Наконец, в-четвертых, уже затронутая выше проблема интегра
ции. Стремление придать России русское лицо неизбежно натол
кнется на неприятие со стороны меньшинств. Они уже сегодня не
узнают себя в символах новой российской государственности
(храм Христа Спасителя, Патриарх Московский в тандеме с Пре
зидентом, 7 января как государственный праздник).
До тех пор пока люди с «нерусской» культурной лояльностью не
ощутят Российское государство своим, от них трудно ожидать по
литической лояльности этому государству. Так что, если мы хотим
интеграции общества, а не исключения из него немалой доли насе
ления, уместно озаботиться разработкой российского проекта.
ЧАСТЬ III
Кино как зеркало
мультикультурной
революции*
В
се истинные киноманы относятся к кино одинаково. Каж
дый дилетант относится к кино по-своему.
Будучи дилетантом, я смотрю на художественное кино
исключительно как на кино документальное. Фильмы, которые я
выбираю (в основном по телевизору или на видеокассетах), мне
нужны в качестве сырья для размышлений, весьма далеких от ис
кусства. Смещение фокуса с эстетики на социологию делает про
смотр любой картины, будь то самая простодушная мелодрама или
самый заштампованный триллер, довольно увлекательным заняти
ем. Иногда особенно хорошо отключить звук и решать (разумеет
ся, не заглядывая в программу) всякие задачи. Например, опреде
лить на основании одного-двух кадров, американский это фильм
или неамериканский. Этот ларчик открывается просто: на физио
номиях американских актеров практически всегда лежит специфи
ческий отпечаток. Особенно это касается женщин, в Голливуде
выведена совершенно особая порода. Или, не прибегая к подсказ
кам технических деталей (модели машин, бытовые приборы, не
говоря уже про покрой одежды и силуэт обуви) только по причес
кам и способу наложения косметики, угадать год или хотя бы де
сятилетие выхода фильма на экран. Или отличить стилизацию,
скажем, под тридцатые или сороковые, от аутентичной ленты той
эпохи. Конечно, есть прогресс технологии, качество пленки, со
временные формы операторской работы, которые такое отличение
делают практически безошибочным, но нашему брату-дилетанту
вполне позволительно отвлечься от таких вещей.
Социологический задор позволит сделать массу пблезных на
блюдений. Любой фильм интересен не столько тем, что он хочет
показать, сколько тем, что он показывает невольно. Отключите
звук и посмотрите, например, какой-нибудь добротный отече
ственный фильм времен «оттепели». В нем нет ничего собственно
«советского». Те же шляпы и галстуки, те же пиджаки, та же, впол
не раскованная, жестика, что и в европейском кино конца 50-х —
* Опубликовано: Независимая газета. 1997. 14 октября.
141
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
начала 60-х. Или почта любой польский фильм из социалистичес
ких времен. Он настолько «западный», настолько пропитан като
личеством и экзистенциализмом, что, если бы не неизбывное при
сутствие Даниэля Ольбрыхского, его запросто можно принять за
французский. Из наших фильмов тех лет «прет» верой в техничес
кий прогресс и оптимизмом по поводу будущего человечества,
которые были тогда присущи и «нам», и «им», безотносительно к
тому, кто в каком политико-идеологическом лагере находился. В
польском кино каждый кадр призван убедить в принадлежности
Польши Западу.
Всякий фильм несет с собой сообщение, которое не входило в
намерения его создателей, нечто, что проговаривается в нем поми
мо воли режиссера. Возьмем, например, американские ленты 30—
50-х годов. С точки зрения социологии культуры у всех этих филь
мов есть по крайней мере одно общее свойство: полное отсутствие
негров. Америка видит себя белой. Того обстоятельства, что не
сколько десятков миллионов человек, ее населяющих, имеют дру
гой цвет кожи, никто не замечает. Конечно, чернокожие на экра
не мелькают, но не более как статисты. Центральными героями
они быть не могут. Возьмите, например, «В джазе только девуш
ки». По нему ни за что нельзя заключить о том, что джаз 20-х (ко
торые здесь изображаются) был преимущественно черным. Или
вспомните другую классически) картину 50-х — «Квартиру». Ми
зансцена однозначно белая. Белые даже полотеры и посудомойки.
Вопреки всякой статистике.
Положение принципиально меняется в 70-е. Под воздействи
ем гражданского движения 60-х годов чернокожие американцы
обретают место в общественных дискуссиях, а тем самым и на
киноэкране. Так что вполне не случайно, что герой фильма «На
зад в будущее», попадая в 50-е, видит то, чего не видел герой
«Квартиры». Он, между прочим, даже вступает в разговор с черно
кожим работником какой-то столовой.
По фильмам можно судить и о проделанной неграми карьере.
Если поначалу они на скромных второстепенных должностях (сер
жанты полиции, капралы в армии, мелкие служащие), то со вре
менем они переместятся в кресла начальников в отделах уголовно
го розыска и наденут генеральскую форму. (В том же эпизоде из
«Назад в будущее», что я только что упомянул, молодому негритян
скому парню гость из будущего предрекает карьеру губернатора.)
При этом фильмы 70-х и, пожалуй, начала 80-х имеют одно
свойство, сближающее их друг с другом, но радикально отличаю
щее от современных лент: в них нет «плохих» негров. Отрицатель
142
КИНО КАК ЗЕРКАЛО МУЛЬТИКУЛЬТУРНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
ные персонажи исключительно белые. Если в ужастике или филь
ме-катастрофе двадцатилетней давности появляется чернокожий,
то будьте уверены, его принесут в жертву чудовищу или белому
маньяку, но перед смертью он успеет совершить свое блашроднэе
дело. Таковы непререкаемые законы политической корректности.
Фильмы последнего десятилетия довольно легко отличить от ки
нолент 70-х — как раз по изменившемуся способу показа черно
кожих. Негра в кино стало можно (как это имеет место в жизни)
называть негром (а не афроамериканцем, как того требует полит
корректность). В «Криминальном чтиве» и в «Детках» употребля
емое чернокожими героями словечко «нигер» вполне самоиронично. Но главное не в этом. Главное — то, что появление на экране
негра-подлеца или негра-пройдохи никто не станет прочитывать
как оскорбление чернокожей Америки или как часть расистской
кампании по дискредитации афроамериканцев.
Мне возразят, что кино — не самое лучшее место для поиска
социологических примет. Обязательное присутствие на сегодняш
нем американском экране чернокожих генералов, адвокатов, су
дей, шефов отделов в ФБР — часть очередного глянцевого мифа,
изготавливаемого Голливудом. Вот-де какие мы демократичные,
плюралистичные и гармоничные. Возможно. Но даже если это и
миф, он тоже — характеристика социально-культурной реальнос
ти. Если без негра, занимающего важный пост, нельзя обойтись,
значит, это кому-нибудь нужно.
Сдвиг в сознании, который меня здесь интересует и который в
кино — независимо от субъективных намерений режиссеров и
продюсеров — находит достаточно объективное отражение, связан
с осознанием обществом (в данном случае — американским) своей
ппюралъности. Как создатели фильмов, так и их зрители научились
мириться с тем обстоятельством, что наряду с множеством белых
протестантов в Америке живет множество не-белых и не-протестантов. Массовое американское сознание научается соотноситься
со своей культурной и этнической однородностью.
При этом важно помнить, что изображаемый кинорежиссерами
«другой» — всегда воображаемый, фиктивный, а значит — не совсем
точно совпадающий с реальным другим. Реальный другой — тог, ко
торый является конститутивным для национального самосознания
той или иной страны, — далеко не всегда появляется на экране.
Забавно наблюдать, как это обстоятельство преломляется в ки
нематографах разных стран. Немцы, не желающие отстать от про
гресса и соответственно от веяний «мультикультурализма», ввели в
популярный телесериал — очевидно, в педагогических целях — чер
143
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
нокожего детектива Вообще-то ему следовало бы быть турком:
иммигрантов из Африки в Германии сравнительно немного, а вот из
Турции — около двух миллионов. Но продюсеры, наверное, сочли
зрителя неготовым к такому революционному изменению видеоря
да. Одно дело — овощная лавка на углу и продавцы дёнер-кебабов
на людных улицах и совсем другое — фиктивный мир, созерцаемый
дома на диване. В фильмах, делаемых в Австрии, полно аллюзий на
постимперское существование. Венгры, словаки и хорваты населя
ют пространство австрийского кино пусть и не так плотно, как тер
риторию бывшей австрийской империи, но они там заметны. А вот
присутствия «цветных» — тех же турок или смуглых выходцев с Бал
канского полуострова — изрядно разбавленных турецкой кровью
«югос» (так здесь называют иммигрантов из Югославии) — как-то
не чувствуется. Они, конечно, могут появляться в качестве, так ска
зать, фактуры кадра, но мне ни разу не приходилось видеть австрий
ского фильма, где бы им отводились главные роли.
Похоже, что своеобразная система табу сложилась во взаимо
отношениях французов с выходцами из своих бывших колоний. Во
французском кинопространстве (я имею в виду, конечно, только
«мейнстрим») совсем иные диспозиции, чем в пространстве физи
ческом: здесь можно часто встретить иммигрантов из Восточной
Европы (чехи, поляки, иногда русские), но арабов или азиатов —
почти никогда. Разве что Жан-Жак Анно в «Любовнике» поставил
в центр действия китайца, но, во-первых, так захотела Маргарет
Дюрас, по роману которой поставлен фильм, а во-вторых, чуть ли
не вся роль китайца протекает в постели. Можно, правда, вспом
нил» один сделанный во Франции фильм, в котором «мультикуль
турность» современной французской жизни всерьез тематизируется. Это «Охота на бабочек». Но сделал его совсем не француз
Отар Иоселиани.
Не стоит, впрочем, впадать в глубокомыслие относительно раз
ного рода «вытеснений». То, что в американском или канадском
кино практически нет индейца — это не следствие какого-то трав
матического умолчания, а свидетельство того, что его действитель
но «нет». Нет как сколько-нибудь заметного явления социальной
жизни. Индейцам в американском кино, равно как азиатам во
французском или туркам в немецком, отведено совершенно осо
бое место. Даже если они перемещаются из маргинальных зон в
центр и становятся главными персонажами киноповествований,
сам способ их показа несет на себе некий этнографический отпе
чаток Они прежде всего объекты чужого взгляда, а не субъекты.
Они — те, о ком говорят, но не те, кто говорит.
144
КИНО КАК ЗЕРКАЛО МУЛЬТИКУЛЬТУРНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Современному западному кино присущ просветительски-гуманистический драйв. Например, в 70-е и в первую половину 80-х
явно доминировала проблематика гомосексуализма. Ее затрагивал,
прямо или косвенно, чуть ли не каждый второй фильм. К концу
80-х эта волна явно пошла на спад — утратилась острота сюжета,
альтернативная сексуальная ориентация части общества стала для
публики привычной. И если в сегодняшних фильмах действуют
«голубые» и «розовые» персонажи, то это — рутина, взгляд режис
сера направлен не на эго. Гомосексуальность героя может интере
совать режиссера только в некотором более широком контексте —
если он, скажем, священник (одноименный британский фильм
двух-трехлетней давности). Надо сказать, что ругинизация этой
темы — в значительной мере заслуга кинематографа. Именно бла
годаря интенсивному (пару десятилетий назад — весьма навязчи
вому) эстетическому освоению дивиантной сексуальности послед
няя перестала служить для массового сознания красной тряпкой.
В кино 90-х рутинным стало изображение мультикультурной ре
альности современных обществ. Дело не столько в сюжетах, проблематизирующих культурную и этническую неоднородность тех
же Соединенных Штатов или Канады, сколько в изменении само
го визуального ряда. Из «черно-белого» (я имею в виду африканцев
и белокожих) он становится радикально цветным. Меняется эро
тический идеал и, шире, представление о красоте. Секс-символа
ми все чаще становятся мужчины и женщины из стран Карибского
бассейна или с островов Новой Зеландии. Персонажи воплощают
в себе сразу несколько этнических идентичностей одновременно.
Шварценеггер говорит с австрийским, Ван Дамм — с бельгийским,
Джеки Чен (он же Джеки Чан) — с китайским акцентом. А такие
кумиры публики, как Киану Ривс или Чарли Шин, — разве мыс
лимо было что-нибудь подобное лет двадцать назад? Вестерны в
90-е основательно вытеснены «истернами», и воображение подро
стков пленяет не Грегори Пек, а Чоу Юнь Фат. Заметим, кстати, что
не только Восток проникает на Запад, но и Запад совершает неко
торое движение к Востоку (пусть и в чисто инструментальных це
лях): Стивен Сигал, проживший некоторое время в Японии с це
лью усовершенствования в искусстве мордобоя, приобрел там
второе имя — Шигемичи Тэк.
Но помимо этого рода смещений в западном кино налицо
трансформация не совсем эстетического, а, как я уже упомянул,
просветительского свойства. Создатели фильмов явно нацелены на
выполнение социального заказа. Прямо как у нас в советские вре
мена — с той лишь разницей, что их об этом не просят никакие
145
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
райкомы и идеологические отделы. Продюсеры в ФРГ, Канаде,
Великобритании, США и других странах один за одним выпуска
ют фильмы о турках, об иммигрантах из Индопакистана, а также
о местных ксенофобах и откровенных неонацистах — одолевая
которых органы безопасности демонстрируют величие демократи
ческих ценностей. Картины эти трудно назвать киношедеврами, но
они делают в высшей степени нужное дело — предлагают обществу
положительные
образы
собственной
плюральности.
Деятелей
культуры, выполняющих эту функцию, в Америке называют «eyeopeners» — «открыватели глаз».
Ну, а что же мы? Отражает ли российское кино то обстоятель
ство, что мы живем в мультикультурной стране? Насколько я могу
судить, отечественные фильмы не обременены проблемами контак
та — и соответственно конфронтации — культур. Не обременяют
они ими и нас. На ум приходит одно исключение — «Мусульманин»
Владимира Хотиненко. Но это — тема отдельного разговора.
Мультикультурализм и
идеология инакости*
лова «инакость», «Другой», «диалог», «интеркультурная
коммуникация» внедрились в лексикон современной за
падной публицистики столь прочно, что сделались частью
своего рода жаргона. На протяжении 70-х годов сложился, а в те
чение 80-х утвердился негласный моральный кодекс, следовать
которому обязан всякий автор, не желающий подвергнуть себя
всеобщему остракизму. Скепсис по поводу возможности «диалога
культур» или необходимости «взаимопонимания между народами»
равносилен скандалу. Это столь же не принято, как, скажем, ста
вить под сомнение значимость «прав человека». Представляться
либералом приходится даже тем, кто в глубине души и в кругу еди
номышленников кроет либерализм последними словами.
Молчаливая цензура (если угодно, самоцензура журналистов)
зорко следит за тем, чтобы в печати и на телевидении не проска
кивали слова и выражения, артикулирующие предрассудки про
шлого, — расизм, сексизм и империализм. Традиционный дискурс,
носителем которого был белый мужчина сорока лет, основатель
но вычищен из массмедиа объединенными усилиями «иного», дан
ного в трех ипостасях: женщин, цветных и молодежных субкуль
тур. Дабы искоренить аккумулированное в языке доминирование
мужчин, безличное man наделили полом и сопроводили обяза
тельным контрагентом Frau. Неопределенный subject уточнили по
роду — теперь, заменяя данное существительное местоимением,
употребляют не нейтральное it, а указывающее на род she (иногда
на замену выходит пара he/she). В целях борьбы с имплицитным
расизмом табуизировали лексику, прежде считавшуюся (а у нас и
до сих пор считающуюся) безобидной: «негр» вместе с предиката
ми «негритянский» и «черный» канули в Лету, уступив место «аф
риканцу» и «афроамериканцу». Сегодня студенту первого курса
ясно, что знаменитая формула — «бремя белого человека» — об
разчик
империалистического
и
европоцентристского
дискурса,
простительного во времена Киплинга, но совершенно недопусти
мого с точки зрения современной политкорректности. Однако ди-
С
’ Опубликовано: Малахов В. Парадоксы мультикультурализма //
Иностранная литература. 1997. № 11.
147
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
станция по отношению к этому дискурсу, усваиваемая сегодняш
ним западным европейцем или американцем с младых ногтей и
кажущаяся ему само собой разумеющейся, — результат сравнитель
но недавних изменений в общественном сознании. Еще в первые
десятилетия века ученые мужи не находили ничего зазорного в
рассуждениях о «властвующих над миром великих нациях белой
расы, которым выпало на долю руководство человеческим родом»
(Фрейд). Еще в пятидесятые на дверях питейных заведений в
США, особенно в южных штатах, могли красоваться таблички «for
whites only». Еще в шестидесятые женщины были лишены избира
тельных прав в такой гордящейся своим демократизмом стране,
как Швейцария. Этим нормам политического поведения соответ
ствовали навыки интеллектуального поведения: философы, исто
рики, социологи и представители гуманитарного знания вообще
отправлялись от предпосылки единой рациональности. Существо
вание разума как такового, духа как такового, сознания как таково
го вызывало у Макса Вебера столь же мало сомнений, как у Гегеля.
Гуссерль верил в наличие общеобязательного и общезначимого, то
есть не зависимого от исторических и географических условий
сознания, так же искренне, как Декарт или Кант. Понадобились
десятилетия, чтобы эту веру поколебать.
Смену господствовавшей интеллектуальной парадигмы под
готовили не столько представители философского цеха (такие,
скажем, как Макс Хоркхаймер или Теодор Адорно), сколько дос
таточно далеко от профессиональной философии отстоявшие ан
тропологи. Я имею в виду, разумеется, «культурную антрополо
гию», или «этнологию», корифеем которой в Европе был Клод
Леви-Стросс. Работы Леви-Стросса и его единомышленников (от
Мишеля Леири до Юлии Кристевой) сделали очевидным наличие
«другого» разума, причем во всей амбивалентности данного выра
жения. Серьезное изучение неевропейских цивилизаций, и преж
де всего форм поведения и мышления так называемых архаических
народов, показало, что «разум» (la raison, the reason, die Vemunft),
считавшийся прозрачным для самого себя, поддающийся высве
чиванию в акте рефлексии, имеет свое «другое» — то, что не есть
он сам, но без чего он не может существовать. Разумное оказыва
ется не столько «самоопределенным», как привыкли полагать фи
лософы, сколько определенным со стороны не-разумного — со
стороны ускользающих от рефлексивного контроля структур. Ис
ходящий отсюда «структурализм» провозглашает необходимость
исследования этих — бессознательных — структур, тем самым в
известной мере солидаризируясь с психоанализом и отмежевыва
148
МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ И ИДЕОЛОГИЯ ИНАКОСТИ
ясь от традиции «философии сознания». Но демонстрация «дру
гого» разума, о которой мы упомянули выше, может быть истол
кована (и была истолкована) проще: нет одного, единственного,
правильного, задающего норму Разума — есть различные, часто
довольно далеко отстоящие друг от друга «разумы». Тем самым
приходит конец этноцентризму западного мышления (а подверг
нутый критике Леви-Строссом европоцентризм — лишь его раз
новидность). Это значит, в свою очередь, что западный европеец
или его североамериканский потомок, узурпирующий право гово
рить от имени «цивилизации вообще» и «культуры вообще», совер
шает, по наивности или по злому умыслу, недопустимую подмену.
Он выдает частное, партикулярное за всеобщее. Но коль скоро
европейская философия претендовала на роль выразителя Всеоб
щего («всеобщность», или ««тотальность», — важнейшая категория
Гегеля), она несет в себе мощный ««гогализующий» — а в перспек
тиве тоталитарный — заряд. И может статься, что как раз эти тен
денции европейской рациональности нашли воплощение в тота
литарных режимах XX века.
Вывод, быть может, несколько поспешный, но его в 60-е и 70-е
делали весьма охотно. И не только студенты-активисты молодеж
ной революции, но и вполне зрелые в ту пору люди — Ролан Барг
и Мишель Фуко, Жиль Дедёз и Феликс Гваттари, Герберт Маркузе
и уже упомянутый Теодор Адорно. Борьба с имплицитным тота
литаризмом стала стержнем теоретической деятельности запад
ных интеллектуалов-шестидесятников (между прочим, интерес
ный аналог нашему шестидесятничеству). Достаточно вспомнить
тезис Ролана Барта о «фашистском» характере всякого языка или
оценку Мишелем Фуко знаменитого «Анти-Эдипа» как книги,
разоблачающей рассыпанные в современном обществе фашист
ские тенденции.
Бастион европейского разума подвергся атакам с разных сто
рон. Эго, в первую очередь, идеи «диалогизма» от Мартина Бубе
ра до Михаила Бахтина (кстати, очень активно воспринятого на
Западе), прямо нацеленные против самодостаточного — «моноло
гического» — «Я» классической традиции и показывающего кон
ститутивную роль для самосознания фигуры Другого («Ты»). На
основе «философии диалога» создается концепция «инакости»
Эммануэля Левинаса, влияние которой выходит за пределы акаде
мического пространства. Проповедь чуткости к иному/другому
усилиями энтузиастов и популяризаторов, особенно из числа так
называемых «социальных педагогов», превращается чуть ли не в
культ инакости.
149
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
В особых терминах и движимая другими интенциями, но в том
же направлении развивается мысль Фуко, провозгласившего
«смерть субъекта» и посвятившего двадцать последних лет жизни
разоблачению
этой
фундаментальной
абстракции
европейской
мысли Нового времени.
Подрыв позиций универсальной рациональности завершает
постструктурализм. Деррида и Делёз с их тезисом о примате «раз
личия» {(И^йгепсе) над тождеством; Лиотар с его радикальным
скепсисом по отношению к «Большим наррациям», то есть любым
идеологиям, притязающим на общезначимость; Лакан, «структур
ный психоанализ» которого методично дезавуирует автономного
субъекта как идеологическую иллюзию, — этот комплекс идей
очень скоро выходит из стен университетов и попадает если не на
газетную полосу, то во всяком случае на страницы многотиражных
журналов. Интенсивное освоение этого идейного комплекса вле
чет за собой теперь уже не чисто теоретический, а вполне практи
чески ощутимый пересмотр базовых представлений о человеке и
обществе. «Инакость» и «различие» внедряются в арсенал воин
ствующего феминизма и мультикультурализма. К 80-м годам ни
для кого не секрет, что за «разумом» и «самосознанием», от имени
которых говорит господствующая культура, стоит вполне опреде
ленный местом и временем субъект. Эго особь мужского пола,
средних лет, европеоид.
Политическая корректность прошлого десятилетия подвергла
эту особь настоящему террору. Ей слова нельзя сказать, не рискуя
быть изобличенной в сексизме или расизме (пусть даже «неэксплицигном»). Для людей консервативных убеждений ситуация, надо
полагать, не из приятных. Она должна означать для них непрерыв
ную мимикрию, постоянное подстраивание под среду, в которой
слова «демократия» и «права человека» часто принадлежат скорее
к дискурсивным автоматизмам, чем к выношенным убеждениям.
***
Однако в последние годы нечто принципиально изменилось.
Современный консерватизм подыскал себе риторическое оснаще
ние, позволяющее дистанцироваться от докучных ревнителей ли
берально-гуманистических ценностей, не нарушая при этом пра
вил приличия. В этом ему помогли две вещи — «постмодерн» и
«мультикультурализм».
Сегодняшние консерваторы больше не говорят ни об универ
сальном разуме, ни об универсальных ценностях. Они во вполне
150
МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ И ИДЕОЛОГИЯ ИНАКОСТИ
(пост)современном духе утверждают прямо противоположное —
культурный плюрализм. Каждая культура должна играть по своим,
ей присущим правилам игры. Зачем навязывать иным культурам
нормы нашей культуры? Пусть себе руководствуются собственны
ми. Пусть сохраняют инакость. Только где-нибудь подальше от нас.
Нарушать или, чего доброго, размывать культурные границы — не
только политически недальновидно, но и морально недопустимо.
Ведь от згою пострадает «инакость». Те же, кто ратует за культуру
без границ, делают жест, чреватый тоталитаризмом. Ведь что такое
тоталитаризм, как не нарушение права на негождесгвенность? Как
не преступление против разнообразия?
Перед нами в высшей степени любопытный интеллектуальный
перевертыш. Дискурс мулыикулыурализма, возникший на волне
демократического обновления общества и связывавшийся с про
грессирующей гуманизацией человеческого общежития, выступил
в совершенно новом качестве. А именно как идеология последо
вательных оппонентов демократии. Хранителей «европейских цен
ностей», обосновывающих естественность и незыблемость сложив
шегося положения дел, теперь никто не упрекнет в ретроградстве.
Ревнители инакости, не в пример своим простодушным предше
ственникам, толковавшим об универсальности западной цивили
зации, перешли под знамена политически корректного «мультикулыурализма».
Но идеологическая коррупция движения, еще недавно повсе
местно внушавшего оптимизм, на этом не закончилась. В начале
90-х западные общества, прежде всего США и Канада, столкнулись
с феноменом так называемого реактивного мулътикультурализма.
Его носители — этнические и культурные меньшинства. Если
раньше их члены стремились скорее к слиянию с большинством,
то теперь они, напротив, настаивают на собственной инакости.
При этом утверждается, что их идентичность отлична от идентич
ности окружающих столь радикально, что ни о каком сближении
просто не может быть речи. В студенческих столовых возникают
столы «только для черных» (пусть и без табличек, но по неписано
му закону зарезервированные за темнокожими). Появляется все
больше «азиатских» общежитий, «цветных» дискотек и клубов,
вход в которые для «белых» практически заказан.
В социологии нечто подобное описано в терминах «стигмати
зированной идентичности». То, что когда-то было отрицательной
характеристикой, получаемой группой извне, становится положи
тельной самохарактеристикой группы. Происходит добровольное
принятие стигмы. Если раньше индивиды, принадлежавшие эгни-
151
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
ческим и культурным меньшинствам, скорее противились выделе
нию себя в особую группу, то теперь они подчеркивают свою особость. Если афроамериканцы 50-х из кожи вон лезли, чтобы стать
неотличимыми от соотечественников англосаксонского происхож
дения, то в 80-е колоссальную силу набирает тенденция black is
beautiful. Если вплоть до конца 70-х иммигранты из Азии и Латин
ской Америки предпочитали «стушеваться» и активно вовлекались
в процесс ассимиляции, то с середины 80-х они энергично и даже
агрессивно подчеркивают свою культурную несхожесть с большин
ством американского населения. Происходит демонстративный
возврат к прежней, «доиммигрантской» идентичности. Послед
нюю, однако, не всегда легко нащупать. Во многих случаях про
цесс аккультурации зашел достаточно далеко. Тогда особую, несов
местимую с окружением identity приходится «выдумывать».
Общество, усвоившее мультикультуралистский дискурс, риску
ет попасть — и попадает — в ловушку. Исходя из демократическо
го самопонимания, оно пытается перестроиться в соответствии с
новыми реальностями. Последние же состоят в том, что единство
сменилось плюральностью, монокультура — культурным разнооб
разием. Ключевые слова современного, отвечающего плюралисти
ческой реальности подхода — «понять чужую культуру», «преодо
леть чуждость», «научиться жить вместе с другим/чужим» и т,д. При
этом, однако, забывают, что «чужое» в значительной мере именно
благодаря этому подходу и возникает. «Чужой» как раз конститу
ируется в дискурсе Чужого. Но если мы это обстоятельство игно
рируем, мы обречены истолковывать социальную проблематику как
проблематику моральную. Проблемы социально-административно
го, хозяйственно-организационного свойства предстают в ре
зультате как проблемы «межкультурные» или «межэтнические».
Вопросы обустройства совместной жизни индивидов и групп вы
ступают как вопросы «диалога» (или «конфликта») культур. «Куль
туры» и «этнии» мыслятся в качестве от века существующих дан
ностей. А поскольку таковых в природе не существует, начинается
их интенсивное конструирование.
Реактивный мультикулыурализм наших дней — следствие де
вальвации ценностей, еще совсем недавно высоко котировавших
ся. «Инакость», которую мы привычно ассоциируем с моральным
идеалом признания, стала кодовым словом для стратегий сегрега
ции. Апология инакости превратилась в проповедь чуждости.
Этот перевертыш свидетельствует о неустранимой амбивален
тности всякого дискурса. То, что вчера казалось однозначно про
грессивным и гуманным, сегодня с легкостью интегрируется в от
152
МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ И ИДЕОЛОГИЯ ИНАКОСТИ
кровенно
реакционные
идеологемы.
Злоключения
культурного
плюрализма последних лет — лишняя тому иллюстрация. Осво
бождение единичного из-под ярма Всеобщего («тотального») — то
есть попытка преодолеть насилие — обернулось новым насилием по
отношению к единичному. Провозглашенное от лица Разнообра
зия восстание против тотализующего Единства вылилось в много
образие мелких деспотий. Карнавал гетерогенности закончился
принудительным культивированием новых гомогенностей.
**
*
Не правда ли, ситуация в чем-то напоминает нашу? У нас, прав
да, «возврат к корням» облегчен тем, что этнические меньшинства
представляют собой не иммигрантские сообщества, а находятся у
себя дома. Они по определению «коренные». Однако в то же вре
мя добраться до корней в российском случае намного сложнее,
поскольку культурное взаимодействие и, не побоюсь этого слова,
культурная диффузия — продолжались не два-три поколения, а в
течение нескольких веков. Поэтому отшелушить наносное, навязан
ное «советской империей» и насладиться обладанием «аутентичны
ми» идентичностями удается разве что отдельным представителям
национальных интеллигенций сочень развитой фантазией.
Демократический
плюрализм и дискурс
мультикультурализма*
деи мультикультурализма, похоже, постепенно усваивают
ся российским интеллектуальным сообществом. Перво
проходцами выступают работники системы образования и
активисты некоторых правозащитных организаций. Педагоги и
правозащитники проводят мысль о культурной неоднородности
современной России. Мне кажется достаточно очевидным, что
культурный плюрализм российского общества не находит выраже
ния в политическом языке. Но мне вовсе не кажется очевидным,
что адекватным выражением культурного плюрализма в наших
условиях мог бы стать дискурс мультикультурализма.
Нижеследующие размышления нацелены на демонстрацию
высказанного сомнения
И
Этничность и культура
В одной из популярных книжек о мультикультурализме, в изо
билии публикуемых в англоязычном пространстве, мне бросился
в глаза следующий снимок. Группа школьников младших классов.
«Белые», «черные» и «цветные» дети весело смотрят в объектив.
Подпись под фотографией: «несмотря на очевидную мультикуль
турность, государство отказывается вводить мультикулыурное об
разование» Эго суждение в высшей степени симптоматично. За
ним стоит допущение, что сама по себе этническая принадлеж
ность означает принадлежность некоторой особой культуре. Небе
зынтересно заметить, что речь в книге шла о Великобритании, где
модели мультикультурализма в сфере образования, в отличие, на
пример, от Франции, вводятся довольно активно. Но заинтересо
вало меня не столько несоответствие высказанного тезиса реаль
ности, сколько та система предпосылок, которая за этим тезисом
стоит.
‘ Опубликовано: Малахов В. Культурный плюрализм versus мультикультурализм // Логос. 2000. № 5—6.
154
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ И ДИСКУРС...
Авторы публикации не допускают, что этнически различные
индивиды могут принадлежать одной культуре. Они исходят из
тождества этичности и культуры.
Такое отождествление — характерная черта мультикультуралистского дискурса. Другая его черта — морализация социальноструктурных феноменов, интерпретация социальных и политичес
ких проблем в моральных терминах.
Слухи о другости другого СИЛЬНО
преувеличены
Российские борцы с этнической дискриминацией разделяют со
своими западными коллегами убеждение, что основная причина
ксенофобии — в неумении и нежелании слышать «другого». Ко
рень проблемы защитники меньшинств усматривают в непризна
нии социокультурной «другости», «инакоста». Но ирония, если не
сказать — трагизм, ситуации заключается в том, что эта инакостъ
в российском случае в значительной мере надуманна. Если иммиг
ранты в странах Запада во многих случаях действительно глубоко
отличны от местного населения (являются гражданами других го
сударств, не владеют языком принимающей страны, имеют навы
ки повеления, противоречащие правилам и нормам принимающей
страны), то иммигранты в сегодняшней России в массе своей — по
крайней мере, взрослая их часть — бывшие «советские люди». Они
прошли социализацию в той же школе и сформировали свои мен
тальные и поведенческие привычки в тех же общественных инсти
тутах (армия, профсоюзы, комсомол), что и остальные россияне.
Они в большинстве своем свободно владеют русским языком. На
конец, огромная их доля (выходцы с Северного Кавказа, более
половины азербайджанцев, значительная часть армян и грузин,
некоторая часть таджиков) — такие же граждане РФ, как и жите
ли тех мест, куда иммигранты прибывают. Таким образом, те, кого
предлагают считать «другими» у нас, «другими» в строгом смысле
слова не являются (хотя известная культурная дистанция между
иммигрантами и основным населением имеет место). Другими их
делает прежде всего милиция и региональные чиновники, которые
специальными мероприятия ми, нацеленными на сдерживание
экспансии «черных», добиваются увеличения социальной и куль
турной дистанции между иммигрантами и обществом. И чем ме
нее проходимы препятствия на пути интеграции иммигрантов, тем
больше эта дистанция. Население же лишь фиксирует это обсгоя-
155
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
тельство как некую естественную, само собой разумеющуюся дан
ность. Иначе-де и быть не может, «мы» и «они» — изначально дру
гие, стало быть, обречены на противостояние.
Так что правозащитники, сосредоточенные на правах этничес
ких меньшинств, сами того не желая, делают одно дело с властя
ми: способствуют распространению мифа о принципиальной
«инакости» различных групп российского населения. Они начина
ют верить — и транслируют эту веру на массовое сознание, — что
между «нами» («славянами» и «православными») и «ими» («мусуль
манами» и «кавказцами») существует фундаментальное «цивили
зационное» отличие. В глазах москвичей и петербуржцев выходцы
с Северного Кавказа начинают выглядеть приблизительно так, как
выглядят выходцы из Индокитая в Нью-Йорке или в Гамбурге.
Вопрос о социальной интеграции подменяется в итоге вопросом о
культурной совместимости.
Происходящая подмена не случайна. Она необходимым обра
зом порождается тем мультикультуралистским дискурсом.
Мультикультурализм как тип дискурса и
идеология
Дискурс,
выступающий
под
именем
мультикультурализма,
весьма неоднороден. Несколько переиначивая известную типоло
гию Ф.-О. Радтке, я бы выделил три формы этого дискурса: «мо
ралистическую», «постмодернистскую» и «реактивную», или «фун
даменталистскую».
Агентами мулыикультурализма первого типа выступают работ
ники социальной сферы. Для людей, занятых в образовательных
и филантропических организациях (напомню, что речь пока идет
о западных странах), а также для значительной части либеральной
общественности мультикультурализм представляет собой идеаль
ную модель мирного общежития. Под мультикультурализмом здесь
понимают мирное сосуществование различных этнических и рели
гиозных сообществ, каждое из которых мыслится как носитель
особой культуры. Этот тип дискурса Радтке называет «социально
педагогическим» мультикультурапизмом.
Постмодернистскую форму мультикультуралистского дискурса
(«кулинарно-циническую» в классификации Радтке) поддержива
ют преуспевающие интеллектуалы из университетской среды и
массмедиа. Именно они распространяют риторику difference, при
шедшую на смену риторике Тождества. Да здравствует Различие —
156
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ И ДИСКУРС...
но без изменения существующего порядка. Мы приветствуем вашу
инаковость — но при условии, что вы останетесь там, где вы на
ходитесь сейчас, и что наше благополучие не претерпит ущерба.
Насладимся праздником Различия в китайских ресторанах и на
фольклорных фестивалях.
«Фундаменталистскую» форму мультикулыурализма представ
ляют активисты этнических меньшинств. Они предлагают полно
стью порвать с ценностями и нормами, сложившимися в рамках
современной либеральной демократии. Принципы либеральной
демократии для этих людей суть не более чем завуалированное
насилие, прикрытие господства одной группы над всеми осталь
ными. Следовательно, необходим реванш. Такое переворачивание
властной иерархии, при которой те, кто был ничем, станут всем.
Анекдотические проявления этой позиции давно стали пред
метом иронии. Что, впрочем, не делает ее сторонников менее ак
тивными.
Если «мультикулыурализм» — это праздник многообразия, то
разные группы празднуют его по-разному. Очевидно, что мультикультурапизм в интерпретации консервативно настроенного про
фессора литературы и в истолковании политического активиста из
числа этнических меньшинств — весьма несхожие вещи. И тем не
менее перед нами, по сути, один и тот же дискурс.
Характерная черта этого дискурса состоит в культурализации
социального.
Мультикультураписты исходят из наивной посылки, что иммиг
ранты, населяющие большие города индустриально развитых стран,
образуют особые этнические и культурные группы, или «меньшин
ства». Однако противоречия между иммигрантами и местными жи
телями далеко не являются по своему содержанию «этническими»
или «культурными». Эго, прежде всего, противоречия социального
свойства, связанные с борьбой за рабочие места, за достойное и
Приемлемое по цене жилье, за доступ к образованию и тд. Культур
ная составляющая, то есть то, что обусловлено происхождением
иммигрантов, не играет здесь определяющей роли. Решающее зна
чение в реальном существовании реальных иммигрантов, будь они
поляки или китайцы, имеют такие факторы, как наличие или отсут
ствие родственных связей на новом месте, материальное состояние
переселенцев, профессиональная квалификация, уровень образова
ния, правовой статус, то есть то, что обусловлено ситуацией пере
езда в другую страну на постоянное жительство.
Конечно, культурные различия между иммигрантами и местны
ми жителями нельзя сбрасывать со счетов. Но эти различия для
157
ВЛАДИМИР МАЛАХОВ
самих иммигрантов не являются основанием различайся. Границы
между ними и основным сообществом вовсе не определяются не
ким набором «объективных» маркеров (язык, религия, манера
одеваться и пр.), а тем, как зги (или иные) маркеры воспринимают
ся, тем, какое значение им приписывается в социальной коммуни
кации. «Культурно далеких» переселенцев, удачно вписавшихся в
экономическую структуру принимающей страны, перестают заме
чать, и наоборот: «культурно близкие», не интегрированные в
жизнь основного сообщества, мозолят глаза большинству, воспри
нимаются как чужие. Этническая граница не существует сама по
себе. Она всякий раз проводится заново, ибо зависит от конкрет
ных условий того или иного общества в то или иное время.
Мультикультуралисты же исходят из представления об этно
культурных различиях как всегда-уже-данных. Этичность для
них — антропологическое свойство. Маркеры различия они при
нимают за его источник. Вот почему социальные противоречия
выглядят в рамках этого дискурса как культурные.
Культурализация социального влечет за собой этнизацию по
литического. Конфликты интересов истолковываются мулыикультурализмом как конфликты происхождения. Если, скажем, скинхе
ды разгромили вьетнамское общежитие или курдская группировка
отняла торговую площадь на рынке у турецкой, то оба зга конф
ликта в их интерпретации мультикультуралистами предстанут не
иначе как конфликты культур.
Будучи особым типом дискурса, то есть особым способом орга
низации социальной реальности, мультикультурализм выступает и
как идеология, то есть как способ организации политического дей
ствия и инструмент социальной мобилизации.
Идеологами мультикультурализма становятся, в частности, эт
нические предприниматели — те, кто присваивает себе право го
ворить от имени этнических или культурных меньшинств.
Дискурс мультикультурализма ведет к стилизации социально
групповых различий под различия культурные (ментальные, циви
лизационные, исторические). Но если такая стилизация лишь
имплицитно присутствует в мультикультуралистском дискурсе, то
этнические предприниматели проводят ее сознательно.
Есть еще одно важное обстоятельство, которое нельзя не за
тронуть, анализируя идеологию мультикультурализма. Оно заклю
чается в том, что дискурс различия выступает как источник разли
чия. Чем более активно в общественных дискуссиях муссируется
тема культурной чуждости, цивилизационной (не)совместимости,
«столкновения» (и «диалога») цивилизаций, тем глубже участни
158
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ И ДИСКУРС...
ки этих дискуссий начинают верить в определяющую роль «куль
турных» факторов собственного поведения. Их социальное пове
дение в самом деле начинает строиться так, как если бы его доми
нантой была культурная (или этническая) принадлежность.
Дискурс различия, далее, влечет за собой соответствующую
политическую практику. Эго практика «управления различием» —
так называемая национальная политика, а также культурная поли
тика, отправным пушктом которой выступает вера в субстанциаль
ность этичности. Однако не нужно быть семи пядей во лбу, что
бы заметить, что управление различием оказывается инструментом
его организации.
Один вдумчивый исследователь назвал СССР «страной побе
дившего мультикультурализма». Даже если здесь и есть некоторое
преувеличение, между «национальной политикой» советских ком
мунистов и «политиками мультикультурализма», практикуемыми
на Западе, немало сходного.
Обе эти социальные практики исходят из натуралистического
понимания этничностР■ Этническая идентичность мыслится не как
результат (само)идентгификации индивидов, а в качестве их онто
логического свойства,- Хотя «этнических групп» не существует без
осознания индивидами своего членства в них, эти группы предста
ют как замкнутые в с
Последние комментарии
2 часов 32 минут назад
5 часов 20 минут назад
1 день 15 часов назад
2 дней 35 минут назад
2 дней 5 часов назад
2 дней 8 часов назад